Ильич

Ильич.

Владимир Ильич жил тихой и спокойной жизнью. Он был таким старичком, который на здоровье почти не жаловался, при случае мог поколотить негодяя, а заметив красотку дето-родного возраста, всегда оборачивался. Старичок был развит не только физически. Он много читал, и к 65-ти годам в его седой голове, как говорится, поднакопилось. Многое из того, о чем ему удалось разузнать, было и познавательно, и поучительно, но, к сожалению, спросом не пользовалось. На свою беду Владимир Ильич был никудышным рассказчиком, о чем он, конечно же, не подозревал. Как не подозревают люди, у которых слишком развито самомне-ние и самолюбие. К тому же старик имел обыкновение выражаться о чем–то ученом замысло-вато, несвоевременно и совершенно не заботясь о слушателе. Говоря о чем-нибудь интерес-ном, он всегда основательно увлекался. В такие минуты ноздри его расширялись, толстая вена на лбу вздувалась, мягкий голос опускался ниже на пару октав, и он принимался вещать со свойственной ему горячностью и вдохновением. Все свои мысли он считал убедительными, и первые двадцать минут ему было плевать на то, что к затронутой теме его собеседник проявлял такое же любопытство, какое бы рыба проявила к купальнику. Удержать же внимание, а иногда и покорить слушателя удавалось огромными кулаками, которыми он часто размахивал жестикулируя. Когда же он замечал удивленно-скучную мину своего визави, то на прощание всегда делал короткую, но очень душевную паузу, от которой у обыкновенно собеседника перехватывало дыхание и происходило странное смешение чувств. Затем, окинув несчастного не то высокомерным, не то сочувствующим взглядом, Владимир Ильич разворачивался и торопливо убирался прочь. И оттого он редко встречал в своей жизни хороших людей. Судьба с ним не нянчилась, и будто надсмехаясь над ним, все чаще сводила его с людьми глупыми, безынтересными.
Бывало, разговорится пенсионер со своим соседом о вреде колорадского жука и о методах избавления от него, и вдруг ни с того ни с сего затянет утомительный монолог о семействе Рюриковичей, которые в давние времена были варягами. Сосед с почтительностью метрдоте-ля выслушивал все до конца, но искреннего интереса к истории не проявлял. Поглядывая на то вздутую вену Владимира Ильича, то на его кулаки, он был озадачен лишь тем, как бы изба-виться от обидчивого старика, не затронув его нежные чувства, и поскорее вернуться домой, желательно неискалеченным.
И хоть никто из соседей никогда не испытывал на себе тяжести старенькой, но увесистой пятерни, сориться с Ильичом никто не решался. За глаза о нем судачили многие, но перебить его выступление, глядя прямо ему в лицо не решался никто.
Кроме жгучей, почти нестерпимой потребности поучать, было у Владимира Ильича и две страсти. Он обожал разносить в пух и прах все то, что считал исковерканным, искаженным, неправильно понятым примитивным умом обывателя. Он отчаянно критиковал все, что попадалось ему на пути и все, до чего могли дотянуться его рассуждения. Старик, не уставая иронизировал в будни, по праздникам, во время копания ямы или глядя на экран телевизора. Он никогда не оценивал только одно. Свое самолюбие. Нельзя сказать, что Владимир Ильич любил себя до невозможности, но и самобичеванием не упражнялся. И другим критиковать себя не позволял. В одно мгновенье и одним только грозным взглядом он мог пресечь любую иронию или какой-другой неуважительный жест собеседника, выказывающий непочтение к его внешности или мудрости.
Вторая страсть старика хранилась в самых недрах его души и под семью замками. Дога-даться о ней мог только очень внимательный наблюдатель. За эту страсть он был готов сверг-нуть правительство, высушить море и переписать на первого встречного свой старенький до-мик, если бы тот обратился к нему по имени отчеству. Он просто млел от удовольствия, когда его называли Владимир Ильич. Новым людям, которые в жизни его появлялись все реже, он всегда представлялся Владимиром Ильичом и был готов носить на руках всякое существо, удовлетворяющее эту невинную слабость пенсионера. Но никто не понимал обыкновенных намеков. В детстве его звали Вовочкой, в юности – Вовчиком, потом – Володей, а когда его волосы поредели и посидели, соседи и гости соседей будто бы сговорились и обращались к нему просто – Ильич. Он неохотно отзывался на панибратство, внутренне злился невероятно и, видимо, по этой причине находил в человечестве множество недостатков.
