Альберт и Консуэло. Часть 1 (по мотивам дилогии Жорж Санд о Консуэло)

Альберт и Консуэло, избрав своей стезёй вечные странствия и несение идей свободы, равенства и братства по земле, кочевали только вдоль бедных деревенских селений, иногда останавливались в домах местных жителей на ночлег — или чтобы немного отдохнуть, если не находили другого подходящего места.

Молва о них уже распространилась далеко за пределы пройденного пути, люди рассказывали друг другу о двух прекрасных артистах, похожих на цыган — поющей молодой женщине и красивом мужчине чуть старше её, играющем на скрипке.

Многие были готовы принять их. Если они не располагали ничем, что могли бы отдать за предоставленные кров и еду, они пели и танцевали, и на звуки прекрасной музыки выходили все, кто хотел на время забыться, отвлечься от крестьянской жизни, полной повседневных земных забот. Веселились все — дети, взрослые и старики…

Уходили они так же, как и приходили — быстро и внезапно.

Однажды, уже собираясь прощаться с отцом семейства, любезно позволившего им переночевать в своей избе, Альберт, подойдя к нему на улице, обратился со словами:

— Простите, можно попросить у вас один предмет — в обмен на любую вещь, которую вы захотите взять? Разумеется, кроме моей скрипки, потому что люди вашего сословия не имеют традиции держать такую вещь в своих жилищах, и мы не сможем нигде найти даже похожую, а значит, лишимся возможности выполнять свою миссию — нести в мир свет и добро.

— Да, для вас всё, что угодно, — тоном, в котором читалась доброжелательная простота, проговорил невысокий, крепко сложенный человек лет пятидесяти с короткой светлой бородой, обернувшись к нему.

— Я видел, что на стене вашего дома висит… — Альберт замолчал в нерешительности, а затем произнёс: — Топор, — и тут же быстро добавил: — Спешу вас уверить, что я не собираюсь причинять никому зла. Я знаю, что для вас не представит трудности изготовить такой же, если вы вдруг по воле судьбы лишитесь того, что имели прежде.

— Но… — в глазах крестьянина отразились испуг и замешательство. — Позвольте... Зачем?..

— Я знал, что этот вопрос последует. Я не могу сказать вам правду — это священно для меня и касается только меня и Консуэло, но прошу не сомневаться в моих благих намерениях.

Всё это время крестьянин с опаской смотрел на него, но всё же по окончании речи отправился к себе за тем, что попросил Альберт, вскоре вынес и передал ему.

— Искренне благодарю вас. Что бы вы хотели взять взамен?

— Нам ничего не нужно. Ступайте с богом.

— Но…

— Ради бога… Вы доставили нам радость своим выступлением, больше нам ничего не нужно.

Альберт понимал, что страх заставляет бедного крестьянина скорее прощаться и ничего не брать из его рук, но видел, что не мог ничего сделать, чтобы исправить его впечатление.

Тут подошла и цыганка.

— Альберт... — она похолодела, увидев, что держит в руках её муж, и не обратила внимания на уходящего. В её сдавленном голосе звучал ужас.

— До свидания, Консуэло, — обернувшись, сказал крестьянин.

— До свидания... Вы были очень добры... Если бог даст, то мы встретимся вновь, — рассеянным тоном проговорила она, наконец повернувшись к крестьянину.

— Боже мой... священно... Пусть бог даст, чтобы мы никогда больше не встретились, — тихо сказал последний, идя вперёд и не оборачиваясь, чтобы проводить взглядом Альберта и Консуэло.

— Ради бога, скажи мне… зачем… зачем тебе топор? — в душу той закралось подозрение, что Альберт вновь во власти древнего отмщения, чувства справедливости, которое пробудила в нём чужая душа по воле какого-то злого рока, и на сей раз намерен претворить свой замысел в жизнь. И она не чувствовала себя уверенной даже в том, каким именем называть своего мужа, на какое он откликнется сейчас.

Когда Альберт подошёл к Консуэло, та, повинуясь инстинкту, отступила на несколько шагов.

— Я знаю, что сейчас заставляю тебя чувствовать. Но, моя Консуэло, не бойся. Так было нужно. Я прошу у тебя прощения. Я заранее раскаялся в своих действиях. Так было нужно.

На её лице читалась тень вины, но и страх от того, что она не понимает его намерений, не покидал Консуэло.

— Прости меня… но… я не знаю, что думать… И я также не хочу верить в то, что ты можешь… — в её голосе слышалось смятение.

— Нет. Если в нынешнем своём воплощении я сознательно решу причинить тебе даже самый малый, самый ничтожный вред — провидение накажет меня так, как не карало ещё ни одного грешника на земле. Я не знаю, чем буду расплачиваться за свои деяния, но стану вечно нести этот крест, и небеса не станут спасением...

