Маркс ТАРТАКОВСКИЙ. ЯРОВИЗАЦИЯ СОЗНАНИЯ.

ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ 1917 г. произвел, прежде всего, переворот в умах. Сами его деятели, не исключая Ленина, были ошеломлены внезапностью, с какой они овладели положением в смятенной, только что пережившей крушение традиционной монархии, терпевшей поражения на фронтах стране. Словно бы сработали в положенный срок какие-то безошибочные механизмы мировой истории, и дело движется к революции "во всемирном масштабе"...
Хотя, почему же - какие-то механизмы? Те самые открытые марксизмом и приведенные в действие Лениным, пролетарским вождем! На известной картине Кустодиева большевик, поднявший красное знамя, Гулливером высится над лилипутскими толпами, где человека не различить. Деятели победивших большевиков сразу же вышли в "вожди" - в крупные и помельче, всех масштабов и рангов, вплоть до губернских, уездных, даже волостных, если известность простиралась в рамках волости. Никому, кажется, не приходило в голову, что вождю пристало бы скорее возглавлять первобытное племя...

Из воспоминаний Льва Разгона, бывавшего в "высших сферах" на правах зятя Глеба Бокия, члена ЦИКа, заслуженного чекиста: "Для моего поколения живыми богами были политики, поднявшиеся на иерархическую ступеньку "вождей" и "соратников", и те, кто именовался "героями гражданской войны"... Я знал близко многих крупных деятелей партии. Среди них были образованные и умные люди, которых украшали такие превосходные человеческие качества как бескорыстие, скромность, простота. Но все они были политиками, то есть слово их не стоило ломаного гроша. Они безропотно подчинялись чему-то, сила их была только кажущейся, за ней ничего не стояло. Чувство их зависимости бросалось в глаза с очевидностью, ясной даже такому молодому и увлеченному политикой человеку, каким был тогда я".
Подчинялись - чему? Зависимость - от чего? Прежде всего - от идеи, наглядно доказывавшей свою непогрешимость и оттого представавшей перед всеми незыблемым монолитом. История раскручивалась "по Марксу и Ленину": мировая война "империалистических хищников, сцепившихся друг с другом", - свержение самодержавия, крушение "тюрьмы народов" - победоносный, практически бескровный Октябрь - "похабный" (выражение Ленина) Брестский мир с отторжением трети европейской России, вдруг обернувшийся после капитуляции Германии на западном фронте нечаянным подарком, правотой ленинского курса (фактически, предательского, капитулянтского), - победа в гражданской войне, разгром белых армий; и голод, и тиф, и "испанку" как-то превозмогли ("победителей не судят", жертв не считают), а тут и очередной "подарок" - мировой экономический кризис перелома 20-х - 30-х годов, да еще угроза фашизма, этого "передового отряда мирового империализма"... Прямо-таки на глазах оправдывались предсказания "самого передового учения"; верилось, что именно - предсказания, строго научные, квинтэссенция всей мировой истории - от Адама...

"Духовность" эпохи, пришедшей на смену меркантильному и расчетливому XIX веку, что называется шибала в нос. Не только марксизм, но и любые социальные умозрения стали в необычайной цене. Нарасхват были сочинения утопических социалистов, у которых пытались вызнать черты грядущего, стоявшего, казалось, у порога. Философствовали взахлеб чуть ли не со школьной скамьи, оперируя тиражированными в газетных статьях одними и теми же цитатами. В особенном ходу была мысль Гегеля (подхваченная Энгельсом) о свободе как осознанной необходимости. Ею прямо-таки упивались, она утешала тогда многих. Даже я, малец, знал ее наизусть и вроде бы понимал смысл. Когда же, наконец, попробовал усомниться в ее очевидности и заявил по какому-то сугубо личному поводу, что свобода - это свобода, и всё тут, мой дядя, рядовой служащий Бердичевского рафинадного завода, прямо-таки зашелся в ярости:
- Посмотрите на него! Он думает, что умнее Гегеля! Сопляк!

Словом, сильна была уверенность в том, что окончательные истины уже открыты и осмыслены; личный жизненный опыт, собственный разум, здравый смысл, наконец, не ставились ни в грош. Адаптированной, урезанной цитате верили, своим глазам - нет. Все это мы находим еще у Вольтера в его философских повестях:
"- Мой дорогой Панглос, - сказал ему Кандид, - когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужто вы продолжали думать, что все в мире идет к лучшему?
("Все к лучшему в этом лучшем из миров" - заповедь Панглоса).
- Я всегда оставался при своем прежнем убеждении, - отвечал Панглос, - потому что я философ. Мне непристойно отрекаться от своих мнений: Лейбниц не мог ошибиться, и предустановленная гармония есть самое прекрасное в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя" (фантомы материализма, современного Вольтеру).
Дядя мой (заурядная, но не менее характерная фигура, чем пресловутые "вожди") по вечерам после работы потихоньку со словарем переводил для себя с немецкого Марксов "Капитал", подозревая уже, что в официальном переводе упущено, быть может, что-то самое главное, заветный ключ к царству разума, справедливости и свободы, которая, конечно же, представляет собой "осознанную необходимость".

Это он, дядя, настоял, чтобы мне дали мое имя - Маркс...

