Роман Достоевского «Преступление и наказание»

Предлагаю вашему вниманию лекцию Дмитрия Быкова о романе Достоевского «Преступление и наказание»

Перевела звуковую речь в написанный текст Красных Татьяна

Здрасте, здрасте, здрасте.

Сегодняшняя наша с вами тема предполагает, конечно, скорее диалог, чем монолог, потому что и автор такой диалогичный, более всего ориентированный на активное читательское соучастие, полемику, и даже провокацию.
Мы будем говорить о самом популярном на Западе писателе, о Ф.М. Достоевском. Которого любят за границей больше, чем здесь. Можно бесконечно перечислять западных авторов, причем авторов действительно перворазрядных, которые ставят Достоевского выше всей прочей русской литературы. Куросава, выдающийся, и может лучший японский режиссер, сказал, что единственный писатель, который близко подошел к тайне человеческого существования, это Достоевский. Томас Манн повторял, что все душевное здоровье Толстого не стоит патологии Достоевского, потому что именно в этих патологиях глубже всего подходим к проблеме борьбы добра со злом. И именно в этом падении мы достигаем истины. И не случайно, кстати говоря, лучшие сцены, написанные когда-либо Томасом Манном — диалог Леверкюна с чертом — практически копирует в докторе Фаустусе известный разговор Карамазова с ним же. Я уж не говорю об авторах современных, начиная с Ишигуры, который просто говорил, что, да, вот толстовское душевное здоровье современному человеку не подъемно, а Достоевский — это самое оно. И даже Сью Таунсенд, создательница Адриана Моула, когда-то сказала: «Вот только прочитав Достоевского, я поняла, что этому парню я могла бы рассказать всю свою жизнь. И он бы с удовольствием выслушал.»
Когда мы читаем Толстого, мы понимаем, что этому парню мы вряд ли были бы так сильно интересны. Пожалуй, единственный западный автор, который не находился под гипнозом Достоевского, это Хемингуэй, который сказал: «Против Левы Толстого я бы может быть не выдержал на ринге ничего и просто бы не вышел на ринг, а против Тэдди я бы может быть пропыхтел бы полтора раунда. » Все остальные безоговорочно признают его номером один.
И вот как по-вашему, почему?
Из зала: - Он раскрывает человеческую душу?
-Д_Быков: А все остальные, значит, не раскрывают человеческую душу? Все остальные ходят около? Почему именно Запад? Мне вот самому очень интересно. Я, честно говоря, не знаю ответа. Я его знаю, но он меня не устраивает.
Из зала: - Потому что проблемы, которые он затрагивает, довольно интернациональные, я думаю. Потому что патология близка любому человеку.
Д_Быков:- Это интересная мысль, что патология близка любому человеку. Потому что норма примерно во всем мире приблизительно более-менее разная. Итальянская, скажем, норма от японской сильно отличается, а патология более-менее похожа. Это забавно. Но мне кажется, что его как раз не называют самым европейским, его называют самым русским писателем. Все говорят: «О, Достоевский, русская душа!». И всякий иностранец, приезжая сюда, очень надеется всю ночь пить водку с безумной русской женщиной и узнавать от нее тайны ее души. Какие есть еще догадки? Говори, говори…
- По-моему, есть даже «Пушкинская речь », и он собственно там говорит о том, что если у каждого народа есть своя национальная черта, в духе, например, англичане, они пунктуальны. Эстонцы — они медлительны.
Д_Быков А русские — они что?

Из зала: А русский человек объединяет в себе абсолютно все черты, которые только существуют. И самое главное — это способность к состраданию.
Д_Быков - И они сюда едут за способностью к состраданию?
-Из зала Возможно.
Д_Быков - Ну, то, что Моэм называл недисциплинированностью, аморфностью русской души, то им кажется, может, всемирностью. Это было бы хорошо. Но боюсь, что все прозаичнее. Да, пожалуйста.
Из зала: - Может быть потому, что несмотря на описанную Достоевским действительность, окружающую героев, они продолжают жить, и духовно как-то…
-Д_Быков: А, чем страшнее, тем они живучее. И это восхищает прочий мир… Ребята, боюсь, что истина находится в другой плоскости. В плоскости чисто формальной, и она гораздо проще. Достоевского любят на Западе именно потому, что это самый западный из русских писателей. Он абсолютный и последовательный славянофил в своих взглядах, взглядах довольно путаных, но по-своему складывающихся в какую-то кривоватую, но систему. Но,невзирая на свои славянофильские и достаточно реакционные воззрения, он абсолютно близок западной душе, в том числе и душе Куросавы, самого западного из японских режиссеров. И Акутогаве он близок, самому западному из японских писателей. Именно потому, что он пишет по абсолютно готовым проверенным, хорошо известным на Западе лекалам. Он входит в западное сознание потому, что его романы — это прямые наследники двух очень влиятельных литературных традиций.
Английскую традицию Достоевского вы сами очень легко проследите, вспомнив главного британского автора, которому он всю жизнь беззастенчиво и отчетливо подражал. Это?
Из зала- Диккенс
Д_Быков - Конечно, это Диккенс. Что диккенсовского в романах Достоевского? Ну давайте вспомним там, уж я не знаю… самую наглядную вещь — это «униженные и оскорбленные», роман абсолютно диккенсовский насквозь. Что объединяет все романы Диккенса? Крепкая фабула. Ребята, ничего не поделаешь, Диккенс — профессионал, который пишет бестселлеры. Всегда есть семейная тайна, всегда есть роковой незнакомец, чаще всего семейная какая-то ужасная трагедия, раздрай, который в основе этого всего. И разумеется, диккенсовская сентиментальность, диккенсовская страстность, все это многословие — все это перешло к Достоевскому напрямую.
