Как наше слово отзовется

«Как наше слово отзовется», или о речевой характеристике и языковых играх
героев повести Олега Яненагорского «Остров неявных смертей»

Ирина Савчук,
кандидат филологических наук

Когда-то одними из первых затронули тему «маленького человека» А.С. Пушкин («Станционный смотритель) и Н.В. Гоголь («Шинель»). Теперь этим «объектом» творчества никого не удивишь, поскольку из объекта «маленький человек» стал «субъектом» и учит людей жизни, став писателем. Сегодня читателю не нужен гений, подобный пушкинскому. «Наше все» для него умещается в сфере собственного понимания: то, что он уразумел в художественной словесности, – то и его! Массовому читателю нужна своя литература – свой художественный язык. И вот он пришел «новый писатель» со своим непритязательным чтивом, литературными штампами и трафаретами.
Когда нет цензуры, нет и внутренней редактуры, поэтому массовая литература становится не только коммерческим заказом, но и социальным. На литературном рынке победил массовый читатель! Он и определяет специфику творчества своего литературного поденщика. Сегодня для большинства потребителей необязательно быть гением или мастером. Гораздо важнее не выделяться из толпы таких же безликих творцов, как и он сам!
А если касаться проблемы художественного языка, то ни о какой индивидуальности не может быть и речи! В конце концов, есть универсальные формы самовыражения, а большего для гарантии предлагаемого товара и не надо!
Таким образом великая российская словесность к нынешнему дню сведена до уровня ремесла, а не откровения. Как не вспомнить «Невский проспект» Николая Васильевича Гоголя: «Перед ним сидел Шиллер, – не тот Шиллер, который написал "Вильгельма Телля" и "Историю Тридцатилетней войны", но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, – не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера.
…Обе особы говорили на немецком языке, и потому поручик Пирогов, который знал по-немецки только "гут морген", ничего не мог понять из всей этой истории».
Не удивительно, если современные «шиллеры» и «гофманы» отечественной беллетристики в очередной раз «высекут» нашего читателя, как когда-то это сделали с гоголевским персонажем.
Новоявленные «шиллеры» и «гофманы» стали фабричной маркой массовой словесности.
Стереотипность произведений «глянцевых писателей», клишированность и примитивность делают национальный язык не родным, великим и могучим, а абсолютно не «нашенским»! У его губителей теперь отлаженная индустрия, специализирующаяся на серийном выпуске стандартизированной литературной продукции, которая не блещет ни художественностью, ни идейностью, ни патриотизмом к родному слову.
Об этом бы и хотелось поговорить, но не обличая современную словесность, а, напротив, радуясь, обретенным в ней искрам таланта!
Олег Яненагорский не похож на маленького «глянцевого писателя». Напротив, в своей повести «Остров неявных смертей» он выступил ниспровергателем основ массовой литературы и, в частности, ее серийности детективов, столь востребованных на читательском рынке.
И герой, расследующий преступление, у него совершенно «не серийный», а в большей степени пародия на сыщика или журналиста-писателя.
Повесть обращает на себя внимание благодаря оригинальному художественному языку, совершенно не схожему с «автоматическим письмом», где стандартные ходы, узаконенные схемы, литературные формулы и банальные любовные приключения давно уже набили оскомину. Нет здесь и костюмно-исторического «оживляжа» с «банановой» экзотикой.
Автор сразу же берет верный тон и подчеркивает свою принципиальность: «В моем рассказе не будет захватывающих погонь на арабских скакунах, гонок на супермашинах с пронзительным визгом автомобильных шин. Какие погони на одинокой скале? Не будет уличных драк и спортивных боев. Не будет рассказов и показов, как в американских фильмах, о красивых схватках, когда на крышах герои на потеху публики долго дерутся руками, ногами или на мечах. Не будет сцен о том, как «хорошие парни» красиво умирают, а их друзья, роняя скупые мужские слезы, клянутся отомстить врагам… Не будет оглушительной пальбы и прочих атрибутов повестей и фильмов в жанре «экшен». Так – пара негромких выстрелов да один взрыв… Не будет никакой мистики – ибо смерть всегда материальна. Поэтому многие сразу могут отложить книгу и забыть про нее».
