Стругацкие. «Пикник на обочине» — вся правда об СССР часть 1

Предлагаю вашему вниманию беседу Д.Л.Быкова
~ 13 июля 2015 года ~
Стругацкие. «Пикник на обочине» — вся правда об СССР

Стенограмму составила Красных Татьяна


Здравствуйте, дорогие друзья.
Я понимаю, конечно, что «Пикник на обочине» - это та тема, которая будет стабильно собирать аудиторию, хотя бы и летом. Хотя бы и в такую погоду. Потому что эта вещь загадочна в трех отношениях.
Во-первых, с нее начинаются так называемые «Страшные Стругацкие». Т.е. периодизация у Стругацких довольно отчетливая. Есть Стругацкие счастливые примерно до «Далекой радуги», которая являет собой первое столкновение человечества с непреодолимыми последствиями его деятельности. Есть Стругацкие тревожные, примерно эдак «Хищные вещи века», «Трудно быть Богом», Даже еще «Улитка на склоне». И вот примерно с марта по декабрь 1971 года братья Стругацкие стали страшные. Они написали книгу «Пикник на обочине», с которой начался цикл самых я бы сказал пугающих изобразительно богатых и безнадежных их сочинений, которые включают в себя и «За миллиард лет до конца света», и «Жука в муравейнике», и «Хромую судьбу», в том ее варианте, который увидел свет в 1987 году, и «Волны гасят ветер», с их достаточно чудовищным прогнозом относительно общей судьбы человечества.
Ну а уж после этого наступил период Витицкого Бориса Натановича в одиночку, который даже по сравнению с мрачными Стругацкими поражает уже какой-то совершенно черной безнадежностью.
Но это только первое в «Пикнике», что до сих пор цепляет к нему с такой силой.
Второе — это, конечно, загадочная издательская судьба этого произведения. Дело в том, что Советская власть, как очень многие недалекие существа, обладала очень низким рацио, ну во всяком случае в гуманитарной части. С техникой у нее было все в порядке. Низким довольно рацио и феноменальным чутьем. Т.е. когда она видела перед собой что-то, она могла понять, что это — предмет опасный. Но в чем заключается опасность этого предмета, и как он функционирует, она знала не больше, чем (нрзб). Т.е. она понимала, что это почему-то убийственно. А вот как оно работает, она не понимала совершенно. В результате Советская власть напечатала «Пикник на обочине» в четырех маленьких номерах журнала «Аврора», который благодаря этому стал на некоторое время самым известным журналом в СССР. Примерно таким же известным, как журнал «Москва» после публикации «Мастера и Маргариты». Или журнал «Байкал» после публикации институтской части «Улитки».
Я очень хорошо помню, как выглядели большие эти папки, большие распечатки журнала «Аврора». Моя семья именно в том году подписалась на «Аврору» в надежде, что в нем и потом появится что-то интересное. И надо сказать, что наши ожидания не были обмануты. Там печатался Житинский, там появлялись сочинения молодого Попова. Но ничего подобного тексту Стругацких уже не было, потому что Стругацких с этого момента перестали печатать вовсе. И дело было не в (~посевовских?) «лебедях“, которые кстати проскочили практически без последствий. Аркадию Натановичу пришлось написать покаянное письмо в довольно резких, но при этом и довольно невинных выражениях. А вот почему-то «Пикника» им не простили. В течение 8 лет они они пытались издать эту вещь в составе любой своей книги. Но и книг не выходило, и «Пикник» оставался не переизданным.

Более того, когда ближе к 1982 году, это я тоже еще очень хорошо помню, стало известно, что Андрей Тарковский собирается экранизировать именно эту вещь, у этой картины на путях возникли все возможные препятствия. И снималась она с максимальным трудом, и именно на ней произошла роковая ссора Тарковского с Рербергом, Княжинский спас, вытащил картину. До сих пор, кстати, неизвестно, не сам ли Тарковский загнал в брак весь первый вариант фильма, потому что он ему активно не нравился. Это второй аспект загадочности, связанный с «Пикником». Дело в том, что Советская власть не могла придраться к этому произведению. Там рассыпана масса намеков на то, что к России это не имеет никакого отношения, даже Россия несколько раз упомянута. И даже есть положительный советский герой Кирилл Панов. Но тем не менее все было сделано для того, чтобы эта вещь воспринималась всеми как антисоветская.

Когда в результате в 1981 году в страшно покусанном варианте, порезанном примерно на четверть, «Пикник» все-таки вышел в составе «Неназначенных встреч», Аркадий и Борис Стругацкие, которые записали подробно бюрократическую историю его издания, сами уже не могли ответить на вопрос, что в этой вещи было такого.