Сколь ни духовной представлялась эпоха, философствовали, само собой, немногие. Зощенковский обыватель, стихийно, нутром почуявший, что иной - "внефилософской" - свободы нет и не будет, высказался определеннейшим образом: "Я всегда симпатизировал центральным убеждениям. Даже вот когда в эпоху "военного коммунизма" нэп вводили, я не протестовал. Нэп так нэп. Вам видней". Владимир Маяковский, язвивший по всяческому поводу, соблюдал величайший пиетет в отношении как "центральных убеждений", так и "пролетарских масс". Герои его - непременно представителя "коллектива", "класса", "прослойки": "литейщик Иван Козырев", "работница Зоя Березкина", "комсомолец Петр Кукушкин", бюрократ Победоносиков, перерожденец Присыпкин - непременно с клеймом социальной принадлежности или просто - "слесарь", "батрак", "интеллигент" и т. д., без прочей конкретизации. Ясно, что у первых двух "нутро" - что надо, тогда как у интеллигента - непременно с гнильцой.
Социальная принадлежность человека исчерпывает его суть. Вот и М. Горький в 1931 г. разъяснял в своем "Ответе интеллигенту": "В Калабрии и Баварии, в Венгрии, Бретани, в Африке, Америке крестьяне не очень сильно психологически отличаются друг от друга, если исключить различие языка. На всем земном шаре крестьянство приблизительно одинаково беспомощно и одинаково заражено зоологическим индивидуализмом... Индивидуализм интеллигента XIX-XX вв. отличается от индивидуализма крестьянина не по существу, а только по форме выражения; он более цветист, глаже отшлифован, но так же зоологичен, так же слеп". Здесь под сомнением сам ход мировой истории, развитие сознания от коллективного к личностному, к мышлению, которое по природе своей индивидуально...

"Личность отстаивает свою мнимую свободу ("осознанную необходимость"! - М. Т.), - разъясняет зарубежным интеллектуалам "пролетарский писатель" (тоже неведомое прежде клеймение художника социальным тавром). - Стану ли я отрицать, что в Союзе Советов личность ограничена? Разумеется, - нет, не стану. В Союзе Советов воля личности ограничивается каждый раз, когда она враждебно направлена против воли массы, сознающей свое право строительства новых форм жизни, против воли массы, которая поставила пред собою цель, недосягаемую для личности, даже сверхъестественно гениальной. Передовые отряды рабочих и крестьян Союза Советов идут к своей высокой цели, героически претерпевая на пути множество внешних бытовых неудобств и препятствий".
Поэт о том же сказал гораздо короче:
Единица -
вздор,
единица -
ноль…
Каждая ступенька этой снижающейся лесенки - тысячелетие, возвращающее нас, к истокам истории...
"Маяковский был и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи". Иосиф Сталин.

"КОНЕЧНО, МЫ ПРОВАЛИЛИСЬ. Мы думали осуществить новое коммунистическое общество по щучьему велению. Между тем, это вопрос десятилетий и поколений. Чтобы партия не потеряла душу, веру и волю к борьбе, мы должны изображать (!) перед ней возврат к меновой экономике (к НЭПу - М. Т.) как некоторое временное отступление. Но для себя мы должны ясно видеть, что попытка не удалась, что так вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни, нельзя. Можно попробовать загнать население в иной строй силой, но вопрос еще, сохранили бы мы, власть (!) в этой всероссийской мясорубке".
Это запись личных секретарей Ленина, сделанная под его диктовку в самом конце 1923 г. После кошмарных экспериментов "военного коммунизма", уравниловки, распределиловки, разного рода коммун, после неустанных попыток разжечь мировой пожар, где бы то ни было, наконец, после мясорубки гражданской войны Ленина посещает сомнение в истинности теории, которой, произвольно интерпретируя ее на ходу, он так фанатично следовал.
Нет сомнения, что Сталин понял это тогда же, если не раньше, что и дало ему решительный перевес над прочими "вождями" и "соратниками". Как ни интриговали последние, они все-таки почитали своим долгом верность идее, вознесшей их, были скованы хотя бы относительными нравственными обязательствами друг перед другом, ибо каждый в той или иной мере являлся полномочным носителем Абсолютной Истины. Все они были, так сказать, верующими марксистами, членами некоего идейного братства. Да, в борьбе за власть, что ими понималось, прежде всего, как утверждение научной Истины, призванной облагодетельствовать человечество, они были жестоки, - но прежде всего с врагами этой Истины! В горячке гражданской войны даже брали: задолжников, - но для того лишь, чтобы обезвредить возможных противников! Да, принуждали старых военспецов служить ненавистной власти, угрожая их семьям, - но во имя высшей цели!..

