города, где я бывал глава 5-1

СЕРПУХОВ
Куда влечёт молодого человека, который ждал и дождался желанного дембеля? Конечно же, в родительский дом. А это – дом, в котором тебя любят и ждут. Для меня подобием такого дома был Серпухов. Только гораздо позже я понял, что это – подобие. А тогда поезд вёз меня в Москву, проезжая мимо Серпухова. На станции «Чехов» (это следующая за Серпуховом) он снизил на подъёме скорость и я на ходу спрыгнул на перрон станции. Ребята выкинули мне вещмешок, и с электричкой из Москвы я прибыл, наконец, домой. Что должен чувствовать в это время пацан? – Я вернулся! Встречен я был доброжелательно, но не более того.
В доме проживали: отец, брат отца Леонид с женой Линой, их дочь Галя, муж Гали их сын и мать отца, Леонида и Тони- Мария Васильевеа Троицкая. В быту - баба Маня. На Нижнюю Серпейку я всегда приезжал с удовольствием. Моя симпатия была окрашена знанием того, что дружина князя Владимира Серпуховского – брата Дмитрия Донского – сидела в засаде под предводительством воеводы Боброка и решила исход битвы на Куликовом поле.Ещё со школы я живо интересовался историей Руси этого времени. Я читал много популярной исторической литературы, зачитывался романами В. Яна – «Чингисхан», «Батый» и др.
Дом, который построил дед – Троицкий Дмитрий Николаевич, – стоял на левом берегу реки Серпейки. К тому времени она почти пересохла и была местом стока отходов со 2-й ситценабивной фабрики (СНФ). А напротив дома – Соборная гора (Соборка). Это был естественный холм между реками Нара и Серпейка. Во времена Ивана Грозного взамен деревянного на Соборной горе был возведён единственный на Руси белокаменный кремль. По архитектуре он напоминал кремль московский. Блоки, слагающие стену, были крупные. Крепость разобрали для строительства метро, осталась только малая часть стены, смотревшая на дом 27. Каждый раз, когда я приезжал, то поднимался на Соборку и долго сидел на стене, ощущая причастность к этому историческому месту.
Внутри крепости стояла церковь. Я- атеист. Но оправляться там, где молились твои предки, способен только законченный подонок. Её не только обобрали, но и изгадили. Ко всем церквям я всегда относился с почтением. Куда бы я ни приезжал, я всегда посещал российские храмы. В Киеве- Софийский и Владимирский соборы, Киево- печерскую лавру, Троице-Сергиеву лавру в Загорске, в Питере- Исаакиевский, Казанский, Петропавловский соборы, в Москве- соборы кремля, храм Василия блаженного и другие. А в Серпухове было очень много красивых церквей.
Теперь кое-что о Троицких, чтобы составить себе о них представление. Мария Васильевна, урождённая Савельева. Маленькая, ехидная, за словом в карман не полезет. Она рассказывалао своих предках, но я не запомнил, о ком что она говорила. Её отец, её дед и её брат. Один из них при объявлении первой мировой войны пошёл на паперть одной из церквей и прилюдно высыпал пожертвования прихожан из кружки себе в карман. Его арестовали, посадили, и на войну он не попал. Другой служил наладчиком оборудования на ситценабивной фабрике у фабриканта Коньшина. На работу не ходил. Дело было поставлено так: когда что-то ломалось, к дому подъезжала конка. Из привезённой четверти водки (два с половиной литра) выпивалась добрая чарка, и мастер ехал на фабрику. А до фабрики ходу всего было 10 минут. Но ритуал соблюдался чётко. Третий – будто бы угнал в Москве машину у Троцкого. Вот такая родня была у моей бабушки.
Мой дед – Дмитрий Николаевич Троицкий, построил дом, воспитал троих сыновей и одну дочь. Он был широко известен в Серпухове. Причиной тому – музыкальная увлечённость деда. Он играл на скрипке и руководил всеми хоровыми коллективами в городе. Когда я называл свою фамилию, меня всегда спрашивали – не родственник ли я Дмитрию Николаевичу. Дед мечтал стать регентом, но для этого нужно было получить разрешение в Троице-Сергиевой лавре. Он получил его, но, приехав домой, ночью скончался. Я помню, когда нам в Кишинёв пришло известие о смерти, отец стоял прислонясь к камину спиной, а в глазах его были слёзы: достойную, значит,прожил жизнь человек. Серпуховичи любили рассказывать, как он спас мне жизнь. В маленьком возрасте я подавился, проглотив целую дольку мандаринки, и начал задыхаться. Тогда дедуля просунул палец мне в рот и вытащил злосчастную дольку. Теперь, когда я ем мандарины, каждый раз вспоминаю своего деда. Дорогой мой дед, он единственный принял мою маму. А скрипку деда забросили на чердак, где она и пропала.
