Частное мнение о соискателях премии имени Ю. Казакова за 2010 год.

Работы претендентов на премию имени Юрия Казакова - лучший русский рассказ 2010 года - я хочу проанализировать следующим образом. За основу беру длинный список - те шестнадцать рассказов ( здесь http://magazines.russ.ru/project/kazak/2010skaz.html
ссылки на все из них ), что оставило для дальнейшего отбора жюри. Сокращаю этот список, опираясь на некие признаки качественного рассказа. Если в результате остается меньше шести ( столько должно быть в коротком, предназначенном для окончательного голосования списке) добавляю чт0-то от себя и уже из этой шестерки выбираю лучший.

1. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ.

Одно важное предварительное замечание. Премия за лучший рассказ носит имя Юрия Казакова. Следовательно, речь идет о лучшем русском рассказе года. Русском, естественно, не в узком смысле пятого пункта советской анкеты, а - по духу своему. Рассказ, одним словом, должен вписываться в русскую традицию - в ценностные установки российской культуры. Пусть сюжет рассказа привязан, скажем, к калмыцкой земле, основные герои сюжета - калмыки и речь их переперчена местной лексикой. Ценностные установки российской культуры и в таком рассказе должны обязательно просматриваться, чтобы этот рассказ можно было бы назвать русским.

Теперь о признаках качественного рассказа. Понятно, что составлять какие-то списки признаков - дело пустое и более того - неблагодатное. Поскольку нет и не может их быть признаков абсолютных - инвариантных относительно времени, географии, особенностей национального уклада и всего прочего из этого ряда . Но несомненно( для меня, во всяком случае) существует , не достаточное, но безусловно необходимое требование гармоничного сочетания собственно информационного, эстетического и этического начал в качественному художественному произведении. В любом - будь то рассказ, роман, живописное полотно, театральная постановка, кинокартина. У меня есть небольшая статья на эту тему «Литература, искусство - как тензор второго ранга» (http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=Tenzor.htm ), в которой коротко и внятно, несмотря на дикое, пугающее название, описаны особенности этого сочетания. Так вот, я буду в своем анализе на это требование активно опираться - с необходимыми, естественно, пояснениями.

2. АЛИСА ГАНИЕВА , ВСЕВОЛОД БЕНИГСЕН, ГЕРМАН САДУЛАЕВ

Имея в виду одно только предварительное замечание, я сразу же исключаю из длинного списка рассказ Алисы Ганиевой «Шайтаны». Это - не произведение российской культуры. Это что-то местное, региональное - частное - по отношению к этой культуре. Я не касаюсь качества этой прозы, я утверждаю одно, что к классическому русскому рассказу, а следовательно к имени Ю. Казакова, она не имеет никакого отношения.
По существу на основании все того же предварительного замечания я вычеркиваю и рассказ Всеволода Бенигсена « В террористы». Это, конечно же, сатира. Да, она очень талантливо сделана и, особенно, в сочетании с первым рассказом из русского диптиха В. Бенигсена способна произвести впечатление. Но, увы, это - типичный « Шендерович»: антирусская направленность этого текста запредельна. Но над Россией за прошедшие два десятилетия погоготали и поржали предостаточно. Сегодня не смеяться над ней надо, а благоустраивать ее.
Я ничего не имею против такой прозы- пусть существует и пусть у нее будут свою лауреаты. Но причем ту опять-таки премия имени Юрия Казакова…

Практически из этих же соображений я снимаю и рассказ Германа Садулаева «Морозовы». Нет слов, свои впечатления о жизни и судьбе Павлика Морозова он изложил с большим мастерством. И в части выделки текста, и в части выделки самих впечатлений. Он оставил далеко позади и В. Бенигсона, и самого В. Шендеровича. Его сатира несомненно более изыскана, более уточена, а значит и более ядовита… Но тему Павлика лучше все-таки оставить русским. Появится кто-то , несомненно появится, с художественным даром уровня Достоевского и разберется. И со всем русским двадцатым веком, и с Великой Русской революцией, и с Павликом Морозовым заодно...

3. АРТУР КУДАШЕВ, ЕЛЕНА ОДИНОКОВА.

Итак, три рассказа исключены на основании одного только предварительного замечания. На оставшиеся тринадцать распространим требование гармоничного сочетания информационного, эстетического, этического, или, другими словами, сочетания ЧТО, КАК и ЗАЧЕМ.