— Прошу тебя, не продолжай...

— Я говорю тебе это затем, чтобы ты до конца уверилась в чистоте моих устремлений. Твои мысли не имеют подтверждения. Ко мне пришло озарение — сейчас, когда тебя не было рядом. Мы уже попрощалась со здешними жителями — так пойдём же. Мне нужно сказать тебе... Эти слова не должны слышать чужие люди...

Такая таинственность ещё более насторожила Консуэло. Альберт, всегда такой открытый перед каждым встречным человеком... Что до сих пор было ей неизвестно — как и ему? Консуэло казалось, что, исходив с ним рядом столько дорог, услышав от него множество захватывающих историй о прошлом чешского народа, гонениях и войнах, страшных видениях, где ему являлись духи прошлого, она проникла во все самые сокровенные тайны души Альберта. Но что сейчас заставляло его говорить таким тихим голосом, удаляясь от «чужих людей», при этом держа в руках топор? Если бы не этот предмет, она бы восприняла подобные действия своего мужа спокойнее, почтя за свойственные ему иногда странности в поведении, которые почти никогда не возникали для неё как что-то слишком неожиданное.

Наконец Альберт заговорил:

— Консуэло… Мы уже несколько лет странствуем по земле вдвоём. С нами нет никого. И ты знаешь, что я люблю тебя... очень люблю… как никого другого...

Эти слова одновременно и успокоили её, и вселили ещё больше тяжёлого волнения в душу: "Зачем он говорит так… как будто бы… прощаясь?"

Печаль в её груди усилилась.

"Может быть, он что-то предчувствует, какую-то опасность, грозящую моей или его жизни?"

Она помнила, как однажды Альберт предсказал бурю, и теперь подумала, что, возможно, его дар может прозревать и человеческое будущее. Но тогда почему на его лице вместе со смертельной мукой отражалось волнение жизни — румянец, слегка учащённое дыхание?

"С нами нет никого…" — что это могло значить в его устах?

Она чувствовала, что вновь перестаёт понимать Альберта, к ней возвращался тот самый страх — как было при первых встречах.

Консуэло, продолжая смотреть в глаза Альберта, медленно и мягко взяла его свободную руку в свою — она понимала, что так поможет ему открыть своё сердце. Она откуда-то знала, что нужно это сделать — несмотря на непонимание и серьёзные опасения. Он заткнул топор за пояс и взял вторую руку, приняв её самый первый жест за знак того, что Консуэло наконец постигла смысл его слов.

— Ты... ты понимаешь, что я хочу сказать? — горячая надежда прозвучала в его голосе, а глаза заблестели.

— Прости, но нет, — в её глазах по-прежнему читался страх.

На лице Альберта вновь отразилась мука, но тепло, которое он почувствовал от её ладоней, придало ему сил.

Она должна была терпеливо его выслушать, пытаясь постичь смысл того, что он говорит. В её взгляде читалась теперь и нежность, хотя Консуэло до сих пор сама не до конца осознавала, почему.

— Я понимаю, что не должен сейчас говорить всего этого… Я обязан был дождаться момента, когда в тебе проснётся это желание… Но сколько бы мне пришлось ждать… И пришло ли бы это время… Но прости меня… Я не понимаю, почему провидение подало мне знак именно сейчас — так рано… Но, видимо, я пока не в состоянии постичь все его пути, неисповедимость которых, как оказалось, распространяется и на меня.

— Ради бога, Альберт… Что ты хочешь мне сказать?.. Ты вселяешь в мою душу тревогу!

— До сих пор наша жизнь походила на жизнь самых близких друзей… но теперь… я не знаю, как решиться сказать тебе — моя душа терзается… Мы любим друг друга… Кто будет продолжать наше дело, когда нас не станет?.. Ты знаешь, что это для меня это очень важно — чтобы плоды наших трудов не канули в лету, просуществовав ровно столько, сколько нам отмерено прожить на этой земле. Господи... я хотел сказать совсем не то, я хочу, чтобы ты поняла меня, но... не знаю… Я сейчас думаю совсем не о вечной жизни наших идей… То есть и о ней тоже — я никогда не позволяю себе забыть об этом, — но всё же сейчас для меня гораздо важнее не это… Я не хочу обидеть или оскорбить тебя. Если ты откажешь мне, я… я приложу все усилия, чтобы пережить это… Но я всё равно буду рядом, — последние слова прозвучали после паузы, хрипло и сдавленно. Он совершил над собой чудовищное усилие, чтобы произнести их.

