О напастях лихолетья

Сравнительная характеристика крестьянских и колхозных хозяйств и условий жизни в 1920 – 1930 гг. ХХ века

Доклад на международном научно-практическом форуме «РЕАЛИИ И ИЛЛЮЗИИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ» Брянск 19 декабря 2017 года

На примерах из книг «Сермяжные истории» и «Воспоминания о лихолетье» В.Е. Прохорова
Данные книги были написаны и изданы в 2009 и 2013 гг., соответственно, на основе опроса старожилов сел и деревень Домаховского сельского совета Дмитровского района, а также жителей других сельских поселений Орловской области.

Село Домаха находится в пойме двух рек: текущей в Десну Неруссы, и впадающего в неё Расторога. Местные следопыты по берегам этих речек нашли неолитические орудия труда, фотографии которых представлены в книге «Сермяжные истории». Само село впервые упоминается в 1709 году в связи с переписью населения проводимой Петром I для нужд Северной войны.

Домаха расположена по обоим сторонам ручья Рябиновка, впадающего в речку Расторог. По легенде основательницей села считается Домна или в просторечье Домаха. Село находится в 12 км восточнее ж/д станции Комаричи Брянской области и в 17 веке было в составе легендарной в Смутное время Комарицкой волости. Во время Великой Отечественной войны оно стало прифронтовой зоной Орловско-Курской дуги и входило в так называемую Локотскую республику коллаборационистов Воскобойника и Каминского.

В 1904 году в Домахе насчитывалось 214 семей, 831 мужчина и 817 женщин, работников из них 378 и 390 соответственно, грамотных – 236 мужчин и 3 женщины, 68 мальчиков и 3 девочки.
157 семей занимались промыслами: местными – 59 человек, отхожими – 381 человек. Лошадей имели 271 хозяин, безлошадных крестьян было 74, одну лошадь имели 52 хозяина, две лошади – 59 хозяев, три лошади – 22 хозяина, четыре лошади – 7 хозяев; овец в селе имелось 665, свиней – 221, 820 голов крупного рогатого скота. Без крупного рогатого скота было 43 семьи, без скота вообще – 37 семей. Надельных ревизских душ – 602 налогоплательщика. Размер надела на двор – 7 десятин. На душу 1,1 десятины (1 десятина = 1,1 га).

В 1926 г. в Домахе имелось 334 хозяйства, их них 327 крестьянских. Население 726 мужчин и 899 женщин. Был волостной исполнительный комитет, сельская школа 1-й ступени, библиотека, изба-читальня, пункты ликвидации неграмотности, государственный и частный магазин.

Из приведенных цифр заслуживает комментария количество домашней скотины, как показатель достатка и трудолюбия, возможности иметь больше навоза для удобрений своего надела и получения более высокого урожая. Спустя всего лишь 30 лет эти достоинства крестьянина «родная советская власть» обратила в признак эксплуататора-кулака, мироеда, подвергнув лучших крестьян «раскулачиванию» и даже высылке в далёкие «тьмутаракани».

В 1930 -1950 годы прошлого века численность населения Домахи достигала двух тысяч человек. Со времени коллективизации и до 1950 года в селе было два колхоза: по северной стороне «Сталинский путь» по южной – «Рассвет». После объединения этих сельхозколлективов в 1950-е и по 1991 года колхоз именовался «Ленинское знамя». С начала 1960-х и по начало 1990-х домаховский колхоз числился в передовых хозяйствах Орловской области и считался колхозом-миллионером. В 1962 году его посетил Н.С. Хрущёв, чтобы вручить правительственную награду кукурузоводу Маслову за рекорд в выращивании «царицы полей». Колхоз в 1990-е стал сельхозпредприятием сменил несколько хозяев сильно разорился, но остался на плаву.

Количество жителей, как и по всей стране, в эти рыночные годы резко сократились до 457 человек. В настоящее время и того меньше 250 по списку, в реальности не более 170 человек.

Характеризуя крестьянскую жизнь в 1920 – 1930 гг., следует отметить неравномерность её обихода, устройства жилищ, уровня достатка. Так по словам Голяковой Марии Фёдоровны 1917 года рождения её мать «оставшись без мужа, погибшего на фронте 1-й мировой войны, отдала свой надел на испол, то есть сдала в пользование хозяину, имевшему лошадь, инвентарь для обработки за половину урожая с участка сданного в аренду.

