"Найдите десять совпадений"

Найдите десять совпадений
( или приключения весёлого человека на территории вероятного противника)

Андрей с не запоминаемым отчеством


Я не знаю почему, но все люди, которые (будучи даже необученными грамоте), побывав в Америке, стараются передать свои впечатления в письменном виде. Одна уважаемая женщина, специалист по компьютерам, зачем-то написала об американском футболе... Интересный рассказ о том, чего нет. Я читал. Писала, в основном, о еде, которую разносили на трибунах, чем её до глубины прямой кишки восхитили. Точно сказал мой дальний друг, модный писатель Очков-Батиев: «О чем бы баба не взялась писать, все равно получается кулинарная книга».
Другой исследователь гор и прерий, побывавший «там» в служебной командировке для исследования высыхающих рек по линии «зеленого куска», надумал сравнить нас и американцев, и намолотил пятьдесят страниц десятым шрифтом. Это ж сколько различий нашел?! Это так за горло взяло! Говорит - на одном дыхании писал, три дня в туалет не ходил, не ел, не пил и не спал. Боялся, что только сядет на горшок – все различия забудет... Лечился потом долго от нервов и запора. Но это еще полбеды, как говорили хором мои бабушки на все войны, которые весело проехали танками по их огородам, - беда, что все издевательства над организмом оказались зряшными. Все различия, которые боялся забыть мой знакомец, уже описал какой-то П.П.Бренч, и даже книгу издал в двести страниц. Называется «Найдите десять отличий». Непонятно только: почему отличий десять, а страниц двести?..
Я от профсоюза лимоны в больницу принёс и говорю:
- Магаданыч, стоило жопу мучить? Спросил бы хоть у меня!
Он:
- А ты что - знаешь этого, рази его душу, П.П.Бренча?
- Нет, не знаю и знать не хочу. Я просто знаю, что нет между нами и американцами никаких различий.
- Здра-а-а-асьте, нет различий!
- Да честно тебе говорю. Я сам там пару раз был. Точно знаю.
- Ну, если точно знаешь – напиши... докажи! Припри нас с этим П.П.Бренчем к позорному столбу.
- Нельзя мне. Я клятву давал не писать.
- Зачем?
- Затем, что все пишут, и я дал клятву, что не буду писать и тем самым выделюсь из толпы.
- Не клянись, сказал Господь, а то язык отхерачу.
- Я думал - профессора не матерятся...
- Матерятся, если всякие козлы глупые клятвы дают.
Больной поднял бледную руку, перекрестил меня тремя перстами и сказал:
- Я, как пострадавший на чужбине за правду, снимаю с тебя клятву, если ты тут же дашь мне утку.
Я дал. Под одеялом что-то забурчало, как будто открыли тёплое шампанское.
- Извини, – надулся Магаданыч, - на поправку иду.
- Отходишь, значит...
- Типун тебе на язык, «отходить» - значит умирать! Так у древних славян было.
- Откуда ты все это знаешь? Крестишь... по-русски говорить учишь... а сам -мусульман?...
-Не мусульман, а мусульманин!.. И не Магаданыч, а Мидигатович! Андрей Мидигатович, что на языке моих предков означает «великий»!.. Пошел вон, дурак!
- Сам дурак! Утку казённую не сломай!.. И вообще - у тебя та дырка звук лучше даёт. Ты попробуй ею лекции читать – больше заработаешь, Великий!..
- Хорошо. Только на тебе потренируюсь.
- Ну, покамест, до свидания. Все наши вам привет шлют. Всё ждут, когда Вы рассеретесь. Пойду, порадую общественность, что разрешились от бремени, чему свидетелем лично, так сказать, был. И в стенгазету материал дам. Переживают ведь люди за Вас.
- Считаю до одного! - взревел больной, хватая утку за крыло...
Но не успел и до нуля, как я уже был в коридоре и беседовал с дежурной сестрой, утирая слёзы счастья:
- Стыдно Вам, девушка, на утках экономить! Там больной из шестнадцатой «отходит», весь в фекалиях лежит, а у него - министр авиации знакомый.
- Манала я вашего министра авиации. Он нам не указ.
- Не указ? Ну, посмотрим, когда он позвонит коллеге министру здравоохранения, с которым каждую субботу в крикет играет. Переведут тебя в санитарки в блок острой дизентерии.
- Какой такой крикет?..
- Срочно звоните вот по этому телефону! – я сунул ей телефон нашего ректора, – и спросите: «У больного Андрея Маразматовича из шестнадцатой начался отход каловых масс - что прикажете делать?»
- А чей это телефон?
- Референта, дура Вы такая! Звоните срочно! Я побежал венки заказывать...
- Какие венки?
- От министра авиации....
За моей спиной завыла сирена и захлопали двери. «Не бойся, друг Мартынычь, не дадим сгинуть во цвете лет! Есть еще у тебя настоящие друзья....»