Очевидно, что при непомерно раздутом ЧТО художественное произведение превращается в публицистику, в газетный репортаж . Преобладание этического (ЗАЧЕМ ) делает из произведения в лучшем случае проповедь, а господство КАК оборачивается холодным эстетизмом.
Проповедей среди оставшихся 13 рассказов обнаружить не удалось. А вот рассказы, сделанные под репортаж, а точнее журналистские отчеты так и не ставшие рассказом, присутствуют.
Самым показательным на этот счет является рассказ Артура Кудашева «Подлинная история ресторана “Землянка”». Простенькая бытовая зарисовка. Одноразового, так сказать, использования: прочитал и тут же забыл. Ни единой попытки найти и тем или иным образом выделить в этой истории что-то, выходящее за ее рамки и способное к самостоятельному существованию, то есть попытки к тому, что, собственно, и называется художественным творчеством.
Из этой же серии и просочившийся в короткий список рассказ Елены Одиноковой «Жених». Но об этом репортаже с презервативом на шее нужно сказать пару особых слов. И не только потому что он написан дамой…
Автор этого рассказа несомненно пытается , и как раз через обобщение, вырваться из пут репортажа. Средство, с помощью которого это делается, с одной стороны, пока еще, несмотря на титанические усилия Эрнста с Кулистиковым, простым обывателем воспринимается как дикость, как непотребство. Но с другой - в гостиных полусвета, где и пасется подавляющая часть нашей творческой интеллигенции, это средство давно рассматривается как тривиальное - как норма.
Запатентовано же это средство еще в 1873 году, Федором Михайловичем:
« …Я, знаете , из плотоядных. Все это там вверху было связано гнилыми веревками. Долой веревки, и проживем эти два месяца в самой бесстыдной правде! Заголимся и обнажимся!
- Обнажимся, обнажимся! - закричали во все голоса.
- Я ужасно, ужасно хочу обнажиться! – взвизгивала Авдотья Игнатьевна.»
Почти за полтора века бобок не только благополучно перекочевал из кладбищенских фантазий в реальность гостиниц полусвета, но и закрепился там в качестве средства художественного обобщения. Действительно. Представим, что госпожа Одинокова читает свой текст, сидя на нарах в лагерном бараке. Вероятность того, что ей дадут дочитать до конца и не попросят отодвинуться к параше, крайне мала. Такие истории в узилище популярностью не пользуются… Прошепчи ее на ухо особо доверенному лицу, если уж совсем невтерпеж. Это твоя личная нагота и некому она здесь неинтересна - у каждого своей предостаточно…
Другое дело гостиная… Обнажимся! - это сегодня самый простой способ превратить свои сугубо частные, единичные впечатления и ощущения в нечто общезначимое и великое. К лешему все эти попытки карабкаться вверх к гармонии трех начал. Подключим свои «клавы» к нижним отделам позвоночника - плюхнемся вниз и обнажимся… Крайности-то, как известно, сходятся. И великая низость - по-своему возвышенна. Эта мысль, кстати, очень успокаивала одного сверхлюбознательного маркиза во время его отсидки в Бастилии...
Я не стал бы, конечно, уделять столько времени опусу госпожи Одиноковой, если бы… В общем, появление ее в коротком списке, боюсь, неслучайно. Как бы сгоряча не впендюрили бы ей «казаковку» за 2010-ый… Ведь, нельзя, никак нельзя нам отставать от того темпа модернизации( Литература, вперед!), который задал российский буккер.
Но будем надеяться, что хотя бы в этом году бобок не доберется до премии им. Юрия Казакова. И потому продолжим.
4. ЗАХАР ПРИЛЕПИН, БОРИС ЕКИМОВ, МАРИНА ВИШНЕВЕЦКАЯ
Три следующих рассказа объединены в одну группу по следующему признаку - их авторы ( а это - имена в литературе и в особых рекомендациях не нуждаются ) в своих текстах несомненно стремились уйти от крайностей простого описания. Все средства такого «ухода», если вести речь о рассказе, сводятся к следующим двум возможностям: типизация действующего лица ( создание образа) и типизация ситуации . Словечко(типизация ), конечно, не из лучших - не реабилитированное пока еще в сообществе пищущих, но суть процесса передает точно: перевод (без расшаркиваний перед бобоком ) частного, случайного - в общее или даже всеобщее. Именно для этого перевода собственно информационное в тексте обычно и разворачивается в эстетическом или этическом поле, или в обоих одновременно.