В отцовой хате, где Мария жила с матерью и бабушкой, сестрой и братом пол был земляной, обмазанный глиной. В хате имелась печь, телятник около неё. Полатей не было. Хатка была маленькая, крытая под солому. Имелся стол на чурках – четыре столбика и доски. Когда холодно было – залазили в печку спать. Имелись в Домахе хаты, где топились по-курному, то есть без трубы через крышу, по-чёрному.

Пряли кто под лучинами, кто при свете керосиновых ламп со стеклами или без них. Коровы семья Голяковых не имела до тех пор, пока Мария не пошла в няньки в с. Малое Кричино. В хозяйстве вдовы Голяковой были также куры. Огород 15 соток – под картошку при колхозах.

Перед созданием колхозов проходило раскулачивание. При раскулачивании забирали тряпки, маслобойки. «Посошлись бобылки одинокие, бесхозные - объединились в женсовет во главе с Васютой (Василисой) и давай раскулачивать. В маслобойках, как в чугунах потом варили яйца». Со слов Елены Ивановны Рябининой 1929 г.р. из Домахи «раскулачивала пьянь из сельсовета – комбедовцы (члены комитета бедноты). Эти лодыри корявые забирали у людей из сундуков тряпки и деньги».

По воспоминаниям Голяковой Н.Я. 1928 г.р. «когда отец был жив, то показывал фото Абашина Шурика. Его семью раскулачили и сослали в Соловки. Отец горевал за друга, который был его моложе». На вопрос о ликбезе Наталья Яковлевна ответила так: «Ликбез работал в Домахе по вечерам и тётка Нюра (по матери) 1913 г.р. ходила на занятия в школу. Моя мама выучилась грамоте в церковно-приходской школе, но не окончила её. Не выучила молитву «Отче наш» -- поп стукнул её линейкой по голове и она бросила учиться».

Церковь в Домахе была каменная с тремя куполами и колокольней, построенная в 1847 году. С образованием колхоза церковь превратили в колхозный склад под зерно. С этого времени на Пасху святить куличи и пасхальные яйца женщины из Домахи ходили в село Радогощь Комаричского района. При немце церковь стояла пустая и была закрыта.

При отступлении в 1943 г. они её взорвали.
Молодая мать Стреляева Фёкла из деревни Воронино посещала ликбез. Муж рассерженный учебными «отлучками» жены по вечерам и неприглядом за грудным ребёнком, «бросил азбуку в лохань». На этом её ликбез закончился.

Ф. Ф. Бахматов 1929 г.р. вспоминал, что в его семье обувались в лапти, одевались в домотканую одежду. В хате имелись печь, грубка, деревянные полы. В Домахе у большинства жителей пол был в то время земляной, обмазанный глиной.

«Люди жили как дикари. Бедствовали от вшей». Кто жил побогаче, покупали 5-ти, 7-ми, 10-ти линейные керосиновые лампы. А то и без «пузыря» (лампового стекла) коптили стены керосиновой лампой или лучину зажигали для освещения. «Люди жили бедно. Если и «соображали» на бутылку водки, то человек десять не меньше. Хотя поллитра водки в домаховском магазине «Винополь» стоила 6руб 5коп. Причем 5коп брали за пробку. Мужики носили по сорок заплаток на штанах. Веселья было много, а пьяных почти не было, даже «на престол»». До войны зимою ездили на заработки в Одессу, Николаев. Отпускали на заработки только по справке председателя колхоза.

Строительство крестьянского дома, называемого на Орловщине хатой описал житель села Малое Кричино, что в 2 км южнее с. Домахи, Васильков Н.Г. 1930 г. р.: «В 1939 году, отец решил строиться. Вместе со свояками и шуринами поехали в лес для выпилки и вывоза брёвен. По пути завернули в домаховский магазин «Винополь». Купили там для магарыча работников 12 шкаликов водки (шкалик – 200 гр). Половину выпили в лесу, другую – по приезду из него.

