Бусы из янтаря

Ольга Вербовая

Бусы из янтаря

О том, что будет проводить новогодние праздники в другом городе (и вполне возможно, в другой стране), Вика знала ещё с прошлой зимы. Не все, правда – четыре дня – но этого достаточно, чтобы мама и Сергей Петрович побыли вдвоём. Так было уже пять лет с тех пор, как мама вышла замуж, и так, наверное, будет, пока Вика не найдёт себе мужа.
Отпраздновав Новый год, как обычно, с матерью, отчимом и родственниками с одной и с другой стороны, вечером первого числа девушка двинулась покорять Прибалтику.
Ночь в поезде, в купейном вагоне, а утром девушку и её попутчиков встречает пасмурной погодой столица Латвии. Ну, и гид с табличкой. Потом – автобус, довольно быстро разбросавший приезжих по отелям, вещи, оставленные в специальной комнатке у портье – и можно до двух часов прогуляться, посмотреть Ригу.
Полноводная Даугава, покрытая трещинами льдин, отделяла отель от старой части города. Чтобы туда попасть, Вике потребовалось всего-навсего пройти по мосту. И вот уже перед ней площадь с какими-то любопытными постройками: два домика из красного кирпича с белыми вставками, прямоугольник из множества чёрных квадратов. Ну, и конечно же, ряды сувенирных магазинчиков.
Прогулявшись немного по булыжной мостовой старого города, девушка вернулась назад. Далеко уходить она боялась – вдруг заблудится и не сможет в условленное время встретиться с гидом. Поэтому, перейдя через мост, Вика принялась осваивать территорию справа от отеля: набережную, мост со множеством прутьев, железнодорожный мост с бегающими туда-сюда короткими электричками в четыре вагона.
Часа в два Вика была уже в холле гостиницы, чтобы вместе с группой сесть в автобус и поехать в ту часть города, откуда она совсем недавно вернулась.
Рыжеволосая Надежда с увлечением рассказывала, что дома с коваными решётками балконов, изящной лепниной, делающей их похожими на резные шкатулки, построил известный архитектор Михаил Эйзенштейн. Она же подробно рассказывала о том, зачем в его творениях была головы с пустыми глазницами и открытым ртом, и о семейной драме архитектора (теперь понятно, почему он изображал женщин рядом со змеями!).
Покинув улицу, группа плавно двинулась в парк, где напротив собора с одним позолоченным куполом стоял бронзовый Барклай – уроженец Риги. А в самом центре за заборчиком – там, где давным-давно возвышался холм с дурной славой, среди игрушечных стен и башен замка копошились кролики. Белые, чёрные, рыжие – самые разные.
Очень скоро они увидели главную достопримечательность города – памятник независимости. На высоком постаменте стояла, воздев руки, девушка Милда, а над её головой сияли три звёздочки – три области Латвии.
Покинув площадь, Вика вместе со всеми шла вдоль крепостной стены, начавшейся сразу за башней и памятником, напоминавшем спереди самурая на коне, а сзади – двух собак.
- А вот и шведские ворота, - сказала Надежда, лишь только они подошли к арке, прорубленной прямо в стене дома.
Говорят, согласившись на это, хозяин получил пожизненное освобождение от уплаты десятины на военные расходы.
- А ещё с этими воротами связана любовная история…
И экскурсовод с упоением принялась рассказывать, как полюбили друг друга шведский солдат и богатые латышка. Но так как шведы на тот момент были оккупантами, их любовь была запретной, а встречи тайными. Каждый вечер он приходил в город, чтобы увидеться с ней. Но однажды по какими-то причинам опоздал, и городские ворота закрылись прежде, чем он попал в город. Тогда девушка, обеспокоенная тем, что он не явился на свидание, подошла к этим шведским воротам, позвала его. Но лишь только она, по его просьбе, из-за этих ворот выглянула, шведские солдаты схватили её и живую замуровали в стену. «Всё равно я его люблю», - были её последние слова.
- До сих пор существует поверье, что тот, кто влюблён по-настоящему, проходя через ворота, может услышать девичий голос и эти слова на латышском. Ну а если вы, проходя, ничего не услышите, подумайте, такое ли у вас большое чувство? А кроме того, считается, что если проходя через ворота, семь раз назвать имя человека, о котором вы давно ничего не слышали, то в течение двух недель он обязательно даст о себе знать: или напишет, или кто-то от него привет передаст, или встретитесь с ним.
Выдержав эффектную паузу, Надежда сделала знак рукой, призывая группу следовать за ней. Вика ни о чём не думала, проходя под аркой, так как в настоящее время её сердце было свободно. И никого, кто украл бы его у девушки, рядом не было. Поэтому никаких слов она, естественно, не услышала.
Но вдруг… Вика готова была поклясться, что вовсе не собиралась произносить его имени. Оно вырвалось лишь тогда, когда она увидела знакомое лицо. Чуть изменившееся – тот был четырнадцатилетним школьником. Сейчас же перед ней был взрослый парень.
- Андрей?!
- Вика?! – радостью и удивлением озарилось его лицо. – Слушай, вот так встреча! Не ожидал!
- А я вот смотрю и думаю: правда ты, или мне показалось? – сказала Вика после того, как они расцеловались в щёки, как старые друзья.
Друзья… Возможно, после бурного школьного романа они и остались бы таковыми. Вика уже не помнила, из-за чего они тогда поругались.
Андрей пытался помириться первым, но девушка всё ещё на него дулась. «Да что это я, в конце концов? – подумала она, немного остыв. – Из-за такого пустяка взять и разругаться».
Пошла к Андрею сама – мириться. И увидела, как он шёл по улице с юной особой. Довольно симпатичной. И, смеясь, о чём-то с ней болтал. Вика, естественно, рассердилась и вернулась домой.
Андрей пытался несколько раз с ней поговорить, но она ничего и слушать не желала. А вскоре мать поменяла квартиру, и Вике пришлось перейти в другую школу. С Андреем она больше не виделась.
Правду говорят: молодость горяча и безрассудна. Вика сама это поняла, став чуть старше. Ну, чего ей стоило выслушать Андрея? Ан нет – мы гордые, мы обиделись и слушать ничего не хотим!
