Куда пойти лечиться

«Итак, моя жена коммунистка. Была ею, есть и будет есть. Отчего развод стал фактом. Бывшая жена... Бытие укрепляет сознание, правда, разумное бытие. А неразумное бытие сознание, наоборот, разваливает и бытие не укрепляет, ибо оно становится порочным, зацикливаясь само на себе», - так размышлял я, молодой повеса, лёжа на полке двухместного железнодорожного купе, проездной билет в котором она, бывшая жена моя, приобрела со слезами, в качестве последнего подарка, поскольку я категорически отказался от раздела жилья и имущества. Неоткрытая бутылка портвейна, подрагивающая на столе, также купленная за её счёт, ожидала попутчика, ожидала, но не дождалась. Жена так и сказала, с большевистской прямотой:
- Возьми, выпьешь по дороге с кем-нибудь.
Путь оказался недолог, никого ко мне не подселили. Винная посудина опустела незаметно, как-то сама собой.
Попытка построить коммунизм в отдельно взятой нашей с ней квартире провалилась с треском. Супруга, как и многие другие руководительницы, вооружённые партбилетами, в те приснопамятные времена старались оборонять своих мужей от всяческих излишеств, создавая вокруг них некоторое подобие барьера в виде разнокалиберных родственников. И чтобы ни единой души со стороны, ибо в противном случае достоверный замкнутый круг не исполнил бы свою функцию. Не отфильтровал бы надлежащим образом окружающее пространство-время. Коммунистам, окромя коммунизма, думать о чём-нибудь ещё категорически не рекомендовалось. Так полагала Людмила, бывшая моя супруга. Ибо я, женившись на коммунистке, по умолчанию принял на себя ответственность за все партийные грешки, грехи и грехи, несовместимые с представлениями о человеческой морали, о которых мне, в дальнейшем, требовалось не только не рассуждать, но даже не думать. Просто молчать. Ну, по умолчанию.
Силы, окружающие меня, были расставлены следующим образом: тёща, естественно, контролировала мою нравственность в том плане, чтобы за мной не наблюдалось никаких лишних выпивок, никаких предосудительных знакомств, и, вообще, чтобы никакого разврата. Ей, в прошлом кадровой разведчице, работнице КГБ, нетрудно было, как оказалось, организовать вокруг меня систему дружеского наблюдения и оповещения. Тестю, уважаемому фронтовику и гражданину, вменялось следить за моим политическим уровнем, чтобы он, уровень, не сделал кривизну в неправильную для родной, правда, правящей партии сторону. А вот культурой заведовали три милых дамы, из пролетариев, жёны ближайших родственников моей супруги. Обычно, в разгаре семейного, естественно, закрытого торжества, они, под лёгким наркозом, готовили свой номер, всегда один и тот же: скрытно переодевались в балетные одежды, состоящие из их кофточек и мужских трусов максимального размера, в каковой униформе, не без успеха исполняли танец маленьких лебедей для достаточно уже подготовленной мужской аудитории. Подобного рода искусства, как считалось, в значительной степени укрепляют родственные узы и повышают художественный уровень мероприятия в целом.
И то сказать, что такое праздник без женщин? Пьянка, да и всё. Два варианта: с мордобоем или без. А когда рядом милые женщины – это почти гарантия, что обойдётся, а праздник превратится из сомнительного мероприятия в торжество, способное запомниться на продолжительное время. Но праздники праздниками, а в то же время коммунистическая идеология становилась всё более и более театральной, да чёрт бы с ней, если бы эта всюдупроникающая театральность была бы не до такой крайней степени любительской, невыносимо фальшивой.
«С кем я, всё-таки, развёлся, – такие мысли приходили под стук колёс, - с женой или с её партийно-политическим приданым?» Прекрасный мой развод… Смысл рассуждений не исчезал и в банальность не превращался.
В Петербурге-городе, у пяти углов, встретил меня Колька. Колокольчиков. Артист Ленконцерта, поющий гитарист, гражданский муж Деборы, хозяйки квартиры, которая любезно, по рекомендации московских друзей, мне предоставила временное пристанище. В это время Колька уходил от Деборы к Верочке, певице, с которой они пели дуэтом в эстрадном жанре. Тогда гитарные лирические дуэты были в моде, и цензурой пропускались совершенно беспрепятственно. А цензура была в те времена хоть и злобная, но не агрессивная. Могли, скажем, взять на рассмотрение твой литературный опус и никакого отзыва не выдать. И больше никогда ни к какому рассмотрению не допустить. Но в тюрьму не сажали. Авторская гениальность сводилась к способности проскочить сквозь литературную таможню, тут уж было не до условностей – хоть в партию вступай. И в этот же момент к Деборе переезжал новый муж, Серёга, физик, туннельный микроскопист, гитарный же певец, естественно, кандидат наук, диссидент-антисоветчик. Дебора не была в печали – мужиком больше, меньше – какая разница. Мы с ней сразу же сдружились - просто по-человечески.
Коленька, первый муж, весь сиял от того, что оставляет супругу не как попало, в одиночестве, а всю ухоженную, без претензий на жилплощадь с его стороны, в окружении замечательных мужчин. Он грациозно скакал на здоровой конечности по всей квартире, собирая в большой пакет своё нехитрое мужское имущество. Правая его нога почти не двигалась в колене, возможно, последствие перенесённого туберкулёзного гонита. Ясное дело, когда на эстраде наблюдается успех, твоя человеческая цена в женском окружении резко повышается, вызывает необходимость в перемене всех декораций вплоть до жены включительно. Но в такой, казалось бы, не простой обстановке, Дебора чувствовала себя как рыба в воде. Она молниеносно устроила меня на небольшом диване, попутно сообщила:
- Здесь жил папа… Знаешь, ему исполнилось девяносто лет.
- Царство небесное… И ничем не болел?
- Он был такой здоровый! Представляешь, у него на работе, ну, на службе, служила одна женщина,.. его подруга. А у неё оказался сифилис. Так он от неё вообще не заразился! Все остальные заразились, а он нет.
- Ты смотри… Редчайший случай. Как же это ему удалось? Может, он меры самозащиты применял?
- Да не было в то время никаких мер.
- Вот как. Где же он тогда трудился?
- В Бунде. Знаешь такую организацию?
- Как не знать? Что-то такое… Сионистское.
- Ну, в общем… Он там служил казначеем. Что его и спасло.
- От чего, от сифилиса?
- Нет же… От ареста. Когда за ним пришли чекисты, они не поверили, что он в Бунде занимает такую высокую должность. Организация слишком серьёзная, чтобы мальчишка огромными деньгами управлял. Так им показалось. В результате – обошлось. Не тронули.
- Вот счастливчик. Дай Бог, чтобы тебе также везло.
- Хорошо бы. Только природа, говорят, на детях отдыхает.
- Дыбочка, - назвал я Дебору уже по-дружески, - оставь эти предрассудки.
- Не скажу насчёт предрассудков, - сообщила она, - но мужчин я всегда выбирала сама и никогда себе ни в чём не отказывала.
- Ну, и как?
- Всё чисто.
- Здорово!
- Только тихо, - пробормотала хозяйка.
- Об чём речь? – отозвался я. - Натюрлих!
Коля под гитару спел нам пару авторских песен и исчез, озабоченный собственными достижениями. Поскакал за новыми. Совсем как я.
Тут же возник следующий Деборин муж, усталый физик Серёга. Но молодой. Но очень усталый. С улыбкой на лице, будто хотел обозначить, что рад меня видеть.
- Как живёте, физики? – спросил я у Серёги.
- Хорошо живём, пошутили физики, - сказал он.
- Так будете жить ещё лучше, шуткой на шутку ответил Леонид Ильич, - завершил я распространённый анекдот из серии «Физики шутят». Тут мы расслабились. Опять пошла в ход Деборина гитара. Сергей пел не хуже Николая, но, в основном, копировал Высоцкого, один к одному. Соответственно тогдашней моде. Все тогда пели и требовали перемен. Хоть каких-нибудь. И ещё требовали объяснить, какие будут перемены. И чтобы поскорее.
- Ты где так устал, - спросил я Сергея, - политика доконала?
- Всё вместе, - сообщил он, - хорошо, что у нас с Деборой любовь, а то жить совершенно негде. Ни черта не платят. Представь себе, я через микроскоп добрался до атома водорода. Это тебе как?
- Это для меня что-то запредельное. Ты видел один-единственный атом?
- Да. Именно так. Целый год его выцеливал.
- И что? Как он выглядит?
- Да так, ничего особенного. Только ядро видно. Чистый протон.
- И всё? А электрон где?
- Извини. Нету никакого электрона. Только туман вокруг ядра, ничего больше.
- А в чём открытие?
- Факты подтверждены, чего ещё-то? Слишком далеко от ядра орбита электрона. Пустоты много. Везде пусто. Она нас окружает. В пустоте живём. Вот откуда тоска берётся.
- Не может быть. Там есть что-то.
- Что?
- Вакуум, что ж ещё-то.
- Искать его я не буду.
- Почему?
- Перехожу на другую работу. Электроникой торговать.
- Да… И я на работу. Мне встреча назначена. В Горздраве.
- О-о, - произнёс Серёга, - так ты большой человек. В Горздрав кого попало не приглашают. Хочешь, дам тебе галстук? Пошли, выберем.
- Нет, что ты. Врачей по одёжке не принимают.
- Тогда смотри... Держись там. Не окажись в вакууме.
- Постараюсь.
Но долго стараться не пришлось.
В комитете по здравоохранению, соответственно назначенной мне дате, налюбовавшись фотопортретами бывших и нынешних руководителей питерской медицины, я обратился в кабинет госпожи Маричевской, самой заведующей, для окончательного решения вопроса о моей трудовой и бытовой жизнедеятельности в пределах прекрасной Северной столицы. Вопрос рассматривался основательно, около двух недель. «Если так долго меня кубатурят, - успокаивал я себя, - значит, решают положительно. Возьмут, никуда, значит, не денутся». Но в исполкоме вдруг почувствовал себя абитуриентом, поскольку остальные претенденты волновались как на экзамене, хотя каждый предварительно звонил из родного города и получил устное приглашение. Врачей в Питере, по слухам, категорически не хватало, особенно, травматологов, потому я, отворяя по вызову дубовую дверь, чувствовал себя удовлетворительно. Но тут начались перипетии.
Пройдя тихим шагом по синему ковру, я замер у т-образного стола, изготовленного из того же дубового материала.
- Присаживайтесь, - процедила Маричевская безо всякой улыбки. Меня это огорошило. Вспомнилось, что даже тётки- полковничихи из ГАИ, которые судили меня на комиссии за чрезмерно быструю езду на мотороллере, и те улыбались, отбирая у меня права на целых полгода, с такими словами:
- Не надо, молодой человек, расстраиваться. Целее будешь.
Но тут была комиссия, да не та. Товарищи снова и снова в шесть рук шерстили мои нехитрые документы, нашёптывая госпоже в оба уха какие-то обо мне дополнительные сведения, отчего начальница изрекла в мой адрес:
- Не лежит у меня душа давать вам прописку, ох не лежит…
К счастью, в те времена я был человек гордый, спокойный и уравновешенный.
- Что же, - ответил я, - не лежит, так не лежит. И если её никак нельзя переложить куда-нибудь в другое место, то, значит, тогда деваться некуда, следует принимать какие-то экстренные меры.
А сам подумал: «В Москву, что ли, ломануться…».
Но тут старший помощник по кадрам прямо-таки встрял в беседу.
- Скажите, пожалуйста, - спросил он с какой-то смущённой гримасой на лице, - вы, случайно, не еврей?
С души моей упал камень, но тут же напал смех. Я ответить смог, но даже не сразу.
- Нет, знаете ли, - произнёс я, просмеявшись, - представьте себе, вот уж никак нет. Случилось так, что я русский.
- Ага, - глубокомысленно произнёс помощник, вернее, ответил шуткой на шутку, - получается, если вы русский, то я, значит, польский. Ладно, можете идти. Ответ получите в письменной форме.
- Спасибо! - просиял я. – Тогда до скорой встречи!
- Идите уже, молодой человек, - пробормотал старший, - идите!
В тот день я покинул Горздрав с ощущением того, что Москва отпадает, поскольку шутки продолжаются. Примета добрая. Фирменный конверт пришёл на Деборин адрес почти через неделю. В ответе значилось, что я принят на работу в систему медицинских учреждений городского отдела здравоохранения с предоставлением служебной жилой площади и соответствующей прописки, для чего мне следовало лично явиться в отдел кадров и заново предъявить все имеющиеся документы.
«Кто бы сомневался?» - подумал я. Только Дебора, мне показалось, была отчасти огорчена, что я так скоро исчезаю из-под её крыла.
Сборы были недолги, а размышления кратки. Больницей номер десять - пьяная травма, должность дежурного нейрохирурга, я пренебрёг из-за её ужасающего состояния, а Институт нейрохирургии имени Поленова отверг меня, как не имеющего соответствующих оснований и предпосылок. Я выбрал должность простого травматолога при травмпункте, объединённом с дежурным стационаром того же профиля. Город меня принял с предоставлением жилой площади, соответствующей действующему законодательству и санитарно-гигиеническим нормам.
Началась большая работа. Сплошная травма. Я спросил у заведующей:
- Что я могу делать по дежурству? В смысле, какой объём операции у вас разрешается?
Она отмахнулась.
- Делай всё, что умеешь. Только чтобы без осложнений. В крайнем случае – стационар рядом.
И это всё, что мне она сказала. А травма всегда травма. Хоть и разная, но так похожа… Главное, удавалось работать без осложнений. Ни воспалений, ни, тем более, никаких нагноений. До того дошло, что антибиотики стал забывать, какие они по группам, по силе действия и месту приложения. Может, оно и к лучшему – эти препараты уже в те времена начали терять эффективность.
Открывается однажды дверь в мой кабинет, и быстро входит Самвел, мясник из соседнего гастронома и с порога начинает меня уговаривать.
- Доктор, пожалуйста, прошу Вас, отрежьте мне палец, очень прошу! Только побыстрее, а то работа стоит.
-Вот вы сегодня уже поторопились. А медицина спешки не любит. Вначале палец надо осмотреть.
- Да пожалуйста...
Самвел размотал свой рабочий фартук, в котором содержалась рука по локоть, и предъявил рану. Палец с перерубленной фалангой висел на хорошем кожно-мышечном лоскуте.
- Так, - решил я, - разуваемся, раздеваемся, руку моем с мылом и в операционную.
- Может, убрать его, и точка... Рану замотать бинтом, и так заживёт.
- Нет, Самвел. У тебя и так не много пальцев.
- Такая работа.
- За что и платят, - сказал я, натягивая перчатки.
Операция шла недолго. Понадобилась хирургическая обработка, то есть, грязное превратить в чистое, убрать нежизнеспособное, промыть многократно и свести края с краями, но не туго. Забинтовал, на завтра назначил перевязку.
- Слушай, док, - пробормотал Самвел, - у меня денег никаких нету. Ничего сегодня не заработал.
- Отстань со своими деньгами, - сообщил я, - проси Аллаха, чтоб зажило. Руку побереги, завтра не забудь появиться. Якши?
- Якши,- сказал Самвел и исчез за дверью.
В последующие дни я неоднократно промывал рану через шприц перекисью и фурацилином, после чего началось реальное заживление. Кисть зашевелилась. Самвел, который накануне трогательно простился со своим пальцем, не верил своим глазам.
- Доктор, - сказал он напоследок, - очень прошу, зайди в мой магазин, только со служебного крыльца, спроси меня, там каждый ко мне проводит. Обещаешь?
- Обещаю, - погорячился я. И совершенно забыл о пациенте с перерубленной фалангой среднего пальца левой кисти. С началом ледяных дождей принимать приходилось до ста тридцати человек в день – такой перегрузки я и представить себе не мог. Мозги кипели, по какой причине я очутился в соседнем гастрономе и занял очередь в мясной отдел. А то бы не пошёл. Стоял я недолго. Чьи-то сильные, но добрые руки, за верхнюю одежду вытащили меня из общей народной массы и увлекли в подсобку. Там стало ясно, что это был именно он, мой бывший пациент.
- Что такое, доктор, что такое? – кипятился Самвел, - скажи, чем я тебя обидел? Что случилось?! Ты мне палец пришил, а теперь ко мне в очередь стоишь?! Ничего не понимаю. Что я такого сделал? Если ты на меня сердишься, лучше не приходи сюда, а то я сердитый очень злой. Я тебя в очереди видеть не могу. Это для меня оскорбление. Другие увидят – что скажут?
- Да не знал я, что ты на работу вышел! Ведь рано ещё! Я что тебе говорил – палец срастётся месяца через полтора, не раньше! А ты что творишь?
- Что?
- Гипс не носишь! Он где у тебя?
- Дома.
- От такого лечения воспаление может быть или ложный сустав.
- Ничего не будет. Я в точности твои слова соблюдаю.
- Какие?
- На ночь каждый день бинтую палец и сверху водкой заливаю.
- Ну, хотя бы так… Приди ко мне, надо рентген сделать. Контрольный снимок.
- Я приду. Но тебя прошу, доктор, если я тебе не нравлюсь – не ходи сюда, в другой магазин ходи. Обидно, понимаешь?
- Прости, пожалуйста, я не ожидал. Я об одном прошу: мне денег от тебя не надо и никаких бесплатных услуг.
- Хорошо, как скажешь! Если ты такой богатый. У меня для тебя вот что… Ну, на сегодняшний день.
Самвел достал из запасника поросячий позвоночник, своим острейшим ножом удалил с него лишний жир и прочие непотребности со словами:
- Так… Это пойдёт в продажу.
После молниеносной обработки кусок свинины превратился в дюжину будущих очаровательных отбивных котлет.
- Смотри, - пояснял Самвел, - одну штуку кладёшь в горячую сковородку, через пять минут переворачиваешь – это что, так трудно? А вот тут есть маленькая косточка… Берёшься за неё через салфетку и кушаешь! Всё так просто!
- Действительно… Превосходно… А где цена?
- Не волнуйся. Для тебя небольшая скидка. Вот теперь можешь спокойно, понял? Совершенно спокойно пройти в кассу и там что-то заплатить, если уж тебе так угодно. Я очень надеюсь, что следующая наша встреча произойдёт на таком же достойном уровне, договорились?
- Абсолютно. Надеюсь, у нас всё будет благополучно. Если будем беречься от лишних травм.
- Договорились!
Так установилась связь с едой. Можно сказать, с хорошей. По тем временам – достижение. Да, был допущен. Попал, можно сказать, в пищевую номенклатуру.
Но также следовало бы заметить, что моя деятельность заслуживала дружеского соучастия. Попробуй ещё, почини живую человеческую кость. Она ведь там, под кожей, кровоточит, мало того, что стоит под неправильным углом. Она в области перелома колючая, потому что острая. И способна ранить вокруг себя мягкие ткани. Чтобы не допустить посттравматических осложнений, надо кость вернуть в прежнее положение максимально быстро, безболезненно, жёстко, но беззлобно. Ещё попробуй, так сделай. Для правильных манипуляций на опорно-двигательном аппарате хорошо бы иметь правильное настроение, желательно, без чувства голода и прочих сомнительных чувств в области живота после приёма случайной пищи. До меня доходили слухи, что врачу приходилось экстренно покидать операционную вследствие личной болезненности. Но я теперь был под продовольственной защитой, немаловажный фактор по тем смутным временам.
Однако, время от времени беспокоили конфликтные ситуации. Народ в ту сложную эпоху любил после работы употреблять напитки, затем устраивать разборки с продолжением, то есть, с посещением учреждений на букву «М» - медицинских и милицейских. Очень удобно, когда между службами существует близость и содружество. Но когда милиция перешла на букву «П», в отношениях возник некоторый холодок, будто полиция оказалась в сфере капиталистической, а медицина как была в социалистической, так в ней и застряла во веки веков. Нехорошо, когда нет равной динамики в аналогичных сферах.
Однажды вечером мне привели здоровенного мужчину из Кировского ресторана.
- Что случилось? - спросил я.
- Похоже, - ответил он, - глаз мне выткнули.
- Где и кто?
- Прямо в зале ресторана... Одного я хорошо запомнил.
- Как это произошло?
- Я за одним столом сидел, он за соседним. Тихо, мирно... Вдруг, я чувствую, у меня кошелёк поехал из заднего кармана. Я его сразу за руку схватил, спрашиваю - что ты творишь? Он видит, что не вырваться, схватил бокал, обстучал его об стол, и этой самой розочкой ткнул мне в глаз. Потом смылся, я по нему один раз всего попал...
Глаз у него, действительно, был раненый, мягкий. Жидкость уже не вытекала. Пока медсестра накладывала повязку, я позвонил дежурному в ближайшее РОВД, представился, кто я и что я. Естественно, говорил из другого кабинета.
- Что у вас? - спросил дежурный.
- У меня пострадавший, диагноз - тяжкое телесное повреждение. Криминал.
- Записываю... Когда случилось?
- Только что. В Кировском ресторане. Ну, минут двадцать назад.
- Что там, ножевое, что ли?
- Как сказать... Глаз выткнули человеку. Похоже, безнадёжно.
- Что-то совсем обнаглели... Он пока у вас, пострадавший?
- Да, я «скорую» ещё не вызывал.
- Доктор, прошу вас, если срочности особой нету, подержите у себя человека минут пятнадцать, сейчас у вас будут оперативники. Мы допросим его и займёмся. Понимаете, завтра будет поздно. Все участники рассеются, ресторан закроется. Где преступника искать? Ну, договорились?
- Конечно. Только в темпе, товарищ дежурный офицер, очень прошу.
- Да. Всё, едем.
Так и получилось. Оперативники как появились, так и исчезли, «скорая» подрулила через несколько минут после вызова, но я знал, что будет дальше. Пострадавшего повезут на Литейный, 25, в глазной травмпункт, там начнутся задержки. Глазные врачи, гордо именующие себя офтальмологами, занятые по горло, осмотрят глаз не сразу, а как только смогут, потом переправят его в дежурный стационар, только там возможна будет операция с неясным исходом. Но дело было плохо, за исключением того момента, что через пару часиков мне позвонил из РУВД тот же дежурный и с глубоким удовлетворением сообщил о захвате всей пьяной, но преступной группы.
- Во-первых, - сказал он, - спасибо вам за помощь. Не вы, так мы бы с ними долго разбирались. От вас, доктор, зависит наша оперативность. Потому, прошу вас, в дальнейшем, насколько возможно, так и действуйте в случае серьёзной травмы. А мы, в свою очередь, вам поможем. В случае полукриминальных конфликтов, перепалок разного калибра... Я знаю, какой к вам попадает контингент, если будут вас беспокоить - мы подойдём, посмотрим. Нас это тоже интересует. Только эта тема пусть останется между нами.
- Договорились, - ответил я даже с некоторым облегчением. А то был у нас один охранник, подобранный неизвестно где, сидел вечерами в вестибюле поликлиники с ужасным выражением лица и с предметом, похожим на пистолет «ТТ» неясного происхождения, но явно пластмассового изготовления. Ясное дело, питерские братцы-травматики не могли долгое время терпеть над собой такое тонкое издевательство, как оружейная фальшивка, отчего пистолет был отобран и далеко закинут, а сам охранник изгнан с убедительной просьбой никогда более в данной поликлинике не появляться. Ещё некоторое время вечерами наблюдались шумные разборки внутри и между хулиганствующими группировками, которые мне удалось подавить с помощью и соучастием работников внутренних органов, но, как оказалось, тихие разборки могут быть не менее увлекательны.
Посетила однажды мой травмпункт, юдолю печали и скорби, группа молодых людей, человек восемь. Был поздний вечер. Ребята забежали ко мне по пути из ресторана. Как оказалось, один из них был здорово порезан. Что было делать – рану зашивать, только и всего. Но перед операцией, как положено, я завёл в специальной карточке историю происхождения травмы. В тот момент около меня, в моём рабочем кабинете, находился не только сам пострадавший, но и вся его группа поддержки, семь человек, включая двух девушек. Все были слегка пьяны, однако контактны, хоть и дурашливы, тем не менее ориентированы в месте, времени и пространстве. Я их спросил без всякой задней мысли:
- Что случилось?
Ребятки загалдели, но право речи осталось за девушками. Они и выдали окончательную версию:
- Мы были в баре, весь вечер, и немного выпили. А потом он залез на стол и стал изображать ковбоя. Ну, махал ножом. И больше ничего такого.
- А потом?
- Это уже когда мы стаскивали его со стола... Случайно, второй молодой человек, по неосторожности, поранился о его ножик.
- Тот, которого вы привели.
- Да, вот он.
- Из вашей компании?
- Конечно! Наш лучший друг. Вечный заводила.
- Девочки, - предложил я, - поскольку все тут ваши лучшие друзья, не следует ли вам обдумать и уточнить обстоятельства этого происшествия.
- А мы точно сказали! Как всё было!
- Девочки, вы всё сказали точно, но неверно.
- Почему вы так думаете?
- Потому, что мне придётся сообщить в милицию.
- Это обязательно?
- Да. Непременно.
- Так это же случайно! Они претензий не имеют! И ранка там небольшая, можно сказать, царапина. Я сама ему помощь оказывала!
- Блестяще! Понимаете, девушка, обстоятельства сомнительные. Бар, выпивка...
- Но мы вели себя очень строго!
- Я-то понимаю. Другие могут не понять.
- Доктор, не беспокойтесь. Мы решим все проблемы.
- Значит, с ваших слов мною записано и вами прочитано верно...
- Верно.
- А что в жизни главное, знаете?
- Знаем. В жизни главное всё.
- А самое главное - когда говоришь, что думаешь, то думай, что говоришь. Ясно?
- Ясно.
- Тогда пока расходимся. Мы с вашим другом в операционную, а вы с друзьями в коридор. Там подождите.
Расстались мы минут через пятнадцать, но не окончательно. На перевязки из этой команды ко мне никто не приходил, но, как я и предполагал, девушки объявились недели через две, в слезах, в панике и в шоке. Они стояли передо мной и просто плакали. Потом одна из них трогательно промолвила:
- Доктор, вы можете карточку переписать?
- Что, совсем плохо?
- Сажают его.
- За хулиганство, значит. А вы как хотели…
- За злостное. На семь лет.
- Как на семь?! Что они там, с ума посходили?
- Прокурор сказал – в общественном месте… Под алкоголем… Вдруг другие могли бы неправильно понять… Пожалуйста, перепишите…
- Это исключено. Карточка уже изъята, лежит на столе у прокурора. Переписывать начнём – все сядем. Ещё хуже сделаем. Кстати, я вас предупреждал. Почему не послушались?
- Дуры, потому что…
- Значит, так. Шанс есть. Идти нужно к адвокату. Он захочет, всё решит. И больше про честность, про свою, не вспоминайте, хоть некоторое время. Кайтесь во всех грехах, понятно?
- Понятно. Доктор, а вы можете меня невинности лишить? Ну, то есть, девственности... А то моему придурку в тюрьму садиться, а он никак не может.
- Да... У тебя паспорт есть?
- Ещё нет, но скоро.
- Вот узнает прокурор про эти ваши фокусы, он ему ещё добавит. А мне уж – само собой. Забей, понятно?
- Понятно, - вздохнула девушка.
- Иди и помни: никаких лишних движений. А то всех пересажаешь. С тебя, похоже, всё и началось.
- Нет, с меня, - заявила вторая.
- Короче, девушки, с вас сейчас, я полагаю, будут денежки трясти. Заинтересованные лица. А вы не отказываетесь, но цену сбивайте до самого минимума.
- У нас ничего нет! Ни копейки!
- Не обманывайте, копейка у вас есть. Но слушайте дальше. Платить вообще не придётся.
Девушки насторожились.
- Это как?
- Договоритесь так, что деньги будут по факту. После суда, если таковой в принципе состоится. Когда результат появится, обещайте, но не платите, тем более, нечем. Ничего вам не будет. Если ваш молодой человек ранее не был под судом и следствием – обойдётся. Но если на нём негде пробу ставить – вообще здорово. Пусть отдыхает, ничего страшного. В тюрьме первые восемь лет трудно.
- Что вы такое говорите...
- Девушки, если у него это всё впервые - не беспокойтесь, обойдётся. Если не впервые - тоже не беспокойтесь. Он вам не нужен. Так что, порядок. Ну всё, до новых встреч.
Обработка простой ножевой раны наконец окончилась. Но в тот же вечер ко мне обратились два здоровеннейших мужика – Витя Сидоров и Вова, который фамилию свою просил публично не употреблять. Оба симпатичные, весёлые, доброжелательные, относительно чисто одетые, пьяные в умеренной степени. Мы познакомились, даже сдружились, поскольку они с порога протянули мне свои чумазые ладони. Осмотревшись, Виктор сказал:
- Доктор, чувствую, что оставляю друга в надёжном месте. Полечите его, пожалуйста, а то руки у него совершенно изодраны.
- Как вы думаете, Виктор, что же с его руками могло произойти?
- Я думаю, он сам вам расскажет. А я исчезаю, потому что есть дела. Небольшие, но срочные. Насчёт Владимира, доктор, не беспокойтесь, с ним всё в порядке, он в соседнем доме живёт.
- Вот здорово...
Я осмотрел раны и увечья соседа, потом принялся оформлять карточку пациента, поскольку в этот поздний час регистратура была закрыта. Раны преимущественно кистей рук носили характер ударно-боевой, а ушибы поясничной области, как и прочих областей, являли собой образцы оборонительно-наступательных действий. Паспортные данные Владимира улеглись в свои строчки без проблем, но вот когда зашла речь о его профессии и месте деятельности, он занервничал.
- Доктор, никакой больничный не нужен! Без работы мне просто невозможно.
- А я вам больничный лист и не предлагаю. Я хочу только отметить, где и кем вы работаете. Это не секрет?
- Ни в коем случае. Я работаю в этом,.. как его,.. в ЖКО. Да, Кировского района.
- В ЖКО, значит... Ну, в ЖКО, так в ЖКО. Кем там трудитесь?
- Тружусь... каменщиком.
- О-о! Большая должность. Великий каменщик... Надо же... На вашем удостоверении должны быть обозначены мастерок и циркуль. Так?
- Ну, не совсем. В нашем ЖКО несколько другие знаки.
- Вполне возможно. В таком случае, пожалуйста, объясните мне причину возникновения на вас этих ужасных ран и ушибов.
- Представляете, доктор, на работе у меня стояла пачка кирпичей, правда, из пенобетона. На складе. Кто-то её пихнул, она упала, и прямо на меня. И вот я здесь.
- А кирпичи были не тяжёлые?
- Да, не очень. Такие округлые.
- Бывшие в употреблении?
- Да, бывшие.
- Отлично. Примем к сведению. Как говорится, с ваших слов мною записано и вами прочитано верно.
- Так точно.
Тем временем я обработал раны, осмотрел синяки, шишки и огласил вердикт.
- Значит, так. Докладываю вам, Владимир, что вы никакой не каменщик.
- Как это? Почему так? Я - не каменщик? По какой причине?
- По такой, что вы есть служащий МВД!
- Вот интересно, - пробормотал Владимир, - с чего это я вдруг служащий, да ещё МВД...
- С того, - продолжал я, - что вы не есть служащий КГБ. Те, знаете ли, не ходят в поликлинику рядом с домом и легенду предлагают более качественную.
Вова сник и призадумался. Потом спросил:
- Это допрос?
- Нет, ни в коем случае. Так, дружеская разборка. Всё останется между нами. То есть, как слышится, так и пишется, ясно?
- Одно мне неясно... Я совершенно потрясён. Доктор, скажите, как вы меня вычислили. Этого не могло быть.
- Как всё запущено... Элементарно, Ватсон! Запомните простую вещь: ни один каменщик, кроме, конечно, самого великого, никогда не откажется от больничного листа.
- Вот оно что... Значит, на больничном я лоханулся. Теперь ясно. Что же, впредь буду знать. Наука юношей питает. Надеюсь, всё останется между нами?
- Конечно, о чём речь? Только, в свою очередь, прошу вас, расскажите вкратце, что, всё-таки, с вами произошло.
- Прошу вас, тема совершенно служебная.
- Клянусь.
- Значит, система такая. За парком «30 лет ВЛКСМ», на Лифляндской улице, стоит пивной ларёк. И мы там, вдвоём с Виктором, реально попили пива и спокойно пошли домой.
- Оба, естественно, работники МВД.
- Естественно... Но при этом мы двоих не пустили за пивом без очереди. Ибо в этом мы усмотрели непорядок. Но их оказалось четверо. И пошли они за нами через парк. Со всякими там шутками. При этом парк стоит в Адмиралтейском районе, а мы работаем в соседнем, в Кировском. Тогда Виктор мне и говорит:
- Давай, - говорит, - лучше здесь подерёмся, в чужом районе. А то, сам понимаешь, в нашем районе на нас же заявка и придёт.
А я говорю:
- Ну давай, конечно!
- Мы и подрались, - продолжал Вова. - А что было делать, когда за Нарвскими воротами наш район начинается? Это совершенно исключено. Заявка себе на шею - вы ж понимаете... Они шли сзади, выражались... Короче, пришлось их побить. Просто некуда было деваться. Но это секрет, всё, надеюсь, между нами. Очень надеюсь.
- Владимир, как говорят, не извольте беспокоиться. Но что стало с ними, с теми молодыми людьми? Они хоть живы?
- Все живые. Ещё какие живые - потащились жалобу писать в адмиралтейский РОВД. Да хрен с ними, пусть пишут. Замучаются писать, кто нас с Витькой искать будет? На вас, доктор, вся надежда. Я перед вами как на духу.
- Не беспокойтесь, от меня на вас никуда никакой бумаги не поступит. А ранки ваши будем лечить водочным компрессом...
- Какой прекрасный доктор, - просиял Владимир, - я всё понял. До свидания, спасибо, до скорой встречи!
И тут же исчез за дверью. Через пару дней, в ту секунду, когда мне уже следовало направиться в сторону дома, ко мне притащился бывший травматолог, ныне алкаш Максюта, выходец из Удмуртии. Он ко мне заглядывал по той причине, что ранее, чуть не целый год, работал на моём месте, за моим столом, одновременно проживая в той комнате, которая ныне по закону принадлежала мне. Но Макся, как ему казалось, входил в состав небольшой, но бандитской группировки, в связи с чем имел надежды хоть изредка, хоть крайне редко ночевать у меня и ещё, если посчастливится, занимать у меня небольшие деньги на неопределённый срок. Надежды юношу питали. Он вошёл в кабинет бесшумно, по-змеиному, тут же приблизился к столу и хлебнул спирта из операционной спиртовки. Запил водой из-под крана и спросил:
- Ну, как?
- У меня нормально. А ты, я смотрю, дуркуешь?
- Всё в порядке. Завтра будут денежки. Понял?
- А что я понял - что ты опять дурак?
- Почему это?
- А кто тебя знает? Наверное, потому, что ты на конкурсе дураков займёшь второе место.
- Почему?