И наконец, третья проблема, пожалуй, наиболее серьезная, связанная с «Пикником». Совершенно непонятно, о чем это произведение написано. Оно действует очень сильно. Это первый текст Стругацких, а может, если считать «Улитку», то второй, потому что в «Улитке» тоже между частями нарушены соотношения, не очень понятно, как соотносятся между собой лес и институт. Но по крайней мере, там еще между лесом и институтом существует прямая связь. Это взгляд на вещи с двух сторон, но взгляд на один комплекс, на один лес.
Кстати, хочу всех предупредить, что поскольку я никогда лекций не повторяю дословно, я видимо вторую буду читать в бОльшей степени про «Улитку». Потому что «Улитка» и «Пикник» составляют дилогию Стругацких о Советской жизни. Вот это, пожалуй, самое интересное.
Это первый раз, когда между четырьмя частями текста нет явно прочерченных связей. И не совсем понятно, почему эти четыре повествования, объединенные только местом действия фигуры Рэдрика Шухарта, абсолютно разных по тональности и по смыслу, сведены в единый текст. Все становится более или менее понятно только если попытаться взглянуть на «Пикник» с одной строго определенной точки зрения, которая мне открылась совершенно неожиданно. И этим эзотерическим знанием я с вами спешу поделиться.

Дело в том, что братья Стругацкие, примерно начиная с «Улитки», а по настоящему начиная с «Пикника», стали с известной высоты, и с высоты никому больше в это время недоступной, осмысливать Советский проект, писать его историю. Если „Улитка“ представляет собой самое точное произведение о сельской России, потому что конечно, ни один из деревенщиков не поднялся до такой точности описания русской деревни, как Стругацкие в «Похождениях Кандида», - то по-настоящему «Пикник» - это хроника того, чем был Советский проект примерно начиная с 1917 года, и по 60-е примерно годы. Это хроника его перерождения. Это история того, как страну посетил Бог и что из этого получилось.

Эта мысль, во всяком случае эта концепция становится достаточно очевидной, если мы прочтем вот такой примерно фрагмент.

Он посмеялся, лизнул своего бурбону и задумчиво так говорит:
– Никак я вас, хармонтцев, не могу понять. Жизнь в городе тяжелая. Власть принадлежит военным организациям. Снабжение неважное. Под боком – Зона, живете как на вулкане. В любой момент может либо эпидемия какая-нибудь разразиться, либо что-нибудь похуже… Я понимаю – старики. Им трудно сняться с насиженного места. Но вот вы… Сколько вам лет? Года двадцать два, двадцать три, не больше… Вы поймите, наше Бюро – организация благотворительная, никакой корысти мы не извлекаем. Просто хочется, чтобы люди ушли с этого дьявольского места и включились бы в настоящую жизнь. Ведь мы обеспечиваем подъемные, трудоустройство на новом месте… молодым – таким, как вы, – обеспечиваем возможность учиться… Нет, не понимаю!
 А что, – говорю я, – никто не хочет уезжать?
– Да нет, не то чтобы никто… Некоторые соглашаются, особенно люди с семьями. Но вот молодежь, старики… Ну что вам в этом городе? Это же дыра, провинция…
И тут я ему выдал.
– Господин Алоиз Макно! – говорю. – Все правильно. Городишко наш – дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, – говорю, – это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что все переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет все, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хочешь доберемся. Вот такая у нас здесь дыра…
На этом месте я оборвал, потому что заметил, что Эрнест смотрит на меня с огромным удивлением, и стало мне неловко. Я вообще не люблю чужие слова повторять, даже если эти слова мне, скажем, нравятся. Тем более что у меня это как-то коряво выходит. Когда Кирилл говорит, заслушаться можно, рот забываешь закрывать. А я вроде бы то же самое излагаю, но получается как-то не так. Может быть, потому, что Кирилл никогда Эрнесту под прилавок хабар не складывал. Ну ладно…

Ну вот, собственно, диалог между Алоизом Макно и Рэдриком Шухартом, особенно, конечно, приятно говорить об этом в Еврейском Культурном Центре. Это один в один вербовка людей из Израиля, предлагающих совершить восхождение людям из Советского Союза. И Синдикат, описанный Диной Рубиной, он примерно так и вербует. Ну что вы здесь делаете? А мы там подъемные дадим. Что вы живете в дыре?
И тут Рэдрик Шухарт отвечает: Да, это дыра, но через эту дыру сквозит будущее.

Советский Союз описан здесь абсолютно точно. Власть военная, под боком — зона, а у каждого советского человека была под боком зона. И он прекрасно это знал. Более того, в этом смысле ничего не изменилось. Никто не гарантирован от того, что очередные наши лекции мы не будем проводить в режиме нашего обычного рОмана. Знаете, да? - кто тискает рОманы? Зона — она есть Зона. Она под боком. Но тут оказывается, что из этой советской зоны в мир действительно вошло что-то совсем другое, что-то абсолютно непредвиденное. И весь мир ходит к нам за хабаром. Более того… Ну да вы помните конечно, что ведь зона, она есть в шести местах, тут Стругацкие, конечно, оттянулись по полной программе.
Дело в том, что в Советском Союзе тоже есть Зона. И в этой зоне нет ни одной из тех проблем, с которыми сталкивается Ричард Нунан, охраняющий Зону от сталкеров и от военных синдикатов. Кто помнит, как была решена проблема Зоны в Советском Союзе? 101-й км, совершенно верно. Ну все помнят. Вокруг этой Зоны был сделан 100-километровый вакуум, и никто не мог туда пробраться. Поэтому Нунан и говорит: Хорошо им там, в Советском Союзе, они сказали — и стало.