Экскурсионная группа давно уже ушла вперёд, удивляясь, как быстро могут сотворить чудо шведские ворота. Не обманула экскурсовод! А Вика с Андреем всё никак не могли друг на друга насмотреться. «Неужели эта ты, та девочка, которую я любил ещё в школе?» - спрашивали, казалось, его глаза.
- А ты почти совсем не изменилась. Только взгляд. Понимаешь, вроде как стал взрослее, серьезнее.
- Наверное, это оттого, что я сама стала старше. Как ты здесь оказался? По путёвке или в гости к кому-то?
- В гости к тёте Ане. Приехали с мамой. Она сейчас в Риге живёт. Вышла замуж… Ты сейчас как: учишься, работаешь?
- Пока учусь. В Институте иностранных языков. А ты?
- А я в Вышке на экономическом. Значит, в Риге ты в первый раз?
- Да. А ты?
- Я был здесь уже несколько раз. Так как насчёт экскурсии по городу в компании бывалого туриста?
Конечно, против того, чтобы прогуляться по городу с Андреем, Вика ничуть не возражала.
До самого вечера они расхаживали по улицам старого города, расспрашивая друг друга о жизни, о событиях после окончания школы, об увлечениях, о тех, с кем они когда-то учились вместе.
- Ты не замужем? – спросил Андрей Вику.
- Да нет. Как-то не встретила ещё человека, за которого бы пошла. А выходить замуж просто ради штампа – зачем?
- Я тоже так думаю. Мама говорит – жениться пора, но я тоже не нашёл девушку, которую хотел бы видеть женой. Если жениться, хотелось бы, чтобы уж навсегда, а не через год разойтись.
- Пашка Соколов сказал бы, что ты старомодный.
- Может быть. Я не спорю.
- А вот скажи, Андрей, почему вы называетесь «черепахами»?
Вика задала этот вопрос неспроста. Об этом общественном движении она слышала и по радио, где «Черепахи» слыли благородными борцами с произволом и беззаконием, и по телевизору, где известный документальный фильм «Бесы» недвусмысленно давал понять, что «Черепаха» - это сборище поклонников дьявола. И новость о том, что Андрей член этого общества, стала для Вики сюрпризом.
- Ты когда-нибудь задумывалась о том, нужна ли черепахе прописка? – ответил парень вопросом на вопрос.
- А зачем она ей?
- И правильно. Черепаха не стоит на месте, а движется, хоть и медленно. И везде, где она в данный момент находится, у неё есть дом. Так должна ли она, двигаясь на каждом шагу, прописываться на новой территории?
Этот вопрос поставил Вику в тупик.
- И потому вы называете себя «черепахами», чтобы подчеркнуть всю нелепость режима прописок?
- Именно, - ответил Андрей. – Потому наш многоуважаемый президент нас не любит. Впрочем, любил бы – только он готовить нас не умеет.
Больше о политике не было сказано ни слова. Молодых людей занимали куда более интересные темы. Разговоры о настоящем как-то незаметно перешли к прошлому.
- А помнишь, как в парке мы катались на «Орбите»? И ты поцеловал меня прямо в воздухе.
- А помнишь, у пруда, где утки…
- А помнишь, тогда на вечеринке у Катьки Щербаковой…
- А помнишь, как мы сбежали с урока математики…
- А ко мне тогда Юлька, сестра двоюродная из Тулы приехала. Я так хотел, чтобы вы познакомились.
- Так это была она?
- Так ты нас видела? Теперь я понимаю, почему ты не хотела со мной разговаривать.
- Я подумала… Господи, какая ж я была дура!
- Какие же мы были с тобой дураки, Вика!.. Кстати, ты не проголодалась?
- Есть немного.
- Давай зайдём в кафе.
- Не откажусь.
Вскоре они сидели в небольшой, но уютной кафешке друг напротив друга. В полумраке лукаво подмигивали из прозрачных стаканов свечи. Их пламя, отражаясь в белизне скатерти, плясало в глазах, когда один украдкой поглядывал на другого. Вот серо-зелёные глаза оторвались от мороженого, и в тот же миг им навстречу поднялись другие – тёмно-карие. И стало понятно: былые чувства никуда не делись. То, что казалось остывшим, угасшим, вспыхнуло с новой силой. Прошлое превратилось в настоящее.
Даже вечерняя Рига с той минуты словно засветилась новыми красками. «Теперь вам друг от друга не уйти», - подмигивала им сидящая на шпиле, выгнув спину, чёрная кошка. «Не уйти вам друг от друга», - вторила ей белая статуя, с мечом, в длинном плаще, на Ратушной площади. «Никуда вам теперь друг от друга», - заливался золотой петушок с верхушки Петровского собора.
Казалось, призраки из далёкого прошлого – те, что когда-то вели вдоль крепостной стены домашнюю скотину, обсуждают между собой гуляющую парочку. Две дамы в широких кринолинах, не сумевшие разойтись на самой узкой улочке, с некоторой завистью шепчут одна другой: «Гляди-ка, за руки держатся». С нижнего этажа большого дома с лепниной за ними усердно наблюдает хозяин лавки с попугаями, позорно упустив из виду профессора Плейшнера, который, стоя этажом выше у окна с цветочным горшком, смотрит на счастливую молодёжь. Ими же заняты и обитатели дома на Бейкер-стрит, расположенного как раз напротив.
- Знаешь, Вика, наверное, это не случайно, что мы встретились. Да ещё и под шведскими воротами. Это судьба, знак свыше.
Они стояли на мосту. Под ними в лунном свете плескалась и блестела Даугаве. Стоило только перейти на другую сторону, откуда виднелись огни гостиницы, и Вика дома.
- Давай завтра встретимся, - предложил Андрей, когда неспешным шагом они дошли до дверей отеля.
- Давай.
- Я зайду за тобой в девять.
- Я буду ждать.
Его глаза были близко-близко. Вике казалось, что ещё чуть-чуть, и она потеряет над собой контроль. Да что контроль? Растает, как льдинка под лучами солнца.
Андрей попытался её поцеловать, но Вика закрыла ему рот рукой:
- Не сейчас. Не сегодня. Просто всё это так неожиданно. Дай мне время.
- Да, я понял. Подожду, пока ты сама этого захочешь.
Пожелав друг другу спокойной ночи, они чмокнули друг друга по-дружески, и Вика поднялась к себе в номер.
Спалось ей в эту ночь плохо. Совсем как тогда, когда Андрей в первый раз признался ей в любви, когда в первый раз робко коснулся её губ.
«Зачем я ему отказала? – думала девушка. – Ведь я хотела поцелуя. Но ничего – он получит его завтра».