Хату ставили на сваи. Вместо фундамента – завалинки из земли. Пол земляной. Хотя были в М-Кричино в 4-х хатах и деревянные полы. Крышу хатки крыли под солому. Укладывали на стропила снопы, скрепляли их и проливали глиняным раствором. Чтобы глина схватывала солому как можно глубже, били по снопам деревянной «правилкой» с железным крюком на конце. При такой технологии крыша не протекала и хорошо сохраняла тепло на чердаке.

Вход в хату был через сенцы. Справа от них пристраивалась светлица, где не было печки и «грубки». В хате, слева при входе, находилась печь. Справа, от входа, - лавка-конник. В конце лавки - «святой угол» с иконами («образами»).

Зимой старики и внуки на ночь забирались на печь. Кто-то размещался на полатях. На полатях обычно спали дети. Ниже полатей находился «телятник», с настланными досками, тоже для спанья. В зимние холода, во время отела коровы, под ним размещался теленок. Перед отелом и после него нередко и корову заводили в хату.

Когда садились за стол, то ели из общих глиняных мисок деревянными ложками. Обычной, повседневной едой был борщ из щавеля, крапивы или щи из кислой капусты. Нечасто, щи, с растолченными в чугуне, мясом или салом. На второе редко, «кой-когда», была каша пшённая или картошка толчёная. По постным дням они «заправлялись» конопляным маслом, иной раз, молоком снятым или кислым.

В праздничные дни «заправка» была с коровьим маслом. Ели также салаты из кислой капусты с конопляным маслом, тюрю на хлебе и воде. Постоянным напитком был квас с хреном или фасолью.

Со слов Алешиной Л.Я. 1923 г.р. из д. Кавелино: «Хлеб пекли дня на три. При выпечке в хлеб добавляли картошку. «Корку обломаешь, а мякина - одна картошка».

С наступлением весны на «подножный корм» выгонялась домашняя скотина: коровы, лошади, овцы, козы, гуси, утки, куры. Детвора пускалась в поисках чего-нибудь «вкусненького»: щавеля, чеснока, липового листа. Высушенный липовый лист, воробьятник, толчёные и высушенные зерна конопли добавляли в хлеб.

Изобилия не было и на свадебном столе. Ставился длинный стол с мисками кислого молока, в расчете на 6 человек каждая. Кислого молока (простокваши) на свадьбу заготавливали заранее ведер пять.

По воспоминаниям многих старожилов: веселье на свадьбах, гулянках до войны и после неё, вплоть до нач. 70-х г.г., было не от спиртного, а от того, что молодёжь ходила по селу с гармонью и балалайкой. Танцевали, пели песни и частушки.

Петь в частушках при Сталине всё, что на ум взбредёт, было небезопасно. В 1939-1940г.г. строился большак Дмитровск – Упорой. Строительство дороги не оплачивалось. В качестве трудовой повинности 10 жителей каждой прилегающей к большаку деревни со своими лошадями и быками, повозками, харчем жили в палатках и возили землю для насыпи.
Как бы тяжело не было, где молодёжь, там песня, частушка, танцы.
Вот одна дивчина и спела частушку: «Матушка, родимая, -
работа лошадиная!

Только нет хомута,

да ремённого кнута!»

Время было суровое с расхожей поговоркой: «Не болтай лишнего!»
Девчонку «упекли» в лагерь.

Хотя ещё до войны сложили частушку о «вожде народов», вслух её не пели: «Спасибо Сталину-грузину, что всех обул он нас в резину!»

Барабанова Мария 1920 г.р. или по-уличному «Барабаниха» училась в 10-м классе Угревищской средней школы Комаричского района, когда от «нечего делать» на уроке истории в учебнике подрисовала «для красоты» Сталину такую же «козлиную» бороду, какая была у Председателя Президиума Верховного Совета Калинина Михаила Ивановича. Соседка по парте подняла руку и доложила о порче школьного учебника учителю. Тот побоялся дело «замять» и, для собственной безопасности, доложил по инстанции директору школы, который тоже по той же причине «просигнализировал» наверх – «куда следует». Дело «завертелось» и приняло политический оборот: юную девушку осудили на 10 лет по статье 58 УК РСФСР п. 11 – за «контрреволюционную агитацию и пропаганду». После отсидки Мария вернулась в родное село. Умерла где-то в 90-х годах…