Действительно, то, что в Советском Союзе все проблемы решались путем военного окружения и высылки на 101 километр, это безусловно так. Но важно то, что сама по себе Зона, т. е. Божье посещение, это как раз совершенно прямая метафора советской истории. Истории о том, как нечто непонятное посетило провинциальный город — дырой был — дырой и остался, - и в этом городе начало происходить что-то страшное, но прекрасное. Что-то божественно непостижимое. Обратите внимание на три вещи, которые происходят в Зоне.

Во-первых, в Зоне появляются те научные, фантастические небывалые достижения, которые позволяют заглянуть на несколько голов вперед. И в самом деле, советская наука, советская литература, советское ракетостроение - все это шагнуло так далеко вперед, что город Хармонт полетел в космос, хотя ничто на это не указывало. Советский Союз прыгнул через несколько голов. Когда в третьей части как раз идет разговор Нунана с главным ученым хармонтским Пильманом, тот ему говорит: Я вообще не очень верю в то, что человечество можно как-то изменить. Человечество очень гомеостатично. (к этой теме мы вернемся). Мне в Зоне важно одно: мы здесь пригнули через несколько ступенек в постижении науки. И это первый аспект советской жизни. Да, прыгнули через несколько ступенек.

Второй, чрезвычайно интересный — культ мертвых и воскрешение мертвых. Конечно, из всех последователей Федорова Советский Союз был единственным, который наиболее упорно был сосредоточен на философии общего дела. Культ смерти, причем смерти как правило героической. Культ мертвых, героически приблизивших наше светлое будущее. Культ прошлого, которое непрерывно оживает в беспрерывных инсталляциях, в так называемых играх ролевых - «Зарницах», в играх в войну. В фильмах, преданиях, встречах с ветеранами. И все это, конечно, наиболее наглядно у Стругацких сделано в образе вернувшегося отца.

Очень интересен вот этот перепад, а всего-то, братцы, прошло четыре года между образом власти в «Обитаемом острове», где существуют огненосные творцы, они же отцы, и «Пикником», где все определяют мертвые, где появляются совсем другие отцы.
Помните, когда еще в конце второй части увидел перед собой Рэдрик марширующего не пойми куда человека. Кто же это маршировал? А это маршировал кто-то из покойников воскресших с хармонтского кладбища папш, попавших в диапазон Зоны. Вот это воскресший папаша - это, вероятно, самая страшная, самая циничная метафора у Стругацких. Потому что ведь воскрешением прошлого бесперечь занималась вся советская идеология и вся советская культура. Этот папа, его отличительная особенность — он ничего не понимает. Не говорит. Но какой-то автоматизм действий у него сохранился. Поэтому кульминация обеда, когда его сажают за стол, этот фантом, этот в общем труп, опрокидывает рюмку. И после того, как он ее опрокидывает, всегда все говорят: ну вот теперь пойдет у нас настоящее веселье, - говорит Рэдрик.
Рэдрик не отдает отца для исследований, не сдает его на аннигиляцию. Он.. ну как примерно действует Крис в «Солярисе». Ему этот фантом, сделанный для него Зоной, необычайно дорог. Он не может никак понять, что этот отец регенерирует, как и Хари, собственно, при любых обстоятельствах, что у него другая кровь, другая плоть. Что он вообще урод, созданный Зоной. Монстр. Мутант. Этого он понимать абсолютно не хочет. Он его любит, как любит и Мартышку. Всегда сажает за стол, и только когда дедушка принимает участие в общем веселье, опрокидывая свою единственную рюмку, вот тут, в этой загробной среде, в страшном доме Шухарта, воцаряется абсолютный уже восторг.

Я рискнул бы наверное провести здесь параллель с довольно странным произведение, которое ну вряд ли кому-то приходило в голову при чтении «Пикника». Но если вы помните, то у Распутина в «Живи и помни» есть самый сильный эпизод. Богомолов Николай считает его вообще лучшим эпизодом в советской военной литературе, на грани гениальности. Когда, помните? - там узнали о победе, и вдруг вспомнили, что еще один старик не знает. Вот пчелник (~Гуськов?). И надо ему сказать. Срочно за ним послали. Его привезли. А он глухой как пень, и ничего не понимает, и ничего не слышит. И все эти бабы несчастные сибирские заорали ему в уши: дедушка, победа!
И только когда этот дед затряс головой, и у него слезы по морщинам побежали, вот в этот момент они поняли, что кончилась война.
Это очень странно запараллелено, эмоционально, по ощущению, конечно, вот с этой страшной геронтократической сценой из «Пикника“, когда папа выпил, и все развеселились. Старик благословил нашу трапезу.

