Цвета нигилизма

                                        Белый

Возможно там, где отцветают сны,
Он вознесет тебя к эфедрам чувства,
что по следам сокрытой глубины
рождают свет карминного искусства.
И носит дух над темною водой,
пленяемый нездешнею средой,
чудесный Гений бездны молчаливой.
Исполнен вед любви неопалимой,
упоминаемый за каждою бедой.
Возможно с ним вовек разлучены
в краю снегов целинного межмирья.
Привычно поминать вином вины
и отпускать хвалебные псалтырья.
Чудно скрывать породу гордеца,
бросая взгляд наивных созерцаний.
Сплетенье крон, стать горных очертаний
не явят лик познания венца.
Как,в идеале,было бы легко
не принимать и не давать обетов,
греть соль Земли, уйти корнями в лето
и потреблять парное молоко.
Наполнить светом спящие сердца,
признать огрехом шелуху сословий,
не разделять по духу и по крови,
не размыкать единого кольца.
Но осужден развязный моветон
питаться пылью соляной градирни.
С мучной стеной встречается фотон,
наполнены кумирами кумирни.
В страстных ключах мы силимся понять
о чем поет соборная природа.
Руда глубин и тайны небосвода
твердят одно – ни смерить, ни объять.
Вода таит камею у песка...
Жизнь коротка, искомое подспудно.
На грани снов все то, что в мире чудно,
но не найти иного маяка.

--------------------------------

                                      Серый

О Сыре
будет мой рассказ,
о всепитающей надежде,
знакомой слабости,
что прежде
не привлекла привычных глаз.
Мирским сочтя иной окрас,
играя сферой сопряжений,
скажу о спорности решений
чем почтены одни из нас.
О Сыре,
что являют сны
в плену усталости рассудка,
когда подзолистые сутки
как от стены и до стены.
В том Мире,
где отражены
цвета реалий,
тень гротеска,
где ускользающие дни
как отцветающие фрески
О Сыре.

Удел колоссов и машин.
Благополучия вершина.
Желанно, что семиаршинно.
Простая умственность мышина.
Цветя венцом туманных рек,
мечтает мышечеловек
О Сыре.

Эфир искусственных небес.
Осколки празднеств - хлеб насущный,
где наживной суетный лес
скрывает благостные кущи.
Где жизни сломанный компАс
проложит путь с молчанием веры.
Где заполночные химеры
не гонит звездный волопас.
Вернет брони стальная дверь
ту стену дня, чернее ночи,
где в темноте лукавый Зверь
скрывает алчущие очи,
и обещания полны
к признанию благости надкуса
теплом урчащего искуса
О Сыре.
Копаться в переплетах книг,
кормясь в углах ученьем пресным,
и мутный зеркала дневник
питать духовным,
бестелесным,
где слово – редкий витамин
басит своё: "Познание – сила”,
все, что былое износило
и уложило в мезонин.
Весома ли до наших пор
труха веков в смятенном мире?
С тем на разрушенной Пальмире
придет искать у ста столпов
учение Новой Византии
О Сыре.
Оно,по умыслу времен,
блестит глазами самозванца,
и поражает гегемон
живым искусством перфоманса.
Хожденье с хлебом и вином
вершит судьбу забитых селищ,
а угольки тревожных нор
следят за действом странных зрелищ.
Их диссонанс - свободы власть,
напасть мишурного обеда.
C тем ухищренный сыродел
скорей изловит сыроеда.
Не им единым, как твердят
в простой заплинтусной беседе,
есть и глубинный вариант,
что превышает рамки снеди.
Когда решительных ветров
трепещет флаг на ветхом древке,
и разрушители миров
усохнут снами однодневки,
есть шанс
призвать свою погоду
в храм иллюзорных резерваций,
впитав соборности природу,
покинув область мотиваций.
Багаж,
помноженный на ноль,
не входит в планы пассажира.
Исчезнет соль,
Земная соль,
поймет тишайший и проныра.
Но аллегории объект
не разрушает ориентира,
с тем и рожден другой аспект -
сакральная природа Сыра.
Что поднесет почины гладкой,
не обвести его краев,
где оттолкнусь ментальной лапкой
от чудных Сырных берегов,
и света, Сырная река,
несет в страну Небесный Сочи,
где даже думать не захочешь
О Сыре.
Но коль любил из года в год
кормить звериную породу
и вся игра лишь злая шутка,
то предоставь свою заботу
горнилам желчного желудка.
И центробежных семь кругов,
законом третьего порядка,
проявят суть в краю снегов
из непотребного осадка.
Одно такому кораблю -
искать ответ у трюмной течи.
Но, наконец – а где ж тут Сыр?
О нем не может быть и речи!
Что так, что эдак,
всё едино
во снах великого подспуда,
а я приму, что не картинно,
лишь осязаемое чудо.
Что ждать от моря непогоды,
поёт бывалый проводник,
когда у сердца электроды
считают тихо - пик-пик-пик…
И вот, несу свое АУ
В судьбы пружинистые клещи,
с чем отзовется, не пойму,
да и плевал на эти вещи!...


