КУРАЖ

КУРАЖ

«Меня зовут Гюнтер Кох. Мне восемнадцать лет. Я из Австрии. Я учусь в Университете Вены и хочу стать ученым. Я люблю науку. По натуре я исследователь. Я исследую все, что вижу. Я неплохо знаю английский. Я изучал его в начальной школе в Австрии, а затем в Великобритании. Этим летом все мои друзья отдыхают, а я приехал в Париж, в одну из лучших языковых школ. Мне интересна история Франции и мне хотелось бы лучше понять характер французов. Я думаю, что французы любят жизнь, вино и женщин как никто другой. Я уверен – они специалисты в этих сферах.
Я живу в резиденции школы в одной комнате с Рэем Смитом. Он из Австралии. Я попросил перевести меня в вашу группу, чтобы учиться вместе с ним. Он очень интересная персона, и я думаю, что как специалист в области любви и радостей жизни он может превзойти даже французов. Мне также будет приятно познакомиться со всеми вами. Я надеюсь, мы весело проведем время и хорошо продвинемся в изучении французского», – Гюнтер закончил представление под аплодисменты класса.
О том, что они с Рэем сыновья миллионеров, о том, что их, главным образом объединяло, Гюнтер скромно умолчал. Ему хотелось проверить, насколько он интересен сам по себе, он был готов к эксперименту.

«Рэй прав, – подумал Гюнтер, – учительница у них хорошая. Наверное, ей чуть больше тридцати, у нее умные глаза и ангельское терпение, вероятно, это профессиональное». Мадам Жизель и правда была хороша. Она дала студентам время для знакомства. Гюнтера надо было «вписать» в класс.
Анна из Италии, Моника из Мексики, Мария из России, Тэрри и Салли из Великобритании, Эдуардо из Испании, Аюми и Го из Японии, Иоланда из Китая, Дэвид из Бельгии, Роджер из Швейцарии.
Рэй приподнялся, чтобы представиться классу, хотя в этом не было необходимости, они все учились вместе уже больше двух недель. Рэй встал, и в этот момент в дверях класса появился полицейский. Рэй назвал свое имя, глядя ему в глаза. Это было смешно и в то же время правильно – полицейский был единственным из присутствующих, кто не знал Рэя. Все рассмеялись, а офицер попросил Рэя выйти из класса. Дверь за ними закрылась. В этот день Рэй Смит в школу не вернулся.
Гюнтер начал звонить ему на первой же перемене. Рэй не отвечал. Сбрасывал.
Гюнтер уже засыпал, когда Рэй вошел в комнату. Он умылся и, не раздеваясь, лег на свою кровать.
«Что случилось?», – сонно спросил Гюнтер.
Рэй не отвечал.
Гюнтер решил уснуть во что бы то ни стало и начал про себя считать от ста до одного. На цифре шесть Рэй произнес откуда-то издалека: «Гюнтер, Линда сбросилась с моста. В ее комнате нашли записку. Она обвиняет меня. Ты не представляешь, как мне плохо!»
Линда приехала с ним из Австралии. Они встречались полгода. Ничего серьезного. Когда Линда узнала, что Рэй едет во Францию учиться, она смогла уговорить родителей и поехала с ним. Для семьи Линды это было слишком дорого, но, видимо, они рассматривали эту поездку как инвестицию. Рэй был завидным женихом, он предпочел бы поехать один, но что было делать?
«Мой отец сейчас в Лондоне, рано утром он будет здесь», – продолжал Рэй, – Гюнтер, может быть, ты дойдешь со мной до ближайшего бара? Я все равно не смогу уснуть».
Они вышли на улицу и поплелись к бару.
Двойной виски со льдом. Им уже становилось легче.