Настоящий друг у Владимира Ильича был только один. Его звали Егор. Он не умел гово-рить потому, что родился гусем, но этот свой недостаток он с лихвой компенсировал нежно-стью, преданностью и вниманием.
Каждое утро он подходил к своему хозяину, клал свою голову ему на колени и становился самым благодарным из слушателей. Для Владимира Ильича душа гуся была нараспашку с утра и до вечера, от заката и до рассвета, а если понадобится – круглые сутки…
– О, если бы ты только умел… Уж мы бы с тобой вдоволь наговорились… – тяжело вздыхал Владимир Ильич, поглаживая длинную шею Егора. – Хороший человек, если, ко-нечно, он не слюнтяй, имеет какой-никакой характер и немного достоинства, среди людей обречен на вечное одиночество. Кругом малодушие, жадность и фальшь. Теперь, когда жизнь позади, я могу об этом судить. Человек выбирает себе в кумиры самого подлого и самого жадного потому, что в сущности сам такой. Я пытался сбежать, но в грязи не разгонишься. И сейчас мне все кажется даром. Я чувствую себя Папой Карло наоборот. Я будто пытался вы-стругать смышленого Буратино, а вышел дряхлый пенек.
Последнее время старик часто хандрил и плохо спал ночью. Он часто видел один и тот же тревожный сон. В нем он сидел на деревянной скамейке, важно скрестив на груди руки. Ми-мо проходили соседи и дружески кивали ему головой:
– Здравствуйте, Владимир Ильич. Как поживаете, Владимир Ильич? Расскажите что-нибудь интересное, Владимир Ильич!
И он, будто маленький мальчик по приказу отца, залезал на скамейку и, выставив вперед одну ногу, принимал позу оратора и начинал говорить. А между тем вокруг мал–помалу собиралась толпа. Все глядели на него с восхищением, и не было среди людей ни одного скучающего лица. Досыта наговорившись, он спускался на землю и приглашал всех, кто слушал его, в дом на ужин. Гости один за другим рассаживались за большим круглым столом, под белой скатертью и с аппетитом смотрели на металлический противень, накрытый блестящим серебряным колпаком:
– Чем угощать будете, Владимир Ильич? – спрашивали один за другим благодарные гос-ти.
– А вот чем! – отвечал он самым мягким из своих голосов и поднимал серебристый кол-пак.
В этот момент он всегда просыпался. Сердце его бешено колотилось, руки дрожали, и еще какое–то время Владимир Ильич жутко страдал, до конца не понимая, наяву ли или во сне он запек своего лучшего друга в духовке.
Пробуждаясь такими снами, он бранил, на чем свет стоит Зигмунда Фрейда, и клятвенно обещал никогда его книжки в руки не брать. Иногда сон был настолько явственным, что Иль-ич поднимался с кровати и, почти бегом ступая по узкой брусчатой дорожке, ничего не видя вокруг, бросался к сараю и возвращался назад, нежно прижимая к груди сонную птицу. По-сле нервной пробежки уснуть было сложно, и потому остаток ночи Владимир Ильич ворочался, будто лежал на иголках, и все отчаянно критиковал. Он осуждал правительство за неразумное обхождение с недрами земли, политиков – за лицемерие, соседей – за отсутствие вкуса и неправильно выбранный цвет забора, в сердцах доставалось и сыну за его бесхарактерность…
В общем, в жизни Владимира Ильича радости было не много. Она казалась ему скучной, почти безрадостной и оттого бессмысленной. По-настоящему он был счастлив только раз в месяц, когда к нему приходил почтальон. Он доставал из старой кожаной сумки пенсию ста-рика и с почтением, от которого Ильич начинал отвыкать, говорил:
– Добрый день, Владимир Ильич. Распишитесь вот здесь, Владимир Ильич. До свидания, Владимир Ильич.