После того вступления, вольно-невольно захотелось с повестью познакомиться поближе и поделиться мыслями о ее «языковой составляющей». Точнее, только ее части.
В центре событий повести Олега Яненагорского «Остров неявных смертей» действует герой, фамилия которого неизвестна, есть только имя и отчество – Олег Петрович.
Этот авторский ход, конечно, не случаен и является одним из аспектов манипуляции читателями.
Не о себе ли уж пишет все, как «воистину и было», сам автор? А фамилию не обозначил, чтобы сохранить интригу!
Таким образом, уже с первых строк произведения вступает в права функция воздействия на читательскую аудиторию.
У автора речь героя призвана манипулировать читателями и персонажами. Это и есть часть его программы воздействия на наше сознание. Образ повествователя выстроен с определенной целью: показать, какими речевыми способами «героическая личность», то есть главный персонаж, поддерживает лояльность с большей частью людей, окружающих ее на острове.
Именно речь – показатель достижения успешного общения, в результате которого происходит публичное признание и одобрение со стороны. Доверительные отношения к Олегу Петровичу большинства соотечественников достигаются прежде всего путем словесной обработки этого «электората».
Вербальная магия включает отдельные слова и устойчивые сочетания, а также определенные литературные цитаты. Кроме того, прозаик использует эпиграфы в тексте, которые выражают также идейное содержание повести.
Используется и ряд других психологических приемов воздействия словом. Например, герой при первой встрече обращается к персонажу по имени Сан Саныч с вопросом, заключающим в себе похвалу в адрес собеседника: «Расскажите, чем сегодня туристы будут заниматься? Вы ведь здесь не первый раз…»
Эта манипулятивная заданность срабатывает и уводит от дальнейших расспросов героя, заставляя играть по правилам Олега Петровича. Он, благодаря умелому использованию речекоммуникативных актов, транслирует благожелательность до такой степени эффективности, что «добрые отношения с Сан Санычем в тоже утро укрепились».
Оба персонажа – «тертые жизнью калачи», с уникальным опытом общения с людьми. Обязательным условием их харизмы является демонстрация интеллекта с помощью неоднократного обращения к литературно-художественным текстам. Цитаты используются еще и в качестве иллюстративного материала коммуникабельности.
Олег Петрович покоряет чтением стихов Иннокентия Сентябрьского, большинство из которых - подражание Омару Хайяму, Сан Саныч читает стихи вьетнамского политического деятеля Хо Ши Мина.
«Молодец! Не только Шекспира может на английском» – восторженно отзывается о нем герой.
Олег Петрович любитель поэзии и психологических игр, связанных со словом. С помощью диалектической постановки вопросов он безобидную беседу с Костиком или другим персонажем – Виктором Косовым – превращает едва ли не в допрос. Его словесная игра с ними вступает в значении преднамеренных действий, преследующих определенную цель.
Он постоянно использует коммуникативные тактики. С Костиком – это призыв «к откровенности», а с Виктором – к «конструктивному сотрудничеству». При этом манипуляционные игры рассматривается, как своего рода спорт, где не может быть строгих правил честного соперничества. Олег Петрович не случайно признается: «Люблю великий русский язык за его многозначность», именно эта особенность позволяет ему в игре-манипуляции следовать определенным правилам.
Во-первых, он подает себя как загадочное лицо, но с определенной социальной значимостью. Именно благодаря этому он вызывает недоумение у Виктора и тем самым подавляет его волю, заставляя проявить заинтересованность по отношению к себе: «Слушай, ты реально кто? Чем по жизни занимался? … И уже обращаясь к двум собеседникам недоумевает – «Не разведка… и не менты. Да и на особистов не похожи».
Во-вторых, в постановке вопросов всегда присутствует конкретная цель. В-третьих, Олег Петрович поддерживает драматизм самого хода игры и напряженность соперников. И это только начальные признаки «языковой игры»!
Владение «языковыми» технологиями помогает низвергать до минимума защитные утверждения оппонентов, а свои собственные возвышать до сферы духа. Не забывает Олег Петрович в языковых дуэлях использовать абстрактные выражения, как специфический речевой образ, следуя психолингвистическому утверждению о том, что всякий речевой образ есть не что иное, как игра слов.
