мама Роза цикл ЛЯРВА

Мама Роза

(рассказ)

Нищая веселуха совдеповских девяностых. Ресторан, бутылка водки с салатиком, бесплатные девки и ты, двадцатилетний, в общем строю, среди первых.
Афганская заваруха воспринималась как муть подобная авариям на дорогах и только в праздник ВДВ или Победы настораживал блеск боевых орденов и медалей на груди молодых с желтыми от гепатита лицами, с фиксатым оскалом толи улыбок – толи рыка, с выцветшими от наркоты глазами, беспощадно сортирующими на своего – чужого незнакомых.
Никола, отслуживший год в арочнике на аэродроме под Кабулом на упаковке груза двесте, став нечаянным свидетелем организованного генералами транзита рубинов Кандагара в телах убитых, не попал под ликвидацию служивших с ним солдат. Контуженный случайно свалившимся цинковым гробом, был запихнут друзьями в ближайший самолет на Москву и вернулся. Вернулся единственный из шестерых земляков, призванных в составе спортивной команды в этот проклятый арочник.
За свои рассказы был переведен из госспиталя в знаменитую психушку Кащенко. В пол года был доведен до рефлекторного собирания крошек со стола и постоянного заглядывания под него, и отправлен по месту призыва, в провинцию.
Медаль «За отвагу», по случаю контузии, и справка о неисправимых дефектах психики определяли его теперешнюю жизнь- инвалид третьей группы, находящий успокоение и умиротворение в рыбалке, вернее в созерцании рождения утра, усиленного отражением небесных просторов водным зеркале.
Мать, богомольная женщина, повздыхала над его рассказами и потянула в церковь:
-Бог поможет.
Отец Володя, строгий нравом настройщик роялей и по совместительству сексот КГБ, стучащий о репертуаре в домах ответработников, да и простых мучителей своих детей с помощью пианино, шипящим ором потребовал заткнуться и не болтать чушь в его доме.
На заре, потемну уходил с удочкой на озеро в тихих шорохах камыша и плеске мелкой волны находил покой и забытье. Неговоркие, неприставучие рыбаки к обеду собирались случайными тройками или четверками, отряжая самых молодых и быстрых с килограммом рыбешки за поллитрой самогонки. Не подымая глаз и не прерывая, слушали Николин бред о человечьей требухе с рубинами, кривились и крякали, при рассказе о запахе в нажаренном арочнике, но самогонку пили из одного стопаря не пропуская очереди.
В это же время его тезка и ровесник, закаленный по малолетке криминалом вынырнул и уцепился за низшую ступеньку власти в роли инструктора горкома комсомола. Работа нетяжелая, но многоплановая и информативная. Среди папок в его столе была одна озаглавленная “Афганцы”. Там в длинном списке, были данные на Белошляпко Николая Владимировича: год рождения, контужен, награжден, проживает. На 23 февраля заказывались сотни поздравительных открыток, привлекались девочки-школьницы, вписывающие фамилии и адреса, и за неделю до красной даты относились на гавпочтапт.
В свободное от работы вечернее время, особенно по пятницам и субботам, личный состав горкома комсомола, с легкой руки партийного “папы” города, швендял по ресторанам и кафе в пиджаках, галстуках и при значках, личным примером внедряя культуру поведения. Изредка напиваясь и попадая в щекотливые ситуации, Никола-комсомолец, среди многих прочих, обзавелся знакомством с эффектной крашеной блондинкой, контрастно черноглазой с немелкими чертами живого лица и фигурой претендующей на восторг лиц “кавказской национальности”. Губастенькая блонди интересовалась исключительно миловидными брюнетами потому в их знакомстве был только меркантильный интерес. Мама Роза, так звали блонди, могла проникать в любой из немногочисленных в те времена ресторанов при помощи пиджака и значка Николы, а тот получал доступ в любую девичью компанию, где та якорилась. А уж авторитет мнения мамы Розы был огромен. Если она говорила – “Хорошо!”, все ее подружки попискивали от удовольствия, если - “Плохо”, кривили носики, фикали и фукали как околдованные мышки. На этой волне полезности у них возникла взаимная симпатия, впрочем, без постельной тяги, что сближало чуть не до уровня дружбы. Во всяком случае, необременительное знакомство длилось долгие годы и в других исторических и житейских ситуациях.