Юрмала – берег моря – так переводится название того маленького городка, куда на следующий день направились Вика и Андрей. Окружённый с одной стороны морем, с другой – речкой, городок словно впал в зимнюю спячку. Трудно было представить себе, чтобы именно здесь устраивались фестивали. Пляжи, в летние месяцы оживлённые, сейчас были пустынны. Лишь крупная черепаха из бронзы смотрела вдаль. Тишину нарушали только волны, набегающие одна за другой на замёрзшую полоску берега. Можно ли придумать лучшее место для пылких поцелуев?
Не хуже для этого подходил лифт гостиницы недалеко от пляжа. Сквозь стеклянные стены вся Юрмала просматривалась как на ладони. Как сладостно, касаясь любимых губ, подниматься всё выше и выше! И неважно, что природа не дала людям крыльев. Что такое крылья, если в сердце живёт Любовь? Именно она может вознести до небес, с нею же не страшно спускаться на грешную землю.

На фоне чёрного неба в свете ламп красовалось жёлтое здание в стиле югенд – музей-квартира. Туда Андрей и Вика направились сразу по возвращении из Юрмалы в Ригу. Молодая женщина нажала на кнопку. Слайд сменился другим. Молодой парень в шляпе-цилиндре, так странно контрастирующем со свитерам и джинсами, стоял у электроплиты и что-то мешал в сковородке лопаткой. Создавалось впечатление, будто благородный джентльмен решил сделать даме сюрприз и пожарить картошку на Восьмое марта. Вика тогда спросила Андрея:
«А слабо сфотографироваться на кухне?»
«Да нет, не слабо, - ответил тот и в подтверждении своих слов схватил со стола лопатку и залез ею в сковородку. – Фоткай».
Следующий слайд – девушка в шляпе с белыми розами и перьями – под цвет кофты, сидящая за швейной машинкой.
«Вот такая я была десять лет назад», - подумала Вика.
На тонкой девичьей шейке красовалось ожерелье из жёлтого янтаря – подарок Андрея. Он купил его в Юрмале, когда Вика сидела в кафе. Удалился под предлогом помыть руки, а вернулся с новогодним подарком. И вот уже десять лет как Вика его носит, не снимая даже на ночь.

- Так что у нас завтра по программе?
- Сигулда.
- А знаю, город интересный. Значит, едем завтра в Сигулду.
Андрей не обманул. Город действительно оказался довольно любопытным. Церковь пастора Шлага, замок ордена меченосцев, коварная речка Гайя, видневшаяся с башни замка. Андрей уже изучил Викину страсть к высоте, поэтому не мог упустить шанса забраться с ней на башню и там поцеловать.
Впрочем, поцелуй в пещере Доброго человека – это тоже очень романтично. Недаром Туральдская Роза и её жених Виктор выбрали эту пещеру местом для свиданий. Жаль, что по вине лихого человека не суждено им было прожить вместе.
- Вот ведь какое совпадение! – заметил Андрей. – Там был Виктор, а здесь – Виктория.
- Да, имена похожие.
- У них и корень один. Виктор – победитель, а Виктория – победа.

Виктория – значит победа. То же самое неделю назад сказала соседская Маринка. Умная девочка, скоро в шестой класс пойдёт. История и английский – её любимые предметы.
- Тётя Вика, я тут такой текст перевела на английский! Сама.
- Умница, - похвалила её Вика. – А мне его прочитаешь?
- С удовольствием.
Текст назывался «Её величество Виктория». Не про английскую королеву – тёзку Вики, как вначале подумала девушка, а про… корабль адмирала Нельсона. Англичане верили, что такое название принесёт им победу в морских сражениях. Так оно, собственно, и произошло.
То же самое говорил мистер Адамс – американский компаньон работодателя.
- Запал он на тебя, Вика! – говорили коллеги в один голос.
И не ошибались. Мистер Адамс и в самом деле был к ней неравнодушен. А её холодность и безразличие только разжигали его интерес. Кокетничать с ним Вика не собиралась, ровно как и отвечать взаимностью. Лучшее, что, по её мнению, можно было сделать – это как можно скорее дать мистеру Адамсу понять, что у него нет никаких шансов. Она любит Андрея.

А вот и замок Турайдос, «коридор смерти» - так называли проход – ловушку для неприятеля, по которому Андрей и Вика шли взявшись за руки. Конечно, и в этом замке они не упустили шанса забраться на башню и подарить друг другу горячий поцелуй.
Последний вечер в Риге они провели, гуляя по городу и заходя в сувенирные лавки. Этим же занимались и на следующий день, после того, как отвезли свои вещи на вокзал.
- Надо же, даже уезжаем на одном поезде. Это точно судьба.
- Жаль только, вагоны разные.
- Эту проблему можно решить.
И действительно решили. Правда, Викина соседка по купе – женщина с двенадцатилетней дочерью – сначала не слишком-то обрадовалась, когда вошёл Андрей и попросил случайного попутчика, молодого парня, поменяться с ним местами. Но вскоре, заметив, что Вика и её жених не делают ничего такого, чего нежелательно было бы видеть её дочери, смягчилась. Что касается того парня, чьи вещи Андрей помог перенести в купе, где его мать оживлённо разговаривала с двумя попутчицами, то его, как узнали утром, ждал ещё один «переезд». Дама, с которой мать Андрея познакомилась ещё в Риге, пожелала составить компанию ей и новым знакомым. Парень второй раз безразлично пожал плечами и перетащил свои вещи в другое купе.
Ночью, лёжа друг напротив друга на верхних полках, Андрей и Вика сначала разговаривали шёпотом, боясь разбудить девочку и её мать, которые легли спать рано. А после – решив, что и им пора бы последовать примеру соседок, обменялись поцелуями и пожелали друг другу спокойной ночи, пообещав, что непременно встретятся во сне.
«Мы встретились, чтобы расстаться надолго», - эта мысль, так неожиданно и так некстати пришедшая Вике на ум, заставила её вздрогнуть. Но минутой позже девушка подумала, что, должно быть, просто устала за день, вот и лезет в голову всякий вздор. Подумала и тут же заснула спокойно, как младенец.