О коллективизации

В 1931 г. малокричинца Григория Яковлевича Василькова «подвели» под «твердое задание» активисты комбеда. «Твердое задание» выражалось в уплате налога зерном, мясом, яйцами «единоличниками» не желавшими вступать в колхоз. Вместе с Васильковым «твердое задание» получили еще пятеро «единоличников. Из с. М-Кричино был «раскулачен» один Минаков Н. И. имевший семью из 7 детей, две лошади, две коровы. Его с семьёй услали в Киргизию.

После статьи Сталина в газете «Правда» «О перегибах в колхозном строительстве», Минакову написали письмо с вызовом. Но он не вернулся. Жена Никиты Ивановича умерла дорогой, и в Киргизии он женился вновь.

В 1929 г. раскулачен был мельник и крепкий хозяин Игнатушин Прохор Александрович, хотя, незадолго до этого, был поощрен властями. В 1927 г. на сельскохозяйственной выставке в Орле Игнатушина премировали породистой лошадью и исаковским плугом. В такой плуг с двумя лемехами и двумя колесами запрягались сразу две лошади. Вместе с семьёй Игнатушин был выслан из Домахи.

Раскулачили и владельца большекричинской мельницы Кошелева Емельяна. После раскулачивания Кошелева мельницу и толчею разволокли. А в 1932 г колхоз для своих нужд построил на Растороге домаховскую мельницу.

В колхоз в с. Мало-Кричино записались все 63 хозяйства, кроме раскулаченного Минакова Н.И. и еще трех «единоличников».

Единоличникам запретили пасти коров на деревенских лугах, так как луга стали колхозными. Поэтому коров, тому, кто не вступил в колхоз, пришлось продать. «Ставился вопрос» и о выпасе гусей единоличников.

Самый упертый из «единоличников» был Сафонов Александр Васильевич (по-уличному «Лысик»). Он ходил работать в посёлок Лопандино, находящейся в километрах десяти от М-Кричино, в Комарическом районе Орловской области.
«Лысик» упорно не участвовал в голосовании, хотя и не был «поражен в правах».

Когда пришел к нему милиционер с членами выборной комиссии, он заявил: «Лысик сказал – Лысик слово держит!» и вновь отказался подтвердить лояльность Советской власти. Был арестован, посажен в Дмитровскую тюрьму (о ней упоминание в «Архипелаге ГУЛАГ» А.И. Солженицына), где и умер…

«В голодный 1933 год человек сто уехали по хлеб в украинскую Каховку. Вернулись человек тридцать. В голод ели лебеду, щавель, липовый лист, воробьятник (мякину). Картошка уродилась мелкая – спасали коровы…»

В личном подворье хоботье (полова), мякина (обмолотая конопля), солома хранились в овинах (пунях). Здесь же в пунях производился обмолот ручными деревянными цепами снопов, привезенных с поля. На покос (заготовка сена) ходили мужики – с косами, бабы с граблями на плечах и всегда в праздничной одежде.

По словам домаховки Голяковой Наталья Яковлевна в 1928 г.р.: «Когда ехали на покос для колхоза до войны, то бригада косцов нанимала на день гармониста, чтобы веселее работалось.

Гармонисту ставили трудодень. И на покос и с покоса ехали с песнями. «Первый трактор был на железных колёсах с «зубьями» на них. На тракторе красный флажок. Жители вышли на улицу посмотреть на диковину, а детвора бежала вслед за трактором».

При выходе на покос и на жниво пели на ходу старинные песни. После вывоза с полей снопов в пуни, на поле запускали гусей для подбора осыпавшихся при жатве зерен. Только затем разрешали собирать «колоски» ребятне.

Обмолачивали снопы вручную деревянными цепами как дома в овинах (гумно), так и на колхозном токе. При обмолоте зерна была и конная молотилка. Лошадей на ней использовали сытых, специально обученных ходить по кругу. При работе с тракторной молотилкой подавальщики снопов серпом срезали перевясло, стягивающее сноп.

