несколько коротких рассказов

Несколько коротких рассказов

ЧП

(частный предприниматель)
Олег Михайлович решил подать в суд на народ. Не то, чтобы решил, а просто был вынужден подать в суд, пусть он разбирается.
Все началось с того, что накануне он, собрав все свои документы, что есть, вплоть до удостоверения сотрудника музея, где он работал, направился в налоговую инспекцию, чтобы зарегистрировать себя как предпринимателя и начать новую жизнь, как и миллионы других, казалось бы, счастливых людей. Несмотря, на то, что Олег Михайлович очень любил свою работу и гордился ей, проклятая нужда диктовала совсем другое, и он понял, что на голом энтузиазме долго не продержаться.
В узких коридорах двухэтажного дома налоговой инспекции накопилось столько людей, что казалось, будто их насильно запихивали сюда с целью запрессовать в полиэтиленовые пакеты и прилепить наклейки как на экспортную продукцию. Было тихо, но пахло отвратительно, и Олег Михайлович, впервые вдохнув полной грудью человеческий запах, не обрадовался этому, захотел вернуться назад, придти потом, но краешком уха ухватил жалобные разговоры двух женщин о том, как хорошо, что сегодня так мало народу, и остановился. Мало-помалу он осмотрел ожидающую толпу и внедрился в гущу людей. Он был небольшого роста и потому быстро нашел себе местечко около какой-то двери и, уткнувшись в стену, прижал свои документы к груди, точно кто-то собрался их у него отнять. Запах был невыносимым и впервые в жизни Олег Михайлович возненавидел себя за то, что у него такой малый рост, поскольку другие ожидающие люди высоко задрав головы, дыша расширенными ноздрями, все-таки ловили глотки свежего воздуха, временами влетавшего в коридор со стороны кабинетов. Он тоже задрал голову, высоко поднял нос, но все впустую. Так что пришлось ожидать, как есть. Народ стоял смирно, поскольку места было крайне мало, и этим он напоминал стоп кадр, лишь временами, когда открывались двери и какой-то возбужденный человек, выскочив оттуда с бешеными глазами, искал в плакатах на стенах какой-то новый закон, толпа шевелилась, качалась, словно густой прокисший кефир. И еще тогда, когда по коридору проходил важный инспектор, медлительный и пузатый, народ покорно прижимался к стенам, друг к другу, дабы освободить дорогу начальнику, и при этом еще и улыбнуться, выказывая преданность к власти.
Прошло много времени, когда Олег Михайлович почувствовал, что запах не так уж и отвратителен, и оперся о стену так, как будто он и стоял тут все свою жизнь и привык. Так что все не так уж и плохо, как кажется, думал он, пытаясь успокоить самого себя. Как раз в это время из ближайшей двери в коридор вышла ростом маленькая, но довольно полная женщина и низким голосом объявила, что время приближается к концу работы, так что не стоит дальше ждать, что надо придти через три дня, поскольку приемные дни два раза в неделю, и захлопнула дверь. Толпа зашевелилась.
- Что она сказала?
- Когда приходить?..
- А завтра что?
- А когда?
- Надо приходить через три дня. - Олег Михайлович пытался успокоить людей, которые не расслышали, что сказала начальница.
- Как это не приемный день, - возмутилась женщина средних лет, одной рукой бережно держа бумаги, а второй держась за стену, боясь упасть.
- Я уже третью неделю хожу, - поддержал кто-то из невидимых глубин толпы.
Толпа забурлила.
- Вы чее, совсем, что ли?
- У нас время резиновое, что ли?
- Завтра же конец месяца. И начнутся проверки, штрафы.
- Кто это сказал, что через три дня? - мужской баритональный голос был так властен, что все остальные притихли, подчиняясь голосу. - Как это через три дня?
Затихшие люди чуть отодвинулись и уставились на этого мужчину с надеждой, что он что-то сделает.
Олег Михайлович с удивлением рассматривал властного великана. Слаженный его рост был под стать его голосу, а мозолистые руки выглядели как лопаты для бетономешалок. Голова Олега Михайловича едва достигала его груди, и глядя на гиганта снизу, он совсем стушевался.
- Расписание такое, - выдавил он еле слышно, пытаясь успокоить его.
- Да вы что, с ума посходили что ли? - громадный человек двинулся к нему как гора.
- Причем здесь я? - удивился Олег Михайлович.
- Как это причем, - присоединился еще один мужчина, ростом чуть меньше шумного богатыря. - Как это причем!?
Оказавшись между этих двух амбалов, Олег Михайлович вдруг вспомнил чучело музейного мамонта, возле которого любили фотографироваться дети, испугался, к тому же каждый кричал свое, и за общим гвалтом ничего не было слышно. А человек гора только сейчас понял, что Олег Михайлович никак не начальник, и не налоговый инспектор, а простой посетитель, как и он, и хотел отвернуться, но в это время, одна женщина, опрокинув голову назад, чтобы не заметили ее лица, толкнула Олег Михайловича. Результат превзошел ожидания.
- Вы что, женщина, - были последние слова Олега Михайловича, когда сразу несколько человек присоединились к разгневанной даме.
Разгорелась бешеная дискуссия, и непонятно было, кто чего говорит и кто чего хочет.
Толкнула вторая, третий и началось свалка.
Озлобленные люди, дабы хоть немного успокоить себя и погасить бешенство, каждый то толкал, то бил его, и таким образом началось избиение. Поскольку Олег Михайлович и ростом был мал, и весом невелик, то после первых же ударов упал навзничь. Ну, что тут скажешь, всем понятно как приятно бить упавшего человека. Люди с наслаждением били упавшего, а, ударив, сразу же отворачивались, делая вид, что мол, не причастны к драке в этих узких коридорах. Вдруг раздались крики:
- Начальника бьют!
Когда подоспела охрана и сами налоговые инспектора вышли в коридор, все посетители, еще тяжело дыша, стали успокаивать друг друга, что, мол, не следует, что, мол, стыдно поднимать руку на начальника, что, мол, только негодяй мог решиться на такое, ну и все в таком духе.
Люди расступились, а Олег Михайлович, скорчившись, лежал на полу и не подавал признаков жизни.
- Это не наш, - возвестила толстая особа, слегка приподняв голову Олега Михайловича.
Пока охрана помогала ему встать и немного очистить его лицо от крови, Олег Михайлович думал только о том, что непременно надо подать в суд, что так не бывает.
Так что ждем, но я не берусь судить, что было дальше, подал Олег Михайлович в суд или нет. А то, что он решил это сделать, было видно по его торопливой, решительной, но теперь уже хромой походке, все быстрее отдаляющей его от налоговой инспекции.

Аст.02


Русская баня


Обычно человек сам ищет приключение на свою, мягко говоря, ягодицу, а с Ивановым Иваном Ивановичем все вышло наоборот: ягодица нашла для него приключение.
Как все нормальные люди, Иванов то же любил русскую баню, и в неделю один раз бросив все свои другие дела, посетил эту благодать, наслаждался, как римский парламентарий, после очередного закона. Хорошо попарившись, вышел в фойе пить стаканчику чая, и заодно поговорить о чем-то важном, о том, что говорят журналисты центральные, что пишут в газетах, хотя вот уже двести, а может и еще больше лет журналы и газеты пестрят об одном.. В бане человек становиться настолько одухотворенным, что слабо различает все это, но понимает, что это и интересно и очень важно, хотя потому, что от него ничего не зависит. Когда Иванов, выслушав всю эту приятную чепуху, встал пойти вновь попариться, отгонять соли, газета на которой ненароком сидел он, прилепилась ему на ягодицу. Он быстренько помял ее и бросил в мусорный бак, что бы никто не видел, ведь газета была казенная, и рассчитывалась она, для коллективного чтения в общественных местах. Там, на первой странице газеты, как полагается писали к празднику наступление счастливых дней, и там же, как обычно было фотография самого вождя. Поскольку у Ивана на затылке не были глаза, как и прочих людей, он не заметил, как образ вождя во всей красе впечатлялся ему на ягодицу, упитанный такой, жырненькими, сочными щеками, будто художник рисовал. Когда Ваня проходил по раздевалке, то он чувствовал, как там утихли голоса за ним, а когда дошел до своего тазика, то заметил, что некоторые товарищи, как-то отстраняются, как-то шепчут глядя на него, точнее не на него самого, а на его ягодицу. Он делал вид, что ничего не замечает, помылся, не торопясь оделся и пошел к себе домой.
Вечером раздался звонок, выходящий в переднюю жена, увидев пятерых таких скромных товарищей, чуть была, в обморок не упала.
-Иванов Иван Иванович, тут такое.
Жена Иванова только успела мертвенно кивнуть, мол, да, такое тут, как трое из пришедших, не сказав больше ничего, зашли внутрь, как на свою квартиру, а двое остались на площадке настреме
-Вы будете Ивановым Иваном Ивановичем?
Поглядев суровый вид пришедших, Иванов молча покачал головой, мол, да, кем изволите, тем и буду.
-Сюда, - тот указал первую же комнату.- Штаны! - как только зашли, приказал один из них, и показал ему корочку, красную, государственным иммунитетом.
Иванов хоть весь измялся, но все таки снял свои штаны, и по указу главного повернулся, то есть выставил свою ягодицу на показ. Те осмотрели внимательнее, что-то писали, отметили, и так же быстро и внезапно покинули квартиру. Жена, подумав, что они убили мужа за ними, как только они вышли, зашла в комнату. Увидев мужа с пушенными штанами, глазам своим не поверила, как-то загадочно прищурилась, мол, объясни, в чем дело, и что они искали там? Поскольку Иванов сам тоже не знал, что именно они искали, и зачем им понадобилась его, мягко говоря, мягкое место, в ответ, стыдливо измялся и пошли в кухню, с ним и тоска пошла в кухню.
Убийственную тишину отгонял очередной стук в дверь. Муж и жена вопросительно глядели друг на друга, кто же может в такой поздний час, и Иванов, как-то озадаченно пошел к двери. Там были еще трое, похожие прежних, такие же скромные, железные, будто их лепили а не родили. Иванов хоть и понял намерение этих незваных гостей, решил все таки спросить, мол, в чем дело. Те украдкой глядели в коридор, в лестничную площадку, и указали в самую ближайшую комнату. Пока жена успела выйти из кухни, посмотреть, что там, кто же в такой поздний час, на это время, гости быстренько осмотрев предмет преступлении, удалились. Жена увидела только их толстый, хорошо бритый затылок и мужа, который еще не успел поправлять брюки.
Жена впрямь заинтересовалась, что же там такое, может муж менял ориентации, но зачем же тогда столько?.. Да, нет, такое быть не может. А тогда что? Может там какая-та, зараза, болезнь особая, редкая, но эти на врачей-то не были похожими. Одного она знала точно, что ягодица ее мужа- это не простоя ягодица, она имеет что-то общего с государственной тайной. Вопросов были так много, что не вместились в голове, лезли то на глаза, то на рот, и она не утерпела, ночью встала, взяла фонарь и начала аккуратно поднять одеяло.
-Включи свет. Право мне самому интересно, - сказал муж
Ягодица Иванова ничем не отличалась ягодицы от других людей, и она сколько бы не искала, никак не могла ответить на свои назойливые вопросы. Всю ночь искали, предполагали. А уснули, когда уже рассвело. И как только сладкий сон легло на глаза, звонок двери разбудил их. Пришедший был участковый со своим помощником.
Участковый был, как сказать, своим, и Иванов, спросил, мол, что же вы там ищите?
Участковый делал серьезное лицо, но толком ничего не мог ответить, и потому отвечал столько, сколько понимал:
-Мне велено, осмотреть, фотографировать, протоколировать, и все, ей Богу не знаю, зачем, и, что мы там ищем. Сказать, что твоя, извини Ваня жопа что-то из себя представляет, или же такая привлекательная, так нет, обычная. Я им сам сказал, сказал, что в моем участке есть такие, что глаз не оторвешь. Строго указали. - Он указательным пальцем, как Иоанн креститель показал вверх, - там, верхах заинтересованы только с твоим.
На работе директор вызвал к себе Иванова и в при участии парткома протоколировал что видел. Вечеров в домкоме создалась комиссия, позвали Иванова, раздели, поглядели, и протоколировали.
Таким образом, накопились целые набитые папки в нескольких томах, и там же были фотки разные, черно-белые, цветные, цифровые, одним словом не оставалась ни тени сомнение в том, что ягодица Иванова чиста. Но, возникал другой вопрос, а что там было до того, как она была чиста? А может, что до сих пор есть, или скрывают чего?.. Версии были столько, что все сыщики мира разом позавидовали бы исследователям ягодицы Иванова. Самое страшное то, что некоторые, мягко говоря серьезные люди и впрямь поверили версиям, и таким образом началось охота на ягодицу Иванова. Куда бы не шел бедняга, повсюду взгляды сопровождали его, точнее не его самого. Бедняжка совсем изморился, однажды даже хотел писать заявление правоохранителям, но, никак не мог формировать свои мысли, уж больно не порядочно получилось, как же так, прошу защищать мою, ягодицу, или попу. Жена не утерпела, не выдержала на натиски вопросов относительно мужу, вышла за какого-то тайного агента какой то страны, и уехала, толи запад, толи восток. Одиночество стало невыносимо, и Иванов понимал, что пока у него такая ягодица ни одна женщина не согласиться быть его женой, разве, что из чистого любопытство только на одну ночь. Буквально несколько лет Иванов не дожил до победы светлого капитализма и умер, точнее погиб. И как только, так называемая демократия вступила на свой пост, пошел обратный отчет. Бывший первой секретарь области, нынче уже губернатор, неоднократно исследовавший ягодицу Иванова, со слезами на глазах, но чрезмерно гордо рассказал о подробностях и по конец сказал, благодаря одной ягодицу мы теперь такие свободные, такие богатые, мол, своей ягодицей он озарил нам путь.
Поскольку демократия была молодая и соответственно именитых дат тоже не радовали, местная дума объявила выходной день, день смерти Иванова. День скорби, когда Иванов, то есть ягодица Иванова так скоропостижно покинула их
После стольких похвальных речей, решили воздвигнуть памятник Иванову. Точнее не самому Иванову а, мягко говоря, тому, кто им дал такую хорошую жизнь...