Представить, что все это (и многое другое) обрушится невдолге на них самих, они бы не смогли; не поверили бы, если б кто-то сказал им об этом; они бы не нашли такому повороту истории идеологических (!) оправданий. Захватив и удержав государственную власть во благо человечества (по меньшей мере - многострадального народа, "стонавшего под игом самодержавия"), они как бы списывали с себя все допущенные ими грехи, оставляя себе лишь заслуги.
Конечно, когда выяснилось, что реализовать власть в соответствии с Истиной, с "марксистско-ленинским учением", не в пример труднее, чем захватить эту власть и даже удержать ее в кровавой схватке, и у них появились, вероятно, какие-то сомнения в абсолюте (в чем они не признались бы и самим себе); потому-то "соратники", в сущности, и не препятствовали возвышению нахрапистого Сталина, прагматика и тактика до мозга костей, могущего подкрепить проседавшую теорию какими-то реальными решениями.
Тогда как в случае провала он и годился как раз, как им казалось, на роль козла отпущения...
Они не учли лишь того, что Сталину не нужны были никакие логические, тем паче "научные", основания (он их придумывал сходу для других), что ему наплевать на какую бы то ни было идею, кроме одной - идеи безудержной личной власти. Они же кичились знанием теории, прочитанным от корки до корки "Капиталом" и всерьез полагали, что без них не обойтись.
Вконец промотавшийся политик Троцкий в конце 30-х годов, уже в Мексике, все еще в особую заслугу себе ставит "владение теорией", тогда как Сталин "теорией не владеет". "Сталину свойственно презрение к теории. Теория берет действительность больших масштабов. Здравый смысл берет действительность в малых масштабах. Оттого Сталин чрезвычайно чувствителен ко всякой непосредственной опасности, но не способен предвидеть опасность, коренящуюся в больших исторических тенденциях. В этих особенностях его личности и заложена разгадка его дальнейшей судьбы..." (Л. Троцкий. Сталин).

Самому Троцкому оставалось жить тогда уже меньше года... "Разгадка" действительной судьбы Сталина была в том, что цинизмом он превосходил всех, никакие нравственные препоны не останавливали его. "Вождь партии и народа" (в будущем - "Вождь всего прогрессивного человечества"), верховный жрец идеологии, получившей статус государственной религии, он шаг за шагом укреплял в стране теократический, в сущности, режим.
И раз уж идея священна, неприкасаема, любые просчеты должны быть списаны за счет чего угодно. "Вредительство", "саботаж", "империалистические козни" - все шло в ход; вдруг вскрываемые "белогвардейские гнезда", руководимые откуда-то из-за рубежа, "Шахтинское дело", "Процесс промпартии", пламенные речи наркома юстиции Крыленко, генерального прокурора Вышинского (Крыленко уже был расстрелян), требовавшего неизменно "высшей меры", - все это обстановка, в которой происходило возвышение Сталина.
Тогда же происходило становление, как было широковещательно объявлено, "нового человека".

СТАЛИНА, ОЗАБОЧЕННОГО СОБСТВЕННОЙ БУДУЩНОСТЬЮ, чрезвычайно занимал этот вопрос. Он сильно уповал на "бытие", которое, как это было установлено классиками марксизма, "определяет сознание". В устах Сталина философская формула опростилась до расхожей фразы: "Каков образ жизни людей, таков образ их мыслей".
Слова вольтеровского героя насчет "лучшего из миров" стали едва ли не официальной догмой. Реалии сталинского террора ничуть не колебали этот казенный оптимизм, что отчасти предвидел и Вольтер. Его Кандиду случилось наблюдать казнь заслуженного военачальника; публика ничуть не была огорошена этим, напротив, казалась "чрезвычайно удовлетворенной". "За что убили этого адмирала?" - недоумевает Кандид. "За то, - сказали ему, - что сам он не убил достаточно людей... В нашей стране убивают время от времени одного адмирала, чтобы придать бодрости другим".
Подобное "бытие" предполагало непременное подкрепление идеологией. Вышеприведенная сталинская фраза характерна для стиля установочного произведения эпохи - "Истории Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)", прежде всего, второго раздела ее четвертой главы,- "О диалектическом и историческом материализме". Философский раздел открывается словами, исключающими какой бы то ни было критический анализ: "Диалектический материализм есть мировоззрение марксистско-ленинской партии".

Все здесь написано не для того, чтобы размышлять, - для того, чтобы запоминать. Для удобства запоминания отдельные положения нумерованы, подпункты снабжены буквенными обозначениями: "Марксистский диалектический метод характеризуется следующими основными чертами: а) ..., б) ..., в) ..., г) ... Марксистский философский материализм характеризуется следующими основными чертами: а) ..., б) ..., в) ..." В наличии три "особенности производства", пять "основных типов производственных отношений"- и не дай бог обнаружить четвертую-"особенность" или еще один "тип"!
(В "красных" цитатниках Мао всё та же магия цифровых обозначений, разве что более эмоциональных: политика "трёх алых знамён", движение "за пять хорошо", борьба "против десяти плохо" т.п.) Цитируемая "История" имеет подзаголовок: "Краткий курс". Это ничуть не значило, что вслед за кратким появится полный курс тоже. Ни боже мой! Все, что требовалось для запоминания, было уже изложено в этой "Истории" "под редакцией комиссии ЦК ВКП(б)" и канонизировано - "одобрено ЦК ВКП(б)"; это, как и само название, тоже было вынесено прямо на обложку.
Как "комиссия", так и "одобрение" абсолютно безымянны. Неизвестно еще, кто сам будет канонизирован, хотя бы после смерти, кому суждено быть замордованным и расстрелянным в популярном тогда (1938 год) качестве "врага народа"... Ни единой фамилии даже в обычных выходных данных на последней странице - ни художника книги, ни технического редактора, ни корректора... "История" точно спущена с небес.

