Как меня гнали в лагерь

Как меня гнали в лагерь

Сегодня застрелили моего друга. А меня увезли куда-то в товарном вагоне.
Господи, какой век на дворе – ведь не мрачное средневековье? Век прогресса и просвещения, так что же это?
Было ясное и слегка морозное утро, центр города. Когда нас вывели на улицу, прохожие оборачивались, дергали друг друга за рукава, показывали на нас пальчиками, некоторые даже смеялись. Правда, были и такие, кто стоял, словно окаменев.
Нас было около 50-ти человек – мужчин, женщин, детей, стариков. Рядом с нами шли немецкие солдаты в приятной зеленоватой форме. Карабины в руках, а у офицера – пистолет-пулемет, МП-40. У них на поясах болтались штыки и противогазы в цилиндрических железных коробках. Ребристые такие. Плюс фляги, обшитые войлоком, и сверху – крышка, которую можно использовать как кружку. Черная краска на крышках фляг была потерта – вообще-то все выглядело довольно буднично.
Если бы не то, что одного из нас сейчас застрелят. А остальных, видимо, позже.
Сказали, что перевезут нас в другое место. Нет, еще раньше нам говорили, что мы – особенные, и нам нужно иметь внешний отличительный признак – звезду, нарисованную на повязке. Звезду Давида. А потом нас собрали в одном месте и объяснили, что для нашего же блага нас перевозят на жительство в другое место. Там нам будет удобнее, светлее и лучше.
Помню, как я шел в окружении трех немцев по коридору здания с высокими потолками. Рядом, в соседнем зале, пели дети. Все остальные будут продолжать жить, кроме, возможно, меня. Дети будут также петь.
Вот только меня не будет.
На мне было теплое коричневое пальто с большим отложным воротником. Я надеялся на толстые носки, но они мне мало помогли – мы потом долго стояли на морозе, и от топтания на одном месте было почему-то холодно, даже при минус пяти.
Нас собрали в небольшом одесском дворике. Стены были обшарпаны, снег лежал вокруг, мимо одного из немцев пролетел отвалившийся кусок штукатурки с карниза крыши. Слишком уж обыденно все выглядело в этот день. Обычный дворик. Мы стояли в три ряда, а немцы – в один ряд перед нами. Мы мерзли, немцы, по-моему, тоже. Долго ждали чего-то или кого-то. Через какое-то время во двор вышел высокий худой офицер в кожаном плаще и прошелся перед нашим строем.
Нас предупредили, что мы, как низшие существа, не можем смотреть высшему существу, офицеру вермахта, в глаза. Мы имеем право смотреть только в землю перед собой. А если божество в кожаном плаще обратится к тебе, ничтожному, то ты должен немедля снять головной убор и все так же смотреть вниз. Мы так и поступали, зачем дразнить гусей с карабинами в лапках.
А потом застрелили моего друга Баруха. Как это случилось? Вначале он был вместе со всеми нами в общем строю. Но он не понравился своим слишком еврейским видом офицеру, красавцу-арийцу. Барух был в черном пальто, в правой половине которого он прятал от холода скрипку – это было единственное, что он взял с собой, других вещей у него не было. Офицер внимательно посмотрел на него и приказал ему выйти, после произнес: «Ну, что, еврей, теперь играй».
Барух развернул платок, в который был завернут инструмент, и настроил скрипку. Офицер , как и весь строй, ждал окончания настройки. Правда, офицер смотрел прямо на скрипача, мы же должны были глядеть в грязный снег.
Наконец Барух заиграл. Его пальцы застывали и не слушались – ведь мы уже давно стояли на морозе. Скрипка тянула звуки, она не желала петь. Но недаром Барух играл в нашей филармонии – несмотря на мороз и расстройство скрипки, он сумел вывести прекрасную мелодию.
Что это была за музыка! Сколько в ней было мудрости, надежды и грусти… В короткие три минуты скрипка рассказала обо всем, что случилось с нашим народом за его невероятно сложную жизнь. Звук все поднимался и поднимался вверх, заполнив весь дворик. Стихло.
После этого красавец-офицер что-то сказал стоявшему позади унтеру. Баруха вместе с его вызывающим носом отвели в сторону. Прозвучала короткая команда, и немцы погнали нас к выходу со двора.
Мы отошли немного от ворот, и послышался выстрел. Несколько ворон, каркая, поднялись в воздух.