------------------------

                                  Черный

Увы,
реликтовым составом
в кругу общественной семьи,
собрались родственным конклавом,
гоняя крепкие чаи.
Один мой брат,
пассионарий,
с повадкой колкой егозы,
игрою лобных полушарий
порвал семейные узы.
И не понять чего хотелось,
ведь коленкор уже не тот,
внутри орет голодный демос,
метясь и требуя свобод.
Скрипит педалью пыл ретивый -
ничтожно жать на тормоза.
Огнями Новой Византии
горят безумные глаза.
Блажен певец подлунных арий,
и скачет радостно народ,
богат его инструментарий -
ПМ, АК, гранатомет.
Он сам корнями из народа,
убьет дробиною слона,
и глубока его природа
от звезд до илистого дна.
Как иступленные изгои
из генетической судьбы,
ломает старые устои
и телеграфные столбы.
Не успокоить, не утешить,
кричит, что взяли в оборот.
Жить не дает по праву нежить
ему из северных широт.
Рождает муть эмоций сочных
пассионарные круги.
Плевать на суть,
он знает точно
кто здесь друзья, а кто враги.

Благословит согбенный старец,
его позиция ясна,
когда пришла в заплечный ранец
патриархальная весна.
Укажет путь тропою силы,
посеет мудрости грибы,
где носят в гнезда серафимы
печальный прах его судьбы.
Гроза мышей и книжной пыли,
хранитель множимых просфор.
С понюшки горечной полыни
под руки вывели во двор.
И вот опять неровно дышит,
дал добродетели обет.
Кому то филигранно пишет
в ночи воинственный Арет.

Под акафисты скуди звучной
дышать свободней без царей
и без кухарок злополучных.
Пришла пора золотарей.
По воле их и разуменью
все перемелет, отболит.
В угоду новому ученью
родится новый колорит.
И от грядущей перемены
не отвести бревна в глазу.
Продавят молоди нацмены
патриотичную слезу.
Приказ - по схронам и по дырам
собрать подручный инвентарь,
чтобы бригадным командиром
запел Верховный Золотарь.
Сменив блатной мундир на робу,
пройдет с поклоном сто дорог,
с гостеприимства снимет пробу,
скоблит от патоки сапог.
Свой феномен в сетях эфира
поклялся трезво отмечать.
Приснилось, будто Голубь Мира
с раченьем начал примечать.
То слаще терпкого елея,
то вдруг глядишь, сам черт не брат.
Так уживался в одном теле
то диплодок – то дипломат.
И многозвучной ретирадой
звучит жалейка и гобой,
то, вдруг, породистой бравадой,
то обнаженной похвальбой.
Даст оратории клавирам,
ему что в пляс, что на убой.
Он был бы славным командиром
когда бы ни был сам собой.

Здесь в свете гидных информаций
для нищеты - цветной забор.
Для благоглупости оваций
есть у кулис живой прибор.
И вот прилюдно у софитов,
с невозмутимостью лица,
сейчас опять кого-то троллят
под звон чудного бубенца.
В сетях трепещутся наяды,
пылают языки наяд,
всё ждут от кормчего награды
и очень падкие на яд.
Нет!
Не проймет холодным током
восход похожий на закат.
С прискорбной участи востока
зловредной гордости парад.
Спасенья нет в броне и бесте
когда за пазухой темно.
По праву справедливой мести
он ночью вылетит в окно.
Под ним разверзнется природа
и разоренная страна,
с глубоким чаянием народа,
весной, насытившись сполна.
У родников рожденной прозы,
над самой чакрою венца,
горит венок собачьей розы
и стыд прикрытого лица.
И вот пьем чай, как утешенье,
глотая, что предрешено,
а он, как кораблекрушенье
все опускается на дно.
Но верим, что уйдут лишенья,
и всё пройдет, что не кровит.
Благой судьбы превозношенье
сильнее горечных обид.
Событий времяисчисленье
создаст, по мере, божий вид,
а кто подкидывал поленья
тот, несомненно, будет квит.
Кто сыт от юных революций,
расправит гордые крыла,
и государственных поллюций
пройдут бесславные дела.