Захар Прилепин «Черт и другие». С формальной стороны - обычный репортаж о перипетиях современной жизни, ведущийся из трех квартир, находящихся в одном подъезде и разделенных исправно пропускающими звук стенами-потолками. И уровень художественности в этом репортаже, казалось бы, нулевой. Но есть четвертая квартира, в которой репортер и находится. Его можно было бы даже назвать хроникером - настолько он нейтрален и отстранен от происходящего. Но все дело в том , что он не просто прислушивается - он бьется в этих трех информационных потоках . Биения хроникера ( а они - одна из простейших - подсознательных- форм сопереживания) и есть находка автор. Возможно, З. Прилепин зря удерживает своего героя на уровне такого - отстраненного, подсознательного - сопереживания … Возможно в контексте всего сборника рассказов крупицы такого сопереживания постепенно собираются в нечто вполне осязаемое, и хроникер оказывается в хорошо ощутимом этическом поле. Но в пределах этого отдельно взятого рассказа видна лишь попытка - перед нами лишь заготовка для качественного рассказа.
Борис Екимов в своем «Празднике» стремится вроде бы типизировать и ситуацию , и действующих в его репортаже лиц. Но, к сожалению, и герои его и тот фон, на котором они действуют ( картина деградации русского села) не становятся особенными. Да, этого художественного чуда - общего выраженного через особенное - у Б.Екимова в этом рассказе мы не найдем. Его герои - из статистики, они лишены своеобразия; а его попытка вывести на уровень особенного Шнурка ( на ней и выстроен сюжет ) не кажется убедительной. Вот, у З. Прилепина (каким-то образом ему это удалось ) его хроникер особенный, и этим делается первый шажок от репортажа к рассказу….
К рассказу Б. Екимова вплотную примыкает рассказ Марины Вишневецкой «Телефонная трубка». Тема та же , но решается он чуть в иных и, возможно, более простых для беллетриста координатах. В центре повествования не столько молодежь, как у Б. Екимова, сколько люди в годах. С последними, в общем-то, значительно проще решать главную задачу типизации - выстраивать эффект общего в особенном. И у меня сложилось впечатление, что Марине Вишневецкой здесь определенно сопутствует удача . Ее Емельяновна - несомненно получилась: она единична, ее не с кем не спутаешь. И в то же время в ней - почти каждая из старух вымирающей русской деревни.
К сожалению, как мне показалось, Марина Вишневецкая, увы, достаточно равнодушна к своей великолепной старухе - держит дистанцию. Что. Скорей всего, и приводит к тому, что художественные возможности, заложенные в рассказе через этот образ, остаются нераскрытыми. М. Вишневецкая свою Емельяновну не любит… Ничем другим я не мог объяснить неряшливость ( случайную или намеренную - тоже вопрос ), с которой прописано городское окружение старухи. Они (сын, внук, сноха) существуют в рассказе как бы автономно - сами по себе. И потому затеняют - расфокусируют свет, идущий от Емельяновны . Это - недопустимый просчет  : в классном рассказе персонажи второго плана, даже если они по свойствам своей натуры, по качествам своим - полная противоположность главному герою рассказа, должны работать на последнего. Беллетрист обязан найти форму, в которой такая работа - такая подсветка - становится возможной. Марина Вишневецкая над этой проблемой не задумывается ( или не желает над ней задумываться принципиально). И это убивает ее рассказ.
5. ДМИТРИЙ ДАНИЛОВ, МИХАИЛ ШИШКИН
В длинном списке претендентов есть, по крайней мере, два рассказа, в которых собственно информационное содержание развертывается исключительно как эстетическое. И здесь прежде всего нужно назвать рассказ Дмитрия Данилова « Встреча» - замечательный образец эстетической обработки информации. Обработки, выполненной столь виртуозно и вдохновенно, что КАК этого рассказа делает совершенно лишним, второстепенным его ЧТО. Совершенно неважно, какая встреча предстоит герою этого рассказа - информационное содержание здесь полностью вытеснено блестяще исполненной картиной того муторного душевного состояния, в котором пребывает герой. И обратите внимание: никаких лексических изысков - все сделано с помощью простейшего набора слов…
Этот рассказ я без колебаний пропускаю в шестерку финалистов.
