Пятая координата Бытия

Властелин мира или песчинка Вселенной… два чувства слились в нем с такой силой, что он ощущал себя выброшенным за пределы этого мира в зияющую пустоту инобытия. Он горделиво восседал на престоле, попирая ногами мир, оставшийся копошиться там, внизу, под пухом облаков, влагу которых он ощущал своими ступнями. "Я ступаю по облакам! – улыбнулся он. Мир отсюда представлялся совсем юным, как в первые дни творения: море и небо слились в единые первозданные воды, и притяжение земли, казалось, уже не указывает, в какую бездну нырять. Облака плыли над и под, стараясь сбить с толку и окончательно свести с ума. И, как в начале мира, он был слит воедино с еще юным космосом, и вот-вот должна была появиться длань Господа, чтоб отделить верхние воды от нижних, и сотрясти и взорвать Вселенную. И медленно в не народившемся еще времени упадет с шумом начальная песчинка в песочных часах мира, и начнется обратный отсчет, предвещающий свертывание небес…

Сидеть на крыше мира было его последней мечтой. Он был таким, как все, делал то же, что и все, жил так же, как все, и как все, в конце отведенного срока будет в одиночестве покидать этот мир с широко открытыми от недоумения глазами, вопрошая, как и все, а зачем это все было. Как и все, он не услышит лопаты могильщика, запирающей за ним дверь в бытие. Но он не желал быть таким, как все...

Подобно Шиве, проницающему творение с вершины Кайласа в Гималаях и ждущему часа всеразрушающего танца, он сидел на скале, пронзающей и соединяющей три мира. Его мысли исполняли танец смерти, разбивая на мелкие осколки зеркало его жизни и собирая их в новую, понятную, может, только ему картину мира.

Путь восхождения по этой лестнице в небо был мучительно долгим и начался не у подножия горы вчера, когда он отстал от группы туристов, восхищавшихся горным пейзажем. Этот путь он начал давно, когда его разумом завладела мысль: "Все, созданное Богом, прекрасно, кроме одного его творения – человека". Засев однажды, эта мысль стала просто его преследовать: его стали раздражать не только люди, но и все их неуклюжие материальные творения. Он хотел наслаждаться созерцанием небес, но их лик закрывали уродливые постройки, и в нем закипало желание взмахом руки подарить им участь Содома. Он закрывал глаза, чтобы послушать музыку ветра и ощутить его нежное дыхание, но до него доносились лишь шумы праздной болтовни и вонь испражнений цивилизации.

"Бежать, бежать отсюда… бежать туда, где можно слиться с мирозданием, ощутить себя частью вселенной и понять, быть может, что ты есть"… И он бежал подальше от людей и как отшельник, скрывался в лесу. ...Он обнял мощный ствол старого дерева, погрузил пальцы в сырой мох и начал жадно впитывать в себя аромат зеленого покрывала земли. Он видел себя то в первозданном океане лесов, первым и единственным, случайно не в свою очередь сотворенным живым существом… и дух покидал его и летел над безбрежными джунглями. То ему казалось, что если он приоткроет глаза, то увидит себя прикасающимся к мировому древу – оси мира. И он боялся не разобраться, где вверх, а где низ, мудрецы прошлого знали, что у вселенной их нет. Но в его видения ворвался человеческий голос, и они стали таять, подобно морозному узору на стекле, когда прикоснешься к нему пальцем, и в растаявшие бреши врывалась картина истинного мира. И он бежал… Но бежать было некуда…

Нет, он не испытывал ненависти ко всему человечеству, но чувствовал брезгливость и отвращение к его большинству, навязывающему из века в век свое убогое видение мира. Это они заставили стоять мир на одной ноге и шататься, подобно хромому, не попадая в ритм дыхания Бога.