Сноп рассыпался, расстилался и его совали порциями в барабан. Так как трактор для обмолота и до войны и после войны давало МТС всего лишь на неделю, то, чтобы техника не простаивала, работали круглосуточно. В ночную смену на обмолоте работала холостая молодежь.

Когда сильно уставали и чувствовали, как смаривает и валит с ног сон, то понарошку бросали в барабан сноп целиком, не перерезая перевясла. Барабан заклинивало, тракторист останавливал работу и, матерясь, принимался час-полтора вычищать его. А девчата, пользуясь этим, спали тут же, на снопах.

Вторыми, по жизненной важности для сельского жителя в 1920-30 гг. после зерновых культур, были картофель и конопля. В «хороший сезон», с 25 соток собирали с них урожай на 200 «плетух» (200 пудов) - плетеных из лозы корзин.

У конопли различают мужскую и женскую особь. Мужская особь зацветает синим цветом в конце июня. Из этого отцвета, после длительной и нелегкой обработки, ткали очень прочный материал – посконь (замашка). Отцвет, или посконь, стебель светло-зеленого цвета, женщины выдергивали и выносили на край поля. Тресту конопли собирали и замачивали в «копанях», ямы близ водоемов. При замочки воровали для себя 8-10 снопов каждая из женщин. Ведь на 25 сотках личного подворья не вырастишь одновременно и картофель, и коноплю, и зерно.

Дома коноплю высушивали мяли на мялках – специальных деревянных козлах. Когда бабы мяли коноплю в колхозе, тоже воровали, обмотав ее вокруг своей талии под просторной одеждой. Дома в чугунах натромбовывали мятую коноплю, и заливали горячим щелоком (процеженная вода с золой). Ставили в печь и упаривали. Затем вытаскивали, высушивали и в деревянной ступе, толкачами, нежно толкли, доводя до «шелкового» состояния.

Гребенкой вычесывали, щеткой расчесывали. Только после этого можно было прясть на прялке в нити. Затем ткали на станке, устанавливаемом во всю стену. Такие ткацкие станки были почти у каждого. Все это происходило в течение поздней осени и зимой.

А весной, в мае, вытканные холсты вымачивали в воде. Из холстов шили одежду для себя. Т.е. жили натуральным хозяйством, но только не с 7-9 десятин с каждого подворья, а с 25 соток приусадебья, вынужденно приворовывая из колхоза для сведения «концов с концами» и рискуя при этом попасть под тот же сталинский закон от 1932 года «О пяти колосках».

По воспоминаниям Чеботарева А.Г. 1927 г.р. из в деревни Воронино, что 2 км северо-западнее с. Домаха:

«За хищение колхозной собственности до войны строго карали. Холостой парень Антоников Степан шёл с работы мимо поля и сорвал горсть колосков. Был пойман объездчиком и получил 3 года тюрьмы. После отбытия наказания перед самой войной был призван в армию. С войны не вернулся. Косили на болоте и сено. Через канавку носили скошенную траву домой, где её просушивали и укладывали в стожки. Ночью, захватив с собой матрасы для набивки, шли на добычу соломы с колхозного поля, которое охранял объездчик».

Покупали редко. В основном керосин, спички, соль, ситец, платки. «Чтобы «выручить» копейку на те же керосин, спички, соль, на продажу шли куриные яйца и даже, изредка, куры.

Если в магазин привозили ситец, то очередь за ним стояла с утра до вечера. Ситец продавали только членам потребительского кооператива. Им мог стать каждый за небольшой копеечный взнос, отмечаемый маркой в билете. «Полным» пайщикам продавали по 2 метра ситца!» Деньги за работу колхозники не получали до 1965 года, когда их уравняли в правах с работниками совхозов.

На заработанный трудодень начисляли зерна только после выполнения плана его госпоставок государству. Голод 1933 и 1947 гг. объясняется не только неурожаем и засухой, но и таким принципом «оплаты» труда или как говорили сами колхозники «работы за палочки-трудодни», которыми отмечались выходы колхозников на работу. Человек без паспорта и денег – это колхозник в Советском Союзе в 30-е, 40-е, 50-е годы.