Кресло-качалка

Начальник торгового отдела, господин Митюхин всю свою жизнь мечтал иметь кресло-качалку. В детстве и в молодости у него не было средств осуществить свою мечту.
Прошли годы, храня в душе мечту, он начал добиваться успехов и поднялся на пост начальника торгового отдела. Если кто не знает, что это такое, начальник торгового отдела, я расскажу поподробнее. Бог мне судья, на всем земном шаре нет более счастливой работы, чем быть начальником торгового отдела в России. Все другие посты: академические, генеральские, даже президентские ни гроша не стоят по сравнению с начальником торгового отдела. Это настоящий фараон нашего времени, но, в отличие от фараонов, начальник торгового отдела не несет никакой ответственности, не заботится о чьем-то здоровье, ему все равно - ночь или день, зима или лето. Бывает, проходит он по базару со своими подчиненными, а мелкие торговцы, как нынче их называют, предприниматели, кланяются аж до самой земли, показывая свою покорность и преданность. Ему все доступно - что захочет, все его, прикажет - и ему на блюдечке принесут с голубой каемочкой.
До того, как он стал начальником, долгие годы у него не получалось с работой. Старался он не щадя себя, знал все законы, как свои пять пальцев, но никто его не замечал. Бывало, когда сверху приезжала комиссия, тут же Митюхин все законы прочитывал наизусть, точно школьник у доски. Начальник, кивая, радостно шептал несколько слов на ухо своему заместителю и завершал проверку. Тогда Митюхин довольный собой, думал о том, что ему непременно дадут достойную награду, и начинал мечтать о том, что скоро он сможет себе позволить кресло-качалку. Шли дни, месяцы, годы, ничего не изменилось в его жизни. Он устал от ожиданий и привык к своей мало оплачиваемой работе, которая не давала ему ничего. Если, конечно, не считать скандалов с женой, которые она устраивала каждый день перед ужином и завтраком. В такие минуты, черпая большими ложками суп или кашу из большой тарелки, Митюхин думал только о своем кресле, дабы не слышать визгливый голос жены. Обедал он вне дома. Вот так он страдал и мучился долгие годы, пока не открыл для себя великую истину. Как и многие мировые открытия, открытие Митюхина тоже произошло случайно.
Как-то раз, ранним воскресным утром, он возвращался домой от гостей. Погостить удалось на все сто, поскольку он наелся так, как не ел уже несколько лет. Их товарищ по соседнему отделу поймал какого-то предпринимателя, промышлявшего общепитом на пляже и надувавшего клиентов. Это же большой грех не только перед законом, да и перед Богом. Этот предприниматель угощал их на своей даче, дабы очистить свою душу от большого греха и, заодно, от больших неприятностей. На столе было все: шашлык, люля-кебаб, фаршированный перец, черная икра, салаты, водка семи сортов, море пива, соки, ну, что сказать - одно наслаждение. Тогда Митюхин даже мечтать не мог, что буквально через некоторое время такое счастье будет у него каждый день. Он наелся так, что его с трудом подняли со стула и усадили на диван. С раздувшимся животом на худеньком теле он походил на карикатуру. Представьте себе Митюхина: худенький, над хрупкими плечами большая голова упирается в неразвитую грудь, при этом он принимает вид вопросительного знака, а ноги, словно две палки, торчащие из огромного живота.
Чтобы ему не было холодно, тогдашний начальник торгового отдела прикрыл его своим пиджаком. Так он спал до раннего утра. Утром его разбудил предприниматель, ссылаясь на то, что ему необходимо быть на рабочем месте.
Митюхин шел по дороге измученный, усталый и унылый. Кружилась голова, урчал желудок, словно выказывая недовольство, распухли глаза и, самое страшное, во рту было горько и сухо. А вдоль дороги стояли магазины, один богаче другого, а в кармане Митюхина ни гроша. Утомленный, он чуть было не закричал, не позвал людей на помощь.
Он машинально массажировал лоб и лениво копался по карманам. Вдруг в его руки попало удостоверение начальника торгового отдела, находящееся в его пиджаке. Он вынул его из кармана и долго смотрел на красную корочку. Была, не была, думал он, грех же страдать, имея в кармане такой документ.
На витрине стояло пиво несколько сортов, водка, даже чекушки – эти прекрасные холодные чекушки тут были, чуть ли не ста видов. Митюхин не отрывая глаз от витрины, протянул вперед корочку.
- Представьте документы для проверки, - деловым голосом сказал он.
Продавщица только ахнула.
- Директора сюда, - приказал Митюхин.
Испуганный директор магазина умолял, чтобы его больше не наказывали. Митюхин не знал, что отвечать. Он смутно помнил, что вчера, когда они были у предпринимателя, по телевизору объявили, что издан еще один закон.
- Вы читали новый закон? - спросил Митюхин.
Наступила гробовая тишина.
Митюхин не торопился возвращать корочку владельцу и в свободное время посетил еще несколько магазинов.
В один из таких рейдов он столкнулся с другими проверяющими, и между ними чуть было не разгорелся спор, пока он не вспомнил волшебного вопроса:
- Вы читали новый закон?
Его успех очень скоро дошел до ушей больших начальников, и Митюхину не пришлось возвращать пиджак тогдашнего начальника торгового отдела. Когда он принимал новый пост, теперь уже бывший начальник торгового отдела даже забыл о своем пиджаке и корочке, поскольку они ему больше не понадобятся.
Теперь, спустя несколько лет с того времени, господин Митюхин, обитавший на своей работе, часто брал себе больничный и паря на крыльях воспоминаний, летал по земному шару. Он добился всего того, о чем даже несколько лет назад мечтать боялся. Коттедж, несколько машин, семья, которая отдыхала на курорте уже девятый месяц и никак не хотела возвращаться, служанки, кабинет с несколькими телефонами. Осталась у него только одна мечта и самая главная – мечта его детства, мечта молодости. Иметь кресло-качалку.
Слегка почесав нос, он набрал номер телефона и приказал своим подчиненным, чтобы те немедленно устроили колоссальный объем проверок по всем магазинам мебели и нашли для него кресло-качалку.
Как назло, ни в одном магазине не было кресел-качалок. Тогда пришлось приказать директорам, что они обязаны немедленно найти и выставить на продажу кресла-качалки, ссылаясь на недовольство народа. Поняв его намерения, один их директоров обещал доставить такое кресло по указанному адресу.