Рэй начал рассказывать о себе, о том, как он экспериментировал с девчонками. Влюбить в себя он мог кого угодно. Это получалось быстро и легко. Но вот потом, что с ними делать
потом, он был искренне растерян. Через какое-то время с девчонками становится скучно. И так всегда. Только моменты секса как яркие вспышки, оживляют отношения, но все, что
между вспышками... Единственное, что уже успел осознать Рэй, это было его большим открытием, – у девчонок все наоборот. Для них секс по сути ничего
не значит, они как будто делают тебе одолжение, но вот все, что до и после – об этом они готовы говорить часами, днями, годами. А о чем там говорить? Ему было легче
застрелиться, чем объяснять Линде, что он чувствует, а точнее рассказать ей о том, что он ничего такого особенного не чувствует. Ей, оказалось, легче сброситься с моста, чем просто получать удовольствие от секса с ним.
– Это какая-то ошибка природы, – продолжал Рэй, – разве можно долго выдержать вдвоем, когда такое несоответствие. А у тебя как?
– Все так же. Все так, как ты говоришь. Сначала немного страшно, потом интересно, потом скучно, – ответил Гюнтер.
– Правда? Но когда я смотрю на своих родителей, я вижу, что у них все по-другому. И я знаю, что они не притворяются.
– Да. Вот и я не пойму. Мои живут вместе больше двадцати лет, и им хорошо, и моя мама с отцом не ради денег.

«Нет. Линда была неправа, – подумал Гюнтер, – ну, в чем виноват Рэй? Он никого не обманывал, никому не вредил.
Он просто был с Линдой и у них был секс. Разве это преступление? И он не насиловал ее. Это точно. Так зачем этот спектакль? Кому и что она доказала? Кому от этого стало лучше?»
– Ты знаешь, – продолжал Рэй, – по-моему, мой отец знает какой-то секрет. Мама его обожает, все женщины, с которыми он работает и все мамины подруги без ума от него. А на меня рано или поздно все девчонки начинают обижаться. Я моложе, красивее и сильнее отца, и если говорить о деньгах, я в них тоже никогда не нуждался и нуждаться не буду. Дело не в деньгах. Тут что-то другое.
– Мы их не понимаем.
– Да. Ты прав. Но что там особенно понимать? Ты знаешь, сначала мне казалось, что девчонки готовы на все, что угодно ради денег, ради права быть со мной, иногда я вел себя как настоящая свинья и проверял, насколько у них хватит терпения, но это было еще до Линды. И ты знаешь, они не хотят ничего терпеть. Они хотят, чтобы было все так, как им надо. И они это называют любовью. Они думают, что если парень делает все, что они хотят – это свидетельство того, что он их любит, и еще большая нелепость – только тогда они, видите ли, могут себе позволить любить нас.
Они взяли пива.
– Нет, я ее не понимаю, – продолжал Рэй, – она хотела, чтобы я женился на ней. Это понятно. Этого хотят все девчонки. Ты знаешь, я хотел быть самим собой. Если ей надо чего-то другого – пожалуйста. Мир такой большой. Каждый может искать и найти то, что ему нужно. Но почему я должен играть роль в ее спектакле? Она сама придумала, каким я должен быть, и как у нас все должно быть, и все должно идти по ее сценарию. Это же сумасшествие. Это нечестно. Она, – он осекся, – слушай, Гюнтер, что я говорю? Ее уже нет. Это нелепость какая-то, я не могу в это поверить. Мне все кажется, что она сейчас войдет и скажет, что это розыгрыш. Ты представить себе не можешь, как мне плохо!
– Тебя теперь будут судить? Здесь или в Австралии?
– Не знаю. Следователь спросил меня, что я чувствую, сожалею ли о том, что произошло.