Баба Маня определяла отношения Троицких. Непререкаемой любовью у неё пользовалась Лина – жена Леонида. У них была стойкая неприязнь к южанам. Им все южанки представлялись ветреными и гулящими. Когда в Кишинёве произошло землетрясение силой 9 баллов, было много разрушений и большие жертвы. Моя мать с этих пор боялась одна ночевать дома, так как отец частенько находился на границе. И мать начала попивать. Не имея возможности находиться рядом, отец отвёз её в Серпухов. Это был прекрасный повод для Мани, подтверждающий правильность её мнения о невестке. От «бабули» я никогда не слышал добрых слов о своей маме. Но и плохого о ней она говорить не рисковала. В комнате отца висели два роскошных огромных портрета в золочёных рамках. А в общении со мной особого тепла «бабули» я не замечал.
Леонид – брат отца, всю жизнь проработавший на механическом заводе, был настоящим пролетарием. Пил, как полагается, а лапищи у него были такие, что провод под напряжением 220 вольт брал в разрыв. Никакого хобби не имел. Был шалуном: сыпал молодым женщинам конфеты за пазуху.
Александр – ещё один брат. Отец нечаянно прострелил ему ногу, когда дома чистил пистолет. В начале войны, хромой, он ушёл в армию и погиб в первые дни войны. Его дочь Миля говорила, что и его жену на Серпейке не приняли.
Сестра Тоня была самым положительным человеком из всего выводка. Обеими ногами она стояла на земле: работала главным бухгалтером завода «Каучук». Жила в Москве. Находясь в центре финансовых операций, тётя Тоня прекрасно понимала, какие мотивы двигают людьми. В семидесятые годы она не исключала распада Советского Союза. Когда я рассматривал как варианты обмена жилья на Кишинёв, Днепропетровск, Сухуми, тётка говорила, что меняться стоит только на города России. Она настойчиво убеждала меня поступать в аспирантуру, чтобы получать приличную зарплату, и искренне сожалела, что её судьба сложилась иначе.
А меня «обули» прямо в военкомате, когда я пришёл туда становиться на учёт. Это был, должно быть, многократно проверенный способ. Работали дуэтом. Один – начальник кадров завода п/я №2, а второй – будто бы случайно попавший туда парень примерно моих лет. Кадровик расписывал, как выгодно работать на заводе. Подсадной некоторое время слушал, а потом начинал возмущаться, обвиняя его во вранье. И тогда начальник говорил:
– Ну ладно, хорошо, конечно, не во всех цехах. Но в расточном-то заработки большие!
Подсадной соглашался, а кадровик продолжал:
– Вот туда я ещё парочку человек возьму. Всё, я на крючке. Куда я пошёл устраиваться на работу? Конечно же, на завод – в расточной цех.
После того как я сказал, что женюсь, возникла напряжёнка – у Троицких появилась перспектива вселения к ним новой семьи. А это значит, что надо не только потесниться, но и отстаивать превосходство старожилов. Надо же, блин, – предлагала Вера остаться в Одессе! Там нам обещали устроить комсомольскую свадьбу, мы могли бы как-то добиваться получения квартиры. Но у меня был «Родительский дом – начало начал, Ты в жизни моей надежный причал». Я пристал к этому «причалу». Как же я ошибся. Отец был любящим сыном, но не заботливым отцом. То, что никто, кроме отца, не хотел моей женитьбы, хорошо озвучивала Лина. Она постоянно твердила, что мне не надо никого тащить чёрт знает откуда, когда рядом, в соседнем доме, живёт молодая девушка Тамара. Видал я эту лошадь. Это ещё раз показывало, что с Троицкими у меня ничего общего не было.