Первое утро рядом с любимым, оно же и последнее. Стук железа по рельсам, проплывающие за окном пейзажи, на столике горячий чай и вафли с корицей, эти глаза напротив, беззаботно улыбающиеся с уверенностью, что это лишь начало. Начало долгой и счастливой жизни, что ожидает двух любящих людей.
Вика помнила это утро так, словно всё было вчера. Память воскресила даже слова тихо звучавшей по радио песенки:
«Ночь. Что за странная свобода –
От заката до восхода
Ждать тебя, надеясь вновь».
Могла ли девушка тогда подумать, что слова окажутся пророческими?

Зал суда. На скамье за решёткой – все «Черепахи», среди них Андрей. Судья, строгая женщина с недобрым взглядом, явно говорящим о том, что его обладательница давно выбросила из головы не только честь и совесть и тому подобные «бредни», но даже элементарную человечность. Создавалось впечатление, будто ей жаль, что ни у кого из подсудимых не было ребёнка-инвалида. А то бы с каким удовольствием она бы лишила беднягу отца (или матери).
Прокурор, молодой и, очевидно, глубоко убеждённый в том, что говорит, брызгая слюной, обвинял «Черепах»… да во всех возможных грехах. Измена Родине, терроризм, пропаганда экстремизма, разворовывание бюджета, торговля оружием – лишь малая часть обширного списка. Разве что изнасилования малолетних не приписал.
Адвокат держался уверенно и опровергал все эти обвинения с такой лёгкостью и ироничной усмешкой, что каждое из них после его меткого словца виделось просто смехотворным. Прокурор в ответ распалялся, пытаясь всеми силами уберечь свой мирок от потрясения, судья злобно улыбалась: давай, болтай, если хочешь, - всё равно приговор уже давно готов. Не самой судьёй, нет, а вышестоящими органами.
Руководителей приговорили к расстрелу, остальным же дали лет по пятнадцать-двадцать. Условно. В том смысле, что ограничатся этим сроком при условии, что за время их реальной отсидки не откроются новые обстоятельства, которые дадут основания для его продления. А таковые, скорее всего, откроются, о чём судья заявила почти что напрямую.
Андрею могли бы дать меньше, если бы он, как требовало следствие (и как сделал один из его товарищей) признал свою вину, а заодно рассказал бы что-нибудь интересное о других «Черепахах». Но отказавшись это сделать, он обрёл по максимуму – двадцать лет.
Вика помнила, как почти в беспамятстве бросилась ему на шею и целовала его бледные губы.
- Я буду ждать, - шептала она, изо всех сил заставляя себя не плакать.
Но Андрей холодно отстранил её от себя.
- Не надо, Вика… Забудь. Не относись к этому серьёзно. Это был всего лишь романчик, он ничего не значит.
- Но тогда, в Латвии, ты говорил, что это судьба.
- Всё это чушь! Мне просто захотелось поразвлечься. С тобой я получил массу удовольствий – не скрою. Но это совсем не то, что ты вообразила.
- Я тебе не верю. Ты не умеешь врать.
Больше конвоиры не дали сказать ни слова – увели Андрея в камеру.
- Я буду ждать! – крикнула ему вслед Вика.
И путь эти самые конвоиры кривят губы в жестокой усмешке: мол, не дождёшься, девка, жениха своего. Пусть собственные родные и друзья наперебой твердят, что ей нужно устраивать свою жизнь, выходить замуж, рожать детей, и что каждый год, что она «изображает из себя декабристку», убивает её шансы на счастливое будущее.
Счастливое… Да, пожалуй, можно так выразиться, если почитать за счастье то видимое благополучие, которое только может дать обманутый и нелюбимый муж. Ведь всякий брак будет обманом, если любит она Андрея.
«Я умею ждать, - писала Вика в Иркутск, туда, где за решёткой, оторванный от дома и родных, томился её возлюбленный. – И буду ждать. Мне будет нетрудно потому, что я люблю тебя, и потому, что ты меня тоже любишь. Не возражай – знаю, что любишь»…
Письмо осталось без ответа. Та же участь постигла и следующее.
«Ты не хочешь со мной общаться, потому что боишься меня скомпрометировать. Но если ты на моё письмо не ответишь, я сама испорчу себе репутацию. Устрою такое, что потом уже вовек не отмыться. Ты меня знаешь».
Андрей действительно знал Вику хорошо. Если уж она обещает что-то сделать, можно быть уверенным – сделает обязательно. Поэтому на этот раз девушка получила ответ.
«Вика, ты сошла с ума!» - так начиналось его письмо к ней.
Это положило начало их переписки, бурной и оживлённой и вместе с тем нежной и душевной. За десять лет Вика научилась не верить письмам, в которых сообщалось о смерти Андрея. А Андрей в свою очередь научился не верить многочисленным «Викиным подругам», уверявшим, будто его девушка вышла замуж за другого. Трудно сказать, что заставляло тюремных надзирателей подбрасывать заключённым и их родственникам подобные письма. То ли хотели окончательно сломить тех несчастных, что попали под их власть, то ли, обладая нестандартным чувством юмора, считали такие шутки верхом остроумия. Но как бы там ни было, следующие письма влюблённых друг к другу напрочь опровергали все эти выдумки.
- Не верьте Вы им, Елизавета Григорьевна, - убеждала девушка мать Андрея, с которой после случившегося очень подружилась. – Я на днях получила от Андрея письмо. Жив-здоров. А ведь месяц назад мне тоже писали, что он умер.
- Я верю тебе, Викуся, - отвечала бедная женщина, обнимая её.
Сказали бы школьнице Вике, что когда-нибудь мать Андрея будет называть её так ласково и обнимать, что двери её квартиры будут открыты для неё в любое время дня и ночи, что разговоры с Викой за чашкой чая или молчаливое сидение на диване под звуки старых песен и позвякивание спиц станут для Елизаветы Григорьевны настоящим утешением! Сказали бы ей, что женщина, не особо скрывающая прохладное к Вике отношение, вдруг станет относиться к ней словно к родной дочери!
- Дура я, - призналась ей как-то Елизавета Григорьевна. – Всё чего-то выкаблучивалась, хотела для Андрюши лучшего. А ведь ты его любишь по-настоящему… Только не дождёшься ты его, не выпустят. Так и умрёшь старой девой.
- Елизавета Григорьевна, и Вы туда же! – укоризненно отвечала ей Вика. – Вы же мать – должны в первую очередь верить и надеяться.
- Я пытаюсь, Викусь, но с каждым днём у меня всё меньше остаётся сил.
Как было знакомо Вике это состояние! Иной раз, будто спохватившись, она вспоминала свой возраст, и ей казалось, что вот ещё один год прошёл впустую. Скоро будет тридцать, а она ещё не жена, не мать. И, наконец, наступит время, когда рожать будет поздно. А Андрей, может, так никогда из тюрьмы не выйдет…
Но вскоре эти тягостные мысли сменялись другими. Что если это несчастье – испытание, которое судьба преподнесла, чтобы проверить, насколько сильна их любовь? Должна же чёрная полоса когда-нибудь закончиться. И может, это случится очень скоро. Тогда Вика снова окажется в объятиях любимого и не будет жалеть о том, что дождалась.
Каждый вечер, возвращаясь с работы в пустую квартиру, девушка включала радиоприёмник и жадно слушала новости. Они то внушали ей надежду, то вновь разочаровывали. Народ то безмолвствовал, то переходил к справедливому возмущению, собираясь на митинги – и тут Вика надеялась, что, в конце концов, президент Кабанов будет вынужден пойти на переговоры. И тогда, возможно, политзаключённых станут освобождать… Но власть вместо этого лишь закручивала гайки и всячески поливала недовольных грязью. И тогда толпа, устав кричать напрасно, вновь замолкала. На трибунах оставались лишь самые активные, которых пока ещё не посадили и не расстреляли.
В такие моменты Вика нарочно вспоминала, как Маринка читала ей статью про Нюрнбергский трибунал. Или как Николай Грушевский, лидер партии «Бесценная Родина» говорил про суд над Пиночетом. Диктатура не бывает вечной!
Грушевский, единственный политик, который вступился за «черепах». Жаль, не помогло его заступничество. Так же, как не помогли Грушевскому подписи, которые Вика собирала за него перед выборами. Не потому, что так уж хотела видеть его президентом, а скорее из благодарности. Да и Даше, с которой она к тому времени переписывалась, хотелось помочь. Хотя Даша, заранее уверенная в поражении своего дяди, не особенно и старалась.
«Даже если бы дядя Коля и стал президентом, - писала она Вике, - ничего бы у него не вышло. Он противник насилия, а без этого у нас никак нельзя».
«А не многовато ли у нас насилия? – спрашивала её в ответ Вика. – Может, пора бы уже остановиться?»
«А ты согласилась бы на массовое насилие, если бы после этого Андрей вышел на свободу?»
«Нет. Наверное, нет».
Да и сам Андрей едва ли согласился бы обрести свободу ценой человеческих жизней. Значит ли это, что он обречён провести в тюрьме остаток своих дней, а она – умереть, не дождавшись его?