Главное же то, что, кстати говоря, большинство романов Диккенса — это просто детективы. Вспомните «Наш общий друг», вспомните «Тайна Эдвина Друда», вспомните семейные тайны Копперфилда, страшные загадки «Холодного дома», «Лавки древностей», «Домби и сына», и вы увидите, до какой степени Достоевский набрался у Диккенса этой страшной смеси сентиментальности и готики, сострадания и ужаса.
Достоевский вообще очень переимчивый писатель. Мы говорили с вами о том, что он из Некрасова тянет, из Толстого тянет, из Пушкина тянет, когда надо. Всемирная отзывчивость, ничего не поделаешь.
Ну и вторая традиция — французская. Достоевский ведь начинал как переводчик. Вы это знаете, вероятно. И переводил он разные тексты с разных языков, под огромным влиянием Шиллера, кстати, находился. По-немецки читал свободно. Но главное влияние на него — это Бальзак. Из французов. И в первую очередь - «Евгения Гранде», которую он перевел. Это первая его законченная художественная работа. Тоже роман Бальзака, сочетающий удивительную сентиментальность с удивительным же цинизмом. Вот как раз эта самая Евгения Гранде, да и вообще в целом бальзаковская тема — она для Достоевского очень важна. Какая же это тема? Главная бальзаковская тема, главное, в чем он первый — это такой очень жесткий социальный реализм , простите, как ни прозаично это звучит, тема денег. Деньги, которые для Достоевского и главный стимул, и главный бич - это такая тема, я бы сказал, до некоторой степени мистическая, фантастическая. В этом смысле самый откровенный его роман - «Подросток». Он как раз не очень популярен в России, как-то его всегда отодвигает «Идиот», «Карамазовы», а на Западе «Подросток » - культовая книга. В Америке, особенно, конечно. Почему? Главное там — Р-ротшильд! Кстати, подросток — термин в России не очень принятый, и не очень понятно, что понимается под подростком. А вот тинейджер — это мы все понимаем что такое . И поэтому тин - действительно, это же для Достоевского очень важно. Почему он именно тинейджер? Почему он подросток? Потому что это время формирования идеального «Я», идеального Эго, того Эго, к которому он будет всю жизнь стремиться. И для него очень важен Ротшильд.
Вот эта проблема Ротшильда… Почему деньги есть у одних, и нет у других. Ведь мы же не будем с вами предполагать, что деньги приходят к тому, кто много работает. Но ведь очевидно, что это не так. Да? Скажу вам больше: чем больше мы работаем, тем меньше у нас денег.
Деньги приходят не к тому, кто их любит. И не к тому, кто в них нуждается. Деньги приходят к тому, кто от них зависит. Кто может подчинить жизнь причудливым их законам. Они приходят к тому, кто ими живет и дышит, кто находится с ними в определенного рода интимных отношениях. Деньги, как мистический фактор человеческой жизни, это для Достоевского очень важно. Кроме того, деньги в его случае — это самый простой стиле образующий компонент. Потому что задыхающаяся скороговорка его романов - это ведь потому, что надо все время выкупать семью из долгов. Надо все время писать, писать, писать, быстро, вовремя отсылать в журнал. Он говорил: «О, если бы у меня было время писать как Тургенев, я писал бы лучше, чем Тургенев. » Вот эта вечная зависть к тургеневской стилистической отточенности.
А сам, иногда, отослав в журнал очередную порцию, говорил; «О, я все испортил, я погубил замысел! Если бы я чуть подумал, я гораздо бы лучше сделал. Теперь судьбы героев пошли бы этим путем.».
И надо как-то из этого выбираться. Так были написаны все «Бесы». В страшной лихорадочной скороговорке. Он более-менее имел время только писать «Братьев Карамазовых». И может быть именно поэтому они получились такими растянутыми, и, откровенно говоря, местами нудными. А так — все время гонка, скачка, лихорадка.
Тема денег — это очень западная тема. Тема, которая с Бальзаком входит в литературу и потом становится в ней одной из доминирующих. И, простите, скажем, в трилогии Драйзера, ( Финансист, Титан, Стоик ) - эти три романа о мистической сущности денег, - они отсылают к Достоевскому прямо, и Каупервуд — это такой выросший Аркадий Долгоруков, если угодно. Да и вообще, у Драйзера очень много достоевщины.
Т.о. Достоевский прославился на Западе потому, что это классический западный литератор со всеми приметами западной литературы — жесткий сюжет, чаще всего детективный, огромная роль социального реализма, и прежде всего денежной темы, удивительный сплав жестокости и сентиментальности, который характерен для лучшей западной прозы. Поэтому и тема наша сегодняшняя - «Преступление и наказание» - странный русский детектив.
Детектив — вообще исключительно сложный жанр. Сложный он потому, что в нем очень маленькая площадка, на которой автор может реализоваться.
Схем детектива, ребята, всего 7. И есть одна восьмая, которая так трудна, что почти не используется. Давайте их вместе вспоминать.
Ну самая простая схема - это так называемый «каминный детектив». Есть узкий круг подозреваемых, и кто-то один убил. Сидели семеро за столом, внезапно седой полковник схватился за горло, и с диким хрипом сполз под стол. Яд, безусловно, влил кто-то один из присутствующих. И из этого узкого кружка мы ищем. Схема, в которой работали все, начиная, простите, с Эдгара По, с Гофмана, который вообще написал первый детектив «Мадемуазель де Скюдери». Когда мы примерно знаем всех подозреваемых.