Старик так любил почтальона, что внес его в завещание и написал заявление в пенсионный фонд с просьбой разделить его пенсию и приносить ее два раза в месяц. Когда же в этой маленькой просьбе ему отказали, он изнасиловал критикой вначале секретаря, затем довел до нервного тика начальника местного пенсионного фонда, на орехи досталось и в области. Везде к нему обращались по имени отчеству, но с интонацией врача-психиатра, что раздражало пенсионера сильнее, чем панибратство соседей. И тогда он решил написать письмо президенту. Это был длинный рассказ на восьми тетрадных страницах с жалобой на бесчувственную бюрократию. В ответе к нему обращались Владимир Ильич, но это было совершенно не то…
– Ильич, у тебя лом есть? – спросил Степан, живущий в соседнем доме.
– Нет, – отвечал старик, поглядывая на лом, подпирающий калитку сарая.
– Ильич, тебе хлеба принести? – спрашивала молоденькая студентка Оксана, дочь Сашки, живущего в доме напротив.
–У меня есть хлеб, – сухо отвечал он, хоть хлебом в его доме даже не пахло, а дорога к магазину была не близкой.
И вот однажды когда Владимир Ильич копал картошку и по обыкновению злился на бес-просветную глупость своих соседей, да и в целом народа, у него за спиной раздался знакомый голос:
– Здравствуй, отец!
Старик поднял глаза.
На крыльце стоял его сын и улыбался ему.
Радости встречи Владимир Ильич не ощутил.
– Здравствуй, Сережа! – ответил он сдержанно, словно виделись они только вчера и рас-стались как-то не очень по-доброму.
– Как поживаешь, отец?
– Не жалуюсь,– недовольно буркнул Владимир Ильич и продолжил ковырять лопатой в земле.
– Ты будто злишься на меня?
– Проходи в дом. Сейчас картошки нажарю, будем обедать.
Сергей переменчивых настроений отца не понимал, но давно к ним привык и потому, не задавая лишних вопросов, прошел в дом.
За столом они грустно поковырялись в своих тарелках и не проронили ни слова.
– Тебе одному здесь не скучно? – нарушил тишину Сергей, когда после обеда они вышли во двор.
– Нет, – угрюмо ответил старик.
– Ты слишком далеко от меня.
– Ну, так переезжай… И живи здесь.
– Ты же знаешь, я не могу… Работа… Да и Света вряд ли захочет… Может, ты к нам?
Эти слова будто взорвали гранату в груди старика. Вены на лбу набухли, глаза налились кровью и он заорал:
– Что, дом мой хочешь продать?!! Машину новую захотел?!! Хочешь, чтобы у тебя жил, а сам будешь ждать, когда я помру?!! Нет!!! Не бывать этому!!! Я лучше здесь… и умирать лучше здесь!!!
На самом деле, у внезапно вспышки эмоций пенсионера была совершенно другая причина, которой он не решился бы поделиться даже с Егором.
Вчера, разговаривая с сыном по телефону, Владимир Ильич просил отправить ему заказ-ное письмо. А чтобы просьба не походила на бзик выжившего из ума, он попросил сунуть в конверт двести рублей. На что сын ответил ему:
– Отец, я приеду к тебе завтра и деньги привезу с собой.
– Мне нужно сегодня! – настаивал Владимир Ильич.
– У меня поезд через два часа. Я в банк не успею.
– Светке скажи, пусть она перешлет. И в банк пусть не ходит. Мне нужно почтой и обяза-тельно заказным письмом.
– Послушай, отец, письмо дойдет до тебя дней через пять не раньше, а быть может и через неделю, я же привезу тебе деньги завтра с утра.
– Ты можешь сделать, что я прошу и не спорить? Мне нужен обязательно перевод! – по-вышая голос, ответил старик.
– Ну что за блажь, отец! – не сдержался Сергей.