- Потому, что ты дурак. В тюрьму по-человечески сесть не можешь. Слышь, в тюрьме-то сейчас завтрак...
- Какая тюрьма, какой завтрак... Ты можешь меня послушать?
- Денег не дам, даже не рассчитывай.
- Да нужны мне твои деньги! У меня свои есть!.. Завтра будут.
- И никаких ночлегов, понял? Никогда.
- Мне, что, ночевать, что ли негде? Мест сколько хочешь. Тебя могу устроить.
- Спасибо, не требуется.
- Просто послушай моих пацанов. У них такие идеи есть - закачаешься.
- С аккумуляторного завода свинец, что ли, воровать?
- Нет, что ты, про свинец вообще можешь забыть.
- Скандий, что ли, из Подмосковья таскать?
- Про скандий даже не заикайся. Не знаешь, так и не говори. Тем более, никогда не предлагай мне то, в чём совершенно не разбираешься. Ты представляешь хоть, сколько он стоит?
- Мне не пофигу?
- А мне нет! Он стоит двести долларей за грамм! А чёрная цена - девяносто! А золото знаешь, сколько стоит?.. Двадцатник за унцию! Вот и прикинь! Выгоднее наркоты! Сразу тебя предупреждаю - кто скандием торговал, тех, вообще, будто бы больше нету. Исчезли. Нет, и всё. Вообще, на того, кто скандий везёт, рентабельно будет вызвать эскадрилью бомбардировщиков.
- Вам надо, вы и вызывайте. Ты, вроде, врач был неплохой. Кости правил... А теперь у тебя на лбу восемь лет написано. Да ещё за пробег добавят, так и сгниёшь в тюряге.
- Чирей на язык. Но если согласишься, мы тебе охрану дадим. Столько, сколько понадобится. А чемоданчик с товаром будет ночевать каждую ночь в другом вагоне. Получить, перевезти - и вся твоя работа. А ребята послушные, золото, не братва.
- Катись ты со своей братвой куда подальше, достал уже.
- Смотри, тебе жить, - процедил Максюта, - я предупреждал.
Тут, как в кино, отворилась дверь, вошли мои новые знакомые Вова и Витя. Не обращая внимания на Максю, громко сообщили:
- Доброе утро, доктор! А мы за вами!
Максюта побледнел, позеленел, потом приобрёл оттенок кабинетной стенки и выполз.
- Что это с ним? - спросил я.
Служивые переглянулись, пожали плечами.
- Мы и сами ничего не понимаем, - ответил Виктор за них обоих. - Пошли!
- Куда пойдём-то?
- Ху ты, - возразил Вова, - в пивбар, куда ещё-то. А ты о чём подумал?
- Ху ты, - согласился я, - а в какой?
- В ближайший. Ненадолго.
- Ну, если ненадолго... А повод?
- Повод простой, - объяснил Витя, - пива попить. Тем более, Вова проставляется. Доволен современной медициной.
- А как же! Оно так и должно быть. Милиция, медицина - всё на одну букву.
- Пойдём, а, - торопил нас Владимир, - чего здесь светиться. Потом будете разбираться, ху из ху.
- Ну да, конечно. Стол накроем, и всё прояснится.
Собственно, идти было некуда, в те добрые времена пивбары располагались на каждом шагу. Товарищи офицеры выбрали забегаловку поприличнее, что как раз стояла рядом с путиловской баней, где их, якобы, никто не знал и опознать никак не мог. Тем не менее, как только мы расположились со своими кружками за удалённым от зала столиком и отхлебнули по паре глотков, кстати, более-менее приличного пива, как тут же на скорости к нам приблизился человек в белом фартуке, загрёб наши кружки и вылил содержимое в ближайшую раковину. А нам сообщил:
- Это вы пить не будете. Не позволю. Сейчас своего принесу.
И лучшего пива принёс, и сверх того ещё и скумбрию, явно со своего стола, поскольку закуска вся переливалась истинно рыбьими сине-зелёными цветами всех оттенков. Я понюхал её и отодвинул. Мужики понюхали и съели. Виктор сказал:
- Ну, за дружбу.
- За дружбу, - поддержал Владимир, - которая нас повсеместно окружает. Быстро он тебя вычислил.
- Всё к лучшему. Если стуканёт, хоть знать буду, кто.
- Многие на вас реагируют, как мне кажется. - Поддержал я беседу. - Вот и наш бывший врач, Максим, почему-то отреагировал. Причём, я бы сказал, болезненно. Что такое? Он вас как-то огорчил?
Виктор ответил так:
- Скорее уж мы его. Но говорить о нём не очень хочется. Хотя он и сам может рассказать, только в извращённом виде. Тебе интересно?
- Да, пожалуй.
- Тогда так. У нас все разговоры - служебные. Никому никогда о них ни одного слова.
- Всё понятно.
- Тогда в двух словах. Ваш доктор...
- Бывший, - уточнил я.
- Именно так, - подтвердил Виктор, - год назад сдружился с мелкой преступной группой и вошёл в её состав. Участники занимались мелкими кражами. Новичка назвали Максютой и попросили его для начала продать ранее украденную детскую коляску. Он выразил согласие, и около гастронома на улице Турбинной встретил женщину с маленьким ребёнком на руках, которая пожелала приобрести предложенную доктором коляску. Вскоре из магазина номер семь типа «Гастроном» вышел муж той самой женщины, которая держала его ребёнка на руках. Женщина сообщила мужу, что указанная коляска по всем признакам ранее принадлежала их семье и совсем недавно была похищена. Дальше рассказывать?
- О, ужас…
- А дальше - больше. На первом допросе он написал, что никого и ничего не знает, что исполнял просьбу неизвестного ему гражданина. Пришлось нам ему же во благо собрать свободный коллектив и бить его повторно как сидорову козу. Ну, для прочистки памяти. И кто бы мог подумать - вспомнил! Правда, при этом два раза через стол летал и обмочился в полёте. Но всё вспомнил, всё назвал - все адреса, фамилии, явки...
- Хороший человек, - сказал я. - В тюрьму не сел, но, мне кажется, ещё не угомонился.
- Это дело нехитрое, - заметил Владимир. - Тут для него проблемы не существует. Для него главное не в том, как в тюрьму сесть, а как потом из неё выйти. Это трудно, почти невозможно. Ибо тюрьма - не церковь. Тюрьма сама придёт за пассажиром. Её далеко искать не надо, когда не он в тюрьме, а она в нём сидит. Отныне и навеки. Она – в нём!
- Аминь, - подтвердил Витя.
Я сказал:
- Большая философия. Гулять пойдём сегодня?
- Куда, в парк?
- А то!
- Не, рано ещё, - засомневались сотрудники, - недельку переждём. Пусть страсти улягутся.
- Ясное дело, - дополнительно сообщил Владимир, - мы ведь не зря удалённый киоск посещаем с Виктором, а чтобы лишний раз не светиться. Нам надо бы с тобой поговорить по делу, да как здесь поговоришь - тем, кому надо, они прямо с губ читают.
- Вот, черти...
Тут Виктор подвёл итоги:
- Короче, доктор. У тебя печать есть?
- А как же? Обязательно.
- А бланки простые, как для справок, есть?
- Не вопрос.
- Этого достаточно. На днях я позвоню, не возражаешь?
- Нисколько. Но я пока работаю сутки через двое.
- Учту обязательно. Но встреча будет в служебной квартире, там у нас отдел по борьбе с организованной преступностью.
- Адрес есть?
- Семён Семёныч... Какой адрес? Машина за тобой приедет, отвезёт, куда надо. Врубчевский?
- Яволь! У нас как в песне:
«Вот вам первое заданье: в три пятнадцать возле бани, может раньше, может позже, остановится такси!..».
- Так!.. Только шофёра не вязать. Это ему может не понравиться. На этой позитивной ноте я хотел бы завершить вступительное слово. Расходимся спокойно, без колебаний и сомнений.
И я сказал:
- Так.
А по истечении некоторого времени, когда я уже уснул, раздался звонок, и хриплый голос Виктора прокричал:
- О, доктор! Привет! Ты дома? Здорово!
- Но с утра я на работе!
- А сколько времени?
- Три пятнадцать...
- Вот видишь! Как договаривались. Ты на работу успеваешь, не сомневайся. Возьми с собой белый халат, бланк справки и личную печать. А машина возле парадного, белый «Вольво». Только быстро!
Сборы оказались недолгими, поскольку я всё для поездки заготовил, хоть и не понимал, зачем и куда я еду.
Водитель вопросов не задавал и сам не отвечал на наводящие вопросы. Въехали во двор, остановились возле углового подъезда сталинской пятиэтажки. Квартира находилась на первом этаже. Водитель открыл дверь своим ключом и передал меня Виктору с рук на руки. Тот обрадовался.
- Привет, заходи!
Мы обосновались в одной из комнат, оборудованной под кабинет пыток, поскольку был слегка испачкан кровью.
- Ничего не забыл?
- Такое не забывается. А что случилось?
- Шеф сейчас придёт, у него и спрашивай.
Появился мужчина в штатском, напоминающий капитана мушкетёров при дворе Людовика 14-го. Он сразу обратился ко мне.
- Добрый вечер, доктор, - сказал он, хотя на дворе давно стояла добрая ночь, - прошу прощения за беспокойство. Я начальник отдела борьбы с организованной преступностью, вот моё удостоверение... Я введу в курс дела. В общем, так... Только что мы закончили операцию, в результате которой задержаны несколько человек. И один из них немного пострадал. Чистая ерунда. Только в изолятор не принимают. Считают, требуется стационар. А с ним, между прочим, работать нужно. Начальство подгоняет. В стационаре, сами понимаете, какая работа? Да ещё охрана нужна, в туалет водить. Мне где взять охрану, когда в отделе всего шесть человек? Короче, доктор, нам нужна ваша справка.
- Ясно, - ответил я. - Только у меня маленькая просьба: разрешите его осмотреть.
Вообще, сидя в белом спецавтомобиле, я уже сообразил, о чём, скорее всего, пойдёт речь, но дал себе зарок - не оформлять никаких бумаг не понимая, что за ними стоит. Вернее, кто. Как я и думал, Виктор слегка занервничал:
- Кого там смотреть-то? У него ничего нет особенного, я уже смотрел.
- Но шеф согласился:
- О чём речь, конечно можно.
Я надел халат и вошёл в соседнюю комнату, сопровождаемый оперативниками со всех сторон, и на полу увидел богатыря, лежащего в произвольной форме, поскольку принять форму непроизвольную ему мешали полицейские браслеты, ограничивающие его подвижность в точности так же, как бычья шея не позволяла ему навести на меня одинокий глаз, тогда как соседний оптический орган был совершенно залит подкожной орбитальной гематомой. Я достал из кармана чистый бинт, приложил к нему перекись и убрал с лица потерпевшего лишние кровяные сгустки. Обнажилась рваная бровь и печать на лбу, скорее, отпечаток, соответствующий по размерам и по форме тыльной стороне рукоятки служебного армейского пистолета.
Когда я попытался разлепить веки, чтобы осмотреть его глазное яблоко, терпила взвыл.
- Слышь, кореш, что ты творишь?! Озверел, что ли?!
- Тихо лежи, - прикрикнул я. - Глаз твой осматриваю.
- Так мне же больно!
- А ты, что, ни разу людей не бил?
Богатырь примолк.
- Чего молчишь? - спросил я. - Бил?
- Доктор, - вступил в разговор начальник отдела, - он людей, кстати, велосипедными цепями бил. Чтобы не так утомительно.
- Им, по-твоему, не больно было?
Ответа не последовало.
- Терпеть будешь?
- Буду, - промычал он.
Анестезия окончилась. Я уточнил:
- Врача видишь?
- Вижу...
- Сколько врачей?
- Один всего...
- Это радует...
Удалось уточнить, что кости целы, воздух не крепитирует, ликвор не истекает.
- Значит здоров, - заключил я. - Пройдёмте в кабинет. А ты лежи, хулиган, тебе ещё рано. Отдыхай.
За дверью Виктор, накрывая небольшой банкет, пожурил меня:
- На кой чёрт ты к нему так близко подошёл, и кто тебя просил? Мы вчетвером его еле свалили...
- Зато теперь мы с диагнозом, - бодро заявил я, выписывая справку о том, что данный гражданин в специальном изоляторе содержаться может без каких-либо ограничений.
Из сейфа появился мой гонорар, а по окончании фуршета тот же «Вольвак» доставил меня к дому. Но продолжение последовало очень скоро, опять же в выходной мой день. Мне позвонил Владимир, ответственный дежурный по району. С трагическими нотами в голосе произнёс:
- Доктор, нам очень нужна ваша помощь. Да. И чем скорее, тем лучше.
Я собрался быстро, как мог, взял портфель с бланками и печатью, в скором времени появился в РОВД. Владимир встретил меня и провёл мимо клеток с вопиющими узниками в кабинет дежурного персонала. Но кабинет был пуст.
- Что случилось? - спросил я.
- Ужас, - ответил Вова, роясь в шкафу. Что-то звякнуло, на свет явились две бутылки азербайджанского портвейна. Владимир протянул их мне.
- Помогай, брат, - сказал он. - Сил никаких уже нету.
- Это откуда?
- Ты не поверишь. Всю ночь мы ловили одного мотоциклиста - представь, мужик в трусищах, сапожищах, без шлема на мотоцикле с коляской! Во, картинка! Он в нашем районе, главное, то в одном месте появится, то в другом - мы никак не успевали. А прихватили его в парке 9 января, на клумбе, он там забуксовал и заглох. Весь прямо в ноготочках! Красавец! Завестись ему мы не дали, он у нас отдыхает, но главное в том, что у него при досмотре оказалась полная коляска портвейна! И никаких документов! Что за бормотуха, откуда... Короче, пришлось её конфисковать. А сверху приказали - уничтожить. Вот мы и уничтожаем, что делать...
- Качество проверяли?
- Проверяли! У нас отпущенных было двое, ну, за мелкое хулиганство. Сначала они проверили. Сказали - качество высокое. Ну, и мы потом. Первые - убойный отдел. -Порядок! До сих пор живые. И мы все поучаствовали. Порядок, ты даже не сомневайся. Фирма. Главное, чтобы не сургучом была бы тара запечатана - тут уж точно жди бодяги, к гадалке можно не ходить. А этот портвейн - чистяк. Конфетка!
И тут я понял, что милиция ли, полиция ли - это всегда праздник. Я думал так до тех пор, пока моё впечатление слегка не остудил полковник Каптурович, начальник районного Управления внутренних дел.
Жил я скромно, но весело, каюсь. От моего травмпункта до полиции и места моего проживания было два шага, то есть, десять минут ходьбы. Ребята захаживали ко мне частенько. То Виктор придёт, то Владимир, а то и оба заявятся. Вот было веселье! Беседы мы вели на разные темы, но в основном на женские и политические. Правда, громко. Но соседи не всегда были снисходительны к подобным мелочам.
Их было трое в нашей коммуналке, которая имела в своём составе также три комнаты. Три соседа, из которых две женщины, в двух комнатах, да ещё один сосед в одной - многовато. Все, кроме меня, родственники. Сам по себе дом был неплохой, потому что тёплый. Четырёхэтажный, 1929 года постройки, сконструированный под печное отопление, но уже без печек, взамен которых стояло центральное отопление. Зимой было тепло, а летом так и подавно. Соседям я мешал, но не слишком. Ну, как бельмо на глазу. Всё дело было в том, что единственный мой сосед, который мужчина, трудился слесарем на «Адмиралтейских верфях», по какой причине требовал к себе почёта и большого уважения, что выражалось хотя бы в том, чтобы во всей нашей квартире ежедневно после 18 часов стояла бы мёртвая тишина. Потому основным нашим с ним разногласием явилось то обстоятельство, что ему обязательно хотелось лечь спать пораньше, а мне попозже. Соответствовать никому не удавалось. То ложечка звякнет о стакан. То чайничек грохнет о плиту. А то и кастрюлька перекипит, отчего подружка запищать может на тон повыше. Очень громко. И на кухню может побежать со страшным топотом.
Тем более, Лариска в гости приходила, везёт мне на Ларисок. Та, которая долго решала, куда ей идти - в модели или в штукатуры. Пошла в маляры. Всё бы хорошо, только на стройплощадках к ней стали приставать сослуживцы. Да не на словах, а вполне по-взрослому. Она и ко мне-то приходила в основном затем, чтобы пожаловаться. На жизнь свою. Пришла однажды и сообщает так, между прочим:
- Вот мы с тобой живём совершенно как чужие, а на работе народ ведёт себя совсем обнаглевши. Представляешь, вчера бригадир меня прямо за сиськи схватил.
- И ты что?
- Что я... Пихнула его,.. что он на спину упал.
- Башкой не ушибся?
- Он с детства ушибленный.
- А ты? Разве нет? Куришь на работе, иногда выпиваешь.
- Это только с девчонками.
- Остальные тоже видят! И делают выводы!
- Какие выводы?
- Из твоей общежитской жизни. Поскольку она вся на виду.
- Я-то при чём?
- Так твои же ведь титечки! Беречь надо.
Лариска уронила слезу, а я пошёл ставить чайник. Соседи скользили мимо меня по кухне молча и сосредоточенно, как шахматные фигуры по доске, поскольку наступил час нашего звукового перемирия. Но когда я с кипятком приблизился к своей двери в свою собственную комнату, то понял, что она закрыта изнутри на задвижку, которую не так давно я установил собственными руками, причём, довольно прочно. Как раз это произошло после первого случая, когда мы с Виктором сломали дверь из-за потери мною ключей, вернее, похищения их вместе с дипломатом в ресторане «Путиловский». Дипломат в данном случае не являл собою посольского работника, а был простым, распространённым в быту, чемоданчиком, не имеющим, кроме ключей, ни малейшей, даже декоративной ценности. В тот вечер, даже, можно сказать, в ту ночь, мы с Виктором притащились ко мне домой уже без чемоданчика и без ключей. Соседи открыли на звонок почти без рекламаций, и мы остались перед комнатной дверью двое на одну. Витька в жизни бы не пошёл со мной, когда не был бы твёрдо уверен в том, что за закрытой дверью у меня хранится бутылка водки. Он осмотрел дверь как матёрый оперативник, сантиметр за сантиметром в квадрате, потом сказал:
- Нет, я её ломать не буду.
- Это ещё почему? - возмутился я.
- Боюсь, что она после меня с косяком выпадет.
- А что делать?
- Тихо. Только тихо. Вот здесь начинается филёнка, то есть, вставная часть. Её надо аккуратно выбить. Лучше с одного раза, чтобы людей не беспокоить.
- Чем вышибать, как ты думаешь?
- Чем думать - ногой. Сюда становись, получится небольшой разбег и вот в это место...
Виктор фломастером нарисовал на нужном месте мишень для стрельбы из пистолета Макарова.
- Ну, - сказал мой друг, - первый пошёл!
Сразу скажу, что медицина не уронила лицо своё перед МВД, и филёнка вылетела со свистом после первого же захода. Большого треска, надо сказать, не было, но соседи вылетели с шумом. Витя мне сказал:
- Похоже, пролезешь. Давай, я прикрою.
А к соседям обратился с речью:
- Как вам не стыдно, дорогие товарищи! У человека неприятность, а вы крик поднимаете! Вы до чего его довели! Прекрасного врача! Знаменитого хирурга! Честнейшего человека! У себя дома шелохнуться боится!.. Нет, я подниму общественность. Лучших людей района!
Последующих слов Виктора я толком не расслышал, поскольку уже наполовину находился в дверной пробоине, но основной смысл их сводился к дружески-законодательному воздействию на соседей с целью предвосхищения с их стороны проведению несанкционированных ночных собраний и митингов протеста. Впрочем, дверь изнутри отворялась восхитительно, поскольку замок и контактирующие поверхности дверного полотна непосредственно с косяком были мною промазаны лучшим машинным маслом, чтобы создать препятствия возникновению различных механических звуков в момент пользования запорным устройством. Короче, когда затащил я Виктора в свою комнату, тогда только наступила восхитительная тишина.
Мы устроились за столиком у дивана.
- Ну и соседи у тебя, - сказал Виктор, открывая водку. - Что за воспитание... Что за манеры, по ночам орать как потерпевшие... Ну, за нашу российскую интеллигенцию!..
Виктор допил водку, с моим, частично, соучастием, доел грудинку и собрался уходить, сославшись на поздний час, но спросил напоследок:
- Ты помнишь, мы пиво с тобой в баре пили?
- Да как не помнить? Такое не забывается.
- Какое?
- Как хозяин коммерческое пиво вылил, а личное, для собственного употребления принёс. Когда тебя опознал.
- Не, я не об этом. Он скумбрию приносил, помнишь?
- Помню.
- Ты её ел?
- Нет, не ел. Она мне, честно, не понравилась. Не тот был запах.
- Ты смотри... Нюх у тебя тонкий. А мы поели с Владимиром - потом нас так проволокло... Сперва подумали - из-за пива. Ан, нет. Ладно, разберёмся.
И тихо прикрыл за собою предмет, напоминающий по форме дверь.
А тут ещё, как назло, Лариска. Закрылась, видите ли. В коммунальной квартире, где я окружён супостатами, способными нацарапать на меня любую жалобу... Я вежливо постучал в свою же дверь три или четыре раза. Подруга дней моих суровых не отвечала. Вышел сосед. Спросил:
- Что там у тебя, опять?
- Опять, - говорю я, - замок, понимаешь, клинит.
- А ты ей скажи - на себя пусть потянет.
- Тянула уже. Не получается.
- Так, что, теперь дверь доламывать?
- А что делать? Осторожно, у меня кипяток в руках.
- Решай сам, тебе жить.
А чего тут было решать? Чайник я поставил на пол, отошёл на два шага и устремил взгляд на то же самое место, которое не так давно укреплял двумя крепкими плашечками. Мишень для пистолетной стрельбы я рисовать не стал, просто отворил филёнку тем же самым отработанным ударом. Потом произнёс в образовавшееся отверстие волшебные слова:
- Ларочка, пожалуйста, открой дверь, скотина!
Пятки замелькали прямо у меня перед лицом, заскрипело полотно, которое оставалось ещё от двери. Я вошёл. Лариса бледная, словно в ожидании мордобоя, сидела на диване и повторяла:
- Что я сделала, Боже мой... Что я сделала...
Я крепко обнял её за плечи.
- Хорошо, Ларочка, всё хорошо, не беспокойся. Кофе, правда, не будет, остыл уже. Давай, милая, собирайся.
- Куда?
- Погуляем, дорогая моя. Погуляем, и к дому.
Лариска зачем-то заплакала.
Я долго не звонил ей, потом вдруг она позвонила сама и сказала ужасным голосом:
- Знаешь, что... Меня только что изнасиловали.
- Кто изнасиловал? Сколько их было?
- Один.
- Знаешь его?
- Знаю.
- Заявление будешь писать?
- Не знаю.
- Тогда жди, сейчас приду.
Я не пришёл, а приехал, с Виктором и Вовкой. Лариса заметила нас с крыльца своего общежития и убежала.
- Всё, - сказал Виктор, - писать на него она не собирается. А мы не собираемся охотиться за ней. Захочет - пусть приходит. Всегда ждём.
Лариска через две недели вышла за него замуж, через суд. Через две недели он выкинул её из дома без суда и следствия. А ещё через две недели он сел в тюрьму на семь лет, опять через тот же самый суд.
Однако, кроме структур МВД, расположенных рядом с моим жилищем, одним из интереснейших объектов, в архитектурном и прикладном понимании, была, естественно, баня. Она была велика, кругла и трёхэтажна. Собственно, она такою и остаётся и по сей день, только ныне не функционирует. Стоимость воды, водопровода, поддержка в должном состоянии стен, крыши и электропроводки оказалась непосильной как олигархам, так и муниципалам. Но в рабочем состоянии, при большевиках, это не баня была, а бани, потому что разные на разных этажах. Где мужские, где женские, где отдельные душевые. Настоящие термы! Пар, добываемый промышленным способом, добавлял не столько жару, сколько туману в такой степени, что частенько невозможно было определить пол, возраст и физическое состояние посетителя. Придёшь, бывало, устроишься на лавке, расслабишься, а как присмотришься - так вокруг одни женщины. Что будешь делать, идёшь к выходу, смотришь на дверь, а там табличка: «мужское отделение». Возвращаешься, так и сидишь один, как дурак, поскольку никто тебя не замечает. Не обращается с дружбой. Идиотизм какой-то. А ранее другое было дело...
Послал меня однажды выдающийся терапевт Баркаган Зиновий Соломонович, завкафедрой пропедевтики внутренних болезней нашего Университета на 3-ю Всесоюзную конференцию по теме «Гепарин» со статьёй «Гипергепаринемия и её химеры при геморрагических, тромбогеморрагических и тромботических заболеваниях и синдромах». Мы с ним в соавторстве, отнюдь не отрицая обычного механизма противосвёртывающей реакции крови, т.н. гипергепаринемии, при обширных заболеваниях и операциях, хотели бы обратить внимание интересующейся публики, что ряд антитромбинов и патоглобулинов, не имеющих ничего общего с гепарином, могут в разной степени имитировать влияние гепарина на свёртывающую систему крови. Вот и прикинь. Попробуй донести такую тему на 5 страницах благодарным, изнывающим от жары, слушателям.
Я тогда ещё страха натерпелся, когда подлетал к Астрахани на ИЛ-18. Самолёт был велик и надёжен с виду, одни винты, как у Титаника, способны были избороздить весь воздушный океан, но только я увидел дельту Волги и Каспийское море, затеял было разглядеть в подробностях всю эту блистательную красотищу, как началась такая турбуленция, что лайнер, казалось, вот-вот развалится на части от болтанки. Кресло в заднем салоне подкидывало меня чуть не до потолка, отчего я никак не мог увидеть хоть один цветущий лотос. После приземления, которого я уж и не ожидал, меня ещё часик потряхивало по инерции, зато поселили меня с немыслимой для меня роскошью в резервной гостинице, поскольку места в студенческом общежитии к моему появлению были заняты. А в маленькой гостинице с утра имелся резервный второй этаж. Я выбрал наилучшую кровать и устремился на разведку. Что я успел увидеть, мне понравилось. Милый город. Романтичный. Особенно пальма, растущая из земли в вестибюле кинотеатра. Но то, что я встретил в гостинице, меня совершенно взволновало. Вот этого я не ожидал. Астраханская болтанка возобновилась. В коридоре милая девушка шла мне навстречу.
- Привет, - сказала она, - ты тоже на конференцию?
- Я тоже... И ты?
- Да, я из Красноярска. Меня зовут Лариса.
- Ничего себе... Моё любимое имя. А как фамилия?
- А тебе зачем?
- Мне - на память.
- Ты ж забудешь!
- Что ты! Такое не забывается. Ведь я впервые на таком большом форуме.
- Моя фамилия Попельнух.
- Ты не шутишь? Таких фамилий не бывает!
- Ага, конечно... Ещё как бывает. Тебе, может, паспорт показать?
- Покажи!
- Да вот он, на, любуйся.
- Действительно... Какая же ты красавица...
- Брось... А твой где?
- Пошли ко мне.
Мы вошли в мой номер, где она устроилась на кровати. Пока Лариса рассматривала страницы, я оказался рядом с ней.
- Интересно, - сказала Лариса, - пойдём погуляем. Как ты на это предложение?
- Всегда! - ответил я и повёл коллегу по тем астраханским местам, которые уже отчасти изучил. Под пальмой, растущей из-под крыши прямиком в небо мы взялись за руки в пылу научных рассуждений, когда исчерпаны были уже все возможные доводы для достижения консенсуса и приблизились друг к другу максимально близко.
- Домой? - спросил я.
- Гулять, - ответила Лариса. - Гулять, гулять, гулять. А вот спутник летит!
Тёмной приморской ночью, устремившись в небо, не только спутник, южный крест можно разглядеть, даже если его там нет. Но вот вернувшись всё же в гостиницу, мы не разглядели ни одного нового приезжего и установили научно тот факт, что на первом этаже, кроме нас, никакой жизни нет и не ожидается в ближайшем времени. Напитавшись Ларочкиными духами, мы принимали душ в одном отделении, в женском, потому что в мужском не положено. Но после весёлого и дружеского омывания, после беготни и обнимашек Лариса сказала категорически:
- Дальше нет.
- Почему?
- Ты не знаешь моих родителей. А вот когда узнаешь...
Ну, нет, значит нет. Был страх один - поссориться и не помириться. А на втором месте - запутаться при чтении доклада. Впрочем, их было так много, что все они, как ни читай, шли под аплодисменты слушателей. Успех был предсказуем, но перерос он почему-то в большой Санкт-Пропускник. Не более, не менее. Лариса была ко мне дружелюбна, но строга, а я был доброжелателен, но послушен, отчего у меня возникла долгая переписка с девушкой по фамилии Попельнух. И пропускник.
Из банного тумана периодически возникали самые разнообразные фигуры. Однажды возникла голограмма заведующей отделом кадров нашего подразделения и сказала:
- Срок вашего последипломного образования истёк, потому не пошли бы вы во Вредена, на переподготовку. При этом вашего согласия не требуется.
И вручила мне соответствующую путёвку. Я и пошёл, солнцем палимый. Вообще, в травмпункте мне позволяли любую операцию, в пределах компетенции и при соответствующих условиях. Дело я, как мне казалось, знал, теорию тоже, осталось сдать экзамен. Или финальный зачёт. Было несколько вариантов: сдавать по билетам, как положено основной массе переобучающихся, написать реферат на заранее обусловленную тему - это уже для избранных, тему могли утвердить либо отвергнуть. А вот совершенно уникальным лицам позволено было с высокой российской кафедры травматологии и ортопедии имени Вредена, который, с его же слов, был для больных скорее полезен, чем вреден, зачитать лекцию на тему такую, чтобы она также для слушателей и преподавателей была бы в значительной степени полезна. Я предъявил тему, совершенно убойную по тем буйным временам, да и ныне остающуюся, на мой взгляд, в зоне повышенного интереса практикующих врачей и остеопатов. Свою фишку я обозначил как «Неортодоксальные направления современной медицины». Лекцию утвердили молниеносно, ибо материалов на эту тему никаких не было, да и сейчас не густо, особенно, если посмотреть, что, вообще, можно считать материалами. День и час назначили за неделю до окончания курсов, чтобы успеть покарать меня за сомнительную или вредную информацию.
Скажу не без гордости, что зал был полон. Правда, президиум наполовину пуст. Академики задерживались, но очень убедительно просили без них не начинать, каковую просьбу периодически доводил до моего сведения старший преподаватель. Время тянулось со страшной скоростью черепахи. Я сидел на сцене, на приставном стуле и думал, с чего бы начать. О чём говорить с народом я себе приблизительно представлял, но начало как-то не начиналось. Однако, с задержкой минут на двадцать, парадные двери отворились и в большой круглый зал Института травматологи и ортопедии плавно вошли академики, доктора и прочие члены-корреспонденты. Пока рассаживались, директор, великий Демьянов Виктор Митрофанович, спросил старшего преподавателя:
- Лектор на месте?
- Сведения дайте о нём.
Дали сведения. Шеф пробежал взглядом краткую информацию и перешёл со мною на ты.
- У меня сразу вопрос, - обратился он непосредственно ко мне, - скажи честно: ты за советскую власть или против?
Начало лекции сложилось сразу.
- Я за любую форму власти, - шуткой на шутку ответил я, - если она избрана демократическим путём.
Шеф изобразил полное разочарование.
- О-о, - махнул он рукой - это же антисоветчик, мужики, пошли отсюда. Мы такое слушать не будем.
И якобы с возмущением зашагал к двери. Академики на всякий случай привстали, но уходить воздержались. Тогда и Виктор Митрофанович как бы передумал.
- Ладно уж, - сказал он, - послушаем. Говори, только конкретно.
Тут уж я воспарил, окрылённый такой увертюрой.
- Благодарю за доверие, Виктор Митрофанович, и в свою очередь хочу обратиться к вам со встречным вопросом. Скажите, пожалуйста, как вы думаете, чем живая материя отличается от мёртвой? Причём, сообщаю сразу, ответ лежит на поверхности вещей. Взять, например, врача скорой помощи. Получает он вызов, прилетает на адрес, поднимается на пятый этаж без лифта, заходит в комнату, видит там два объекта. Один из них вроде мёртвый. А второй вроде живой. Но скорая помощь ориентируется молниеносно!
- Ну,.. - пробормотал Шеф, - есть признаки жизни...
- Ответ правильный, но неверный, - возразил я со всей любезностью, на которую только был способен. - Признаки жизни есть, но ведь они есть, например, и у камня. Его вначале не было, потом он отломился от горы, значит, родился. Потом он покатился вниз по склону, значит, передвинулся. А далее - камень стукнулся о другой камень, отчего у них произошёл сдвиг кристаллической решётки, значит, камень этот контакт запомнил. В конечном итоге камень рассыпается, превращается в песок, значит, умирает. То есть, камень обладает всеми признаками жизни. И состоит он из тех же элементов, которые перечислены в таблице Менделеева, которые находятся в основе всякой жизни.
Президиум безмолвствовал. Галёрка тоже. Желающих огорчить Директора излишним интеллектом не находилось. Пришлось мне продолжить занятие этим неблагородным делом.
- С вашего разрешения, - обратился я к почтеннейшей аудитории, - я сам попытаюсь ответить на свой вопрос, чтобы избежать долгих прений. Сообщаю вам, что все, окружающие нас небиологические объекты, имеют кристаллическое строение, а все биологические объекты имеют строение клеточное, за исключением вирусов, которых скорая помощь не лечит, по какой причине мы их сегодня не рассматриваем. Следовательно, живой объект имеет только клеточное строение. Дополнительно сообщаю, что каждая действующая клетка имеет стандартные компоненты. Это размер в пределах десяти-двадцати ангстрем, клеточную оболочку или мембрану в пределах двух-трёх ангстрем, межклеточное расстояние два-три ангстрема. При этом каждая действующая мембрана имеет на своей поверхности заряд около двух миллиэлектронвольт, благодаря которому, вернее, благодаря изменчивости этого заряда в процессе жизнедеятельности клетки, которая имеет возможность освободиться от вредных веществ и приобрести полезные. Поэтому в нашем представлении, а также в представлении каждого врача скорой помощи, жизнь есть процесс реполяризации мембран. И что же следует из этого умозаключения? Представьте себе: если теоретически развернуть на плоской поверхности клеточные оболочки одного только лишь человека, то они займут площадь двух футбольных полей. А если эти поля сложить пополам, получится конденсатор с зарядом в девяносто кулон. А что такое кулон, может, знает кто-нибудь? Ну, это, в общем, такой заряд, который может действовать на такой же заряд на расстоянии в один метр. И всё бы хорошо, да вот дело в том, что весь наш земной шар, исключая, конечно, его биологическое окружение, имеет заряд всего лишь семьдесят кулон. И никто пока что из практикующих и научных медработников не заинтересовался этим обстоятельством, в том числе, происхождением этой прорвы биоэнергии, не попытался на практике применить либо как-то непосредственно воздействовать на этот грандиозный фактор. Никто! Кроме постоянно критикуемых официальной медициной так называемых экстрасенсов, парапсихологов, хилеров и прочих всякого рода народных целителей.