Вот и последний слайд. Телега с вывернулыми колёсами, стоит на тротуаре, убранная хвойной гирляндой, в которой, обнявшись, сидели двое. Молодые и беззаботные, не знавшие ещё, что их жизнь в ближайшем будущем будет напоминать эту самую телегу.
Задержавшись взглядом на фотографии, Вика решительным движением захлопнула крышку ноутбука. Хватит воспоминаний, надо ещё многое сделать. Во-первых, закончить, наконец, носок, чтобы завтра можно было прислать Андрею посылку. Во-вторых, сбегать в магазин и купить кофе. «Ирландский крем» - его Сергей Петрович обожает больше всего. В-третьих, вынести мусор. Да, не забыть бы ещё завтра утром перекрыть на кухне краны и выключить всё из розетки, а то пока отметят день рождения Петровича, идти домой будет уже поздно – придётся у них заночевать. Короче, работы навалом.

- Эх, Петрович, такая у тебя девка красавица, умница, сразу видно, путёвая. Вот посмотришь, какие нынче пошли – в голове у них не пойми что. Шалавы, прости Господи! Редко сейчас найдёшь таких, как твоя Виктория…
С этими словами Павел наполнил свой бокал и, осушив его залпом, продолжал:
- И чего такая красавица до сих пор одна? Обидно, Петрович!.. Вот смотрю я на нынешнюю молодёжь – а где они – настоящие мужики? Гонору хоть отбавляй, а руками делать ничего не умеют. Гвоздя и то не забьют. А пристанет к девке хулиган, фиг защитят. Драпанут – да так, что пятки засверкают… Вот Егор – чем не мужик? Работящий – с папкой вместе такую дачу отстроили! А вот тоже один. Совсем один. Эх, его бы с твоей Викторией познакомить! Чего им в одиночку пропадать, верно говорю? А, Петрович?
Не успел именинник ему ответить, как не в меру перебравший гость принялся разглагольствовать о том, как всё в этой жизни ужасно и несправедливо. В правительстве сплошь одни бандюки, бизнесмены поголовно все воры, послать бы всё к чертям собачьим и махнуть куда-нибудь, где нет людей, а то ж достали совсем. Как же дядя Паша болтлив! Особенно когда выпьет.
Гости уже расходились, пожелав на прощание Сергею Петровичу всех благ. Павел тоже поначалу хотел попрощаться и ехать домой, но каждый раз, когда он порывался встать, падал обратно на стул. Ноги его не держали. Ну, куда его отпустить в таком состоянии, да ещё и на ночь глядя? Постелили на раскладушке.