Это была и впрямь священная книга на манер Торы, Нового завета или Корана, одну цитату которой можно было подтверждать лишь другой цитатой из нее же (для чего, скажем, в канонической Библии есть даже специальные сноски на каждой странице, отсылающие к соответствующим цитатам на других страницах); это был четко очерченный круг познаний в области марксистско-ленинской философии и истории.
Об этой явленной миру философии М. Горький, доживи он, уже не посмел бы отозваться уничижительно, как лишь за несколько лет до того обо всей прочей - как о гнилом продукте "пленной мысли интеллигента": "Философия даже горчишника не выдумала, а горчишник и касторовое масло в деле борьбы против смерти значительно полезнее философии".
Краткой сталинской философии было подвластно всё. "Сам Аллах не может изменить прошлого", говорят на Востоке; сталинский "Краткий курс" смог. История трех русских революций была переписана заново, избавлена от "лишних" имен - и оказывалось, что все было совершено умом и волей величайших людей планеты - Лениным и Сталиным; они вынесли на своих плечах Россию, поставив ее, в конце концов, впереди всего "прогрессивного человечества". Они - "титаны мировой истории", а Сталин еще и "корифей науки".

Кто же еще мог создать такой "Краткий курс", в котором наличествовало бы все, что должно составить полное, без ненужных просветов и сомнений, мировоззрение "нового человека, строителя будущего"!.. Такой "курс" в принципе не мог не быть кратким: ему предстояло лечь в голову любого калибра сразу же и целиком. Михаил Зощенко когда-то иронически характеризовал свой стиль: "Я пишу очень сжато. Фраза у меня короткая. Доступная бедным". Канонизированный "Курс" тоже доступен "бедным", нетребовательным в умственном отношении неофитам. И, как выяснилось, вполне способен был их устроить, растолковать всё и вся, вдоль и поперек, представить Универсум простым, как чугунный утюг. В принципе, всякое "Учение" внешне очень смахивает на подлинную науку, но между ними существеннейшее различие: в "Учении" выводы предшествуют фактам. Научная теория вытекает из совокупности наблюдений, их анализа; один-единственный факт, противоречащий строгой теории, способен разрушить ее до основания. Могут быть какие угодно претензии к классическому дарвинизму с высоты современных знаний (такие претензии и в моей работе "Человек ли венец эволюции?", М. "Знание", 1990), но мы не сомневаемся в объективности ученого. Сам Дарвин шестую главу в "Происхождении видов" назвал - "Затруднения, встречаемые теорией", а седьмую - "Различные возражения против теории естественного отбора"; они его мучили до конца дней.

В "Учении" подобным сомнениям нет места. Тут принцип иной: факты подбираются к готовой идее. "Лишние", не подтверждающие "что следует", препарируются либо попросту отбрасываются. Победоносное воссиявшее Учение накладывает на них табу. В этом не всегда виновен сам основоположник (в китайской терминологии, "совершенномудрый"). Грандиозная Идея - спасения человечества, его облагодетельствования - ослепляет некритичное сознание. До фактов ли тут, этого подножного корма разного рода приземленных наук? Тут обычно наготове высокомерный тезис: "Факт - еще не вся правда".
Сталин как "основоположник" не страдал скромностью. Его имя не было вынесено на обложку, но присутствовало почти на каждой странице. Это было уникальное Учение, утверждавшее абсолютную власть самого Сталина. "Курс" подкреплялся комментариями, исходившими также от вождя. Сравнивая выходившие одно за другим все новые издания (общим числом более десятка) "Вопросов ленинизма", сборников сталинских статей и речей, можно видеть, как произвольно и конъюнктурно, можно сказать у всех на глазах, манипулировал он фактами, что-то отбрасывая, что-то на ходу добавляя. Это называлось "диалектикой"; "истины" тоже были особыми - "диалектическими". Суть всего марксизма - многих томов, часто путаных, но всегда со стремлением дознаться до сути - была сведена лишь к загадочной "диктатуре пролетариата", персонифицированной во всеведущем и всемогущем вожде.
Загадочной - потому, что если пролетарии - те, кому "нечего терять", проще говоря, неимущие, - приходят к власти, они перестают быть пролетариями: им уже есть что терять...

ЕСТЕСТВЕННЫЕ НАУКИ ТОЖЕ ПРИНОРАВЛИВАЛИСЬ к такому уровню мышления. Раз уж сознание, это высшее проявление материи, "определяется бытием", то что же им не определяется!.. Наследственность - та уж точно бы должна "определяться": "Наследственность есть эффект концентрирования воздействия условий внешней среды, ассимилированных организмами в ряде предшествующих поколений".
Это - из доклада академика Т. Д. Лысенко на знаменитой сессии Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук 1948 г. Лысенко рассуждал так. Любой организм приспособлен к условиям среды, в которой живет. Могло ли это произойти без влияния на него самой этой среды? Если приспособленность целенаправленна (кита - к водной стихии, птицы - к воздушной, пшеницы, ржи, клевера - к данному климату, к данной почве, освещенности, увлажненности...), следовательно, она направлялась конкретными условиями бытия - то есть извне. Изменяя эти условия, можно направлять развитие организмов. А так как дети обычно похожи на своих родителей, значит, приобретенные признаки передаются им тоже. Не правда ли - ясно, логично, здраво? А главное - просто!