Под высшей формой эффективности речи можно подразумевать полученные знания. Весьма часто для героя характерно использование речевой энтропии. Он использует этот прием в любовных разговорах с Ольгой, в беседах с Константином, Виктором и остальными персонажами повести. В некоторых источниках энтропия приравнивается к хаосу, рассеиванию. Этим и пользуется Олег Петрович в своих словесных играх, создавая «помехи», маскирующие истинную суть его речей.
Энтропия у героя связана с интуицией в восприятии чужих «текстов», а также с установкой на его «языковую игру», ироничное повествование, каламбуры, иносказания, где существенная роль отводится подтексту. Поэтому собеседнику важно владеть не меньшей культурой языка, чтобы разговаривать на равных с героем.
Язык персонажей открывает перед читателями возможности оценки владения ими речевой культуры и, следовательно, мировоззрения, когда языковая игра с определенным смыслом вдруг начинает нарушать речевые нормы. Как среагирует на этот подвох партнер ? Это зависит от его языкового богатства и разнообразия речевых жанров.
Примеры языковой игры Олега Петровича с остальной массой отдыхающих (кроме Сан Саныча и Ольги) убеждают нас в том, что дело преимущественно завершается комическим эффектом. Но с людьми, заинтересованными в «коммуникативной» или «любовной» играх, это не проходит даром и становится «искусством для искусства» в передачи речи. Большая роль отводится игре слов – остроте или шутке, основанной на двусмысленности речи.
Однако, слово глубинно-перспективно, а не плоскостно лишь у единиц среди тех, с кем общается сам герой. У Костика, рассказывающего герою о том, как он учится на вымышленном факультете питерского вуза, слова не вызывают устойчивые ассоциации у Олега Петровича, как слушателя, и он сразу же уличает молодого человека во лжи. Герой, в отличие от своего собеседника, привык рассматривать слово в синтезе внутреннего и внешнего. «Внутреннее» – глубоко личное, индивидуальное, «внешнее» – может достигать и уровня символа. Тождество это в специфической подаче может умело воздействовать на психику на уровне физиологического фактора или вызвать способность к аналитическому мышлению.
В монологических проявлениях речи Олега Петровича и его диалогических построениях с другими персонажами часто возникают паузы, как вынужденные и обусловленные, так и непроизвольные, спонтанные, но весьма эффективные, так же, как и междометия. Они значимы не только информативно и эмоционально, но и несут в себе определенный смысл в зависимости от контекста. Бывает, что само молчание, уклонение от продолжения разговора выражают несомненную коммуникативную ценность, как отрицание дальнейшего развития или переход к другой теме. Например: «Это замечание я пропустил мимо ушей, потому что задумался».
Умолчание в повести – прием, демонстрирующий возможность замены вербальности молчаливым намеком, включенным в подтекст речи.
Если составить языковые характеристики литературных персонажей, то у каждого выявиться свой социокод. Именно его можно рассматривать, как основную единицу культуры личности, эта единица является базовой для существования, функционирования и эволюции общества.
В отличие от большинства действующих лиц слово у Олега Петровича очень редко выступает как импульс сиюминутного поступка. Кроме примера в сцене обнаружения труппа Николая в бассейне, пожалуй, больше и нельзя привести доказательных фрагментов текста.
Кто-то заметил: слова языка ничьи, но сами словесные выражения зачастую характеризуют каждую индивидуальность! Принято, что слова обозначают предметы и явления, хотя и бывают исключения из правил: слово есть, а предмета, который оно обозначает, нет. Так и люди! Многие из них пользуются огромным количеством слов-призраков, за которыми в реальной жизни ничего не стоит. И это характеризует прежде всего их самих.
Есть еще одна проблема. В речах некоторых персонажей бытуют слова-«амебы». Это довольно-таки прозрачные понятия, не связанные с контекстом реальной жизни. Их можно вставлять практически в любой контекст, поскольку они не связаны с миром конкретных предметов.
Достаточно сравнить два стихотворения, прочитанные на коктейльной вечеринке знакомств Инной и Баженой, со стихами Хо Ши Мина, приведенными в русском переводе Сан Санычем. В «Голосе флейте» и «Лунной ночи» за каждым конкретным словом – художественный образ и совершенно иная, хаотичная картина в строчках стихов «чего не хочешь, того не будет» и «В ночь уходили сонные вагоны…»
Стишки с разными неконкретными словечками размножились настолько, что стали пожирать старые, заслуженные слова. Слова-«амебы» аморфны и заразительны, они стали паразитами не только в общественном сознании, но также – в индивидуальном.