Второй рассказ этого типа: Михаил Шишкин, «Пальто с хлястиком» . По существу, Михаилом Шишкиным решается приблизительно та же задача, что и Дмитрием Даниловым: воспроизвести в мазках отдельных предложений и слов некоторое душевное состояние. Добиться того, чтобы мазки эти исчезли, превратились в ничто - чтобы душевное состояние (героя?.. читателя?..) осталось единственной эманацией текста. У Д. Данилова это получилось, в М. Шишкина - увы, нет. Почему? - коротко ответить вряд ли удастся . Но факт остается фактом: текст М. Шишкина над уровнем механической смеси слов и предложений не поднялся - их тонкого взаимодействия, гомогенизирующего текст, добиться не удалось. Возможно, из-за все той же отстраненности от предмета изображения. Этот нейтралитет (нелюбовь!) , носящий у М.Шишкина, видимо, принципиальный характер ( он проступал в его текстах и 20 лет назад - в тех же виртуозно исполненных «Уроках каллиграфии»), не исключено, и сбивает с нужного ритма - и руку, и душу.
6. ЕЛЕНА ДОЛГОПЯТ
С двумя названным рассказам сближается и рассказ Елены Долгопят «Скупой рыцарь». Точнее так: к рассказу Елены Долгопят те два рассказа тянутся, поскольку именно в ее рассказе просматриваются реальные признаки гармоничного сочетания трех начал художественного произведения. В 2009 году я написал следующий абзац об опубликованном тогда рассказе Е. Долгопят «Небольшая жизнь»  :
Мне очень по душе тот уровень живописности, на котором остановилась в своем рассказе Елена Олеговна Долгопят. Я не нахожу в этом рассказе четко прописанных смыслов - но как многообразна та гамма впечатлений, которые этот текст неслышно, осторожно и неизвестно из чего то тут , то там генерирует… Я не вижу в этом рассказе искусно сконструированной, демонстративно изысканной фразы - «мазок» здесь крупный, доходящий порой до размера главки. Но положен он столь искусно( взаимная подсветка фрагментов исключительная), с такой легкостью и одновременно решительностью, что этот замечательный целостный эффект, свойственный чисто литературной прозе, обнаруживает себя с впечатляющей силой. И остается только одно разделить с автором его любование обычной человеческой жизнью, неустроенной, неопределенной, но все равно прекрасной.
Все это можно сказать и о «Скупом рыцаре». И у меня нет ни малейшего сомнения - этот рассказ должен быть в финальном списке.
7. МАКСИМ ОСИПОВ, ВЛАДИМИР МАКАНИН,ЮРИЙ БУЙДА.
Следующие три рассказа я хочу рассмотреть вместе, хотя в финал пропускаю лишь один из них: Максим Осипов «Москва—Петрозаводск». «Ночь… Запятая… Ночь» Владимира Маканина и «Юдо любви» Юрия Буйды так и оставляю в длинном списке. Юрия Буйду - с большим сожалением.

Первое впечатление от рассказа Максима Осипова - типичная чернуха в стиле Романа Сенчина, который, нельзя этого не признать, активно осваивает литературное мастерство, стилистически постоянно прогрессирует и становится все более и более популярным . Но у Романа Сенчина зависимость от материала, от фактуры, которую он созерцает, фактически все еще наркотическая. Едва он делает какой-нибудь даже легкий шажок в сторону относительно рационального дневного оформления своих чисто визионерских ( ночных) переживаний, как у него, видимо, случается что-то вроде ломки, и он снова обречен на жизнь без рациональных посредников - снова подключается напрямую к подсознанию, а то и к железам внутренней секреции…
Но дистанция между М. Осиповым и Р. Сенчиным тем не менее огромна, поскольку у первого просматривается явная склонность ( и способность!) к контролю своих визионерских переживаний. Поэтому у него есть принципиальная возможность и в условиях явно недневного, и к тому же модного - господствующего - миросозерцания выходить , если не на оптимистические и жизнеутверждающие модели реальности, то хотя бы на те, что оставляют надежду ....
Это далеко не каждому удается. Большинство критически настроенных беллетристов вязнут в своем визионерском - превращаются в бесправных денщиков при своем бессознательном.
Увы, но собственные визионерские переживания буквально преследуют и изводят блистательного когда-то Владимира Маканина . Его рассказ, включенный в длинный список , свидетельствует безусловно именно об этом .
Достаточно часто, особенно в такие сумеречные времена, как последние 20 российских лет , случается и более чудовищное: опрокидывание в свое бессознательное , в свои визионерские переживания и вполне дневных, обладающих значительным созидательным потенциалом художников. Никита Михалков - хрестоматийный, можно сказать, пример мастера, затянутого в визионерскую трясину… Противостоял, противостоял, да так и не устоял…
Визионерское переживание - это из арсеналов К. Юнга. И чтобы пояснить смысл этого переживания ( без погружения в собственно юнговские построения), сошлюсь на свое приложение ( ему лет 15 ) представления о визионерских переживаниях к творениям Владимира Сорокина.
