Камень

Лёнька Постромков всё ж таки доигрался во всякие йоги и прочие медитации. Говорила ему бабка Аксинья, и говорила не раз: «Плюнь ты Лёнька на это басурманское дело. А то накличешь на себя бесов, а они же тебе на головёнку и насерут!»

Но Лёнька бабку не слушал: ухмылочками кривился, да глаз косил в кучевую облачность… Пренебрегал значит. Всякий раз, про себя отмечая Аксиньину серость и непросвещённость. Однако и в споры со старухой соседкой не вступал, будучи вышколенным в вежливой терпимости к предыдущим поколениям.

А так как поколения эти на Лёньку особо не наседали, мордой с размаху в оплошности не тыкали, а лишь иногда досаждали своими просроченными советами, то он в ус и не дул. Мол, собака лает, а в пупке просветление.

Вот с этого самого пупка всё и началось. Сидел себе Лёнька на сеновале – лотос изображал, да с пупа своего, по беспечной наивности, снимал мысленно эфирные защиты, что шелуху с лука. Доснимал до последней, и вроде бы лёгкость неземную почувствовал. И хотел было уже возрадоваться, да только не успел.

Шарахнуло его через этот пупок, да в башку и отскочило. Одним словом – авария приключилась. От аварии той в Лёньке что-то перемкнуло, и стал он заикаться, да глазом косить, только уж теперь в землю и постоянно.

Доктора в областной больничке в косой глаз фонариком посветили, грудь на хрипы прослушали и, выписав таблетки: два десятка под язык, три десятка за щеку, отправили Лёньку восвояси с диагнозом – «Заставь дурака Богу молиться – он себе черепушку и повредит».

Лёнька же, как только домой вернулся – давай те таблетки жрать. Он уж их и под язык, и на язык, и целиком, и вприкуску… И не сказать, чтоб совсем не помогло, вроде, как бы слух улучшился, а всё остальное так и осталось.

Вот тут-то бабка Аксинья и стала к нему по вечерам захаживать. То отварчиком каким-то попоит, то песенку мудрёную споёт, а то и примется шептать непонятное. Ходила неделю, две, а через три и выходила. Лёнька и глядеть стал как прежде - параллельным взором, и «мама мыла раму» без запинки выдавать.

Увидев же, что хворь с Лёньки слезла, бабка Аксинья напоследок что-то пошептала над неразумным отроком, а при прощании сказала,

- Ты, Лёнька вот что… Ты, если опять захочешь это… Ну, как это…
- Медитировать, - пробубнил Лёнька.
- Во… Ты иди на клюквино болото… Знаешь, где клюквино болото-то?
- Ну, конечно, знаю…
- Ну, во… А там сразу перед болотом рощица. Вот ты по той рощице вправо и иди до бурелома. Аккурат после бурелома опушка будет, а на ней камень. Большой камень – его не перепутать. Камень тот Велесов – оберег большой от всякой чумы-заразы. А Велес – он же Отче наш и заступниче издревле… Всего нашего роду-племени. Так ты к камню тому спиной прижмись, поговори с ним о том, о сём, послушай его… А уж потом мандатируй сколько твоей душе угодно…