* * *
- Царица небесная, - крестился Степаныч, увидев Митюхина, стоящего на балконе.
Степаныч, промышлявший изготовлением ювелирных кресел-качалок, впервые в жизни оказавшись в таком сказочном дворе, чувствовал себя таким невероятно маленьким и незначительным, что, не удержав кресло, уронил его. Вокруг были высокие заборы метров в пять, посреди огорода стоял двухэтажный дом с колоннами и балконом с видом на реку, правда река за высоким забором была не видна.
По жирным щекам Митюхина пробежала детская улыбка.
- Нет, - возмутился Степаныч, - возьмите деньги обратно, я не продам вам кресло.
- Что за бред ты несешь, мужик, - грозно поднял брови Митюхин.
- Господин начальник, - мямлил Степаныч, - мое кресло рассчитано на более худых людей, весом не более ста-ста пятидесяти килограммов. Оно не выдержит вас.
Митюхин, который так близко подошел к своей мечте, ничего не ответил, лишь указательным пальцем показал, куда ставить кресло.
Степаныч повиновался с видимым сомнением.
- Пошел вон, - тихо приказал Митюхин, когда уже кресло стояло на том месте, куда он и показал.
Степаныч не торопился с уходом.
- Пошел вон! - закричал Митюхин.
Степаныч быстрыми шагами спустился с веранды и исчез за железной калиткой забора, словно его проглотила улица.
Митюхин, нажав на курок пульта, плотно закрыл калитку, дабы никто не потревожил его, и, остался наедине с мечтой.
Вот она, мечта моя, радовался Митюхин, созерцая кресло-качалку сделанную вручную, из лозы: подлокотники красненькие, блестящие такие. Вначале он просто погладил их, потом, положив телефон и пульт поодаль от себя, крепко держась за подлокотники кресла, попытался сесть. Тут и началась вся проблема. Никак он не мог запихнуть себя в кресло. Слишком потолстел с тех пор, как стал начальником. Он попытался вобрать живот в себя, но это не помогло. Не влезает его тело в кресло. Пригорюнившись, Митюхин пофилософствовал о том, что вот всегда, казалось бы, до мечты рукой подать.
Нет. Он никак не мог себе позволить такую слабость. Собравшись с духом, он начал оттягивать подлокотники в разные стороны. Материал был крепким, и работа Степаныча была сделана на совесть. Он вновь попробовал вдавить себя в кресло. Сел на подлокотники и от раскачивания чуть было не упал. Тогда он одной рукой удерживая равновесие, другой рукой начал запихивать свои ягодицы в кресло. От тяжести Митюхина кресло блеяло ягненком. Долго оно сопротивлялось огромному весу Митюхина, но, в конце концов, сдалось. Он влез в кресло, сильно содрав себе кожу. Митюхин почувствовал боль где-то в почках и в бедрах, ему стало тяжело дышать, но все-таки в глубине души он радовался тому, что, наконец-таки, его мечта сбылась. Он долго не мог усидеть в кресле, поскольку боль стала невыносимой. А когда попытался встать, то понял, что попал в ловушку. Облокотившись на кресло, он никак не мог ногами достать пол, поскольку голова его была намного тяжелее, чем его ноги. Покрутив головой в разные стороны, поискал, чем можно освободить себя от своей мечты, но ничего подходящего не оказалось под рукою.
- Вот тебе поэзия, вот тебе мечта, вот тебе романтика,- заворчал он, пытаясь успокоить себя. - Зачем начальнику понадобилось мечтать, - чуть было не плакал Митюхин.
Несмотря на то, что со временем боль немного утихла, сидеть больше он уже не мог. Сколько ни пытался, никак не мог себя освободить. И только сейчас, созерцая жалким взглядом телефон, который он положил далеко от себя, он понял, что положение его не то что печальное, но даже трагическое. И он начал кричать и звать на помощь. А ведь калитку-то он закрыл, нажав на пульт, вспомнил он. Семья его приедет с курорта бог его знает когда.
Он только и мог, что безнадежно кричать. Через некоторое время потерял голос. Замучила его жажда, боль и тишина. В следующие дни он только безнадежно хрипел: «помогите, помогите». А через месяц соседи, не выдержав отвратительного запаха, доносящегося со стороны дома Митюхина, вызвали спасателей. Его нашли мертвым в том самом кресле-качалке. Распилили кресло на куски и вынули его смердящий труп.
Аст.03.


Портфель
Человек, тяжело опустив голову вниз, задумчиво и подавленно шел по пустующей улице. Был он средних лет, невысокий, но и не низкий, так себе, но относительно своего роста довольно худощавый и костлявый. Его шаги и походка были такими странно-замедленными и тяжелыми, что со стороны казалось, будто бы на его худых и слегка сутулых плечах лежат все беды и заботы мира, что, если, не дай Бог, он убыстрит шаги или сделает несколько резких неординарных движений, то уронит этот тяжелый незримый груз. Можно было подумать, что этого человека дома никто не ждет, или что у него и дома-то вовсе не было, потому ему все равно было куда идти и каким темпом. И вдруг он увидел портфель - красивый, кожаный, блестящий, аж в глазах зарябило. Он лежал прямо на тротуаре, на его пути. Человек остановился. Его глубоко посаженные глаза, изумленные увиденным, раскрылись от удивления и жгучей зависти к невидимому хозяину портфеля. Но, осмотревшись вокруг и не увидев никого поблизости, он вновь уставился на портфель. Портфель лежал поперек тротуара так, что, казалось, сам напрашивался, чтобы этот человек подобрал его. И он подобрал его. На всякий случай он еще раз испуганно и тревожно оглядел пустую улицу и, никого не увидев, сразу же направился в сторону кустов, когда-то посаженных вдоль дороги ради красоты, а теперь разросшихся как в джунглях, и затаился там. В кустах было тихо и спокойно, что пришлось ему по душе. Он торопливо и неумело потрепал молнию и расстегнул. Его исхудавшие длинные пальцы безнадежно шарили по маленьким кармашкам портфеля, выискивая хоть что-то. Портфель был пуст. Он, поворачивал портфель в разные стороны, созерцая его удивленно и оценивающее, и только сейчас понял, что портфель совсем новый. Поскольку он никогда не состоял в чине, не работал начальником, не держал в руках такого портфеля, ему сложно было оценить истинную стоимость найденного, но по виду, красоте и изяществу, он определил, что это очень дорогая находка и вновь испуганно осмотрелся вокруг. Ни единой души. Он торопливо расстегнул свой старый пиджак, затем такую же старую рубашку и прижал портфель к своему животу так, точно ставил себе грелку, а затем, застегнувшись плотнее, вышел из-за кустарника на тротуар. Тротуар был также безлюден, словно ожидал именно его. Тут он не останавливаясь, заторопился так, что даже не успел помечтать о планах по поводу найденного портфеля, лишь дойдя до своего дома и убедившись, что за ним нет никакой слежки, он остановился отдышаться. Не выдержав искушения, он расстегнул верхнюю пуговицу пиджака и рубашки, украдкой рассматривал свою находку. Портфель был красивый. Да, красивый и новый. В этот миг где-то в самой глубине его подсознания, какими то непонятными ему самому силами отсвечивалась некая мечта, что если бы он был большим начальником, то портфель пришелся бы как раз для такого случая. Ну, что тут поделаешь, он был обычным, ничем не приметным, бедным человеком и мечты, так внезапно разгоревшиеся в его душе, как бенгальские огни, вспыхнули и погасли. Он застегнул пуговицы и направился к себе домой, чтобы обрадовать жену и хотя бы покрасоваться перед ней. Пусть порадуется, думал он, бедняжка не видит ничего хорошего, только работа и дом. И спит как убитая. Но, дойдя до лестничной площадки, он выбросил эту мысль из головы, думая, зачем ей портфель, что же будет делать она с этой дорогой штуковиной. Откуда она может знать, сколько стоит такой портфель? Ее только интересует почем картошка или капуста на базаре. Итак, он решил, что не покажет портфель жене, а лучше будет, если он сам найдет настоящего покупателя, но такого, который знает что почем и продаст, а на вырученные деньги и пивка попьет и жену обрадует. Скажет ей, что подрабатывал. Она поверит. Главное деньги.
Он, походкой испуганного и неопытного вора подкрался к своей квартире, тихо отворил дверь и, чуть просунув голову, прислушался. Никого не было слышно. Зайдя в прихожую, аккуратно за собой запер дверь, тихо снял башмаки и на цыпочках направился в спальную, где как обычно в дневное время жена редко бывала, разве, что, когда спала. Ее излюбленным местом была кухня, место возле телефона, а если выпадал часок-другой свободного времени, то бежала на базар в надежде купить чего-нибудь подешевле. Так вот, зайдя в спальную, он осмотрел все вокруг беглым взглядом, будто впервые оказался здесь. Странные звуки послышались со стороны кухни и он, испуганно сев на кровать, съёжился так, будто ему стало холодно или живот прихватило. Прислушался. Шум затих, никто не заходил в спальную. Поставив посреди комнаты стул, встал на него и стал смотреть то на шкаф, то на шифоньер, но, не найдя подходящего места, спустился и, открыв шифоньер, где было сложено всякое старье, в самом низу упрятал портфель, а сверху завалил его только что вытащенными оттуда вещами. Дома было тихо, и он тревожно проходя из кухни в спальную, из спальни в гостевую, с каждым шагом оглядывался в сторону шифоньера, чтобы еще раз убедиться в том, что упрятанное незаметно глазу. Так и крутился до тех пор, пока жена не вернулась домой. Она как обычно была недовольна, кого-то ругала, кому-то грозила, потому и не обратила внимания на встревоженный вид мужа. Весь вечер его тревожило, что жена заметит его счастливое лицо и поймет, что что-то не так. Но на удивление она не только не заметила, даже ни разу не взглянула в его сторону. Если бы его и вовсе не было здесь, то наверно, она и не заметила бы его отсутствия, разве что суп в тарелке остался бы не съеденным. Он думал о том, что ведь он сам тоже особенно не присматривает к жене, за исключением сегодняшнего дня. Знает, что она есть, и этого достаточно. И даже когда выполняет супружеские обязанности, считает это необходимым порядком вещей. Надо, значит надо, и все.
Ночью, когда жена и дети в своей комнате были уже в глубоком сне, он никак не мог сомкнуть глаз, все думал о своем портфеле, как поступить с ним, и были моменты, когда он тихо, чтобы не разбудить жену, слезал с кровати, проверяя на месте ли портфель. Среди радостно блуждающих мыслей самой заманчивой была та, что непременно надо продать портфель. Найти подходящего клиента и продать по оптимальной цене.
Утром, после завтрака, он соврал жене, что его пригласили на собеседование в очень солидное предприятие, и, одевшись поприличнее, и естественно, спрятав под одеждой свой портфель, покинул дом.
Город был маленьким, и в газетах объявления о покупках были скудными, потому и ничего обнадеживающего он не нашел на этих страницах. Пройдя пешком весь город на одном дыхании, он оказался среди деревянных домов, протянувшихся в один ряд вдоль грязной и болотистой улицы. Тут он остановился, посмотрел вокруг и, не увидев никого, расстегнул костюм и вытащил портфель. Костюм очень кстати подходил к портфелю и цветом и солидностью, и он, держа за ручку портфель, примерил под себя, покрасовался. Понравившись самому себе, он отчаянно и горько вздохнул. Если бы внутри этого портфеля оказались ценные бумаги, мечтал он, важные бумаги, то все в его жизни в один незначительный миг переменилось бы к лучшему. Все беды и несчастья, безработица, нехватка денег, вечные ссоры ушли бы тогда в недосягаемость, исчезли бы, точно и не было их никогда. Ведь есть же люди, у которых в руках такие портфели с важными документами. Счастливые люди, безпроблемные, беззаботные. Хоть чуточку походить счастливчиком, не быть самим собой, он прошагал гордо несколько метров, остановился, оглянулся. Запнувшись, поперхнулся, поднял портфель, на всякий случай вытер его и вновь спрятал под одеждой.
Солнце клонилось к закату, когда он, не найдя покупателя, но успев несколько раз покрасоваться с портфелем, уставший, но довольный вернулся домой. Первое, что спросила его жена, это как прошло собеседование.
- Завтра, - бросил он уверенный ответ в сторону кухни, где копалась жена, и прошел в спальную.
И вечер прошел за беседой о заботе, и ночь была долгая, прекрасная. С утра он вновь направился к безлюдным улицам города. Он сам толком не знал почему, будто ноги сами тянули его туда, где он мог бы хоть на минуточку почувствовать себя человеком. Сегодня он был намного увереннее в себе и потому, бросив мимолетный взгляд на пустующую улицу, достал свой портфель. Шагал он теперь медленно, представительно, пусть видят, кто я, подумал он и к тому же, кому какое дело, и что же тут плохого. Так, успокаивая себя, он прошел метров сто, может и больше, и все это время пока шел, он хотел, чтобы со стороны хоть кто-нибудь посмотрел на него, позавидовал и, может быть, даже испугался его представительного вида. Но повсюду царила тишина. У старой кривой калитки сидящая пожилая, сгорбленная до безобразия маленькая женщина, настолько углубилась в саму себя, что со стороны казалось, что это не человек, а какой-то предмет. Посреди улицы несколько бродячих собак взволнованно бежали за сукой с надеждой спариться и не обратили на него никакого внимания. Чуть подальше за невысохшими болотами грязный и опухший молодой бомж усердно копался в мусорном баке. Он остановился, обиженно загрустил. Держа в руках портфель, он перешел на соседнюю улицу, где кое-где попадались в поле зрения люди, а в самой глубине улицы, как свеча вырос пятиэтажный казенный дом, скорее всего государственной важности. Наверняка там есть люди, знающие толк в портфелях, подумал он и уверенно взял путь в сторону административного здания. То, что на улицах было крайне мало людей, и на него никто не обращал внимания, усилило его желание, как можно раньше избавиться от портфеля, то есть продать его. И он, не останавливаясь, церемонно вошел в парадную этого большого дома. В пустых широких и голых коридорах акустика была настолько гулкой и властной, что он испугался своих же шагов. Остановился, презрительно всматриваясь в запертые двери, пытаясь выяснить, кто есть кто в этом здании. Тут пахло сыростью и было холодно, будто дом был брошенный. На деревянных и слегка поцарапанных старых дверях не было надписей. Он осторожно толкнул одну из них. Дверь не открылась. И вторая, и третья дверь были заперты, и ему пришлось подняться на второй этаж. Коридор второго этажа был настолько похож на коридор первого этажа, что легко можно было спутать их. И тут он, как опытный человек, постучал в одну, вторую, третью дверь. Лишь самая последняя дверь, находящаяся в глубине коридора распахнула свои объятия. Придав себе важный вид, он вошел внутрь. Это было похоже на приемную, поскольку в эту маленькую комнату, куда вошел он, выходило еще две двери с правой и с левой стороны. Там сидела молодая, примерно лет тридцати, одетая в старые джинсы, толстая дама и, склонив голову к столу, разговаривала по телефону. Она не обратила никакого внимания на вошедшего человека, будто дверь сама по себе распахнулась. Ее равнодушие смутило его и он, не зная с чего начать, стоял смирно, ожидая, когда она закончит свой разговор по телефону. Прошло довольно долго времени, когда она обратила на него внимание, одной рукой прикрыв трубку так, чтобы потом продолжить разговор, бросила на него подозрительный и холодный взгляд.
- Чего тебе? Начальника нет, сегодня его не будет, - быстро ответила она и хотела продолжить говорить по телефону, но только сейчас, увидев портфель, испуганно запнулась. - Я вас слушаю.
- Вам это не надо, - еле слышно промямлил человек, - портфель?
- Какой еще портфель? - недоуменно прищурилась она.
- Этот, - он гордо протянул руку с портфелем вперед, мол, смотри какой красавец.
Она вздохнула так, что в этом вдохе была и ирония, и недоразумение, и усталость, и отвращение. Человек не знал, что делать дальше, стоял памятником, надеясь и ожидая дальнейших приказаний этой властной дамы.
- Нет, - резко ответила она, дав понять, чтоб он уносил ноги, а не то будет хуже.
- Начальник-то тут один? - спросил он, головой указывая на верхние этажи.
- Мужик, уйди, а.
Человек, бесшумно попятившись назад, покинул коридор и, чувствуя себя униженным, устремился на лестницу. Лишь потом, уходя далеко-далеко от этого административного дома, он остановился, испуганно обернулся, будто ожидал преследования той самой страшной особы. Успокоившись, он зло бросил:
- Тоже мне начальники. Понасажали тут всяких. Будь моя воля, ее и полчаса не держал бы на работе, пулей вылетела бы. И не пожалел бы ее слезы, выгнал бы с работы к чертовой матери. Дура.