«У В.Сорокина как художника мы наблюдаем то, о чем рассуждает К.Юнг: оформление жизненных впечатлений в визионерское переживание. Зов подсознательного здесь очевиден, мощен, выпукл. Исключительность же в том, что призма сознания, призванная переоформить это переживание, истончена у В. Сорокина настолько, что эффект преобразования( осветления) визионерского переживания почти отсутствует — текст превращается в стенограмму урчаний и нашептываний подсознания. Это чистый, незамутненный упорядочиванием хаос, напрямую из подсознания стекающий в текст — в предварительно подготовленные резервуары...
Собственно, все садистское у Сорокина это и есть материализованное в словах подсознательное. Может даже сложиться впечатление, что созерцание ужасов доставляет ему неизъяснимое наслаждение, что это — его страсть... Возможно, что с о р о к и н с к а я , прямая, без посредников, связь подсознание — текст является своего рода дефектом (нарушено равновесие сознание— бессознательное). Но , возможно, это результат очень упорной тренировки, позволяющей рационально отключать сознание. Но так или иначе, это — один из вариантов его защиты…
В принципе (уровень литературного дарования это позволяет) такой характер визионерского переживания открывает для В.Сорокина исключительные перспективы: из-под его пера могла бы появиться какая-нибудь впечатляющая вариация на тему: смотрите, кто е щ е пришел. Но для написания текста-предостережения о садистском в человеке, кроме интереса к теме, кроме такого типа визионерского переживания, необходима о г р а н и ч е н н о с т ь этого интереса (или сознательное оформление этого переживания). А вот этой отстраненности у В.Сорокина и не чувствуется. Его визионерские переживания, действительно, становятся для него страстью. Он не владеет ими — он избавляется от них — сцеживает напрямую в свои тексты. Пытается от них защититься, спастись, но, по существу, не избавляется, а лишь тренирует свой интерес...»
Р. Сенчин идет а, по-моему, этим же путем. Во всяком случае , пока. И опасность здесь не сам путь, а то, что литературное мастерство Р.Сенчина растет, и он вполне может попасть под соблазн иллюзии: потому и растет, что иду эти путем…
Если судить только по первой части рассказа М. Осипова о путешествии из Москвы в Петрозаводск, то вполне оправданным мог быть и такой вывод: вот еще один талантливый беллетрист, причем с рукой значительно более крепкой, чем у Р. Сенчина, идет, похоже, тем же путем… Но это - только кажется. Потому что финал рассказа одаривает поразительным эффектом: перед нами другой главный герой - совершенно не тот, что собирается ехать и едет в Петрозаводск. Понимаете - психологически не тот. Автору удалось всю чернуху происходящего в поезде и позже каким-то непостижимым образом - штрихами, пассами, случайными фразами ( «мне вдруг хочется поддержать полковника» , двойное «нет» в финале рассказа и уж совсем, казалось, никчемное- дурацкие флажки на карте) - перевести в … качественные изменения героя.
Нет слов, блестящая, виртуозная работа с собственными визионерскими переживаниями…
И самое поразительное и обнадеживающее, что у Максима Осипова это все, кажется, неслучайно. В 11 -том «Знамени» им опубликован не менее фантастический( и даже более тонкий) рассказ «Цыганка»( http://magazines.russ.ru/znamia/2010/11/os6.html ) - с таким же поразительным эффектом: и здесь, на этот из Америки, в Москву возвращается совершенно другой человек. Ничего более убедительного о любви к России, и абсолютно при этом лишенного всякого пафоса, мне читать в последнее время не приходилось.
Рассказ М. Осипова, таким образом, - третий из тех, что пропускается в финальный список. И именно этот рассказ дает мне основание оставить рассказ Ю.Буйды лишь в длинном списке. Нет сомнения: Юрий Буйда владеет громадным набором изобразительных средств. Нетривиальны и его композиционные возможности - в этом рассказе ему удалось сблизить и заставить работать друг на друга - на замысел - мало совместимые, казалось, сюжеты. Он, конечно, мастер. Но оковами висят на нем все те же сумеречные переживания его… Казалось бы, выстроил сложнейшую и убедительную конструкцию , добился очень сильного целостного эффекта…. Да, ты шел- крался - к этому итогу по лесам своих визионерских переживаний. Ну так, сними эти леса- очисть текст, подчини его в максимальной степени тому великолепному эффекту, который получил…. Но нет… Леса оставлены. И повисает главный вопрос - а ЗАЧЕМ все это написано….
