ПРАВДА, АЖ ЗЛО БЕРЁТ

ПРАВДА, АЖ ЗЛО БЕРЁТ

Намеренно не читал вообще никакой критики на фильм «Утомлённые солнцем 2», и в одиночку внимательно просмотрел хорошую DVD- копию. Долго размышлял над картиной, испытывая великие терзания противоречивых чувств, то восторгаясь проникновением в правду теперь уже далёкого от нас времени, то возмущаясь переизбытком этой же правды. Понимая правильную михалковскую озабоченность вопросом - «зачем жили и зачем живём», вижу, тем не менее, что картина как-то уж на американский манер часто сбивается на то «как жили и как живём», а для славянского сердца, как говорится, этого мало…
Ситуация «экстрима» заключённых в лагере несколько с перебором надумана (какая-то всеохватывающая грязь, и потому, надо полагать, абсолютная антисанитария). Свидетельства документов и рассказы очевидцев тех событий говорят действительно о страшной запущенности мест «не столь отдалённых», особенно пересыльных пунктов, где во временно оборудованных строениях на ограниченной территории периодически скопление достигало сотен тысяч людей. Тем не менее, из приказов по зонам видно, что задача удержать быт заключённых в допустимых санитарных нормах стояла всегда. Лет восемь назад мне доводилось искать материалы для передач на местном радио по истории нашего города, в связи с этим чуточку касался и такой болезненной темы как репрессии и исправительно-трудовые учреждения. Нужно признать, что материалы такого рода всегда малодоступны, потому выводы делал осторожно, больше полагаясь на рассказы людей, побывавших в заключении.
(Из истории снабжения так называемого Колымского края: организация под названием Дальстрой была создана во Владивостоке ещё в начале 30х г. Вот несколько строк из приказов по управлению исправительно-трудовых работ:
«… ликвидировать вшивость,
…поставить в отдельные условия лучшие бригады,
…Покончить с отдельными нездоровыми настроениями. Решительно пресекать факты малейшей расхлябанности…».
После прочтения книги Людмилы и Аркадия Акциновых “По стерне босиком...” узнал интересную историю двух красивых, сильных людей, осужденных по пресловутой 58-й статье, встретившихся совершенно случайно в транзитной кутерьме пересыльного лагеря в нашем городе. Это вообще отдельный сложный и интересный разговор. Но вот некоторые эпизоды этой истории я всё-таки попробую пересказать. В воспоминаниях Аркадия, касающихся именно “транзитки”, т.е. пересыльного пункта, есть интересный факт отправки его после надрыва на погрузке брёвен “в соседнюю военную больницу к хирургу...” и пребывание в этой больнице две недели после операции. Нужно полагать, что он упоминает нашу нынешнюю больницу здравотдела, и что в ней лечили и заключённых. Из истории художников, чудом задержавшихся в Находке до своего освобождения в 1945ом году, на общем фоне рассказов о барачной сырости, сквозняках, чесотке, вшах, сифилисе, нахожу слова благодарности начальнику культурной части лагерей из вольнонаёмных некоему Бяльскому. И теплеет на сердце от сознания того, что и в самые сложные и трудные времена люди сохраняют способность помогать друг другу. Из воспоминаний сложно установить конкретно места пребывания Акциновых, но по некоторым чертам, можно понять, что однажды Людмилу на полгода переводили в другой небольшой лагерь (“...домишки, лес, вышки. Ехали весь день, ночевали в дороге в тайге...”), что располагался вероятно в нынешней деревне Монакино. Хорошо описан перевод Людмилы в Дубининский лагерь, где она оформляла местный клуб, писала портреты местных передовиков, активистов. Вообще к концу войны был спрос на портреты военных начальников, политиков. Ими оформляли кабинеты на предприятиях, клубы, каюткомпании на пароходах. По воспоминаниям Акциновых “порт Находка в те годы жил активной, бурной жизнью...”).