И как это часто бывает – связь прервалась. На одном конце страны у сына разрядилась ба-тарея мобильного телефона, а на другом конце у отца чуть не случился инфаркт. Когда же в поезде удалось зарядить батарею, то дозвониться к отцу Сергей так и не смог.
А Владимиру Ильичу всего-то на всего было нужно увидеться с почтальоном. Он просто ужасно соскучился по нему и ему так хотел услышать:
– Добрый день, Владимир Ильич. Распишитесь вот здесь, Владимир Ильич. До свидания, Владимир Ильич.
Когда же стемнело и в дверь старика постучали, он подпрыгнул от радости и побежал от-крывать.
Но на пороге стоял Алексей, друг Сергея.
– Ильич, вот двести рублей. Серега просил передать, – сказал Лешка и протянул старику две купюры по сто рублей.– Может, помощь какая нужна? Может, привезти что-то нужно? Вы не стесняетесь, Ильич. Я для Вас все, что угодно…
– Нет, ничего мне не нужно и денег тоже не нужно. Отпала необходимость,– злобно отве-тил старик и в дом Алексея не пригласил.
С тем и расстались.
И кто бы в здравом уме рассердился на сына, который ни сном, ни духом не ведал о стран-ном капризе отца?
Со стороны прихоть пенсионера все же схожа на блажь. Но, если тщательно приглядеться, внимательно вслушаться, то откроется множество глупостей в голове у всякого, кто считает себя нормальным. Думаю, в мире найдется всего человека четыре, которых не нашлось бы за что ущипнуть.
– Отец, ты чего?– удивленно спросил Сергей.– Мне не нужен твой дом, ты знаешь, я до-волен своим. И машина меня устраивает. И я не предлагаю тебе жить с нами. Я всего лишь хочу, чтобы ты переехал в наш город. Мы видимся редко, а ведь никому неизвестно, сколько кому осталось…
– Да уж…Жизнь как вода в ладонях! Сжимай не сжимай, все равно утечет!
– Мне хочется чаще видеть тебя.
Слова сына тронули старика, он мал-помалу успокоился и тон понемногу переменил:
– А как же дом и Егор?
– Какой Егор?
– Егор!!!– громко протянул старик, и из глубины двора послышались шлепающие о землю лапы. Гусь подбежал и стал против них. Он будто бы осознавал важность своего присутствия в разговоре, умно поглядывая то на одного, то на другого.
– Да разве эта проблема! – сказал Сергей, но Владимир Ильич его больше не слышал. Ему уже мерещилось, как заживет он в другом городе, в новом доме, где все соседи будут обра-щаться к нему по имени отчеству.
Утром, проснувшись пораньше, еще до рассвета, Владимир Ильич поднялся с кровати. Он был бодр и весел. В голове продолжали рождаться живописные образы новой жизни, отчего старик часто всхлипывал от восторга. Он сел за стол и от руки написал объявление о продаже всего своего имущества. Когда же он кончил писать и вышел во двор, и выдохнув с облегчением, вдруг почувствовал запах жаренного мяса.
« В такую рань шашлыки? Наверное, к Степе гости приехали».
Потом принюхался: «Да это же из моей кухни!»
На кухонном столе лежал противень и был накрыт серебряным колпаком. Старик попя-тился, и сердце его до того заколотись, что он чуть было не упал. Ему стало трудно дышать и он, держась рукою за спинку стула, выкрикнул из последних сил:
– Что ты наделал???!!!!! – и, подскочив на кровати, проснулся.
– Скоро сниться такое не будет, – переводя дыхание, проворчал старик.
А через месяц в кабинете нотариуса в черном кожаном кресле на Владимира Ильича вдруг навалилась чувственная и мучительная тоска. Он ни с того не с сего ощутил нервную потребность вернуться в свой дом, взять в охапку Егора и, поглаживая его длинную шею, поворчать на соседей.
Старик беззвучно зашевелил губами. Это были толи матерные слова, толи народная муд-рость. А затем Ильич поднялся, гордо выпятив грудь, и, не вдаваясь в подробные объяснения, торжественно объявил:
– Дом продавать… я передумал...

RomanBraga777@gmail.com