Рассуждения генетиков были куда темнее. В каждом организме, считали они, да что там - в каждой клетке есть особая, совершенно заповедная сфера: внутриклеточный набор генов, сформированный в хромосомы, возникающие перед наблюдателем, точно из небытия, к моменту деления клетки. Только их устройство определяет, во что разовьется зародыш: в кита, в блоху или в ржаной колос.
Поддаются ли хромосомы воздействию извне? Да, но весьма специфичному: радиационному, отчасти химическому... Причем воздействие это почти всегда разрушительно, во всяком случае, с непредвидимыми результатами. Для того чтобы получить искомую форму, нужен постоянный, из поколения в поколение, отбор удачных отклонений, мутаций. Прямым активным вмешательством, скажем, облучением семени, можно лишь наплодить мутантов, т. е. уродов, в надежде обнаружить экземпляр со случайно возникшим нужным признаком. Что-то подобное генетики проделывали тогда с мушками-дрозофилами. Тогда как народное хозяйство нуждалось, конечно, не в мухах, а в многопудовых свиньях, высокомолочных коровах, длинношерстых овцах, рекордистках-несушках...
"Наука же, которая не дает практике ясной перспективы, силы ориентировки и уверенности в достижении целей, недостойна называться наукой", - заявлял "народный академик" Лысенко.
Он уверяет, что гарантированно преобразует озимые злаки в яровые - "яровизирует" семена, увлажняя и охлаждая их; так они, по мнению академика, наберутся нужного им холода (к которому "привыкли со времен Великих оледенений") и станут уже произрастать как яровые. Так не проглядывает ли здесь возможность управлять самим видообразованием, превращать одни виды в другие: сорный овсюг в полезный овес, сравнительно малоурожайную чечевицу в чрезвычайно урожайную кормовую вику?.. Дали поистине неоглядные.

В сугубо научном "Журнале общей биологии" фотографии "метелки овсюга с зерном овса" и наоборот - "зерна овсюга из метелки овса"; а вот и "растение чечевицы, в одном из бобов которого найдено семя плоскосемянной вики"... Мы бы, вероятно, не поверили, если бы прочли, что свинья опоросилась не только поросятами, но еще и ягненком, а увидев подобную фотографию, непременно заподозрили бы подвох, - в отношении "вики с чечевикою" мы обычно более доверчивы; многие ли, в конце концов, отличат одно растение от другого?.. Как знать, может, и впрямь "в определенных условиях" рожь является "порождением пшеницы", как утверждает "народный академик" в своей брошюре "Новое в науке о биологическом виде" и на страницах Большой советской энциклопедии - для миллионов читателей?..
Тут уж недалече до "управления природой", от которой незачем ждать милостей. "Брать их у нее наша задача!" (лозунг, приписываемый садоводу-практику Ивану Мичурину). Помести человека (он тоже, в конечном счете, "биологический объект") в соответствующие условия, сформируй среду, - глянь, получится нечто новое - "НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК"! Физкультура укрепит тело, бытие сформирует сознание, целенаправленное, без ненужных отклонений, воспитание послужит окончательной отделкой - и мечта многих поколений утопистов станет, наконец, явью. Пусть до светлого грядущего, до полного коммунизма еще далеченько (не хватает еще, скажем, хлеба и капусты), тогда как люди будущего (на манер героев финалов пьес Маяковского "Клоп" и "Баня") - пожалуйста, налицо!

Вот и Лысенко авторитетно заявляет: "В нашем Советском Союзе люди не родятся (где-то, значит, родятся? - М. Т.), родятся организмы, а люди у нас делаются - трактористы, мотористы, механики, академики, ученые (то есть не все ученые - академики и не все академики - ученые? - М. Т.)... Я не родился человеком (!), я сделался человеком. И чувствовать себя в такой обстановке - больше, чем быть счастливым... Меня часто спрашивают, кто мои родители. И я обычно отвечаю: крестьяне, с 1929 года в колхозе. А, по сути, у меня есть и другие родители: Коммунистическая партия, советская власть и колхозы. Они меня воспитали, сделали настоящим человеком... Что такое яровизация? Ее не было бы, если бы не было колхозов и совхозов (!). И если бы не было советской власти, то я, наверное, не был бы на научной работе (!)".
Все это было чрезвычайно близко пониманию Сталина. Он поучал: "Надо беречь каждого способного и понимающего работника, беречь и выращивать его. Людей надо заботливо и внимательно выращивать, как садовник выращивает облюбованное плодовое дерево".
"Необлюбованный экземпляр" Сталин, на манер селекционера, считал браком, неизбежным отходом, и "выпалывал" без всякого сожаления. Те, кому доводилось бывать на дачах Сталина, вспоминают его подстригающим кусты, равняющим их по ранжиру...
В рассуждениях Лысенко (а биология была не единственной из адаптированных в ту пору наук) было несколько привлекательных, на взгляд Сталина, особенностей. Во-первых, авторитет самого Дарвина, который в прошлом веке, до возникновения генетики, считал, что признаки и свойства передаются от родителей потомству на основе гипотетических геммул - неких мельчайших частиц, будто бы выделяемых всеми клетками тела родителей и образующих в совокупности их гаметы, половые, клетки.

Сталин помнил, разумеется, слова Энгельса, сказанные им на могиле друга: "Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории".
В эпоху, когда книга Дарвина совершала свое триумфальное шествие по миру, покоряла умы, такое сравнение подчеркивало абсолютную непреложность выводов Маркса. Правда, сам Дарвин не был в этом уверен и, как мы знаем, решительно уклонился от посвящения ему "Капитала", заметив в ответном письме, что чересчур "прямые доводы" Маркса его смущают. Он упоминает здесь же, что "ограничил себя областью науки", намекая на то, что выводы Маркса не кажутся ему абсолютными.
В сталинском государстве никто бы не отважился на подобное откровенное сомнение. Ведь революционное движение, объявившее марксизм своим знаменем, вознесло именно Сталина на вершину власти - и в этом не должно, не могло быть никаких случайностей! Рычаги истории в данном случае сработали - конечно же! - неумолимо и закономерно. Только так - и не иначе!