Страх, страх будущего отчаяния читался в глазах Альберта. Он знал, что не переживёт, если Консуэло скажет «нет». Но при этом готов был дать ей свободу от своих желаний и просто каждое мгновение находиться рядом, просто смотря на неё и изредка целомудренно касаясь. Для него и этого будет достаточно. Столько, сколько сможет после пробыть на этом свете. Если сможет...

Когда прозвучала последняя фраза, Консуэло поняла всё.

— Господи… Альберт, — её рука крепче сжала его ладонь, глаза заблестели от слёз облегчения и какого-то доброго чувства, схожего с любовью.

Консуэло продолжала смотреть ему в глаза. Едва заметная улыбка появилась на губах. Но кроме этой нежности в сердце Консуэло поселился какой-то безотчётный страх, схожий с тем, что она испытывала ещё несколько минут назад. Кем она будет для него в известную только провидению ночь из череды тех, что им предстоит пережить вместе? Где она их застанет? И кем будет этот молодой человек — для себя и для неё? Что будет дальше, после. Может быть, в тот момент Альбертом вновь овладеет чужая душа и он раскается в своих действиях по прошествии затмения — в том, что совершил их не так, как велело ему его сердце. Что греха таить — Консуэло боялась и за себя: в беспамятстве супруг мог причинить ей боль. Помня силу порывов, которыми бывал он обуреваем, когда жил в замке и обитал в подземельях Шрекенштейна, она могла предположить, какое напряжение будет ощущать Альберт в ту, может быть, самую знаменательную, сакральную ночь в своей жизни. Ещё не являясь мужем Консуэло, пребывая в бреду, он только говорил об отмщении, но никогда не претворял свои слова в жизнь.

"А когда рассудок вновь вернётся, он станет буквально казнить себя, и кто знает, что Альберт может сделать с собой — и, может быть, для этого он сейчас и нашёл способ раздобыть это орудие смерти?" — ей даже не хотелось думать об этом.

Хотя был возможен и совершенно противоположный исход переживаний — значимость таинства могла произвести на Альберта благотворное действие, и он останется таким, каким она знала его в последние годы — почти всегда безмятежным и радостным.

Но всё же он мог предусмотреть и иное...

— Провидение сказало мне, что время пришло. Я построю для нас дом, сокрытый от чужих глаз.

С минуту Консуэло смотрела в его глаза в полнейшем ошеломлении. А потом, словно вспомнив то, о чём спросила в самом начале их разговора, вздохнув с облегчением, произнесла:

— Так вот зачем… Господи… как же я испугалась…

Альберт мягко заключил её в свои объятия, отчего Консуэло стало очень тепло, и закрыл глаза. Отпустив её, он произнёс:

— Но сначала я должен собрать всё необходимое. Я не могу сделать этого в одном доме или близких друг к другу жилищах — чтобы не привлекать лишнего внимания к будущему священнодействию. Поэтому понадобится время.

— Да, конечно — всё будет так, как ты решишь.

И они, обнявшись, медленно пошли вперёд по дороге.

"Не придаёт ли Альберт слишком большого значения тому, что должно произойти?.. Но, с другой стороны, понятно и очевидно, что уже сама по себе подобная мысль, подобное побуждение могли возникнуть только у такой натуры, как он, и это в какой-то мере можно назвать совершенно естественным, свойственным для него...

Да, я тоже понимаю всю серьёзность, святость и чудо того, что предстоит нам, но всё же... какая-то неземная дрожь охватывает меня... Словно мы боги, неземные существа, а не люди, и у нас всё будет не так, и постелью станет нам небо, — думала Консуэло, — но, с другой стороны, как может такой человек как он — по-иному — воспринимать подобное? Я бы не могла себе такого представить. Да, это само собой разумеется, но всё равно заставляет меня испытывать тревогу, предательски близкую к страху — хотя в этом и есть, пусть крайне странная, но в то же время по-своему ясная логика..."

В тот же день они выбрали место для постройки. Точнее, выбрал его Альберт, а Консуэло лишь покорно ответила:

— Я полностью доверяю тебе.

Она знала, что он бывал в этих местах.

Сюда, к самому началу леса, не выходили опасные дикие звери, и деревня, стоящая поодаль, была достаточно большой и находилась на таком расстоянии, чтобы своевременно предупредить любую возможную опасность, исходящую от случайных злоумышленников.

Каждый день, когда они миновали несколько домов от той избы, где были вчера, Альберт улучал минуту и просил у жителей какой-то инструмент или деталь, на обратном пути относя предмет в место, выбранное для постройки.

Прошёл месяц. Всё было готово.

С наступлением утра, после трапезы, он без лишних слов принялся за работу, изредка прерываясь, чтобы отдохнуть или поесть в одном из домов ближайшей деревни — где они не обменивали другие вещи на инструменты.