8. АЛЕКСАНДР МЕЛИХОВ, АЛЕКСАНДР КОРМАШОВ
Из длинного списка без комментария остались два рассказа. Один из них, Александр Мелихов « Царица Савская» , я так и оставлю в длинном списке, поскольку конструкция этого текста, при всем очевидном мастерстве автора, кажется мне искусственной. Вторая часть рассказа присоединена к первой исключительно волевым усилием автора – такая эволюция его царицы никак не мотивированна.
Что же касается рассказа Александр Кормашова «Хох Дойч», то я перемещаю его в финальный список без тени сомнения - это очень качественный рассказ о Великой Отечественной. Простенький, старомодный, но удивительно гармоничный. Все в нем на месте: и ЧТО, и КАК, и ЗАЧЕМ… Я, вот, мысленно кладу на одну чашку весов этот рассказ, а на другую многотонно-многомиллионное сооружение Никиты Михалкова… И рассказ - перетягивает…
9. + ГЕОРГИЙ ДАВЫДОВ
Вот что писалось мною об одном из рассказов Г. Давыдова еще в середине лета.
Итак, в моем финальном списке оказалось четыре рассказа - следовательно, есть возможность заполнить две оставшиеся вакансии на свой вкус. Но я добавлю целых три рассказа.
Один из них будет, естественно, рассказом Георгия Давыдова. Благо он есть: « Порыв ветра» - опубликован в февральском номере «Нового мира» за 2010-ый год. -(http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2010/2/da6.html)
Я всегда был уверен, что Георгий Давыдова всего лишь литературно обрабатывает некоторые известные ему реальные истории, сохраняя имена, названия, обстоятельства. И все его художественное мастерство сводится лишь к виртуозной, утонченной проработке каких-то хроник, дневниковых записей, архивных материалов. С целью вдохнуть в них жизнь - заставить звучать и для современного человека. Мне даже казалось, что он несколько перебирает с собственно документальным - что убери он из своих о рассказов, которые по сути, по заложенным и реализованным в них смыслам всегда не частные, всегда не только о конкретном человеке , конкретной судьбе, но и о человеке, и о судьбе, так вот, убери он из них привязки ко времени, месту, к конкретным людям, и они зазвучат еще с большей силой и выразительностью. Я был настолько уверен, что жанр Г. Давыдова - художественная документалистика, что, прочитав « Порыв ветра», набрал в поисковике «Елена Фабрициевна Фоейр». И был крайне удивлен нулевому результату. Но даже тогда не поставил под сомнение сугубо документальную основу этого шедевра.
Вразумил меня его рассказ «Грустная фильма»( http://magazines.russ.ru/znamia/2010/5/da6.htm). И вразумил, возможно, потому, что в нем с, одной стороны , явно просматривался прототип –Андрей Тарковский, а с другой, всячески подчеркивалось: и не подумайте - к Андрею Тарковскому это не имеет никакого отношения…
Вот это явное, резкое сближение «да» и «нет» и заставило задуматься: а не имеем ли мы дело с неким эксклюзивным приемом - с совершенно сознательным обработкой сочиненного, придуманного под документальное… Зачем?.. Пока воздержусь от предположений. Я думаю достаточно скоро прояснится, зачем Георгий Давыдов так последовательно, хотя, может быть, и не всегда, помещает свои прозаические, уникальной выделки бриллиантики в оправу документа.
Итак, рассказ «Грустная фильма» раскрыл суть приема, и я мгновенно, без труда вычислил прототип Елены Фабрициевны Фоейр. Это, несомненно, Мария Вениаминовна Юдина, великая русская пианистка и великая русская женщина, родившаяся в еврейской семье. Никто другой из реальных людей того времени партию давыдовской Елены Фойер просто не вытянул бы…
Вот несколько эпизодов биографии Марии Вениаминовны ( из Википедии).
«...Когда ей выдали Сталинскую премию, то она пожертвовала ее Православной Церкви на покрытие «бесконечных сталинских грехов».»
«В 1960 году Мария Юдина была уволена из Гнесинского института из-за своих православных убеждений и за симпатии к современной западной музыке (включая эмигрировавшего Стравинского).»