Проснувшись, Вика не сразу поняла, что происходит. Из прихожей слышались встревоженные голоса, пахло горелым.
- Серёж, уходи – сгоришь!
- Через дверь не выйти. Надо воды.
Через дверную щель Вика увидела, как плясали рыжие отблески.
Мгновенно вскочив с кровати, девушка подошла к двери и чуть её приоткрыла.
- Мама! Сергей Петрович! Что случилось?
- Закрой дверь, - ответил отчим.
«Да у нас пожар!»
С этими мыслями Вика схватила с кровати плед и вышла из комнаты. Стало вдруг нестерпимо жарко.
Сбивая пламя со стен, с мебели, с висящей на плечиках одежды, она, задыхаясь от дыма, добежала до ванной. Сергей Петрович был уже там.
- Чёрт! Воды нет! – ругался он вполголоса.
«Может, на кухне?» - пронеслась шальная мысль.
Ноги сами понесли туда.
Кухня напоминала большой костёр. На том месте, где стояли стулья, теперь валялась кучками зола. Стол догорал вслед за ними. Языки пламени лизали обои, подвесные шкафчики, холодильник.
Вика подбежала к мойке и открыла оба крана на полную мощность, отчего те лишь недовольно фыркнули.
«И здесь воды нет, - обречённо подумала девушка. – Может, в канистре?»
Вдыхая раскалённый обжигающий воздух и сбивая с себя огонь пледом, она двинулась к горящему холодильнику. Но не успела она и прикоснуться к стоящей в углу фляге, как отчим окрикнул её:
- Чего копаешься, дурёха? Быстро к окну!... Спускайся по балконам, - добавил он, когда Вика послушно рванула на себя оконную створку.
- Давай вниз! – крикнула стоявшая на балконе мать, перелезая через перила.
Вика с трудом ощущала реальность. Обожжённые лёгкие отзывались адской болью. Казалось, пламя бушевало, сжигая её изнутри.
До земли было три этажа. В полубеспамятстве преодолев это расстояние, девушка оказалась на земле. Боль нарастала, заполняя собой весь мир. Вика задыхалась.
- Мамочка… я умираю… прости, - прошептала она чуть слышно. – Андрей… я не дождалась… тебя…
Последним, что поймало уплывающее сознание, было небо, тёмно-серое с едва заметной розовой полоской на востоке.

Туман, сплошной туман. Постепенно он рассеивается, и вот уже видны очертания Викиной квартиры. Комната, раскладной диван, часы, показывающие одиннадцать утра.
Суббота. Надо бы сбегать в магазин купить продуктов на неделю…
Лестничная клетка, дверь подъезда, ступеньки крыльца, сидящие на лавочках старушки, в упор не замечающие девушку…
Хлопки босых ног по асфальту, жёлтые оборки по низу подола… Пошла в магазин в ночной рубашке. Вот дура! Надо бы вернуться домой переодеться.
И снова туман…

Центральная улица Арбата, на удивление пустынная. Ни вольных художников, сидящих за мольбертами, ни туристов, ни продавцов с лотками. Кафешки и магазины сувениров закрыты. Издалека приближается танк, за ним – ещё один…

Красная Площадь. Под стенами Кремля – несчётное количество танков.

Лицо Президента на всех телеканалах. «Дорогие россияне!... Враги подошли вплотную к стенам Кремля. Их цель – подорвать основы государственного строя нашей великой страны, поставить под угрозу само существование России. Наше с вами существование. Они хотят преступным путём установить порядки, выгодные Соединённым Штатам… Но мы, истинные патриоты своей Родины, не позволим себя запугать. Придите на Красную Площадь, пусть враг видит, что нас много. Мы не сдадимся и, если понадобится, умрём под Москвой…»

- Не идут! Быдло, уроды! Ну, конечно, они ж не дураки – каждый за свою шкуру… Ну ничего – приползёте как миленькие…

Школа номер пять. Дети напуганы внезапным вторжением людей в форме. Учителя испуганы не меньше.
- Никуда они не поедут! – завуч Галина Михайловна становится на пути полицейских. – У нас урок!
В ответ один из них расстреливает женщину в упор. Та, заливаясь кровью, падает на пол. Среди омоновцев раздаётся хихиканье.
- Вика… это ты? Ковригина?
- Я, Галина Михайловна.
- Я вижу тебя… такую молодую…

И снова Красная Площадь. Перед танками – живая цепь из детей. Их свезли отовсюду: из школ, детских садов, интернатов, а кого-то и вовсе вырвали из рук матерей, которые, протискиваясь между танками, стремились попасть к своим чадам. О том, чтобы увести их отсюда, не могло быть и речи – омоновцы в бронежилетах были вооружены до зубов. И готовы были добросовестно выполнять приказ.

- Господин Президент, Вы с ума сошли! Они же детей поубивают!
- Не дрейфь, дружок! Они все сплошь слюнтяи – над каждым детским трупиком готовы слёзки лить. Не будут они в деток стрелять.
- А если будут, господин Президент?
- Кто не рискует – не пьёт шампанское.
Но последняя фраза звучит уже не так уверенно. Видно, что Президент боится не меньше, чем те же детки.

Оппозиционное радио.
- Друзья мои! Я надеюсь, что те, кто готовы выйти на площадь, сейчас меня слышат, - в голосе Грушевского и тревога, и надежда. – Я всегда заявлял и заявляю, что режим Кабанова бесчеловечный и неконституционный, я не меньше вашего желаю его смены. Но нельзя построить лучшее будущее ценой крови невинных людей. Тем более, если это кровь наших детей. Пожертвовав ими, мы окажемся ничем не лучше господина Кабанова и его команды. Ценность человеческой жизни всегда была нашим главным принципом. Выстрелив в ребёнка, мы этот принцип нарушим. Я обращаюсь к вам как к сознательным гражданам…

Разбросанные на широком диване нитки мулине. Платок с нарисованным контуром ландышей. Иголка с заправленной в ушко белой ниткой зависла в девичьей руке. Второй Даша Грушевская подпирала лицо.
«Это что ж делается – детей в заложники! Какими ж уродами надо быть!..»
Одновременно в своей квартире Елизавета Григорьевна, вынимавшая из духовки свежеиспечённые пирожки, выключила телевизор.
«Хватает же наглости врать, что дети сами пришли! Небось, по разнарядке пригнали…»
Даша: «Хоть бы они послушались дядю Колю и разъехались…»
Елизавета Григорьевна: «Найдётся ведь в танках сволочь, для которой застрелить ребёнка – раз плюнуть».
Даша: «Конечно, я хотела бы, чтобы оппозиция свергла Кабана. Расстреляли бы его вместе с его бандой – туда им и дорога! Но убивать при этом детей…»
Елизавета Григорьевна: «Так стоит ли менять одного выродка на другого?»
Даша: «Пусть уж лучше тогда Кабанов остаётся при власти. Противно, конечно, но…»
Елизавета Григорьевна: «Послушаю, что там по радио… Кравцов этот…»