* * *
Уничижительное отношение этой дамы оскорбило его так, что он весь вечер ссылаясь на то, что якобы плохо себя чувствует, не выходил из спальной. Все это время он то злился на себя, то жалел о том, что в свое время не смог стать начальником, а теперь уже поздно, то еще ругал кого-то, и вот с такими злыми мыслями уснул. Всю ночь ему снились кошмарные сны, короткие, не имеющие связь между собой, но каждый из них был по-своему страшен. А утром, когда проснулся, жены и детей дома не было. Лежал он долго, думал что делать, с чего начать, достал свой красивый портфель, чтобы в который раз полюбоваться им. Вспоминая вчерашнюю даму, что сидела в приемной, он мечтательно окунулся в океан вопросов о том, чем же он хуже ее начальника, почему бы и ему не быть начальником. Почему же, увидев его обычный вид, даже секретарша оскорбляет его. Пойду, подумал он, и назло пройду по улицам города в руках с портфелем, пусть все видят. Я покажу, на что я способен.
Умылся, одел все новое, что было у него, причесался и, взяв свой прекрасный портфель, вышел из дома. У беседки сидевшие старухи с удивлением глазели на него, даже кто-то из них попытался что-то спросить, но он шел так гордо и так торопливо, что ничего и не слышал. Переходя на другую улицу, он замедлил шаги. На остановке стоящие люди не обратили на него внимания, что очень покоробило и не понравилось ему, особенно две молодые женщины. Будто каждый день видят человека с портфелем, зло подумал он о них, и продолжил свой путь. Дойдя до управления, он остановился, картинно и властно посмотрел по сторонам, затем посмотрел на часы, точно большой начальник, ожидающий свою казенную машину, и слегка покашлял, будто сконфузился. Мимо проходящий незнакомый человек средних лет с обычным фланелевым портфелем в руках с уважением поздоровался с ним и прошел дальше к тресту. Он принял приветствие холодно и высокомерно, как подобает начальнику, шагнул влево, вправо, делая вид, что злится на кого-то, а в глубине души как пламя горела радость, что, наконец-то, его принимают за начальника. Из управления вышел некий человек и, медленно подойдя к нему, поздоровался с уважением и поклоном. Он также принял приветствие того товарища, но сухо и представительно и продолжал нетерпеливо ожидать своего несуществующего водителя. Только потом, когда он обернулся в сторону административного дома и увидел, что весь персонал в тревоге снует туда сюда, он покинул управление. Мало ли что.
А к концу рабочего дня ему удалось также растревожить еще две казенные государственные организации, и он довольный собой вернулся домой. Но та самая, что оскорбила его в первый раз, никак не выходила из его головы, давила на него, на его гордость и самолюбие. Если бы он и в самом деле был начальником, и ему были бы поручены проверки, то в первую очередь проверил бы ее организацию, и нашел бы кучу нарушений, вплоть до пренебрежительного отношения к случайным посетителям. И любовью даже не занимался бы с ней, несмотря на то, что она выглядела не так уж дурно.
- Ты чей портфель носишь? - едва войдя в прихожую, он услышал визгливый голос жены.
- Ничей, - холодно ответил он и прошел в спальную.
- Соседи говорят, что…
- Говорят, говорят, - он передразнил жену, не дав ей докончить. - Если верить каждому, кто говорит, то с ума можно сойти.
Запихивая свой портфель под старье, он понял, что пытливая жена не оставит его в покое, рано или поздно заинтересуется, почему же он каждый день, когда возвращается домой, первым делом заходит в спальную. Так что надо искать новое место для портфеля.
В этот вечер жена была особенно разговорчивой, пытаясь убедиться, что ее мужа приняли на работу. И были моменты, что он шутливо кивал головой, что, мол, может быть и такое. Так что и вечер был радостным, и ночь. Даже снились ему чудесные сны: легкие, мягкие. Во сне он то летал, то бежал необычно легкими прыжками. Пахло во сне свежестью, цвели цветы, небо было безоблачным, глубоким, просторным. И проснулся он свежим, радушным. После ухода всех домочадцев он вновь стоял перед зеркалом и придавал себе нужную, важную значимость.
В этот день, пройдя всего лишь один квартал, он вдруг заметил, что кто-то настырно наблюдает за ним. Хотел остановиться и посмотреть кто он такой, но не решился, боялся встретить знакомое лицо, потому и свернул в сторону близлежащего магазина, чтобы хоть краешком глаза увидеть, кто же его преследует. Якобы закрывая за собой стеклянную дверь магазина, он мимолетно узрел преследователя. То был мужчина средних лет, хорош собой, довольно упитанный и в галстуке. Незнакомец испугал его. По-видимому, он тоже испугал незнакомца, поскольку тот остановился. Увидев, что незнакомец не собирается за ним идти в магазин, он не торопился выйти из магазина и делал вид, что занят выбором важной покупки. И только сейчас, когда он увидел, что в магазине весь персонал и даже посетители стоят по стойке смирно, он совсем запутался. Жаль, в кармане денег не было, а то он купил бы самое дорогое, что есть, и сдачу не взял бы. Но карманы были пусты, и он, подняв брови, скучным взглядом обласкал товары. Люди покорно и, казалось бы, даже испуганно стояли на своих местах. Тут он понял, что так не может продолжаться, рано или поздно ему придется выйти из магазина. Лучше сейчас, когда все его принимают за начальника, иначе потом будет поздно и позорно.
Как только он вышел из магазина, то заметил, что незнакомец, увидев его, спрятался. Он медленно шел в сторону незнакомца, пытаясь понять его намерение. Но, дойдя до угла, никого не увидел, будто сквозь землю провалился незнакомец. Он смотрел долго и внимательно, но, не увидев никого, направился к остановке, где только остановился автобус, которые так редко ходили, что горожане, особенно молодые, не ожидали их. Он впрыгнул в автобус и, не проходя в середину салона, отвернулся лицом к стеклу, на тот случай, если вдруг в автобусе окажется кто-то из знакомых, и еще раз посмотрел по сторонам, нет ли того самого настырного незнакомца. Автобус ехал медленно и останавливался, подбирая каждого, кто поднимал руку. Чуть успокоившись, он почувствовал, что пассажиры в автобусе разговаривают как-то очень тихо, неподобающе. Он подслушал разговор двух старых женщин, сидящих в креслах около двери, что в городе вновь тайно орудует некая инспекция из центра, что, поймав начальника - взяточника, уже и посадила его.
Он понял о ком идет речь, и незаметно на остановке вышел из автобуса. Да, попался, подумал он, вот тебе и на, не гоголевское время, нынче у каждого начальника под рукою десяток, а то и больше телефонов, позвонит да спросит, кто и как. Вот тебе и на. Он устремился к безлюдной улице, чтобы спрятать свой портфель и тут почувствовал, что за ним опять слежка. Зайдя в телефонную будку, испуганно осмотрелся. Преследователь едва успел спрятаться, но он увидел его, увидел, что это не тот незнакомец, который следил за ним полчаса раньше. Дела скверные, - мелькнуло у него в голове. Это не шутка какая-то. Не выходя из телефонной будки, он постарался обдумать свои дальнейшие шаги, что делать, как поступить. Он же безработный, если узнают о его выходках, то, пиши пропало, и на работу не возьмут. Надо что-то делать. Может пойти навстречу этому господину незнакомцу - преследователю и подарить ему этот злосчастный портфель. Купить, конечно, он не купит, а подарок - это другое дело. Хватит играть. Доигрался.
С этими намерениями он покинул телефонную будку. Незнакомца не было видно. Как и в первый раз, он кинулся то влево, то вправо, но, не увидев никого, чуть успокоился. И вдруг в его голову пришла мысль, что эти незнакомые преследователи его пасут по очереди, дабы отвести его взгляд, и потому каждый раз он теряет их. Ему подозрительны все и каждый. Увидев на дороге стоящий дорогой автомобиль, он окончательно потерял разум. Это уж слишком. Он свернул вглубь домов, где не было автомобильной дороги, и чуть ли не бегом устремился на край города. Пройдя метров сто, обернулся назад. И тут вновь увидел незнакомца, другого, нового, так же как и предыдущие незнакомцы строго одетого, приятно упитанного, в галстуке. Будто их не рожали разные мамы, а просто штамповали на заводе и, Бог знает, сколько еще таких незнакомых преследователей. Попробуй-ка, спрячься от них. Вон какой. Бык. Сволочь. Если он поймает меня, то точно убьет. А рядом никого не было, кто мог бы спасти его. И тут он решил, что не стоит выходить из города, опасно, лучше всего повернуть в сторону центра города, к людному месту. А город, куда он убегал от незнакомца был на исходе. Жилых домов вовсе не было, впереди стояли гаражи, а за ними как роща потянулись мусорные поля, где кроме бродячих собак и ворон, никто не мог вытерпеть жуткую вонь. Он остановился в надежде, что незнакомец увидев его, будет прятаться, как и предыдущие два раза. Но нет, в этот раз незнакомец не остановился, лишь заметно замедлил шаги и опустил голову вниз, чтобы человек с портфелем не подумал о том, что за ним следят. Но человек с портфелем уже понял намерения этого товарища, понял, что он за птичка, кто он такой. Наглость незнакомого преследователя испугала, обескуражила его. Мурашки побежали по телу, его окатил холодный пот, от испуга дрожали ноги, тонкие волосы встали дыбом. Будто на него шел не человек, а дьявол какой-то, и он чуть не закричал, чуть не упал на колени, прося пощады. Запнулся, тревожно и испуганно озираясь вокруг, ища место, куда деться, куда спрятаться, даже собачьего домика рядом не было и он, как дикий кот, рванулся в прыжке и помчался куда глаза глядят. В один момент он перескочил через кусты на следующую улицу. Увидев далеко стоящую машину, понял, что каждая секунда дорога и как пуля полетел дальше, пересекая еще одну улицу.
Дыхание предавало его. Сил не осталось. Он, обессилив, уперся на разрушенную стену, и мертвенно-жалко глянул на дорогу, точно преступник, приговоренный к смерти и ожидающий исполнения приговора. Он испуганно искал, куда спрятаться, а если нет, хотя бы спрятать портфель, избавиться от него, мол, это не я тот человек с портфелем и тут он увидел человека, нет, не преследователя незнакомца, а обычного человека, простого человека. Был он средних лет, невысокий, но и не низкий, так себе, но относительно своего роста худощавый и костлявый. Человек, тяжело склонив голову вниз, задумчиво и подавленно шел по пустующей улице. Его шаги и походка были такими странно-замедленными и тяжелыми, что со стороны казалось, будто бы на его худых и слегка сутулых плечах лежат все беды и заботы мира, что, если, не дай Бог, он убыстрит шаги или сделает несколько резких неординарных движений, то уронит тот непонятный незримый груз.