Второй тип, достаточно сложный. Уже сидят семеро, полковник схватился за горло, а убил кто? А убил восьмой, которого мы не видели, это садовник, который тихонечко прокрался, или вошел. Ну или убил дворецкий. Ну в общем есть 7 подозреваемых, а убил восьмой. Это уже гораздо труднее сделать. Для этого нужно чтобы либо все в какой-то момент отвернулись к окну, отвлеклись, либо чтобы садовник вошел с кустом роз, и его никто не заметил. Да?- бывает.
Третья схема — кто предложит ее? Давайте, думайте
- Человек убивает сам себя.
- Да, совершенно верно. Он убил сам себя, думают на других. Да? - было самоубийство, хитрым образом замаскированное. Грубо говоря, убил убитый. Эта схема сработала много раз в литературе, и более наглядно у Агаты Кристи в «10 негритятах», помните? - мы все ищем убийцу, а убил судья. А судья потом покончил с собой.
Четвертая схема - совсем экзотическая. Подозреваемые все — и убили все. Да? Где это мы наблюдаем? «Убийство в восточном экспрессе». Первая реализация этой схемы, а потом это пошло множество раз.
Следующая схема — еще более элегантна. Есть круг подозреваемых. Есть труп. Кто же убил?
- Читатель?
- Успеется — читатель. Это — последняя схема, самая трудная. Никто не убивал, живой труп-то! Сколько раз такое было! Пожалуйста, Набоков. «Истинная жизнь Себастьяна Найта». Там пересказывается именно такой сюжет в одном из романов Найта. Выходит покойник. Ему говорят: Ну как же, вы же убиты! Он говорит: да нет, надело, знаете ли как-то лежать.
Живехонек труп-то! Много было таких ситуаций. Кстати говоря, «Живой труп», вот вам у Толстого, пожалуйста. Все его ищут, Федю Протасова, а он и не стрелялся вовсе, и все у него в порядке, просто он из семьи ушел таким образом. В конце все равно застрелился, но был «живым трупом» все действие, все 6 актов.
Следующая схема — значительно более сложная. Убил…
- Сам детектив убил
- Да! Конечно. Убил следователь. Где мы это находим?
- Убийство Роджера Экройда
- Нет, убийство Роджера Экройда - это совсем путаная схема, я сейчас о ней скажу. А это кто же? «Мышеловка» - самая известная пьеса Агаты Кристи, которая до сих пор каждый день идет на лондонской сцене. Да, действительно, «Мышеловка». Кто убил? А убил следователь. А он кто на самом деле? А он — маньяк.
Между прочим, Агата Кристи, чувствующая подкрадывающийся Альцгеймер, последний роман написала задолго, как перестала писать. Просто она его держала в сейфе. Это последний роман с Эркюлем Пуаро, который называется ….?
- Занавес
- Занавес! Кто там свел счеты с преступником? Эркюль Пуаро, первый и единственный раз вмешался в повествование.
Следующая схема. Убил автор. Она, между прочим, не так уж редко встречается. И первый употребил ее наш друг Чехов, как мы знаем, в драме «На охоте». Главный герой приносит роман, Камышев, по-моему, - издатель читает, говорит: «Простите, а что ж Вы пишете, то лесник убил, да ясно же, что Вы убили. Вы и убили-с». Конечно. Убил автор.
В Англии это реализовано в «Убийстве Роджера Экройта». И не только в «Убийстве Роджера Экройта» Это в многих разных (нрзб) бывало.
Следующая схема, несколько более элегантная, такая разновидность. «Твин Пикс» все смотрели? Сериал Линча. Кто там убивает? Там убивает страшный дух по имени Боб. Который то вселяется в кого-нибудь, то выселяется. И никого нельзя назвать убийцей. Формально Лору Палмер убил ее папа. Но ведь он же не хотел убивать. В него вселился дух злой. И тоже опять русская литература здесь первая. Это первым придумал Андрей Синявский в своем замечательном романе «Любимов», где странный такой дух помещика Проферансова вселяется по очереди в людей и заставляет их проделывать совершенно невероятные вещи. Потом это развито у того же Синявского в «Кошкином доме». Где дух авантюриста, бродяги, преступника, поэта вселяется неожиданно в самых разных людей, и они начинают делать самые разные вещи, например, слесарь начинает писать оду. Болту. 8 на 12. Сочиняет стихотворение о нем. В преступника, в вора это вселяется, и они начинают быть поэтами, авантюристами и предателями. Это очень интересная история.
Ну и накоенц, последняя схема детектива, которая совершенно очевидно напрашивается, почти не реализуема. Убил читатель.
Я не могу себе представить как эту схему реализовать, как искусно подвести читателя к тому, что это именно эпизод его собственной биографии. Только у Пристли в «Инспекторе Гулле» вот этот обезумевший инспектор обращается в зал с монологом «Вы все убийцы, вы все убили эту девушку. Каждый из вас убил». И действительно, это действует неотразимо. Ну или у Кобо Абэ «Призраки среди нас» Да? Вы призрак, и среди вас призраки, и вы дышите призраками. Такое прямое воздействие на зрителя, возможное только в театре.
Вот, собственно, и все схемы детектива. Общим числом 7, или как вариант 8. Никакой другой выдумать невозможно.
Но Достоевский выдумал. Я уже говорил о том, что действительно русская литература — это наглая литература. Она берет схему и выворачивает ее.
В первой части романа известно, кто убил, кого убил, зачем убил и с каким побудительным мотивом. Побудительных мотива 2. Первый какой?
- Деньги
- Деньги. Мармеладов — последнее, что к этому подталкивает. Надо дать деньги несчастным
Ну и второй мотив, самый очевидный — это теоретический. «Тварь ли я дрожащая, или право имею?» Надо переступить.