- Граждане! Сегодня президент Кабанов и его прихлебатели лишний раз доказали, что готовы на всё, чтобы остаться у власти. Они делают всё, чтобы нас остановить. Для этой цели они используют даже детей. Но именно сейчас решается судьба страны. От нас зависит, хватит ли у нас мужества пойти до конца или мы трусливо спасуем перед трудностями и разъедемся по домам…

«Циники, чтоб вас!» - подумала Вика зло.
В танках, судя по всему, мнения разделились. Одна часть – сторонники Даши – ехали на площадь с уверенностью, что будут обстреливать Кремль и, возможно, убьют Кабанова, но были совершенно не готовы столкнуться с живым щитом из детей. Другая – сторонники Кравцова – считали, что не для того они приехали, чтобы так просто взять и отступить, и если уж дела приняли такой оборот, лучше уж пусть погибнет несколько деток, чем снова продолжается вся эта «кабановщина».
Вика чувствовала, что сейчас прольётся кровь. Много-много крови. Некоторая часть восставших готова была стрелять. Вот-вот из стволов танков вылетят первые снаряды. Остановить бы сейчас время, задержать, как в фантастическом фильме. Задержать ровно настолько, чтобы убрать подальше. А потом уж пусть стреляют.
«Время в твоей власти, Виктория!» – девушка так и не поняла, откуда слышался этот голос. Звонкий и ласковый он, казалось, звучал прямо с неба.
Наверное, какая-то доля правды в этом есть. Сколько Вика себя помнила, вечно её часы отставали минут на пять-десять. Прежде она думала, что дело в их качестве. А теперь… теперь она даже не знала, что и думать. Да и некогда сейчас думать, сейчас надо сосредоточиться и сказать времени: «Стоп!»…
Внезапно всё замерло. Дети и взрослые вдруг застыли в тех же позах, в каких были секунду назад. Танки остановились, как по команде. Ни звука более не прозвучало в этой мёртвой тишине. Не было заметно даже слабого дуновения ветерка. Казалось, кто-то, просматривая видеофильм, нажал «паузу».
«Неужели я это сделала?» - думала Вика.
Но что же теперь? Ещё секунду назад девушка мечтала выиграть время, чтобы потихоньку оттащить деток от стены. Теперь же понимала, что это нереально. Сколько ещё она сможет удерживать время? Минут десять – на большее у неё просто сил не хватит. А детей много. Сами они уйти не смогут. Тем более невозможно отогнать отсюда танки…
А не притащить ли сюда Президента? В конце концов, мятежникам не нужны дети – им нужен он. Где он, кстати, голубчик? Отсиживается в подземном бункере. В принципе, этого стоило ожидать. Рядом с ним ещё несколько человек, ну да Бог с ними…
Никто из соратников Президента не шевельнулся, когда Вика схватила его неподвижное тело обеими руками. Охранники, походившие на статуи, безучастно наблюдали, как девушка за ноги тащит главу государства по коридорам, нажимает на кнопки, открывая двери. Сам президент не сопротивлялся, но и без того силы девушка быстро таяли. Только злость заставляла её тянуть свою ношу, удерживая при этом рвущееся вперёд время.
Несколько раз она всё-таки порывалась оставить Кабанова посреди подвала, но каждый раз, лишь мельком взглянув ему в глаза, видела в них столько беспросветного цинизма, что начинала считать его спасение величайшим злом для человечества. Ибо не было в этих глазах ни тени жалости к жертвам, ни крупицы раскаяния. Был только страх за свою никчёмную жизнь. И Вика принималась тянуть его с удвоенной силой.
«Всё равно я тебя вытащу, зараза! Обещал как-то «поговорить с этими обезьянами по-мужски». Теперь самое время».
Казалось, прошла целая вечности, прежде чем Вика с Кабановым выбрались, наконец, на свежий воздух (если таковой в Москве ещё остался).
Давай, Виктория, ещё чуть-чуть, поближе к танкам…
Последний рывок и она, бросив президента, без сил упала рядом…

- Вика! Не уходи! Останься!
Голос Андрея. Прости, любимый, прости! Не увидеться больше с тобой на этом свете. Не суждено прижать тебя к груди своей. Не коснутся более наши губы друг друга. Совсем нет сил, чтобы выжить.
«Я дам тебе силы. У тебя на шее бусы – мой подарок. Их так и не смогли с тебя снять. Пусть они будут твоим талисманом. В них – моя душа»…

И снова туман. Сквозь него проступают контуры Склифа... В больничном коридоре – мать, Сергей Петрович и Елизавета Григорьевна. У отчима на одном глазу повязка…
Реанимационная палата. Викино тело, бледное и обожжённое, лежит на койке, опутанное проводами. На экране вычерчиваются едва заметные волны, грозящие в любой момент перейти в прямую линию.
Андрей… он сидит рядом, держит её за руку…

- Я иду к тебе, любимый. Ползу, но иду, - Вике казалось, что эти слова она шепчет одними губами.
Она действительно ползла по какому-то тёмному тоннелю. Где-то вдалеке виднелся тусклый едва уловимый огонёк.
«Не оставляй, не отпускай. Я приду».
Чем ближе становился огонёк, тем труднее было ползти. Боль, прежде незаметная, начинала чувствоваться всё явственнее, становясь с каждым шагом просто нестерпимой. И тогда появлялась мысль: не лучше ли умереть, чем так мучиться?
Умереть, когда любимый зовёт? Ну уж нет!
«Борешься за жизнь, глупая? – фи, какой неприятный голос, на этот раз, похоже, из глубины недр. – Да у тебя вот-вот силы кончатся. Не доползёшь ведь».
«И всё-таки попробую, - ответила девушка мысленно невидимому собеседнику. – Зря меня, что ли, Победой назвали?»
Мысль об этом придала ей сил. Ещё быстрее поползла Вика вперёд. В памяти вдруг предстала одна из улиц старой Риги. Последний вечер. Палатки с многочисленными сувенирами и песенка:
«Веселья час и боль разлуки
Хочу делить с тобой всегда.
Давай пожмём друг другу руки –
И в добрый путь на долгие года».
Она уже не ползла – бежала со всех ног, снова и снова прокручивая в голове последние строфы:
«Давай дадим друг другу слово,
Что будем вместе – вместе навсегда».
Это было последним, что девушка помнила.