И третий аспект, который, наверное, особенно странен, и который нам всем так часто сейчас приходится вспоминать.
Помните, Нунан говорит: Какое же это посещение? Это вторжение. Они вторглись в тела наших детей и сделали их подобными себе.
Самое страшное, что Мартышка — будущее Харманта. Мартышка, которая для Шухарта составляет единственную радость и смысл его существования искореженного, эта Мартышка примерно с 13 лет становится Другой. Как сказал про нее Мясник, она уже не человек. Помните, там есть довольно дикий диалог, когда Гута говорит Нунану:
А один мне даже сказал, что она уже не человек.
Подождите, ну надо ее показать Мяснику
Да вот Мясник-то это и сказал

Цитата
     - А один сказал, что она уже не человек, - проговорила Гута.
     - Вздор, - глухо сказал Нунан. - Обратитесь к настоящему специалисту. Обратитесь к Джеймсу Каттерфилду. Хотите, я с ним поговорю? Устрою вам прием...
     - Это к Мяснику? - она нервно засмеялась. - Не надо, Дик, спасибо. Это он и сказал. Видно, судьба.

В том-то и дело, что новое поколение советских людей, которое должно было жить при коммунизме, и вообще которое всегда что-то должно было, оно почти всегда оказывлось нечеловеческим, нелюдским, непонятным прошлому.
Дело в том, что советский строй действительно привел к появлению мутантов. Это были иногда мутанты со знаком плюс. Это были дети типа Левы Карася у Трифонова. Типа самого Трифонова. Типа детей из «Дома на Набережной», которые оперы наизусть цитируют.
Для укрепления нервов ходят по ребру крыши. Которые зимой ходят босиком, для закалки, и т. д.
Действительно, мутант со знаком плюс. Умные комиссарские дети, принципиальные, талантливые. Но на самом деле, в массе своей, появлялись ведь и совершенно другие мутанты. Появлялись люди, у которых… Ну потому что они росли без религии, без чести, без совести, без какого-либо понимания верха и низа. Появлялось предельно циничное поколение. И я очень хорошо понимаю вот всех этих старых рабочих или старых революционеров, которые с ужасом смотрели на поколение 60-х годов. Которые были уверены, что буги-вуги - это какой-то звук из внеземной цивилизации. И какая-то чудовищная мутация. Я понимаю людей, которые боялись собственных детей. Я понимаю людей, которые в ужасе смотрели на последующие все более и боле циничные поколения, а к самому циничному последнему принадлежал я, потому что большинство моих сверстников при звуках рассказа о пионерах-героях уже начинали просто откровенно хохотать. Или перерабатывать эти рассказы с таким цинизмом, что садистские частушки действительно казались еще сравнительно невинными произведениями. Ну понимаете, когда «Мальчик нейтронную бомбу нашел, с нею он к школе своей подошел, долго смеялся потом педсовет, школа стоит, а учащихся нет.» Что это такое? Это мутация. Это мутанты. Это новые мартышки. Которые родились вот в этой Зоне. Да, это Зона в будущее. Но в ней родились люди, которые, дай им волю, не случись тогда перестройки, угробили бы страну и мир значительно быстрее. И, помните? - там есть страшный эпизод, вот эти два страшных порождения Зоны, сидят друг напротив друга Мартышка и Шухарт-папаша. Оба они безусловно понимают друг друга на уровне какой-то невербализуемой, неописуемой связи. Мартышка ведь.. а у нее остался один только способ коммуникации, - она, если вы помните, по ночам просыпается и начинает издавать скрип. Тот скрип, который слышен еще иногда в Зоне. Но утверждают, что это скрипят вагонетки с песком. На самом деле мы знаем, что это немногие мутанты там оставшиеся скрипят.
Был, кстати, еще один замечательный аспект. Из этой зоны нельзя было уехать. Вот это очень роднило советский опыт. Раньше какую-никакую эмиграцию разрешали из Советского Союза. Но потом выяснилась удивительная вещь. Что же выяснилось?
- (нрзб)
Если б они не приживались… Они приживаются. Но остальные помирают. В этом-то как раз и заключается…. Нет, Филатов-то… Мы с ним вместе выросли на этом произведении. Мы-то помним. Дело в том, да, в том-то все и дело, их адаптация в остальной мир очень затруднена. Они начинают примерно… Ну они живут.. Нормально. Они получают свои подъемные. Как евреи в Израиле. Все замечательно. Потом вдруг выясняется, что в этом городе чудовищно возрос процент несчастных случаев. Абсолютно непонятно, без всякой связи, сидят статистики, социологи, изучают, но нет, ни один ученый не может объяснить. Но человек, приехавший из Харманта в любой другой город, превращает этот любой другой город в ад. К сожалению, оно и было так с эмиграцией из СССР.
Михаил Веллер рассказывал мне, как он однажды приехал к родственнику в Израильскую армию, и отшатнулся, прочитав на стенке вырезанное там «Спасибо армии родной звездой накрылся выходной.»