Астрахань - 2006



Из серии рассказов «Ахмед, Мамед и Самед»
Рассказ №21

Выборы

Пожалуй, нигде в мире с таким азартом, с таким нетерпением и с такой тревогой не ждали выборов президента Соединенных Штатов Америки, как в селении Ай-харай, находящегося в глубоких высотах малых Кавказских гор. Само селение было такое маленькое и находилось оно так далеко от райцентра и других населенных пунктов, что часто, бывало, о нем и вовсе забывали, разве, что от выборов до выборов. Маршрутные автобусы к ним не ходили, а частных почти не было, не считая двух развалюх, которые имелись, якобы, у привилегированных особ, потому и сельчанам редко приходилось бывать в соседних селениях, да и ни к чему было. К тому же, если кто-то из молодых уезжал в какой-нибудь большой город либо учиться, либо работать, либо по какой-то другой причине, то, пиши - пропало, не жди, не вернется, будто большой мир прятался у выхода села и как огнедышащий дракон поглощал всех молодых, которые выезжали оттуда. Так что, большой мир кроме страха ничего не наводил им, и они, сельчане и большой мир, так и жили в соседстве, казалось бы, мирно, но, по крайней мере, не замечая друг друга
Вот однажды - это был накануне зимы, Мамед сообщил своему соседу Самеду, что намерен сделать генеральную реконструкцию в своем сарае и в связи с этим у него четыре слегка колотых шифера останутся в излишке. Менять он не намерен, так, что, если Самеду нужны они, то он может их купить по двадцать копеек за штуку. Как раз таки они нужны были Самеду, и сам Мамед об этом прекрасно знал, потому и мудро добавил, что может ждать только один день. Но ни больше.
Самед вернулся домой погруженный в мысли, задумчивый, озадаченный и сообщил жене намерения Мамеда. Долго думали, гадали, предполагали и, наконец, решили, что непременно надо взять долг. В селе редко у кого были деньги, поскольку оплачиваемых работ не было, а то, что делали покупки, то, в основном, меняли меж собой.
- Ахмед! - крикнула жена Самеда точно эврика. - Как никак раз в месяц, а то и два раза в месяц в райцентр едет.
Самед хорошо знал, что Ахмед кроме совета никому ничего не дает, но не возражал жене вопреки ее находчивости, поскольку положение было безвыходное, и направился к Ахмеду. Нашел он его в центре села, перед большой бочкой, когда-то оставленной солдатами, а теперь ставшей местом для общего собрания сельчан. Вокруг бочки собралось много народа, почти все мужское население села, и, как обычно спорили о глобальных мировых проблемах, где центром спора был как всегда сам Ахмед. Он, Ахмед, довольный собой, вытянув свой большой живот вперед, жеманно говорил и размахивал рукой:
- Слушай ты, ученый хреновый, откуда тебе знать, что такое политика? Это тебе не узоры выкручивать в ковре, а политика.
- Да, при чем тут политика, - возражал собеседник, молодой человек, лет тридцати пяти, высокий, чуть сутуловатый, с черной смоляной бородой. - Все решает народ, кому народ скажет «да», тому и быть, скажет «нет», значит нет. Это тебе никакое-то фуфло, а Америка.
- Америка, Америка, - иронизировал своему собеседнику Ахмед. - Тоже мне… Будто в Америке был. Нет никакой разницы, политика она и в Америке политика, и в Африке. Да ты, пустая башка, пойми одно, что когда выбирают президента, народ тут ни при чем.
-Это тебе так кажется. Если...
- Если-месли не надо, вот ты народ, допустим, ты народ, как можно судьбу президента доверять народу, а? Кого же ты можешь выбрать, а? - Ахмед уверенно обернулся к другим сельчанам, дабы найти себе единомышленника, доказать свою правоту, и вопросом добавил. - Я не прав, скажите, люди добрые?
- Ахмед, дорогой, - Самед слегка похлопал его по плечу. - У меня к тебе есть дело. Серьезное.
- Лучше с камнем спорить, чем с тобой, никакой разницы, - махнул рукой собеседник.
- Сам ты камень, - взбесился Ахмед. - А на счет спора, могу спорить. Если ты мужчина, то давай спорим. Вот я говорю, завтра на выборах в Америке победит Буш, а не другой. Только Буш. Потому что его отец бывший президент, и все тут.
- Да какая разница кем был отец, тут главная программа.
- Ха, ха, ха, - Ахмед искусственно засмеялся. - Тоже мне космонавт. Если твой отец был бы космонавтом, то ты тоже был бы им, а поскольку твой отец шерсть мыл, и ты стал ткачом. Правду говорю? - Ахмед вновь обратился к рядом стоящим зрителям.
- Ахмед, дорогой, - Самед поймал выискивающий взгляд Ахмеда. - У меня есть очень серьезный разговор.
-Чего тебе? - быстро ответил Ахмед и, хотел, было, отвернуться, но Самед настойчиво держал его за рукав:
- На минуточку, - еле слышно мямлил он.
- Если ты мужик, то давай спорим, на что хочешь, спорим, - отходя от толпы, Ахмед крикнул своему оппоненту.
- Слушай, Ахмед, - начал Самед заискивающе. - Мне нужны деньги. Срочно. Восемьдесят копеек. Это очень важно.
- Чего же раньше молчал, да? Не мог вчера попросить? Сейчас откуда у меня деньги, если бы вчера ты попросил, то мог бы. Клянусь твоим здоровьем, были несколько манат, сегодня утром же отправил их в райцентр.
- Ахмед, - Самед горько вздохнул и хотел еще что-то сказать, но в это время кто-то из толпы крикнул.
- Ты чего, Ахмед, сам споришь, сам же убегаешь, да?
- Я тут, я никуда не убегаю, я хозяин своих слов. На что хотите, спорим.
-Давай на манат, - тот же человек, что позвал Ахмеда, обострял интригу.
- Я согласен, - быстро ответил Ахмед.
- Ну, что ты скажешь? - тот человек уставился на противника Ахмеда, ткача.
- Да зачем мне спорить, я знаю, что Буш не выиграет, потому что у него рейтинг невысок.
- Рейтинг-мейтинг, - иронизировал другой сельчанин. - Если ты такой уверенный, то спорь, чего тебе, манат лишний, что ли?
-Да не даст Ахмед.
- Не выкручивайся, даст, еще как даст. - Острил другой сельчанин.
- Слушай Ахмед.., - вновь мямлил Самед, чувствуя, что Ахмед покидает его.
-Ты видишь, беседуем, не мешай. - Быстро ответил Ахмед и уже хотел что-то крикнуть, но, увидев вопрошающий, какой-то жалкий взгляд Самеда, спросил. - Сколько тебе надо?
- Восемьдесят копеек.
-Если выиграю, отдам манат в долг, хоть до весны, слово даю тебе.
- А кто будет избираться? - Самед весело кричал вслед Ахмеду, но тот уже был далеко и не слышал его. Дабы выяснить все подробности спора, Самед тоже внедрился в толпу.