- Вика, открой глаза. Пожалуйста. Посмотри на меня…
В ответ девушкины пальцы сжали его ладонь.
- Ты здесь, любимая! Ты со мной!
- Ты меня позвал… И я пришла.
- Тебе больно?
- Немножко.
Впрочем, разве это важно? Разве существует на свете что-нибудь, чего нельзя было бы стерпеть, если рядом любимый?
- Я люблю тебя, Андрей.
- А я тебя, Викусь.

«Потом пришёл врач и выгнал Андрея. Это уже потом я стала удивляться: откуда он здесь, его же посадили. А тогда даже не думала об этом – просто была счастлива, что он со мной».

- Тебя освободили?
- Да. Как раз в среду. Тут, пока ты лежала, такое было…
- Что? Неужели государственный переворот?
- Ещё и какой! Хорошо, что без жертв обошлось. Почти без жертв.
Да, действительно, чудо.
- Галину Михайловну жалко. Замечательная была – и как человек, и как учительница.
- А что было-то?
- Полная жесть! Танки реально по Москве катались. И прикинь, что этот Кабан сделал…

«Когда он рассказал, у меня просто челюсть отвисла. Никогда не думала, что у нас такое вообще может быть.
Сейчас я чувствую себя нормально».
Да, нормально. Настолько, насколько это возможно с одним лёгким. Второе пришлось удалить, потому как оно почти полностью обуглилось.
«Сергей Петрович сначала очень переживал, что без глаза остался. Сейчас вроде смирился. Главное, живой. А вот дядю Пашу жалко – так и не откачали. Знали бы, что он будет курить в постели…»

- Вика, я хочу тебе сказать…
Какой-то он сегодня необычный. Вид слишком торжественный.
- Да, любимый.
- Я знаю, ты ждала меня… Очень долго. Целых десять лет. Когда я увидел на тебе эти бусы… Я знал, что ты ждёшь, но я не думал… Неужели ты вообще их не снимала?
- Только когда мылась.
- А я как увидел, у меня сразу безумная мысль возникла. Я надеялся, что эти бусы как часть моей души смогут вернуть тебя к жизни.
- Они и вернули. Хорошо, что их тогда не смогли снять. А теперь, когда их удалили вместе с кожей, так непривычно.
- Я тебя понимаю. Сам в тюряге носил носки, что ты мне присылала. И у меня было чувство, будто ты рядом. Эта мысль и заставляла меня держаться. Я знал, что вынесу любые мучения, когда ты меня любишь и ждёшь.
- Скажи спасибо своей маме. Ведь раньше я совсем не умела вязать.
- Слушай, Вик, - Андрей на мгновение замялся. – А давай я опять подарю тебе вещь, которую ты будешь носить (я надеюсь). На пальце.
- То есть, кольцо?
- Да, обручальное.
- Видишь ли, - ответила девушка, ненадолго задумавшись. – Теперь у меня не хватает одного лёгкого, считай, инвалид. Так что я ничего не слышала.
- Так я могу повторить.
- А если я отвечу «да»?
- Тогда я пожалуй, ущипну себя… Впрочем, нет, лучше не буду. Если это сон, просыпаться я не хочу.
- Я тоже… Надеюсь, я не проснусь, если ты меня поцелуешь?...

«Так что, Даш, скоро стану женой, а потом (надеюсь) и мамой.
Кстати, поздравляю твоего дядю – раз он теперь временно исполняющий обязанности».
В принципе, не так уж и плохо, что Грушевский. Того же мнения придерживались родные Маринки… Бедная девочка! Сейчас, наконец, спать стала нормально, а то первое время без конца кошмары снились. Ещё бы! Когда тебя выхватывают из школы и везут прямо под танки…
Правда, соседи жалели об одном – что Кабанов, по всей видимости, не понесёт того сурового наказания, которого заслуживает. К психически больному закон может проявить некоторое снисхождение. А что свергнутый президент тронулся умом, говорили по всем каналам. Ну, выбежит ли нормальный человек навстречу танкам в то время, как мог бы отсидеться в укрытии? И всё для того, чтобы потом с безумными глазами метаться по площади, ища, где бы спрятаться.
А уж когда после ареста он начал есть жуков, ползать на четвереньках и кричать, что его преследует бесовка… Да ещё и описал эту «бесовку». Молодая девушка, одетая в ночную рубашку, с жёлтыми бусами на шее… Стоит ли удивляться, что его объявили невменяемым?
«Кстати, ты уже закончила вышивку с ландышами? Сфоткаешь, покажешь? С тёплышком! Вика».

«Привет, Вика. Сочувствую, что с тобой случилось такое, но при этом рада, что вы с Андреем вместе. Как говорится, большого вам счастья, море поцелуев и океан любви. Да, ещё здоровых детишек (раз уж ты упомянула про маму).
Насчёт дяди Коли – за поздравление, конечно, спасибо, только было бы с чем поздравлять. Политика – это вообще дело грязное, я предпочла бы, чтобы дядя Коля держался от неё подальше. Теперь чуть что – на него польётся такая грязища. Уже вот люди недовольны, что с Кабаном слишком цацкаются. Да и я, если честно, думаю, надо бы с ним построже. К таким уродам нельзя быть снисходительным. Да и не думаю, чтобы он реально спятил. Когда он вылез к танкам, может, в тот момент действительно от страха голову потерял – верю. Ну а когда понял, что облажался, решил и дальше косить под дурачка. Типа чтобы не загреметь далеко и надолго. Ну да фиг с ним, главное, что дети живы-здоровы.
Что касается ландышей, вчера как раз закончила. Но это я так, тренируюсь. Хочу вышить скатерть…»

Юрмала. Берег моря. Волны набегают на мягкий песок. По-прежнему смотрит вдаль бронзовая черепаха, не обращая внимания на приветствия пролетающих чаек.
Вот в её поле зрения попала молодая пара. Мужчина, заботливо держащий под руку женщину, одетую в свободное платье. У обоих на пальцах правой руки – обручальные кольца. Она весело щебечет, словно не видела любимого тысячу лет. Он слушает и улыбается, вставляя иногда короткие реплики.
И вот её рука ложится на его сильное плечо. Их губы сближаются, пока, наконец, не сливаются в упоительном поцелуе. А с неба, отражаясь от морской глади, им лукаво подмигивает солнце, похожее на круглую янтарную бусинку.