Но с этим можно было еще как-то мириться. Но то, что в израильскую армию проникла дедовщина, а в американский бизнес — коррупция, это безусловно связано с тем, что мы вывезли из нашего Харманта.
Обраитие внимание, куда бы ни приехал русский эмигрант, он ровно как у Стругацких, организует пространство так, что количество несчастных случаев несколько возрастает. Это и становится причиной того, что некоторые исполнители особо патриотичных песен не слишком welcome в таких странах как США. Потому что возможно они слишком тесно связаны с определенной средой. Это как раз абсолютно узнаваемая метафора, абсолютно четкая модель.
Имели ли Стругацкие это в виду? Имели. И у нас есть тому довольно простое доказательство. Проблема заключается в том, что Стругацкие, в отличие от Набокова, у которого все понятно, мы про это говорили, Стругацкие всегда очень запутывали творческую историю своих сочинений. Они творили в строгой тайне, а на все вопросы отвечали как Рэдрик Шухарт «комментариев не имею». Существовала одна устойчивая легенда про «Пикник». Якобы они съехались предположительно писать будущий «Миллиард...» тогда, или может что-то из так и не написанного «Кракина». И вот они гуляли по окрестностям Комарова, и увидели остатки пикника, кто-то там бухал, кто-то там что-то ел, остались пластиковые, тогда уже бывшие, допустим, стаканы… Я помню, как пластиковые эти стаканы производили на меня тоже совершенно инопланетное впечатление. Остались какие-то бутылки, остатки кострища...И вот Аркадий Натанович сказал: А как бы это выглядело с точки зрения муравья? Вот давай попробуем написать такой контакт.
Вообще 70-е годы прошли ( и 80-е годы) под знаком большого пессимизма относительно контакта, апофеозом этого пессимизма стало леммовское «Фиаско». Помните в 1982 году Воннегут написал историю про Зога в «Завтраке для чемпионов», который умел только икать и пукать. Икая и попукивая, он ворвался в скромный американский дом, пытаясь объяснить, что грядет мировая катастрофа, и хозяин дома клюшкой от гольфа вышиб Зогу мозги.
Т.е. стало очевидно, что если контакт и будет, то мы друг друга не поймем. Поэтому у Стругацких возникла якобы идея описать пикник на обочине, как посещение туристами тихого леса, когда пожгли муравьев, разорили муравейник, нагадили в центре поляны и были таковы. Это один из тех немногих примеров, когда Стругацкие не то чтобы наврали, но как-то сознательно, и уж очень грубо дезинформировали свою аудиторию. Потому что на самом деле любой человек, который провел за чтением Стругацких достаточно много времени, прекрасно понимает, что как все основные их сюжеты были разработаны еще в сборнике «Шесть спичек», так и этот сюжет пришел именно отттуда. И назывался этот рассказ «Забытый эксперимент».
Вот в том-то и дело, что «Пикник на обочине» являет собой всего лишь расширенный вариант очень раннего, еще довольно слабого, довольно межеумочного, как все рассказы Стругацких, т. е. без внятного вывода и без внятной концепции, рассказа «Забытый эксперимент», в котором однако впервые зазвучали уже не характерные для молодых Стругацких тревожные и опасные нотки.
Там в чем история? Был некий проект, который должен был связать определенным образом с помощью тау-механики, или тау-кибернетики, должен был связать пространство и время. Время должно было предстать как физическая величина. А появлялся некий генератор, переводивший время в физическую материю. Все это, конечно, не имеет никакого отношения ни к реальной физике, ни к сюжету рассказа.
Ну в общем, появилась некая Зона, где должно было генерироваться новое время, особое время, материальное время. Но там случился гигантский взрыв. Отчасти напоминающий, конечно, Чернобыль. Тоже Стругацкими предсказанный.
Что же дальше? Дальше в «Забытом эксперименте» продолжает одиноко функционировать этот источник времени, выбрасывая синие столбы вот этой материи. А вокруг буйствует страшная, чудовищно искаженная природа. Там уже есть появившийся потом в 4-й части «Пикника» участок этой невероятной жары, через которую может пробраться только очень совершенная машина, но зато у нее зашкаливают все приборы. Самое интересное, что в этой аномальной Зоне все приборы зашкаливают. И действительно надо сказать, что советская социология, она себя и вела примерно как взбесившийся компас. Ну потому что рейтинги 146% начались ведь не сейчас. Они начались значительно раньше. И вот эта метафора конечно достаточно очевидная. Все показатели всех приборов в этой Зоне зашкаливают навеки. Объяснить, где восток где запад — невозможно. Где верх где низ — тоже теряешься. Но самое ужасное, что вот в этих зонах завелась печальная, безвыходная, навеки изуродованная нечисть. И когда, кстати, биолог, начальник станции рассказывает это приехавшим туда ученым, что там бывает, он говорит: Во время магнитных бурь, или во время вспышек странных, внутри этой Зоны, такое бросается на забор, что просто представить страшно.