Таким образом, - продолжал я, - мы с вами определили первый базис, на котором могла бы расположиться вся неформальная медицина, поскольку экстрасенс, сам обладая колоссальным биоэнергетическим потенциалом, имея некоторые практические навыки, способен воздействовать на чужой энергетический потенциал. С целью исцеления пациента.
Однако, неортодоксальная медицина имеет ещё, по крайней мере, две опорных точки. То есть, вся она, которую иногда именуют многомерной, базируется на трёх китах. Второй кит тот, который обосновала квантовая механика. Да, это именно то, о чём вы только что подумали. Это он – опыт Томаса Юнга. Когда квант света ведёт себя то как частица, то как волна, в зависимости от того, есть ли за ним человеческое наблюдение. Что действует на квант? Мысль, товарищи. Ничего больше, ничего меньше. Потому, что она материальна. И кто бы мог подумать? И это ещё не всё, о чём бы следовало подумать. Есть ещё один кит, товарищи. И это, товарищи, пустота. Или эфир. Или вакуум. Следовало бы поговорить поподробнее.
Один мой приятель, зовут которого Сергей по фамилии Типисев, тоннельный микроскопист, лично разглядел атом водорода. С его слов, он видел только протон, а вокруг – лёгкая дымка. Ещё бы, если учесть, что электрон меньше фотона в тысячу раз. Представив себе протон размером с головку спички, мы осознаем, что орбита электрона выйдет за пределы этого здания. И что при этом? Пустота? Ведь в других атомах дело обстоит приблизительно так же. Получается, мы сделаны из пустоты? Так нет же! Никакой пустоты нет. Всю пустоту заполняет вакуум. Или эфир. Или тот самый элемент, который Дмитрий Иванович Менделеев в своей таблице обозначил номером ноль и атомным весом ноль, запятая, четыре ноля и многоточие. Хотя, по нынешним представлениям, атомный вес частицы вакуума, как частицы доатомного состояния материи, следует искать в цифрах ноль, запятая, потом двадцать девять нолей после запятой. И это будет тоже материя, только другая. Но при таком умозаключении скорость света как абсолют отпадает, и теория товарища Эйнштейна рушится.
Три момента, - подчеркнул я, - три составляющие части неортодоксальной медицины – это, во-первых, колоссальный по величине биоэлектрический заряд каждого живого существа, во-вторых, мысль человеческая как форма материи, а в-третьих, вакуум, тоже как форма материи, только другой материи, товарищи, доатомной!
Я долго мог бы рассуждать об экстрасенсорике, целительстве, хилерстве как варианте ближневосточной хирургии, но на этом позитивном моменте товарищи в президиуме во главе с Виктором Митрофановичем чудесным образом преобразовались в господ, устроили мне бурную овацию с выражением глубокой признательности за информацию, требующую последующего осмысления и утверждения в соответствующих партийных органах, повставали со своих мест и потихоньку начали расходиться. Лекция, однако, состоялась, о чём свидетельствовали многочисленные рукопожатия и поздравления в мой адрес.
Но этим дело не ограничилось. Через пару дней вызывает меня Виктор Митрофанович, а я к нему иду и думаю - чего бы ради? Ругать меня, вроде не за что, а хвалить бессмысленно. Воспитывать, что ли, собрался? Так это ещё ладно, пусть повоспитывает, если ему так нравится.
Однако, шеф был озадачен и растерян. Похоже было, что самому ему здорово прилетело по какой-то линии. Он сказал, точнее, пробормотал:
- Слушай... Такое дело...
- Какое?
- Ты концерт организовывал?
- По Высоцкому?
- А по кому же?
На самом деле было так. Концерт организовал не я, а приятель мой, Серёга Типисев, бывший тоннельный микроскопист, нынешний ритм-гитарист очень высокого уровня, такого же уровня поклонник Поэта, собрал вокруг себя группу единомышленников и создал некий квартирник с демонстрацией фотослайдов из жизни Высоцкого и с исполнением его же произведений. Песни орал сам Серёга, очень талантливо копируя оригинал. Я же просто уговорил Демьянова сделать этот концерт в большом зале вверенного ему института для больных, врачей и обслуживающего персонала совершенно бесплатно. И он довольно легко согласился. А теперь что? Надо сказать, в те времена даже такой поэт как Высоцкий, и тот был запрещён к публичному исполнению.
- Да, Виктор Митрофанович. Это мой концерт. И я его организовывал. С гордостью вам сообщаю. И с вашего разрешения проведу его в указанный день и час. На соответствующем уровне.
- Не сомневаюсь. Ты это... Пожалуйста... Отмени концерт.
- Как? На каком основании?
- Ну, придумай что-нибудь.
- Это исключено. Объявления десять дней висят, артисты в тонусе, публика волнуется. Как это я отменю? Я вас подвести не имею права. В случае отмены результат будет фантастический. И очень негативный - представьте себе: концерт для больных и медиков, бесплатно, это же как на фронте!
- Вот именно...
- А что случилось?
- Ничего. Я просто тебя прошу. Боюсь, за дурака примут.
- А я не могу. Институт потеряет лицо. А вы никогда. Для меня это ужас. Меня возненавидят друзья и близкие. Вас, кстати, тоже. А уж больные-то как будут огорчены, особенно, которые на аппаратах Илизарова! Это для них концерт! Я не могу. А вы, если можете, запрещайте.
- Ладно. Давай сделаем так. Я сейчас позвоню в обком партии. Заведующему идеологией. Как он скажет, так пусть и будет. Понятно?
- Звоните, что я могу сказать...
Шеф долго набирал номер, наконец дождался.
- Семён Иванович!.. Ну, слава Богу. Да, у меня вопрос есть. Проблемы нету. Товарищ один, наш врач, предлагает концерт по Высоцкому, бесплатный... Ага, для больных. Как это будет выглядеть, я что-то не соображаю... Может, отменить?.. Понял... Понял... Понял...
Трубка легла на место.
Я спросил:
- Какой результат?
- Отрицательный. В смысле, положительный... Говорит, Высоцкий не запрещён, концерт, если благотворительный, противопоказаний не имеет.
- Что, на этом всё?
- Нет, рано ещё. Давай позвоним в райком. Там у меня человек, он всё правильно понимает.
- Виктор Митрофанович, что он сказать-то может такого радостного? Только может повторить ранее сказанное, чего больше...
- Слушай, голову мне не морочь! Пять минут подождать не можешь? Сейчас позвоним и всё узнаем, что там у них происходит...
Истину я узнал через четыре минуты.
- Что горком? - спросил я.
- Да то же самое.
- Сговорились они, что ли? Ну как, всё на этом?
- Нет. Раз ты меня не слушаешься, значит позвоним в райком. Это они, наверное, воду мутят. Даже не возражай. Видишь, при тебе звоню! Как он скажет, так и будет.
А что могло измениться? Те же слова, та же интонация, и тот же результат.
- Виктор Митрофанович, - осторожно сделал я официальное заявление. - Я восторгаюсь вашим институтом, вашими научными достижениями, но в данной ситуации меня может остановить только ваш личный запрет и только в письменном виде.
- А если я просто тебя прошу, почему ты не можешь так сделать?
- Не могу. Совесть не позволяет.
- Ладно, - вздохнул Демьянов. - Свободен.
Я ушёл со странным чувством отсутствия чувства восторга.
Дальше всё шло очень гладко. Большой зал был заполнен пациентами, а медперсонал присутствовал в меньшей степени, хотя на бойкот это было не очень похоже. На заключительной конференции речь шла о медицине в традиционном о ней представлении, но я, в момент вручения мне свидетельства о повышении квалификации, не удержался и провозгласил НИИ Вредена не только очагом науки, но ещё и храмом культуры и искусства. Президиум не отреагировал никак.
Однако, мои достижения продолжались ещё некоторое время. В тот же самый вечер, после банкета в НИИ, я вернулся домой и ещё раз убедился, что там, кроме соседей, опять никого нет. Тогда я переоделся во что похуже и пошёл в кафе «Бабьи слёзы», чтобы тождественно завершить этот славный, победный вечер. Оно так и произошло.
Мало, кто помнит сейчас это заведение, но и в те девяностые годы оно большой славой не пользовалось. Вернее, пользовалось, но дурной. Там был притончик, небольшой, насколько территория позволяла, но кормили прилично. И очередей не было, поскольку обстановка сохранялась или искусственно поддерживалась в напряжении. Когда посетитель, вроде меня, входил в гадюшник, по правую руку ему открывался буфет с котлетами и напитками, а по левую виден был дискуссионный зал, заполненный всякого рода отрепьем. Оно общалось. Кто-то уходил, тут же появлялись новые. Но пили мало. Возможно, так возникали в России первые деловые центры. Случайным посетителям полагалось просить мало, говорить тихо, уходить быстро. Тогда я был явно посетителем случайным, но необычным. Я был счастлив. Этого никто из присутствующих не мог знать. А что - курсы окончены, лекция прочитана, концерт проведён, и пару дней на работе можно и не появляться. Остался запас по времени.
Рыжая девушка за стойкой быстро подала еду и питьё, но, когда я заговорил насчёт сдачи, кивнула в мою сторону двум молодым юношам, которые устроились неподалеку и откровенно сверлили меня тусклыми взглядами. Какие-то были они неухоженные, невесёлые, можно сказать, неустроенные. Неперспективные. Я ушёл тихо, без лишних комментариев. На Старопетергофском проспекте сияли золотые фонари, но было малолюдно. Моё блаженство нарушила неведомая сила, которая оторвала меня от земли и уволокла в ближайшую подворотню. Потом нечистая сила била меня по голове.
В отражённом свете уличных фонарей я разглядел тех самых юношей. Скажу не без гордости, что тот из них, который был поближе и понаглее, первый упал от удара в челюсть. Мне хотелось и второму сделать то же самое, но он в два скачка освободил подворотню от своего присутствия и скрылся во дворах. А когда я вернулся к первому, так его уже и след простыл. Трудно бить счастливого человека. А несчастного, наоборот, бей, сколько хочешь. И ничего тебе не будет.
Я вернулся в кафе и выплеснул рыжей официантке в лицо полстакана водки. Для продолжения знакомства. Дружеский жест она не оценила и убежала за администратором. Тот явился высоченный, гордый, но худой, в великолепном белейшем смокинге.
- Что здесь происходит? - высокомерно произнёс он.
Тем же самым ударом, который я хорошо, как мне казалось, исполнял, я объяснил ему, как мог, что негоже содержать здесь, в историческом центре Санкт-Петербурга подпольную криминальную забегаловку, да ещё и осенять её своими сияющими одеждами. Метрдотель упал во весь рост на затоптанный пол, встал с которого уже с окурком на спине и ушёл в свой кабинет, видимо, по служебному делу. Я покинул кафе в полной тишине, скрипя ковбойскими сапогами. В лунном сиянии меня окружила незначительная толпа оборванцев, человек десять. Ближе двух метров ко мне никто не приближался, но и расходиться не собирались в ожидании того, что продолжение будет. Его не может не быть. Но диспозиция скоро была нарушена служебным разноцветным автомобилем, приехавшим специально за мной. Старшина открыл мне заднюю дверь и с глубоким уважением предложил присаживаться. Я не возражал.
- До новых встреч! - простился я с почтеннейшей публикой, и мы двинулись ночными проспектами, в свете реклам с женскими портретами и партийными деятелями, в сторону Адмиралтейского отделения внутренних дел. Ночной Питер восторгал меня всегда, он мне напоминал и до сих пор напоминает то Куинджи, то Айвазовского, а то и самого Репина в зависимости от того, где меня везут, кто везёт, куда везут, а, главное, с какой целью. Изумительный город.
Райотдел встретил меня безрадостно, но шумно. Первыми, кто меня встретил, были те две рожи, слегка побитые, которые общались со мной в «Бабьих слезах». Оба они уже были заключены в так называемый обезьянник, чувствовали себя удовлетворительно, но скучно. Вместо приветствия они помахали мне своими мелкими кулаками. Но вот старший дежурный офицер отчего-то разорался по-настоящему. Я даже опешил.
- Что ты натворил?! - орал он. - Тебя кто просил?! Ты за каким хреном второй раз в кафе полез? Ты за что администратора ударил, он тебе что сделал? Подрался один раз, ну и шёл бы домой спокойно! Так нет же! Ты не думал, что тебе второй раз прилететь могло по-чёрному?!
- Не прилетело же...
- Зачем ты ударил администратора?! Тебе кто позволил?
- Как зачем? Затем, что он создал в кафе преступную группу.
- А твоё какое дело?! Взял бы, да сообщил!
- Я просто не успел. Они первые начали. А моё дело - родной полиции помогать изо всех сил.
- Помощник ты хренов. Тебя кто просил помогать?
- Как - кто? Партия и правительство.
- Тьфу... Значит, так. Видишь, диван стоит?
- Вижу.
- Сядешь там и до утра сидеть будешь, понял?
- Не сяду, а присяду...
- Нет, сядешь! Я тебя до утра задерживаю! Чтобы ты ничего больше не натворил! Тебя бы надо в клетку поместить к тем двоим, да смысла не имеет. Короче, туалет там, можешь умыться. Уйти не вздумай! Будешь наказан.
- Разрешите идти?
- Иди.
Я пошёл и сел. А поскольку никто меня не осматривал, не досматривал и не обыскивал, я достал свой телефон и позвонил подруге Леночке. Мы с ней работали в одном и том же травмпункте, где достаточно успешно репонировали травмированное население. Лена была высока, стройна и прекрасна. Она ответила мне сонным голосом:
- Обалдел, что ли... Где ты?
- Тюрьма сижу.
- Врёшь...
- Когда ж я врал?
- По-честному, что ли?
- Ну да. Посадили на диван, сказали, до утра не отпустят.
- За что это они тебя? Ну, присудили на диване сидеть? Ты, что, правда в милиции?
- Ага. В полиции. За мелкую драку. Я звоню тебе прощенья попросить. Что я обещал, да не позвонил.
- Ясно. Ты там, как, надолго обосновался?
- Я же говорю - до утра.
- Ладно. Где это?
- Только не вздумай приезжать.
- Не твой вопрос. Сам скажешь, где ты, или мне самой узнавать?
Ну, я сказал, чего скрывать-то...Чтобы Ленка, да не узнала... Её бывший муж до сих пор полицейский, потому она по сей день на электричках бесплатно ездит. Она не одна ездит, а со своими двумя дочками. Тоже красотки.
Лена оборвала связь, а я уселся на служебный диван, как король на именинах и насвистывал потихоньку себе под нос первый концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром. Тема продолжалась до тех пор, пока блистательная Ленка не ворвалась в участок и, увидев меня, сказала: «Ой», поскольку ушиб мягких тканей под моим глазом перерос в стадию расцвета. Едва контролируя бешенство, Леночка обратилась к старшему офицеру, которого она выделила безошибочно, и прорычала:
- Фамилия!..
Тот с перепугу назвался.
- Следующий!.. - продолжала она в том же духе. Я вскочил с насиженного места, обнял Леночку:
- Угомонись, чего ты!.. Они-то здесь при чём?
- Как... Разве не они тебя били?
- Нет же! Ни в коем случае!
- А кто? Где они!?
- Уже пойманы, сидят, всё в порядке.
- Тогда что ты здесь делаешь?
- И мне приказано сидеть, вот и исполняю. Я здесь под контролем.
- Ясно. Теперь я тебя контролирую. Разрешите забрать, товарищ майор?
- Нет, не разрешаю. До утра он здесь. Чтоб ничего ещё не сотворил. Под вашим наблюдением может выйти во двор, не далее. Там есть скамейка. Но, повторяю, не вздумайте уйти.
- Ладно, будет исполнено, товарищ майор. Пошли сидеть, хулиган!
До самого утра мы с Ленкой блуждали по отделению то во двор, то в свой угол, и никто из служащих нас не замечал, будто в упор не видели, пока не вышел майор, махнул рукой и произнёс:
- Свободен...
И пошли мы с ней рука об руку, и пришли ко мне домой, где уснули уже по-настоящему.
Дело моё, если можно было бы назвать его делом, рассматривалось почему-то не в адмиралтейском районе, а в центральном. Главный прокурор устроил надо мною лёгкий балаган - скорее надо мной посмеивался, чем вникал в суть обстоятельств. И в кабинете его сидела масса посторонних, тоже ухмылявшихся, глядя на меня. А прокурор смешил их, мне кажется, ещё нарочно. Он спросил:
- Скажите, пожалуйста, молодой человек, как вы дрались с двумя нападавшими там, в подворотне, темно ведь было. Вы били их как, по силуэтам?
- Почему по силуэтам, ваша честь? По мордам!
Смех не ослаб, а, наоборот, усилился.
- Что у вас произошло с администратором? - продолжал допрос прокурор.
- Который в белом?
- Да.
- Так надо же что-то делать! Ведь он расплодил во вверенном ему заведении настоящий вертеп! Недолив, недостача, недосдача, ваша честь! Пышным цветом расцвела малина! Нет, чтобы создать в кафетерии культурный центр. Да там, у него, не то, чтобы бескультурье, а настоящий, постоянно действующий сходняк! Нездоровая, короче, атмосфера. Я вас туда не приглашаю, конечно, только если бы вы увидели своими глазами, вы бы ужаснулись.
- Давайте, доктор, администратора вообще выведем за рамки разговора, потому что тут вашей правоты нет абсолютно. Администратора просто забудем, и всё на этом. Договорились?
- Да, конечно.
- Остальное всё ясно. Сообщаю вам, что двое, на вас напавших посетителей кафе задержаны как участники ещё одного, более серьёзного преступления, и грозит им по нескольку лет тюрьмы. Потому, по вашему заявлению расследование прекращается, а дело присоединяется к общему расследованию. Если вопросов нет, то заседание считается закрытым.
У меня вопросов не было. Было глубокое удовлетворение от беседы с прокурором. И чего уж так их побаиваются, мне непонятно. Тем более, что в скором времени последовали и прокурорские действия – кафе было закрыто, мне показалось, молниеносно до такой степени, что по сию пору ни одна забегаловка, ни один средней руки ресторан, ни один ресторан высшего уровня не носит гордое имя «Бабьи слёзы».
Виктор и Вован долгое время скрывали от меня свою осведомлённость о происшествии в кафетерии и моём в нём участии. Но однажды сознались, сидя напротив меня в обычном месте наших не слишком частых встреч. После пивной паузы Вован спросил:
- Ну и что?
- В каком смысле? - заинтересовался я.
- В прямом. Шуму много вокруг тебя. Ты зачем кафешку погромил?
- Да не кафешка и была. Она мне сразу не понравилась.
- Ничего особенного... Зря ты туда ходил.
- Вы же меня не предупреждали.
- Мы откуда знали, что ты туда попрёшься... Вроде, не твой стиль.
- Если бы я знал, что вы против...
- Ну ты и выдал...
- Не понимаю, что вы за это кафе так переживаете? Просто сами не свои. Мёдом, что ли, там было намазано? Вы же сами меня учили - в своём районе чтобы не баловался.
- Баловство-то всякое бывает. Ты понимаешь, между нами, конечно, но, чтобы ты знал. Там у нас был в некотором роде наблюдательный пункт. Когда бы не твоё вмешательство, мы бы столько дел раскрыли... А тут тебя принесло.
- Предупреждать надо. И вообще, я больше не буду.
- Обещаешь?
- Обещаю.
- Тогда за тебя. Будь здоров.
- И счастлив!
- Ага... Ну, будь! Закрыли тему.
Закрыли… Через пару недель я встретил Валентину, жену Владимира, всю в слезах. Я не слишком хорошо её знал, но решился подойти.
- Что случилось?
- Вовка умер.
- Да что ты! Не может быть! Это как случилось?
- У нас всё может...
- Так он здоровый мужик... Не болел ничем... Никогда не жаловался...
- Что мужиков губит... Излишества.
- Я и представить себе не мог... Да никогда за ним не наблюдалось... И разговоров не было...
- Так тихарился, что я одна только догадывалась. Это у них случилось с моей подругой, представляешь?
- Не представляю. И разговоров не было на эту тему никогда.
- Зато дела были. Я их накрыла как миленьких, с таким позором!
- Ты ничего не преувеличиваешь?
- Ну, конечно! Я знала, что он у неё, мне соседка сообщила. Я в дверь стучу, она еле открыла! Говорит, нет никого! Как нету, когда есть! Я всю квартиру обыскала, а он в шкафу!
- Не может быть! Да он же здоровяк!
- На то и рассчитывал. Я вижу - дверь в шкафу неплотно закрыта, а он там! Моль изображает! Весь скрюченный, ты бы только видел! Я прокляла их обоих и ушла. Он и запил. В него много входит, так он «Рояль» выпил, почти всю бутылку. Потом уснул и не проснулся.
Новость была ошеломительной. Но утром я вышел на работу. В воскресенье. Ибо дежурная служба воскресений не имеет. Ясное дело, в такой день назначаешь своих пациентов на повторный приём - кого перевязать, кому гипс поправить. Работаем мы с Еленой, никого не трогаем, вдруг распахивается дверь и врываются две дамы разного возраста. Как оказалось, дочь и мама. Крик начался с порога на такую тему:
- Кто здесь врач!?
- Ну, допустим...
- Тогда немедленно напишите объяснительную.
- А-а... На какой предмет?
- Вы, что, не знаете? Мы завтра идём к прокурору!
- Откуда мне знать? Кстати, по какому поводу?
Женщины возмущённо переглянулись.
- Все знают, один он не знает! Мы на той неделе обращались к вашему врачу. Фамилия её Ландграф. Вот она обращалась, дочка. Она на руку упала, а ей даже снимок у вас не сделали.
- Давайте я сделаю.
- Уже не надо. Нас приняли в Военно-медицинской академии. Нашли перелом и гипс положили. А нас завтра прокурор ждёт.
- Покажите, пожалуйста.
- Смотрите...
На снимке виден был перелом остистого отростка локтевой кости без смещения, а на предплечье наложена короткая лонгета. Был ли перелом, нет ли, до конца неясно, но раз нашли, так нашли. Хотя и без гипса обойтись можно было.
- Очень хорошо, - сказал я, - чем могу быть полезен? Могу, например, гипс поправить, если беспокоит...
- Нет уж, спасибо. Нам от вас нужна только объяснительная.
- Я тут при чём? Завтра понедельник, придёт заведующая, врач этот будет, вот они пусть и пишут.
- Нам завтра к прокурору, он требует все документы. Напишите, как всё было, и достаточно.
- Нет. Не уполномочен я бумаги писать. Сказано, завтра, значит, завтра.
- Нет, нужно сегодня!
- Сегодня не получится, извините.
- Не получится?
- Нет.
- Тогда ваша фамилия!
- Иванов.
Я всегда представлялся Ивановым, особенно в тех случаях, когда на кабинетной двери большими буквами была обозначена моя фамилия.
Дамы, негодуя, ушли, Лена расстроилась, но её мне удалось успокоить. Правда, с трудом. Поскольку Лена не так давно освободилась от мужа, от которого осталось двое детей, девочки десять и двенадцать лет. И все мы находились в дружбе. До такой степени, что дети, особенно старшая, Таня, уговаривали меня:
- Дядя Лёша, пожалуйста, сделай так, чтобы мама с папой помирились. А ты с мамой встречаться будешь, сколько захочешь, мы так всё организуем, что никто никогда не узнает!
Я бы папу с мамой помирил, если была бы такая возможность, только Лена была настолько против, что и представить себе невозможно. Скорее, я мог представить себе, как Лена однажды и меня выгонит по какой-нибудь причине. Мне казалось, если женщина прогнала одного мужчину, так и второго прогонит, это уж обязательно. Найдёт причину. Тем более, я ей супружество раз десять предлагал, от какого предложения она столько же раз в мягкой форме уклонилась. Жильё, предложенное мной, её совершенно не устраивало. А вот насчёт их конспирологии я уже был прекрасно осведомлён. Дело было так: милые сестрички, Таня и Алёна, младшенькая, долго-долго выпрашивали у дедушки хомяка, но дед был строгих правил и разрешения не давал. В такой ситуации эта девичья семейка приобрела хомяка самовольно, исключительно конфиденциально, и поместила его на проживание в один из ящиков собственного письменного стола. Однажды в их комнату вошёл сердитый дедушка и строго спросил:
- Кто это у вас постоянно скребётся? Не завёлся ли, случайно, хомяк?
Алёнка, как самая смелая, предерзко ответила:
- Нет, никакого хомяка у нас нету!
Дедушка, успокоенный, ушёл. Но тем же утром, собираясь на работу, он обнаружил именно хомяка в своём сапоге, который успел плотно надеть на ногу. А в жилом ящике вместо грызуна обнаружилась небольшая дырка. Скандал длился несколько дней, пока животное не было возвращено по месту приобретения безвозмездно. А Лена впервые рассердилась на меня в связи с отсутствием хоть какой-нибудь жилищной перспективы. Мне пришлось из-за всей этой конспирологии менять работу и переходить на Скорую помощь, поскольку платили там несравненно больше.
Переход произошёл безболезненно, чего я, в общем, не ожидал. График другой, а медицина та же. Естественно, есть нюансы, но смысл сохраняется - экстренная помощь. Месяц отработал - иди на переподготовку, раньше так было. И всё шло тихо, более-менее спокойно, пока однажды вдруг, ни с того, ни с сего Виктор, друг мой полицейский, приходит грустный. Он всегда был грустный, с тех пор, как нас оставил друг наш Вован, но каким-то особенным по настроению был он в тот вечер. Он спросил:
- Это… Ты «Литературную газету» не читаешь?
- Да так… От случая к случаю.
- Последний номер не читал?
- Нет. А что там?
- А-а, не читал, так и не читай. Там всякая ерунда напечатана.
- Какая ерунда?
- Брось, зачем тебе. Там дрянь всякая.
- Какая, можешь сказать?
- Чего говорить-то? Да хрен на неё, на газету.
- Нет уж, скажи! Что там особенного, отродясь не бывало…
- Читать противно. Короче, выговор там тебе объявлен.
- Обалдеть...От кого? За что выговор?
- Я читал, в доску ничего не понял, похоже, ни за что. Да ты не расстраивайся, всяко бывает. Ты разве за него не расписывался?
- Да впервые слышу!
- Ни черта! Вот чудеса! Ошибка, значит, какая-нибудь. Давай, отметим.
- Да, уж... Если у тебя газета сохранилась, ты её не выбрасывай.
- Боюсь, я в туалет её повесил...
- Статейку сохрани, пожалуйста, вот, возьми «Комсомолку».
- Что мне твоя «Комсомолка... Ладно, сохраню. Только знай: никто эту белиберду не читает.
Таким образом, на следующий день я имел почти свежий номер «Литгазеты» с интересующей меня статьёй. Оказывается, в одном из уральских травмпунктов полиция избила человека, а врач травмпункта её действия прикрыл и не оповестил соответствующие органы. Человек погиб, началась кампания, травмпункты проверили на наличие жалоб, всех наказали без разбора, меня в том числе, поскольку моя фамилия фигурировала в одной из жалоб. Мне был объявлен выговор за подписью самого гражданина Министра здравоохранения Буренкова Сергея Петровича. И это после того, как я полгода уже отработал в другом учреждении.
Обида на меня напала несусветная. Три года я уродовался в этом травмпункте, по сто человек первичных посетителей принимал, а когда и по сто десять, оперировал сам, кого только мог, замечаний не имел, вот благодарность. Стоит только отвернуться - бац тебе выговор. Можно подумать, они меня благодатью осыпали со всех сторон. Позвонил заведующей травмпунктом - так она прикинулась, что не знает или не помнит, вроде, не было мне никакого выговора, а если был, так и что, убудет с меня, что ли... Дурку включила. В Райздравотделе милейшая старушка заведующая выразила глубочайшее сожаление в связи с тем, что выговор через неё не проходил и глубокую печаль по поводу того, что опровержения никакого никто никому писать не будет. Я понял, что меня никто особо не ценил и сейчас недооценивают, потому, что не понимают, что я уже затягиваю петлю на их милых шейках. Я был во злобе. Когда представлял себе, как моя мама читает «Литературную газету». И написал я министру письмо, предельно жёсткое по форме, в котором просил его в короткий срок уточнить обстоятельства выговора, который я не получал, поскольку мне его никто не объявлял, и дать мне ответ через то же самое издание, в противном случае я оставил за собой право обратиться с жалобой в Комитет по делам печати при ЦК КПСС. И отправил письмо адресату в заказном варианте, с уведомлением о вручении. Затем, с лёгким успокоением, приступил к исполнению своих обязанностей на Станции скорой медицинской помощи. Отработал спокойно месяца полтора в ожидании назревающего конфликта, который, как мне казалось, не мог не возникнуть. В те дни я бурю искал как истинный буревестник, вокруг меня всё замерло. Событий никаких не происходило до того времени, как однажды диспетчерша по рации не произнесла страшные, на её взгляд, слова:
- Доктор, вас снимают с линии. Вы должны немедленно ехать в Горздрав, вас вызывает заведующая. Но вначале обязательно зайдите в кабинет к главному врачу скорой помощи. Выезжайте немедленно, время пошло.
Я восторжествовал. А мой водитель, Коля, насторожился. У него самого недавно был конфликт. Правда, с женой. Но очень серьёзный. Купил Коля новую машину, чтобы жене осталась их старая, в хорошем состоянии, тачка. Всё бы ничего, да не так давно, летнею порой, ехал Коля по дачному шоссе, а следом за ним - его жена на подаренной им машине. Николай, как опытный водитель, поднял за собой такую тучу пыли, что жена его, Татьяна, совершенно потеряла его из виду и врезалась в него, когда он притормозил на перекрёстке, то есть, при первом удобном случае. У прибывших гаишников родился смех, когда они разобрались в обстоятельствах, а у ребят смех родился только через неделю, когда они всё-таки помирились.
Потому Коля, поднаторевший в трудных ситуациях, сразу насторожился:
- Интересно, что за вызов такой тебе дали? Зачем тебя начальство вызывает?
- Сам не понимаю. Есть, конечно, предположения, но не более.
- Тогда что - едем к главному?
- Коля, давай не будем торопиться. Заскочим на станцию, может, начальство там, я хоть сориентируюсь. Не возражаешь?
- Пожалуйста. Смотри, чтобы задержки не было, а то главный будет голову поднимать.
- Постараюсь. Едем.
Через несколько минут я вошёл в кабинет Соломоновны - это была заведующая подстанции, а с ней рядом сидела Семёновна, начмед. Обе были бледны, угнетены и заторможены. Когда они увидели меня, то состояние их ещё более ухудшилось.
- Что ты здесь делаешь? - хрипло спросила Соломоновна. - Ты где сейчас должен быть?
- У вас, прежде всего. Объясните мне, что случилось?
- А нам откуда знать? Мы все твои бумаги перевернули, всё, вроде, в порядке. Какие-то, похоже, всплыли твои старые дела. Скажи, ты чем-то баловался? Ну, препаратами...
- Да что я бешенный какой... Обижаете.
- У тебя ребёнок никакой не лечился, не умирал?
- Нет. Никогда такого не было.
- Исчезни тогда! Тебя человек ждёт!
- Подождёт, никто ведь не умирает...
- Он меня от работы отстранил, главный... Я буду в его кабинете сидеть, пока с тобой будут разбираться, понял?
- Понял. Так поехали вместе, чего две машины гонять?
- Да чего ты сегодня такой невменяемый? За мной уже едет машина, едет! А ты сюда не должен был заезжать, понятно? Улетай, быстро!
- Ну так бы сразу и сказали... Я полетел, а вы,.. если можно...
- Что ещё?
- Тормозните, пожалуйста, слегка свою машину.
- Так... Давай отсюда!
Я поехал. Но если думал кто-нибудь, что можно добраться с Гражданки на Малую Садовую за пять минут, то это была ошибка. Главный совершил её. Он спросил, как спрашивала меня обычно старуха Шапкина:
- Доктор, ты что, пешком шёл?
- Нет. Машину берёг. Как можно было мне к вам доехать быстрее без маяка и сирены? Я спецсигналы не включал.
- Почему?
- Так... оснований не было.
- Ну, ну. Сейчас пройдёшь в кабинет заведующей Горздравом, она с тобой желает поговорить.
- На какую тему, вы не подскажете?
- Если ты не знаешь, так я тем более не знаю. Похоже, старые какие-то твои дела... Короче, сейчас сюда приедет Валентина Семёновна и будет сидеть здесь, пока разговор не окончится. Выйдешь оттуда - придёшь сюда. Доложишь. Если ничего страшного - продолжаешь работать. Если что-то серьёзное - считай, от работы отстранён. Ясно?
- Ясно. Разрешите идти?
- Иди.
Я пошёл, палимый мерцающими светильниками дневного света. Добрался не скоро, поскольку этажом ошибся и этаж перепутал. Навстречу выбежала секретарша и схватила меня за руку.
- Доктор, это вы?!
- Я, - ответил я, - ещё кто же?
- Сколько можно вас ждать?! - воскликнула она, увлекая меня в кабинет. Я не сопротивлялся.
В кабинете было много народа, человек восемь. Да очередь на приём была человека четыре. Присутствующие поглядывали на меня сердито, поскольку на женских лицах сразу видны эмоции владелиц.
- Наконец-то, - молвила госпожа Маричевская, - это сколько же можно вас ждать?
- Здравствуйте, - ответил я госпоже, поскольку сразу её узнал. Это была она, та самая дама, которая решала мою судьбу при приёме меня на работу в Санкт-Петербург и до крайности интересовалась, не еврей ли я. Короче, не лежала у неё душа к тому, чтобы принять меня на работу.
- Присаживайтесь, - царственно сказала дама, указывая на стул, специально поставленный для меня в центре её большого кабинета. Остальные расположились напротив меня в форме полукруглого президиума. Я произнёс, поскольку пауза затягивалась:
- Слушаю вас.
Госпожа кисло улыбнулась.
- Мы вас так долго разыскивали! Сначала в поликлинике, потом на скорой помощи. Подстанцию пришлось искать... Ваш рабочий график... И что вам в травмпункте не работалось... По какой причине уволился?
- Платят маловато. И работа однообразная.
- А как на скорой?
- Ну, сейчас совсем другое дело.
- Да уж... Начальство ваше как? Поддерживают?
- Люди превосходные. Контакт полнейший.
- Приятно слышать... Тогда такой вопрос: скажите, пожалуйста, доктор, не возникает ли у вас иногда идея написать письмо министру здравоохранения?
- Отчего же не написать? Особенно, когда есть конкретный повод.
- Так... Значит, это ваше письмо получил министр?
- Простите,.. там о чём речь идёт?
- А что, у вас большая переписка?
- Огромная. Я у нас, в Советском Союзе, широко известен. Ну, разумеется, в узком кругу.
- Приятно слышать. В письме речь идёт об объявленном вам выговоре. Вы писали?
- Конечно, я! А что мне оставалось делать?