«После того, как в Ленинграде она прочла со сцены стихи Бориса Пастернака в ответ на вызов на бис, Юдиной был запрещено концертирование на срок в пять лет.»
«Юдина прожила всю жизнь в бедности и лишениях: не имела собственного рояля, ходила много лет в одном платье, часто недоедала. Она была убеждена, что художник должен быть беден. Всегда помогала страждущим, вызволяла из ссылок репрессированных друзей»
Героиня рассказа «Порыв ветра» не совершает именно этих поступков, но они, вне всякого сомнения, поступки ее стиля. Марию Вениаминовну вряд ли уместно и прототипом-то Елена Фойер называть. Скорей, Г. Давыдов, несомненно потрясенный сочетанием у Марии Вениаминовны (этим невиданным и плохо располагающим к выживанию , к нормальной жизни сочетанием) исключительной страстности натуры и фантастического, запредельного какого-то идеализма, попытался исполнить на эту тему чисто бытовую, житейскую - любовную импровизацию…. И создал художественный шедевр уровня купринского «Гранатового браслета». Рассказ, с формальной( сюжетной) стороны практически ничем не пересекающийся с рассказом Куприна, и в то же время во всем от него неотделимый…
Казаковскую премию за лучший рассказ 2010 года можно вручать уже сегодня, в начале июня. Маловероятно, что за оставшиеся семь месяцев будет написано что-либо подобное «Порыву ветра». Маловероятно даже у нас, в России.
Я внимательно слежу за этим мастером еще с 2002 года, с первой, возможно, его публикации в журнале «Москва». Какие-то флуктуации уровня мастерства и выразительности в его рассказах, опубликованных за это время, выделить, несомненно, можно. Но в одном он непоколебимо постоянен - в своем умении вытягивать « волшебную невидимую нить» между жизнью и идеалом - между бытом и бытием.
10. + ЮЛИЯ РАВВИНА, ДАРЬЯ СИМОНОВА
Теперь, когда мне будут говорить, что все, мой дорогой, те времена завершились окончательно: первое, почти полностью очищенное от дурацкого советского идеализма поколение не только сформировалось, но уже твердо стоит на ногах - живет своей, совершенно неведанной вам, старым, скрюченным, заплесневелым совкам , жизнью - по- своему дышит, по своему веселится и танцует, по- своему работает и по-своему любит… Я теперь буду им отвечать: «Нет милостивые государи и любезные государыни, мои - нет… Почти ничего в мироощущениях даже этого первого и самого безнадежного, казалось бы , постсоветского поколения , пожалуй, не изменилось. Прочитайте внимательно рассказ Юлии Раввиной «Сезон» (http://magazines.russ.ru/zvezda/2010/1/ra7.html) , и вы, почти наверняка, подумаете об этом же - да, пожалуй, не изменилось».. .
Какой безнадежно современный рассказ…Почти из каждого предложения какая –нибудь примета нынешнего времени обязательно да выскочит… И стиль жизни, и литературный стиль , и ценностные ориентиры, - все из первого десятилетия нового века...
Но какой в то же время бесконечно традиционный рассказ...
Убери все внешнее, накопленное за двадцатый век - принесенное и нанесенное им, выдели одно лишь душевное состояние героини, мысленно выбросив за скобки все остальное , весь этот современный дизайн - и перед тобой - барышня 19 века. Один к одному. И очень русская барышня, к тому же.
Вы скажете, что такую редукцию можно совершить над любым текстом. Соглашусь: конечно, можно. Но в большинстве случаев - в подавляющем большинстве - после выноса за скобки современной мишуры, останется, увы, лишь пустое место.
Этот рассказ о душевном состоянии молодой и очень не по-современному влюбленной барышни. И оно, это редкостное состояние, очень искусно, с большим чувством меры обряжено в современные одежды… А как же еще прикажете выпускать этакую-то драгоценность и диковину в современный расхристанный и 24 часа в сутки хихикающий мир…
Умница написала этот рассказ. К тому же с неординарными литературными данными. Удачи ей . И побольше нетривиальных сюжетов.