Вернулся он домой взвинченным, возбужденным, начал искать чего-то то в сарае, то на складе, то на крыше.
- Ты чего тут бардачничаешь, - обиженно поинтересовалась жена. - Только осенью я тут все перебрала, а ты все заново разворотил.
- Ты помнишь, лет пять назад я в окопе нашел маленькую такую штучку, радио.
- А зачем оно тебе?
-Надо. - Сухо ответил Самед, продолжая поиск.
Но жена продолжала расспрашивать, зачем же вдруг ему понадобилась та штучка, радио, какое же отношение имеет это чертово радио к долгу, и Самеду пришлось объяснить жене суть дела.
-Ты думаешь Ахмед выиграет? - выслушав своего мужа, несколько озадаченно спросила она.
-Ахмед никогда не проигрывает. Он знает все. К тому же он мне слово дал, прилюдно слово дал. Так что, ищи! Теперь наша судьба зависит от того, кто будет президентом Америки.
- А кто же должен быть, забыла. У них такие странные имена, что язык ломается, пока выговоришь.
-Вот такие они, Американцы, и сами странные и имена у них странные. Хотя у нашего не такое уж и сложное имя. Буш. Буш и все.
- А где же живут они, эти Американцы.
Самед чуть призадумался, хотел, было, что-то ответить, но ничего на ум не приходило, и он сконфуженно махнул рукой:
-Не задавай глупых вопросов, не отнимай время. Они живут везде, где им хочется, там и живут. А ты ищи радио, не то…
-Слушай, Самед, ты же сам его на чердак бросил, помнишь, еще летом, когда ты там спал, и я по ночам к тебе поднималась. Помнишь. И мы с тобой…
-Да, точно! - Вскрикнул Самед.
-Помнишь как мы летом на чердаке?
-У тебя только одно на уме. Тут судьба Америки решается, а ты только об одном и думаешь.

Ночью, когда темнота окутала все село, керосиновые лампы не погасли только в доме Самеда. Он не спал. Сидя на полу, раскинув ноги в разные стороны и положив между ног транзистор, внимательно слушал все новости, которые передавались на разных волнах. Он то и делал, что менял каналы, боясь пропустить что-то очень важное. Часто бывало, что линии прерывались, тогда Самед нервно и тревожно брал радио в руки, шагал широкими шагами по большой комнате из угла в угол. Бывало так, что иногда радио ловило волны в самых неудобных углах комнаты, но Самед не уставал, где радио ловило, там и он сидел. Жена тоже не спала, она лежала в постели с удивлением и страхом наблюдала за мужем, боялась проронить хоть словечко, поскольку каждый раз, как только она раскрывала рот, Самед кричал на нее, чтобы та замолчала. Но, смотря на мужа, не утерпела, стало жалко его, и еле слышно, с испугом вновь мямлила:
- Хоть на часочек лег бы, ты совсем утомился.
-Молчи!
Она долго молчала, потом опять проговорила, так же тихо, осторожно и испуганно:
-Хочешь, немного я подежурю.
-Молчи! Больно много понимаешь!?
Вновь она замолкала. Пыталась уснуть, но как только сладкий сон ложился на глаза, тут же шорох от широких шагов мужа, грубо будил ее.
-Может утром?
-Нет. - Коротко ответил Самед и затем представительно добавил. - Когда у нас утро, то у них ночь, и все Американцы спят.
-А чего же они ночью не спят?
-Эх ты, темная ты, темная.
- Все не так у этих Американцев. Ничего не поймешь, - заворчала она. - Когда надо спать они себе президента выбирают. А чего же они вот в темноте да выбирают себе этого ..?
-Молчи, тсс, - Самед уловил какую-то интересную волну, немного послушал, потом обиженно перевел на другую волну. - Не та, там о другом.
-А чего там, не один человек, что ли? - Жена всерьез поинтересовалась.
-Конечно нет.
-Сколько бездельников, а..? - вздохнула она. - Вместо того, чтобы пойти работать, они то и делают, что сидят в радио, целую ночь болтают всякую чушь.
-Тебе то, что?
-Мне, да, ничего. А то горько же, некому дорогу привести в порядок, некому за скотиной смотреть, а взрослые люди занимаются ерундой. Кто же кормит их детей?
-Молчи! Молчи ты, в конце концов, - Самед тряся радио, высоко подняв его над головою, с криком кинулся на жену с огромным желанием ударить ее транзистором по голове, но остановился. - Ты дашь мне послушать или нет, а?
Она спрятала голову под толстым шерстяным одеялом, и оттуда еле слышно шептала - «молчу, молчу, только не бей».
Пока Самед держал над головой радио, он уловил очень интересную волну, и в такой же позе застыл точно памятник. Новости длились недолго, и ничего особенного не сообщали. Самеду пришлось вновь возобновить свой поиск по разным волнам. Бывало, что он слышал такую речь, такие языки, что не меньше своей жены удивлялся этому.
Ближе к обеду, когда солнце, спрятавшись за густыми клубами облаков, еле заметно давало о себе знать, Самед не выдержал, его тоже охватил сон, и он крепко обнимая свой транзистор, лег прямо посреди комнаты.

Еще не проснувшись, сонно и вяло он обвел руками вокруг себя, и, когда в его руки попал транзистор, который еле слышно, точно на последнем издыхании хрипел безостановочно, он вскочил. Было так темно, что он не мог понять сколько время. Ловил волны на разных каналах, но в темноте ничего не смог разглядеть, и он нервно и тревожно поискал керосиновую лампу. При первом же шаге, споткнувшись о жену, которая тоже спала на полу, рядом с ним, он с грохотом упал. Дабы не уронить и не сломать радио, он обеими руками поднял его высоко, оттого и сам, падая навзничь, ударился головой об ведро с водой, стоящее в углу комнаты и об пол. Кровь мгновенно потекла струей. Самед только успел крикнуть «вай». Он чуть не потерял сознание, но при этом инерционно продолжал держать руки высоко, чтобы радио не упало и не разбилось. Крик Самеда разбудил всех его домочадцев. Жена обнаружившая мужа окровавленным, крикнула «вай» не хуже своего мужа, который лежал неподвижно, точно труп на поле битвы. Она подскочила, обняла мужа, заплакала, позвала его, но Самед не реагировал. Проснулись дети, зажгли керосиновые лампы и начали оказывать первую медицинскую помощь. Когда родные поняли, что своими силами не управиться, старший сын побежал за врачом. Врача в селе не было, да и медпунктов тоже, но был один ветеринар, который кое-что понимал в лечении скота, и он, этот ветеринар, дабы доказать, что он есть большой, настоящий ученый доктор, и чтобы удивить людей своей наукой, всегда говорил трудновыговариваемые термины, о которых сам тоже мало имел понятия. И часто подтверждал, что, мол, все, почти все великие врачи мира, не имели не только академического медицинского образования, но даже среднего образования, мол, дело врачебное - это от Бога, а не от науки. И сельчане часто подшучивали над ним, пока не захворал их скот, и не было нужды в нем.
Когда пришел доктор-ветеринар, время приближалось к утру, и было почти светло, но на всякий случай доктор-ветеринар, надел свои увеличительные очки, у которых отсутствовало одно стекло, он поднес керосиновую лампу ближе к лицу Самеда, и взглянул на раны. Лицо было вымазано кровью и доктор, достав из своей сумки бинт, обмочил его в настое и вытер раны.
-Velnus, - твердо сказал он по латыни и добавил, - Наемо. - Что обозначало рана и кровь.
Никто ничего не понял, и доктор ждал от них удивления и комплимента, потому несколько минут царствовала безмолвная тишина. Никто не осмеливался говорить еще и потому, что доктор был очень уязвленным человеком и часто, используя свой шанс, обижался, ведь это была его единственная возможность доказать, что он ученый доктор, а никакой-то халам-балам. Он снял свои очки и представительно важно разъяснил:
- Рана небольшая, но глубокая и потому так продолжительно течет кровь, несильно, но безостановочно. Надо заглушить рану, хотя бы тетрациклином. Но у меня его нет, я же врач, а не колдун, без лекарства никак.
-Ради Бога, ради всего святого, спасите его, спасите нас, - зарыдала жена Самеда.
-Только народным способом, - ответил доктор-ветеринар. - Надо пописать на рану. Только так. Моча поможет зажить ране. Давайте, позовите из детей кого-нибудь.
Тут началась новая проблема. Собственные дети Самеда сначала испугались этого, потом засмущались, а когда их, наконец-таки, уговорили, то им то ли от стресса, то ли от страха расхотелось мочиться. Как их только не уговаривали, ничего не вышло. Пришлось в срочном порядке позвать соседских детей. Но никак. Дети стеснялись, пугались прилюдно помочиться, а доктор сетовал, что тут без мочи никак не обойтись, так, что пока бедный Самед не потерял всю свою кровь, надо срочно пописать на его раны.
- Тут нет времени для стыда и прочего. - Возгласил он.
-А может помочиться в другом месте, или на тряпку, и после класть на рану? - кто-то из односельчан посоветовал.
-Нет! - Твердо заявил доктор-ветеринар, а затем важно и отрывисто-представительно добавил. - При воздействии кислорода моча потеряет свое лечебное свойство.
Вокруг стояли молодые мужчины, никто этого не мог сделать, правда, все они старались, и даже некоторые достали свой.., но никак. Тогда доктор предложил уложить Самеда на пол, чтобы какая-нибудь женщина со стула писала ему на голову, на рану. Ну что тут скажешь, какая же женщина согласиться на это, да никакая, кроме собственной жены. Но она наотрез отказалась. Плакала, истерически выла. О беде Самеда мигом распознало все село, и кто слышал о случившемся, тут же мчался к нему. Во-первых, интересно, а во-вторых, может и помощь нужна. Помощь нужна была только вот такая, и никакой другой. Как на зло, мужчины сердобольно навестившие Самеда, не могли пописать, кто-то стеснялся, кто-то ссылался на то, что только что сходил в туалет, а кто-то оправдывал себя в том, что, мол, по утрам в туалет вовсе не ходят.
-Что же тут постыдного? - присоединился Ахмед, который только что вошел в дом Самеда. - Дайте я.
-Конечно ты, вчера целых три литра вина натощак пил.
-В честь чего же так ты вчера оторвался? - спросил доктор-ветеринар, который тоже был бы не против пары стопок.
Ахмед, уже забывший о том, что обещал Самеду, расстегивая штаны со смехом сказал:
-Да, ткач проиграл. Манат не было, так принес он литров десять вина.
- Это Буш победил, - еле слышно, но радостно промямлил Самед, пытаясь открыть глаза. - Наш Буш победил?
-Угу, - нацелившись на рану, сказал Ахмед.
-Закрой глаза! - Приказал доктор.
-Наш Буш победил. - Самед радовался как ребенок.
-А доктор, после пьянства как, полезна моча, или нет? - кто-то шутливо интересовался.
-Вдвойне.
-Ткач дал манат, а? - Самед попытался поднять голову.
-Нет, - готовясь к делу, ответил Ахмед. - Мы с ним по бартеру рассчитались.
-Какой еще бартер, а манат?- протестовал Самед.
-Не шевелись! - приказал доктор, - не двигай головой, видишь, человек пытается нацелиться. - Указал доктор на Ахмеда и добавил, - Ахмед, дорогой, надежда только на тебя, писай, давай!
-Вот надежда, не беспокойся, вылечу, пока он у меня в руках смерть не наступит.
Из Ахмеда ручьем полилась моча, будто год не ходил в туалет.
- Достаточно! - приказал доктор-ветеринар, но Ахмед, который с таким наслаждением отливал, даже слышать не хотел. - Достаточно, хватит!
- Пусть хорошенько вылечиться, - сказал Ахмед с упоением.
-Нет, хватит! - приказал доктор.
-Хватит, я тону, - стонал Самед.
- Я не могу остановиться, никак не могу.
-Принесите бутылку, - приказал доктор. - Или ведро, быстро.