Природа в Подмосковье действительно богатая, и до приезда жены я любил ездить на велосипеде в деревню Подмоклово. Путь пролегал через весь Серпухов, далее по мосту через Оку. Там были две красавицы-рощи: одна липовая, другая – берёзовая. Липы – вековые, и роща густа и тениста. А берёзовая роща – светла, изящна и лирична. Летом это было прекрасное место отдыха. Но я ездил туда и осенью, когда уже приехала жена. И вот, поздней осенью, посетив берёзовую рощу, я написал стихотворение, которое сохранил в памяти, а потом включил в свою первую книгу. А в дальнейшем все свои публичные выступления я начинал именно им:
Роща
Я стою на тропке
Перед рощей в поле.
Я какой-то робкий,
Онемел от боли.
Убежали звери,
Травы стали тощи.
Я стою – не верю:
Ты ли это, роща?
Ты же зеленела,
Нежилась под ветром,
Ты же пламенела
И дышала светом,
А теперь поблёкла –
Голо, нелюдимо.
Отвечала роща:
– Отцвела, любимый.
Отошли денёчки,
Скоро грянет стужа.
После стужи почки
Снова станут туже.
Снова будут травы
В поле колоситься,
Снова будут листья
Золотом искриться.
И не будет хмари,
И не будет дыма.
Вот тогда ко мне ты
Приходи, любимый.
Это для меня самое дорогое и самое любимое моё стихотворение.
Никому, включая и родителя, на Серпейке я нужен не был. Отец декларировал, что он сдаст меня жене и на этом его миссия будет закончена. Но, по-моему, к этому «окончанию миссии» он приступил давно. Я не имел специальности. Приехал туда, где у меня не было никаких знакомых и неоткуда было получить хоть какую-нибудь информацию. И никого не интересовали мои планы. Так начиналась моя уже взрослая, семейная жизнь.
Завод находился на окраине города. Добираться туда нужно было на автобусе, через весь Серпухов до вокзала, а дальше – через железнодорожные пути. Работать приходилось в три смены. Ночная начиналась в 24.00. Весёлая прогулочка, доложу я вам. На заводе, как ученик, я зарабатывал 400 рублей. Все их я отправлял в Одессу, – студентке, живущей на 275 р. Работать меня поставили к станку «Baring». Это расточной американский станок, позволявший растачивать детали с точностью до второго класса. Выше только первый класс.
В училище каникулы были в январе, и Вера приехала в Серпухов. Мы решили не тянуть и пошли в ЗАГС. Подъехала Антонина Павловна Ерёмина – будущая моя тёща. Вот с чем мне повезло, так это с тёщей. Она составила в моей жизни то, чего я был лишён. В ЗАГСе нас расписывать не хотели, ссылаясь на испытательный срок в один месяц – на раздумье.Но я был так убедителен, что нам дали два дня. Смотрю я на современные свадьбы.
Мечта каждой невесты – белая фата, эскорты автомобилей, водоворот гостей. А вот моей невесте не пофартило. За два дня сварганили платье из жёлтого шёлка. Даже свидетелей не было. Я и она, в морозный январский день. Дома – не свадьба, а посиделки. Присутствовало восемь человек. И, тем не менее, прожито вместе около 60 лет. Одно ясно: это не был брак по расчёту. Кончались каникулы, и моя уже теперь жена отбыла в Одессу, а тёща – в Гудауту.
В Серпухове существовало вечернее отделение Всесоюзного заочного машиностроительного института (ВЗМИ). При отчислении из МГРИ мне выдали документ о пройденном курсе с указанием предметов и оценок по ним. Я подал заявление, и меня зачислили на второй курс приборостроительного факультета ВЗМИ, но с досдачей некоторых предметов, непрофильных для МГРИ.
Вскоре и на заводе меня перевели из учеников в рабочего - сдельщика. Правда, зарабатывал я не намного больше ученика: мастер цеха спихивал на мой станок всю шеперню, которая стоила копейки. Работа на станке меня захватила. Я растачивал небольшие корпуса из алюминиевого сплава – как оказалось, для ростовского завода «Горизонт». Управление станка было очень удобным: все три рычага умещались в руках и позволяли быстро манипулировать ими при работе. Позже, когда я ушёл с завода, мой станок мне ещё долго снился. Работа расточником очень помогла мне при учёбе в институте в освоении технологии металлообработки. Заработок свой я всё так же отправлял жене.