И действительно, эти несчастные изуродованные существа, которые живут в условиях будущего, по сути дела, вот это и есть самая чудовищная фантазия Стругацких. Мы в этом рассказе увидим только одно такое существо — это лось на кривых ногах с огромными, невероятно красивыми, но и невероятно тяжелыми рогами, и которые он в результате не может поднять, и с белой плесенью вместо глаз. Вот эта белая плесень на месте глаз — она запоминается при первом чтении рассказа, в моем случае в 9 лет, очень надолго. И точно так же запоминаются эти огромные рога безумной красоты, не позволяющие держать голову прямо. Вот этот образ советского интеллектуала с его огромной головой, такой огромной, что ее невозможно держать прямо, это, конечно, пришло прямо оттуда.
Поэтому идея Зоны, в которой обитатели расплачиваются за отважный эксперимент ученых, эта идея пришла Стругацким еще в 1958-59 годах, когда «Забытый эксперимент» появился и без каких-либо проблем был напечатан. Поэтому главная метафора «Пикника на обочине» совершенно очевидна. Мы живем в будущем, и за это будущее расплачиваемся.
А вот теперь присмотримся к основным агрегатам, которые в этом будущем существуют.
Во-первых, Советский Союз для всего мира - это неисчерпаемый источник энергии. Там есть этаки, которые сами способны размножаться и от которых ездят машины. Это те аккумуляторы, которые практически не разряжаются. И действительно, советская идея - это грандиозный источник энергии.
Очень хорошо про советскую идею, кстати, говорил Корчак. Он говорил: Коммунистическая идея очень чиста, она как чистая дождевая вода. Проблема только в том, что соприкоснувшись с землей, она пачкается.
Это действительно так. Но вот энергии в Советском Союзе было завались. Источники ее были не вполне чисты. Потому что людей постоянно ставили в искусственные условия. Но в этих искусственных условиях они демонстрировали чудеса. Они стучали друг на друга с потрясающей энергией, уничтожали друг друга с потрясающей энергией, Они выиграли самую страшную войну. Советский Союз был чудовищно энергичная война. Что есть, того не отнимешь.
Кроме того, в Советском Союзе существовали пустышки. И вот это как раз сама по себе вещь очень забавная. Не случайно Кирилл так ищет полную пустышку. Вот эти пустышки — это, строго говоря, очень точная метафора души советского человека. У которого все внутри абсолютно пусто, И тем не менее какая-то странная сила держит его в собранном состоянии.
Все мы помним, что такое пустышки, потому что раз такое прочитав — не забудешь. Это два диска, которые находятся на расстоянии примерно 0,6 метра друг от друга. Между ними можно просунуть руку, голову, все, что угодно. Ну воду пролить. Ничего не будет. Это так называемые магнитные ловушки, непонятно как они действуют. Но ни растащить эти два диска, ни сплющить их никак невозможно. И вот это как раз замечательная метафора советской души. Души удивительно крепкой, удивительно устойчивой, с ней до сих пор ничего не сделать. Но внутри совершенно пустой. Поэтому естественно желание ученых найти хоть одну полную пустышку, узнав, что там внутри. И как говорит Шухарт, они собственно и нашли одновременно полную пустышку и полные штаны. Потому что практически, как вы знаете, очень трудно в углу гаража найти этот уникальный продукт.
Но тем не менее все мы знаем, что вот полая пустышка - это такой образ советской жизни. Во всяком случае мы угадываем… Ну можно сказать, что это — некоторая избыточность трактовки, но мне-то кажется, что как раз эта неразрывная, несжимаемая пустота - очень точный портрет советской души. Кроме того, там существует ведьмин студень. А вот это уже , мне кажется, метафора самая прямая. Ведь вечно всю жизнь говорили о том, что у советского человека нет скелета. Что ему скажут, то он и сделает. Он не способен сопротивляться. Ведьмин студень — очень хорошая вещь. Правда, как вы знаете, его невозможно ни в чем принести, кроме…
- (Нрзб)
- Да! Совершенно верно. Фарфор, керамика. Можно долго думать о том, что это за символы, и почему фарфоровые изоляторы его приносят. Студень разъедает все. Вот как помните говорил Шухарт: бери ведро, черпай не хочу. Похороны за свой счет.
Ведь действительно студень — это такая вещь, которая проницает любую материю, но самое главное, что она с человеком делает очень интересно. У человека все остается как у нормального, у живого, но только кости исчезают из плоти. И вот это самое делал советский ведьмин студень.
К тому времени у обоих братьев Стругацких уже был достаточно большой опыт вызова в известную контору. И они прекрасно понимали, что бывает с человеком, у которого в этой конторе происходит допрос. Все кости из него пропадают. Он становится гибким, бескостным. Он не может стоять. И вот с Барбриджем Стервятником происходит как раз это. Он по самый голень вляпался в студень.