А какие это были ситуации?
Мама Роза воспитывала двух очаровательных дочек-близняшек. Пять лет гробила здоровье оператором в цеху по выпуску компонентов ракетного топливо. Это помогло, всеми правдами, а скорее неправдами, вырвать двухкомнатную квартиру на непрестижном в те времена первом этаже с выходом на проезжую дорогу.
Да…! Были в социализме свои плюсы. Скажи кому сейчас, в 2009г., что можно получить бесплатно квартиру, будучи матерью одиночкой с двумя близнецами. Получишь ответ: “Тю… - дурак, или как?”
Мама Роза обожала форс на публике, поэтому зрелище прогулки ее семейства было впечатляющее. Впереди, долговязыми жирафами, вышагивали ярко наряженные смуглянки-близняшки. За ними, на расстоянии собачьего поводка, перекисно-блондинистая мама Роза вела под руку очередного брюнета-фаворита. Черными, казалось раскаленными, глазами она впитывала восхищенные взгляды прохожих. Похоже, она чувствовала эмоции других людей, как чувствуют обычно запах или прикосновение.
Ничто не вечно, а счастье и тем более.
Беда буквально прилетела теплым субботним вечером перед пасхой в виде красной реэкспортной шестерки.
Черт их попутал с секретарем по идеологии, во время рейда по церквям, сесть в машину дяди секретаря, начальника управления кадров областной милиции. Тот в пьяном кураже, несмотря на многолюдье в пасхальную ночь, несся так, что Никола уже через пару минут понял неминуемость катастрофы. Сознание запорхало, как мотылек на стекле, безуспешно пытаясь найти спасение, но не находило. Обреченно покоряясь неизбежному, все же осознанно пристегнулся ремнем и сгруппировался, а главное прикрыл руками глаза от осколков. Бесконечно долгие минуты ожидания катастрофы проклинал всех и все, и в первую очередь себя за то, что поддался дешевому понту покрасоваться в машине от которой шарахались дорожные патрули.
Семейство мамы Розы, хотя и смахивало на еврейское, но не стеснялось выполнять православные обряды. Их ночное шествие в обычном порядке закончилось на пешеходном переходе. Одна близняшка, уронив корзинку с продуктами, успела отпрыгнуть, вторая, повернув голову, поняла…, и была разорвана на части на глазах матери.

В доли мгновенья в лобовом стекле мелькнуло лицо с широко распахнутыми черными живыми глазами в нимбе густых длинных локонов, расплющилось о него, превратилось в лик Горгоны, а локоны, прижатые к стеклу, стали похожи на змей. Тут же стекло побелело от трещин и взорвалось секущим градом осколков и красных брызг то ли вина не успевшего стать кровью Господа то ли крови жертвы Им принятой. Оторванная голова близняшки, оскальпированная стеклом, склизким шаром тяжело и медленно шлепнулась на колени, сидящего на переднем пассажирском кресле Николы-комсомольца. Инстинктивно он схватил ее и, не видя и боясь взглянуть, чуял руками, как еще дергаются мышцы в этом комке.
Бог предупреждал страшно!
Поняв, что остался живой, неожиданно резво отстегнулся, выпрыгнул из капкана салона жигулей, огляделся, вникая.
Поразил коктейль запахов в теплом ночном воздухе. Сдоба куличей смешалась с запахами круто сваренных яиц, красного крепленного вина, человеческих крови и экскрементов. Все это лежало клочьями разбитое, разорванное и раздавленное, неузнаваемо бесформенное по ходу движения машины.
Узнал маму Розу, стоящую истуканом еще на тротуаре, пронзительно осознал одинокость близняшки, сидящей у ее ног на бордюре и понял все и сразу. Кого они…, и что выскальзующее он держал в руках. И еще железным костылем в мозг мгновенно и пожизненно было вбиты недоверие и ненависть к пьяным и чиновничьим должностьям.

Похороны были дико жуткими и бестолковыми.