В начале мая она приехала ко мне, а 14 января 1962 года у нас родилась дочка. После защиты диплома – 28 июня – жена приехала в Серпухов. Кто может сравнить Серпухов с Одессой? – Глухая дыра. Природа в Подмосковье богатая, а город – дыра. Хотя Галя Носова, которая живёт там до сих пор, утверждает, что лучше Серпухова города нет. Да это и понятно: «где родился, там и пригодился». А вот мы с женой были южанами. И это мы прочувствовали, когда в ближайшие предновогодние дни пошли на рынок за ёлками в сорокадвухградусный мороз – даже валенки мало помогали.
Сначала жена устроилась работать на мотозавод оформителем. Зарплата – 60 рублей. Я и жена были голы-босы, а деньги почти все мы отдавали отцу на пропитание. Беременная Вера попала в ситуацию, когда после обилия овощей и фруктов приходилось довольствоваться практически одной только капустой. Лина советовала Вере чаще мыть полы. Маня готовила супы из селёдочных голов и приговаривала, что «у нас принято есть колбасу тонкими ломтиками». А Вера до сих пор вспоминает, как её свёкор хрумкал яблоки, которые она покупала для себя. Когда я всё это представляю, то не могу понять: ведь должна же быть какая-то солидарность с беременной женщиной. Как это Вера выдержала, не понимаю. Мне пришлось лавировать межу моей «роднёй» и молодой женой.
Антонина Павловна Ерёмина воспитывала своих детей одна. Её муж с войны не вернулся, а нашёл другую женщину и завёл новую семью в другом городе. Алиментов на трёх детей он не платил. Двум дочкам тёща дала образование, а сын рос сам по себе. Вера так и выросла, никого не называя папой. А я уговаривал её так называть моего отца. Она долго не могла решиться. Но однажды за обедом назвала-таки. А мой папаня – большой шутник – выдал:
– Смотри-ка, у меня ещё одна дочка объявилась.
Больше она так к нему не обращалась, что тоже ей ставилось в вину.
Тактичностью Троицкие не отличались. Раз за разом я ощущал отсутствие матери. Частично мне её заменила тёща. Её семья была для меня роднее. И теперь я понимаю, почему детей оставляют у матери, а не отдают отцу. После родов Вера ушла в декретный отпуск. При этом она получила декретные деньги, которые мы предложили, а отец забрал (у женщины, родившей ему внучку!) – «на питание ». Ему бы один разочек родить бы…
Можно подумать, что я не любил своего отца. Как раз – наоборот. В этом-то вся беда. Но была между нами и разница: он любил только Маню, а я, кроме него, любил ещё свою жену и свою семью. Вот так и болтался я, как дерьмо в проруби. А что я мог сделать? Никакой перспективы получения своего пристанища. На руках жена и дочь. А отец – полное равнодушие. Таким он был по натуре. Сейчас, когда мы вспоминаем об этом времени с женой, она однозначно говорит, что ему «не надо было ничего». Моя сестра вспоминала о своём выходе замуж. Они подошли к отцу, который занимался своими делами, и объявили, что они расписались. Отец, не поднимая головы, сказал: «Вот и хорошо». И продолжал начатое.
Мне кажется, что прошлое его вообще не интересовало. Хотя он знал столько скрытого от глаз обычных людей, писать какие-либо мемуары, хотя бы в стол, его не тянуло, а на мои неоднократные вопросы он всегда отвечал отказом. Нельзя сказать, чтобы он положительно относился к «тому» времени. На мои предположения – а не поступить ли мне в училище погранвойск, был однозначный ответ – ни в коем случае. А когда я задумал вступить в партию, он отреагировал: «А зачем это тебе нужно?» Тем не менее, папа был воспитан партией как убеждённый коммунист.
Вялое течение жизни в Серпухове вполне устраивало и его, и всех окружающих. Полковник в отставке, зимой и весной он вплотную занимался устранением порывов водопровода холодной воды, тянувшегося метров на триста от колонки и уложенного очень неглубоко. Порывы – регулярные. Отец был загружен капитально. Поработал, выпил, поспал. Летом – огород. Последовательность та же: вскопал, выпил, поспал.