Потом нас привезли на станцию. Пока мы шли, несколько человек пели. Они не понимали, куда нас ведут. Или они не хотели верить в это, ведь удобнее и спокойнее думать, что тебя с семьей просто перевезут на другое место жительства. А выстрел – ведь могли стрелять и не в Баруха, правда? Я бы тоже постарался бы думать, что все с нами будет хорошо, но ведь слухи – невероятные слухи о том, что евреев сгоняют в какие-то лагеря – уже просачивались к нам давно.
Солдаты были, в общем-то вежливы – до определенного предела. Они шли рядом с нами, стуча кованными ботинками. Они шутили и даже смеялись. Правда, как только кто-то из наших попробовал выйти из колонны, его довольно резко вбросили обратно. Офицер даже извинился за то, что его подчиненные проявили рвение и ударили прикладом этого человека, но и мы должны их понять – ведь они выполняют приказ, который ведет нас к лучшей жизни. В исполнении приказа заинтересованы обе стороны, так он сказал. И потому нам не следует противиться – это же и в наших интересах. Статус-кво был восстановлен, и мы продолжили путь.
На станции Застава-1нам подали вагон. Отодвинули огромную дверь, приставили крохотную деревянную лестницу. Офицер свистнул в черный свисток, висевший у него на груди. И тогда солдаты почему-то стали резко толкать нас карабинами, загоняя внутрь вагона.
Подниматься было невысоко – всего пять деревянных ступенек, пять перекладин. Мы бы и сами залезли туда, зачем нас было бить?
Трое мужчин, что взобрались первыми, помогали буквально влетающим внутрь людям. Сзади слышны были крики на немецком и лай овчарки. Впереди была маленькая лестница и руки товарищей, втягивающих людей, что падали коленями на грязный пол.
Солдаты зачем-то отбирали у нас вещи – чемоданы у мужчин и сумочки у женщин. Толкнули какую-то невысокую девушку впереди меня, за нее попытался вступиться муж, что шел рядом – его выдернули из общей толпы. Его, худого, легко свалили на снег, после – стали бить ногами.
Итак, мы оказались в товарном вагоне. Теперь я увидел, что это такое, раньше я смотрел на них издалека.
Впереди лежала неизвестность. Сзади, в глубине одесского дворика, лежал Барух, разломанная скрипка и пустая винтовочная гильза.
Так прошел мой день.



Началось все довольно обыденно. Мне позвонили и спросили, записался ли я быть евреем на субботу? Я сказал, что еще нет. Тогда мне ответили, что уже да, они меня записали. Ну, на субботу… почему нет, подумал я. Хотя бы один день побыть евреем и посмотреть, каково это.
После этого меня спросили, приеду ли я на машине и, получив утвердительный ответ, дали мне задание:
– Тогда повезешь нацистов.
– Подождите, – сказал я, – что же вы бросаетесь из крайности в крайность? Я еще не успел как следует стать евреем, а уже должен вести нацистов? Где признаки справедливости?
На следующий день нас переодели в теплые вещи, соответствующие эпохе сороковых годов. Каждому из нас на руку надели белую повязку с синей шестиконечной звездой. Затем следовало ехать к назначенному месту. Я начал беспокоиться и спрашивать у ответственных людей, где мои нацисты. Нацисты одеваются в коридоре, ответили мне. Я двинулся в коридор, где и увидел их. Солдаты были не только в полном снаряжении, но даже с собакой. Я обратился к ним в простой манере:
– Немцы! Берите свои немецкие штучки, и пойдем в машину.
При попытке залезть в машину немцы старались поцарапать ее противогазами изо всех сил. Подумалось, что если представитель власти остановит нас, то подумает что-то вроде «Битый небитого везет». Ведь за рулем сидит человек в повязке со звездой Давида, а рядом с ним – четверо немцев в полной выкладке. Карабины, шмайсер и каски лежали в багажнике.
Мы ехали на съемки фильма «Секрет Зоар».
Я что, собственно, хотел сказать. Когда я был там, на съемках, внутри – было такое чувство, что это не шутка. Что это все на самом деле происходило со мной – сейчас, а возможно, в прошлом. И самое странное – я не уверен, был ли я с этой стороны строя, в повязке, или с другой стороны, с карабином или шмайсером.
Видимо, поэтому мне так сильно хотелось плакать. Без боли, без обиды, без отчаянья. Просто потому, что это не должно, не может повториться вновь. Потому, что мы уже выросли, чтобы понять, что расстреливать людей нехорошо. Как нехорошо различать людей по форме губ, носа, цвету кожи, расе, религии, по оттенку ресниц и названию книги, которая нравится одному и не нравится другому.
Нужно начать просто жить вместе, одной большой семьей. Вот как эти двое на снимке: еврей протягивает зажженную спичку немецкому солдату, или как эти двое – один из которых налил в два стакана чай, а другой в те же кружки – сахар. Или как этот мальчик, что гладит немецкую овчарку, приехавший с отцом сниматься из Израиля. У каждого могут быть свои одежды, привычки, традиции и обряды, но работать нужно, исходя из того, что все наше общество – единый организм. На благо всего организма.
Иначе нам не удержать мир на плаву.
Мы уже выросли настолько, что хотим быть людьми. Но мы еще не повзрослели настолько, чтобы перестать быть животными. И кто это сказал?
P.S. Кстати, о съемках даже написала пресса.

Источник - http://maximblog.livejournal.com/