Надо сказать, что и последующие герои Стругацких, ну в частности Малянов из «Миллиарда … » в большинстве своем вляпывались именно в студень. У них исчезала способность к сопротивлению. И они делились на фанатиков либо на вот этих пассивных непротивленцев с красными глазами, которые уже ни к чему абсолютно не готовы.
Надо сказать, что вообще «Пикник» - он напичкан очень страшными идеями. Другому автору одной какой-нибудь одной книги, т. е. одной части хватило бы расписывать на 800 страниц. Плотность ужасного в «Пикнике » колоссальная. И студень — один из самых убедительных образов того, что делается с советским человеком в процессе его жизни.
А вот теперь несколько слов о главном. Строго говоря, проблемы с интерпретацией «Пикника» главным образом упираются в эпиграф Р. П.Уоррена Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать, и из истории с золотым шаром, которая в сущности являет собою квинтэссенцию, финал текста. Это как раз и есть то главное советское, что есть в произведении Стругацких. Все были уверены, что Зона, конечно, страшное место, но в ней есть Золотой Шар, исполняющий желания. Золотой Шар, как говорит Нунен, есть мистический объект, он есть легенда, но как вы помните, Барбридж все-таки, когда его спасал после студня Рэдрик, ему рассказал тайну, таинственное место на окраине Зоны, где лежит маленький, тусклый, ничем не примечательный Золотой Шар, а перед ним мясорубка. Все очень просто. Если ты хочешь пройти к Шару, ты должен пустить в мясорубку кого-то поперед себя. Она его выжмет, прольются на землю черные кляксы, а дальше ты спокойно пройдешь и пожелаешь для себя все чего хочешь. Из мясорубки спасся только один человек, и то абсолютно покалеченным. В принципе же, как мы знаем, Золотой Шар для того и существует, чтобы похищать людей, а вовсе не для того, чтобы исполнять их желания. И вот в этом заключается главный смысл «Пикника на обочине».
Зона — это очень привлекательный объект, и — да, - в него смотрит будущее. Но Зона - это великая обманка, которая порождает мутантов, которая приносит в мир страшные, опасные объекты. Кстати говоря, в Зоне есть и диссиденты. Это сталкер Гуталин, который все, что в Зоне найдено, уносит обратно. Это человек, который пытается развернуть историю. Но развернуть историю, как мы помним еще из «Попытки к бегству», совершенно безнадежное занятие. Она себе катит и катит, хоть ты из бластера стреляй. Но вот ужас-то в том и состоит, что большинство сталкеров, они свято верят, что Зона - это не обманка. Это — место счастья, это проникновение будущего. Только Гуталин считает Зону злом. А вот все остальные абсолютно убеждены, что в Зоне только и может по-настоящему раскрыться человек.
И смею вас уверить, бОльшая часть советского окружения была слепо уверена, что там, в Советском Союзе, да, хотя там очень страшно, да, там отвратительно, но там какое-то будущее. Там люди строят то, чего еще никогда не было. И многие, я хорошо это помню, еще по 70-м годам, когда англичане приезжали к нам в школу, многие говорили, что они искренне нам завидуют. Потому что мы лицом к лицу — вот с этим сквозняком из будущего. Вся штука в том, что Золотой Шар либо не исполняет желаний, либо исполняет не те желания, потому что настоящие-то наши желания очень редко сводятся к тому, чтобы счастья для всех даром, и никто не уйдет обиженным.
В одном из вариантов сценария, а именно в девятом, был вариант, он, кстати, попал в очень сокращенном виде в «Сталкера», где машина желаний исполнила желание Сталкера, но просто Сталкер думал спасти Мартышку, а вместо этого разбогател. Золотой Шар исполняет самые низменные желания, да и то не факт, что исполняет их вообще.
Зона — это великое обещание. Но к сожалению, из зла нельзя сделать ничего, кроме зла. И когда Сталкер уничтожает Артура, мы прекрасно понимаем, что этим он разрушает собственную мечту. Никакого исполнения желаний не случится. Все уйдут обиженными. Никаких других вариантов у этого будущего нет.
А теперь несколько слов о том, как и почему осуществился «Пикник на обочине» в нашей собственной реальности. Сами братья Стругацкие считали, что более или менее сбылась, вернее это говорил Борис Натанович, потому что Аркадий Натанович до этого уже не дожил, что более или менее сбылась только консьюмеристская утопия, имеющая некоторые черты сходства с «Хищными вещами века» . На самом деле, как вы помните, как говорит Виктор Банев на встрече с детьми, в конце концов, не так много было у человечества эпох, когда оно могла выпивать и закусывать (нрзб) Это не самая плохая утопия. Но дословно сбылась только одна. Сбылась утопия Зоны. И это был Чернобыль.