Ай донт спик инглиш

Не то, чтобы я всерьёз воспринял снятие клятвы, но только начал писать рассказ об Америке. Скорее всего, не удержался. Америка слишком большая шишка на дереве познания добра и зла, чтобы её не заметить и не сказать: «Не ..я себе?!»...

Да и Вася, друг мой доминошный, всё просит: «Расскажи, да расскажи, а то хочу съездить «нужду справить», а как там чё - не знаю... Я понимаю, что в данном случае он хотел сказать «избавиться от финансовой нужды», о чем Вас, дорогой читатель, и информирую...

В отличие от П.П.Бренча и выздоравливающего больного Андрея Марадоновича я считаю, что мы совершено одинаковые. То, что они разговаривают как-то не по-людски и их ни черта не понять, я на эти шпионские заморочки не реагирую. Тем более, перед отъездом меня предупредили и даже научили нескольким словам, которые меня спасали в любой ситуации и спасают до сих пор. Это просто волшебные слова. Помирать буду - детям соседей (свои к сожалению в Америке) накажу выучить. Я их на бумажке написал - «Ай донт спик инглиш».
Обычно после этих слов от меня отставали, и я чувствовал себя свободным. Действительно, Америка - страна свободы. Тут ничего не попишешь. Особенно, если не умеешь по ихнему ботать. А так - мы совершено одинаковые: по количеству рук, ног и других конечностей, по реакции на внешние раздражители, по характеру условных и безусловных рефлексов... Если бы я был Мавританьевич, я бы тут же пятьдесят страниц мелким шрифтом накатал. Но мне, в отличие от Мендьетовича, которому черт знает за какие заслуги, платят постранично, не платят пока вообще, и поэтому напрягаться объемами я не буду...
Америка мне нравится и я ей тоже. Первые мои шаги по американской земле, по длинному коридору из двери самолёта, привели меня к негру в форме адмирала. «Адмирал» стоял на перепутье двух эскалаторов, и, вглядываясь в билеты, которые испуганные пассажиры (я не знаю почему, но мы всегда испуганные), несли в дрожащих руках, направлял их, показывая направо или налево, и говоря «райт» или «лефт». Когда я поравнялся с ним, негр на чистом русском языке сказал:
- Тебе, мужик, направо!..
Я повернул направо, потом очухался и оглянулся. «Адмирал» бросил работу и демонстрировал мне все свои сорок восемь белых зубов на черном фоне, народ шел куда попало. Этому парню, как любому нашему полусоветскому человеку, по большому счету было напополам, кто куда идет, лишь бы смену отработать. (А Вы говорите – десять отличий!)
- Дружба народов! - крикнул он. – Не бойся, я с тобой, русская товариш!...
- Сам с собою, сам на сам, водка льётся по усам! - ответил я. - Любого замочим, друг, кто поперек дороги встанет!
- Мало понимай!
- Мало понимай – много чувствуй!..
Вот так!
На паспортном контроле я сказал волшебные слова «Ай донт спик инглиш» и получил визу на шесть месяцев. Ещё на одном контроле, опять же, близкая по классовой борьбе негритянка спросила: «Эни сало?» Я ответил, естественно: «Ай донт спик инглиш», что оказалось правильным ответом, и она пропустила меня к следующим испытаниям с двумя сумками, набитыми-таки салом, колбасой и прочей жирной русской снедью, привезенной для подарков голодной американской родне.
Америка, в принципе, нормальная страна, но слегка скушноватая. Американцы, конечно, не виноваты, что у них мало чего случается и не надо бороться за жизнь и самок, потому что всего полно, и даже есть резиновые женщины с подогревом, но это их полностью не оправдывает – получили, чего хотели.
Есть, правда, вещь, которая слегка разнообразит жизнь среднего американца. Эта вещь – скунс. Она живая. Кто не знает – это маленький пушной зверек, похожий на выдру и живущий вдоль многочисленных американских дорог. Основная цель скунса – это попасть под машину. Если не удается, то хотя бы нассать на колесо. Вы думаете на хайвеях (название быстрых дорог – хрен знает, как переводится) не разрешается останавливаться для безопасности движения? Щас!!!.... Из-за скунса. Он тут же незаметно подбежит и нассыт сразу на четыре колеса.
Некоторые из наших необразованных читателей скажут: «Да и пусть себе писает, маленькая киска!». Так вот, чтоб вы знали, когда маленькая киска нассыт вам на колеса – колеса надо выбрасывать, а машину продавать. Причем на Восток, где народ от хорошей жизни особенно расслабленный и необразованный, и не знает запах скунса. Его запах чувствуют даже не носы, а глаза. Глаза, как в знаменитом анекдоте, начинают слезиться, даже если у тебя нет нюха... Это только если скунс пробежит рядом. Если же ему удасться пописать на колёса – это полная труба. В машине стоит такая вонь, будто ты сидишь внутри самого этого скунса. Машина сама становится скунсом. Соседи с тобой не разговаривают...
Кто покультурнее, и знают международный протокол, скажут: да и пусть не разговаривают! Там вообще никто ни с кем не разговаривает...
Правильно. Но эти соседи думают о вас во всей округе. И думают так, что у вас телевизор не выключается. Вот и приходится искать знакомых на Востоке или идти в русскую мафию.
В Америке русскую мафию любят больше, чем итальянскую, потому что её бизнес основан на продаже обскунсованных машин. Мафия, как санитар американской природы, заворачивает эту гадость в целлофан и продает где-нибудь в Рыжепалатинске, как стильную иномарку, где народу все запахи по африканскому бубну – они сами так пахнут...
Таким образом, достигается полная гармония наций: русская мафия имеет деньги, Рыжепалатинск - стильную иномарку для лысого бугая, а Америка - покой и экологический воздух.
Я не написал, что случается, если скунсу-таки удаётся попасть под колеса. Это вообще ужас. Закрывают федеральную трассу на неделю. Специальный отряд «911» ...