И вот в первой части все понятно.
А теперь следующий вопрос: И что?
И вот на этот вопрос автор и отвечает. Фантастический детектив, в котором самое главное происходить за рамками детектива, и после детектива. Там сформулирован пожалуй, самый главный и самый страшный вопрос: Вот есть старуха, старуха отвратительна. Старуху надо убить. Старуху хочется убить. Нет ни одного логического аргумента против того, чтобы убить старуху. И тем не менее старуху убивать нельзя.
Вот над этим парадоксом Достоевский бьется на протяжении всего романа. Почему нельзя убивать старуху, которую очень хочется убить? Причем он действительно как хороший такой профессиональный экспериментатор, он ставит этот инвиво на живом объекте, страшный этот эксперимент, нарочно подчеркивая всеми способами отвратительность старухи. Вся склизкая, смазанные маслом волосенки, (обратите внимание на сквозную аллитерацию на «c», которая всегда с-сопровждает с-старуху. Склизкий с-снурок, волос-сенки, мас-сло. Все идет через это. С-с-свист, прис-свист, который всегда это демоническое существо сопровождает. Ну и при всем при этом мы знаем о старухе то, что она тиранит кроткую Елизавету, свою несчастную сестру, вечно беременную. И то, что она грабит фактически весь околоток. И то, что она заедает фактически не просто чужой век, и свой собственный, потому что никогда Алена Ивановна не знала счастья? Сколько лет старухе? Ей 45 лет. Она — моя ровесница. Страшно сказать. При этом она — абсолютно конченное Ничто. И действительно — старуха. Все. Ничего впереди.
И вот тут-то мы и сталкиваемся с самым страшным вопросом. Почему же нельзя убивать старуху?
Вопрос в том, что детектив, в котором автор ищет преступника, он как правило скучный. Потому что автор-то знает, кто убил. Ему неинтересно. Интересен тот детектив, в котором автор ищет Бога. Ну, это действительно главная детективная схема. Потому что во всех хороших детективах автор ищет именно Бога. Пожалуй,вот одна из любимых моих книжек, «Человек, который был четвергом» замечательного британского детективщика и теолога Честертона, как раз там содержится самый главный вывод. Что там, собственно, происходит? Там молодой человек, желая остановить наступление терроризма, коммунизма, вступает в тайное общество, чтобы его разоблачить. Таким шпионом, провокатором. Потом он узнает, что в этом обществе все провокаторы. А тот, кто их завербовал, это и есть глава заговора. И вот на протяжении всей книги эти семеро, они преследуют главного заговорщика. Пока не оказывается, что это — Бог. Вот этот огромный толстяк, Воскресение, это Бог. Их шестеро, а он — седьмой. Он посылает им записочки, очень смешные, ну там например, «тайна ваших подтяжек раскрыта, немедленно спасайтесь», или «если рыбка задрожит, понедельник убежит», и т. д.
Т.е. какие-то указания на присутствие Бога в мире. Вот так же и в хорошем детективе. Мы преследуем Бога, а не преступника. Мы ищем смысл, смысл вещей и смысл жизни. И тогда это интересно.
У Агаты Кристи мы почти всегда решаем моральную проблему, а не проблему юридическую. Равным образом у Честертона. Равным образом в лучших произведениях современных авторов, ну Чейз например, который уж такой моралист, что дальше другого и не найдешь.
Вот и Достоевский. Главная проблема не кто убил, а почему нельзя убить. И вот в этом-то и заключается главный фокус «Преступления и наказания». Потому что вопрос задан в плоскости логической, а ответ не (~мне?) удается в плоскости антропологической. Вот это пожалуй самое странное, что есть в этой книге.
Ну посмотрим сами. Есть хоть один логический аргумент, с помощью которого можно опровергнуть теорию Раскольникова? Да, и в чем теория Раскольникова заключается?
- В том, что человек, ну сверх-человек, может поступиться общими правилами. Ради своей цели. Какой-то высшей цели
- ну т. е. для сверх-человека нет морали?
- Да
- Совершенно верно. По какому критерию разделяются люди на просто людей и сверх-людей?
- Сверх-человек может убить для более высокой цели другого человека , и он не будет наказан за это.
- Грубо говоря, сверх-человек может пере-ступить. Там, понимаете, все время очень важная мысль. Очень важный термин для Достоевского. Пере-ступить. И вот таких преступника, пере-ступника, в этом романе два. И они друг к другу тянутся очень сильно. И только они представляют настоящий интерес. Кто же это?
- Свидригайлов и Сонечка
- Вот Свидригайлов как раз (очень рекомендую вам книжку в этом смысле Людмилы Сараскиной , которая только что вышла в ЖЗЛ, там автор кажется даже немного по-женски влюблен в Свидригайлова и доказывает всячески, что Свидригайлов - хороший, нравственный. А Раскольников - плохой. И моет быть даже это имеет смысл, потому что из-за Свидригайлова-то никто не погиб, и Свидригайлов как раз не смог переступить. Помните? - он же выпустил Дуню, он не убивал жену. Он рассказывает очень много о растлении малолетних, но когда ему снится кошмар об этом, он немедленно кончает с собой. Т.е. он по большому счету, Свидригайлов, ничего плохого не делает. Как его зовут, кстати, кто помнит? Аркадий, да. Так вот, Аркадий Свидригайлов, он все время содрогается скорее, как фамилии и положено, роман же тоже классицистский, все фамилии имеют такие… Разумихин. Раскольников. Свидригайлов. Как раз Свидригайлов-то, он не переступил. Помните сцену? - когда пистолет у Дуни. Он может вырвать у нее этот пистолет, он может ее не выпустить. Она в полной его власти. Она выстрелила, там, осечка. Он подставляет себя под ее пулю.