"Наука - враг случайностей, - в свою очередь заявлял Лысенко. - Такие науки, как физика и химия, освободились от случайностей. Поэтому они стали точными науками... Изживая из нашей науки менделизм-морганизм-вейсманизм (генетику. - М. Т.), мы тем самым изгоняем случайности из биологической науки".
В глазах Сталина это было весомым доводом в пользу адаптированного им марксизма. Случайности не устраивали его даже в микромире, отчего квантовая механика с ее вероятностными процессами долго пребывала в загоне и освободилась, хотя бы частично, от философской опеки неучей только в связи с очевидным государственным триумфом - успешным испытанием отечественной атомной бомбы.
Еще одной привлекательной особенностью лысенковской "яровизации" был необычайный оптимизм этой "теории", обещание немедленных свершений (словцо, бывшее тогда в необычайном ходу), гарантия надежного управления развитием организмов (и людей тоже), - все это было весьма кстати в виду "сияющих вершин коммунизма", о которых нам тогда прожужжали все уши...

МЫ ПРИШЛИ ВСЁ К ТОМУ ЖЕ ИТОГУ: идеологической тирании, идеократии, в любом ее нынешнем варианте - от сталинского социализма до гитлеровского национал-социализма (о чём у меня в другой работе) - требуется НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК. Какой-то не такой, каким его создала природа. Еще Платон настаивал на отборе лучших, по его представлению, и, по сути, на принудительном осеменении; конфуцианцы с их принципом вэнь-хуа - "переработкой человека на основе мудрого древнего слова и просвещения" - предпочитали воспитание под неукоснительным надзором; классические социалисты-утописты упирали на прямое беззастенчивое принуждение; Сталин и Гитлер приноравливали для этих целей науку, как они ее понимали...
Всех их не устраивал почему-то обычный человек с его естественными страстями, заботами и радостями. Чем же не угодил он социальным экспериментаторам, творцам новой реальности, которая почему-то не произрастала сама собой, как дерево или колос, которую почему-то приходилось, что называется, тащить из земли, способствуя ее росту, от чего она почему-то скукоживалась и сохла? Вот эту глухую обиду Творца на собственный неразумный народ, отворачивающийся от запланированного на его долю счастья, быть может, примечательнее всего выразил один из последних наших генсеков Юрий Андропов. Главный кремлевский врач Евгений Чазов, лечивший и проводивший на вечный покой одного за другим четырех генсеков (что само по себе могло бы быть отмечено в "Книге рекордов Гиннеса"), представляет нам Андропова как умнейшего, честнейшего, образованнейшего и интеллигентнейшего из всех правивших нашей страной "секретарей". И в это можно поверить, если назвать всех четырех, правивших после Сталина: Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко. Далее - Горбачев, чей бег на месте проходил уже на глазах нынешнего поколения.

Почему же так и не удалась "ЯРОВИЗАЦИЯ" СОЗНАНИЯ, почему мы так и не доработались до НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, который воплотил бы в жизнь все, что надо? Вот, по словам Чазова, мнение на сей счет Ю. В. Андропова: "Главное, мы должны быть сильными, - не раз повторял он. - А это во многом зависит от состояния экономики. А она, в свою очередь, определяется людьми. К сожалению, человеческое сознание более инертно, чем прогресс общества. Мышление человека не доросло до сознания, что НУЖНО ТРУДИТЬСЯ ДЛЯ ВСЕХ. Мы создали собственность для всех, а каждый хочет получить из этой собственности только свою выгоду и прибыль. Поэтому мы должны быть крайне осторожны в реформах. Самое трудное - сопоставить интересы каждого и интересы всех. И самое главное - уровень культуры: общей, политической, труда, межнациональных отношений, общения. Здесь мы не в первых рядах, и это самый главный наш недостаток" (Е Чазов. Здоровье и власть).

"Мышление человека не доросло до сознания..." - это замечательное признание! Ведь для того чтобы мышлению "дорасти" до сознания, ему надо расти... вниз. Ибо сознание изначально присуще человеку, мышление же напрямую связано с интеллектом, не с элементарным сознанием, но с ОСОЗНАНИЕМ действительности; себя в ней. Знание - вот первый уровень. Знает и животное - место водопоя, своего хозяина и т. п. Человек - "знает, что он знает"; это уже сознание. Но, как мы видели, человек в историческом развитии, становясь личностью, перерастает элементарное сознание. Уже он не способен жить по чужой указке, даже самой мудрой. Потому что, как ни мудра была бы указка, она - для другого человека, для самого этого мудреца. Это он должен жить по собственным принципам. Человек не может "трудиться для всех": у него своя жизнь. Да и не должен он это делать, да и не нужно это. Заботясь (в рамках закона) о себе, семье, близких, он уже сопричастен к благим делам человечества. И принимать его надо, каков он есть. Природа и без нас потрудилась на славу.
Андропов жаловался, что, увы, "состояние экономики определяется людьми". А что как попытаться обойтись без них? Как ни странно, такая идея зрела "наверху". Уже в пору горбачевской гласности на симпозиуме в Тбилиси, собравшем цвет нашей кибернетики, мне в неслужебной раскованной обстановке довелось слышать примечательный разговор двух лиц, едва ли не определявших развитие этой науки в нашей стране. Один - мой знакомый, крупный математик-дискретник (ставший героем моего романа "Homo eroticus", М. "Панорама", 1993), другой - так сказать, куратор этой отрасли знания то ли по линии КГБ, то ли даже ЦК КПСС. Мне он, разумеется, не представился. Они же друг с другом давно на "ты". Диалог я воспроизвожу по старым записям, сделанным тогда же. Он дает некоторое представление об опасностях, подстерегавших всех нас в будущем. Утописты, ставшие профессионалами на государственной службе, не оставляют надежд создать новую, удобную для них реальность.

