Забытый старый дом.

– Доброе утро! – сказал мужчина в трубку мобильного телефона.

(Он сидел за рулем черного седана, припаркованного на обочине, и терпеливо дожидался рассвета. )

– Ты где? – спросил его женский голос, вырвавшийся из динамика.

– Помнишь, я говорил тебе, что по наследству мне достался старый дом в деревне?

–Кажется помню, и что?

– Я решил его продать! – сказал убедительно мужчина, – Ведь нам он едва ли понадобится.

– Так найми риелтора и пусть он занимается продажей! – чуть громче сказал голос.

– Я так и поступлю по возвращении в город, но перед тем, как выставить его на продажу, хочу убедиться в том, что в доме не осталось ничего ценного!

– Да что же может остаться ценного от твоих нищих родственников. – еще громче хрипел голос.

– Знаешь ли, ценностью могут быть не только драгоценные металлы или деньги ….

– Избавь меня слушать это и попрошу только один раз:–Пожалуйста не привози в мою, нашу, квартиру никакой старый хлам из своей деревни!

Рассвело. Молодые листья старой березы, ведомые порывом южного ветра, шевельнулись. Ультрафиолетовые лучи, излучаемые дневной звездой, упали на прохудившуюся крышу покосившегося строения. С трухлявого конька бывшего деревянной доской, сорвался комочек мха и медленно покатился вниз по высохшему рубероиду. Где-то рядом зачирикали проснувшиеся воробьи. Легкий дымок испарения с поверхности земли устремился в бирюзовое небо.

Душа сорокалетнего мужчины расцвела в тот миг, когда непроизвольно он застыл у края плотного ковра высохших, прошлогодних растений – тимофеевки, донника, иван-чая, крапивы, – увидев старый дом в свете утреннего солнца. Дом своих предков, давно забытый в прошлом дом.

«Как сильно заросло все вокруг! » – сказал он самому себе, скривил в гримасе гладко выбритое лицо и начал пробираться к дому, стараясь не разорвать модных брюк о деревенские колючки.

Влажная поверхность земли, сокрытая под травой, перепачкала его лакированные туфли. Мужчина остановился у запертой низенькой деревеньки. Выругался, затем оскоблил подошву туфель от грязи о металлический декроттуар вбитый тут же в землю и опустив руку в задний карман брюк, вынул из него ключ. Волнение овладело человеком, ведь за запертой дверью притаилась история его рода, история его семьи.

– Нейдет! Нейдет же гадина! – крикнул разозлившийся мужчина, когда не смог повернуть ключом заржавевший механизм навесного замка. (Его указательный палец начал сильно болеть от нажима на небольшую проушину ключа. )

– Да чтоб тебя! – выпалил он и подняв тяжелый камень с земли, бросил им в замок.

Железная петля выскочила из деревянного проема. Дверь поддалась нажиму плеча. Мужчина вошел в крохотную пристройку с единственным окошком, перепачканным мухами. В нос проник душистый запах высушенного чабреца, перемешенного с ароматом меда. На гвоздях, вбитых в стену, висели старая дедовская телогрейка, бабушкин серый халат и кнут. Острая боль в сердце заставила мужчину широко раскрыв рот и набрать в легкие большее количество кислорода. После, последовало облегчение. Он выдохнул и со слезами на глазах, осторожно коснулся вещей, оставленных его предками.

Тонкая, паучья ловушка, расставленная насекомым ввиду долгого отсутствия в доме людей, неприятно окутала собой лицо мужчины, ступившего на порог комнаты.

– Тьфу ты гадость! – сказал он и начал плеваться, пытаясь ухватиться толстыми пальцами рук за невидимую нить, но безрезультатно.

Пришлось искать спасительное отражение, и найдя его в зеркале, лишившимся за годы существования многих частиц алюминия, мужчина посмотрелся в него и тут же отпрянул.

– Ничего же не видно. – буркнул он и быстрыми движениями обеих рук, сбросил с головы всю ту паутину, которую сумел ухватить.

В просторной комнате было темно, холодно и очень сыро.

«Неужто ты еще не успел просохнуть после снежной зимы», – мысленно обратился мужчина к дому и тут же шагнул к одному из его окон, и рванув занавеску, зажмурился.

Плотная ткань камнем рухнула на деревянный пол. В комнату проникли лучи весеннего солнца. На свету заиграли мириады пылинок. В дальнем углу на бронзовой цепочке заблестела лампадка, над которой, на полке, стоял образ Девы Марии. Около минуты мужчина изучающе смотрел на старинную икону, потом перевел взгляд на кровать, железную, на круглых ножках, застланную красивым покрывалом. За горкой подушек на стене, красовался ковер. Дорожка из полосатого половика привела его от кровати к обеденному столу, а от него к печке. В доме царил порядок.

С квадратным свертком в руках мужчина торопливо пробирался сквозь полотно травы, не замечая колючек и грязи, но каждый следующий шаг становился для него все более и более невозможным. Что-то неведомое будто бы держало его за горло, отчего становилось тяжелее дышать; что-то заставляло оглядываться и видеть опустошенный дом; что-то разрывало ему сердце и россыпью разбрасывало по спине огромные мурашки.

«Нет, – сказал он самому себе. – Я не могу! » И опустившись на колени добавил: «Я не могу позволить рабу во мне, предать память о моих предках! »