Свидригайлов в общем при всей своей аморальности, он ведет себя все время как глубоко нравственный человек. Кроме того, нам понадобится эта деталь, он единственный человек в романе, который знает тайну Раскольникова. Почему он ее знает?
- Подслушивал.
- Конечно! Потому что пока Раскольников исповедовался Соне, в это время за стеной стоял Свидригайлов. И слышал. Т.е. он не нарочно стоял и слушал, он не преследовал, просто он там комнату снимал. У Достоевского все герои размещены на очень компактном пространстве. На очень небольшом. Там тесно, они толкутся. Конечно, Свидригайлов — единственный человек, который знает эту тайну. Пошел он доносить? Нет. Почему? Потому что донос для него тоже в каком-то смысле нравственное преступление. Причем Порфирий знает скорее всего, что Свидригайлов в курсе дела. Потому что он знает, где Свидригайлов живет, он знает, что Свидригайлов мог слышать исповедь. Он как раз рассчитывает очень на это. Он даже Раскольникову, - помните? - говорит: У меня есть одна махочка черточка. Помните этот замечательный эпизод? - Махочка черточка против вас есть, так что я вас посажу, посажу-с непременно. Что происходит в следующей главе? В следующей главе махочка черточка стреляется. Помните, да? В следующей главе происходим самоубийство Свидригайлова. Так что у Порфирия нет на Раскольникова вообще ничего. Он этого еще не знает. Но это — в сторону, это так сказать аппорт. Конечно, это не Свидригайлов. А кто же этот человек в романе, который переступил.
- Сонечка?
- Соня, конечно. Поэтому его так и тянет к Соне. Соня переступила. Вы думаете, она так легко отделалась? Она пошла на подвиг, принесла деньги для отца, для детей, пошла на панель, и ей все простилось? Ребята, далеко не всякой блуднице прощается. Она пошла на панель, и это — грех. Пусть она переступила во имя других, но она переступила. Она совершила нравственное преступление. Поэтому она единственный, с кем может говорить Раскольников. Она совершила через себя. И это чрезвычайно для Достоевского важно. Раскольников переступил через другого.
И вот здесь-то мы и приходим к самому страшному выводу о Достоевском. Для него одинаково страшно преступление, что переступить через другого, что переступить через себя. Но переступивший через другого, - гибнет, а переступивший через себя — спасается. С самоотрицания, если угодно, самоуничтожения, для Достоевского начинается путь наверх. Уничтожить себя и воссоздать себя заново. Вот это путь Сони Мармеладовой.
Вы обратите внимание, что у Достоевского самоубийство никогда не грех. Простить себя, простить себе самоуничтожение — это необходимо. Вешается несчастная девушка в «Подростке», причем так вешается, чтобы никто не заметил, чтобы никого не разбудить. Такое гуманное самоубийство. Кончает с собой героиня «Кроткой», выбросившись из окна с иконой в руках. И это самоубийство приобретает некий оттенок святости. Да, кстати, единственный небезнадежный герой «Бесов», который тоже повесился, - это Ставрогин. Который таким образом наказал сам себя за растление Матреши. Которая тоже покончила с собой.
Так вот для Достоевского самоубийство, самоуничтожение — это не грех, это начало пути, начало возрождения может быть. А кстати говоря, и Смердяков повесился. И в этом смысле Смердяков не безнадежен. А вот если бы он выжил, тут пожалуй, были бы к нему претензии. Переступить через себя — норма. Переступить через другого — страшнейшее преступление, причем преступление антропологическое. Герой после этого раздавлен.
Вот посмотрите: Раскольников же действительно думает, что он не тварь дрожащая. Что он право имеет. Что после убийства старухи он почувствует невероятный прилив сил и нравственного здоровья, и все у него будет получаться. А что с ним начинает происходить? Вот что самое главное.
Из зала- Начинает испытывать нравственные муки?
Д_Быков - Да если бы только нравственные! Понимаете, вот в чем все дело-то. Достоевский вообще, с нравственными муками у него все, так сказать, сложно. Он — писатель грубой физической реальности. В этом смысле он тоже западный очень автор. Что с ним происходит?
Из зала- Он заболел, у него жар.
Д_Быков - Болезнь, конечно. Болезнь не только души, физическая болезнь. У Достоевского всегда для каждого нравственного страдания находится очень точное физическое выражение. Физический жест. И если уж герой у него впадает в нервную горячку, то эта горячка чаще всего веде именно к физической патологии. Ну вспомним Дмитрия Карамазова во время кутежа в Мокром. Что это такое? Тоже раздавленный абсолютно человек, полный безумец.
И вот самое для нас интересное, то, что вопрос, заданный логически, получает грубый и страшный антропологический ответ. Раскольников превращается в полу-животное. Он, во-первых, постоянно всего боится. Во-вторых, кровь запекается печенками — помните? - ему говорит его квартирная хозяйка. Ни одной мысли не может додумать до конца. Постоянная лихорадка, оглядка, дикий ужас, загнанность, чувство загнанности, которое самому Достоевскому очень знакомо. И более того, никакие страдания, ни физические, ни моральные, не могут его излечить, потому что на каторге, где его все ненавидят, помните? - в финале, там - никакой благости нет в этой концовке, он остается по-прежнему так же болен. И только любовь Сони, другой такой же преступницы, его спасает, дает ему надежду. Потому что Христос, по Достоевскому, пришел к последним. Христос пришел к разбойникам, пришел к преступникам, и пришел к блудницам, для того, чтобы их падение стало началом их взлета.