Со стороны донеслось: «Ну и дурак...»
- Как что, - возразила мне Маричевская, - к нам бы пришёл! Мы зря, что ли, здесь сидим?
- Я совершенно не представляю, зря или не зря вы здесь сидите, но при чём здесь вы? Ведь выговор мне объявил Буренков, не исследуя никаких обстоятельств, так он теперь пусть и расхлёбывает. Я интересовался, как мог, но все отреклись - и поликлиника, и Райздравотдел.
- Сообщаю вам, в таком случае, выговор был.
- Что за выговор, который мне никто не объявлял? Даже расписаться не приглашали? Это незаконно.
- Будут наказаны. Тем не менее, выговор был, хоть незаконный по форме, но обоснованный по существу.
Тут я поднял температуру беседы.
- А мне плевать, - заявил я, - незаконный он или необоснованный. Вот разберитесь теперь подробно и дайте мне ответ через литературную газету. Меня больше ничего не интересует. Вы своё дело сделали, моё дело - добиться окончательного результата.
- Какой результат вы считаете окончательным?
- Подробный ответ через газету. Кто кому что должен.
- Доктор, ваши требования чрезмерны.
- Но, как вы говорите, обоснованы.
Госпожа Маричевская заплакала, оставаясь с каменным лицом. Я спросил:
- Могу ли я быть свободен?
- Нет.
- Но я сегодня на линии. На улице меня ждёт машина с водителем.
- Это значения не имеет. Будете здесь находиться столько, сколько понадобится.
- Так о чём речь? Вопрос-то ясный.
- Нет, не ясный. Вы в этом городе живёте и работаете. Мы тоже. Нам надо как-то друг друга понимать.
- Как вас прикажете понимать, когда вы выговор не можете вынести по-человечески? Что вообще вы можете?
Остальная публика молчала как большая многоглазая рыба, неясно только было, по какому поводу она вообще здесь присутствует. Неизвестно, сколько раз пожалела госпожа Маричевская о том, что однажды своею собственной рукой подписала приказ о приёме меня на работу, но ещё час она препиралась со мной ни о чём, потом со вздохом отпустила на службу. Сказала напоследок:
- Что же... Будем разбираться.
В соответствии с приказом я посетил кабинет главного врача, чтобы успокоить Семёновну.
- Ты как там, - спросила она, - чем закончилось?
- Пока никак. Объявили мне выговор ни за что, а теперь не знают, как его снять. Чтобы и выговор ликвидировать, и лицо сохранить.
- То есть, что?
- Ничего никого не касается, кроме меня, извините. Продолжаем работать, если вы разрешаете.
- Разрешаю. Поехали к дому, к моему, конечно. Меня высадишь, вызов возьмёшь.
- Едем.
Водитель Коля, увидев меня, чуть не выпал из машины. Окончательно проснувшись, он закричал:
- О, привет! Да ты что! Где пропадал? Я уж думал, тебя арестовали. За наркоту. Решил, как тебя будут выводить, хоть я пачку печенья брошу, ты ж голодный! На, поешь!
- Коля, спасибо, молодец, что дождался. За печенюшки отдельное спасибо, то, что надо.
- Что там было-то?
- Ерунда. Наказать меня хотели, да не вышло.
- А вызывали зачем?
- Чтобы я их повоспитывал.
- Так долго?
- Не доходит если... Десять раз повторять приходится.
- Мы поедем, нет, сегодня? - спросила умиротворённая Семёновна. - Уже хватит ля-ля.
Отчего же не поехать, мы и поехали, поскольку на меня вину никто не возлагал за отсутствием последней. Всё тихо, спокойно, все довольны, когда руководство в дураках. Один я был недоволен, знал, что это ещё не всё. Знал уже тогда, что шоу должно продолжаться, даже если ты не очень бы хотел в нём участвовать. Шоу неотвратимо. Собственно говоря, оно таким образом и произошло. Не прошло и двух месяцев спокойной жизни, хотя откуда на скорой помощи возьмётся спокойная жизнь? Когда идёшь на работу как в последний раз, наподобие сапёра. Уволят, не уволят... И вот, среди такого благолепия, вдруг снова раздаётся мне звонок по рации и очень сухим тоном диспетчер сообщает:
- Доктор, вас снимают с линии и срочно вызывают в Горздравотдел к Маричевской.
Ещё бы не сухим голосом, когда у тебя врача снимают с работы, отчего одновременно начинаются задержки с вызовами. Что делать - снова мы, я и Коля, не спеша поехали на Малую садовую, дом 1.
- Ты там, это, - попросил меня Коля, - слишком-то не задерживайся.
- Ты ж пойми, Коля, - пояснил я, - это не я вызываю. Это меня вызывают. Если будешь спать - на дверь не облокачивайся. Вдруг откроют? Выпасть можно.
- Ладно, держаться буду. За руль. И ты там держись. Не поддавайся. А то заклюют.
- Ну, будем.
Я вошёл в Горздрав без какой-либо перспективы. Но кабинет нашёл сразу, поскольку был уже ориентирован. Да и остальные, похоже, были ориентированы, поскольку приняли меня как выдающуюся личность. И кланялись, и куртку мою принимали, и стул пододвигали. Маркиза Маричевская была бледна, тиха и нелюдима. Когда челядь расселась по своим местам, хозяйка сообщила мне без всякого восторга:
- Доктор, довожу до вашего сведения решение Горздравотдела... Во-первых, конечно же, обязательно выговор с вас снят и отменён как незаконный, но, всё-таки, обоснованный, поскольку в тот самый день, когда был выходной, а вы дежурили один, и пришли к вам женщины, которые объявили вам, что назавтра идут к прокурору, вы обязаны были, даже не имея отношения к данному вопросу, найти старшего дежурного врача, вызвать его к этим посетителям для окончательного решения проблемы. Чего вы, доктор, не сделали, по какой причине жалоба получила дальнейшее развитие. Далее, что касается вас... уволены с работы все лица, имеющие отношение к вынесению вам выговора... Это заведующая травмпунктом, заведующая Райздравом, начмед поликлиники, несколько лиц из Горздравотдела, все в приказе перечислены отдельно. Далее, меры по улучшению работы поликлинического отделения номер двадцать три... Всего шестьдесят пунктов. Вручаю вам копию приказа, а на подлиннике прошу расписаться. Напишите, что с принятыми мерами согласны, претензий к Горздраву не имеете. Пожалуйста. Читать будете?
Лёгким движением руки госпожа протянула мне плод их совместного творчества, изложенный на десяти страницах.
- Читать не буду, - ответил я, - по той причине, что мне это неинтересно. И возражать не буду - что написано, то и написано, какая мне разница. Мне важно только одно: ваш ответ через «Литературную газету».
- А почему это вам так важно?
- Через газету меня опозорили, так через газету и отвечайте.
- Никто вас совершенно не позорил.
- Действительно! Никто со мной не общался, объяснений не требовал, объявили через газету, и всё. Так знайте, что для вас это тоже будет настоящий дикий позор. Чего вы так волнуетесь? Я заработал - я получил. Вы заработали - получите! Каждому своё.
- Но это невозможно! Мы из-за вас уже столько народу уволили, вам что, мало? Скажите, кого ещё нужно уволить? Хотите - главного врача поликлиники. Хотите, я уволю главного врача скорой помощи. Пожалуйста, кого увольнять?
- Только «Скорую» не трогайте! Я буду возмущён. И вообще, увольняйте, не увольняйте, хоть меня можете уволить, если сочтёте нужным, мне ответ, пожалуйста, только через газету!
- Вы обязательно хотите, чтобы меня уволили? А мне на пенсию через полгода. А лично я что плохого вам сделала?
- А что вы мне хорошего сделали? Или кому-нибудь другому? Вы зачем здесь сидите? Вообще, что вы умеете, вы даже выговор объявить не можете, чтобы это было по всей форме. Вы даже не представляете, что вы натворили. Теперь меня ваша судьба не интересует.
- А что вас интересует? Скажите!
- Скажу, правда, боюсь, это до вас не дойдёт. Меня интересует моя врачебная честь, которую вы растоптали при первом удобном случае.
- Ну, хорошо, хотите, мы вам квартиру дадим?
- Какую квартиру, свою, что ли, отдадите? Кругом тут у вас враньё. Нет у вас никакой квартиры, а если была бы, вы бы её себе забрали. И не усугубляйте своё положение ещё предложением мне какой-то взятки...
- Так, все свободны, - резко сказала Маричевская.
Народ потащился на выход во главе со мной.
- А вас, доктор, я попрошу остаться.
Я вернулся с большой досадой. Генеральша помолчала, походила около меня, делая вид, будто размышляет. И весь этот любительский театр происходил в то время, когда я мог бы находиться около человека, больного в той или иной степени. Затем она сказала так:
- Я видела таких врачей, как вы. И встречалась с ними. Вас единицы. Но ещё вы есть.
- И будем есть, не извольте беспокоиться.
- Кофе хотите?
- Вы мне на полгода настроение испоганили. Какой кофе?
Она поставила чашки на соседний столик, сама выпила глоток. Спросила:
- Скажите, какой дурак сейчас читает «Литературную газету»?
- Насчёт дураков я сведений не имею. А мама моя прочитала. И вот я здесь. И у меня к вам, представляете, омерзение какое-то. Уволят вас, не уволят - какая мне разница. Вы не умеете ничего. А я кости правлю,.. перелома не видно. Зачем вы меня вызвали, второй раз уже, судьбу вашу решать? Вы её сами решили, своим беспредельным бездельем. Потому, у меня к начальству жалости нет, хоть до утра меня уговаривайте.
- А я вас и не уговариваю. Я прошу у вас прощения. Моя вина, я не проконтролировала. Меня теперь и уволят. Вместе с Буренковым. Который министр...
- Министра тоже?
- Да, он давно уже на волоске висит.
- Заслужил, значит, что поделаешь. Тоже, видимо, по инстанциям ходит, прощения просит.
- Простите, доктор, нас, пожалуйста. Мы больше не будем.
- Да я бы с радостью, но не могу. Не получается. Почитайте теорию драмы, есть такой учебник.
- Зачем?
- Затем, чтобы разобраться в ситуации. Вы полагаете, что попали в драму? Нет, вы сейчас трагедию переживаете. Полистайте, хотя бы, «Антигону», у вас ясность наступит. Вы поймёте, что есть такие вещи, которые невозможны! Господь вас простит, вот к нему и обращайтесь.
- Значит, никогда?
- Никогда не говорите никогда. Мне тон ваш понравился. Который вы выбрали для общения со мной. У меня абсолютный слух, я фальшивый тон не переношу. Отпустите меня, пожалуйста, мы ни о чём с вами не договоримся.
- Идите. Если можете.
- Я вышел без какого-либо радостного чувства, а вечером того же дня отправил копию приказа со своим письмом и просьбой осветить мой вопрос повторно на газетных страницах в качестве борьбы с недостоверной и незаконной информацией. Ответ пришёл незамедлительно. В нём сообщалось мне в мягкой форме, что информация, опубликованная за подписью министра, считается обоснованной и вполне законной, вследствие чего опровержение на эту информацию должно последовать также за подписью того же либо иного министра, вот ему и пишите. Продлевать бюрократические проволочки, а также заново поднимать вопрос о выговоре настроения не было, поскольку вопрос этот благополучно затих, а ездить в Москву для дачи показаний министру здравоохранения азарта я за собой не замечал. Потому все граждане, участники процесса надо мной, поредевшие в составе, но довольные, что хуже не было, получили своё в достаточном, хоть ограниченном объёме.
Огромная обшарпанная баня, что на улице Турбинной, функционировала вполне успешно и выдавала на всю округу огромное количество клубов серого тумана, напоминающего по оттенку и запаху некий секонд-хенд, из которого возникали около меня некоторые странные фигуры. Возможно, сам-то я к тому времени являл собою экземпляр не первой свежести. Так или иначе, Леночка однажды познакомила меня со своим бывшим мужем. Напротив меня вполоборота стоял сердитый двухметровый юноша с пылающим румянцем на щеках. Пожали мы руки, перекинулись словами и расстались.
- Как же ты могла расстаться с таким роскошным мужем?
- Мы не расстались. Он к девочкам приходит.
- А к тебе?
- Нет, никогда.
- Почему, можешь сказать?
- Могу. Опостылел.
- Вдруг? Ни с того, ни с сего?
- Можно сказать, вдруг. Но вначале, как только мы поженились, он пошёл на службу в армию. И меня затащил. Мне звание присвоили - рядовой. Или рядовая. Маршировать заставили. Все смотрели на меня, смеялись - слишком красиво. Его начальник ко мне пристаёт внаглую, а он как бы не замечает! Нет, чтобы в морду ему дать... А солдат бил. Я когда это увидела - возненавидела его в ту же секунду. Солдат кормила, как могла. А когда демобилизовались, я увидела однажды, как он оружием торгует. Пистолетами. Случайно увидела его машину, подошла и увидела - мужики там сидят и горка такая из пистолетов. Я поняла, что там происходит, и разошлись.
- И не жалеешь?
- Никогда. Чего мне жалеть, что он меня из Питера выписал к себе, в деревню? А там брёвна поднимать заставлял, когда дом строил!
- Настоящие брёвна?
- Ну, брусья... А во мне сколько веса, ты знаешь?
- Сколько?
- Сорок два килограмма.
- А рост?
- Сто семьдесят четыре.
- Можно, я тебя подниму?
- Поднимай...
Я поднял Леночку и закружил в танце.
- Стой, - закричала она, - остановись сейчас же!
- Что случилось?
- Голова... Не отпускай меня, сейчас успокоится...
- Так у тебя давление почти нулевое! Ты лечишься чем-нибудь?
- Некогда лечиться.
- Завтра же идём в поликлинику.
- С тобой пойду. А то загребут в больницу. Мне однажды предлагали лечь на обследование, я не согласилась. Детей кто будет в школу водить?
- Разберёмся. А то совсем ослабла.
Я договорился с заведующей терапевтическим отделением поликлиники по месту жительства. Лена посетила её два раза, потом вышла вся в грусти.
Я испугался:
- Что, серьёзный диагноз?
- Никакого. Вроде, лёгкая анемия. И лечения никакого, говорит, с лекарствами ты сам разберёшься. Я по стенке хожу, кому это интересно... Больничный даёт только за деньги.
Я совершенно обалдел.
- Совсем одурели. Почём?
- Две тысячи в день. Говорит, машина у неё разбилась, деньги нужны.
- Всё ясно. Пошли.
- Куда?
- В полицию.
- Ты уверен? Хуже не будет?
- Хуже некуда.
В отделении полиции, что на той же Купчинской улице, нас встретили вежливо и выслушали внимательно. Ещё бы - Ленка напоминала собой Сикстинскую мадонну, только более худую. Оперативник Гена сказал так:
- На эту поликлинику у нас сплошные жалобы. Это значит, раз с коллегами своими они так обращаются, так ясное дело, что они с простым народом творят. Я вас совершенно понимаю. Скажем, если бы я нарушил правила движения, а гаишник с меня бы денег потребовал, я был бы возмущён до крайней степени. Давайте, займёмся вашим делом. Вот бумага, вот ручка, пишите.
Заявление от Елены приняли, зарегистрировали, назначили дату оперативных действий. На этот день я заготовил для подруги бутылочку элеутерококка, пятнадцать капель на ложку воды.
Наши с Леной денежки, последние на тот момент, но в сумме, истребованной заведующей отделением для личного пользования, в день Икс были тщательно скопированы и приложены к полицейским документам. Мы пошли на дело в составе двух здоровенных оперативников, меня-средневеса и Леночки, находящейся вне всякой боевой категории. Дворник, работающий возле самого парадного входа в святилище местного здравоохранения, заметил нашу опергруппу и в задумчивости уронил метлу.
- Не нравится мне этот дворник, ох, не нравится, - сказал один оперативник другому. А тот ответил:
- Ты же входишь в поликлинику!
- И что?
- Так хоть сделай кислое лицо. А то вычислят раньше времени.
Младший согласился. Но Леночке было не до смеха, её роль была самой главной. Старший оперативник инструктировал её так:
- Когда вы с ней поговорите, главное, посмотрите, куда она положит ваши деньги. Потом, когда выйдите, скажете нам. Ясно?
- Ясно, - сосредоточилась рядовой запаса Лена.
В холле было полно народа. Наша оперативница протиснулась к нам и прошептала:
- В среднем ящике стола...
Группа захвата двинулась на приём. Минут через пятнадцать заведующая покинула своё тёплое местечко в наручниках и направилась в райотдел для составления отчёта о проведённой операции. А Леночка в тот же день сумела попасть на приём к эндокринологу и получить необходимые лекарственные назначения.
Денежные средства нам возвратили через несколько дней, а до суда, похоже, не дошло. Дело окончилось понижением в должности и неоднократным посещением работника прокуратуры бывшей заведующей терапевтическим отделением.
Здоровье у Лены пошло на поправку. Тогда мы с ней пошли в лучший торговый центр, и там, на вырученные деньги, купили ей меховую курточку, теплую, не только для красоты и оттенка её русых, длиннющих волос. Сама процедура примерки собрала небольшую толпу, которая лишь увеличилась после того, как среди почитателей изысканной одежды пронёсся слух, что у Лены уже есть двое детей, а юношеские размеры годятся ей даже с небольшим запасом.
В скором времени мы с Леной были приглашены на день рождения к её однокласснице, да ещё и соседке по дому. Соседку звали Ульяна, а мужа - Константин. Леночка, как только получила приглашение, отчего-то засомневалась и решила со мной посоветоваться. Она сказала так:
- Знаешь, близкая подруга нас приглашает от чистого сердца, а вот муж у неё с тараканами. Не знаю, что делать.
- Что за тараканы?
- Говорят, будто он меня любит. Я от разных людей это слышала. Как думаешь, стоит идти?
- Если со мной, то можно. А без меня... Возможна ссора.
- Тогда идём. В крайнем случае, уйдём пораньше. Дом рядом.
- К тебе пойдём?
- Куда же... Никаких ночных прогулок, даже не мечтай.
Не любила она поздние прогулки. Даже наоборот, в те сутки, когда она находилась на дежурстве, она открывала окно в коридоре поликлиники, на втором этаже, куда я и влезал в ночное время сначала по трубе, потом по карнизу - всего два движения. Я и ночевал там у неё, в сестринской, исключительно ради моей целости и сохранности, особенно, после боевых действий в кафе «Бабьи слёзы».
На праздник Леночка собиралась недолго - всего часик, и оделась поскромнее, чтобы на фоне подруги ничем не выделяться. Но всё-таки надела юбку, хоть не короткую, но и не слишком длинную, которая в комплексе с новой интересной курточкой выглядела, тем не менее, отчасти вызывающе.
Мы явились вовремя, с подарками и большим букетом пылающих роз. Были восторги и объятия, как обычно, хозяйка по хозяйству превосходила самоё себя, ужин был изысканным, даже обильным, но кроме нас гостей не было. Лена, естественно, находилась в центре внимания. Они с Ульяной порхали по квартире, рассматривали альбомы, ювелирные украшения и кормили нас, кормили... Нам с Константином, кроме еды и выпивки, оставались мужские разговоры на извечную тему кто, где и как зарабатывает. С меня, как с врача, почерпнуть финансовых новостей было невозможно, потому Константин, как торговец автомобилями, рассеяно посвящал меня в особенности своей интересной профессии. Поглядывал он в сторону Ленки, ох, как поглядывал... Не случайно, по-видимому, она вспомнила чуть раньше времени, что дома её ждут две малолетние девушки.
Ничего не предвещало грядущих событий. Мы выпили напоследок для доброго прощания, не спеша направились в просторную прихожую, где оно и случилось, до сих пор не понимаю, что. Вот как это было:
- А-а-а!! - взвыл вдруг Костя, - Ленка, любовь моя единственная! Ты моя радость и счастье!..
И с этими словами он рухнул на колени, подполз к испуганной Леночке, обнял её за ноги и целовал их, подлец, буквально выше колен. Сквозь колготки. Я остолбенел на некоторое время, а Лена сказала:
- Чего смотришь?
Но я не просто смотрел, а обдумывал. Не переводить же праздник в драку... И вдруг подсознательно нашёл выход. Так же стремительно я кинулся к Ульяне, обнял её за ноги и заорал ещё громче:
- Нет!.. Это ты моя любовь!.. Ты радость моя и счастье!
Ульяна смущённо выбралась из моих объятий, а Костька сник и угомонился. Мы до конца оделись, мило простились с поцелуями уже других женских конечностей, а именно рук. Уже во дворе мы обнялись крепко-крепко. Лена сказала:
- Ну, ты выдал...
- А что мне оставалось делать?! - громко спросил я.
- Ты оказался тысячу раз прав. Только не ори, видишь, двор у нас закрытый... Всё слышно, каждое слово, до самого верхнего этажа.
- Ладно... Не буду...
- Пошли домой.
- Я, может быть, уеду?
- Нет, от тебя на метр выхлоп. Да ты ещё возбуждённый, ну тебя. Всё, остаёшься.
- Как скажешь.
У Лены я бывал нечасто, знал, что в их трёхкомнатной квартире проживают ещё папа с мамой, сестра с двумя дочками без мужа, она сама с двумя дочками, тоже без мужа - какой я муж... Народу предостаточно. Ради меня дочек Лены пришлось переместить на ночь к бабушке с дедушкой, в их комнату. Никто не возражал, хоть и не восторгался по поводу новоиспечённого соседа. Но во втором часу ночи я, стоя у окна и любуясь открывшимся, ранее невиданным пейзажем, услышал чей-то сдавленный голос:
- Помогите!..
Всякая эйфория слетела с меня, я оделся быстро, как на «скорой помощи». Лена тоже вскочила.
- Что ты?.. Куда собрался?
- Там кто-то умирает. Я пошёл.
- Нет, не пойдёшь! Я тебя не отпускаю!
- Но он сейчас умрёт!
- Нет! Я вызываю полицию!
- Вызывай. Но мне надо выйти.
Разбуженная семья поднялась и насмерть встала у двери.
- Никуда ты не пойдёшь, - сказал Ленкин папа, - даже не надейся.
Полиция подъехала минут через десять. Осмотрели двор и исчезли. Меня слегка трясло.
- Ложись! - приказала Ленка.
Я лёг и ответил:
- Он умер.
- Ты здесь ни при чём... - сказала Лена, обняла меня и крепко уснула. Только утром, в кустах отцветшей сирени, дворники нашли труп молодого человека с проникающей раной сердца.
А я не вышел.
Зато Ленка вышла. Не сразу, конечно. Постепенно. С течением времени. Замуж за охранника соседнего магазина. Вначале уволилась из травмпункта. Потом перестала отвечать на мои звонки. Уже потом сочеталась, как мне случайно дочки объяснили. А муж оказался дурак, шизофреник и лёг в дурдом. Где и лежит продолжительное время. Зато у него есть двухкомнатная квартира, где они и живут теперь с мамой. Две дочки и Ленка.
Не понравилось им моё жилище.
А баня всё парила и парила... Накануне своего полного развала, закрытия и превращения в Колизей районного масштаба, баня выдала такой здоровенный паровой пузырь, что из него выехал америкос «Меркурий», почти в исправном состоянии. Вначале я встретил его на Большой Монетной, где он стоял с объявлением о продаже, решение о покупке пришло в парилке. Я вдруг понял: ничего я из себя не представляю. Вернее, облик-то у меня есть, вот имиджа нету. Теперь будет.
Я имиджу учился у дагестанцев. Бывало так, что, трудясь на «скорой», я зачастую посещал трудовых мигрантов. Они располагались, чаще всего, в студенческих и прочих общежитиях, где спали обычно на полу по десять-пятнадцать человек в комнате. Зато у каждого напольного жильца во дворе стоял «Мерседес» хоть бэушный, но весьма приличной марки. Меня осенило: пусть в моём дворе стоит «Меркурий», поскольку имиджа от него излучалось ничуть не меньше. У этого автомобиля ещё было второе имя «Сэйбл». Можно сказать - «Сэйбл», седан, баклажан». Все эти три лэйбла сработали до такой степени безотказно, что соседка по двору незамедлительно подарила мне гараж-железянку, оставшийся ещё от второго, сбежавшего в неизвестном направлении, законного супруга, с такими условиями: А. Возить её на дачу по необходимости. Б. Жениться на ней по возможности. В. Оба предыдущих пункта совместно, по стечении обстоятельств. Первый пункт оказался решабельным, а последующие как-то не дождались соответствующего момента. Однако, автомобиль - это одно дело, автомобиль с гаражом совсем другое, а вот автомобиль с гаражом в собственном дворе - вообще штука совершенно изумительная. Начинаешь себя чувствовать белым человеком, хотя и до того момента был не слишком чернобровым. Хорошо это или плохо, но Ленка, любительница всяческого дизайна, не дождалась этого времени, когда жизнь наша с ней могла бы ещё приобрести иной оборот.
Вокруг меня, из хлопьев ржавого тумана, возникли люди, один интереснее другого. Однажды появился Самуил, официант спецгруппы обслуживания. Я помог ему по поводу незначительной травмы, он пригласил меня в ресторан на Невском, мы встретились и разговорились.
- Я про те ещё времена тебе расскажу, - повествовал он. - Можешь себе представить? Проводили мы встречу в Питере Косыгина с Урхо Кекконеном. Я молодой был, только-только пришёл в спецгруппу. А нас на карантин взяли, на целую неделю. И жили мы в гостинице «Астория» безвыходно. А в день встречи с самого утра, вижу, снайперы на крышах размещаются. Столы накрывать - вот где нервотрёпка. Повар тебе в тарелку еду накладывает, а два чекиста смотрят, чтобы ты, не дай Бог, чего бы не подбросил. Двое тебя до двери провожают, а дальше другие тебя встречают, уже ведут до самого стола. Чтоб никаких лишних движений. А как сели гости за стол, так я Кекконена обслуживал, представляешь? Нас было четверо: двое Косыгина обслуживали, двое Кекконена. Так всё было красиво. Мы по углам стояли, а как время наступало блюдо менять, мы одновременно подходили к столам, посуду брали одинаковыми движениями, поворачивались, уходили - всё одновременно.
- Круто!
- Ты дальше слушай! А насчёт напитков был отдельный инструктаж. Значит, Косыгину надо было наливать только из коньячной бутылки, ничего больше. У него там был крепкий чай. А Кекконен всё выпивал, полностью, до капли, что ему наливали, и все перемены надо было соблюдать, рюмки полностью наливать.
- Ты смотри...
- Так вот. А когда время пришло десерт подавать, надо мне было ему налить коньяка, поскольку, по моему расчёту, он должен был всю рюмку выпить, а он, гад, только пригубил!
- Едрит твою в корень!
- Точно. А рюмки были серебряные! Внутри позолоченные! Вообще не видно, есть там что или нету ничего. Короче, налил я ему коньяку, а рюмка почти полная была. Коньяк и потёк на скатерть. Чуть ноги у меня не отнялись. Вернулся на место, стою, будто обмаравши. Знаю потому что, за такие промахи не штрафуют. Бьют чекисты, как сидорову козу. У них всё тоже на нерве. Считается, что мне много платят, и что на столах остаётся - всё моё, а я коньяк лью мимо рюмки. Я, значит, подлец. Негодяй и диверсант, раз решил такую встречу, на таком высоком уровне, угрохать. Высокий уровень - это когда всё на высоком уровне, до последней капли.
- И чем кончилось?
- Что ты... Косыгин решил мою проблему.
- Не может быть!
- Да я тебе говорю! Кекконен, конечно, никакого вида не подал, вообще, ничего не заметил. А Косыгин, когда взял слово, так и сказал, ну, между делом, говорит, дорогой господин Кекконен, редко вы к нам приезжаете. А уж если приезжаете, так наша радость прямо через край льётся! А? Прикинь!
- Ничего себе.
- Да... И весь народ, и Кекконен в том числе, все ко мне оборачиваются и аплодируют! Ну, как великому артисту. Вот так.
- А дальше что?
- Обошлось. Подошли ко мне в тихом уголке чекисты и так сказали: «Купи, говорят, открытку с Косыгиным и повесь её в тот угол, где у тебя образа висят. Потому, что он тебе сегодня здоровье спас. Не он, так получил бы ты у нас сегодня баню. Коньяк налить не можешь, привык из горла? Допился, что руки трясутся? Жратву домой тащить, ты первый. Тут политический вопрос решается! Так знай, гадёныш, что в следующий раз мы тебя полечим за оба раза, должник ты наш. Береги здоровье.» Ну и так далее...
- Да уж... Не позавидуешь. А теперь как?
- Нормально. Правда, редко приезжают. Но метко. Вот француженка недавно приезжала - фурор! А никто не знает. Мы её опять в Астории принимали. Узнали, что она цветы любит, так мы не в вазы поставили, гору наложили на столе из цветов, естественно. И подол у скатерти весь цветами расшили - красота неимоверная. Братва гуляет, а правители нынешние тихарятся. По карманам тырят, чтоб без шороху.
- Такие времена. Вор на воре.
- Между прочим, - сказал спецофициант, - вот перед нами стукач сидит. Маму сдаст. Заложит, перезаложит. Ты, это,.. говори потише. Я их знаю. Насквозь вижу
Я обернулся, посмотрел на того, кто сидел за моей спиной.
- Что же, стукач как стукач. Ничего особенного. Пусть сидит.
- Так вот, я тебе сообщаю: ты не удивляйся. Мы, когда отсюда выйдем, будем арестованы. Потому, нам надо ещё добавить коньяка по стаканчику. Чтобы брали нас за пьянку, а не за политику. Понял? Так лучше.
- Лучше, так лучше. Давай!
Мы так и сделали. Стукач подошёл к нам и обратился с такой речью:
- Извините, случайно я слышал ваши речи. Так могу сказать, что слушал бы вас рабочий человек, он бы вам морду набил. А я полагаю, что следовало бы вам задуматься над своими мыслями и речами. Тут место общественное, митинговать не положено.
А я сказал:
- Раз вы не рабочий, то и проваливайте отсюда на все стороны, а то не та эра - за подслушивание можно и в рыло заработать.
Стукач пожал плечами и удалился.
На выходе из Дома журналистов мы оба попали в такую плотную толпу, что сразу потеряли друг друга из виду. Я встал у края тротуара на самое видное место, но никого ничем не заинтересовал. А мой приятель ушёл куда-то, как я его не искал, арестов и задержаний не наблюдалось, и я добрался до дома без особых приключений. Но мне он больше не звонил и на звонки не отвечал. Туман сгустился снова.
Но ненадолго.
Наступили такие времена, когда каждый каждого контролировал. Ну, почти каждый. Контролировал доходы и заработки. Чьи? Соседей. Зачем? На всякий случай. А ещё для того, чтобы попасть в высшее общество. Ибо если вами никто не интересуется, значит вы человек никчемный, бездарный, бесперспективный, по сути дела, нулевой, то есть пустышка, в чём отчитаться следовало бы, в первую очередь, перед самим собой. Кстати, лично во мне эта тягостная незаинтересованность существовала длительное время, пока я, после некоторого просветления в голове, не объявил себя драматургом. Вначале заинтересовались предприниматели, а криминал уж в самую последнюю очередь.
Первым обратился Павел Сафонов, гендиректор фирмы «Фонд».
- Алло, - сказал он густым бархатным голосом. - У вас есть театр?
- Есть, есть, как не быть! - воскликнул я. - Вам сколько билетов? На какой спектакль?
- О-о, у вас много спектаклей?
- Да! Билетов много! Спектакль пока что один. Можете выбирать.
- Тогда придётся встретиться с вами, не возражаете?
- Нисколько.
Мы договорились о встрече, которая произошла на Рижском, 27-29, в Центре творчества молодых и юных Адмиралтейского района. Театра по этому адресу пока не значилось, но там трудился мой друг, директор комплекса, Бойко Борис Иванович, и находился великолепный зал в стиле барокко со сценой, переходящий в зимний сад. С Борисом Ивановичем я познакомился по собственной инициативе - явился к нему на приём и объявил, что я есть драматург. Вначале он удивился, потом призадумался, затем озадачил меня вопросом:
- Я и сам пьесу пишу. Всю жизнь, одну и ту же. Пьеса практически готова, вот с названием ерунда. Скажи мне, может ли быть у пьесы такое название, какое мне нравится.
- Какое?
Борис Иванович приосанился и произнёс:
- «И тогда он сказал «Нет». Ну, как?
- Хорошее название, - сказал я, - только не для пьесы.
- Обоснуй.
- Дело в том, что в каждой пьесе любой герой стоит перед выбором. Да или нет, быть или не быть, может, ты, может, я... Вашу пьесу так назвать нельзя, это всё равно, что пьесу назвать пьесой. Можно-то можно, да вот только всё дело в том, что нельзя. Подробности содержатся в теории драмы.
Борис Иванович ненадолго задумался. Потом изрёк:
- Объяснил, что скажешь. Ясность наступила. Значит, так. Разрешаю тебе учредить на нашей сцене театр... в свободное от основных занятий время. Как называется?
- «Конверсион». Но пока что одноименная группа поддержки освободила нас от соучастия в творческой деятельности, потому название окончательно не найдено.
- Ладно, ищите.
Мы взялись за поиски, я и мой режиссёр Саша Григорьянц. А что было делать? Делать нечего - театр делай. Он получается всегда, особенно в Питере, поскольку там народ доброжелательный и очень чуткий. И актёров много, особенно актрис. И база постановочная замечательная, как у меня, например. На этой базе мы и встретились с представителями фирмы «Фонд» в лице директора Павла Викторовича и двух его заместителей. Они были невелики в размерах, плотноваты, кроме одного, истинные бизнесмены. Их настороженность сменилась приятностью в голосе и улыбках, когда они впервые увидели зрительный зал человек на 200 со сценой, обрамлённой окнами зимнего сада, кованными в стиле модерн.
- Как впечатление? - спросил я у Павла.
- Пока нормальное, - ответил Павел. Я заметил к тому времени, что Павел Викторович часто говорит «пока» в смысле «временно» и «нормально» в смысле «хорошо».
- Что мы решили? Театр оформляем?
- Оформляем театр? - переспросил Павел у своих заместителей.
- Оформляем, - махнули те руками.
Я тут же и расписался в оформлении. Фирма выделяет мне деньги ежемесячно, а продукция театра принадлежит фирме для совместного использования.
Павел спросил напоследок:
- Как называться будем?
- Да как скажете. Хоть театр «Фонд».
- Не, «Фонд» не годится. Суховато будет. А как вам «Фаворит»?
- Неплохо. Откуда это слово?
- Так называлась наша первая фирма. Под таким наименованием мы достигли больших результатов. Это даже не фирма была, а кооператив. Мы производили «Птичье молоко». Конфеты такие. Себестоимость одна копейка, отпускная цена - десять рублей за штуку. Прибыль тысяча процентов.
- Тогда почему закрылись?
- Идея себя исчерпала. Да и санитария подвела... Короче, возник другой проект.
- Какой?
- Дорогу строить. Питер-Пушкин.
- И как?
- Нормально.