А я чувствую только злость. Я в бешенстве! Мне плохо. Я чувствую, что меня предали, подставили. Так просто. Ни за что. Лучше бы я с ней никогда не встречался.
– Да. Но это могло бы произойти с любой другой, – возразил Гюнтер.
– Ты хочешь сказать, что это может повториться со мной еще раз?
– Может быть. Я думаю, может, если ты не поймешь в чем тут дело. И я тоже хотел бы понять. Мне кажется, это могло случиться с любым другим парнем и со мной тоже.
– Нет. Не с любым. Не из-за каждого бросаются с моста, - запротестовал Рэй.
– Не льсти себе. Я уверен, причина в Линде, не в тебе, может быть, в ваших отношениях. Но за отношения всегда отвечают двое. Я знаю, что ты не виноват, ты этого не хотел. Я уверен.
– Спасибо. Конечно, не хотел.
Рэй проморгался.
– Еще виски, пожалуйста, – сказал он бармену.
– Может быть, весь мир замкнулся для нее на тебе, – предположил Гюнтер.
– Наверное. Но что в таких случаях надо делать?
– Не знаю.
– Мне плохо, Гюнтер! Как же мне плохо!

Рэй так и не смог уснуть. Гюнтер отключился уже на рассвете и не слышал, как Рэй уехал в аэропорт.

Когда он вернулся из школы, Рэй мирно спал. Его отец сидел в кресле напротив и смотрел на сына. Он ждал Гюнтера. Мистер Смит протянул Гюнтеру руку, представился и пригласил пообедать. Он выбрал «Les Papilles», приличный ресторан в десяти минутах ходьбы от резиденции.