И вот здесь у Достоевского очень популярное на Западе, и каюсь, для меня глубоко отвратительная мысль, что без падения не может быть истины. Без падения нельзя познать Христа. Все герои Достоевского познают Христа только через преступление, через падение, через соблазны. Иван Карамазов без дьявола не понял бы Бога. Т.е. грубо говоря, путь всегда лежит через страдание и искупление. Более того, у него прямо открытым текстом сказано, что счастье покупается только страданием. И если не страдать и не грешить, не будет никакой святости. Глубоко отвратительна мне эта мысль, особенно потому, что бОльшая часть людей ведь собственно, впадает в порок и оправдывает себя тем, что « а ничего, я зато покаюсь и взлечу». Ну, понимаете, это все равно что страшно пить ради тех высоких и трогательных ощущений, которые мы испытываем с похмелья.
Вот это состояние, которое состоит в чувстве очень глубокого греха, так называемый синдром поваленного забора, будто вы накануне повалили кому-то забор, что вы грешили, что вы говорили глупости, даже если этого ничего не было, даже если вы сидели абсолютно смирно, первое — это чувство жгучего, жесточайшего стыда.
Второе - это невероятная сентиментальность, настигающая с похмелья. Если вам случится когда-нибудь в состоянии похмелья прочитать Некрасова или даже любого советского поэта, (я помню, как я однажды с дикого бодуна плакал над стихами Николая Грибачева, ну хуже этого ничего нельзя себе представить), это колоссальное утончение всех чувств. Ну вот Некрасов, почему он перед каждой большой работой, перед поэмой, например, он три ночи кряду крупно играл. Играл по-крупной. Когда его однажды спросили, зачем ему это надо, деньги-то есть, он сказал «размотать нервы, отец, размотать нервы».
Вот он разматывал таким образом нервы. Кстати, думаю, что пил с этой же целью. Потому что в то время, как большинство русских литераторов баловалось винами, Некрасов предпочитал крепкий и чистый продукт, и после этого действительно испытывал какие-то чудеса похмелья.
Ну Фолкнер отрывается в запой перед каждым романом, чтобы чувство похмелья вот это переполняло его. Чувство, состоящее из стыда и жгучей сентиментальности. Ну, правда, «Шум и ярость» невозможно написать на трезвую голову. Это очевидно.
Вот Достоевский — искатель нравственного похмелья. Того сложного и тонкого состояния, которое наступает после великого греха. Ужасно это звучит, но это так, ничего не поделаешь.
Скажу больше. Ведь Достоевский, ну, правда, сейчас неизвестно, эпилептик ли он был, была ли это — падучая, или обмороки эти были связаны с тяжелым легочным заболеванием, с эмфиземой, об этом есть целая серия философских работ подробных, чем был болен Достоевский. Но если брать в самом общем виде, то для Достоевского падучая.. «Идиота» ведь все читали? Или уж смотрели… Помните состояние, испытываемое после падучей? Состояние необычайно острого просветления. И Страхов, посещая Достоевского, вспоминал, что после припадка он был как после бани. Красный, расслабленный, вялый, сентиментальный, и что-то очень важное понявший.
Для Достоевского (это, кстати, очень западная вещь), все понимается только в пограничных состояниях. Толстой о нем сказал довольно точно: «Он думает, что если он болен,то и весь мир болен.»
Конечно, это не так. И конечно, нравственное чувство, оно первоначально, априорно дается здоровому человеку. И совершенно не надо для этого ни убивать старуху, ни убивать старика-отца, ни жечь деньги в камине. И даже убивать Настасью Филипповну, хотя, положа руку на руку, ногу на ногу, это — лучшее, что можно с ней сделать. Настасья Филипповна ни от чего другого полного удовлетворения не испытает. А это может сработать.
Но если действительно ничего подобного не проделывать, то можно прожить нормальную жизнь, только эта жизнь Достоевскому неинтересна. Для Достоевского истина открывается на дне бездны, вот он так устроен. И в этом смысле XX век стал веком Достоевского. А XXI, я надеюсь, будет веком Толстого.
Почему для Достоевского оправдан Раскольников, хотя он, казалось бы, совершает в романе 4 убийства: погибает старуха, погибает Елизавета, кроткая сестра ее, а Елизавета в это время беременна, это уже три жизни, и кто там умирает от горя во всей этой истории? Мать Раскольникова. Конечно. Он теряет мать. Сиротеет. Потому что мать Раскольникова не может этого выдержать. Он — четырежды убийца. Вот в чем ужас. И тем не менее он для Достоевского оправдан. И даже Порфирий говорит ему «Станьте солнцем, и все у вас получится, и все вас увидят».
Тут есть еще одна важная штука, еще один важный нюанс. Почему Порфирий Петрович так хорошо понял Раскольникова? Об этом, кстати говоря, замечательно написал Юрий Карякин, который мне кажется из русских критиков первый по-настоящему понял Порфирия. Почему Порфирий сумел его понять, раскусить? Почему нам Порфирий так важен?
-из зала У него самого были такие же…
Д_Быков- Конечно! Он человек того же типа, но вовремя остановившийся. Пошедший в следователи, а не в преступники. И он о себе говорит что? Как он себя называет? «Я — поконченный человек, Родион Романыч, больше ничего-с». Почему он называет себя поконченным человеком?
-из зала: Ну потому что он до дна не дошел до самого.
Д_Быков - Конечно! Молодец! Господи, какая радость! Конечно! Потому что у него были потенции Раскольникова, потенциал Раскольникова, но он не пошел до конца. Раскольников убил, но может спастись. Порфирий Петрович спастись не может, потому что он до дна не дошел. Он — не состоявшийся сверх-человек, не состоявшийся Раскольников. Он не проделал над собой самого страшного опыта. И поэтому он дальше не пойдет.