…А вы знаете, самое интересное случилось потом, спустя несколько дней; - оказывается в прошлую неделю, когда Ахмед был в райцентре, он согрешил с одной блудницей. Так себе, просто дал три маната и похулиганил. Там же подцепил заразу. Да, да, она наградила его сифилисом, и получилось так, что даже сам Ахмед тоже не знал об этом, и потому, спустя неделю, Самед прихватил сифилис через его мочу, на голову. Что было дальше, как бедного Самеда лечили всем селом, расскажу вам потом, только к следующим выборам.




Исмаил бей Хусейн 2002


Рассказ №27
Телевизор

После легкой пьянки с друзьями, жена показалась такой красавицей, что у Мамеда мурашки побежали по коже, колени задрожали, сердце забилось тревожно, чуть было не выпрыгивало из груди. Та мыла посуду, слегка согнувшись вперед, оттого и голые, белые, и полные ноги показались во всей красе. Тихо и осторожно приближаясь к жене, Мамед аккуратно положил руку на ее ягодицу.
- Уйди! - крикнула она, даже не оборачиваясь.
Чуть отпрянув назад, он жадно и страстно глядел на жену, точно впервые видел ее. Легкая домашняя одежда, сшитая из старого шелка, была так тонка и прозрачна, что Мамед явно чувствовал все прелести жены, сочная ее фигура манила его к себе будто нарочно. Над мраморным низом аппетитно тряслись упругие ягодицы, как курдюк молодого барашка. Большие белые груди так выперли вперед, что, казалось, вот-вот вываляться наружу.
- Тюкез, ай Тюкез, - блеял Мамед, вновь приближаясь к ней.
- Отвали, - крикнула Тюкез.
- Разочек, а?
- Уйди! - занервничала она и так рьяно продолжила тереть старую черную кастрюлю, что казалось, она ее помять хочет. - Уйди, говорю.
- Каждый раз так, - еле слышно жаловался Мамед, - как только подхожу, так сразу уйди, уйди. Ну, куда мне идти? Куда? - Он сделал долгую паузу и, печально вздохнув, сам же ответил на свой вопрос. - Некуда. Не поймешь, что за черт. У всех жены, как жены, а у меня…
- У всех мужья, как мужья, - повернувшись лицом к мужу, угрожающе прервала его речь жена. - А у меня не поймешь, что за черт.
- Хорошо, моя ласточка, хорошо, только не кричи, клятвой прошу, не кричи, - Мамед еще раз отчаянно вздохнул и, как бы утешая жену, аккуратно положил руки на ее плечи. - Клянусь могилой моего отца, Тюкез, буду не мужчиной, если прямо завтра же не сделаю тебе телевизора. Только прошу тебя, не гони меня, только разочек, хоть чуточку, хоть по краешку, умираю, клянусь могилой моего отца, сил моих больше нет.
- Нет! - она убрала его руки с плеч.
- Я тебе слово даю.
- Я тебе тоже слово даю, открой уши свои и слушай внимательно, пока телевизор не будет работать как надо, я свою спину на землю не положу. Я не буду дочь своего отца, если хоть раз ты поднимешься.
- Красавица моя, спину да не положи на землю, кто тебя просит, да? Хотя бы так, на ногах. Ой, как хочется, даже не представляешь. Умираю.
- Не умрешь. Еще никто не умер от этого.
- А я умираю.
- Я тоже умираю. Мне тоже хочется. Хочется посмотреть телевизор, кино. Хочется узнать, женился Фернандес на Аманде или нет. Только от соседей и услышу.
- Женился, женился, конечно, женился, моя ласточка, - заторопился Мамед успокоить жену. - Лучше ее найдет что ли?
- Не ври. Ты же ни разу не интересовался. Тебе бы жратва, болтовня и трахаться.
- Я же работаю.
- Знаю, знаю, - иронизировала она. - Вот за твоей работой я так отмываю, - она швырнула кастрюлю. - Девятерых наработал, никак не угомонишься.
- Ну…
- Не заикайся, я тоже человек, у меня тоже есть сердце, хватит издеваться надо мной, от стыда во двор не могу выйти, - она плакала, причитая. - Все говорят о кино, о любви, о красоте, а я молчу, как в трауре. А что скажу, скажу, что у нас телевизор кроме политиков никого не показывает, скажу, что кроме гур, гур, гур ничего не слышим от телевизора, что скажу, а? Ты меня сделал тупой кухаркой и еще хочешь.
Мамеду стало жалко жену, он горячо вздохнул, почесал свою седую, почти лысую голову, и задумчиво посмотрел в небо. Весеннее, свежее небо было чистым, глубоким, тихим. Одинокое молодое солнце стояло у порога зенита и, казалось, с холодной беспомощностью созерцало Мамеда. Мамед опустил голову и медленно, устало двинулся к калитке.

* * *
- Сосед, ай сосед, - крикнул Мамед своему соседу Ахмеду, копавшемуся у себя в сарае.
Ахмед, мужчина представительный с большим вздутым животом, высокого роста, сребристо-густыми волосами, увидев Мамеда, недоуменно прищурился:
- Чего тебе?
- Слушай сосед, только ты можешь мне помочь, - Мамед придал себе важный и озабоченный вид. - Скажи мне, что надо делать, чтобы телевизор показывал? Все показывал?
Ахмед в молодости работал в райцентре охранником в нотариальной конторе, и в селе пользовался большим уважением как всезнающий ученый. Не было таких споров, чтобы Ахмед там не присутствовал, не был бы ключом всех споров и не победил бы всех, поскольку многие в селе еще и боялись его.
- Ты чего, блинов объелся, что ли, не пойму.
- Я серьезно.
- Куда ты там хочешь смотреть? - ехидно спросил Ахмед, чувствуя, что тут пахнет приколом, значит есть над чем посмеяться среди сельчан.
- Да не я, - быстро ответил Мамед и, чуть задумавшись, отрывисто продолжил. - Мне да что. Хоть и сто лет не быть этой проклятой коробки, даже не замечу. Так, мать моих детей. Настаивает.
- У тебя же есть телевизор.
- Так то оно так. Но показывает плохо.
- И?
- Ну не показывает все.
- А что именно?
- Показывает что ли? - Мамед не понял вопроса своего соседа.
- Ну, да.
- Политиков показывает. Только их и показывает. А, говорят, есть каналы, ну я не знаю... Говорят, что там люди женятся, любят друг друга и всякое.
- Ааа, понял. Вот оно что. Понял, о чем ты. - Хитро протянул Ахмед и, придав себе сочувствующий вид, продолжил. - То же самое случилось со мной. Да, да. Давно, лет пять назад. Как только включаю телевизор, а там одни только политики. Дома скандал, каждый Божий день. Наконец-то в райцентре слышу, что есть один мастер, зовут его, по моему, Самед, - он прищурил глаза, делая вид, что пытается вспомнить имя мастера. - Да, точно, Самед зовут его, как нашего соседа. Так пошел я к нему. Он прямо в пол секунды сделал мой телевизор как надо. Вот уже пят лет боли не знает моя голова. Так что, поди и ты к нему. Ты его наверно знаешь? - якобы спросил Ахмед, и быстро же ответил на свой вопрос. - Впрочем, в райцентре все знают его. Знаешь, где он живет?
- Не а, - Мамед тупо крутил головой.
- Райцентр хорошо помнишь?
- Бывал, конечно.
- Вот и хорошо. Артезиан знаешь где? Старый Артезиан?
- Мальчик, что ли, я тоже знаю старый Артезиан, - лукавил Мамед.
- Ай, молодец. Так вот, прямо возле Артезиана есть такой убогий дом. Из глины сделан он, сразу увидишь, со старой деревянной калиткой. Там один такой дом. Он и без крыши, без кровли, как только увидишь, сразу узнаешь. Это дом как раз Самеда. Бери свой телевизор и торопись к нему. В мгновение ока он сделает твой телевизор так, как надо.
- А берет-то он дорого?
- Да нет. Копейку. С тебя даже не возьмет. Он такой. Добрый душой. Я же тебе говорю, у него даже нет крыши.
- Это хорошо.
- Конечно хорошо, мой дорогой. Так не теряй время и помчись к нему.
- Прямо сейчас что ли?
- А когда еще? Только полдень. А до ночи, сколько еще время. - Увидев своего соседа задумавшимся и сомневающимся, Ахмед бодро добавил. - К тому же он принимает только после обеда. Если не сейчас, то век тебе не видать хорошего телевизора.
- Даже не знаю, - Мамед грустно опустил голову.
- Чего еще знать, да? Тебе надо телевизор, вот и иди.
- Далеко же?
- Фу, чего далеко? У тебя же есть осел. Не осел, а Мерседес. Бери свой телевизор и торопись, а то потом... Сам знаешь.
- Ты говоришь, плату мало берет?
- Копейки. Смешно.
- Ладно, так уж и быть.
- Слушай, сосед, - Ахмед у калитки остановил Мамеда. - Этот чертовый Самед не любит, когда ему говорят «мастер». Да, не любит. Я его хорошо знаю. Вот ты пойдешь к нему, ничего не говори. Только говори, что политики тебе надоели, не оставляют телевизор в покое. И все. Остальное он сам сделает. У него есть такая штучка, маленькая такая, поставит в твой телевизор, и все.
- Хорошо, - бодро ответил Мамед и покинул двор своего соседа.