Он знал, что умрет с большим грехом – он был горд и… гордился этим! Он никогда не понимал, почему не имел права чувствовать себя выше этих людей, этого стада, существующего ради заполнения ненасытной плоти, с их космического масштаба заботами о цвете зубов, количестве цилиндров, уменьшении и увеличении чего-либо (кроме размера мозга), с их вселенскими трагедиями по поводу пятен и устрашающих говорящих микробов под ободком унитаза. Почему он не может считать себя выше, если он и есть выше? Масса пугала его, и когда он думал о ней, перед глазами всплывала толпа, достойная фильмов ужаса: жуткие молодящиеся старухи с перетянутой кожей, от которой они не становились моложе, а оставались старухами в пергаментных масках, челюсти, пережевывающие всякую дрянь, снижающую их и без того скудный интеллект; огромные уши с приклеенными к ним телефонами, сосущими их мозг и выплевывающими в эфир какофонию звуков вперемешку с мозгами…
Угрожающие "бытие-к-утробе" и "бытие-к-тупости"…

И пока ты, такой гордый, размышляешь, когда мы пропустили вторжение монстров, эта серая слизь планеты расшатывает обожаемый тобой мир, и того и гляди он рухнет, знаменуя своим падением закат Пятого солнца.
От волнения он облизнул запекшиеся губы – не каждый может признаться, что жаждет увидеть Всадников, жаждет узреть Славу и силу Господа, но во всех их проявлениях, которые может и не может вообразить человек. Он жаждал увидеть величие нависшей над миром волны, обегающей земной шар от запада до запада. Он взалкал виды срывания с небес миллиардов звезд или солнца, встающего на западе и расчерчивающего небосвод по южной стороне до самого востока… и ангелов, трубящих громом и видимых от горизонта до горизонта огненными всполохами молний, пронзающих землю. В этом божественном величии он готов был погибнуть, но погибнуть со всем миром, так, чтобы на месте третьей планеты галактика зияла черной раной. Ему было невыносимо осознавать, что его уход не разрушит вселенную, и заведенная машина мироздания продолжит свою монотонную цикличную работу…

…И вот он с вершины взирает на океан, обволакивающий синевой уязвимый шарик, несущийся вокруг пылающей звезды в черном океане вселенной. Как проворная рыбка, он то подныривает под смертоносный пояс галактики, то выныривает вновь, и только создатель знает, когда наступит момент, в который голубая планета завязнет в астероидном поясе и идеально настроенный механизм даст сбой. Он живо представил себя стоящим на этом шаре, стремительно прорезающем на своем бегу ледяную бесконечность с безумной скоростью, и улыбнулся: "Бог спрятал нас под голубой купол, усыпив наши чувства, заставив поверить, что мы недвижимый центр и все мироздание вращается вокруг нас. Зачем? Может, боялся, что, увидев величие его творения, мы погибнем". С каждым годом он стал все больше чувствовать, что от человечества сокрыта какая-то важная тайна.
А Земля все неслась в бесконечности.

Он бросил взгляд на прибрежный городок под облаками: отсюда он был лишь уродливым геометрическим символом на лике Земли. "Вот и хорошо, – вздохнул он и улыбнулся, – было бы неожиданно, если, спустившись, я нашел бы вместо города просто огромный рисунок на камнях, будто немое послание погибшей цивилизации, устремленное к небесам, мольба к Богу или проклятие богам или... инопланетянам. Что за чушь!" В разумную жизнь во вселенной он не верил, может, даже из-за своего эгоизма. Представить, что Всемогущий и Всемудрый создал множество миров – значит отказать человечеству в уникальности, избранности.

Он всегда удивлялся человеческой логике, так тщательно разработанной Аристотелем, видимо, тот что-то не доработал… Почему, дрожа от возбуждения, перечитывая пророка Иезеккиля, Еноха, обнимая влажные стены пещер с рисунками существ с нимбами, делают заключение о космических кораблях, астронавтах в скафандрах, когда ясным языком сказано древними – это боги. К чему преумножать сущности. Он верил древним больше, чем кому-либо на этой земле, он преклонялся перед древними, ибо лишь они обладали истинными знаниями. Это к ним спускались с небес боги, это им передавали мудрость запредельного и земного, это они умели жить как часть мироздания, как знающие свою истинную цель. Он чувствовал: что-то скрыто, но это рядом…