А теперь спросим о главном. Строго говоря, у Достоевского есть один такой любимый прием, который есть вообще у многих режиссеров. Они для себя в фильме всегда делают камео, маленькую роль. Ну кто очень любил делать такие штуки? Тоже большой мастер..
из зала- Хичкок
Д_Быков- Конечно! У Хичкока почти всегда есть камео. Из наших это очень любит Эльдар Рязанов, дай Бог ему здоровья. Всегда он в своих фильмах появляется. Ну вот и, собственно говоря, Достоевский любит в своих романах появиться . Для этой цели, скажем в «Бесах» появляется Федька Каторжный. Ведь Федька Каторжный, собственно говоря, он и есть. Федор, отбывший каторгу. Ничего общего нет, но кличка очень хорошая. Да, действительно, такой разбойник. Достоевский и есть, в общем, такой Федька Каторжный русской литературы.
Где же автопортрет Достоевского в «Преступлении и наказании»? Давайте вспомним множество его портретов, которые мы встречаем в мемуарах, собственно говоря, он здесь перед нами. Болезненно-желтый цвет лица, глаза с жидким блеском, как часто о нем пишут, потому что очень быстрые и ни на чем не могущие остановиться, черные. Редкие усики. И вообще редкая растительность на лице. Высокий желтый лоб. Беспрерывное курение. Несколько лихорадочная речь. Кто это в романе? Порфирий Петрович, конечно. И лет ему в это время ровно столько, сколько Достоевскому в момент написания романа, 44 года. 1865 год. И называет он себя поконченным человеком, когда делает предложение Анне Петровне Сниткиной, говоря, что для него все в прошлом, и свяжется она, возможно, с человеком больным, обреченным. Конечно, Порфирий Петрович. Это он, недо-сверх-человек, который других сверх-человеков может понять.
Вы знаете, конечно, что роман «Преступление и наказание» написан не на пустом месте. Достоевский всегда пользовался уголовной хроникой. Два почти одинаковых преступления петербургских, когда в обоих случаях студент говорит, что он убил ради идеи, начинают Достоевского в это время очень сильно волновать. И конечно, «Преступление и наказание» - это роман о новом русском поколении. В этом новом поколении есть вполне светлые люди. Такие, как, например, Разумихин, которому и достается душа, Дуня. Он все получает.
Но есть в этом поколении и чрезвычайно опасные люди, которых Достоевский боится. Это не просто нигилисты, а нигилисты, которые отказываются от химеры совести. Нигилисты, для которых не существует Бога. Вот, собственно, о них и для них написан этот роман. Он показывает им что будет с ними, если они переступят. Любое преступление, любое пере-ступление кроме жертвы ведет к полному антропологическому разрушению. Ведет к тому, что сбудется сон о трихинах. Этот сон вы, конечно, помните.
Из зала - Он в эпилоге
Д_Быков- Я помню, что в эпилоге. Кто такие трихины?
Из зала- Такие бактерии…
Д_Быков - Микробы, да. Которые вселяются в человеческий мозг и внушают: ты один прав. И люди ни о чем не могут договориться. Но есть среди этих людей переболевшие. Которые переболели, уцелели, и на этом будут спасать человечество. Поэтому Достоевский, как ни ужасно, видит выход в том, чтобы переболеть нравственной корью нигилизма, и на этом понять Бога. А кто не переболел, как Разумихин, тот не поймет. Христианство для Достоевского — это страшная религия, религия, которая приходит к тем, кто не побоялся дойти до конца.
Вот такой страшный вывод этого странного русского детектива. Вывод, с которым я, разумеется, не могу согласиться. И вы, надеюсь, тоже. Но тем не менее, как великолепный соблазн, он для нас остается.
Проследим для начала очень важный момент. Для начала самостоятельных размышлений. Мы уже говорили с вами о том, что русская история — это циклический замкнутый процесс, и поэтому в ней большинство людей, большинство социальных ролей дублируется. Вот у нас оттепель. Оттепель 60-х годов. Того и другого века. Повторяется одна и та же фабула. Крупный поэт крестьянского направления, издающий самый популярный либеральный журнал, читает текст молодого автора, публикует его. Автор входи в славу. Ссорится со своим издателем и открывателем. Пишет огромный роман о своем тюремном опыте. Болезненно интересуется еврейским вопросом, и выпускает серию идеологических романов. Как вы понимаете, я только что рассказал историю Достоевского. А теперь — кто соответствует ему в ролевом распределении XX века.
Из зала- Солженицын?
Д_Быков- Конечно. Давайте смотреть. Кто открыл Солженицына и первым его напечатал?
Из зала- Твардовский
Д_быков- Твардовский, который имеет массу общего с Некрасовым. Эпический поэт почвенного направления. И даже прожил он столько же. И тоже, кстати говоря, отличает их невероятное сходство жизненного проявления. Запои, припадки депрессии, пристрастие к эпической прозе. Любовь к общению с самыми простыми и самыми грубыми людьми. Известная грубоватость нравов. Доброта широкая.
Из зала- Так же конформизм
Д_Быков- Ну насчет конформизма как сказать? Хотя, хотя, ребята, вот это мне в голову-то не приходило. Попытки Некрасова в 1863 году получить высочайшую аудиенцию и спасти журнал, и встреча Твардовского с Хрущевым в 1963 году.. Очень интересно, да? Ну, правда, у Некрасова-то ничего не вышло, «Современник» прикрыли. А Твардовский спас журнал. Кое-что меняется. Более того, в нем даже напечатали «Теркина на том свете». Я бы, братцы, не назвал это конформизмом, я бы назвал это тактикой, лавированием. Ну а что ты будешь делать, если ты не будешь лавировать? Ну у тебя прикроют «Новый мир», прикроют «Современник», русское общество лишится главного своего глашатая.