Нужно признать, что жизнь в самом низу нашей социальной пирамиды в те годы в бытовом плане мало чем отличалась от казённой жизни зека, поэтому выделить отрицательную сторону этого сложно, даже намерено показывая неприглядную убогость и грязь (а например, казённая жизнь военных была пределом мечтаний, что было одной из немаловажных причин желания служить в армии). Отношение к подобным вопросам в обществе многообразно, если брать во внимание вообще сословные или социальные различия. Например, тотальное доносительство не касалось низов общества. Мои родители, по крайней мере, никогда не вспоминали об этом, но вот с началом перестройки мама почему-то грустно повторяла: «Вот теперь, сынок, поработаете на барина, как отцы наши…». Значит в условиях социальных противоречий, в отношениях к функциям государственного регулирования этих противоречий, в зависимости от социальной принадлежности существует и многообразие понимания разрешения их.
Несколько смутили мою зрительскую притязательность рисованные самолёты, потому, может быть, скоренько как-то мелькающие в кадре, (как потом далее какие-то «нарисованные» деньги, разлетевшиеся под ноги паникующей толпы), сталинская скороговорка, тут же крупно излишне рябое лицо его, скорченность какая-то, горбатость, язвительный прищур, «блядь» в разговоре, потом далее сцена с пионервожатой и мокрые брюки начальника пионерского лагеря, особая эвакуация бюстов вождя, перепалка-диалог героев Дюжева и Михалкова. Смущала присутствующая во всём этом какая-то карикатурность, пасквильность, юморок «с блатным душком» (одна только фамилия героя В.Золотухина – Пиндюрин - чего стоит!)…
Я понимаю, авторы фильма ставили задачу показать правду, развал, безалаберность, панику, кровь, обязательно смерть. Отсюда натурализм, ставка на почти анекдотические случаи из истории войны, я бы сказал на «фронтовой фольклор» (пленный немец, бомба прямо в лазарет, грудь медсестры, с винтовкой на танк), на уход в натуру более, чем на соблюдение сюжетной направленности потока событий, и, конечно же, на избыток правды. Начиная с «оттепели» до самой «перестройки» пару десятилетий в искусстве можно было наблюдать рождение и блеск «звёзд», потому что в обществе словно открылась правда жизни, которую можно было говорить, пусть и при соблюдении некоторой условности. Сегодня же таких условий нет, потому что, правда, либо не нужна, либо её ещё не научились говорить. Отсюда неудачный опыт – говорить много правды. Но, когда правда многократно приумножена, история невольно начинает походить на анекдот. Таким приёмом вероятно можно достигать желаемого результата в работе над выдуманным сюжетом (так, наверное, Войнович писал своего Чонкина), но в работе над известным историческим событием, как война, это вероятно только усложняет задачу пограничными ситуациями при возрастании правды до какого-то немыслимого абсолюта. Потому и созданные талантливейшим образом кадры (фантастические картины поля боя) не трогают. (…может быть за исключением кадров гибели героя Е.Миронова (Изюмова). А у Котова хитро-мудрый «прибамбас» на левой руке, похожий на амуницию «оборотней» из нынешних фильмов. Для чего? Весь фильм моё зрительское недоумение оставалось без ответа.).
Плохо срабатывает и противопоставление мрачным картинам войны крупно кадров с полковничьими погонами, с тихой уже не осаждённой Москвой, сытой, с опять-таки рисованными позициями артиллерийской батареи. Бессюжетность там и там лишь подчёркивает излишнее внимание к негативу (один из явных признаков натурализма), подлости и ничтожеству в тылу, бессмысленности, неорганизованности и гибели на фронте. (А где генеральские качества Котова? В экстремальной ситуации качества лидера обязательно должны срабатывать. Иначе, какой же он комбриг? Или советская система его так сломала окончательно и бесповоротно? Тогда опять-таки подчёркивается негатив и изъяны прошлой формации. Получается, что весь сюжет обращён только к этим изъянам социализма).