После некоторого возлияния, достаточно скромного, начал (имея в виду предшествовавшую переброску репликами) "куратор":
- Ты вот философствуешь... А марксизм чему нас учит?
Ученый: - Чему же нас учит марксизм?
К.: - Чтобы жить и мыслить, надо иметь пищу, материальные блага. Значит, каков образ жизни людей, таков образ их мыслей. Есть надстройка и есть базис. И базис в основании надстройки, а не наоборот, - так или не так?
У.: - Допустим.
К.: - А ты вот увидел вокруг себя трудности - и уже пустился в философию, уже скис. Тогда как - что?
У.: - Что?
К.: - Трудности созданы для их преодоления, вот что! Я не обещаю тебе райскую жизнь. Так и передай дальше: мы ИМ не обещаем райской жизни...
У.: - Это, слава богу, уже и по "ящику" слышим. Хуже бы не было, - и это уже слышим...
К.: - Тем более важен базис мышления - незыблемые принципы. Сахара с мылом нам не хватает? Нам не хватает веры, это главное! Почитай-ка про библейского Иова...
У.: - Я читал Книгу Иова.
К.: - Досталось же человеку! Проказа с головы до пят, дом рухнул, детей задавило, жену изнасиловали, жрать нечего...
У.: - Жену, по-моему, не насиловали.
К.: - Неважно. Не в этом суть! Главное, он и тут понимает: Господь ни при чем. Это Сатана мутит.

У.: - Это сейчас в парткружках проходят?..
К.: -Да, есть недоработки. У кого их нет? Но история уже сама об этом подумала, уже позаботилась о нас. История специально подсовывает нам наш главный козырь - его будто чуяли наши основоположники, - мы же этот козырь в упор не видим. Там, за бугром, пользуются нашими же козырями, обставляют нас, как хотят, хватают то, что исторически им уже не принадлежит, - пока мы тут хлопаем ушами. Они уже там домохозяек вооружили компьютерами, уже яичницу жарят на компьютерах, - пока мы тут на пальцах считаем. Вот бы где наше плановое - сверху донизу! - хозяйство, наша централизация сгодилась бы - на страх врагам. У них там неуправляемая стихия рынка, а у нас тут - вообрази! - грандиозная, в масштабе всей державы. Государственная Автоматизированная Система Управления, словом, ГАСУ какая-нибудь, - на манер ЦСУ, даже Госплана, даже, я бы сказал, всего Совмина... Грандиозный безошибочный мозг, который каши не просит, а только - учитывает, подсчитывает, распределяет, дает задания, планирует...
У.: - И конечно же, мы закладываем туда нашу идеологическую программу в виде готового алгоритма, какие-то основы нашего государственного устройства, как-то там двоичным кодом растолковываем "ху есть ху", чтобы своих невзначай не зацепило, - и предоставляем полную свободу действий... Теперь мы можем спокойно руководить, не дергаясь по разным хозяйственным мелочам...
К.: - Нет, кроме шуток. Ну, наподобие Единой Энергетической Системы, ЕЭС, которая, кстати, действует в масштабах всей страны. Ночь над Сибирью, там дрыхнут, а у нас тут еще только вечер, "ящики" включены, - сюда электроэнергию, где-то она нужнее - туда ее... Вот так бы и с мясом, и с маслом, и с мылом, и с гвоздями...
У.: - Ну, а если нигде - ни гвоздей, ни масла?