Гюнтер рассказал мистеру Смиту о том, какой Рэй замечательный парень, о том, как он был вежлив и внимателен с друзьями и с Линдой тоже. Гюнтер ответил на все вопросы и заверил, что если понадобится его помощь как свидетеля отношений Рэя и Линды – он к их услугам…
Фуа-гра с шампанским в качестве стартера – беспроигрышный выбор в
ресторане подобного класса. Чуть позже официант плеснул в бокал мистера Смита немного красного бургундского 1998 года для тестинга, тот одобрительно кивнул и сделал знак – налить обоим. Когда подали основное блюдо, Гюнтер вдруг неожиданно для себя самого сказал: «Мистер Смит, мы с Рэем чего-то не понимаем, мы упускаем что-то главное в отношениях с девушками. Может быть, Вы тоже проходили через это в юности?»
Зависла пауза. Отец Рэя сосредоточенно расправлялся с бифштексом.
Гюнтер понял, что отступать поздно.
«Мистер Смит, - решительно продолжал он, – Рэй говорил, что его мать обожает Вас. Значит, Вы ее понимаете? Рэй даже сказал мне, что вы обладаете каким-то особым секретом. Может быть, Вы поделитесь им со мной? У меня натура ученого, и если я вижу загадку, я не могу успокоиться, пока не разгадаю ее».
Мистер Смит вздохнул, промокнул рот салфеткой и аккуратно положил ее рядом с тарелкой, меньше всего он был расположен к тому, чтобы давать кому-либо уроки в подобной ситуации. Но, видимо, решив, что это поможет его сыну, он кивнул.
– Послушай, Гюнтер, – начал он, – я не знаю, насколько могут быть полезными советы других людей в таких вопросах, но если ты сам об этом просишь, я постараюсь тебе объяснить.
– Да, мистер Смит, пожалуйста. Мне не столько нужен Ваш совет, хотя я буду Вам за него признателен, сколько меня интересует Ваша система.
мистер Смит удивленно поднял брови.
– Система отношений, – добавил Гюнтер.
– Это серьезно, – улыбнулся мистер Смит, сделав глоток вина, – оk, я попытаюсь.
Я думаю, здесь важно обратить внимание на два аспекта, или даже на три.
Во-первых, Гюнтер, надо осознать кто ты на момент вступления в отношения. Кем ты являешься. Это очень важно. И надо быть именно этим человеком, а не выглядеть как он.
Это значит, быть одинаково самим собой на необитаемом острове, в компании друзей и в папином доме. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да, безусловно, – кивнул Гюнтер.
Во-вторых, надо понимать, зачем тебе эти отношения, чего ты от них ждешь и что реально сможешь получить.
И, наконец, в-третьих, что ты сам можешь дать партнеру. Хорошо бы выяснить, нужно ли девушке то, что ты сможешь предложить или она хочет чего-то совсем другого.
– Это как-то очень жестко и чем-то похоже на контракт, – отреагировал Гюнтер.
– Да. Точно. Не надо этого бояться. Это твой договор, прежде всего, и ему надо следовать. Как в любом серьезном деле, надо знать правила игры и не нарушать их, а использовать себе во благо. Спонтанность чувств и поступков хороша, когда есть база. А база – это система интересов партнеров. Тогда можно смело давать волю чувствам. Ни скучно, ни опасно не будет.
– A если без базы, просто встречаться и прислушиваться к своей интуиции?
– И смотреть, куда вывезет.
– Да.
– Так поступает большинство парней, к сожалению. Это просто трусость, и неуважение к самому себе, если хочешь. Это игры, глупые игры.
– А если это желание просто присмотреться, понять, подходит ли тебе эта девушка и, может быть, попутно что-то получить от этих отношений без риска серьезной расплаты.
– Хорошо сказал, честно, – ответил мистер Смит, – ты знаешь, Гюнтер, мы имеем только то, за что платим. Так устроен мир. Все, за что ты не заплатил, – не твое. И не надо это понимать слишком буквально. Ты знаешь, не все можно купить за деньги. Иногда мы расплачиваемся своим временем, чувствами, вниманием, заботой.
– Наверное, внимание, это самое трудное. Особенно, когда тебе неинтересно.
– Неинтересно? В этом твоя проблема?
– Да. Наверное.
Гюнтер чуть было не сказал, и проблема Рэя тоже.
– «Неинтересно» – это ничто иное, как пренебрежение, – продолжал мистер Смит, – это главный враг любых отношений. «Неинтересно» – это голос твоей ограниченности. Нам кажется, что мы ничего нового не узнаем, потому что мы уже составили свое представление о предмете или персоне и сами решили, что все понимаем. Но это самообман. Ты как будущий ученый должен это знать. Ничто и никогда нельзя исследовать до конца. Любой путь бесконечен. Все дело в том, насколько у тебя хватит смелости идти дальше. И насколько далеко ты готов идти.
– Спасибо, мистер Смит, но должна быть какая-то техника безопасности, не хотелось бы им открывать возможность для манипулирования.
– Манипулирования? Объясни, что ты имеешь в виду.
– Я иногда боюсь, что девушка сможет меня в чем-то переубедить и заставить делать то, что ей надо.
– А разве это не то, чего ты должен искренне хотеть? – с удивлением спросил Мистер Смит. ¬ Разве не об этом ты спрашиваешь меня? Ты хочешь понимать свою девушку, чтобы делать то, чего она хочет, или ты хочешь понимать ее и делать то, чего хочешь ты, обходя ее интересы?
– Скажите, а это возможно, все время делать так, как она хочет и в то же время оставаться самим собой?
– Ты боишься, что невозможно?
– Боюсь.
Гюнтер засмеялся. «Опять этот страх, – подумал он».
– Слушай, а ты никогда не думал о том, что однажды она тоже сможет сделать все, что ты захочешь, – хитро улыбаясь, спросил Мистер Смит, – и будет продолжать это делать осознанно, с наслаждением, а не потому, что ты ее в чем-то обманул или что-то
недоговариваешь. И она сможет искренне восхищаться тобой. Наверное, тебе об этом даже страшно было подумать?
– Точно! – признался Гюнтер.
Теперь рассмеялся мистер Смит, свободно и искренне, как могут смеяться только миллионеры.
Гюнтер допивал кофе, наслаждаясь его смехом. И вдруг Мистер Смит резко встал и почти выбежал из ресторана.
Гюнтер попросил счет и уже готов был расплатиться за двоих, но мистер Смит вернулся.
– Извини, Гюнтер, – сказал он, присев за стол и наливая себе воды, – мне показалось, я увидел Линду за окном. Я ошибся, мы встречались с ней только один раз.
Ты знаешь, я многое бы отдал за то, чтобы она осталась в живых.
Я давно не вспоминал о Боге, но сегодня я буду молиться. Пока тело Линды не нашли, у нас есть надежда. Может быть, она не сделала то, что собиралась сделать, то, о чем написала в записке.
– Рэя будут судить? – спросил Гюнтер, чтобы переключить внимание Мистера Смита. Ему не хотелось говорить о Линде. Тем более, о ее мертвом теле.
– Надеюсь, мы с этим справимся, – ответил отец Рэя, – но есть в жизни одна очень страшная вещь - вина без шанса быть прощенным. Это любого может сломать.
Он замолчал. Официант предупредительно наполнил их бокалы. Я понял, – продолжал мистер Смит, не обращая внимания на официанта, – что Рэй чувствует себя виноватым, хоть и не признается в этом. Он думает, что это он не справился с отношениями. Что-то пошло не так. Что-то вышло из-под его контроля. Теперь он будет вспоминать все разговоры с Линдой, искать зацепки, причины и оправдания. Он еще слишком молод, чтобы понять, что по сути никто никогда ни в чем не виноват. Каждый имеет право на бесчисленное количество ошибок, ошибки – это единственное, что может нас чему-то научить. Но, чтобы понять это, надо прожить жизнь, жизнь полную ошибок, и надо научиться идти вперед, не боясь ошибаться.
Его прервал телефонный звонок.
Это был Рэй, и он сказал отцу, что идет в школу – там по плану просмотр фильма на французском. Это было частью учебного процесса.
«Мне тоже надо идти, – вспомнил Гюнтер, – завтра в классе будет дискуссия по фильму. Мы будем развивать аналитические навыки и отрабатывать грамматические конструкции, необходимые для полемики».
«Пойдем вместе, – сказал мистер Смит, – я должен встретиться с директором вашей школы, может быть он примет меня прямо сейчас или назначит рандеву на завтра».