У меня сложилось впечатление, что рассказ Дарьи Симоновой «Смех в соседнем купе» (http://magazines.russ.ru/ural/2010/3/si8.html) довольно-таки активно перекликается с рассказом Юлии Раввиной. Во всяком случае, - по части изготовления изысканных современных нарядов, под которые упрятываются традиционные и вечные чувства. Даша не только не уступает Юле, но даже выглядит искуснее ее. Возможно потому, что задача у нее все-таки посложнее. Ведь речь у Д.Симоновой ведется не о какой-то там молодой влюбленности - чувстве нормальном, естественном, сильном, - а о традиционном значительно более высокого порядка, о котором и в возрасте под полтинник, а уж что говорить о молодой барышне, редко кто не то что задумается - вспомнит. О том традиционном, которое для средне-нормального современного молодого существа звучит, всего лишь, как едва заметный фон существования - как не совсем внятный смех в соседнем купе, если угодно.
Увы, но именно таким фоном и предстает пред молодыми жизнь предыдущих поколений. Ну, отец, мать, дед-бабка - к ним еще возможен некоторый скользящий - по касательной - интерес. Но дальше - дальше как будто ничего и не было. В то время , как именно там, в этом «дальше», в этих корнях, возможно, и запрятан ключ ( один из них, естественно) к преодолению многих современных напастей, в том числе того же кризиса семьи.
Устойчивость семьи определяют, естественно, отношения жены и мужа, которые в абсолютном большинстве случаев не являются - не могут быть - самодостаточными, то есть полностью самоопределяться. Отсюда важнейшая роль внешнего поля (общего состояния культуры межличностных отношений.) Во всех его проявлениях - как созидательных, так и разрушительных. Среди же бесконечного многообразия форм этого поля есть и такие, по-особому значимые, как , к примеру, отношения в семье, в которой ты рос, отношения в тех семьях , где росли твои родители и дальше, дальше, дальше. Ты об этом « дальше» можешь не знать , например, ничего, кроме имен, дат жизни, мест проживания, и каких-то отдельных эпизодов… Но это все равно создает ощущение твоей принадлежности к роду - к чему-то давно и устойчиво существующему.
Очень ценное ощущение. Универсальное, между прочим, лекарство от депресняка. И надежнейшая основа для выстраивания своих семейных отношений.
Да, в основе семьи лежат очень тонкие и исключающие любое внешнее вмешательство отношения двух; но устойчивость этих отношений во многом определяется возможностью их выхода вовне. Каждый согласиться с этим парадоксом - общеизвестно , какую роль играют дети в укреплении семейных отношений ( а это типичный выход вовне - выход в будущее). Но не меньшую, а порой и большую роль , может сыграть и выход в прошлое рода…. Особенно в сегодняшней нашей жизни, где практически все остальные внешние поля, кроме разве что Церкви, почти полностью утратили свое созидательное начало.
Вот тема: семейный род, как опора устойчивого существования личности. Сегодня она медленно , но уверенно перетекает в разряд актуальных и острых. Сегодня ее уже можно представить, скажем, в публицистической статье или в проповеди священника. Но ее чрезвычайно трудно реализовать в качестве темы художественного исследования. Потому что очень легко сбиться на призывы, декларации, нравоучения и прочее из этого ряда. Жизнь так хороша и так наполнена ярчайшими впечатлениями и чувствами - зачем это мне пялиться куда-то в прошлые времена. Такой настрой , сильный, реально существующий и всем понятный, убедительно преодолеть в художественном произведении не так просто. Здесь придется, возможно, большую часть текста бросить на вещи с виду второстепенные - на описание и даже исследование, скажем, категорического нежелания своей героини пялиться в прошлое. Здесь позволительно даже допустить  : она так ничего и не поняла( или поняла на свой лад) из того , что же все-таки произошло - что сдвинулось в ее душе, когда ей случайно приоткрылась одна из страниц семейной истории. Здесь возможны и иные композиционные и сюжетные приемы, позволяющие, увести от нравоучения и убедительно изобразить тот тонкий сдвиг, что свершился в душе молодой женщины, невзначай прикоснувшейся к истории своего рода - сделать его практически незаметным, и в то же время очевидным…
Вот Дарье Симоновой все это и удалось.. Я не думаю, что по прочтении ее рассказа все бросятся составлять родословные - рванут в архивы и к бабушкиным сундукам. Тут важно другое - тема застолблена, обозначена. Глядишь, кто-нибудь двинется дальше. А кто-то ,глядишь, задумается…
11. ИТОГ
Увы, увы, но мне очень не просто расположить эти семь рассказов моего короткого списка на пьедестале…
Рискну лишь разбить их на группы
1-2 Давыдов, Осипов
3-4 -5 Долгопят, Раввина, Симонова
6 Кормашов
7 Данилов

13 января 2011
г. Задонск