Два раза в год, в январе и первых числах июля, проходила перепись скота. Если свинье было больше 6 месяцев, то хозяин облагался налогом в 300 рублей, за кабана «перестарка» начисляли 200 рублей. Поэтому к началу июля старались спрятать порося от переписи или зарезать. «Путевый» поросенок к зарезу набирал не более 60 кг. Иные за полгода и того меньше: 40-50кг.

Опаливать зарезанных свиней строго воспрещалось. Нередко шли на всякого рода ухищрения, чтобы обмануть «родное» государство. Свинью заманивали на край соток подальше от хаты (250-300м), вечером, в сумерках, нахлобучивали ей на голову мешок из-под муки (чтоб громко и долго не визжала) и резали. Тайком, ближе к полуночи, перетаскивали в хату, соломой кое-как опаливали, разделывали.

По воспоминаниям Алешиной Л.Я. из д. Кавелино в 6 км юго-западнее с. Домахи: их хата находилась на краю деревни Кавелино под названием «Косорыловка». Здесь, в отличие от других косяков «Ушивки» и «Деревни», жили справные, додельные, то есть охочие до дела люди. Отец Лидии зарезал поросёнка, опалил шкуру, не ободрав её. Понадеялся, что фининспектор не узнает, авось пронесёт. Кто-то видимо донёс, и заявилась милиция в хату Алешиных. Дети и женщины принялись плакать от страха. Отца оштрафовали. Было это ещё до образования колхоза.

В 1937 г. на каждое подворье был утвержден налог: 100 яиц, 45 кг мяса, половина шкуры зарезанной свиньи, 700 литров молока. Кур больше 10-15 не имели. Но даже если и не имеешь вовсе кур, налог в 100 яиц государству обязан заплатить. Зимой, когда куры не несутся или корова в «запуске» - перед отелом не доиться, росла пеня за неуплату налога яйцами, молоком, мясом.

По поводу этих налогов сложили частушку: «Ждала курочка весны, ждала – веселилась, «наложили» 100 яиц – она удавилась!». Ежемесячно сборщик налога по молоку собирал его по селу и в деревянной бочке возил в Домаху на сепараторный пункт. Сдать нужно было 700 л молока с коровы за год при 4% жирности. При плохой кормёжке и ограниченном выпасе фактическая жирность молока у коров с личного подворья была от 3% до 3,5%. Так что приходилось для уплаты налога сдавать до 1500 л молока. Сено для своих коров заготавливали украдкой по оврагам. На «проценты» (т.е. 1/4 себе из скошенного) сено колхозникам стали давать с середины 50-х г.г.

Садов было мало, так как с корня плодового дерева, как и с пчелиного улья, брали налог в 100 рублей. За неуплату налога вызывали в суд. Если не платил и после этого, то приезжал милиционер из райцентра и забирал хозяина семьи с собой. Эти налоги брались с селян до смерти Сталина в 1953 году.

По словам Лидия Яковлевна Алешина 1923 г.р., жительница д. Кавелино: В хатах водились клопы, тараканы, блохи. «Летом зайдёшь в хату – ноги от блох становятся черные, как от коросты». Против блох боролись полынью, бросая её на земляной пол. Голову мыли щелочью, в перерывах работы «искались» - искали друг у друга вшей и давили их на ногте.

Васильков Н.Г. 1930 г.р. Блохи «допекали» летом. Они подпрыгивали при обнаружении и, нужна была ловкость и быстрота, чтобы их словить. Для отпугивания блох подстилали на постель полынь. Зимой обитателей хат донимали клопы. В некоторых семьях был полный набор паразитов. «Вши же были у всех».

К вшам относились «по-философски». «Старые люди говорили, что у кого нет вшей, тот долго не проживет. Вошь «дурную» кровь отсасывает, как пиявка. Если по рубашке ползёт вошь – это позор! А по голове ползёт – в порядке вещей. Ведь вошь заводится от думок! У неумных людей вшей не бывает».

«Вшами лечили от желтухи. У деда Лаврена (Лаврина) Голякова было 11 детей. Как он говорил: «Одни ребята – одни дураки!». В 1933 году в голод все они разъехались из М-Кричино кто куда. А до этого, кто заболевал желтухой, шли к Лаврену за вшами. «Тебе какую: серую или черную?» - спрашивал он. В зависимости от ответа «клиента», подзывал того или иного сына и снабжал просителя «лекарством». Отвар на вшах давали пить больным желтухой».