Олег Петрович чуждается таких заимствований, только по чьему-то недоразумению объявленных индикаторами «продвинутости» адресанта. Но молодое поколение уже захвачено этой словесной эпидемий. Слова-паразиты, слова-метеоры и, наконец, «амебы» – свидетельства примитивного стиля речи говорящего, снижения культурно-интеллектуального уровня общения.
Хорошо, что главный литературный персонаж, от имени которого ведется повествование, абсолютная противоположность языковым неучам!
Именно он проповедник современной культуры, мастер вербальной магии. Для него слово существует не только, а точнее, не столько благодаря филологической связи. Умелое владение речью – власть над остальными людьми, если ты проповедуешь благие дела, связывая их с непререкаемыми истинами.
Очень хорошо, что в художественной словесности стали появляться такие герои.
«Игра в слова» по своим правилам для Олега Петровича всего лишь один из приемов попытки отыскать истину в расследовании, а не хобби. Ибо притворство, ложное утверждение с целью ввести в обман не красят личность, если нет законного оправдания.
Напротив, те персонажи, что скрывают правду, переходят в разряд отрицательных. Собственно, их два: Костик, который в результате оказывается совсем не «Костиком», и Любовь, скрывающаяся под чужим заграничным паспортом с именем «Надежда».
В данном случае манипуляция чужими именами имеет негативную окраску, в основе которой злой умысел.
Таким образом, отрыв слова от сути явления, возможность искажать реальность, мифологизировать представление о ней, если не имеется позитивной подоплеки в основе, становится частью манипулятивных технологий, методов воздействия на индивидуальное и общественное сознание. Как правило, за таким «речевым ударами» следует «речевое манипулирование», завершающееся «речевым мошенничеством». Оговоримся сразу: понятие «языковое (речевое) манипулирование» включает в себя более узкий смысл, нежели «манипулирование» в широком значении.
У ложного Костика и ложной Надежды манера поведения и речевые установки направлены на языковые и невербальные воздействия психики окружающих их людей с целью скрыть свои истинные намерения, вызвать в их сознании определенные иллюзии и заблуждения. Им бы удалось навязать свою волю, если бы в речевую игру не вмешался Олег Петрович, разоблачивший истинные намерения этих персонажей. Он выявляет несоответствия их речей с истинной, а не навязываемой ими «реальностью», подсказывает, как именно происходит это «искажение» и какие виды манипуляции используются.
Так разоблачается псевдообъективная, «виртуальная» реальность в повествовании. Другими словами, миф, в который планировалось вовлечь остальных. В этом также заключается расследовательская деятельность героя, «перепрограммировавшего» ситуацию на острове. Попутно, не без анализа языковых средств выражения мысли, Олег Петрович доказывает тщетность попыток повысить свой статус в обществе отдыхающих таких персонажей, как Инна и Бажена. Проблемой понимания смысла их жизненных утверждений встала перед ним как раз в тот момент, когда молодые женщины знакомили окружающих на вечере знакомств со своими любимыми «стихами».
Характерна реакция героя на этот «крик израненной души»: попрошу тексты «шедевров поэтической мысли» и напишу злую пародию. Немаловажно, что восприятие и усвоение информации зависит от готовности людей принять ее воздействие. Все кроме героя положительно отнеслись к женской декламации образчиков «массовой литературы» в ее поэтическом изложении.
Круг замкнулся.
Фальшивый язык представляет фальшивую словесность, а та в свою очередь – фальшивые мысли и чувства на уровне маргинальных сфер. Таким образом, воплощенное надувательство с помощью «паралитературы» пропагандирует в обществе «фальшивый» образ духовных ценностей и связанные с ними отношения в обществе.
Олег Яненагорский убедительно доказывает, как с помощью языковых ухищрений некоторых персонажей маскируется тривиальность их жизни, состоящей из набора «общих мест» и лишенных глубины стереотипов.
Сам образ жизни, как и язык, жестко сконструированы в обществе потребления и, парадируя соответствующие западные каноны, становятся фарсом.