С нимбом неприкрытых, непричесанных перекисных волос, с обостренно постаревшими, без защитного макияжа, тяжелыми чертами лица мама Роза сама напоминала мертвеца поднятого из могилы. Ее низкий глухой вой, которому вторил многоголосый хор полусотни подружек, пробивал до нервной дрожи даже могильщиков. Кладбищенские собаки разбежались, попрятались в непролазных кустах и издалека вторили, создавая какофонию жути. Полупьяные оркестранты одурело, что есть мочи дули в свои трубы, пытаясь не слышать истерию клиентов, на километры в округе оповещая о трагедии. Блатняки, из знакомых, морщили носы и терли глаза, чтобы скрыть выступающие слезы, и только самый молодой, со странной кличкой ”Норов”, плакал открыто, приобретая еще больший авторитет своей искренностью. На его бабло потом был поставлен памятник в виде ангела с лицом близняшки босой ногой наступившей на ужалившую змею.
Уцелевшая близняшка-Лиза, почти не приходила в сознание. Посмотрит на сестру в гробу, выпучит глаза, узнавая, и хлоп в обморок, очнется-посмотрит и опять падает.
По центральной аллее кладбища гроб везли на машине с открытым кузовом.
Мама Роза упала, почти с ногами, в гроб, закрыв собой тело дочери в белой фате. Рядом на табуретке сидела, как зомби, обколотая успокоительным близняшка-Лиза.

Через пол года, откантовав месяца четыре в местной дурке, мама Роза призналась подружкам, что видела дочь во сне в белой фате незадолго до гибели и судьбу других людей не только видит, но и понимает, потому открывает салон по гаданью и предсказанью.
На дворе мела пурга Кашпировского.

Трагедия нанесла на душу Николы-комсомольца черную окалину, подобно иммунитету, защищавшую ее от разьедающей ржи людских подлян.
Дерьмо складывается в кучу.
Буквально сразу же стал невольным участником разбирательства по поводу смерти от отравленного самогона афганца-Николы. И экспертиза, и свидетели-рыбаки показали, что самогонка была взята дома, но вмешалось дряхлеющее, но страшное еще КГБ. Секретарь по идеологии вырвал папку с материалами и выдохнул просяще: “Забудь”.
Знакомый начальник уголовного розыска горотдела пригласил к себе домой с командиром городского оперотряда по случаю, не раз откладываемого присвоения звания майора. Когда отзвучали дежурные тосты и гости встали на перекур, взял бутылку и стопари, поставил их на пианино, попросил дочь сыграть “ Полонез Огинского”. Налил в стопари водки, выпил первым сам, не чокаясь: ”За Афган.” Тему обозначил. Не тормозя, налил по второй, приговорил: “Государственные интересы требуют не шуршать”, на третьей уточнил: ”Папашка, там, в строю на невидимом фронте…, стучит дятел в метроном и по репертуару, а моя, дуреха сыграла ему “Мурку”, когда он пианино настраивать приходил…. На пять лет звание бортанули!”
Подставу делал новоиспеченный майор, руками афганцев думал расквитаться с “дятлом”.
“Правильные” показания о пасхальном дорожно-транспортном происшествии сулили Николе место в областном ГАИ, но лишали самостоятельности и независимости на всю жизнь, а этого “шкурка вычинки не стоила”. Ломая, как потом еще не раз приходилось, оглобли чиновничьих моральных шор и чужих расчетов его поведения, подготовил себе денежное место на северных вахтах. На следствии и в закрытом суде он дал правдивые показания, выбрав вместо трех звезд лейтенанта гаишника третий разряд слесаря, и слинял с тропы мутных чиновничьих разборок тихо, как туман в северных болотах.
Долгие годы Никола, уже не комсомолец, понаслышке, следил за пропавшей из кабаков мамой Розой, барахтаясь в мутном и бурном, но веселом потоке жизни, перестав пугаться смерти знакомых, а только запоминая гиблые места.
Десять лет севера с двенадцати часовым графиком работы помогли подрастить детей, построить первый дом, но вылезли боком буквально. Острая боль в животе, и днем и ночью, ватные ноги и потеря веса до 46 кило заставили паниковать по настоящему. Пришлось глотать шланг, взяли пробу на биопсию и велели ждать три дня. Знатоки разъяснили, что это проба на рак.