…Человек плелся по тропе истории, но засмотрелся, или, может, это произошло по глупости, но на развилке с маркировкой "XVII век" он свернул не в ту сторону. Может, тропа оказалась прямее, а впереди маячили притягивающие огни неведомой еще цивилизации; можно ли винить уставшего путника, что ищет легкого пути?..
И вот странник шагает уже с гордо поднятой головой по усыпляющему душу пути, оставляя за собой на обочинах истории груду механизмов, машин и, как ему кажется, познанных истин. Человечество шагает, но некоторые начинают спотыкаться, оправляться от шока и возбуждения от сомнительных побед и останавливаются, и озираются в недоумении, силясь понять, почему они здесь, зачем они идут сюда. И они хотят повернуть назад, но не могут, ибо толпа жаждущих цивилизации сметает все на своем пути, надвигаясь серой непробиваемой стеной. И ищущие правды с надеждой устремляют взор свой в иные миры и измерения в надежде найти дверь и ступить на потерянную тропу истины. Но увы! Слишком много было растеряно по пути. В отчаянии алчущие стали по кускам собирать что потеряно, и многие блуждали в темноте, ибо искали неведомое. Иные уходили и постигали в одиночестве, иные вели за собой, но ошибались. Мудрость прикоснувшихся к истине с поколениями таяла, ибо казалась сказками древних для идущих по такому ясному пути к темному свету…

Мудрость древних… Он сидел и плакал: "За что? Почему?… Почему Господь оставил нам так мало времени здесь, зная, что не успеем ни пройти сквозь те врата, ни даже взглянуть издали, а чтобы осознали свою беспомощность, оставил нам как укор, воплощенный в слове – возраст библейских патриархов”.
Он поднял руки к небесам и в отчаянии закричал:
– Как я могу познать путь, если мне понадобилось тридцать три года, чтобы только понять, что мне надо что-то познавать!

Нет, ему не успеть! Даже если он выучит с десяток мертвых языков, где искать обрывки древних знаний и кто допустит его к ним. Волна черной ненависти к человечеству вновь захлестнула его. Медленно, как солнце ползет по небосводу, его дрожащие от плача губы вырисовывали слова: "Это невозможно… это заговор…". Молниеносным движением он вынул ноги из облаков, вскочил на край пропасти и угрожающе закричал в бесконечность:
– Это Твой заговор, Твоих ангелов и демонов!

Это были последние слова, обращенные к небесам. Обессилев от собственной ярости, он упал на острые камни лицом вниз, раскинув руки. Рыдания заглушили его злость и ненависть.

Пока он лежал вот так, образуя своим телом крест на груди горы, плоское желтое солнце сменилось огромным красным шаром и лодка Ра-Атум-Хепри нырнула из верхних вод в нижние, уступив временную власть тьме, распростершей свои звездные крылья над океаном. Он не видел этого магического действия, ибо искал магию в другом месте.

Ему нужна истина – что по ту сторону… Скользкая ледяная мысль, нашептанная слева, вползла в мозг: "Вдруг и в ином мире меня не будет, нигде меня не будет?" Его всегда терзали сомнения – человечество уж слишком расходится в вопросе запредельного. "Если Бог – это добро, то как он может обрекать свои чада на вечные муки в огне? Если может – значит…" Рисовать дальше подобный портрет Бога было невыносимо. "И потом, какие вечные муки без наличия времени… Если перевоплощение, то какой смысл изводить себя, если при переходе теряешь свое Я?". Это был самый больной вопрос – потеря осознания собственного Я, поэтому о растворении своей божественной частички в Боге или иной силе он категорически не хотел даже думать. "Просто умереть – нечестно по отношению к человеку. При таком подходе надо бы поискать бессмертие. Жизнь, похожая на земную… какой смысл умирать? Скучно".

Он жаждал большего, новых возможностей, открытия тайного. Но его страшила сцена в Эдемском саду: если Богу не угодно познание человеком истины, вся его уже прожитая и будущая жизнь теряла всякий смысл… Он содрогнулся.