Они вышли на улицу, прямо в суету Латинского квартала. Студенты и туристы создавали автономное движение, и было понятно, что жизнь продолжается.
Они шли молча, и Гюнтер думал о том, что услышал от мистера Смита. Наверное, его отец мог бы сказать ему что-то подобное, но он никогда не решился бы заговорить со своим отцом об этом.
«Интересно, – подумал Гюнтер, - похоже, жизнь – это ограниченный во времени и пространстве отрезок, некий вариативный вектор. Можно прожить большую часть жизни, выбирая правильный вариант, просчитывая путь с наименьшей вероятностью ошибок, но
самым эффективным окажется тот, где мы совершим их больше всего.
Очевидно, что время, отпущенное нам судьбой, мы не выбираем, но мы можем выбрать скорость движения. Глупо тратить силы на страхи и сомнения, учитывая фактор конечности жизни».
– Давно я не был в Париже, – сказал мистер Смит, когда они подошли к Люксембургскому саду, – когда-то мы гуляли здесь вместе с мамой Рэя. А у тебя прекрасный английский, Гюнтер, иногда я забываю, что ты австриец. Когда-то я начинал учить немецкий, но из этого ничего не вышло.

В школе Гюнтер по-французски представил мистера Смита администратору.
На других языках говорить здесь было запрещено, на стенах то тут, то там попадались таблички, напоминающие об этом.
У входа в кинозал Дэвид оживлено беседовал с темнокожим парнем, им было весело.
«Не трать время на англичанок, – советовал Дэвид с видом знатока, – они как замороженная рыба, пока разморозишь, пока приготовишь, с голоду можно умереть. Ищи русских. Их здесь немного, они как русская икра – всегда готовы к употреблению и все симпатичные. Их быстро разбирают, не тормози, лови новеньких».
Дэвид говорил слишком быстро и громко с сильным фламандским акцентом.
«Подожди, – остановил Дэвида парень, – у меня другая проблема. Он помедлил, подбирая слова. Позавчера я встретил девчонку. Она классная, но странная. Байкеры вырвали у нее сумку с кошельком и мобильником. Она разбила коленку, – парень говорил медленно, но активно помогал себе жестами, видимо его уровень владения французским был не выше среднего, – я привел ее к себе и пошел в аптеку за бинтом. Она легла на мою кровать и уснула. Понимаешь, она спит уже двое суток!».
– Круто! А ты?
– Я сплю рядом с ней, но она на меня не реагирует. Проснется, сходит в туалет, выпьет что-нибудь из холодильника и опять засыпает.
«Привет, – закричал Дэвид, увидев Гюнтера, – ты опоздал, фильм уже начался».