Иногда она напоминала, слегка касаясь плеча, что нужно восстановить силы, видя, как он устал.

Охваченный неистовым желанием в совершенстве подготовиться к предстоящему ритуалу, Альберт не замечал ни усталости, ни течения времени.

Во время вечернего отдыха он садился на землю рядом с Консуэло и, обнимая её, смотрел на бледно-розовые небеса над тем, чему было суждено стать священным пристанищем любви. Она неизменно встречала его улыбкой, обнимала за плечи и, положив голову ему на грудь и продолжая улыбаться, также устремляла свой взор ввысь.

Ночи они проводили там же, где и получали еду от добрых жителей, не знавших, куда скрипач-ясновидец и цыганка уходят каждое утро.

Консуэло была бесконечно удивлена и восхищена, когда увидела, с каким знанием дела Альберт собирает эту сложную конструкцию. Она поняла, что ещё многого не знает об этом поистине загадочном человеке.

— Скажи, Альберт, где ты этому научился? Ты никогда не рассказывал мне о подобных вещах.

— Десять лет назад — я помню этот день и час, — когда ощутил непреодолимое желание уйти как можно дальше от Замка Исполинов, от Шрекенштейна — от всего, что напоминало бы мне о столетиях чудовищных мучений и гонений моего народа. Призраки и память прошлого тогда неустанно преследовали меня, и я боялся, что мой рассудок не вынесет этого более, и я покину этот мир против своей воли. Но я знал, знал, что ещё рано, и что Господь испытывает меня. И я стал размышлять над тем, как мне устроить свою жизнь в течение этих дней. В конце концов, я решил посещать библиотеки ради изучения чертежей. Я делал их копии, брал с собой и не единожды пытался строить такие дома. Но то, что нужно, получилось у меня далеко не сразу.

— Господи... Это так удивительно! — вырвалось у Консуэло. — Чего ещё я не знаю о тебе, Альберт?

— Я бы никогда не забывал об этом, если бы знал, как сложится моя жизнь дальше. Я не считал это чем-то существенным — это была просто необходимость. Тебя удивляет, что ни тётушка, ни принцесса Амалия, ни отец никогда не рассказывали об этом? Понимаешь — я хотел уединиться на достаточно долгое время, так как не хотел, чтобы кто-то нашёл меня. Если бы я рассказал им, то их боль не дала бы мне совершить задуманного. Я знал, что причиню своим близким много горя, что они будут искать меня и переживать. Они и раньше рассказывали мне, что проходили дни и даже недели, прежде чем я возвращался в замок. Теперь я понимаю, что нет оснований не верить им. Тогда же я намеревался делать это осознанно, и это усиливало во мне непомерное чувство вины. Но я осознавал необходимость этой жертвы, я знал, что только так смогу защитить себя от разгневанных за какой-то неведомый проступок духов прошлого. Всё так и произошло — провидение помогло мне, и я провёл здесь пять дней и шесть ночей в полном спокойствии и гармонии, и никто не нашёл меня. Это был ещё один горький период в жизни моей семьи, но так было нужно. По возвращении я объяснил им всё, хоть это и не оправдало меня в их глазах и не возместило пролитых слёз.

С этих пор она ещё внимательнее следила за мужем, пытаясь уловить в выражении его лица любое изменение, не свойственное обычным гармонии и свету. В прежние годы Консуэло изучила все проявления и черты Яна Жижки в лице своего супруга, и к концу его работ тревожилась всё сильнее, но с улыбкой наблюдала, как он заканчивает создание этого дома, оставаясь самим собой.

Ведь он посвящал его ей... Столько непомерных сил и трудов было вложено в строительство — ради неё. Она не могла не оценить таких самоотверженных стараний.

Временами, оборачиваясь, Альберт видел, как Консуэло благодарна ему, и, улыбаясь в ответ, подтверждая своё право быть счастливым счастьем своей возлюбленной, ещё раз убеждался, что верно истолковал смутный, туманный знак, поданный высшими силами.

"Поистине неисповедимы пути судьбы, — думала Консуэло. — А ведь я должна была ждать подобного от Андзолетто — моей первой любви. К Альберту же вначале я не испытывала ничего, кроме робости и страха. И вот как всё изменилось... Человек, которого я боялась, возводит в честь меня здание, как возвёл Шах-Джахан в честь своей жены... Но она тогда умерла, а я ещё жива. Да, он не из камня и мрамора, скромнее в тысячу раз, в нём нет роскоши, но сколько сил и трудов вложено! И какое же оно красивое!"

Последнее действительно было правдой: нарвав большую охапку бледно-кремовых цветов — такой цветок некогда был подарен Консуэло матерью как талисман, защищающий от бед, — он усердно вплетал их в просветы между тонких стволов деревьев.