Он чувствовал, что разгадка где-то рядом, настолько рядом, что он и точка истины имеют одинаковые координаты по икс-игрик-зед-время и различаются лишь пятой неведомой координатой, познать которую и есть смысл всей жизни. Ему нужно лишь время, может, тысяча лет, не меньше. За тысячу лет он возможно бы успел… за тысячу... но он знал, что где-то по оси времени, с той, противоположной, стороны, со стороны бесконечности уже идет, отбивая шагами секунды, не знающий сострадания Повелитель Времени, Рыцарь Небытия – Черный Жнец.

...Ему твердили, что он выбрал ложный путь и бессмысленно искать то, что скоро придет само. А он смеялся им в лицо, ибо не ведали, о чем говорили, а он знал: "Что вверху, то и внизу, "по образу и подобию". Ему всегда нравилось слово "подобие" – подобное Богу. Он цеплялся за это слово, но что-то постоянно ускользало: "Что нет у человека, а есть у Бога, в чем отказано нам"? И у него был ответ: "Мы не можем вдохнуть жизнь в мысли и слова!"

И только здесь и сейчас под звездным покрывалом мира ему вдруг открылось: "Или можем?" – как будто в сознании кто-то быстрым ловким движением распахнул потайную дверь. Это было так ярко и быстро, что, вскакивая на ноги, он забыл, что лежал на краю бездны, и уже почти наступил в пустоту между небом и землей. Инстинктивно он перенес тяжесть тела на другую сторону, и, когда ему удалось упасть на бок, подмяв под себя руку, он даже не заметил, что сломал пальцы. Он поднялся и заглянул в бесконечное небо…

Или можем? Вдруг это то самое, что мы упустили между строк, вдруг именно с этой целью нам дано столько разных видений Того мира… Только Ветхий Завет называет несколько вариантов запредельного!.. Что если это – подсказка… Что, если это и есть та пятая координата, то самое "подобие"? И человек может создать свой следующий мир, и каждый творит свой собственный… А смерть – это лишь возможность реализовать задуманное!

Резкая боль пронзила руку, он поднес ее к лицу и разглядел в темноте неестественно вывернутые пальцы. На миг задав себе вопрос, как он теперь спустится с горы, уже в следующую секунду подумал: "Впрочем, это уже совершенно неважно"…

Одинокий и молчаливый, он стоял, гордо подняв голову, подставляя лицо налетевшему вдруг ниоткуда ветру. Его длинные черные волосы развевались почти параллельно земле, обнажая красивый, обрамленный лунным светом точеный профиль. Он был похож на древнего мага, совершающего свой тайный обряд. Одинокий и гордый, поднявшийся над своей природой и, может быть, над самим замыслом Божьим, он стоял и творил свой мир, и творил словом…
Создаваемый им мир был миром познания, познания того, что отгораживает от смертных буква "бейт", и какую истину скрывает бездна после "омеги", но перед "альфой"… И насладившись познанием (легкая улыбка скользнула по его каменному лицу), он с удовольствием подержится за краешек свертываемых Господом небес…

***
Тьма завладела, казалось, всей вселенной, умертвив все краски, звуки и движение мира, и даже разыгравшийся было ветер, поспешил убраться в пещеру где-то на краю света. Океан застыл как оплавившийся в аду песок, и в его зеркале отразились миллиарды звезд. Больше, казалось, не было ни земли, ни неба, ни верха, ни низа, ни воды, ни тверди. Был единый, первозданный космос, открытый и манящий своим ледяным блеском…

– А вдруг все-таки только "по образу"? – в самом дальнем уголке сознания скрипнула мысль. Но он не был допотопным патриархом, и у него не было тысячи лет, чтобы попытаться развеять эти сомнения…

Он решил выйти навстречу Жнецу и, подумав: "Только бы не усомниться", – улыбнулся и шагнул в звездную бесконечность.
В созданном им новом мире он мог летать…