Надо вам сказать, что никогда я не был так близко,так плотно внутри литературного текста, как в Чернобыле. Потому что в Зоне, описанной Стругацкими, я побывал, когда я был в Припяти. Надо вам сказать, что это вообще была довольно странная поездка. Во-первых, я вплотную общался с самоселами, людьми, которые безусловно мутируют в чернобыльской Зоне, но не вследствие радиации. А вследствие того, что они живут в условиях постоянной опасности, в одиночестве, в очень пустынном месте, и никогда не знаешь, когда этот человек заорет, когда взорвется.
Больше всего меня потряс дом абсолютно нормальных с виду двух биологов, которые жили там, изучая местные почвы и бабочек. Но к каждой двери была прибита внизу очень маленькая дверная ручка. Как мне объяснили, это для кошки. Кошка пропала, но если она вернется, то она сможет открыть дверь. Вот за эту ручку. Потому что эта кошка была очень умна. И она непременно воспользуется этой ручкой. И человек это мне рассказывал на голубом глазу, вернее на красном таком, вытаращенном. И в это хотелось верить.
Абсолютно удивительно выглядело в Припяти кормление сомов. Когда у меня булка калорийная, купленная там, упала в воду, рядом с ней тут же разверзлась гигантская воронка, и ее поглотила. Я никогда не видел этих сомов. И слава Богу. И надеюсь не увидеть. Но представить себе этих сомов я могу.
А самое страшное, что там было… ну сейчас этого уже ничего нет, природа довольно быстро разрушает дела рук человеческих. Самое страшное, что там было, это, конечно, остатки города Припяти. Когда людей оттуда увозили в срочном порядке, они все на стенах там писали: прощай, мой добрый город. Или что-то в этом роде. Они жили при настоящем коммунизме. Это был действительно коммунизм. Светлый, чудесно построенный, богатый город при АЭС. С прекрасными людьми, которые до сих пор создают виртуальный образ этого города в сети. Там гигантское сообщество бывших жителей Припяти. И город продолжает жить своей жизнью в этом виртуальном варианте. Почти в каждой квартире стояли эти пианино, чудовищно покореженные уже и дождями и ветром. Н аних естественно играть нельзя было, и клавиши стояли дыбом.
Но самое страшное, братцы, был, конечно, детский сад. Потому что в этом детском саду висели стенгазеты уцелевшие, стояли детские кроватки, валялись игрушки. И даже Маша Сторожицкая, с которой мы туда поехали, крикнула, что она нашла единственного мутанта. Она нашла там Чебурашку,. Который действительно воспринимался там как мутант с огромными ушами.
Но это все смешно рассказывать. А как страшно, как горько было на это смотреть, и как ужасен был образ этой большой, огромной страны, которая так любила, так берегла своих детей, и так сентиментально к ним относилась. И вот она сама себя взорвала. И от нее ничего не осталось. И природа медленно завоевывала это, особенно опять таки ужасна была детская площадка, парк культуры, который должен был открыться 1 мая. А случилось все в апреле. И никогда так и не использованные карусели там скрипели и крутились.
Вот так я, собственно говоря, попал в «Пикник на обочине». И я понял с абсолютной четкостью, что Советский проект в его будущем — это и есть Зона, из которой весь мир теперь таскает хабар. Мало того, что они исследуют там последствия катастрофы. Мы все живем сейчас, как замечательно сформулировал Сережа Лукьяненко, я с ним 100% согласен, мы все живем в пост-мире. Пост-индустриальном, пост-модернистском, пост-культурном. Ну а если честно, пост в наше время означает анти. А это значит, это анти модернистский и анти культурный мир. Но самое ужасное, что в этом мире мы до сих пор питаемся запасами хабара, накопленного в советское время. Да, там Зона. Да, в этой Зоне — будущее. Но обратите внимание, что из всех слов, которые придумали Стругацкие, прижилось только одно. И это слово — сталкер. Потому что все мы сеглдня — сталкеры в нашей советской Зоне, отыскивающие в ней то, что имеет смысл. И самое ужасное — что среди нас до сих пор есть люди, уверенные, что в Советской Зоне где-то есть Золотой Шар.
Все мы видим этих людей довольно часто. В программе Владимира Соловьева Александр Проханов из них самый громкий. И надо сказать, что даже я, в общем периодически оглядывающийся на советский опыт, говорящий, что да, там национальный вопрос был решен, медицинский вопрос был решен, я тоже сталкер, заходящий в эту Зону, но я тоже с ужасом понимаю, что она обманывает и меня. Потому что путь к Золотому Шару лежит только через мясорубку. А путь через мясорубку никогда не ведет к исполнению желаний. Он ведет к необратимой деградации. Чем все и закончилось. И потому самое утешительное, что есть в романе, это слова все того же Пильмана, открывателя радианта: «есть надежда, что человечество не раскачаешь ничем». Ну вот то немногое, что я вам хотел сказать, а дальше давайте спрашивайте