К.: - Зато сразу ясно, кто виноват, с кого спрос. У нас привычка: спрос - с руководства. Но само оно, ты это знаешь, свиней не пасет. Спроси с него то, что положено: твердости, требовательности, принципиальной оценки, - пожалуйста! Не анекдот ли: мясо с нас спрашивают те, кто сами должны его производить, - это ж абсурд! Государство не может дать народу больше того, что сам он наработал, - это ж элементарная политэкономия. Вы трудитесь, мы руководим, - какие тут счеты?.. Если бы каждый работал с огоньком, как положено, - и руководить было бы легче. Тут-то твоя машина и могла бы разработать каждому на его рабочем месте абсолютно четкие, бесспорные, научно обоснованные задания, поставить каждого под научный контроль - и тогда уже требовать, требовать и требовать! Ее, машину, не уговоришь, не умаслишь, не объедешь, не подмажешь. Не подвержена ни пьянству, ни коррозии, ни коррупции: взяток не берет. Где такая машина? Ведь захотели же иметь свою атомную бомбу - сделали! А первую в мире водородную бомбу сам Сахаров делал. Вот на кого бы надо равняться! Ему за это многое прощается...
У.: - Знаешь, чем отличается мини-юбка от компьютера? В первом случае: чем меньше материала, тем больше информации. Во втором - наоборот.
К.: - Информации тебе навалят - успевай обрабатывать.
У.: - Цифири навалят, а не информации. Я как-то посчитал: государству выгоднее бы вовсе отменить кибернетику: как в 53-м году объявить лженаукой. Штука в том, что у любого компьютера уйма конструктивных достоинств, но один принципиальный недостаток: он не переваривает лжи. В машину - такова уж специфика - надо заложить только правдивую информацию. Попадет хоть капля лжи - и ложь оттуда катит уже лавиной, в геометрической прогрессии. Человек с таким свойством может найти у нас профессиональное применение, машина - нет. Любой бухгалтер в этом случае предпочтительнее: он всегда подправит явный абсурд собственным здравым смыслом. Здравый смысл в машину не вмонтируешь. И она громоздит ложь на ложь до размеров Останкинской телебашни.
К.: - Не учи жить! Я тоже имею к этому кое-какое отношение...
У.: - Ты у Олега (могу лишь догадываться, кто это. - М. Т.) в его конторе когда-нибудь был? Там у него дивная машина, золотом за нее плачено. И вот - тот же каприз, который даже японцы не смогли превозмочь: для того чтобы выдать точный ответ, нужна правда, только правда, ничего, кроме правды. Олег вот уже который год бьется только над тем; чтобы его люди перестали врать в своих отчетах, перестали бы засорять дорогостоящую вещь, у которой уже отлаженные программы сбиваются из-за этого - из-за цифрового мусора. Ты бы посмотрел, как она невинно мигает своими чудными фиолетовыми глазками, выдавая чудовищную чепуху! Олег при мне однажды чуть ее по физиономии не съездил, - но нельзя, не собственная жена! Тонкая японская штучка!
К.: - Ты мне лапшу на уши не вешай...
У.: - Ты еще, может быть, поставишь передо мной задачу создать такую машину, которая автоматически отсеивала бы правду от лжи. Кстати, задача необычайно интересная, философская задача, но - и я над этим в последнее время только и думаю - принципиально неразрешимая. Как поиск "философского камня", как создание вечного двигателя... Это я говорю тебе как математик. Может быть, ты хотел бы иначе: как-то так закладывать в машину ложь, чтобы она, перерабатывая ее, выдавала правду?
К.: - В идеале только так и должно быть. Из чего-то там, из натурального дерьма, кажется, делается капрон, вообще - синтетика? Ты побывай как-нибудь на химическом производстве, не побрезгуй. Там ведь черт-те что закладывается в аппарат, а выходят чудные изделия!.. Тот же кибернетический "черный ящик" со входом и выходом...
У.: - Идеальный "черный ящик" - козел, жующий солому. И мы знаем, что козла нельзя кормить его собственным дерьмом. И еще - как ни загружай его этим дерьмом сзади, изо рта солома не выпадет. К.: - Ладно, подойдем смеха ради с другой стороны. Пусть, как ты говоришь, ложь. Но и она, как и всё на свете, как любое счетное множество, подчинена статистическим закономерностям, - нас же этому еще в вузе учили. Я, например, никогда не перебиваю человека, когда он врет. В конце концов, ложь его складывается в итоге в такую чудную полновесную информацию - пальчики оближешь! Россыпи лжи - тот же золотоносный песок. Ты прав, задача лишь в том, как отделить металл от примесей. Так решайте же эту задачу! Великий Сен-Симон...
У.: - Один из источников марксизма или - одна из составных частей? Я всегда путаю...
К.: - Ты Ленина не трогай. Это святое. Так вот, Сен-Симон будто предвидел нашу перестройку: "Математики! Ведь вы находитесь во главе, начинайте!"
У.: - Итак, пора создать всеохватывающую автоматическую систему, которая и меня бы ежечасно направляла и контролировала - всего лишь... Сам я вот уже сколько лет бьюсь у себя над гораздо более простой задачей: как приучить людей не лгать. Хотя бы в мелочах. Хотя бы тогда, когда это им самим не выгодно. Нет же, привычка - вторая натура. Я ведь - при нашем социалистическом либерализме - не могу даже позволить себе выгнать проходимца просто, по-человечески, без эксцессов и судебных издержек. Он же тебе всегда докажет, что безработицы у нас быть не должно. И я должен выживать его постепенно, топить, гробить, расходовать время, за которое получаю - тебе это известно - вполне приличную зарплату, калечить себе нервы. Я сам постепенно втягиваюсь в ту же всеохватывающую ложь... Понимаю, она, вероятно, тоже необходима: как-то, своей пустотой, держит государственный корабль на плаву. Только компьютеру этого не втолкуешь. Этим он все-таки отличается от человека. И еще тем, пожалуй, что не ворует. У меня, вроде бы, что? чистая наука, математика, - что тут возьмешь? Берут! Несут! Сразу и не сообразишь, что несут: не формулы же!.. Формулы, впрочем, тоже воруют - готовые программы. Целую диссертацию, чуть подвернется, - сопрут! В масштабах страны, я полагаю, - это же тихий ужас! Кругом ворованное! Богаче нас, поистине, в целом мире нет: сколько ни разворовываем, все что-то да остается. Что же это, скажи на милость: общенародное - значит уж ничье?! Да ведь после нас одни каменья останутся!..