И вдруг – телефонный звонок. Довоенная знакомая нашей семьи – солистка Киевского оперного театра, лауреат Сталинской премии, та, с которой вместе начинала петь моя мама, приехав в Москву, разыскала отца и пригласила его в гостиницу «Москва». Это что же ею двигало?.. Мы побывали у Шолиной в номере, пообщались. А по приезде в Серпухов жизнь потекла в установленном ритме: поработал, выпил, поспал. В какое-то время заявился к нам генерал Анатолий Петрович Горшков. Когда-то они работали вместе. А.П. Горшков в 1941 г. возглавлял народное ополчение при оборонеТулы, за что посмертно в 2017 г. Путин вручил его жене орден «Герой России». А во время визита генерал работал в Академгородке – в Пущино на Оке. Так ведь нашёл, приехал и предложил перетащить друга в Пущино – с хорошей работой и предоставлением квартиры. Уехал ни с чем, а жизнь снова вошла в наезженную колею.
«Любовь к отеческим гробам» отцу была не свойственна: я не помню, чтобы он ходил на могилу своего отца. Зная, что он будет жить в Серпухове, он похоронил свою жену в Мукачево и ни разу не ездил туда. Я не помню, чтобы он привозил подарки – нам или своим близким. Многое я перенял у него. И за это сегодня мне стыдно. Ни он, ни я ничего не привозили Антонине Павловне в подарок, а поить и кормить нас – считали законом кавказского гостеприимства. Но тёща – это не Маня. Сколько я помню, она ни слова не сказала в укор.
По достижении восьми месяцев дочку мы пристроили в ясли. А в октябре 1962 года жену приняли на работу на должность художника по тканям в Научно - исследовательский институт нетканых материалов, работавший в Серпухове под руководством знакомого моего отца – Хлопинского. Хотя работа была не по её профилю – она заканчивала по станковой живописи, но эта была уже творческой, в которой она, несомненно, имела бы успех, если бы нас не выжили из Серпухова. С моей женой произошло то же, что и с моей матерью – из-за любви ко мне она зарыла свой талант.
В институте имелись творческие командировки. Так, позже жена ездила во Львов и по Закарпатью на две недели. В институте она написала много этюдов на бумаге. Но к своему творчеству относилась небрежно. Все свои этюды она упрятала в сарай в подвале дома. Там было влажно и многое попортилось. Сохранилось только то, что вытащил наружу я и сохранил.
Дела во ВЗМИ шли хорошо. Учился я с каким-то остервенением. Преподаватели к нам приезжали, в основном, из Москвы. Лишь некоторые – на последних курсах – выбирались из местных, с достаточным для этого образованием. Я не ждал, когда преподаватели начитывали нам материал, а копался в учебниках и постигал его сам. Когда же его начитывали, я был уже в курсе и углублял свои знания, задавая уточняющие вопросы. Нам загодя выдавали контрольные задания, я мог и по ним тоже задавать наводящие вопросы. Короче, когда основной контингент студентов только приступал к решению контрольных, мой вариант уже был готов, и я безвозмездно оказывал помощь товарищам. Таким образом, решение всех вариантов проходило через меня. В заочном институте я получал высококачественное образование. Как же это пригодилось мне в последующей жизни!
Два предмета: ТММ и сопромат. ТММ – это теория механизмов и машин. У студентов переводилось как «Тут Моя Могила». А по-моему, очень даже интересный предмет. Я становился у доски и подробно проводил весь анализ. Ко мне выстраивалась очередь. К сопромату студенты тоже относилисьс почтением. Сдал сопромат – можно жениться, так вещала студенческая мудрость. Все контрольные задачки всем я перерешал. Сопромат у нас вёл преподаватель из Бауманки – это ведущий вуз по подготовке кадров для космоса. На экзаменах мои приятели попросили меня не бросать их, а подольше оставаться в аудитории и решать им задачи из билетов. Что я и делал. Преподаватель заметил это и пригласил к себе:
– Вы студент знающий, вот вам такая задача…
И выдал мне шестижды неразрешимую. Я начал её решать. Она была не из простых, и я увлёкся. Я исписал половину школьной тетрадки, а решил всего лишь малую её часть.Я настолько забылся, что закурил в аудитории. Тогда преподаватель забрал у меня тетрадку, внимательно просмотрел её и попросил меня, чтобы я дождался конца экзамена. У нас состоялся разговор:
– Такую задачу мы у нас даём "шибко грамотным" студентам. Предлагаю вам перевод в Бауманку, а по окончании гарантирую вам аспирантуру.