Здыхать еще не хотелось. Зашел в церковь, поставил свечку тезке- угоднику. Проходя часто мимо подъезда мамы Розы, замечал небольшую, но постоянную кучку-очередь жаждущих чуда горемык, в основном женщин. Чуда хотелось, записался в список, расспросил, сколько надо платить и в нужное время, в наглухо зашторенной комнате, освещаемой свечами и их отражениями в многочисленных зеркалах, объяснил свою ситуацию, попросил глянуть, сколько ему осталось. Та сначала не узнала, подошла к зашторенному окну, попросила подойти. Может из-за болезни или дурманящего аромата свечей, а скорее колебания пламени в зеркалах, но вестибюлярка шалила. На каждом шаге к окну пол выскальзывал из- под ног, как первая ступенька эсколатора, а на последнем шаге, падая, уцепился за руку, начинающей узнавать его, мамы Розы. Отдернув штору, она испуганно его осмотрела, казалось взглядом пошарила в мозгах, изучила линии на ладони, взглянула на свою, приговорил низким голосом: ”Лечиться будешь долго, жить тоже. А у меня короткая линия. Это же надо, никогда раньше не видела”.
Посидели, выпили чаю, поговорили о детях и знакомых, рассказал о жизни на северных вахтах. Уйдя черным взглядом в саму себя, выдала: ”Был бы сейчас майором. Не жалеешь?” Только представил, что мог не иметь десяти лет такой роскошно сочной житухи, аж передернуло.
Ушел с твердой уверенностью, что жить будет.
Два года бился с язвой желудка, которая то отступала то вдруг , по весне, резала живот острой бритвой не давая возможности вздохнуть. Наступила весна, когда боль не пришла, вес набрал до 80 кило. Как будто язва жиром подавилась.
Прошел слушок по знакомым: “Мама Роза заболела.”
Летом, пробегая по местному рыночку, наткнулся взглядом на несуразную человеческую фигуру, обтекаемою покупателями, в балахоне “А-ля Пугачева”, лысой, блестящей головой, контрастными чертами сероземлистого, исхудалого лица, но со знакомым антрацитным блеском глаз. Узнал, подошел, стал благодарить за ту уверенность, что в него вселила. “А мне умирать скоро”- просто сказала Роза. Поплавала взглядом, может в своей боли, может в ином измерении, попросила “Займи десять долларов”. Cразу понял:” возврата деньгам не будет”. Зашевелилась жаба жадности, но задавил ее и даже огорчился, что дал ей волю. Протянул полтинник уже появившихся в ходу зеленых: “ Меньше нет. Сдачи не надо. Спасибо тебе за все”. Так же странно, улетев взглядом в вечность, мама Роза удивленно-отрешенно пообещала: “Не знаю как, но деньги я тебе отработаю. Нескоро.”
Этим же летом, после операции по удалению опухоли в мозге ее не стало.
Пролетело еще с десяток лет. Никола, завершив жизненный цикл выращивания детей, заматерев не только физически, но и психически, ломал встречные взгляды побелевшими от жизненной терки глазами, додавливая выработанным оскалом евро-славянской ухмылки. Выполняя народную традицию, достраивал свой очередной дом и посадил пару яблонек по местному нежлобскому обычаю, на улице.
Его новым соседом был старый, не погодам шустрый гармонист Вова, по воскресеньям устраивающий концерты и изредка просящий о мелких услугах, подобострастно заглядывая в глаза.
Ранней весной, как раз на пасху, веточки яблонек с распустившимися цветами были обломаны и сложены на дорожке перед калиткой. Никола тренированной улыбкой смыл наплывающую черноту ярости, выучено поднял и махнул правой рукой, произнес народное заклинание: ”Ну и х...й с ним” и отложил веточки в сторону, демонстративно оставив на виду прохожих. Смертельная стрела чужого расчета вжикнула реально, не давая расслабляться, но далеко и не привела не к инфаркту не к инсульту
Соседи, видя обломанные веточки с долго неувядающими бутонами и инвалидные стволы подростков саженцев, кляли подлеца громко и смачно. Вова месяц не показывался со двора, вызывая подозрение. Но ”не пойман - не вор”.
Громада жизненного опыта за спиной стояла каменной стеной, помогая устоять даже от таких иудских подножек.