* * *
Дорога была долгая, километров тридцать пять, сорок, каменистая, тянулась как ленточка среди скалистых гор, и потому всю дорогу Мамед мучился, томился, то ругал жену, то мечтал, когда она, увидев телевизор, как будет радоваться. По дороге, пока он шел, а шел потому, что на седло ишака был привязан телевизор, несколько раз остановился, спустился к речке, которая текла параллельно грунтовой дороге, пил холодную воду, утоляя жажду. Каждый раз, спотыкаясь обо что-нибудь, он, вскрикивал, ругая жену: «Я тебе покажу, как мужа гонять в три девятую… даль. Как только сделаю телевизор, будь я не мужчиной, если поднимешь ты спину с постели, я тебя и так, и сяк. Вот, увидишь, спина твоя от мозолей и пролежней будет гореть». Чем ближе было к городу, тем сильнее в нем разгоралась страсть и ненависть. Вокруг было тихо и опрятно, прохладный весенний ветер дул нежно, лаская его усталое тело, солнце уходило дальше и пряталось за острыми глыбами гор.

* * *
Когда он дошел до райцентра, уже смеркалось, слышались крики ласточек, летавших высоко над домами. Стадо коров и баранов возвращались с выпаса, шумно горланили домашние гуси, возившиеся в мусорных канавах, где-то далеко кричала женщина, звала кого-то. Чуть пройдя по улице, Мамед украдкой искал кого-нибудь, чтобы спросить, где же этот чертовый Артезиан. К удивлению Мамеда, улицы райцентра были намного безлюднее, чем их село, которое находилось в глуши, на самых вершинах гор, куда и автобусы-то толком не ездили. А осел, в отличие от своего хозяина, будто знал дорогу, такой же легкой поступью направился в глубину райцентра, где ярче горели электрические лампы, прибитые к высоким столбам. Ближе к центру и улицы показались чистыми, заборы покрашенными, а шум стада остался позади, видать в центр их не допускали. Дойдя до центральной площади, Мамед увидел двух людей сидевших в чайхане, что была построена справа от площади.
- Вечер добрый, - дойдя до чайханы, Мамед представительно приветствовал тех двух человек, которые одни сидели на большой площадке и тихо о чем-то говорили.
Увидев незнакомца, те прекратили свой тайный разговор и уперлись взглядом на гостя.
- Не скажете, как пройти к старому Артезиану? - спросил Мамед и, стараясь не показать себя совсем глупым, добавил. - Чего-то в темноте плохо различаю дороги.
- Какой Артезиан? - отозвался один из них.
- Ну, старый.
- Какой старый?
Мамед вспомнил слова Ахмеда, о том, что в райцентре каждая собака знает Самеда, ничуть не смутившись, добавил.
- Который рядом с домом Самеда. Его тоже не знаете?
Те молчали испуганно.
- Мне Самед нужен, я его ищу.
- Нет, мы не знаем его, - почти хором ответили те двое и, торопливо покинув площадку, затаились в маленькой комнате в глубине чайханы.
Такой недоброжелательный ответ незнакомцев не только удивил, но и оскорбил Мамеда, и он недоуменно похлопывая по спине осла, пожелал продолжить свой поиск. Запутавшись средь маленьких и узких дорог, он не знал куда направиться, и вдруг увидел молодого человека, торопливо, чуть ли не бегом, идущего по улице.
- Уважаемый, - вслед закричал Мамед. - Дорогой, я приезжий, ради Бога окажи услугу, на минуточку, покажи мне дорогу.
Тот остановился, и, испуганно поглядел на пустынную улицу, настороженно приблизился к Мамеду.
- Ради Бога, покажите мне дом Самеда.
Тот молчал, окаменев. Мамед тоже молчал, все ожидая ответа. А когда увидел, что молодой человек хочет уйти, так и не ответив, Мамед настырно преградил ему дорогу
- Сынок, будь человеком, покажи мне путь, а то я совсем запутался тут.
- Самеда взяли, - шепотом ответил тот, и, увидев, что приезжий ничего не понял, добавил. - Он оппозиционер.
Мамед, ни разу в жизни не слышавший слово оппозиционер, не хотел показаться глупым и спросил:
- Я понимаю. А за что его взяли?
- Оппозиционер же вам говорю.
Мамед как ребенок заморгал глазами, надеясь выяснить, что за черт этот оппозиционер.
- Он свободу хотел, - выяснил молодой человек. - Вышел на площадь, к памятнику, и «свободу» кричал.
- Кому кричал? - так же шепотом спросил Мамед, чуть склонившись к молодому человеку
- Памятнику. Все оппозиционеры так кричат.
- Разве Самед не мастер?
- Какой еще мастер? - с недоумением ответил молодой человек и, увидев телевизор на седле осла, едва сдержал смех. - Вас разыграли, никакой он не мастер, так, что не упоминайте его имя, бегите обратно, откуда прибыли, пока вас тоже не заперли. - Молодой человек, закончив говорить, исчез сию же минуту в темноте, точно пришелец.
Оставшись один в незнакомом городишке, на незнакомой улице и еще глядя на ночь, Мамед понял, что попал в ловушку. Что тут теперь сделаешь, попался, так попался, надо вернуться обратно в село. Он поглядел на небо, и среди темноты небес яркие сияющие звезды показались ему такими мерцающее, веселыми, что Мамеду показалось, что даже звезды смеются над ним, и он стыдливо опустил голову. Осел тоже опустил голову.

* * *
Темное, близкое небо было прекрасно, просторно и покорно, а звезды поместились там чудесным молчанием, мерцали, точно тихо радовались. Дул мягкий южный ветер. Мамед, держа своего осла на поводу, направился к себе домой. Он уже успел забыть злобу к своему соседу и к жене, то, что было, то уже прошло, надобно с терпением воспринимать свою боль. То, что случается, того не миновать, значит, так и надо было. Он отошел от райцентра довольно далеко, как вдруг вся дорога осветилась ярким, пронизывающим светом. По дороге ехала машина. Звук от машины был еле слышен, но свет был так ярок, точно от прожектора, и Мамед потянул своего осла к краю дороги, чтобы освободить путь машине. Машина обгонявшая его, метров через двадцать, повернув назад, остановилась, намеренно преграждая ему путь. Машина была большая, темная и такая блестящая, что даже Мамеду показалось, что эта не машина, а какая-то инопланетная тарелка. Вся машина сияла ярким светом фар, а окна в ней были затонированы.
- Погода хорошая. - Человек с молодым голосом, выйдя из машины, направился к Мамеду.
Мамед, одной рукой держа за повод осла, другой пытался навести тень на свои глаза, дабы разглядеть незнакомца.
- Это ты искал Самеда? - спросил другой молодой человек, тоже вышедший навстречу Мамеду.
- Ну, да, - еле слышно промямлил Мамед, понимая, что эти люди, обитатели темной большой машины знают о его цели.
- Что за телевизор? Украл, что ли?
- Упаси Боже, - оправдывался Мамед. - Телевизор мой, только показывает плохо. То есть мало.
- Много хочешь видеть, - то ли спросил, то ли просто проговорил впереди идущий молодой человек и ударил дубинкой по голове осла так, что Мамеду показалось, что с какой-то очень большой высоты пуд мяса упал на камень. Дубинка ухнула на голову осла, и осел, даже не успев взвыть упал на передние колени.
Мамед хотел бежать, но не смог, вторая дубинка угодила ему в голову. Он тоже свалился как осел. Но обитатели темной машины его не оставили в покое, пошли удары по его плечам, спине, поясу, по ногам. Мамед, съежившись в комок, закрыв голову, ждал пока те устанут бить. Но они устали не сразу. Били долго и с наслаждением. Мамед не кричал, не умолял, лежал точно неодушевленный, а те били так, как будто били не человека, а ковер чистили. Бьющие устали бить и, сев на свою странную машину, уехали. Мамед хотел, было, поднять голову, но не смог, уж больно тяжелой казалась голова, потому он снизу искоса смотрел на своего осла. Осел лежал, как корова, на боку и шумно дышал, точно ноздри забились чем-то. Не раз бывало, что сам Мамед тоже бил своего осла, и даже были моменты, видел, как плачет осел, особенно когда болеет, но так, чтобы осел так тяжело дышал, он видел впервые в жизни. Он пополз к ослу. Осел дышал все реже, все глубже и все тяжелее. Мамеду стало жаль своего осла, он положил свою руку на его голову, потрепал по ушам, но осел не проявил никакого внимания. Даже не плакал. Мамед понял, что ослу конец, и обнял его голову так, точно после разлуки со своим родным увиделся. Затем он отвязал телевизор от осла, освободил его, снял палан, попытался поднять, но все в пустую. Осел страдал, и Мамед чувствовал страдание осла, он поставил телевизор под себя, сел возле осла, и до самого утра смотрел на своего любимца: сколько лет, сколько зим, это бедное животное служило ему верно и покорно, а теперь вот стал жертвой телевизора, о котором даже понятия не имел. Помочь ослу он ничем не мог. К утру, когда за высокими горами едва зажглись первые лучи солнца, осел издох. Мамед долго плакал, потом с трудом оттащил тушу осла на край дороги в канаву, опустил туда, рядом поставил телевизор и камнями закопал их. Когда он закончил, солнце вновь стояло у порога зенита: одинокое, грустное, беспомощное.

Исмаил бей Хусейн Нах. 04