Вот у нас есть главный роман. Самый известный роман, роман-не-роман, а документальное исследование Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», который в случае Достоевского рифмуется с главным его документальным произведением «Записки из мертвого дома». Разумеется. И пафос, и смысл, и даже композиция этих романов очень сходна. Только Достоевский писал на личном опыте, а Солженицын использовал письма 300 каторжан, которые ему рассказали всю правду. Свидетельства. 300 этих человек говорили за миллионы.
Дальше ссора с Твардовским и ссора с Некрасовым. Они считали, что переросли своих друзей. Ну правда Солженицын уехал и вернулся, Достоевский ездил главным образом за границу с совершенно другими целями. Там рулетка.
Но тем не менее, ключевые воззрения их очень сходны. Славянофильство такого несколько истерического плана. И конечно, интерес к еврейскому вопросу. Статья Достоевского так и называется «еврейский вопрос», и книга Солженицына
из зала- «Двести лет вместе».
ДБбыков- Да, молодцы! Поэтому романы Солженицына не следует воспринимать как теоретические высказывания. Это романы о духовном поиске, душевном поиске, а не о чем окончательном. И даже, более того, есть достаточно полный пандан к роману Достоевского «Бесы». Это памфлет Солженицына «Наши плюралисты.», где все довольно точно рассказано. Есть масса глубоких внутренних параллелей, которые первым заметил Лакшин., первый критик, написавший об «Одном дне Ивана Денисовича». Уж конечно, Иван Денисович не самый любимый и не главный положительный герой Солженицына. Нравятся ему другие люди, как Кавторанг, например. А особенно нравится ему Алешка, сектант. И вот если «Братья Карамазовы» венчаются диалогом, Ивана и Алеши, то ведь и «Один день Ивана Денисовича заканчивается разговором Ивана и Алеши. Помните, сектанта Алешки, который доказывает, что только верой можно спастись. Это диалог, который абсолютно точно копирует диалог Ивана и Алеши. Вопрос только: сознательно или бессознательно? Я думаю, что бессознательно. Но если вы сравните портреты Достоевского и Солженицына, вы отчетливо увидите бессознательное, некультивируемое, но сильное и значительное сходство. И есть, кстати, еще одна черта, которая их объединяет. И тот и другой в огромной степени, прости меня Господи, не художники, а публицисты. И это очень хорошо. Гениальные публицисты. Потому что все герои Достоевского в сущности произносят речи, а не монологи.
А художественная изобразительность, художественная сила у него далеко не так велика. А вот психологическая проницательность огромная. И более того, оба- гениальные сатирики и памфлетисты. Вспомните гениальные памфлетные выпады Достоевского против Тургенева, против нигилизма,ю против либералов в знаменитом памфлете «Крокодил», помните, да? Или пассаж в пассаже. И вспомним памфлеты Солженицына, особенно потрясающую главу «Улыбка Будды» «В круге первом». Прочтите ее при случае. Даже больше вам скажу, Может, не надо вам читать весь роман «В круге первом», это — сложный идеологический роман, как «Братья Карамазовы» о наших героях, но прочтите вы «Улыбку Будды», ведь вы обхохочитесь, это невозможно себе представить, это безумно смешной фельетон о том, как жена президента американского посещает российскую тюрьму. И как к ее посещению готовят камеру. И что там происходит. И как эти зэки в одно мгновение хлюпающим звуком втянули розданный им суп, перемолов зубами куриные кости. И после этого внесли еще картошку, которая исчезла немедленно. А там еще один из них, им дали, значит, письменные принадлежности, и разрешили писать что угодно. И один, наивный, поверив этому, успел написать два очерка - «Мои бутырские встречи» и что-то там о причине своего ареста. Очерк «Мои бутырские встречи» - ну это же действительно упасть! И это — черный сардонический юмор Достоевского. Такая странная инкарнация друг друга. И нет, конечно, никакого спора, что это произошло в значительной степени бессознательно. А просто русская история вот так буквально и дословно воспроизводит себя. Ну не поразительное ли это сходство?

А теперь под занавес — самый интересный вопрос. Кто же, строго говоря, играет в истории «Нового мира» роль Чернышевского? Человек очень интересной функции, человек, который создает эстетическую программу журнала, воспринимает оттепель чуть ближе к сердцу, чем нужно. И поэтому оказывается в тюрьме. Надолго становится символом духовного сопротивления, и кроме того, имеет красавицу жену, довольно веселого поведения. Кто же это? В случае Некрасова это, понятное дело, Чернышевский. А кто же это в случае «Нового мира»? Андрей Синявский, конечно. Чья главная книга - «В тени Гоголя» очень точно соответствует главной критической работе Чернышевского «Очерки гоголевского периода русской литературы». Правда, как забавно все рифмуется. Да? Все схлопывается. Я даже боюсь спрашивать, кто был в этой ситуации Варлам Шаламов тогда. Хотя у меня есть на этот счет определенные догадки.

Впрочем, копия никогда не бывает полна. Но случай Достоевского - это совпадение очень важно. Важно оно прежде всего потому, что России необходим идеологический романист. Идеологический роман — это главное русское средство самопознания.
Значит, записываем три темы сочинений по Достоевскому. Первая. «Есть ли спасение для Раскольникова?» А я кстати, не уверен, что оно есть. Второе. «Представление Достоевского о святости на примере Сони». И третья тема, самая сложная, потому что мы ее сегодня не коснулись. «Зачем в романе Лужин?»
Хорошо, Бог даст, увидимся через неделю.