Со вшами боролись щелоком и керосином. Мыло «хозяйственное» было редкостью даже для членов потребительского кооператива. Мылом, если оно было, стирали что-нибудь «нежное». Например, платки. Мылись в липовых или осиновых ночвах (корытах). Их долбили из толстого дерева. По очереди мыли щёлоком головы в ночвах. Потом смачивали волосы керосином или втирали его кончиками пальцев в голову. Для облегчения борьбы со вшами некоторые стриглись налысо.

Дома замачивали и выпаривали в жуклах (деревянных бочках для стирки) одежду от вшей. Полоскать одежду и выбивать её пральником носили в плетушках на ручей или речку.

Как только прошла первая гроза, ребятня начинала купаться в ручье Язва. Купались по сентябрь, пока не закашляют. Купались голышом. Девчата и женщины - отдельно на отдалённых от села песчаных отмелях р. Расторог. О нижнем белье понятия не имели до начала 50-х гг., если не считать посконных мужских подштанников.

По словам жителя д. Воронино Чеботарёва: «Мылись только летом. Зимою некоторые из деревенских жителей спали в печке. С топливом туговато было, хотя и лес через р. Неруссу рядом». Раз в месяц, по графику, на подводах ездили по дрова: собирали сучья, сухостой. Из-за нехватки дров топились бурьяном, ворованной соломой. В хате было «нежарко» - ординарные оконные рамы намерзали толстым слоем льда.

Ф. Ф. Бахматов 1929 г.р  : «До войны топились, чем придётся. Срубали кустики по ручью, собирали в пучки, сушили и топились. Для отопления шла солома и бурьян. Жарко от таких «дров» не бывало. Поэтому на ночь по двое детей залазили в печь. Строго с лесом было. Лыко для лаптей не давали надрать. Выход находили в том, что из пеньковых верёвочек плели чуни».

Лапти плели на специальных деревянных колодках из липовой, реже из дубовой коры. На три дня дольше лаптей носились чуни. Срок носки лаптей и чуней, в лучшем случае, 7-10 дней.
Кто не умел плести лапти, покупал их на базаре в Комаричи. Пара лаптей стоила 5 рублей. Как говорила домаховка Голякова М.Ф. 1928 г.р.  : «Даже валенок не было до войны и после войны». У кого после войны стал появляться «капитал», покупали резиновые галоши.

Насколько сурово советское государство обходилось с «расхитителями социалистической собственности» видно из рассказа того же Бахматова о поездке за сухостоем в лес в только что освобожденном от оккупантов и сожженном ими дотла селе: «Через Неруссу перешли, кто с коровами, кто с салазками к опушке леса. Здесь их встретил охранник с карабином, родом из Брасовского района, из бывших полицаев. Был он «выпивши» и скомандовал: «Стой! Ворочай назад!» А Храмченкова Аксинья, лет сорока, выступила вперед и только успела сказать: «Постой, миленький!», охранник выстрелил и убил её. Дали ему за такую «ретивость» три года тюрьмы.

На зиму, при достаточных запасах овечьей шерсти, заказывали валять валенки в село Радогощь Комаричского района (12км на северо-запад от М-Кричино). Полушубки из овчины для мужчин, шушуны (зипуны) - верхнюю женскую одежду без ворота, с узорами на обшлагах, шили бродячие портные из Калужской области.

Подытоживая вышеописанный быт крестьян 1920-х и колхозников 1930-х гг., следует сказать, что быт и условия их жизни значительно ухудшились, а степень эксплуатации в колхозах, в связи оплаты их труда по трудодням по остаточному принципу, неимоверно возросла, что характеризуется таким выражением как «работа за палочки».

Слова Н.С. Хрущева, впечатленного от увиденного в послевоенной деревне: «Я знаю положение нашей страны после войны.., нашу бедность, нищету, голод… Были кошмарные условия жизни, трудно сейчас даже представить, в каких условиях оказался наш народ», в немалой степени можно отнести и к довоенной жизни советского села.