- Так у вас есть соответствующая техника?
- Нету.
- Это же невозможно!
- Можно. Техника арендуется. Видишь, мимо тебя везут бульдозер. Так ты попроси хозяина, пусть тебе прокопает десять метров. Или двадцать. В указанном направлении.
- А платить чем?
- Мы же аванс взяли. Как сделаем участок - следующий берём.
- А как асфальт? Тоже в аренду?
- Тоже. Видишь, мимо тебя асфальт везут. Спрашиваешь хозяина - не всё ли ему равно, где вывалить? Чаще - всё равно. Вот тебе и асфальт. А дорога держится! По сию пору!
- Что же,- заключил я,- жизнь есть театр. Театр творит чудеса. Значит, мы коллеги.
- О чём и речь.
- Значит, работаем. Время пошло.
Я нашёл пьесу, Григорьянц нашёл актёров. Пьеса, оказалось, на удивление моя собственная, написанная лет десять назад. Актёров нашёл Сашка - прекрасный состав для трёх действующих лиц. Работа кипела. Правда, ребята не слишком допускали меня к репетиционной деятельности из стеснительности и ревности, отчего Ирочка Полянская, главная героиня, привела свою немецкую подругу по имени Барбара, чтобы мы с ней общались, пока остальные занимаются постановкой. Но Барбара плохо знала английский, а я вовсе не знал немецкий, да и сейчас не знаю, да и зачем он мне нужен, потому с прекрасной Барбарой мы общались с некоторыми задержками из-за недопонимания. Однако, постепенно наступила ясность.
- Скажи, - спросил я, - зачем ты приехала в Россию? Просто так?
- Нет, - постепенно ответила Барбара, - я хочу знать, почему вы, русские, нас не ненавидите. Немцы причинили вам столько горя, а вы их простили... Мы ничего другого не заслуживаем в ваших глазах, кроме ненависти. Вы просто должны нас ненавидеть.
Да уж... Вот и представьте себе - рядом с тобой девушка, судьбой назначенная обниматься и целоваться, которая ждёт от тебя только ненависти. Вот где напороться можно... Я взял лист бумаги и начал писать ответ для Барбары с надеждой на перевод с помощью Ирочки. Прежде всего, я привёл цитату из этой же моей пьесы:
- Никто никому ничего не должен, Барбара, - так выглядел мой ответ на бумаге. - Из чего следует, что лично тебя я ненавидеть не должен. Да и не за что - оружие в руки ты никогда не брала, в нацистской пропаганде не участвовала, короче, ангел ты, Барбара. Всё бы хорошо, вот дело в том, что вы, немцы, идёте лёгким путём - хотелось бы вам, чтобы мы вас ненавидели. Так не дождётесь. Это вы себя должны ненавидеть, а не мы вас. Ненависть - не наш метод. На нас не перекладывайте ваши проблемы. Ответьте себе сами. А лично ты сделала вывод и остановись пока, слишком ты молодая, чтобы представить себе бесконечность. Бесконечность ненависти. Подрастёшь - статью напишешь на эту тему. Только ваши не напечатают. Так что, терпение. Только терпение. Это надо пережить, хоть ты ни в чём не виновата. Тебе надо быть всегда с нами. На нашей стороне, и всё. Пьесу напиши, в крайнем случае, мы поставим...
Тем не менее, спектакль получился, премьера состоялась, актёры были великолепны, а телевидение потрясло всех, когда приехало снимать спектакль на двух автобусах, включая электростанцию, устроили собственный спектакль, на сцене артистов было трое, телевизионщиков человек десять, исключая водителей, быстро установили аппаратуру, правда, кое-что упало, но эфир на пятом канале состоялся в означенное время и пьесу мою имело возможность увидеть не менее пятидесяти миллионов человек, кто, конечно, был потрезвее и не находился в этот очаровательный момент на работе. Потом были отзывы, конференции, регистрация театра при успешном коммерческом проекте в качестве дополнительного производственного подразделения. И всё, затишье. Фирма «Фонд», возможно, поменяла свой успешный коммерческий проект на ещё более успешный, который до моего сведения доведён не был. Паша вдруг впал в депрессию. Деньги остановились.
- Что случилось, Павел Викторович, - спросил я его, когда мы сидели на скамейке, во дворе дома на Большой Подъяческой, где наша фирма имела подряд на переустройку квартиры Николая Пермского.
Павел ответил просто:
- Долго рассказывать.
- А в двух словах?
- Тогда слушай. Мы здесь ремонтируем квартиру. Коля просил всё сломать и вынести, кроме несущих конструкций. Затем всё восстановить в соответствии с утверждённым проектом, причём, дополнительно устроить в центре квартиры комнату с видеоаппаратурой и пуленепробиваемыми стенами, где Коля мог бы пересидеть кратковременную партнёрскую осаду либо чрезмерное любопытство правоохранительных органов. При этом Николай выделил нам аванс в сумме ста восьмидесяти тысяч долларов с уверениями, что гражданин Пермский через две недели свою квартиру не узнает.
- И что?
- И всё. Указанную сумму мы пока положили в карман, поскольку было не до квартиры. Потом добавили своих зелёных почти столько же и купили у наших одноклассников банк «Екатерининский», который поступил в данный момент в свободную продажу.
- Как же вы так могли?.. А квартира?
- А мы из добрых побуждений! Хотели взять средства из банковских накоплений для окончания ремонта. Потом, квартира не так уж ему и нужна. Всё равно конфискуют.
- Почему?
- Потому, что сядет. Он так здесь орал... Меня, кричит, Колю Пермского!.. Кинули как последнего лоха!.. Подлец. Мог бы и подождать.
К нам приблизились сумрачные лица чеченской национальности и остановились вокруг нас слегка поодаль.
- Так почему её вам не отремонтировать, как вы намеревались, из банковских средств?
- Вопрос, конечно, интересный. Но дело всё в том, что пока мы банк покупали, его как раз в то время ликвидировали. Все средства на настоящий момент конфискованы.
- А ваши где?
- И наши там же. Не на что ремонтировать.
- Так вы же занимались, много сделали... А рабочие как?
- Да, мусор видишь во дворе - он весь наш. А рабочие, что делать, им ждать придётся.
- А театр?
- Придётся тоже на время отложить. Ты поговори насчёт театра с Валерой Пономарёвым, есть у него интерес к театру. Он сейчас Питерскую топливную компанию организовал. Позвони ему, ты номер знаешь.
- Ясно. Ты сам-то как?
Один молодой человек из нашего окружения стал рядом с нами совсем близко.
- Простите, - спросил я его, - мы вам не мешаем?
- Не мешаете, - любезно ответил он, - говорите.
- Это за мной, - пояснил Павел, - тебя ждут, пока мы разговор закончим.
- Да... Может, полицию пригласить?
- Не стоит. Полицейским я тоже должен.
- Ты почему со мной не посоветовался? Я, всё же, заместитель твой...
- Зачем? Ты всё равно бы мне не разрешил.
- Не разрешил бы... Я нужен вам для дальнейшего разговора?
- Ни в коем случае.
- Ладно. Ты, это... Звони, если что...
С Павлом мы дружески простились, а вечером пришли ко мне домой. Ребята, похоже из другой бригады. Опоздавшие с поимкой Павла. Их было четверо фартовых ребятишечек... Один вытащил из-под мышки боевой пистолет Макарова, дослал патрон в ствол.
- Проходите, пожалуйста, - пригласил я, - чего у дверей стоять?
Тем более, что в квартире, кроме соседей, никого не было.
- Нет, - прохрипели парни, - мы в твою квартиру не пойдём. Говори, где твой друг, только быстро.
- А я знаю?
- Знаешь! Говори!
- Интересно, откуда мне знать?
- Вы же друзья!
- И что же? Да он мне больше, чем вам должен! Друг, называется! Таких друзей, знаете... Мне его не найти. А вот вас я попрошу, позвоните, когда найдёте, если не трудно.
- Мы тебе звонить не собираемся. А тебе сколько дать дней на поиск?
- Не, я прошу прощения... Скажите, лично я вам хоть сколько-нибудь должен?
- Да стояла там где-то твоя закорючка...
- Какая там закорючка... Я вам должен или нет?
- Нет, ты нам ничего не должен.
- Тогда уберите пушку свою подальше, стрельнет ещё по запарке...Нехорошо получится. Чистый беспредел. Кофе пить будете?
- Не будем мы пить твой кофе. Но ты смотри! Не дай Бог, если что!
Братва спрятала пистолет и удалилась с запоздалым высокомерием, страшные с виду, но добрые внутри. Тотчас я позвонил Павлу:
- Доброй ночки! Как жизнь?
- Жить хорошо, - ответил Павел.
- Как отношения с бригадой?
- Складываются успешно. Содержание удовлетворительное. Питание двухразовое.
- Это как?
- Кормят два раза в неделю, а морду бьют три раза в день.
- Может быть, пора тебя навестить с ОМОНом?
- Ни в коем случае. Испортить можно ситуацию.
- Куда уж портить...
- Пока получается. Не делай только резких движений.
- Как скажешь. Похоже, что другие на подходе.
- Разберёмся...
В принципе, Паша разобрался. Когда его выпустили из долговой ямы, он объяснил мне финал своих действий так:
- Значит, - сказал он, - система такая. Поскольку деньги оказались в банке, а банк в ликвидации, постольку мне пришлось всё имущество: квартиру (две), машину(две) также ликвидировать, а вырученные деньги вручить протоиерею Никольского собора отцу Богдану. Пастырь подаяние принял, встретился с Колей Пермским и прочими потерпевшими с добрыми словами, которых мне услышать не удалось, поскольку на ауединенциях я не присутствовал. Однако, святые слова произвели такое воздействие, что сам великий Коля меня, простого Павла, обещал пока не убивать. И прочие присоединились. Просили меня исчезнуть с радаров, да и только. Потому, на сцене твоего театра мне мелькать пока не придётся. Давай, сам шевелись.
Вот я и вышел на юриста Валерия Пономарёва по поводу либо покровительства, либо спонсорства, либо иного меценатства. Моей врачебной зарплаты на продвижение театра явно не хватало, и то сказать, что был я в те времена далеко не Чехов, да и сейчас не близко.
Валера был плотен, упитан и целеустремлен. Зал ему понравился, сцена тоже, театр его заинтересовал, несмотря на высшее юридическое образование. Мне он сказал очень по-простому:
- Значит, так. Будешь моим заместителем по всяким там чрезвычайным обстоятельствам. Раз в месяц при этом получишь деньги в кассе моего мебельного магазина на Российском проспекте. Ясно?
- Ясно. А что за обстоятельства?
- Это ещё подумать надо. Но ты не беспокойся, работа найдётся. В свободное от основной нагрузки время. Я позвоню.
Потом он сел в джип «Широкий» и исчез на неделю. В соответствии с его приказом я посетил мебельный магазин, где бухгалтерша приняла меня дружески до такой степени, что заполнила деньгами весь мой дипломат с напутствием:
- До метро тебе дам машину, он посмотрит, как ты сел, а дальше - своими ногами. Куда поедешь - мы не знаем. Держись.
Тару для перевозки денег я выбрал самую неброскую и потёртую, с которой только в баню ходить. Чтобы видно было за версту, что в этом дипломате может содержаться только полотенце, мочалка и банный веник. Поехал я со своим чемоданом в Дом актёра. Там ждали меня участники нашего спектакля, которым я выдал обещанную зарплату. Первой получила Ирочка. Я попросил её:
- Прошу тебя, Ира, подойди поближе и юбку растопырь, сколько возможно.
- Зачем тебе? - подозрительно спросила моя актриса.
- Да, понимаешь, кошелёк сейчас буду открывать, - успокоил я Иру. Она прикрыла меня, как смогла, от лишних взглядов, но сама, естественно, не удержалась и подсмотрела. Потом, сама собой, выдала девчоночью реакцию:
- Ой!! Да как же ты ходишь с таким чемоданом! Я не ожидала, видела только в кино! Тебе не страшно?
- Тебя боюсь - говоришь громко. Ой, засветимся.
- Я больше не буду.
- Тогда идём пить кофе.
А за столиком она вдруг спросила:
- Слушай... Пойдёшь со мной?
- Пойду, - храбро согласился я. - А куда?
- На сцену. Скоро на сцене Дома актёров будут представлять публике актёров же, выпускников этого года. Все театры свою молодёжь подготовили, а ты что? Худрук называешься.
- Раньше могла сказать? Я бы тебя подготовил! Пьесу бы для тебя сочинил!
- Тогда так, - хладнокровно сообщила Ира. - Слушай сюда. Пьеса уже готова, тебе читать там нечего.
- Отводишь своему худруку роль без слов?
- Без слов, но с музыкой. Ты ведь любишь играть на трубе - вот и будешь стоять на сцене и играть. Согласен?
- С тобой я согласен хоть на провал, хоть на удачу. Когда репетиция?
- Тебе зачем репетиция? Ты должен стоять и играть, желательно без перерывов. А то поймёшь в чём дело, засмеешься и играть не сможешь. А на твоём фоне мы всё сделаем - я и два пацана из Александринского театра. Ты только не беспокойся. Учи свою партию, чтобы отскакивала!
- О чём смысл сути, ты можешь сказать?
- Суть смысла в том, что мы насмехаемся над современной рекламой.
- Так это же другое дело!
Я сразу сообразил, что в эти дни широко шла чья-то реклама под музыку Гершвина, вот которого и надо было мне пародировать. Не Чайковского же...
В один из прекраснейших дней начала лета, в Доме актёра, что на Невском проспекте, я появился под шелест шин и рёв мотоциклетных двигателей, с трубой, в синем танцевальном костюме, штаны от которого разорвались пару лет назад, ещё на презентации танцпола в кафе «Революция», но были накрепко зашиты лично мною совершенно незаметным швом. Синяя рубашка того же цвета, но с красным лоскутком вместо галстука, там, где пуговки, создавала мне образ трудящегося сцены, но самое главное - золотые, или сильно позолоченные часы, очень гармонировали с трубой, изготовленной из того же, приблизительно, материала.
Зал был переполнен, ибо на презентацию актёров нового поколения явился из Москвы в полном составе Театр Сатиры во главе с выдающейся изо всех времён и народов актрисой Верой Васильевой. Перед нами выступили многие прославленные театры, представляющие на сцене молодых актёров и актрис прямо-таки целыми когортами, которые и пели, и прямо-таки плясали на сцене, а некоторые вообще мелодекларировали. На нас с Ириной, похоже, накатывался трактор-каток, состоящий из культуры и её представителей. Внезапно прогремел голос со всех сторон - и на сцене, и за сценой, и опять за сценой, то есть, в зрительном зале:
- Художественный театр «Фаворит» представляет актрису Ирину Полянскую!
- Как ты? - спросил я Иру. - Идём, нет?
- Иди ты первый и начинай играть,- сказала Ира, - а меня скоро принесут.
- Ты уверена?
- Давай. Твой выход.
Я и пошёл. Занавеса не было - какой занавес при молодых коллективах, кто ж его подаст... Зал гудел на разные голоса, на меня не сразу обратили внимание после многонаселённых номеров. Пришлось мне обратиться к первым рядам зрителей:
- Девушки, а можно потише?
Естественно, раздался хохот, за которым последовал некоторый интерес. Тогда я вытащил из трубы мундштук и осмотрел сквозь дырку весь зал. Разглядел самоё Веру, раскланялся. Тоже неплохо получилось. Забил мундштук поплотнее и приступил. Мелодия «Летняя пора» поплыла над залом в честь Ирочки громко и величаво. Зал молчал. «Заслушались», - подумал я и поднажал погорячее. Но тут раздался такой взрыв хохота, что труба моя была на секунду перекрыта. Я приостановил свой мини-кончерто-гроссо и оглянулся по сторонам. Вокруг меня снова никого не было, как и в начале представления. Я сделал вид, что пошёл искать пропавшую актрису, но не нашёл и, озадаченный, продолжил тему с того же звука, на котором меня прервали. Стараясь не оглянуться, я понял, что действие продолжилось, оно всем нравится, а мне, стало быть, и подавно. Но поскольку я исполнял Гершвина очень художественно, частично внимание публики и ко мне было привлечено. Через какое-то время публика осознала смысл происходящего на сцене и разразилась таким диким хохотом, что окончить финальную каденцию к основной теме мне уже не удалось. Я оборотился к действующим смеющимся лицам и понял, что они ждут, когда я уже присоединюсь к ним для получения своей честно заработанной доли комплимента. Первой, после многочисленных поклонов, убежала Ирочка, потом её ассистенты, а потом и я ушёл задним ходом, прижимая трубу к груди в стиле Армстронга, рассыпая во все стороны воздушные поцелуи. Успех был неимоверный. А за кулисами, когда я прятал трубу в футляр, меня отыскала героиня вечера. «Ну как?» - спросил я её глазами. Она вместо ответа как маленькая пантера бросилась на меня и крепко обняла руками и ногами. В тот момент мимо нас проходила группа девушек из малого оперного театра, которые нас осмотрели ещё раз, и кто-то из них громко произнёс:
- Подумаешь... Взяли настоящего клоуна, вот и получилось...
Это явно в нашу сторону. Лучшей похвалы я никогда не слышал - что я есть настоящий клоун. Всё - цирк, всё - клоунада. Главное - быть настоящим участником.
Когда мы с Ирочкой отпустились друг от друга, она простилась со мной и убежала. Потому, что в тот момент была замужем за непутёвым сыном большого режиссёра, а я пошёл к зеркалу, вытереть с лица её помаду.
Валера деньги на театр мне выдавал стабильно, но однажды привлёк меня к своим делам. Кроме спектакля, понадобилась ещё какая-то отдача.
- Вот какая тема, - сказал он с озабоченным лицом. - Есть у нас человечек по имени Зяма, деловой, но очень шустрый. Мы хотели бы его привлечь к употреблению в нашей работе, но он, понимаешь, то ли пытался нас как-то напарить, то ли сам оказался недалёкого ума. Так ты его проверь. И сообщи мне потом свою точку зрения. Готов?
- Готов. Давно в ожидании. Какой выбираете способ?
- Очень простой. У нас на фирме завис товар - французская косметика. Совершенно побочная вещь, но куда-то надо девать. Мы с Зямой договорились, он берётся за эту тему, но как - неясно. Ясно, что он жулик, но ты посмотри, до какой степени можно ему доверять.
- Посмотрю, раз надо.
- Утром подъедешь в контору, на Шпалерную. Будет тебе «Газель», погрузите в неё товар - там коробки четыре, больших. Бижутерия всякая, духи, косметика и прочее. Запомни: по машине старший ты. У Зямы будто бы есть три или четыре места, где товар могут забрать оптом с выдачей денежных знаков. С распиской. Это было бы лучше всего. Получить деньги, привезти в контору, сдать в кассу, заработать долю - куда с добром! Если он так сделает - для него будет следующий шаг. Ну, к сближению. Если другой вариант - пожалуйста. Можете сами найти место и из машины всё продать. Деньги можете поделить вместе с водителем по-честному. Тоже неплохой вариант. Понимаешь, мне не товар интересен, мне интересен Зяма. Всё ясно? Тогда вперёд.
Туманным утром на потрёпанной «Газели» мы двинулись в путь. Зяма обозначил первую точку сбыта парфюмерии где-то через весь город. Водитель был зол и молчалив, Зяма изо всех сил вешал мне лапшу на уши - скучно было слушать, где у него родня в администрации, где директор у него знакомый. Доверия у меня к Зяме не было, а город с утра сиял всеми своими достопримечательностями так ярко, что не грех было ещё разок ими полюбоваться.
По прибытии аж на самый на Парнас, Зяма состроил скорбную рожу и куда-то с кем-то потащился якобы договариваться. Никаких образцов я ему не дал. Водитель отвернулся и уставился в окно. В молчании прошло минут двадцать. Чего и следовало ожидать, Зиновий вернулся злой и недовольный - естественно, никто ничего у него не принял. Всю дорогу до следующей точки, Зяма бормотал что-то и ругался себе под нос:
- Вот изверги... Вот уроды... Вот извращенцы... Ведь обещали, конкретно, что примут, а у самих всё переполнено... Жаба народ задавила, а я ведь не могу груз оставлять где попало, да ещё без оплаты...
А я его, как мог, подбадривал - чтобы он поскорее раскрылся, чего тянуть-то...
- Да ты забей, - уговаривал я, - подумаешь, не приняли, у тебя ещё два места есть. Примут, куда они денутся? А нет, так за облом ответят. Ты понял? За облом, говорю, отвечать придётся!
Зяма во всём был со мной согласен, но на второй точке у него получилось в точности то же самое.
- Никого из начальства на месте нет - ни генерального, ни заместителей. - оправдывался Зяма. - Кто есть - ни за что не отвечают. Опять, говорят, товар в угол складывай, а приедет хозяин с экспертом - товар определят, цену установят, договор составят.
- Давай, соглашайся, - предложил я, - сколько можно по городу кататься. На третьей точке тебя тоже кинут.
- Почему?
- А кому ты нужен?
- Как кому? - обалдел Зяма, - Тебе, в первую очередь.
- Мне-то зачем? Ты ни черта не можешь. У меня другое предложение: товар на базу, все по домам. Завтра насчёт тебя решение примем.
- Какое?
- Пока - ничего особенного.
- Слушай, - заговорил Зяма очень убедительно. - У меня встречное предложение есть.
- Говори, какое.
- Здесь, недалеко, стоит мой гараж. Мы складываем товар туда, а утром встречаемся часов в шесть, едем на рынок - там у меня место есть - и торгуем до самого вечера. Годится?
- Нет. Я тебе товар отдать не могу.
- Почему?
- По кочану. Не верю. Я тебя вижу в первый раз. Кто ты такой, не знаю, но догадываюсь.
- Так я тебя прошу, как человека. Давай так сделаем, больше вариантов нету. А то останемся без навара. Когда ещё нам в руки такой товар прилетит?
Я сделал вид, что призадумался.
- Действительно... Однако, товар тебе отдать я не имею права.
- Да что ты, в самом деле, не доверяешь, так и скажи!..
- ...Но вот если ты возьмёшь товар самовольно, тогда, пожалуй, это будет другое дело...
Зиновий думал долго. Чуть не две минуты. Мысль изрезала всё его чело. После чего произнёс, глядя мне прямо в глаза:
- Ладно, будь по-твоему. Стало быть, я беру товар самовольно.
И тут ловушка, которую я готовил почти весь день, захлопнулась. Я подвёл итоговую черту.
- А если ты возьмёшь товар самовольно,- произнёс я ключевую фразу, - то засекай время. Минут через пятнадцать подлетит бригада - ломать гараж, забирать товар и тебя бить как сидорову козу. Тебя устраивает?
То, что произошло в дальнейшем, я совершенно не мог предвидеть: Зяма кинулся от меня бежать с такой дикой скоростью, что за собой приподнял подошвами внутридомовую пыль.
- Как себя чувствуешь? - спросил я водителя.
Тот сразу перешёл на «вы».
- Знаете, неплохо. Я ехал, об одном только думал - вы неужели ему поверите? Ведь жулик, тварь прожжённая.
- Это была проверка. Вот так она выглядит. Результат есть. Он в нашу пользу. Мы можем реализовать товар вдвоём, ты как?
- Нет. Я только водитель. Какие наши действия?
- К тебе ни малейших претензий. Раз ты против торговли, то едем сейчас на Шпалерную, товар на базу, только и всего.
С Валерой состоялся телефонный разговор.
- Как он? - спросил Валера.
- Результат отрицательный. Зяма ворюга истинный, маму ограбит. Шансов с ним работать не предвидится.
- Где товар?
- На Шпалерной, в сохранности.
- Ты Зяму прогнал?
- Не успел. Он сам сбежал, когда наступила ясность.
- Хорошо. Мы его прогоним. Ты, кстати, работаешь, тебе известно?
- Нет ещё, никто не говорил. Когда?
- Сегодня ночью.
- Кем?
- Товароведом по мебели египетской ручной работы.
- О как. Кроме меня некому?
- Нет, ты один. Понимаешь, этой ночью мы всей командой едем принимать эшелон с бензином. Ни одной цистерны нельзя пропустить - очень большие убытки. А ты сегодня с десяти вечера сидишь до утра в мебельном магазине, который на Российском. Мебель принимаешь. Египетскую. Ручной работы.
- Откуда она возьмётся?
- Из Москвы привезут. Уже погружают. Будет две фуры.
Я был совершенно растерян.
- А вдруг там табуретка попадётся кривоногая? И что мне с ней делать?
- Качество - не твой вопрос. Привезут мебельные гарнитуры. Твоё дело - проверить комплектность. Расставить соответственно принадлежности. Самому ни за что не хвататься - будет бригада грузчиков. Главное, запомнить и записать: если наши грузчики хоть что-нибудь уронят - записать и поставить галочку. Если наши ничего не роняли - никаких галочек. То есть, нас интересует сохранность. Там стёкол всяких и зеркал до чёртовой матери, ясно? А мы за стеклобой платить не собираемся. Так что товар принять, проконтролировать, бригаду шоферов из Москвы покормить, устроить на ночь. Утром с докладом ко мне. Гут?
- Нет вопросов!
На такой высокой должности я работал недолго, но плодотворно. Потому, что ничего страшного не произошло. Около двух часов ночи взревели дизеля, и две гигантские фуры причалили со стороны служебного входа в наш магазин. Пандусы были готовы, ворота распахнуты, процесс разгрузки и поверхностного осмотра состоялся без сучка и задоринки - мебель блистала и источала индийские ароматы, зеркала сияли, напоминая блеском храм Тадж-Махал. Мебель была грандиозна и тяжела, объёмна и неуклюжа. Шкафы, кровати, комоды, диваны - каждый не легче фортепиано «Красный Октябрь». Индийские мастера, оказывается, для изготовления мебели используют не прессованные опилки, а подлинные доски ценных пород, которые многократно вначале красят и полируют, отчего доска уже становится не доска, а какой-то пластик. По нему режут глубокие рисунки, а канавки заполняют перламутром. Потом всю эту красотищу красят белым, чёрным или красным цветом и собирают с применением индийской же фурнитуры. Получается мебель вековой стойкости. Она стояла в нашем магазине не век, но год, а потом была отжата у фирмы-поставщика в счёт за аренду помещения, потому что никто ничего не купил. Я был дома у Валерия - ему досталась белая кровать и шкаф того же стиля - два предмета практически заняли собой жилое пространство, только пес его, дог Вася, был абсолютно доволен позолоченной лежанкой, поскольку никого к ней не подпускал, кроме хозяина.
Тем временем Петербургская горюче-смазочная компания претерпела изменения в тактике, практике и руководстве, в результате которых Валера потерял свои руководящие позиции и отошёл в отставку. Мой театр финансовую поддержку потерял, а на самоокупаемость перейти не успел. Иру Полянскую тут же перехватил Александринский театр. Она принесла мне новенькую трудовую книжку. Я оформил лицевую часть, потом стал задавать вопросы:
- Может, Ирочка, ты знаешь, как пишется - «зосранка» или «засранка»?
- Через «о»... Не вздумай мне книжку испортить! У меня больше нет!
- Всё, понял... Как ты сказала, так и пишем... А вот скажи, пожалуйста, конечно, если знаешь - писать надо «биздельница» или «пездельница»?
- Через «е»... Отстань.
- Ясно. А как вот, Ирочка, написать «халиганка» или «фулиганка»?
- Да уже пиши, как хочешь... Мне безразлично.
Я и написал. Как следует. Вот смеху было... Сквозь слёзы.

Но банный туман над моею головой клубился недолго. Из его лохматой субстанции вскоре появилась исключительно значительная личность. Тот, который возникал сам. Там возникал, где, как ему казалось, есть перспектива финансового роста. Обо мне в то время никто ничего не говорил, имея в виду соответствующие круги - Минкульт, Минздрав, например, так, знаете, сделали обо мне два-три раза телепередачи, и то совсем коротенькие, а в несоответствующих заговорили о моих успехах, что было чревато. Чем - неприятностями, ибо никакой успех не состоится без реальной поддержки, а откуда она берётся - многим хотелось бы уточнить. Ибо лица, состоявшие в несоответствующих кругах, придерживались такой установки, что пока своего не ограбишь - не поднимешься.
Звали его Борис. Францевич. По понятиям - бандит. По представлениям - бывший полковник МВД, ныне адвокат. По положению - решала. Управитель всяких дел. Невысокий, коренастый. Простое российское лицо. Приятен, скрытен. Говорит в основном о себе, о своих достоинствах, достижениях и особенностях. Недостатков не было.
Впервые он меня принял в апартаментах на четырнадцатом этаже в высотке капитального домостроения. Три скромных комнаты украшала мебель индивидуального проектирования, один конференцзал, уставленный вдоль стен стеклянными шкафами для демонстрации наград и дорогих подарков, кухня с баром и всем соответствующим оборудованием. Для первого раза встреча была обставлена по благородному: два вторых блюда, бутылка испанского вина, десерт, фрукты.
- Да... - начал он первую нашу застольную беседу. - Ты только себе представь! Читаю я это в милицейской академии лекцию по методам расследования преступлений. И вот один из курсантов тянет руку, встаёт и задаёт мне вопрос. Говорит, у меня в области девушка убита две недели назад, ни ограблена, ни изнасилована, врагов нет, ума не приложу, кто это мог сделать. Вопрос, конечно, серьёзный. Ну, я на пару минут призадумался. Потом сообразил. И сообщаю - убийца на виду у всех. Тип - более-менее порядочный. Появился недавно. Возможно, после освобождения. Убил случайно, потому себя виновным не считает. Но биографию его проследить достаточно легко. Возможно, состоит у психиатров на учёте. Тут мой курсант выскочил из зала, сбегал, позвонил, куда следует, и что ты думаешь - арестовали его ещё до конца лекции! Диагноз у него был - мания величия. Псих-уголовник. Вот это была лекция! Восторг у слушателей полнейший! А ты вот ещё что послушай... Наливай... Давай... Ты думаешь, за какие деньги я купил эти апартаменты? Тебе я могу рассказать. Но смотри! Чтобы тихо! Понимаешь, в девяностом году я нашёл способ переправлять деньги за границу. Ну, канал такой. Любую сумму. Можно наличными. А процент мне. Был такой период - все ломанулись за границу... Кто мог. Таких как ты мало, чтобы на Россию ориентировались. Вот и я на таких ориентируюсь. Как-то помочь, отрегулировать... У меня, кстати, есть банковский фонд. Моего имени. Ты можешь положить туда любую сумму. И процент получишь, и всю сумму в любое время. Имей в виду. Мой фонд защищён от всяческих проникновений. Полная конфиденциальность. У тебя пациентов всяких много, кто с деньгами - всем предлагай.
Я сразу сообразил - ловушка. Фонд, где к деньгам своим ты получаешь, конечно, доступ, только затруднительный. Тему эту я забыл и откланялся.
Но в тот же самый момент, из того же сырого и мутного банного материала, рядом со мной возник знакомый по Кировскому РОВД, ещё один Пономарёв, только Серёга. Старший инспектор уголовного розыска. Проныра из проныр.
В те времена, не знаю, как других, а меня частенько военкомат вызывал на офицерские стрельбы. Ну, ежегодно, это уж обязательно. Они происходили в армейском тире на Васильевском острове. Кто стрелял, тот знает. Приходили по списку, а уходили порознь. Верхнюю одежду оставляли в гардеробе, далее на огневую позицию вызывали по пять человек. Читали вводную инструкцию, потом стреляли стоя. Мишень поясная, расстояние - тридцать метров. Когда я взял впервые пистолет в руки - мне показалось, что это безумно далеко. И пока я присматривался, остальная моя команда успела сделать три пристрелочных выстрела, а я всего один. Все пошли смотреть мишени, и я с ними. Оказалось, в край я, всё-таки, попал. Потом все снова встали на номера и по команде открыли зачётную стрельбу. Пистолет у меня дёргался так, что хоть двумя руками его держи. Разрядили оружие каждый в свою мишень, вынули обоймы, щёлкнули в пол для контроля безопасности. Все оделись и разошлись по домам, а я, когда оказался на Малом проспекте, понял, что в кармане у меня сохранились два боевых патрона. Вначале испугался, потом успокоился. Сообразил, что в следующий раз постреляю побольше своими боеприпасами. Метро посетил с двумя патрончиками - обошлось, дома спрятал их в железную коробку до следующей стрельбы и забыл про их существование. Но тут, как чёрт из табакерки, возник Серёга - старший инспектор уголовного розыска из того же четырнадцатого РОВД, человек молодой, но горько пьющий. Он явился ко мне на приём как к врачу, сочувствующему работникам МВД, поскольку их собственная, служебная поликлиника относилась к своим посетителям менее сочувственно. Он выразился так:
- Доктор, беда посетила мой дом. Случилось страшное. Неделю назад, выезжая с бензоколонки рядом с мостом Петра Великого, я слегка газанул, перевернулся и упал в Неву прямо на крышу.
- О, ужас, - согласился я, - что было дальше?
- Было очень мокро, когда я окончательно проснулся. Вообще, недалеко от берега, колёса, днище - всё было видно. Достали без труда.
- Как завелась?
- Завелась. Только не сразу. Но главное не в этом. Алкоголь у меня нашли, дошло до начальства. Просят объясниться либо очистить помещение. Что делать, доктор? Что делать? Спасай. А то погибну.
Я сел думать. Через пять минут спросил:
- Карточку медицинскую из твоей служебной поликлиники можно достать?
- Можно! Она у меня на руках. Я полгода назад её стырил.
- С собой? Давай сюда.
Карточка была довольно хилая, пациент вполне здоровый.
- Серёга, ты от простуды лечился. Год назад. Что за простуда?
- Долго в засаде был. До костей промёрз. Пришлось больничный брать.
- Брать больничный, брать больничный... Ага... Ты сейчас тоже на больничном, после купания?
- Конечно. Косить пришлось.
- Срочно запишись к урологу, скажешь ему - почки ноют, и рожа отекает. И ему расскажешь про ту засаду. Потом попросишь его выписать тебе это вот лекарство... Купишь Главное, чтобы он выписал. И будешь принимать, понял?
- Оно поможет?
- Сто процентов. Как не поможет, когда содержит чистый спирт. Скажешь, для тебя это единственная надежда, чтобы не лишиться обеих почек. Вали всё на лекарство. Забери карту! В ней должна быть запись, что это лекарство тебе рекомендовано.
- А есть оно в аптеках?
- Есть или нет, значения не имеет. Скажешь, принимал. Флакончик выбросил. Давай! Сообщи о результатах. Да пока не балуйся, не светись.
Сергей исчез, как дух из бани. Явился дней через десять. С самым деловым видом вынул из портфеля и поставил на пол возле левой моей ноги бутылку лучшего коньяка.
- Получилось? - спросил я.
- Ещё как, - ответил Серёга. - Со свистом! Что ты мне сказал, оно так и вышло.
- Что значит - медицина.
- Нет, - торжественно произнёс Серёга, - вот, что значит - ты.
Продолжение этой беседы получило окончание уже у меня дома. После дружеских высказываний и излияний, я вдруг вспомнил, что у меня имеется.