И Бог стал реальностью, и верил улыбкам только маленьких детей. Так его житуха научила, предпочитал видеть женщин в основном раком в постели или моющую полы, а их улыбки вызывали реакцию сходную с той, когда видишь черную блестящую сычащую гадюку среди болотных кочек, так же и отскочить некуда и шипение-предупреждение последнее. Потому не обрадовался, а наоборот насторожился, зацепившись за призывный взгляд и улыбку молодой брюнетки на знакомом микрорайоном рыночке. Та заговорила первой: “ Здравствуйте. Я – Лиза. Вы меня не помните? Моя мама – Роза.”
Поверил, не узнавая, не зная чего ожидать,
- “ Мама хочет вам долг отработать. Вы завтра веточки сможете принести сюда к двенадцати?”
Тревога сыпанула ознобом по спине, блокируя причинно следственное мышление, и заставляя все упрощать до одношаговых оценок.
- Cмогу.
Не раздумывая о бредовости ситуации, собрал и принес пучок веточек, передал там же в назначенное время.
- Руки будут отсыхать у того, кто их сломал. Только вы, если приметите у кого, ничего у него не ломайте в отместку, а то и у вас руки отнимутся.
-А если случайно.
-Смотрите, не обманитесь. Когда поймете кто никаких случайностей. Соседям скажите, что веточки ведьме отнесли на порчу.
У дивлено-пронзительно уставилась, вдруг ставшими мамы Розиными глазами, пригвоздила: “ Люся, сестра, вас последним успела увидеть, но мама говорит, что вы не виноваты”. Не позволяя себе поддаться ужасу чертовщины, сводя сам факт своих действий к игре, настойчиво даже жестко спросил: “Кто говорит? Они – мертвые”.
Не ответив, попрощавшись кивкок головы, Лиза ушла.
Поостыв от адреналина, имея в своем жизненном багаже до головной боли учимые дебри матанализа, сделал для себя вывод. Производная n-ного порядка простого физического процесса, а воображение тоже процесс мозга, еще не разжеванная дотошными аспирантами физмата, приводит в оторопь и воспринимается сознанием обывателя из числа генофонда, как мистика. И ждет, ждет свего Ньютона, который обратит внимание и возопит где нибудь в сауне после пятого пивка: ”Вот это хрень!” То есть: ”Эврика!”
Летом упала завеса и наступило прозрение. Купаясь с собакой на недалеком озере, Никола отходил от многолюдных пляжей, понимая, что собака симпатична ему, а не мамашам с маленькими детьми. Там и придыбал к нему рыбачок зашарпанный и бомжеватый без возраста. Поскалив щербатенькой улыбкой, навязл разговор. Кто- откуда? Заявил, что собачку видел в соседнем дворе с домом его покойного друга Николы-афганца. Хороший мол был парень, но дурканутый после контузии, все, как выпьет, о рубинах толковал, которые в убитых солдатах из Афгана в Союз перегоняли. Умные люди советовали ему забыть или хотя бы не трепаться, а как помер от травленной домашней самогонки и дело замяли, на дело рук кэгэбистов списали.
Калейдоскоп сложился в узнаваемую картинку и поразил теснотой этого мира.
Испугался той неотвратимой последовательности, преследующей всю сознательную жизнь, в виде встреч, вернее соприкосновений, со свидетелями мерцания невиданных никогда в натуре рубинов Кандагара.
Внимательнее по новому всмотрелся в музыкального соседа, собирающего смородину, да и приметил, как трудно это ему дается из-за непослушно трясущихся рук. Выбрав момент, когда соседи, в основном женщины пенсионного возраста, собрались посплетничать вечерком и, среди них петушился Вова, раскрутил тему, заявив, что в интернете опубликованы списки всех стукачей КГБ. Время стояло такое, что поверили, заобсуждали. Вова притих и только холодные осколки льдинок, искрящиеся в глазах, выдавали заинтересованную тревогу. Совсем забыл контролировать руки. Они от скрываемого волнения задрожали, привлекая внимание женщин. Дожимая ситуацию, обращаясь к соседке, поведал: “ Я ведьме веточки сломанные отнес. Обещала, что руки отсохнут у того, кто сломал.”
Вова врубился не сразу, переваривая весть со списками КГБ, а когда дошло, все уже смотрели на него и его руки, как на обреченного. Под прессом людского укора и презрения, перестав себя окончательно контролировать, он взвизгнул словно пойманный в капкан крысенок и, как ошпаренный, метнулся домой.