Я понимаю, что консервативен в отношении иных взглядов на историю, и, конечно же, срабатывает воспитанное всей жизнью, советское понимание истории Великой войны. «Юморок» в кадрах подготовки к «защите рубежей нашей Родины», конечно же, перечёркивает мои прежние представления о том времени, потому непонимание и неприятие приходит в чувства. Что-то ерническое, сальное, обидное и плоское видишь при частом упоминании того, что человек, в общем-то, скотина и сволочь великая. Потому непременно хочется хоть чуточку услышать что-то достойное, возвышенное, и огорчаешься, так и не дождавшись. (Ерничанье подобного рода уводит понимание от истины свершившегося и даёт основание для новых мифов в будущем. Те советские солидные стены многих строений, на которых ныне лишь пластиковая обшивка, лишь косметические украшения, приобретённые в торговых соприкосновениях с индустрией массового товаропроизводства капиталистических стран, действительно изрядно обвалились, облуплены и неприглядны, но они прочны и ещё не одно десятилетие послужат, исполняя своё функциональное предназначение. Большая часть общества живёт и ещё долго будет жить в этих стенах и в прямом и переносном смысле. Это касается не только каких-то монументальных строений и гигантских энергосооружений, эта основательность обязательно жива вообще в культуре, в душах, в целях народа. И в противовес насмешкам над этим обязательно родятся мифы о «золотом веке» социализма, как это часто бывает в идеологиях. И неизвестно, что больше поспособствует мифологии: та жизнь или подсмеивания над ней…). Если непонимание ограничено лишь моим плохо организованным соображением, то беды нет, но вот, если такое непонимание расколет общество, разрыв станет раной, время загноит её и тогда действительно грянет беда.
Понимаю, нынешний общественный разлад, раздрай в отношениях, поиск в народе стержня, единства – несомненно, сказались на работе над фильмом, может даже больше, чем это видится в несовершенствах картины. Вот почему комбриг Котов, словно сторонний наблюдатель и второстепенный участник событий. Он плохо понимает ситуацию, просто подлаживается, и наверно только поэтому его пришлось «переквалифицировать» в уголовники, а совсем не потому, чтобы увеличить шанс на выживание (действительно сегодня с позиции, так сказать, «криминального толка» жизнь предстаёт более ясной и понятной…). Невольно удача фильма проявляется в том, что исподволь, субъективно оказалась проявленной нынешняя безобразность общественного состояния. Авторские рыскания в поиске показывают, как страждет сегодня мятущаяся мысль уже фактически уходящего поколения в поисках ответов на многие и многие вопросы общественной жизни (отыскать истину, верно, достанется уже другому поколению…, как знать).
Потерянный стержень общественных позиций в конце двадцатого начале двадцать первого веков даёт о себе знать и в оценках прошлого. Мечется сегодня мысль, отыскивая твердь в море развороченного общественного нутра, потому и картина населена народом злобным, грязным, нелюбимым…, тогда как в первых «Утомлённых солнцем» любовь к героям явная и понятная говорила о том, что автор владел пониманием целей и направленности общества. В первом фильме автор знает своих героев, и отрицательных в том числе, и потому любит их. В новых «Утомлённых…» любви нет. Есть жалость, презрение, ненависть, потому что героев либо не понимают, либо просто не знают (либо поставлена изначально задача не любить, а заработать денег или каких либо других, например, политических дивидендов, и забыта ценность творческого проникновения в предмет картины. Может быть поэтому и набожность несомненно притянута в картину как требование сегодняшнее. Явный перебор со священником с оторванными ногами в холодной воде, что крестит Надю на мине, на которой чуть позже подорвётся катер с гипсовыми «вождями» и… с людьми, между прочим. Из этого сюжета, конечно же, зритель обязательно должен понимать, что лишь с Богом и на мине останешься жить, а без Него, будь ты трижды памятником, обязательно взлетишь на воздух).
Волей или неволей любой художник, показывая картины прошлого, экстраполирует на холст и своё время. Так устроено наше сознание, сравнивающее и тем самым постигающее события и действо в истории. Важно в этом процессе – не переборщить с излишней правдой. Иначе по общеизвестному определению история вообще, и тем более история, рассматриваемая в угоду настоящего времени, превращается в фарс. (Котов уголовник – невольное угодничанье перед нынешними преступными наклонностями многих из сегодняшних зрителей…). Наверно, такое можно допускать в каких-то детективных, криминальных историях, но когда речь касается святынь, оказываешься перед опасностью быть не понятым…