В зале Гюнтер пробрался поближе к Рэю, толкнул его в плечо и сел на ближайшее свободное кресло. Вид у Рэя был сосредоточенный.
«Отлично, – подумал Гюнтер, – можно спокойно посмотреть кино».

Вечером Рэй ужинал с отцом, а Гюнтер нашел фильм в Интернете и еще раз посмотрел его с самого начала до конца, но уже на немецком языке. Это был Клод Лелуш. «Смелость любить».

Вернулся Рэй.
– Отец себя ведет так, как будто ничего не произошло, – сказал он, раздеваясь, – и ты тоже. Как это у вас получается? Гюнтер, я так долго не выдержу. Мне плохо.
– Как тебе фильм? – поинтересовался Гюнтер.
– Хороший. Ты знаешь, когда я его смотрел, я думал о Линде, и я понял, что она не могла сброситься с моста. Она не сделала этого. Я ее знаю. Она бы мне перед этим обязательно позвонила. Может быть, она бы ничего не сказала, промолчала. Но она бы позвонила, чтобы услышать меня еще раз.
– Точно.
– Но звонка не было.

– Ты, знаешь, я смотрел фильм и думал, как это ты выдерживаешь все эти сцены, все эти разговоры о самоубийстве, – сказал Гюнтер.
– Может это странно, но это было как раз то, что мне было нужно. Во время фильма мне было хорошо, потом опять стало плохо.

***

На первом же уроке мадам Жизель предложила классу начать дискуссию по фильму.
Аюми, Салли и Эдуардо фильм не посмотрели. Они просто забыли на него прийти.
Им оставалось только слушать и догадываться, в чем там суть.

Первой захотела высказаться итальянка Анна:
– Это фильм о том, – начала она очень уверенно, – что сначала мы ценим любовь меньше, чем возможность заработать и прославиться, а потом мы готовы отдать все деньги и даже собственную жизнь за право любить. Потому что жизнь без любви теряет смысл, это можно сравнить с пребыванием в тюрьме, когда живешь ожиданием конца срока.
Героиня фильма предала свою любовь и получила наказание. Все справедливо. Предателя рано или поздно ждет расплата.
– Спасибо, Анна, – с мягкой улыбкой сказала Мадам Жизель, кто еще хотел бы высказаться?
– А я считаю, – вступила Иоланда, в Китае у нее, конечно, было другое имя, но во Франции она предпочитала, чтобы ее звали Иоландой, – не было никакого предательства. Помните, как Ша сказала: «Я хочу петь и думаю о своей карьере, что в этом плохого?»
А потом она говорит Масимо: «А что если я тебя не люблю? Что если не люблю?» Когда она его обманула? Она тогда еще не осознавала того, что любит его. Это было только начало ее чувства, и оно развивалось потом на протяжении всего фильма до самой кульминации, до ее самоубийства. Смелость любить, – Иоланда слегка замялась, – Как можно не бояться любви, когда нам показали такой страшный сценарий ее развития?
– Да, но два других примера – судьбы сестер-близнецов. Их истории любви со счастливым концом. А что Вы можете сказать о фильме, – обратилась Мадам Жизель к японцу Го.
«Если честно, – медленно начал Го, вставая со стула – меня больше всего поразил звук. В фильме нет ни одного провала – это чистая гармония. Даже если бы я не понимал ни слова по-французски, этот фильм смог бы немного изменить меня, продвинуть меня на пути к гармонии. Музыка, шум города, французская речь – это все в фильме как единый живой организм. Еще я могу заметить, что Ша, после расставания с Масимо стала петь заметно хуже, все ушло в суету, в игру. Но песня уличных музыкантов в финале фильма – это стопроцентное попадание. Это как новый шанс Вселенной. И начало сильное. Два бездомных старика и присутствие Бога. Я обязательно посмотрю другие фильмы Клода Лелуша. Спасибо». Го слегка поклонился и сел.