- Смотри, - сказал я, и показал на ладони два патрона девятого калибра. Серёга умел быстро трезветь в случае необходимости.
- Откуда это, - спросил он достаточно серьёзно. Я изложил ему историю получения боеприпасов.
- Смотри, - пожал он плечами, - тебе жить. Есть статья за хранение подобных предметов.
- Нет такой статьи, - возразил я, - по крайней мере для меня.
- Почему же...
- Потому, что я их тебе вручаю. Пользуйся на здоровье.
Серёга окаменел.
- Знаешь, какой ты мне сделал сейчас подарок?.. Нет, ты даже представить себе не можешь.
Сергей окончил встречу так, будто у него возникли неотложные дела. И пропал на две недели.
После вернулся, сильно хромая и припадая на правую ногу. Он появился в дверях травмпункта, бледный и притихший, в тот момент, когда я дежурил.
- Что случилось? - спросил я весёлым голосом, чтобы лишний раз не наводить тоску на товарища.
- Не дай те Бог, - объяснил Серёга.
- А конкретнее? Разувай ногу, давай посмотрим.
- Чего там смотреть... Хирург смотрит каждый день. Сегодня уже смотрел. Говорит, что заживает.
- Что случилось, можешь сказать?
- Могу, только вечером. Я забегу к тебе после работы, ты не против?
- О чём речь... Приходи.
Он и пришёл, не поздно, не рано, в новеньком костюме и чистой рубашке, но какой-то взъерошенный. Будто генералитет сделал ему подряд несколько замечаний.
- Что произошло? - спросил я после вечернего кофе.
- Только никому. Конечно, помог ты мне здорово, не представляешь, как. Ты дал мне два патрона, они-то были мне и нужны. Как неучтёнка. И пошёл я с ними в одну знакомую банду, которая кое-что мне была должна. А ко мне они были настроены скептически, они и про падение моё в речку, оказывается, всё знали. Короче, решили они надо мной слегка поизмываться. На словах. И тогда я, благодаря опять же тебе, достаю свою верную волыну, стреляю поначалу в потолок, потом, это... в палец ноги. Ну, в мизинец.
- Ты смотри... И что?
- Что... Сразу успокоились. И смех прошёл. И вопросы все, как оказалось, решены. Так что, опять тебе спасибо.
- Надо же... Значит, в ногу себе попал...
- Злой был, хоть ни в кого другого...
- Крови много натекло?
- Считай, ничего. Вся в ботинок ушла. И дырка получилась небольшая.
- Лихо. Вот это ты выдал! А с лекарством как?
- Всё, что ты говоришь - начальство влёт воспринимает. Только бы, пока что, без передряг.
- Так ты пока с братвой не связывайся.
- Вишь, стараюсь. Тут, у тебя, как у Христа за пазухой. Вообще не собираюсь голову подымать. Хватит с меня приключений.
И ушёл он от меня, как говорится, ни в одном глазу. А ещё спустя две недели, устроил он меня ещё на одну работу - по контракту. В свободное время консультировать один из пяти сетевых магазинов, который тогда назывался «Литейный, 57».
Вообще, в свободное от основной работы время, возможны всяческие чудеса. Прежде, чем меня принять в кампанию, хозяин, он же Генеральный директор Владимиров Владимир Петрович, пригласил меня для переговоров к себе домой, выпить чашку кофе. Причём, мы были с ним ранее знакомы. Правда, шапочно. Тот же Серёга, который Владимирова выпасал в связи с его высокими спортивными результатами в смысле торговли спортинвентарём, нас и познакомил. Я вспомнил тот денёк, когда Сергей, в свободное от основной работы время, притащил меня чуть не за рукав, сам будучи знаком со мной исключительно визуально, только по отзывам, к Владимиру Петровичу домой, на старую ещё квартиру, в связи с тяжелейшим его запоем. Серёга просто доставил меня, ну, сумел уговорить. Хотя, если берёшься лечить запой, хотя бы надо знать, что за личность у его носителя. Иначе, придётся уточнять подробности прямо на месте, у постели пострадавшего, если он, конечно, находится на постели, а не дуркует в преддверии горячки.
- К кому хоть едем? – спросил я Серёгу, будучи усажен в его потрёпанную тачку.
- К хорошему человеку, понимаешь, ну, друг он мой… - отвечал инспектор УГРО, выруливая между машинами.
- Хозяин нескольких магазинов.
- Что, дела у него плохо пошли?
- Я бы сказал, наоборот.
- Ну да, конечно. Народ слабаками не интересуется.
- Что ты, он не слабак. Есть на что, потому и запил. Надо его как-то тормознуть. Нужный он, понимаешь?
- Понимаешь, не в этом дело. Мне нужна зацепка. Мне надо знать, почему человек хочет жить. Пьющий. Или, наоборот, почему не хочет. Это у мужчин. У женщин сложнее. Они если хотят – пьют. Если не хотят – тоже, если, конечно, однажды вышли за рамки. Выйти легко, вернуться – почти невозможно.
- Не надо меня стращать.
- Зачем? Я тебя готовлю к возможным вариантам.
- Нет вариантов. Надо его вытаскивать.
- Я не нарколог.
- У каждого свои недостатки. А поручено нам с тобой.
Поручено так поручено... Поднялись мы на второй этаж, в старую-престарую квартиру, где увидели возлежавшего на подушках генерального хозяина в полупьяном, пока что, состоянии. Он нас увидел, опознал и обрадовался.
- Наливай! - скомандовал он, - что на столе стоит. Только не по чайной рюмке, а по чайному стакану...
Наступила моя очередь командовать.
- Так! - произнёс я, - слушайте все сюда. Пока врач в квартире, распоряжается всей обстановкой он, в том числе и бормотухой. Потому, смотрите... Вот я вижу коньяк... Читаю - «Мартель». Соображаю - годится. Наливаю себе полстакана, Сергею четверть, потому, что он за рулём, а вам, Владимир, ни капельки. Без объяснений. Нет, и всё. За ваше здоровье мы выпьем, и больше не будем. Владимиру - врач не разрешает. Ну, выпьем. Сейчас узнаем, кто из нас какой мужчина...
Я выпил, Сергей понюхал и отставил.
- Нет, - сказал он, - мне нельзя после вчерашнего. Извините.
- Видите, Владимир Петрович, как у нас с Сергеем славно получается. Вот мы выпили, кто сколько смог, а вам запрет на эту тему. С этой минуты. Вот, смотрите...
И тут я вылил полбутылки коньяка в поганое ведро.
Владимир восхитился:
- Прекрасно! - вскричал он. - Вот это врач! Вот это медицина! Вот, значит, оно как! Да мне уже полегче!
Он сел на высоченной кровати, спустил ноги, но до пола не достал.
- Вытащи, - попросил он меня, - там ещё есть.
Я достал из-под кровати картонную коробку, в которой зеленели ещё пять таких же бутылок, за исключением одной, отсутствующей.
- Вот, - с волнением сказал Владимир, и в голосе его звучали нотки семилетнего коньячного спирта с великолепным цветочным ароматом. - Прошу тебя, доктор, пожалуйста, вылей в раковину всё остальное.
Для меня настала минута боевой врачебной славы.
- Нет уж, нет уж, - заявил я громким голосом, - не для того я институты заканчивал, чтобы коньяк ваш, Владимир, добытый непосильным трудом, в раковину выливать. Вы уж сам решите его судьбу. Это вам домашнее задание: взять этот коньяк и вылить! И чтобы ничего от него не осталось! Ни капли! Раз и навсегда! Прощайтесь с ним. Прощайтесь. А завтра мы узнаем, кто вы. Человек или мужчина. Мы дружим только с мужиками. И работаем - тоже. Успеха вам, Владимир Петрович! Пошли, Серёга...
Мы вышли и расстались на целую неделю. Только потом мне сообщили, что Владимир Петрович вышел на работу и от него не пахнет.
И вот теперь, не прошло и года, я приглашён через того же Серёгу к Владимиру Петровичу на новую квартиру по поводу трудоустройства. Вернее, для разговора один на один. К десяти вечера.
Я позвонил в бронированную дверь, которую ранее никогда не видел. Но адрес, по которому меня доставлял Серёга, вроде совпадал. Дверь открылась с уважением к самоё себе. Послышался лай и собачьи вопли. Оказалось, это молодой, но здоровенный доберман старался подобраться ко мне поближе. Хозяин махнул на него рукой.
- Не обращай внимания, прогавкается, сам успокоится.
Минут пять говорить с хозяином было невозможно - пёс лаял во всю свою зубастую пасть. Потом замолк и глубоко вздохнул. По окончании вступительной части пёс вынул из специальной коробки два домашних тапка и принёс их мне по очереди, хоть на одну ногу, но по размеру вполне подходящие. Хозяин успокоился:
- Ну, подружились. Пойдём смотреть квартиру.
И мы пошли на экскурсию, и доберман мирно путался у нас под ногами. Я насчитал комнат семь. Более всего меня удивили кухня и ванная. Кухня выходила в подъезд и занимала часть общественной территории - каменную лестницу с перилами, упирающимися в стену рядом с выходной дверью, ведущей на чёрный ход, а на полуэтажном пространстве располагалось и кухонное, и барное, и столовое оборудование для банкетов, обедов и прочих мероприятий. Ванная была оборудована в обычной жилой комнате, метров тридцать квадратных, с двумя окнами во двор, вся, вместе с потолком, залепленная узорчатой плиткой. В центре комнаты, на невысоком постаменте, красовалась ванна с джакузи, окруженная простором со всех сторон. Просторная ванная - это было для меня в диковинку.
С его согласия мы устроились для переговоров на кухне, в барном отделении. На высоких табуретках. На фигурном столике появилась отродясь невиданная на российских прилавках текила, покрытая сверху донизу регалиями королевских дворов старого и нового света.
- Откуда эта штука? - не без интереса спросил я.
- Из Америки. Я недавно был там по закупкам, вот и приобрёл. Для нашей встречи. Между прочим, сто долларов обошлась.
- Так пусть постоит до праздника! Хоть до Нового года! Нам не к спеху.
- У меня каждый день праздник. Открывай.
Супруга как раз подала на блюде огромную, как мне показалось, варёную курицу, и оставила нас незамедлительно. На моём лице, видимо, отразились сомнения по поводу такого несоответствия.
- Зря переживаешь, - отреагировал Владимир Петрович, - ты вначале попробуй. Обалдеешь! Вот нож, отрезай...
Еда была по-праздничному восхитительна. Оказывается, скромнейшая супруга Владимира Петровича сумела удалить из курицы все кости до единой, приготовила её - не знаю, как, потом заполнила в ней все пустоты с помощью кулинарного, по-видимому, шприца, вкуснейшим фруктово- овощным фаршем. И тут мне стало окончательно ясно, что сижу я за ресторанным столом в одной из богатейших квартир стольного города Санкт-Петербурга. Неясно было только, зачем для меня организована такая заоблачная роскошь. Но тут Владимир напомнил:
- Кстати, про текилу тоже не стоит забывать. Наливай!
Я давно уже озирался в поисках на столе второго водочного стакана.
- А где он, - спросил я Владимира, - ваш стакан?
- Его нет, - очень просто сказал Владимир.
- Как это - нет стакана? - удивился я.
- А вот так. Причём, с того самого дня, когда ты избавил меня от вредной зависимости. Помнишь?
- Конечно, - вспомнил я, - как не помнить.
- Вот видишь... А я не просто помню. Я твои слова хорошо запомнил. Все до единого. И твоё задание, помнишь, домашнее, исполнил в точности. И всё на этом. Как рукой сняло. А ты не стесняйся, употребляй, а то я и текилу сейчас в раковину вылью.
Я почувствовал себя так, как чувствуют короли, сидящие на именинах. А Владимир разошёлся.
- Сколько я себя помню, - сообщил он, - я всегда торговал спортинвентарём. Фарцевал, естественно, по молодости, а ещё где взять было товар для перепродажи? Только у иностранцев. Страна наша если лыжи и предлагала, то это были не лыжи, а дрова.
- Помню, - согласился я, - такие лыжи, бывало, как натрёшь парафиновой свечкой, так с горки летишь - куда сам, куда ботинки.
- Точно... А я тогда работал на большом заводе председателем профсоюзного комитета. И получил я комплект спортинвентаря для подарков передовикам производства. Всё - западного изготовления. Помню, лыжи были «Фишер», с ботинками, с замками... Куртки всякие... В общем, у меня сил не было всё это имущество даром распространить, и потому я его продал. Своим же. Заводской верхушке. Сам их передовиками и назначил... Но не в этом главное. Когда посыпались на меня комиссии и проверки по поводу жалоб - я всех предъявил, кому продал, и никто меня ни словом, ни взглядом не подвёл. О деньгах упоминаний не было. Вот и прикинь - золотой был народ... А сейчас? Вор на воре. Да ты наливай, не стесняйся.
Мы засиделись за полночь. Наконец Владимир Петрович заговорил о главном.
- У такого как ты врача должны быть связи. Так вот, хочу с тобой проконсультироваться по одному вопросу... Понимаешь, год назад взял я на работу одну женщину... Директором магазина. С наилучшими рекомендациями. Даже к экстрасенсам водили - и те были не против. Просто, все «за». Ну, я и принял. А за полгода работы я от неё потерпел убытка на сто пятьдесят тысяч рублей. По всем отделам. И два велосипеда у неё украли, и одежду спортивную, и тренажёр вынесли, даже спортивное питание по нескольку тысяч за коробку всё вскрыли и попробовали. Свои, значит такое творят, у неё под носом. Ладно... Убыток для меня не такой уж большой, но ты понимаешь, в чём дело... Лицо я потерял перед поставщиками. Раньше мне и скидки, и преимущества, и лучший выбор... А теперь что? Другой подход, и только. Хоть лавки закрывай.
- Очень сочувствую. Чем помочь - пока не понимаю.
- Было бы неплохо посадить её ненадолго в тюрьму. Месяца на три-четыре. Да вот беда - статья её ни аресту, ни предварительному заключению не подлежит. Расследование идёт слишком медленно, потому она ходит и улыбается. А я в бешенстве. Причём, у меня нет желания сажать её надолго - пусть потом дело хоть развалится! Но она должна сидеть! Я бы посещал её, передачки бы ей приносил, выражал бы ей сочувствие... Сострадал бы её горю... Мне нужно посадить её за любые деньги. Что бы это ни стоило. Ты не возьмёшься подумать на эту тему?
- Возьмусь, - согласился я, - отчего не подумать? Вот интересно, любые деньги - это сколько?
- Ну, столько, сколько потребуют обстоятельства. Особенно можешь себя не ограничивать.
- Попытаюсь, - ответил я, - результат возможен через пару дней.
Потом мы долго прощались в основном из-за того, что кобель никак не хотел отпускать меня, требовал каких-то игр, хватал, например, мою перчатку и бегал с ней потом по всей квартире. Чтобы его догоняли. А ноги после текилы не так крепко держались на толстенном ковре, чтобы я мог соучаствовать в этих собачьих утехах, хотя голова была в совершенно ясном состоянии
Борис Францевич, учитывая предыдущую нашу беседу, оперативно принял информацию и дал предварительный ответ буквально на следующий день. Он принял меня не в городских апартаментах на улице Звёздной, а в загородном пентхаусе, на диване за кофейным столиком. Кофе он заваривал сам, а чашечки расставлять доверил мне. Естественно, кофейный ритуал состоялся после экскурсии по дому, который выглядел многократно пышнее предыдущих. Мы осмотрели вначале вход парадный и вход во внутренний пятиугольный дворик - всё так прекрасно и очень по-английски. Чистота и порядок. Первый этаж занимал огромный гардероб, столовая, бар с окном для подачи тарелок, туалеты, душ, ванная, а самое главное – зеркальный конференцзал человек на пятнадцать. Стены в зале были отделаны зеркалами с пола до потолка, а на фоне зеркал установлены были хрустальные шкафы, заполненные парадной, позолоченной посудой, вазами и всяческими, явно подарочными, статуэтками. Лестница на второй этаж, ступени и балясины который выдержаны были в дубовом стиле, сияла в свете хрустальных канделябров, а сам этаж был оборудован душем, ванными комнатами, несколькими спальнями и библиотекой. Я уже собирался выражать восторг, когда Борис Францевич остановил меня:
- Погоди, это ещё не всё.
Действительно, в углу стояла лестница поскромнее, но покрепче. Шеф двинулся первым, и открыл на самом верху простенькую дверь. Мы вошли внутрь. Шеф в кромешной темноте нашарил выключатель, и передо мной открылся замечательный банный комплекс под самой крышей, с бильярдом, парилкой, сауной и силовыми тренажёрами, вместительностью, то же самое, человек пятнадцать, не менее. Мы присели за банный столик.
- Ну вот, - спросил Шеф, - как тебе?
- Превосходно, что ещё сказать. Получается, у вас три этажа в этом доме?
- Получилось. Могло и не получиться. Понимаешь, тут в одной из квартир, оказывается, бандит хозяин оказался. Кто бы мог подумать. И вот, в один прекрасный день, приходят ко мне от него люди, с уважением с таким, при этом объясняют, что они про меня много слышали интересного, но, несмотря ни на какие факты, сообщают, что весь чердак они, то есть он, забирают себе. Полностью. И мой чердак, вот этот, в том числе. При этом моего согласия не требуется, а в случае несогласия будет конфликт. Я с ним пытался как-то договориться, причём, неоднократно - никак не удавалось. И вдруг однажды его арестовали. И поместили в спецприёмник. И долго разбирались по различным вопросам, пока он вдруг не погиб. При неясных обстоятельствах. Кто бы мог подумать... В расцвете сил... А баня - вот, досталась каждому из соседей. По-честному. И ты приходи. Только с девушками.
- Всенепременно, - согласился я.
- Тогда пойдём вниз. На кухню.
За тем самым кофе, который пришлось разогревать, поскольку никто за нами не ухаживал в связи с отсутствием посторонних, Борис Францевич прямо так и сказал:
- Докладываю, что вопрос с твоей девушкой решён положительно, она садится в КПЗ пока на три месяца. С течением времени по мере поступления абонентской платы срок продлевается автоматически.
- Как велик, - спросил я Шефа, - предполагается тариф абонентской платы?
- Семь тысяч долларов, - просто ответил Шеф. - Это будет первый платёж.
- Только по факту.
- Это сложно. Но допустимо. Сам подумай - столько деталей... Подбросить в багажник нечто недопустимое к перевозке... Арестовать... Протащить через суд... Наладить камеру... Сплошные трудности. Но вам решать. Как будет от вас отмашка, так и начнём.
- Аванс понадобится?
- Процентов тридцать. Это и будет как раз наподобие отмашки. А кто деньги передаст - ты, или он, или пошлёт кого-нибудь - значения не имеет.
- Я буду у него сегодня же, - сказал я и откланялся.
Всё свободное время я трудился у Владимира Петровича консультантом по спорттоварам. Потому он принял меня в рабочем кабинете, на Литейном, 57. Кабинет не был бронирован, но попасть к шефу можно было лишь пройдя сквозь нестройные ряды военизированной охраны. То есть, невозможно. Но мы встретились с ним, когда он, с сопровождающими его лицами, шёл смотреть на вновь поступившие товары в зал тяжёлой атлетики. После дружеских приветствий, я сообщил:
- Владимир Петрович, ваша просьба удовлетворена.
- Зайдите ко мне минут через пятнадцать, - пригласил он. А я подумал, что шёл в торговлю - попал в криминал. Который от меня уже никуда больше не денется. Или я от него. Если только не увернусь.
Шеф выглядел напряжённо. Я уже почувствовал - у него всегда было настроение одно и то же, как у добермана - тревожно-мнительное.
- Ну, - спросил он, - что там у вас?
- У нас порядок. Тюрьма готова.
- Почём?
- Семь тысяч за первые три месяца. Аванс тридцать процентов.
- Вы там, что, с ума посходили? Откуда такие цифры?
- Инфляция, сэр.
- Вы ей хотите создать идеальные условия?
- Самые обычные. Только чтобы не ударить в грязь лицом. А то будет потом народ жаловаться, что у нас тюрьмы плохие.
- Изверги вы, самые настоящие. С вами одни убытки. А почему ты не попытался цену сбить?
- Со мной у них простой разговор. Да, значит, да. А нет, значит - свободен. Представьте, только через суд протащить разрешение на заключение под стражу сколько стоит... всяческих усилий... Уж вы простите великодушно, дешевле никак. У меня других вариантов нету, выбор невелик. Могу вас вывести напрямую.
- Зачем мне напрямую?! А ты для чего? Сходил, уточнил, выяснил - и то спасибо. Ты доложил, я понял. Пока воздержусь. Подумаю. Но раз ты такой специалист, то у меня к тебе есть ещё одна проблема...
Владимир Петрович нажал кнопку.
- Пригласите Сергея Владимировича...
Вскоре пришёл Серёга в аналогичном Шефу настроении: весь красный, в белых пятнах. Шеф взглянул на него с некоторым раздражением и повёл такую речь:
- Хочу сообщить вам, доктор, что Сергей Владимирович, основной мой, казалось бы, защитник, полгода уже не может решить одну простую проблему. Тут у меня работал тоже защитник, другой. Охранник. Нагадил мне как мог. Дочь мою имел, как хотел, потом отбросил за ненадобностью. Машину мою же разбил в хлам, не платит. Штангу мою таскал, спортивным питанием пользовался как личной собственностью. А Сергей Владимирович никак не может с ним разобраться. Что такое, Сергей Владимирович? Вам трудно побить нехорошего человека?
- Есть проблемы... Он в Колпино имеет охранную структуру, сам ходит с двумя охранниками и собакой. Что делать... Вот выжидаю.
- Сказал бы, что нет, не могу! Что же вы мне, Сергей Владимирович, голову морочите! Зарплату получаете исправно! Вот пришёл простой врач, у него столько связей, что вам не снилось. Передайте доктору личное дело этого... вашего охранника. Вы должны его наизусть знать.
Серёга вынул тонкую папку, передал её мне с явным недовольством.
- Уточните, доктор, что можно сделать в этом направлении.
- Обязательно.
А когда мы покинули кабинет, Сергей пробормотал:
- Ни в коем случае.
- Почему это?
- Не надо бы тебе туда соваться.
- Так ведь он мужик нехороший! Девушкой попользовался, машиной попользовался, проклятый расхититель социалистической собственности.
- Нет, нет. Не советую.
- А сам ты что обещал?
- Ну, я это я... И обещать приходится... Главное, порядок блюсти. Сам понимаешь. Вот ты и прикинь. Дочка его тоже... не сказать, конечно, что пробу ставить негде,.. но так,.. около того... И машину они вместе раздолбали, не пойми кто... Тут думать надо.
«Тут думай, не думай, - сообразил я, - а снял ты, Серега, с охранника денежки, и с шефа тоже. Вот и отрабатываешь.»
И всё мне ясно стало теперь. Чтобы усидеть в оркестре, придётся имитировать полезную деятельность. Тем более, что наши встречи с Борисом Францевичем стали принимать регулярный характер. Он так и сказал однажды:
- Знаешь, когда тебя долго не вижу, постепенно начинаю себя плохо чувствовать.
- Потому я здесь, - ответил я со всей любезностью, - и очень хотел бы посоветоваться с вами ещё по одному вопросу.
- Превосходно. Прекрасно. Замечательно. Проходите. Располагайтесь. Рассказывайте.
- Да вот какая беда... Шефа моего опять обижают.
- Что же это он у вас такой обидчивый?
- Сам удивляюсь. Потому, наверное, что он очень скромный. Большое внимание уделяет людям. В конце концов, торгует он народным спортинвентарём, не водкой палёной...
- Действительно. Просто святой. Вот только скуповат. Оттуда и все его проблемы.
- Борис Францевич, он насчёт тюрьмы не поскупился, он призадумался. И сразу вас зауважал. Понял, что вы слов на ветер не говорите. Раз вы сказали – тюрьма, значит, тюрьма будет. А кому – покажет время.
- Почему ты меня с ним не познакомишь?
- Думаю, с течением времени. Я вот привёз вам личное дело очередного хулигана, который Владимира Петровича огорчил до крайней степени.
- Что он сотворил? - спросил Борис Францевич, задумчиво листая малообъёмный документ.
- Так, ничего особенного. На дочке не женится, хотя имеет к тому все основания. В соответствии со всеми нормами человеческого этикета.
- А что, побьют его, так женится?
- Ну, смотря как побьют. Еще за ним кое-что… Растрата, автокатастрофа на принадлежащем Шефу автомобиле. Так по мелочи и набегает.
- Что же, Владимир Петрович ранее ни к кому с таким вопросом не обращался?
- Обращался. Ему служит некий инспектор уголовного розыска. Возможно, бывший. Возможно, слуга двух господ. Тянет с этим делом время. Полгода уже.
- Ментов бывших не бывает. Впрочем, посмотрим. Возьми это дело и отвези его сам, никому не доверяя, по адресу… А в конце этой улицы увидишь гаражи. Много гаражей. Пройдешь три ряда, а четвёртый до конца, в сторону рощи. Найдёшь бокс сто тридцать восемь, тебя там примут. Действуй.
Дорогой длинною да ночкой тёмною добрался я до указанного места, где темноту разрывала единственная гаражная лампочка. Встретили меня простые люди, лиц которых разглядеть было невозможно, однако, беседа была краткой, но дружеской.
- О-о, - заявил предводитель, - всю канцелярию доставил. Это по-взрослому. Так и у нас всё по-взрослому. Мы поначалу каждую буковку проверим. А потом, если ничего не помешает, извините. Если вдруг он погибнет – не взыщите. Уж тут как получится.
- Как я вас понимаю, - вздохнул я, - только моего клиента не убивайте. Он скуповат, но деньги выдаст.
- Это само собой. Тут уж мы воздержимся.
- Тогда всё у меня. Контакт через БФ.
- Ясно.
Я выбирался, когда уже совсем стемнело. Серьёзное было местечко, не дай Бог здесь ещё появиться. Ибо никто, похоже, никого не убьёт. Серёга не допустит. Поскольку деньги за охрану получены вперед.
Прошло несколько томительных денёчков. Владимир Петрович и Серёга время от времени поглядывали на меня всяк по-разному, кто с тревогой, кто с надеждой до тех пор, пока Борис Францевич не вызвал меня на беседу.
В баре на Звёздной он, какой-то сумрачный, как мне показалось, поставил на стол бутылку итальянского с подсохшими пирожными и, без лишней театральщины, хотя с бокалом в руке, подвёл меня к окну на шестнадцатом этаже.
- Смотри, видишь ту калитку в железном заборе?
- Вижу, - ответил я, - как не видеть?
- Так вот. Ещё пару лет назад любил я вечерком прогуляться по нашей центральной улице. Как вдруг стал я замечать, что, по моему возвращению, народ стал возле этой калитки собираться. И на меня поглядывают. Так, будто ждут, когда я пьяный вернусь. Мне казалось, определяют моё самочувствие. А я не знал - кто такие, зачем, почему, не преувеличиваю ли я ... Меня это очень беспокоило - мало ли кому я дорогу перешёл. Или ошибаюсь... И вот, ты понимаешь... Был у меня приятель, бывший милицейский работник - на меня был похож, ну, просто копия. И шапчонка такая же, и пальтишко...И захаживал ко мне частенько. Выпивать любил, ничего не скажешь. Значит, пришёл он ко мне однажды, выпил, как положено, и до темноты засиделся. А когда уходил - избили его здесь, до полусмерти. Я смотрел, но было плохо видно - то ли есть драка, то ли нету. Лампочка не горела. Так я ничего и не понял. А он в больнице умер, ничего не сказал. Вот и прикинь. Как-то тихо стало. И лампочка горит...
- А вы не разбирались с этим делом?
- Нет, как-то не разбирался. Да и сам был не в курсе событий. Вот так.
- Да, - сказал я, - интересно. А по моему вопросу как дело обстоит?
- Ну, что, затормозилось твоё дело.
- Что случилось? - спросил я, хоть и не сомневался в подобном развитии событий.
- Нехорошая ситуация, - пристально разглядывал меня Борис Францевич. - Хулиган твой под контролем. Причём, под контролем МВД. И к нему теперь просто так не подберёшься. Потому, что маячок на него поставлен, как на лицо, на которое возможно нападение. И с чьей стороны, уже отмечено. Короче, под защитой он со всех сторон. Не взять его по-простому, найдут и поймают.
Я был частично озадачен.
- Кто бы это мог быть, который так поступает? Может, сам он так сделал, когда охранную фирму организовывал?
- Да вряд ли. Охранников никто не охраняет. А вот, ты говорил, у вас там мент бывший служит, так?
- Так.
- Так знай, что бывших ментов не бывает. Это он. А дело, знаешь, в каком состоянии?
- Откуда мне знать...
- Эти ребята подумали, что ты их просто подставил. И для начала решили тебя убить. Как ты на это смотришь?
- Отрицательно. Тем более, не за что. Как я мог про этот маячок знать хоть что-нибудь? Может, встречу с ними назначить?
- Стрелку забить? Не стоит. Я и так уже всё им сказал. Что ты абсолютно свой человек, ты не мог так сделать, и я полностью за тебя ручаюсь. Успокойся.
- Я потому спокоен, что в вас я не сомневаюсь и никогда не сомневался.
- Тогда ты меня с шефом твоим познакомь. Ну, если получится.
- Я постараюсь. Но некоторые дела он напрямую решать не будет.
- Само собой.
Ещё в тот вечер мы поговорили о болезнях, о спортивном бизнесе, и о прочем. Я припозднился, вышел с лёгким запахом, беспрепятственно миновал калитку, над которой поскрипывала арматурой одинокая неяркая лампочка. Через неделю Борис Францевич и Владимир Петрович мирно шли рядышком по аллеям Павловского парка, а мы - это четыре телохранителя Владимирова и я один, в качестве сопровождающего лица Бориса Францевича шли за ними поодаль, чтобы не услышать лишнего. Один я знал чаяния обоих шефов - ВП будет жаловаться на обидчиков, а БФ будет рекламировать свой именной фонд - хранилище чужих денег. Так или иначе, оба они отстали от меня на некоторое время с их глупыми поручениями. Серёга, мент, почему-то быстро уволился из розничной торговли, так быстро, что забыл со мной проститься. И я забыл, поскольку Борис Францевич познакомил меня со своим личным врачом, кардиологом, доктором медицинских наук Оленькой Симоновой. Передавая мне её из рук в руки, после дружеских приветствий, он отвёл меня чуть подальше и тихо сообщил:
- Только между нами: мы с ней спали, причём, неоднократно. Я тебе как другу говорю, не хочу, чтобы ты со стороны узнал.
- Вас понял, - ответил я.
Ольга была вполне хороша собой, хоть и слегка в возрасте. Речь она повела в сторону практицизма:
- Я распространяю БАДы. Будешь помогать?
- Не знаю. Нет, наверное. Но мне сообщили, что ты доктор наук. Профессорша. Какие могут быть БАДы? Это же полная научная недоказанность. Плюс неточность в изготовлении.
- Всё не так. Точность и доказанность достаточная. У меня докторская на эту тему. У нас, в Алмазова, новые теории есть, новые точки зрения. Например, тех, кто шунтирует коронарные сосуды, у нас называют водопроводчиками. Потому, что кровообращение восстанавливают, а главную причину не устраняют.
- Какую?
- Воспаление сосудистой стенки! Оно вызывается излишком сахара в крови, которое вызывает повреждение и воспаление сосудистой стенки, на которое уже откладывается холестерин. А воспаление останавливается БАДами, чтоб ты знал.
- А как насчёт того, чтобы снизить уровень холестерина?
- Ты что, собираешься жрать статины?!
- Нет, пока что...
- Конечно, твой выбор, но у статинов большой побочный вред, не забывай. Кстати, у японцев, у эскимосов, у наших северных народов такой высокий холестерин, в связи с диетой, что того гляди из ушей потечёт, а вот атеросклероза нет, понял?
- Думаешь, они БАДы кушают?
- Возможно. С пищей употребляют. У них качественная пища, понимаешь?
- Особенно, у эвенков.
- Почему нет? Они, когда оленя скушают, а когда и красную рыбу поедят, с икоркой. А зелень всякую им в магазин привозят.
- Да уж... Но БАДами торговать...
- Ниже твоего достоинства?
- Потому, что сомнительно. Знаешь, меня фирма одна звала, сеном торговать. «Гербалайф» называется. Звали по-честному, давали две цены. Потому, что у меня медицинское есть образование и ещё литературное.
- И ты что? Отказался?
- Нет. Им я сделал встречное предложение. Я так сказал - если хотите, чтобы я на вас работал - платите, сколько обещали, тогда я против вас не буду агитировать. А если платить не будете, считайте, пропало ваше дело. Ибо, говорю я, вы сколько с народа требуете - сто долларов за курс лечения. За что? За сено? И так народу есть нечего, а вы его на траву переводите. Они объясняют - то ж не простая трава, а тибетская. А я говорю - хрен вас заставишь на Тибет ехать, траву косить. Здешняя она, тутошняя!
- И чем кончилось?
- Сказали, подумают. До сих пор так и думают. Только развалились совсем. Напрасно. Соглашаться надо было. Впрочем, народ сам всё раскусил. Хотя, я очень активно агитировал против всех этих БАДов. Моя заслуга.
- А ты не мог бы угомониться? Хоть на некоторое время.
- А смысл? Обоснуй.
- Представь себе. Я покупаю на свои деньги, с участием некоей фирмы лучшие БАДы, за которые несу научную ответственность. Естественно, по минимальной цене. Потом их распространяют спецагенты. Они отчитываются перед фирмой за торговлю. Фирма платит мне сумму, в зависимости от уровня продаж. Получается пассивный доход. Ясно?
- Большой?
- Достаточный.
- Помогать будешь?
- Нет пока.
- А во Францию на что поедем?
- В какую Францию?
- В европейскую. У меня там дочка Татьяна и внук Максимилиан.
- Во как. Живут там постоянно?
- Ещё как живут! Танюша во Франции с шестнадцати лет. Заочно окончила питерскую консерваторию, работает на телевидении.
- На каком?
- Ясно на французском, не на пятом же канале... Она там оформлена председателем жюри по поиску французских же музыкальных талантов.
- Ты смотри... А кто она сама?
- Как кто? Дочурка.
- Играет на чём? На каком инструменте?
- Фортепиано.
- Да, представляю. А кто у нас муж? У Танечки.
- Да ты обалдеешь, если узнаешь.
- Ну, говори.
- Он у неё правнук Аль Капоне, как тебе?
- Кого, того самого, что ли?
- А то кого же?
- Ну, вы нашли родственника... Изверг, небось?
- Нет, наоборот. Ангел. Потому и развелись. Что поделать - любвеобильный. Красавчик. Зовут - Пастер. А знаешь, кем работает?
- Ну, откуда мне знать, госпожа профессор...
- Генеральный директор французского регионального отделения скоростных железнодорожных путей.
- И развелись?