Я обещал, что подумаю. Но без посторонней помощи это было не потянуть. Отец мне ответил отказом. Ах, если бы я обратился к тёте Тоне. Она бы решила этот вопрос.
Работа на заводе, да ещё в ночную смену, очень сокращала время на учёбу. Мой папА на партийном учёте находилсяна 2-й ситценабивной фабрике. Его долго уговаривали, и когда он согласился, избрали секретарём парторганизации фабрики. Это было не его дело – он попал меж двух огней. В армии секретарь парторганизации должен работать на командира, а в гражданке члены партии от своего руководителя ждали критического отношения к фабричной власти. В своих мучениях отец был одинок и потому нашёл нестандартный выход. Он выпивал свою дозу, ложился на диван, поворачивался лицом к стене и выговаривал ей всё накипевшее. Слушать это было мучительно.
Однажды в октябре пришёл Володя Носов – муж Галины, и сказал, что на ТЭЦ (теплоэлектроцентрали) 2-й СНФ освободилось место слесаря по приборам, что там приличный оклад и свободно со временем, и не будет никаких проблем, если отец попросит о моём устройстве. Кроме того, до работы всего десять минут ходу. Я обратился к родителю, а тот заупрямился: как это – просить!.. И тогда я сказал, что если он не устроит меня туда, на другой же день мы уйдём на съёмную квартиру, и я знать их больше не знаю. Сработало.
На новом месте меня восприняли как «блатного», то есть устроенного по блату. Но проработав немного, я даже приобрёл авторитет: занялся автоматикой горения котлов, которая стояла бесхозной и необслуживаемой. И когда она заработала, мне были благодарны кочегары и руководство цеха. Спасибо Володе, этот человек крутоповернул мою судьбу. Царство ему небесное.
Мне уже надоело выдавать негатив, и я скажу просто: всё проистекало в обычном порядке. Маня язвила, а жене говорила:
– Ты не обращай внимания. Это я говорю, чтоб ему больней было.
Но однажды дело превзошло допустимые рамки. Мы с женой были в Москве в музее им. Пушкина на Волхонке, и там я фотографировал картины. Сделал фотографию «Обнажённой» Огюста Ренуара, а дома отпечатал и положил сушиться на диван. Маня до этого выспрашивала меня, жил ли я с женой до свадьбы. Я знал, зачем это ей нужно было, поэтому отмалчивался. А тут такое – на диване фотография голой женщины, и сослепу – наверняка моя жена. Как взвилась бабуля:
– б...ь в дом привёл! б...ь привёл!
Ну, тут я уже не выдержал, схватил чайник с кипятком и – вдогон за бабкой.
– Сама б...ь старая, вот я тебя обварю!
Но, пробежав пару кругов, остановился. В комнату зашёл Леонид, сунул мне под нос свой здоровенный кулачище:
– Чувствуешь, чем пахнет? – И вышел.
Видно, он поговорил с Линой, и она рассказала ему опроисшедшем. Леонид вернулся:
– Борька, извини. А ты, мать, – не права.
И вышел. Я решил, что здесь жить больше не буду.
В это время в районе Серпухова получить квартиру можно было в двух местах. В Протвино и в Пущино. В Протвино я не бывал, а в Пущино ездил с Володей Казаковым – моим коллегой по ТЭЦ, сыном главного инженера 2-й СНФ. Он ездил на разведку и меня захватил с собой. Пущино только начинало строиться. Было всего пять домов. Когда я после моего случая спросил у Володи, как у него обстоят дела, он сказал, что его жена отказалась:
– Я только переехала из деревни в город, а ты меня опять в деревню.
И, с разрешения Володи, я поехал в Пущино договариваться. В это время там была построена центральная котельная, которая готовилась к пуску, и меня взяли старшим мастером по КИП (контрольно измерительным приборам) и автоматике.
Я подал заявление об уходе по собственному желанию и тут началось. На рассмотрение моего заявления собралась вся верхушка СНФ, ТЭЦ. Долго уговаривали меня. Я соглашался остаться, если мне дадут жильё. А так как это было нереально, меня отпустили. Начался новый этап нашей жизни, когда мы стали такими родными.