Пока он говорил, Мадам Жизель записала на доске несколько опорных фраз, для выражения собственного мнения.
– Так что же означает название фильма? – спросила она, обернувшись к классу, – что значит «Le courage d’aimer», что значит «Смелость любить?»

– В русском языке тоже есть слово кураж, но к нему нельзя подобрать однозначный синоним, – поднялась Мария, – в этом слове большая экспрессия – это не просто смелость, это и игра, и азарт, и риск. Это ощущение радости и непредсказуемости жизни.
Я думаю, смелость любить – это доверие к миру, к самому себе, доверие к своему партнеру. Я думаю, смелость любить дает нам безграничную свободу.
– Простите, Мария – взял слово Роджер, – вы рассуждаете, как ребенок, – начал он говорить, откинувшись на стуле и скрестив руки на груди.
Карл Юнг еще в прошлом веке открыл людям глаза на вопросы любви и зависимости. Как только вам сказали: «Я тебя люблю» – вы понимаете, что теперь
у вас есть длинный список всего, что вы должны в связи с этим делать, и список того, что вам теперь делать уже нельзя». И вы говорите, любовь дает свободу?
Вы говорите о смелости любить? Это смелость самоубийцы.
А эта сцена в финале о двух свадьбах под одним сводом – меня тошнит от нее. Или у Клода Лелуша такое чувство юмора?
– Может быть, тебя тошнит оттого, что две очень простые девчонки синхронно уложили на лопатки двух крутых парней? – вставил Го.
Класс рассмеялся.
– Любовь – это самая большая провокация, – перебил его Роджер. Если кому-либо хочется почувствовать себя героем – добро пожаловать! Но я не так наивен, чтобы покупаться на это.
– Может быть, – поднял руку Терри, – кино для того и снимают, чтобы мы могли почувствовать то, что вряд ли переживем в реальной жизни?
По-моему, это круто – побыть немного героем.
– Кладбища полны героев, – Роджер посмотрел на него, не скрывая усмешку, – и не надо быть слишком умным, чтобы понять – ничто в этой жизни не стоит самой жизни. Нет цены выше жизни. Кто будет с этим спорить?
– Я, если позволите, – сказала Мария. Она встала и откинула волосы назад.
– Я, если позволите, – повторила она, вопросительно глядя на мадам Жизель. Та кивнула, предоставляя ей слово.
«Когда мы любим, – начала Мария, – нам открываются все тайны бытия.
Когда мы стремимся познать мир и самих себя, судьба посылает нам любовь.
И бывает так, что, начиная испытывать чувство к одному человеку, который не может нам ответить, мы обнаруживаем рядом с собой другого, того, кто по-настоящему способен полюбить нас.
Я убедилась в этой закономерности еще раз, посмотрев этот фильм Клода Лелуша.
А какое право мы имеем обижаться? Вы знаете, некоторые люди прибегают к обидам, чтобы манипулировать другими, чтобы заставить кого-то сделать то, что человек делать не хочет и, может быть, не должен делать.
Я думаю, не стоит осуждать героиню, которая в начале отношений еще не любила.
Она просто жила свою жизнь, она использовала возможности, свои собственные шансы.
Я бы не стала осуждать и Масимо, который не смог избавиться от любви к ней, и уже начав новые отношения, которые он ценил и старался защитить, все же испытывал влияние прежнего чувства.
Я думаю, он не провоцировал героиню на самоубийство. Нет. Он только пытался защититься от нее и от отношений, которые ему были уже не нужны. Он имел на это право. Мы все имеем право сказать «нет». По-моему, люди слишком редко пользуются этим правом.
Отношения мужчины и женщины – это не Рай, где птицы поют как волшебные голоса.
– Волшебными голосами, – поправила Марию мадам Жизель.
– Да, – продолжала Мария, – и если мы берем на себя смелость любить, мы должны быть готовы не к обвинениям, а к благодарности за все, в том числе за нашу боль.
Нужно иметь большую смелость любить и доверять себе. И принять тот факт, что тот, кого мы сегодня любим, может быть не последним человеком, которого нам суждено
полюбить. И для наших партнеров – это также справедливо. Конечно, нужно иметь сильный характер, чтобы принять это, - улыбнулась она.
Да, очень трудно быть спокойным, когда кто-то говорит, что не хочет жить без тебя.
Но надо понимать, что в этот момент происходит, и быть честным с самим собой.
Обмануть, сказать, что любишь – легче и проще в этой ситуации, но этот обман – дорога в тупик. Лучше туда не ходить».