- Татьяне уже деваться было некуда. Стыдоба сплошная. Такую каракатицу нашёл... Старше себя...
- Француз есть кто - шерше ля фам. Вы на что рассчитывали? Он ей помогает хоть... Ну, Тане?
- Нашёл, что спросить. Это Таня ему сейчас помогает.
- Ты смотри...
- Да, у него сейчас алименты очертенные. Да ещё за съёмную квартиру платить... Любовницу поддерживать - тяжело.
- Так что, Таня этого самого Пастера из дома выжила?
- Не из дома, а из родового замка! Ну, небольшой такой у него был замок. Но родовой!
- Так ведь он, Пастер этот, теперь, небось, переживает!
- Его проблемы. Он так и рассуждает: как это может простая русская девушка высадить меня, чистого француза, из конкретно моего замка, в котором до седьмого колена жили мои родственники? А Таня говорит ему, что он может посещать свой замок в любое, заранее согласованное время. А замок как был родовым, так родовым и останется, поскольку принадлежать будет его родному сыну Максимилиану.
- Таня сама до этого додумалась или помог кто-нибудь?
- Конечно, как без помощи. Помог ей Великий Национальный Еврейский конгресс. Чисто юридически. Пришли к Пастеру на работу люди и попросили, чтобы он жену оставил в покое. И тишина... Пастер до сих пор считает, что не надо было ему связываться с русской девушкой. Но в гости ходит.
- Великий народ, ничего не скажешь...
Наш разговор, который оказался таким длинным, мы с Ольгой начали летним днём, на скамейке у памятника Кирову, продолжили в парке 9 января, когда я сидел на берёзовом пеньке, а Олечка устроилась у меня на коленях. Вечерело.
- Пожалуйста, - попросил я профессоршу, - расскажи мне про Пастера. Как же он с таким прошлым да с таким будущим? И это что же такое во Франции происходит с уважаемыми людьми! Женщины дворцов лишают!
- Ну вот, слушай. Когда Аль Капоне сел в тюрьму, оказалось, надолго, его влияние ослабло, и братьям его время от времени приходилось либо воевать, либо эмигрировать. А когда он умер, обстановка ухудшилась, родители Пастера покинули Штаты одними из последних. Пастеру не так давно позвонили из Америки, кстати, в Россию, где он тогда находился, и с грустью сообщили, что его наследства больше нет, и в Штатах ему делать нечего, а если он там вдруг появится, то наследники будут огорчены до самой крайней степени. И вот Пастер во Франции, воюет только с женщинами, и то безуспешно. А денежки его в США...
- Ну, - сказал я, - после такой информации, остаётся что?
- Точно, - отреагировала Ольга, - сейчас мы едем ко мне, потому что у меня немного есть анисовой настойки.
- Почему анисовой?
- Потому, что во Франции её все пьют.
- Тогда поехали.
На Парнасе, на пушистом ковре в одной из комнат её квартиры, мы заехали так далеко, что Оля заявила:
- Значит так. Едем в Марсель. Тебе там должно понравиться. А дальше видно будет.
- Что будет видно?
- Ну, там посмотрим.
- Ты мне вначале расскажи, как оно там...
- В Марселе? Неплохо... Идёшь, например, по брусчатке, а ей две тысячи лет, можешь себе представить?
- Ну, что такого... У нас во дворе булыган валяется, так ему, говорят, миллиона полтора.
- Это не то. Там история на каждом шагу.
- Я ж не историк. Расскажи, как жизнь там протекает.
- Очень интересно. Правда, летом там жарковато. Градусов сорок пять. Одни арабы ходят, больше никого. Ну, к Лазурному берегу вообще не подойти. Народ вповалку лежит, вообще, друг на друге. К морю не подойти совершенно. Помимо того, надо всем этим витает густой запах мочи, не каждый привыкает.
- Да уж... А дальше?
- Дальше - больше. Чтобы искупаться, надо ехать на автобусе часа четыре от города - тогда к морю подойдёшь, это уже гарантия.
- Ну... Неплохо...
- Но самое интересное - там есть закрытые вип-клубы. Тебя Пастер туда поведёт. А меня уже водил.
- Олечка, для меня вип-клуб, боюсь, сразу будет тяжеловато. Мало того, что языков не знаю, так и темы себе не представляю. Не догадываюсь, о чём они там разговаривают.
- Не пойдёшь, так и не узнаешь. При мне, знаешь, о чём они беседовали? Три часа подряд они рассуждали, каким образом надо приготовить телячью ногу так, чтобы она потом во рту таяла.
- Бедный Пастер...
- Нисколько он не бедный.
- В том смысле, что повернуться можно от таких разговоров. Да, Франция - серьёзная страна. Там думать надо.
- А я тебя с Пастером познакомлю, не возражаешь?
- Как он по-русски?
- Более-менее.
- Тогда давай.
- Вначале я его подготовлю. Потом по Скайпу поговорите, ладно?
- Очень хорошо.
На следующий день Оля потащила меня в свой институт, где меня облепили кардиодатчиками и заставили ходить в таком виде сутки. Потом сделали УЗИ, прочие необходимые анализы, после чего профессор Оля провозгласила:
- Итак, молодой человек, ваш диагноз звучит таким образом, что жить вы будете. А вот как вы будете жить - это медицине совершенно неизвестно, похоже, как вы устроитесь, так и получится. По крайней мере, посетить солнечную Францию, в частности, город Марсель, никаких противопоказаний у вас не имеется. Вам ясно?
- Ясно.
- Готовьтесь.
Ну так, так пусть будет так. И я быстро направил свои стопы на улицу Звёздную, к Борису Францевичу.
- У вашей Олечки, - сообщил я, сидя за барным столиком, - есть интереснейший бывший тесть, о котором вы, я полагаю, не могли не слышать.
- Не мог, - подтвердил Борис Францевич, - они, я вспоминаю, были в скверных отношениях.
- Теперь примирились. Во всяком случае, контакты восстановлены. До такой степени, что Оля на днях собирается нас познакомить - меня и Пастера. Виртуально, через Скайп.
- Прекрасно.
- Но я не представляю, о чём с ним можно говорить. Решил спросить вас, поскольку, как вы, возможно, знаете, что Пастер лишился прадедушкиного наследства.
- Безусловно.
- Как же, в таком случае, помочь бедному французскому мальчугану, и есть ли у нас такие возможности?
- Ну, почему нет? Есть... Я бы по его вопросу в Америку бы послал четырёх человечков.
- Адвокатов?
- Да. Такие адвокаты, что оторви и выбрось. Но вопрос решить они способны. В нашу пользу. Но ребёнку его, по нашим расчётам, можно было бы положить в банк пару миллионов долларов.
- Что вам помешало?
- Не хочет он в Россию переезжать. А во Франции его найдут и ликвидируют.
- А в России, что, не найдут?
- Нет. Не потому, что Россия больше Франции, а потому, что наши спецслужбы и их мафиози состоят в наилучших отношениях. Прикроют. Так что, вряд ли он согласится, но поговорить с ним следует. Мало ли что.
«Хоть что-то, - подумал я, - не про телячью же ногу мне с ним разговаривать...».
Однако, когда вспыхнул голубой экран и на панели воссияло французское рыцарское жильё, по которому из угла в угол скакал по-французски Максимилиан, талантливый и юный, за которым гонялась французская собачка, не умеющая исполнять ни единой команды, когда шум и лай утихли, когда первыми приступили к разговорам мама и дочка, а мы с Пастером расселись скромно по углам каждый своего дивана, тогда внезапно, как бы случайно, совершенно незаметно, негромко, можно сказать, слегка тревожно, вполголоса, прозвучала фраза: «Мама, ты знаешь, что он не еврей?». Трогательные улыбки в мой адрес мелькнули и погасли, ответа и дальнейших комментариев не последовало.
Наконец, дамы разошлись по домашним делам, а мы с Пастером остались в четыре глаза.
- Привет, - сказал он по-русски довольно грамотно. - Что нового?
- Салют! - ответил я. - Вив ля Франс!
- Вив ля Рюс! - откликнулся Пастер.
- Храни её Христос! Божьей милостию, на ваших автомобилях ездим, да ещё сами их и собираем. Вот только без «Мистралей» ваших скучновато. Не на чем десантников возить.
- Почему не заказываете? Мы разве против? Ну, первый блин комом, а в дальнейшем всё получится.
- Мы все тогда будем очень рады. А ты повлияй там, может, оно и с места сдвинется. Только условия, похоже, иные будут. Утром «Мистрали», вечером деньги.
- Наши без аванса не работают.
- Аванс получите в Египте, какие проблемы...
Пастер слегка улыбнулся.
- Ты почему такой грустный? - спросил я. - Выглядишь как Ален Делон, а почему-то не в настроении. Я на твоём месте плясал бы сейчас до потолка.
- У нас, в Европе, мужчины, бывает, плачут. Один раз в жизни. Это когда разводятся.
- Какие вы, европейцы, нежные. В России по нескольку раз мужики разводятся, да и то не плачут. Тем более, сын у тебя во дворце остаётся, хозяин, значит. Решит он твои проблемы по справедливости. Потому, что с сыном развода не бывает.
- Это когда ещё будет.
- Мне кажется, что ты свои многие дела запустил совершенно в беспорядок. Благодаря своей романтичности, утончённости... Витал в эмпиреях. Все мы, мужчины, там витаем. Зато женщины нас потом благополучно приземляют. Что делать - шерше ля фам.
- Это у вас так говорят, - возразил Пастер, - у нас теперь всё по-другому. У нас считается, что главное - любовь, а в кого ты влюбился - уже значения не имеет.
- Хоть в двоих, хоть в троих - ясное дело. Большая любовь - большие последствия, следовательно, большие потери. Потому, что русская женщина, даже если она еврейка, ничего подобного не потерпит.
- Это я поздно сообразил.
- А я что, рано, что ли?! У меня жена была вообще коммунистка!
- Да что ты...
- Ещё какая! Да ещё предводительница! Каждый день на собрании! Всё агитация, агитация, агитация - как бы выйти на работу в выходной и отработать за бесплатно в пользу бедных афроамериканцев.
- Ужас...
- Какой там ужас... Ты развёлся, грустный стал. Я развёлся, стал радостный. Другая жизнь! Другие перспективы, но всё поэтапно! Я что тебе хочу сказать - любое положение можно сделать выигрышным.
- У тебя есть предложение?
- Да!
- Я слушаю.
- Слушай и запоминай: у тебя всё в порядке. Ты ничего не потерял, и никто от тебя не ушёл. Все твои родные и близкие живы и здоровы, все они тебя любят. Как могут.
- Хорошо, если так.
- Идём дальше. Ищем варианты. Можно, например, поменять обстановку. Пока уехать из региона, чтобы решить, кто тебе ближе и нужнее. Можно жить как жил. Можно жить поярче или поскромнее. В любом случае всё решится само собой, и ты однажды проснёшься счастливым. Причём, без всякой посторонней помощи. Кстати, довольно скоро. Но ситуацию создал ты, так не грусти, а прилагай усилия.
- Ну, хорошо... - сказал Пастер не слишком уверенно.
- А мы тебя хотели бы развлечь.
- Вы это кто?
- Группа товарищей из Санкт-Петербурга. Можно сказать, юристы.
- Чем могу быть полезен?
- Нет же! Это они могут быть полезны! Не знаю, насколько это большой секрет, но им в некоторой степени известно, что ваш прадедушка оставил вам некоторое наследство, а вы его до сих пор не получили. Нехорошо. Такую ситуацию следовало бы исправить.
- Каким образом? Меня американские товарищи в Штатах просили не появляться. Они считают, что вопрос с моим наследством закрыт навечно.
- Так надо им объяснить, что они ошибаются! А в Америку ехать тебе вообще не понадобится. Сами съездят. На месте разберутся. А народ они простой, работящий, причём, пулям не кланяются совершенно. Специалисты. Вначале, конечно, понадобится консилиум. Распределение обязанностей сторон. Договор. Инструктаж. И - вперёд! Ты получаешь сумму, не менее двух миллионов долларов. При всём, при том, что Россия тебе даёт везде и повсюду зелёный свет. Случись что, в смысле - возникнет тревожная обстановка - у нас не найдут никогда. Знаешь, почему?
- Приблизительно.
- Наши с вашими в большой дружбе, если иметь в виду спецслужбы.
Паскаль задумался, но ненадолго.
- Ты знаешь, - сказал он, - поступали ко мне подобные предложения.
- И что ты отвечал?
- Отвечал, что не нужны мне два миллиона, когда там сотнями пахнет. Хотя, работа дорогая, понятно, дешевле никто не берётся. А мне шум не нужен, который, естественно, поднимется вокруг моей персоны. И во Франции я не спрячусь. А зачем мне в Россию переезжать, когда я здесь неплохо обеспечен? Так что, игра не стоит свечек. Воздержусь я от такого варианта.
- Да, Пастер, ты меня обрадовал. Молодец, всем нам пример. Приятно слышать такие рассуждения. Считай, мы ни о чём с тобой не говорили. Я очень надеюсь встретиться с тобой и с твоей прекрасной семьёй здесь, в Питере, чтобы обсудить другие, более близкие нам темы.
- А я жду тебя в Марселе.
- Ты понимаешь, брат, с Марселем у меня заминка может получиться.
- В чём дело?
- Меня Ольга, конечно, приглашает, но я никак не пойму, какие у неё там обстоятельства. Во Франции. Раз она там живёт официально, значит, она официально замужем. Следовательно, у неё есть муж. Их отношения мне неизвестны. В любом случае, я есть кто? Второй муж либо запасной вариант. А если основной вариант начнёт права качать, то есть, паспортом трясти, так я, что, Ален Делон что ли... Шум будет - криминал раскроется. И я могу загреметь, и Ольга, да ещё в разные камеры - нехорошо. Главное, мне еврейский национальный конгресс не поможет.
- Почему?
- Я не еврей. Я - колеблющийся.
- О-о, тогда дело плохо. Тут думать надо.
- Французский легион ничем не поможет?
- Что ты, там совсем тяжёлая обстановка.
- Беда, брат. Значит, только Россия.
- Брат, - сказал Пастер, - всё у нас получится.
- До скорой встречи, брат!
В ту осень, однако, брат не приехал, а приехала его семья, будущая или бывшая, неясно, в составе Тани, Олиной дочки, Максимилиана, сына Тани и Пастера, и собаки по имени Жан. Вся компания остановилась на даче бывшего Олиного мужа, ныне влюблённого в новую молодую жену Свету. Молодожёны ничего вокруг не замечали, кроме самих себя, потому в доме командовала Таня, как во Франции. Когда мы с Ольгой явились к ним в гости, первым делом оценили превосходный участок в лесу, на берегу большого озера, немолодой бревенчатый дом, рядом с которым живописно выглядел наш автомобиль, тёмный баклажан, тоже не очень молодой. В гостиной, оклеенной обоями поверх брёвен, стояло обшарпанное фортепиано, которое, по-видимому, доченька Танюша истрепала ещё в глубоком детстве. И на эту самую дачу я доставил свою, потёртую же трубу, на которой периодически играл в народном коллективе, который однажды произвёл меня в лауреаты 2-го Всесоюзного смотра-конкурса исполнителей на духовых инструментах. Труба-то Бог с ней, но, главное, в том же футляре, я привёз показать Танюше ноты Адажио, сочинённого лично для собственноручно поставленного спектакля светлой памяти Габриеля Г. Маркеса. Но дамы общались, ужин готовился, а мы с другом Максимилианом, прекрасным молодым человеком тринадцати лет от роду, пошли в лес, накормили комаров, искупались в озере, потом двинулись к соседней школе. Это была школа олимпийского резерва. Вся новенькая, свежеобрезиненная на цветных беговых дорожках, разлинованная соответствующими спортплощадками. Тут уж я маху не дал, а взял Максимилиана за руку и провёл его на футбольную площадку, где ранее заметил несколько мячей. Никто нас не остановил, ни охрана, ни прислуга. Максимилиан был в восторге.
- У нас тоже есть такие школы, - сообщил он, - но так вот просто ни за что бы не пустили. Только по расписанию. Если нет тебя в расписании - нет тебя в школе.
- Ты в России, - ответил я словами песни на английском, поскольку никогда не знал французского, - ты в России теперь, дружок...
Максимилиан засмеялся и стал на ворота. Я с трудом закатал ему пару голов - ещё бы, он был, во-первых, француз, а во-вторых, я был в сандалиях на босу ногу, а он, всё-таки, в кроссовках. Потом мы занялись обводкой один на один, это когда нападающий с мячом обходит защитника и потом забивает гол в пустые ворота. Такая технология мне удавалась с очень большим трудом, да и то лишь только в том случае, когда я хватал Максю за трусы или футболку, поскольку иного способа затормозить юного француза перед воротами с неминуемым голом мне не представлялось, хотя молодая Франция после каждого такого вмешательства в футбольный процесс начинала надо мною от чистого сердца хохотать. По той или иной причине, мы перебрались на баскетбольную площадку, где несколько высокорослых мальчишек гоняли мяч и стреляли по корзинам. Максимилиан встроился в игру как штопор в масло, а когда снял с рук и забил несколько мячей, подбежал ко мне и шепнул на ухо:
- Мазилы…
Игра продолжалась, правда, без моего участия, до тех пор, пока я не увидел за забором, состоящим из металлических прутьев, Олю, Таню и собаку Жана, не допущенного к участию в спортивных состязаниях. Они махали нам, кто руками, кто хвостом, призывая окончить игры и следовать к ужину. Молодой Пастер оставил поле с видом явного победителя.
Однако, настало нам с Танечкой, победившей всю Францию по фортепиано, время заняться собственной темой. То есть, музыкой. Ещё бы мне было не волноваться, когда мне лично, тем более, моему музыкальному произведению уделяет внимание совершенно изысканная, блистательная во всех отношениях русскоговорящая француженка, покорительница всех сердец, которые хотя бы слегка затронула музыка.
Адажио сложилось из двух частей, за несколько лет до нашей встречи, под влиянием сразу двух гениев: естественно, самого Альбинони и ещё Габриеля Маркеса. Ну, так уж вышло. И труба у меня была французская, маленькая, но горластая, фирмы «Кондуктор». Мундштук был тоже фирменный – «Марцинкевич», США. Его мне привёз с гастролей первый трубач цирка и мюзик-холла одновременно Коля Соловьёв, продал за хорошую сумму, а потом пытался выкупить обратно в связи с его, мундштука, как оказалось, высоким музыкальным качеством.



Пришлось объяснить моему другу, что я мундштуками не торгую вообще и подобный бизнес отрицаю. На том условии, что «Марцинкевич» никогда не покинет ствол моей трубы, только если, разве что, мне не понадобится вдруг её прочистить, мы крайний раз шлёпнули по рукам.
Танечка подвела меня к облезлому фортепиано, озабоченно подняла крышку.
- Надеюсь, - сказала она, - инструмент тебя не слишком огорчит.
- Нет, - ответил я, - не слишком.
- Клавиши у него не все на месте, потому, ты уж не взыщи, буду выбирать из тех, что остались.
У меня камень с души свалился – страшновато было отчитываться перед французской знаменитостью, блистающей на мировом инструменте.
- Дай мне «до», - попросил я, а сам, как положено, исполнил «си-бемоль».
- Меня устраивает, - сказала Таня. – Играй, слушаю.
Я заиграл от всей души и чистого сердца. На пятый раз у меня получилось так, как мне бы хотелось, несмотря даже на то, что Максимилиан строил мне всяческие европейские физиономии. Танюша, как ей показалось, навела в доме дисциплину и порядок, а потом распорядилась:
- Играем, играем! С первой цифры, два пустых такта…
Пошёл аккомпанемент. Но тут же кто-то так дико взвыл, что в музыке опять наступила вынужденная пауза. Как выяснилось, это был собака Жан. Он, оказывается, пролез под столом, взгромоздился на табуретку, поставил передние лапы прямо на скатерть и взвыл хоть и по дикому, но вполне прилично для первого участия в международном коллективе. Максимилиан закатывался со смеху. Можно было подумать так, что уж не его ли это была музыкальная затея. Но когда присутствующие насмеялись вдоволь, оказалось, что наступила темнота, соседи улеглись на ночь, голос трубы стал неактуален. Танюша на прощание сказала:
- Мне мелодия очень понравилась. Но надо её сыграть многократно, раз сто, чтобы вжиться, раствориться в ней. Сегодня не успеваем.
- Прекрасно, - ответил я, - давай продолжим в следующий раз.
- Хорошо. Но то, что ты сочинил, достаточно интересно. Мне понравилось.
- Не ожидала?
- Скорее, как ты вынул трубу, я уже всего могла ожидать.
- Если нравится тебе, так мне и подавно...
Но до музыки у нас больше не дошло. На следующий день мы с Максимилианом поехали на Невский проспект и там купили в одном из сверхфешенебельных спортивных бутиков такие спортивные трусищи, ниже колен, необходимого цвета и фасона, как будто бы на вырост, которые мама в жизни бы не купила, что нам с ним пришлось возвращаться на баскетбольную площадку и там играть всё наше свободное время. А вечером мы простились. Танечка и Максимилиан удалились во Францию, город Марсель, родовой замок Аль Капоне. Туда же вскоре переместилась и Ольга, один я остался, да остался ещё шеф, Борис Францевич, поскольку мы с ним и Франция оказались малоконгруэнтны. Правда, лист нотной бумаги с записью адажио моего сочинения тоже остался на память о тех днях ранней питерской осени.
Илюха Киселёв, автослесарь-надомник, возник как чёрт из преисподней, весь в дыму и копоти. Мы жили с ним в одном доме, с разных концов, но ранее ни по каким вопросам не пересекались. Глядя на него, желания беседовать с ним не возникало. На его молодом, но обрюзгшем лице было ясно выражено, что характер у него выдержанный, скверный, а облик стабильный, аморальный. Во всяком случае, никакими печатями добродетели его чело отмечено не было. Но со мной он заговорил однажды крайне доброжелательно.
- Эй, хозяин! – окликнул он меня однажды. – Куда смотришь, ты сюда смотри! Не видишь – тут твоя машина стоит. А вот ключи, можешь радоваться.
Он указал мне на более-менее приличный «Форд», попыхивающий голубым дымком из глушителя.
- Зачем мне радоваться, дорогой, - спросил я, - когда у меня уже одна машина есть?
- Э-э, не понимаешь. Одна машина – хорошо, две машины – совсем здорово! Одна - в ремонте, другая - в работе. Давай, прокатимся. За руль садись! Давай, живее, ты же видишь - человеку холодно!
Человека звали Илья, я это узнал, когда друзья или знакомые криком вызывали его на улицу. Он выглядел бы здоровяком, каким, похоже, был на самом деле, если бы не его вторая степень пивного ожирения. Но глубокого отвращения к нему у меня как-то тоже не возникало. Потому, отворил я переднюю дверь, так, чтобы присмотреться. Илья расположился первым, отчего машина осела до такой степени, что мне показалось – я сажусь уже на асфальт.
- Ты чувствуешь, какие амортизаторы, нет ты чувствуешь!? – кипятился Илюха. - Да у них по двадцать сантиметров ход!.. Или по тридцать. Ты заводи мотор-то, чего не заводишь?
Мотор, в общем, завёлся. Прочие органы и системы тоже работали. В общем. Руль рулил, тормоз тормозил – что нужно ещё, чтобы увидеть старость в достойном её виде. Мы поехали по проспекту Стачек до самой Корабелки, где и развернулись. Остановил я машину на том же месте, около нашего дома. Илья вылез, окинул меня синим взором.
- Да, - сказал он, - не следовало бы на первый раз так далеко ездить.
- Почему?
- Возможен был разлёт деталей.
- Предупреждать надо.
- Значит, так… С тебя двадцать пять.
- Ну, нет.
- Тогда двадцать.
- А подешевле?
- И подешевле бывают машины. Только стиральные, ясно?
- Допустим.
- Так ты ещё берёшь не просто автомобиль, а вместе с механиком!.. Я ж буду при тебе ежедневно и круглосуточно! Постоянный тех. уход, ты понял? За полцены!
- Понял…
- Тогда не тяни время. Не рви душу, а то продам. Ох, продам!..
Машина, вообще, мне понравилась. Она напоминала мне меня самого. Приплюснутая, с колёсами на планшайбах сантиметра в три-четыре, с литыми дисками, крашенными под золото, с толстым, фирменным, резиновым антикрылом на задней, третьей двери. Не машина, а ужас, летящий на крыльях ночи. Тем более, «Меркурий» частенько барахлил, в смысле – тормозил слабовато. Намечался грандиозный ремонт системы. Договорились так, что я плачу в два этапа – если Илюхина тачка проездит месяц, то плачу вторую часть. Если нет – не взыщите. Денежки уйдут на соответствующую починку. Таким образом, я стал счастливым обладателем сразу двух «Фордов», способных к самостоятельному передвижению. Тем более, что на меньшем из автомобилей спидометр показывал крайнюю цифру в 240 км/час. Или 260, точно не помню.
Благоприобретённую машину необходимо было проверить на прочность быстро, точно, конкретно и окончательно. Основательно покрутившись возле дома, я решил выйти на большую дорогу. В тот момент к сдаче было совершенно готово Приозерское шоссе, на котором, как мне сообщили дворовые автомеханики, пока что нет ни ограничителей, ни датчиков, ни видеокамер, ни полицейских. И движение там, пока что, небольшое. Идея показалась мне интересной и незаурядной, поскольку на 260 км/час я ещё не ездил за неимением под рукой подобного автотранспорта.
Осень была великолепна. Всё золото, соответствующее этому времени года, спокойно висело на деревьях и падать пока не собиралось. Солнце выглядывало из-за туч, но дождя не было. Свежий асфальт, приятно шелестящий под колёсами, выглядел по-спортивному торжественно-аккуратно. Дорожная полоса манила вдаль, расстилаясь почти прямой лентой с шикарными, едва заметными виражами. Я придавил гашетку к полу и полетел, о чём свидетельствовали сплошные желто-зелёные полосы, стоящие с обеих сторон дороги, только облачное небо соблюдало истинную неподвижность. Стрелка спидометра залезла уже за 190, когда ранее неведомая сила вынула меня из кресла, выглядевшего вполне анатомическим, приподняла на ремнях и попыталась усадить меня непосредственно на рукоятку коробки перемены передач. Страх и ужас охватили меня, когда я понял, что машина не готова к подобным скоростям, но я бросил газ и плавно вышел из ситуации. Потом вытер лоб первым, что попалось под руку - какой-то бэушной салфеткой, и сообразил: чтобы осознать собственную дурость достигнутых 190 км/час мне вполне достаточно. Спокойно вернулся в город, уже совсем было расслабился, как под машиной на повороте раздался хруст, затем треск, после чего она вильнула направо, и сама остановилась возле бортового камня. Мотор не заглох.
Я выбрался из салона, чтобы определить степень повреждения передаточного механизма и увидел, что левое переднее колесо ещё дальше вылезло из-под арки крыла и больше пока не поворачивается из стороны в сторону. Пришлось звонить механику, ранее обещавшему мне золотые горы. Я начал издалека:
- Здравствуй, Илюша! Как жизнь?
- Так, - ответил он по-американски, - что случилось?
- Короче, шеф. Усё пропало. Тачка потеряла ход. Левое переднее колесо вылезло наружу.
- Это граната. Сейчас приеду. Говори адрес.
И верно - через полчаса Шеф прибыл с двумя помощниками.
Ругнулись. Подняли машину с двух сторон. Долго стучали. Ругнулись. Полуось стала на место. Сняли автомобиль с домкратов. Илья сказал:
- До дома хватит. А во дворе разберём подробней.
Оно так и вышло. Через пару дней гранату поменяли почти что на новую, дефект исчез, долги растаяли.
Илюхина квартира была страшна. Вернее сказать, не квартира, а комната в коммуналке. Хотя сама квартира комнате соответствовала. В личной же Илюхиной комнате стены когда-то были отделаны штукатуркой, больше ничем. Но она была исторической. Сталинской. Поверх неё сразу шли реликтовые электропровода на фарфоровых изоляторах. Я посетил эту юдоль скорби и печали в связи с торжествами по поводу передачи мне в личное владение качественного евроавтомобиля. Начальное отвращение постепенно прошло, поскольку тараканы у Ильи не встречались в связи с его природной чистоплотностью. Он даже руки и лицо после работы обязательно вытирал ветошью с керосином, а когда ждал даму - обязательно применял дезодорант, хотя дамы ему попадались не очень дорогие. А когда я увидел в углу лежащие счета за услуги ЖКХ и спросил:
- Скажи, Илюша, нет ли смысла оплатить эти розовые бланки?
- О, нет, - ответил он. - Эти бланки у меня исключительно для туалета.
- Осложнения не возникают?
- Ни в коем случае. Контора передо мной бесправна. Выселить меня невозможно, поскольку хуже жилья не бывает, а делать мне всякие резкие замечания бессмысленно. Дохлый номер. Вот так и живём. Не ждём тишины.
- Да уж. Мне соседи во дворе рассказывали.
- Что конкретно?
- Что к тебе народ приходил, оконную раму кирпичами ломать. Якобы, за низкое качество автослесарных работ.
- Это из-за «Оки» что ли?
- Типа да.
- Чушь какая. Качество работ было высоким. Только доки на неё были не все. Так я ж их не печатаю. Это твой сосед, гад, заложил. И друзья его приходили. И тачку конфисковали из-за него. Он мне ещё ответит...
- Брось ты, из-за какой-то «Оки»... Забей. Ты на моей машине подымешься. Там столько, мне кажется, работы...
- Да, кстати... Хочешь, мы у твоего «Форда» рулевую рейку поменяем?
- Зачем же её менять?
- Да у меня есть такая, новая почти что. А то смотри, не будет потом.
- Пока не надо.
- Ясно. Тогда имей в виду. Всегда пожалуйста.
Очень хорошо, когда автослесарь под рукой. Оказалось, что на малом «Форде» удобно ездить в г. Пушкин, где прямо на Церковной улице, в прекрасной трёхкомнатной квартире, жила удивительно музыкальная женщина, преподавательница гимназии Кристина. Всегда можно было оставить машину под её балконом, а когда местные ребятишки, черти полосатые, бегали по крышам стоящих автомобилей, они никогда не запрыгивали на «Форд», благодаря, по-видимому, его чрезвычайно неудобно сконструированной, «убегающей назад», антивандальной крыше, и никто из них ни разу не оставил на ней ни следа их 43-го размера обуви. Правильный выбор автомобиля позволял нам с Кристиной далеко и надолго уезжать на велосипедах по паркам и пригородам Павловска и Царского Села, соблюдая правильный культурно-физиологический образ жизни. В это время второй наш автомобиль стоял в гараже, сохраняя себе ресурс для более фешенебельных поездок. А нас с Кристиной сопровождала прекрасная собака Тори, самая породистая из всех дворняг, длинношёрстная, ежемесячно искупанная в специальном тазу с применением лучших собачьих шампуней, дружелюбная, компанейская, весёлая. Попрошайка из попрошаек. Завидев какую-нибудь стоящую разновозрастную компанию, Тори стремглав кидалась к ней, раздвигала все руки и ноги, чтобы устроиться в самом центре, потом задирала умильную физиономию так, что немедленно получала какую-нибудь вкусняшку. Отказа не было. Однажды кто-то спросил Кристину:
- Девушка, почему у вас в руках ошейник от нашей собаки?
- Сейчас узнаем, чья собака, - сказала Кристина и села на велосипед. Минут через пять Тори была снова наша.
Такая идиллия продолжалась долго. Года полтора. Но вот однажды вызвал я в Пушкин Илюху в связи с отказом двигателя от запуска в холодную, зимнюю пору. Встречать его мы вышли вместе с Кристиной. Илья засмущался, покрылся румянцем, запахнул свою замасленную униформу. Развернул аппаратуру, подсоединил провода, в результате чего мотор завёлся. Механик отказался от кофе, так же скоро исчез, как и появился. Кристина заметила ему вослед:
- Сладкий какой...
- Какой же он сладкий? - спросил я. - Чумазый весь.
- Чумазый, говоришь? - переспросила Кристина. - Тогда конечно...
А во дворе, вечером того же дня, подошёл ко мне задумчивый Илюха и произнёс:
- Да... Такой даме, как Кристина, похоже, человек десять требуется для нормальной жизни. И как ты с ней управляешься?
- Пока нет проблем.
- О-о... Тогда давай. Держись.
- Постараюсь, - пообещал я довольно опрометчиво, поскольку однажды ночью Кристина оказалась в слезах и заявила:
- Мне тебя не хватает.
- Ой, - испугался я, - что будем делать?
- Ничего... Мне без тебя ещё хуже.
- Тогда нормально. Это у тебя возрастное. Пройдёт.
- Хорошо. Ты поедешь со мной?
- Куда?
- В Абхазию.
- Надолго?
- Нет. На пару недель.
- Кто же меня отпустит... Работу не хочется терять.
- Меня отпустишь?
- Как тебя удержать… Если не со мной, то с кем поедешь?
- С подружкой.
- Давай. Почему нет?
- Хорошо. Позвоню, когда вернусь.
Собственно говоря, если бы и не позвонила, то я, при создавшихся невнятных обстоятельствах, под паровоз всё равно бы не лёг. Но нет же, позвонила. Правда, через месяц.
- Милый, - сообщила она, - я на месте.
- Оч. Хор. – ответил я. - Когда?
- Да хоть завтра.
Я и примчался. А что особенного? И домик тот же, и улица та же. Церковная. И место для машины никем не занято. Кристина великолепна, даже слишком. Только неясно – это, что, в последний раз? Или теперь оно так и будет? Ну что же, друзья… Перед тем, как отправиться в путь… Увидеть в глазах у подруги тревогу… В самом деле, на следующий день Кристина и её ученики исполняли в гимназии итоговый концерт, вот и тревожились. А чтобы снять напряжённость с юных музыкантов, Кристя придумала шоу – накупила мелких подарков, чтобы хватило каждому, и про каждого сочинила стишок, по которому остальные могли узнать, о ком речь. Разгадки всегда вызывали восторг. Но вот об одном мальчугане стишок никак не составлялся. Кристина сидела над ним всё утро, комкала бумажку за бумажкой, но никак не получалось. Я решил помочь.
- Есть в нём особенное что-нибудь, - спросил я, - твоём воспитаннике, какие-нибудь, например, особые приметы. Хоть что-нибудь.
- Да нет ничего, - ответила расстроенная Кристина,- всё у него в порядке, кроме физкультуры. У него там ничего не получается.
- Так это же здорово, - восхитился я, - мы так и запишем! Бери бумагу, слушай… Про него как лучше сказать - славный или умный?
Кристина задумалась.
- Пожалуй, скорее он умный, чем славный.
- Тогда слушай:
«Мальчик умный, хоть куда!
Вот с физкультурой ерунда…». Ну, как?
- Повтори-ка… А что, здорово! Времени сочинять больше нет. А что, разве можно так сказать – «с физкультурой ерунда»?