Рэй смотрел на Марию, почти не дыша, его лицо слегка подрагивало от переполнявших его эмоций. Он не произнес ни слова, но в какой-то момент их взгляды встретились и уже не отрывались друг от друга. От Марии шел поток тепла, сочувствия и легкого удивления, от Рэя – безграничная, безбрежная благодарность и восхищение. Класс затаил дыхание. И тут в полной тишине прозвучал смешок. Дэвид встал, зааплодировал и, скорчив гримасу, произнес: «Браво, Мария! Но будь осторожна! Одну дурочку он уже отправил прямо к Богу».
В долю секунды японец Го вскочил и с размаха ударил Дэвида по лицу. «Заткнись!», – закричал он во все горло. «Заткнись, идиот!".
Мадам Жизель стояла, прижавшись к стене изумленно глядя на Го, из носа Дэвида потекла кровь.
Мария подошла к Рэю, взяла его за руку и вывела из класса.
Повисла тишина. Никто не пошевелился, никто не проронил ни слова. Через минуту дверь распахнулась, и появился Рэй.
«Да, Го, я забыл сказать тебе спасибо», – выпалил он со счастливой улыбкой на лице, потом перевел дыхание, подмигнул Гюнтеру, и заговорщицки прошептал: «Мне хорошо!». Мадам Жизель тихо присела за учительский стол и раскрыла учебник. Рэй запрокинул голову и посмотрел вверх так, будто сквозь толщу трех этажей мог увидеть небо.

Класс уже включился в работу, а Гюнтер все еще думал о том, почему он сам не принял участие в обсуждении фильма, почему он молчал, почему Го, а не он, Гюнтер, лучший друг Рэя, ударил Дэвида, почему, почему, почему? Мадам Жизель что-то говорила, но Гюнтер ее не слышал. Он понял, что к нему обращаются с вопросом, но вместо ответа спросил: «Простите. Не могли бы Вы включить кондиционер?» Мадам Жизель понимающе улыбнулась, взяла со стола пульт и, не глядя, нажала две кнопки. Спина у Гюнтера начала замерзать, но легче не становилось. «Выпить бы холодной воды, - подумал он, ¬ или апельсинового сока со льдом, нет, лучше горячего кофе».
До конца урока оставалось семь минут. Сидеть было невыносимо. Гюнтер поднялся, на ходу чуть слышно бросил: «Пардон» и вышел из класса. Он сделал несколько шагов по коридору и остановился.
У кофейного автомата стояла Линда, она выглядела очень бледной, но она была жива, только правая коленка была перебинтована.
Гюнтер вдруг увидел себя со стороны, вернее откуда-то немного сверху. Он медленно шел к Линде, потом молча обнял ее и крепко прижал к своей груди. Линда замерла, она совсем перестала дышать и сжалась в твердый и напряженный комочек. Гюнтер почувствовал, как щека Линды коснулась его шеи, теплым ручейком ее слезы потекли за воротник его рубашки, маленькие горячие ладошки прижались к его спине, а ее тонкие плечи вдруг стали мягкими как разогретый пластилин.
© Ольга Грэйт, 2012