- Почему нельзя, конечно можно! В юношеских кругах термин «ерунда» используется очень широко. Поскольку, он без криминала. А мы с тобой нашли этому термину ещё один вариант употребления – учебно-педагогический.
- Ты уверен?
- Ещё бы! Да не стоять мне на этом месте!
- Ох, держись покрепче… Ладно, ты на концерте будешь?
- Обязательно.
- Хочу тебя предупредить… Один абхазец в меня сильно влюбился.
- Кавказец?
- Да, абхазец…
- Ты к нему ездила?
- Нет. Но получилось… К сестре его.
- И что теперь? Боишься?
- Нет, что ты. Он очень сдержанный, воспитанный. Взрослый.
- Он живёт где, в Пушкине?
- Да, вот адрес. Он мне сам дал.
- Ты у него была?
- Нет, что ты.
- А кто он?
- Говорит – работает в полиции, на секретной должности. И чтобы я об этом больше не спрашивала.
- И никому чтобы не рассказывала.
- Ну да…
- Ладно. Мы когда встречаемся?
- Без четверти шесть. Я тебя встречу, раздену и посажу. Дверь на оба ключа закрой. Всё, я побежала.
- Тебя подвести?
- Нет. Мне надо концерт обдумать. Целую!
Дверь хлопнула. В большой мешок я собрал свои пожитки: костюм спортивный, куртку тёплую, обувь запасную, а мелочи пусть остаются. Фотка, например, где я в оркестре – она её развлекала.
Вечером того же дня я подрулил к гимназии и оставил «Форда» на видном месте. Кристя меня встретила как друга, приняла цветы, усадила на лучшее место. Концерт был изысканно-великолепен. Дети пели как ангелы. Аплодисменты не утихали, особенно после исполнения
«Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Что ищет он в краю далёком, что кинул он в краю родном…»
Любовь, искренность, взаимопонимание, интеллигентность царили в концертном зале и в каждой гимназической аудитории. Народ блаженствовал. По окончании действа я встретил сияющую Кристину, надел на неё шубку поверх бального платья и повёл на стоянку автотранспорта. Возле машины нас встретили три кавказца. Двое остановились чуть поодаль, один подошёл к нам и обратился именно ко мне. Даже назвал по имени.
- Дорогой, - сказал он практически без акцента, - хочу тебе сказать, что Кристина - моя девушка. Я недавно возил её в Абхазию и показывал родителям. Теперь буду на ней жениться, ты всё понял? Я её забираю.
- Э-э, дорогой, - ответил я, - не торопись. Давай спросим у девушки её точку зрения. Вдруг она с тобой не согласна?
- Давай, спросим, - согласился он, но как-то занервничал, даже побледнел при этом, насколько могут бледнеть кавказцы. - Скажи, Кристина, ты кого из нас выбираешь, только честно. Я тебя делить, как ты мне предлагаешь, ни с кем не собираюсь. Говори.
Похоже, я один в тот момент был более-менее спокоен.
- Скажи, Кристина, - попросил я. - Вопрос назрел.
Она устремила на меня расстроенное личико, но пальцем указала на генацвале, после чего тут же оказалась в руках у кунаков. Я еле успел вернуть ей ключи от её квартиры. А от моей у неё никогда и не было.
- Ты всё понял? - спросил бледнолицый. - Надеюсь, у меня к тебе вопросов больше не возникнет. Но если я ещё раз увижу тебя около неё... Я разобью твою машину.
- Машина-то причём?
- А-а, вместе с тобой. В бок ударю или в лоб - как получится. Что мне ещё с тобой делать?
- Действительно. Спасибо за предупреждение.
И тот ушёл вальяжной, начальственной походкой. А меня осветило несколько мыслей. На обратном пути, находясь ещё на Пушкинском шоссе, я понял, кем мог быть этот человек. Раз не дерётся, значит, не простой. Ментом прикидывается, значит, не мент. Мент, если прикинуться захочет - нипочём ты о нём не узнаешь. А то криминал заинтересуется. Но начальник... Весь в секрете... Ничего не делает... Это кто у нас? Это сотрудник ФСБ. Вот и весь секрет. Следовательно, по нему необходимо ударить. Не машину же подставлять, мало ли что... Ещё пригодится. И тут зазвучала музыка в моей душе, снова забелел одинокий парус.
Буквально на следующий день я нашёл время и позвонил в дверь с надписью: «Дежурный ФСБ по Кировскому району». Ну, чтобы поближе к моему месту жительства. На всякий случай.
Тяжёлая дверь отворилась после нескольких, ничего не значащих вопросов. И тут же, стоило мне войти, захлопнулась со стонущим звуком. Прапорщик в пограничной форме дружески спросил:
- Желаете в письменной форме заявление оставить или в устной?
- Мне бы хотелось в устной, - ответил я,- поскольку у меня на сегодняшний день есть только соображения.
- Тогда подождите несколько минут.
И верно - через несколько минут меня впустили в обычный с виду кабинет. Офицер привстал, снова присел, зарегистрировал все мои личные и паспортные данные. Потом заметил:
- Слушаю вас.
Я начал издалека.
- Довожу до вашего сведения, что я в данный момент не женат, по какой причине у меня есть близкая подруга в г. Пушкин, культурная, не имеющая вредных привычек. Отношения наши носили стабильный характер в течении нескольких лет, пока она не съездила на отдых, с её слов, с подругой в Абхазию, откуда вернулась три дня назад. Или там, или ещё в Питере у неё возникли близкие отношения с гражданином Абхазии... вот его собственноручные данные и координаты. Этот гражданин встретил нас в присутствии двух своих товарищей, сообщил, что собирается жениться на Кристине, после чего последняя приняла его предложение и добровольно уехала вместе с ними, на что я нисколько не возражал. Но напоследок этот гражданин сказал мне, что если ещё хоть раз встретит меня вместе с Кристиной, то обязательно меня убьёт одним конкретным способом - на дороге врежется в мою машину либо сбоку, либо спереди, но так, чтобы мой летальный исход был бы гарантирован.
Офицер слушал меня очень внимательно, кое-что даже записывал, что меня вдохновляло. Я продолжал:
- Таким образом, гражданин Абхазии считает возможным угрожать мне и моей жизни с указанием предполагаемого способа. Судя по некоторым моментам его поведения, высказываний и действий, я имею основания предположить, что указанный гражданин является сотрудником Федеральной службы России, чьё поведение и образ мышления выходят далеко за рамки вашего учреждения. Притом, способный к исполнению. Если у вас есть вопросы, то я их слушаю.
После недолгой паузы, офицер сухо произнёс:
- У меня пока нет вопросов. Я принимаю ваше заявление в разработку. Прошу вас ни с кем не делиться по этому поводу. В скором времени я вас вызову.
Мы простились по-дружески. В принципе, чего ещё другого мне бы следовало ожидать?
Однако, наступило одиночество. Только Илюха Киселёв, по кличке Толстый, как мог, заполнял пустоту в сфере моих контактов. То свечи поменяет, то тормозные колодки. И от кузовных работ не отказывался. С помощью волосатой шпатлёвки и личного сварочного аппарата, он мог не только «Форд» - танк починить, который сразу после ремонта возможно было бы направлять сразу в бой или в какое-нибудь другое место, откуда танки вообще не возвращаются. Он часто вспоминал о Кристине.
- Как она там, скажи? Обо мне, небось, спрашивает?
- Да уж, куда там... Только мной одним и интересуется.
- Ну, конечно... А то я не понял, как она на меня посмотрела.
- Что, на тебя уж и посмотреть нельзя?
- Да можно-то можно, только смотря как. Ох, уведут её у тебя, помяни моё слово. А то смотри - я соглашаюсь. И ни в чём тебе не собираюсь мешать. Только помогать, в случае чего. Подумай.
- Чего думать, когда у тебя и смокинга никакого нет! Видел бы ты, как она была не так давно одета!
- Зачем мне смокинг, когда другое что-нибудь найдётся. Смотри, я дело говорю.
- Всё зависит от качества твоей автослесарной деятельности. А то вишь, куда нацелился. И вообще... Никогда я свою женщину ни с кем не делил.
- Какие твои годы? Приходи ко мне сегодня. Как раз отпразднуем смену правого крыла с моей женщины,.. тьфу, машины на твою. И ещё с тебя чекушка.
- Я сначала проеду по Стачек, если крыло не отвалится и не заскрипит - приду.
- Что значит - проеду... Недельку покатаешься, потом видно будет. Если крыло приживётся - заплатишь. А нет, так нет.
- Хорошо. У тебя во сколько сегодня вечер начинается?
- Сегодня?.. Часиков в девять. Съездим, может, в одно место, а? Чтобы не зря кататься.
- Зачем?
- По делу. Ненадолго. Товар забрать.
- Какой товар? Наркоту, небось?
- При чём тут сразу наркота?.. У тебя одно на уме...
- Не поеду. Ни по каким твоим делам. Я езжу только по своим.
- Ладно... Жду в девять, не забудь!
Такое не забывается, тем более, когда идти всё равно больше некуда. Я оделся во что похуже, будто сам участвую в строительно-монтажных мероприятиях, однако, и приём обещал быть на соответствующем уровне.
У Илюхи, в его ободранной комнате, сидела милая молодая женщина, ещё, пожалуй, посимпатичнее Кристины. Женщину звали Галя. Мы выпили за знакомство, после чего Галя дружески сказала мне на ухо:
- Надо раздеваться или нет? Что я сижу среди вас, как дура...
- Конечно, - ответил я, - давно уж пора.
Пока Галя занималась туалетом, появились ещё двое приглашённых - совершенно молодые люди, у которых сразу захотелось проверить наличие паспортов. Все вперились глазами в Галочку до такой степени, что никто даже не заметил, как я взял свою куртку и вышел. Снова наступило одиночество, поскольку мне никто даже не позвонил.
Хотя, как сказать... Через неделю по телефону ко мне обратился металлический голос:
- Вас беспокоит дежурный по ФСБ Кировского района. Скажите, когда вам удобно будет подойти к нам?
Мы договорились о времени.
- Только, пожалуйста, без задержки.
- Ясное дело...
Таким образом, следующая наша встреча оказалась хоть и кратковременной, но ещё более дружественной, чем предыдущая.
Тот же прапорщик открыл дверь и махнул рукой вдоль по коридору; тот же офицер привстал - присел мне навстречу, потом раздумывал некоторое время над первой фразой. После заговорил, глядя куда-то вбок.
- Значит, так... Ваше заявление мы расследовали, и хочу вам сказать сразу. Чтоб вы знали. Не наш этот человек, понятно? Этот человек не наш! И, чтобы вы больше им не интересовались, сообщаю: можете быть спокойны. Его здесь уже нет. Понятно?
- Так точно. Это не ваш человек. И его здесь нет.
- Именно так. Поэтому, мы с вами эту тему закроем, и больше к ней не будем возвращаться. Никогда и ни с кем.
- Так точно.
- Тогда, товарищ капитан медицинской службы запаса, спасибо за обращение.
Тогда я понял, что угадал.
- Разрешите, - спросил я, - идти?
- Идите.
Я повернулся через левое плечо, вышел в коридор и печатал шаг до самого своего дома. А Кристина позвонила мне, вся в слезах, недельки через три.
- Ты почему меня третируешь? - спросила она.
- Это в каком смысле?
- Ни разу не позвонил.
- Так нет же мотивации! Ты сама меня отринула. Сама передалась в чужие руки. И тебе не стыдно?
- Стыдно... А ты позвонишь?
- Твои друзья будут возмущены.
- Какие друзья, нет никаких друзей!
- Вот это мило! То были, а то нет... Чудеса, да и только.
- Сама не знаю, что с ними. Я прошу тебя только, чтобы ты меня не забывал. Больше у меня никого, кроме тебя, никогда не будет.
- А меньше?
- Что? Я не расслышала.
- Я говорю - наверное, с Илюхой подъедем.
- С каким Илюхой?
- Как с каким - с Толстым.
- Не знаю. Тебе решать.
- Ладно, обдумаем.
Мы с Илюхой в ту пору обдумывали другую тему - снимать двигатель с машины или не снимать для замены подушек, от которых остались одни только лохмотья. Природа нашим агрессивным вмешательствам в мой автомобиль не соответствовала. Никак не наступала зима. То дождь пойдёт, то снег. А то обледенеет всё - и то, и другое. Мы подняли переднюю часть машины на домкратах, укрепили подставками, чтобы не свалилась. Для Толстого пространства было не очень много, хотя руками он откручивал почти любую гайку, но все резьбовые соединения в этот раз прикипели очень прочно, поскольку из-под машины периодически доносились выражения, не печатные ни в одном из справочников по ремонту автомобилей. Кстати, Илюхин сосед, водитель погрузчика в торговом порту, такой же гигант, как сам Илюха, однажды меня предупредил:
- У тебя с Ильёй хорошие отношения, поскольку ты его близко не знаешь. А у меня с ним отношения плохие, ибо я, по несчастью, его сосед. Потому, я могу засвидетельствовать, какие у него бывают психические срывы, особенно в те периоды, когда он нажрётся наркоты с алкоголем.
- В какой форме это у него выражается?
- Основных вариантов у него два. Первый - на луну выть в середине ночи. Этот вариант громкий, но мирный. Час повоет, и спать ложится. Но вот второй вариант... Сразу и не поймёшь, когда он в дурку впадает. Яростный такой становится. Непокорный. Ну, презревший грошевой уют, понимаешь? Убьёт за понюшку гадости. Или просто так. Уж тут его приходится фиксировать. Или дурбригаду вызывать. И на хрен он тебе сдался, этот придурок...
- Машину ремонтирует за полцены. Меня за человека признаёт. На команду реагирует. Скажешь «фу» - угомоняется. Впечатление, что ситуация под контролем.
- Не гонялся бы ты, Лёш, за дешевизной.
- Ты прав во всём, - откликнулся я, - но машину следует как-то доделать. Потом принимать решения.
- Добрый ты, - сказал сосед. - Подай те, Господи.
В эту минуту, Зима уронила на нас долгожданные снега.
Несколько дней спустя, Илюха, верный мой автомеханик, с таким усердием уродовался под моей машиной, что меня охватывали время от времени то сочувствие, то сопереживание, а то и полное взаимопонимание. Он, скорее всего, решил окончить давненько начатые мероприятия по смене моторных подушек, отчего машина моя превратилась бы, с его слов, в совершенно иной автомобиль, который, по техническим данным, мне и узнать было бы невозможно. За отсутствием коврика, Илюха устроился голой спиной непосредственно на обледенелом асфальте со своими, как обычно, выкриками, несовместимыми с представлением о человеческой морали. Возможно, был он в тот вечер слегка отъехавши, чего я не заметил. Я помогал по мере сил, отчего работа двигалась с заметным успехом. Но, замерзнув до крайней степени, я отпросился с рабочего места, чтобы сбегать в ближайший универсам и купить там эликсир жизни для Илюхи и пачку лучших пельменей для того же пациента. А пока он ставил готовую машину на колёса, я поднялся домой и сварил всю пачку. Потом, как дружелюбный хозяин, пригласил пролетария на скромный ужин.
Илья встрепенулся и сразу отверг моё предложение.
- Чтобы я – к тебе? – заявил он. – Да ни за что. Ни в коем случае. Никогда на свете.
- А в чём дело?
- Зачем тебе? Много будешь знать – много скажешь на следствии.
- Затем, что у меня пельмени стынут!
- Подлец твой сосед.
- Без тебя знаю.
- Откуда ты можешь знать?
- Да он на меня раз каждый месяц в ментуру стучит.
- Тогда ясно. Вот и со мной также. Заложил, грязная собака. Была у меня машина, правда, «Ока». Ну, для езды. То есть, без документов. А зачем «Оке» документы? Ездишь, да ездишь, кому она нужна. Гальцы её в упор не видят. Тачка была очень удобная. Заводилась, ездила… Да вот лужа помешала – у нас, во дворе, как раз на это месте, она всегда разливается. Как малейший дождик – так вот она. Сосед твой шёл, а я ехал, и брызнул на него. По ошибке. Он так развонялся, ты бы знал. И не бил я его. А на другой день милиция… Типа – где машина, где документы… Какие документы, у меня их отродясь не было. Короче, конфисковали. Увезли, и всё. И кто он, после этого…
- Слушай, пельмени стынут. Для тебя сделаны. И водка киснет, опять же, для тебя…
- Пошли. Делать нечего.
В коридоре никого не было, на кухне тоже. Илья беспрепятственно умылся, порозовел, прошёл в мою комнату, как волк, голодный. Довольно быстро скромный ужин был уничтожен вместе с питьём, и мне досталась малая толика. Следовало бы незамедлительно выставить Илью за дверь, но момент был непростительно упущен. Он у меня сидел и уходить не собирался. Осмотрел стены. Полистал книги. В письменном столе нашёл декоративный нож, приобретённый мною в привокзальном киоске, являющий собою точную копию настоящего боевого ножа, долго с ним играл, определяя надёжность механизма. Потом начал толковый разговор.
- Знаешь, - заявил он, - сейчас я убью твоих соседей.
- Брось, Илюха, - возразил я, - поздно уже. Что ты городишь? Давай-ка к дому. Завтра поговорим.
- Нет, сегодня.
- А я говорю - завтра. Давай, собирайся.
- Нет. Сейчас.
- Слышь, осёл, - озаботился я. - Ну-ка, встал и пошёл на хрен.
- Ты, чё, не понял, в натуре? Я тебе что сказал?
Я, на всякий случай, спрятал в карман свой бутафорский ножик.
- Илья, ты не одурел? Давай, пойдём, пока лавки работают. Слышь? Водки, говорю, купим. Потом, в крайнем случае, вернёмся.
- Нет. Ты меня больше в дом не пустишь. Сейчас надо дело решить.
- Дурак, что ли? Какое дело?
- Убью их и пойдём за водкой.
- Я не позволю тебе, ты же знаешь.
- А что ты можешь мне сделать?
- Не позволю.
- Как? Кто ты, и кто я?
- Будешь смеяться, но я тебя грохну.
- Нет. Не успеешь. Лучше здесь посиди спокойно, тогда тебе ничего не будет.
- Слышь, я тебе такой кипеш сотворю - не обрадуешься.
- Давай, попробуй.
Он встал. Я тоже. Я пихнул его к выходу. Он пихнул меня так, что я перелетел через всю комнату.
- Прошу тебя, - сказал я, - давай закроем тему и останемся друзьями.
Но от уговоров Илюха всё более и более зверел. Когда он рванул на животе рубаху, оттуда вывалилось не пузо, а настоящий дирижабль. Всякое моё действие только ухудшало обстановку. Когда я раскинул стальную бутафорию, Илья кинулся на меня наподобие бегемота, чтобы утробой размазать друга о противоположную стену. Но этот номер у него не вышел: он напоролся животом на лезвие прямо по белой линии в средней трети. Мне показалось, что у него возникла небольшая ссадина, но он, тем не менее, сразу угомонился, стал человек человеком, сосредоточился на главном, отменил все претензии и потащился домой. Только после его ухода, я пришёл в себя, навёл некоторый порядок и заметил в прихожей пятно десять на десять сантиметров багрового цвета. Пятно я уничтожать не стал. Из благородства.
Если сказать, что у меня было в тот момент омерзительное настроение означало ничего не сказать. Сам себя загнал в бутылку, кретин. Ведь предупреждали... Возомнил себя воспитателем крокодилов... Хрен ты их воспитаешь, скорее они тебя. Теперь жди, что будет. Но один из вариантов - тюрьма. А как же - с кем поведёшься, с тем и наберёшься. За криминалом следует криминал. Что у него за ссадина такая... Ох, поглубже будет. Готовиться надо. Сейчас придут, а у меня беспорядок. Нехорошо.
Я подобрал всё, что валялось, надел, что похуже, уселся в ожидании визита. Наступило некоторое спокойствие, поскольку надвигался выходной день. В случае ареста можно было оперативно договориться с коллегами об изменении графика.
Скрипнул снег, подъехала машина. Вышли трое, с ними женщина. Раздался дверной звонок - чуть-чуть не убитая соседка выпорхнула как птичка Гамаюн. Спросили меня, она открыла с удовольствием.
Коридорные шаги стихли у моей двери.
- Заходите, - пригласил я, - открыто.
Протиснулись трое, двое с автоматами. Безоружный кинулся на меня как в попу раненый, уронил на пол вместе с табуреткой, наступил на руку, сломал мне при этом пятую пястную кость левой кисти, надел на меня наручники и угомонился, утомлённый. Мне разрешили вновь сесть, произвели поверхностный обыск с изъятием остроконечных ножей числом три и повели. И поехали мы мимо той же бани, в то же самое родное РОВД, где героя из меня делать никто не собирался.
Приняли, оформили, сняли отпечатки пальцев, посадили до прибытия следователя ни куда попало, а в открытый зал при старшем сержанте. Телефоном пользоваться не то, чтобы запретили, но разрешили так, чисто условно. «Ох, отберу, - бормотал старший, когда раздавался звонок, - отберу, вот ей - Богу...». Но пользоваться разрешал практически без ограничений. Допросили, как только появилась возможность, и тут же отпустили на все четыре стороны. С подпиской. Но на работу я попал вовремя, то есть, на следующий день, без пяти минут девять. И тут, правда, не всё получилось слава Богу.
С утра вызывает меня заведующая подстанцией скорой помощи и говорит, глядя куда-то мимо меня:
- У тебя сегодня водитель, знаешь, кто?
- Знаю, как не знать. Семён.
- Ты посмотри за ним, какой-то он с утра странный.
- Чего за ним смотреть, - говорю, - с ним и так всё ясно.
- Что тебе ясно?
- Шофёры рассказывают - у него фуфырик всегда с собой. На работе никогда не выпьет, но как только смена пришла, так фуфырика нету. Не уходит с работы до одиннадцати часов, сидит, базарит. А как откроются водочные отделы, так он туда. И вперёд! Сколько дней выходной, столько дней стабильно пьяный. Водитель, называется...
- Тогда даю тебе боевое задание. Или ты поговоришь с ним в последний раз, жестоко,.. или напишешь на него рапорт, если, конечно, найдёшь основания. Всё понял?
- Понял.
- Давай.
«Этого мне ещё не хватало» - подумал я и ушёл в ординаторскую, на дежурную койку. Лёг и забыл. Нам дали примерно час отдыха, на линию не посылали, чтобы Сеня в себя пришёл. Но потом дали вызов, и заколбасили мы по нашему Адмиралтейскому району, где на каждом углу перекрёсток, и все равнозначные. На Рижский проспект добрались без приключений - буквально четыре дома от станции, я исполнил своё предназначение - поругался немного со старухой Шапкиной, которую знали все. Эта замечательная личность, бывшая партизанка, все фронтовые годы гноившая фашистов до такой степени, что они уже не знали, куда от неё возможно скрыться, дослужившаяся до такого уровня боевой славы, что сам Президент на 9 Мая прислал ей через военкомат Благодарственное письмо, скреплённое факсимильной подписью и государственной печатью. После такого подарка бабулька сообразила, что теперь-то уж вся скорая и неотложная помощь полностью подчинена лично ей. Она, например, постоянно, день - через день, звонила заведующей с одним и тем же вопросом:
- А что это ко мне ваша маршрутка не приезжает?
Тут же приходилось ехать.
Но меня Шапкина знала плохо до тех пор, пока не узнала хорошо. Однажды вызвала меня не очень поздно, часа в два ночи. Но больной даже не прикидывалась. Я проверил все её жизненно важные параметры, находящиеся в пределах возрастной нормы, застегнул свой чемоданчик и сказал довольно строго:
- Бабуля. В следующий раз, если ни с чем вызовешь, я возьму вот этот чемоданчик и захлестну тебя, честное слово, с одного раза. Я понимаю - нехорошо, потом сам жалеть буду. Но ты понимаешь, я сонный - дурак. Как высплюсь, так со мной ещё поговорить можно, а спросонок - нет. Я такое вытворяю - не приведи Господи. Заранее прошу прощения.
Бабулька сверкнула на меня серыми, как линкор, глазами.
- Вот это доктор, - сказала она, - вот это мужик. Садись, сейчас чай будем с коньком пить.
- Давай,- согласился я.
На столике появилось всё, даже свежая газета вместо скатерти. Шапкина поставила один стаканчик. Я отказался категорически:
- Ни в коем случае! Один не пью.
- По-серьёзному... Тогда ладно... А мне можно?
- А почему нет? Ты ж, бабушка, употребляешь. Бутылка-то распечатана!
- Разглядел... Давай, будем!
- Дай-ка, я тебе добавлю...
- Давай...
Она выпила, я нет.
- Так, теперь по второму...
- Куда так торопишься?
- Как куда, ехать надо.
- Тогда давай. Будем!
Она выпила, я нет.
- Всё, хватит на сегодня, - заявил я, - другие ждут.
Раскланялся и уехал. А на станции сказал:
- Будет Шапкина звонить, спросите, почему она такая пьяная. Пусть запись останется.
- А ты откуда знаешь? - поинтересовалась диспетчерша.
- Знаю. При мне пила.
- Раз знаешь - тогда спрошу.
И стал я с тех пор на станции специалистом в области патологических зависимостей. Потому Семён попал, куда надо попал. Когда мы выезжали из двора на проспект, я заметил, что мой водила смотрит только вперёд, будто бы сквозь непрозрачную трубу. А слева в нашем ряду к нам на хорошей скорости приближался белый, вроде бы, «Ниссан», поскольку был похож сразу на все автомобили.
- Сеня, - сказал я,- машина слева.
Сеня кивнул так, будто ответил мне «принято».
- Сеня! - Повторил я. - Машина слева!
Семён кивнул мне второй раз.
- Сеня!! - Взвыл я диким голосом. - Стой, тварь!.. Остановись, скотина!!
Семён тормознул так, что меня чуть не вынесло из салона с лобовым стеклом на ушах. Автомобиль, напоминающий по форме «Ниссан» в ту же долю секунды пролетел в полуметре перед нами, но рассмотреть мне удалось лишь огорчённые лица водителя и пассажира, не понимающие, в чем они, собственно говоря, могли до такой степени провиниться перед работниками «Скорой помощи». Когда улеглась пыльца за пролетевшим мимо нас автомобилем, я приступил к разборкам происшествия. Сначала, я полагал, в таком случае первым следует мордобой, а за ним уже - политбеседа. Но принял решение. Я сказал:
- Всё. На станцию.
- Ты, это...- пробормотал Семен, - не говорил бы никому, а?
- Поехали, аккуратненько!.. По сторонам смотри, дурень.
Мы припылили минут через десять там, где можно было доехать за пять.
- Ставь машину, пошли.
- Куда идём-то?
- Премию выписывать...
Я вошёл в кабинет к заведующей, Семёна оставил за дверью. Она спросила:
- Что там у вас?
- Все признаки тяжёлого алкоголизма. Чуть-чуть машину не разбил.
- Допился, значит... Что будем делать?
- Убирать.
- Запиши ему кардиограмму. И давай рапорт.
На следующий день Семен пошёл на повышение - подметал лучший двор Центральной станции.
К Илюхе в больницу я не попал - он содержался в отделении реанимации. Пять дней. А на шестой вообще сбежал из стационара, в связи с полным выздоровлением. Мы встретились в его хоромах.
- Проходи, - сказал он, поддерживая живот обеими руками.
И вновь я посетил его простейшее жильё, где можно было раздеваться, можно не раздеваться, а уж переобуваться и вовсе не обязательно.
- Я тут пожрать тебе сгоношил. И попить. Тебе можно?
- А кто мне запретит... Только ты, больше некому.
- Ты тоже, скажешь... Сам, что ли, не виноват?
- Оба мы виноваты. Только вина у нас разная. Я поговорил, да перестал. А ты...
- Я-то что?
- А ты открыл мне дорогу в ад.
- Не преувеличиваешь?
- Я пять дней загибался, думал, помру. Так было больно, будто рвут тебя на части. На, посмотри, какая рана...
Я увидел грубый крестовидный рубец от границы до границы живота, зашитый через край, как шьют покойников.
- Что же... Когда наркотой пользуешься, анестезия тебе не помогает.
- Деньжат подкинь, Склифософский. Не трать на адвокатов. Обчистят без толку.
- Само собой.
Так я ему и поверил. Автополумошеннику, деграданту, энцефалопату со смешанной этиологией. Естественным образом, я договорился о встрече с другом, наилучшим по городу и всероссийских его окрестностях, адвокатом, организатором адвокатской сети с безграничным ассортиментом услуг. Борис Францевич принял меня незамедлительно, поскольку давно не виделись. Мы встретились на верхнем этаже той самой высотки, из окна которой очень удобно наблюдать выход посетителя с охраняемой площадки. Я принёс всякие вкусности, допустимые хозяину по состоянию его здоровья, чему он был рад поначалу не менее, чем вообще моему визиту. Пришлось его отвлекать.
- Вот, - произнёс я, - вынужден вас побеспокоить.
- Так беспокой, - благодушно произнёс БФ, - кто же тебе мешает… В чём дело?
- Ничего особенного, в тюрьму, похоже, сажусь.
Это был для шефа настоящий подарок. Он встрепенулся, расцвёл и помолодел.
- Ой, как интересно… Ну-ка, ну-ка, поподробней.
Я рассказал, как мог, что не так давно мой игрушечный нож проник в брюшную полость одного из моих хороших знакомых, что вызвало его, друга, почти недельное пребывание в одном из городских отделений анестезиологии и реанимации до побега его из больницы по окончании лечения.
- Как себя чувствует?
- Здоровым прикидывается. Лечится водкой. Результат удовлетворительный.
- Претензии есть с его стороны?
- В разумных пределах.
- Ясно. Первый вариант – мы его сажаем в тюрьму. Вариант дорогой, но решабельный. Однако, платить придётся. Лучший вариант.
- В чём же его прелесть?
- К нему нет возврата. В любом другом случае может быть прокурорская проверка. С вновь возникшими обстоятельствами. А новые обстоятельства – новый приговор. Так что - есть время собирать деньги, а есть время их раздавать. Значит, час пребывания в суде моего адвоката обойдётся тебе двадцать тысяч рублей. Включая отмены и переносы. Но дело того стоит.
Запахло палёным. Если мне хотелось узнать, что такое бандитизм, так в те минуты я это понял. Собственно говоря, за этим я и приходил. Я сказал шефу спасибо и что мне достаточно. Платежей не будет.
Но после моего, как мне казалось, окончательного ухода от адвокатского синдиката, появился Виталий. Вначале он позвонил, потом назначил встречу в Автово.
Виталий был велик и атлетичен. При этом одноглаз – результат пребывания в горячей точке. В толпе он выглядел монументально – в распахнутом пальто, без кепки на лысом черепе, без лишней суетливости.
- Куда пойдём? - спросил я Атланта.
- А, никуда. Я всего на несколько минут. Шеф, видишь, как о тебе беспокоится… Так ты имей в виду – если по ходу следствия проблемы возникнут, или, там деньги с тебя теребить начнут – не вздумай! Платить только нам, никому больше. А на суд я приду лично, покажешь мне твоего супостата, я ему объясню прошлое, будущее и настоящее. Понял? Твоя задача – заранее сообщить мне дату твоего процесса. Всё, жду.
На допрос меня вызывали всего однажды. Мы со следователем заново переписали то, что мной было ранее сказано, и всё совпало слово в слово. В завершении нашей недлинной беседы, я поинтересовался:
- Можно ли мне спросить, каковы результаты обследования на присутствие крови на полу, мебели и орудии причинения раны?
Следователь перелистал моё уголовное дело и совершенно без удивления произнёс:
- В вашей квартире следов крови и иных биологических объектов ни на чём не обнаружено.
Вот тут я примолк. Мне показалось, дальнейшие вопросы могут оказаться беспочвенными, обидными и раздражительными для такого высокого уровня досудебных, следственных и экспертных, предпринятых в моём отношении, мероприятий.
Суд состоялся в той же тональности - он был краток и доброжелателен в направлении обеих обратившихся сторон. Присутствующих было немного - судья, обвинитель, секретарша, мы с Илюхой да адвокат с Виталием. В тишине зала, когда судья объявляла суть дела, обвинитель более всего интересовался воронами, кричащими всякий бред за окном с приоткрытой форточкой. Когда задавал вопросы обвинитель, судья откровенно приводила в порядок свои ногти. Когда дошла до меня очередь держать слово, я встал и сказал так:
- Я признаю, что случайно, по неосторожности, не имея никаких к тому причин, мог причинить вред Илье Киселёву, за что прошу у него прощения и надеюсь, что наши с ним дружеские отношения не пострадают, и я смогу осуществить ему свою товарищескую помощь.
Судья спросила:
- Что вы можете сказать, Киселёв, в ответ на такое предложение?
Илюха встал, но в кристальной тишине юриспруденческого зала первоначально, едва слышно, слегка заметно, прошелестела вступительная фраза со стороны Виталия:
- Только попробуй, тварь, хрюкни что-нибудь.
Илюша так и сказал:
- Ответчик как был моим другом, так и остаётся. Я принимаю извинения с его стороны, прощаю его, если он мог по неосторожности причинить мне ограниченную потерю трудоспособности. Надеюсь, наши отношения примут прежний доброжелательный характер, и мы будем совместно решать окружающие нас причины и следствия. Соответственно, никаких претензий я не имею и также прошу его меня простить, если я огорчил его хоть в чём-нибудь. Достаточно?
- Достаточно, - ответила судья и молниеносно прекратила судебное разбирательство в связи с примирением сторон. Стороны разошлись, кроме нас с Виталием. Мы же с ним направились в соседний бутик под названием «Молдавские вина» где приобрели достаточное количество мадеры, которое в конечном итоге пришлось отчасти презентовать местным приятным лицам без какого-либо конкретного места жительства. Но Виталий успел приказать мне строго-настрого передать моему адвокату небольшую сумму, нисколько не связанную с ранее обозначенными суммами друга моего БФ. Я исполнил всё в точности, даже пострадавшему Илюхе вернул в его личное пользование чёрный «Форд» с золотыми дисками, который он прекрасно реализовал по цене металлолома в лучшем пункте по приёму черного металла на Кировском заводе, расположенном неподалеку от места нашего проживания. На вырученные средства Илья безбедно жил чуть не две недели, по прошествии которых возобновил дружеские ко мне претензии, которые я, конечно, старался погасить по мере сил и возможностей, но никогда более не доверял свой автомобиль кому-либо, умеющему лежать голой спиной на обледенелом асфальте. Жизнь заново не начиналась, хоть и обозначила на моём пути очередную, опасную для жизни вершину. Но первая жена, в своём коммунистическом порыве, время от времени проводит со мной беседы онлайн, направляющие меня на истинную, светлую дорогу, что означало бы для меня ряд перемен в образе жизни, для начала - отказать себе в юношеском стиле одежды и питания, и, наоборот, выбрать единую цель в жизни и устремиться к ней. Закон жизни таков, считает она, что состоит из единства и противоположности жизненных целей и устремлений, соблюдение которого в конечном итоге всенепременно приводит пользователя к положительному результату.
Я возражаю ей в вежливой форме.
02.02.2022 СПб
8.911.982.7464