Вася, 911 – это у них фишка такая. Я сам до конца не разобрался, разберусь - напишу. А не разберусь... оно тебе надо?..

Так вот, этот «911» привозит туда стадо нарочно перекормленых коров и локализуют их в месте аварии. Корова, если её локализовать и сытно кормить, за неделю превращает любую землю в полное говно, потому что на ведро её молока, в среднем, нужно выдать восемь вёдер навоза. «Назём» начинет бороться с запахом скунца. Минус на минус даёт плюс, и через неделю машину закапывают вместе с хозяином, а если успевает выскочить – то без. «Назём» убирают, и всё посыпают чем-то. Чем, не говорят. Газеты пишут, шофера матерятся, и в жизни среднего американца получается маленькое приключение...

«Назем», Вася – это ничего страшного. Так ласково называют навоз на Вологде.
Стыдно тебе не знать! Фамилию свою вспомни, Распердяев!

Бог очень любит Америку и бывшие страны СССР и разделяет Благодать между ними поровну: нам революцию – Америке скунса, нам ум – Америке богатство, Америке чемпионат мира по съеданию хотдогов (такой противный бутерброд) – нам Васю...

«Поехали!»

Один говорит:
- Я не могу! Месяц бьюсь – не могу работу найти, аж плачу в подушку!
Я ему:
- Дурашка, в Нюй-орке работы больше чем людей. Вот, в газете «Нерусские русские» - «Кошерной пекарне требуется мужик таскать муку – 1-я неделя испытательный срок. Без зарплаты»... Потерпи неделю, обогащайся и мацу подъедай.
Он мне:
- Дурашка – это ты. Этому объявлению в обед 40 лет. Они берут мужика на неделю, потом гонят и берут другого, таким образом получая на халяву тяжелый труд.
(Эй! Мордоворотович!... Эй! Бренч!.. Вы еще по-прежнему упорствуете в заблуждениях? Из библиотеки жизни не видать – идите туда, где нет кондиционеров, и вы поймете, что такое настоящая жизнь на уровне почвы, а не цветочной пыльцы. Везде одинаково. Я для вас специально стих придумал:
«Как у нас, так и тут – пасть разинешь на...т!»...)
А тот мужик просто несчастливый. Его Бог не любит. Бог не любит тоскливых плаксунов, не верящих в то, что Он (Бог) всегда за спиной стоит с нужным тузом наготове. Я ему посоветовал идти на «биржу». Он совсем скис.
«Биржи» есть в любом городе мира. Там сидят мужики и ждут, когда приедут другие мужики, которым надо чего-то таскать, тащить или катать, а им самим неохота. На сленге мужиков получить работу – это значит «сняться» или снять клиента. Это что-то мне напоминает до боли наше – женское, но это не главное. Главное, тут не кошерная фабрика, – договорились и вперед, а за базар, если чё, и у нас и везде отвечать надо.
Я в первый день вышел на улицу покурить, осмотреться. Жил я в районе Бронкс. Кругом близкий по классу ленивый и хитроватый африканский народ и тоже, как это ни парадоксально, близкий же по классу трудолюбивый мексиканский. Разница между ними небольшая. Мексиканцы бьют в барабаны по субботам и воскресеньям, а африканцы всю неделю. Рядом русскоязычный район Пелам, куда можно было накрайняк сходить и послушать, как наши евреи неумело, но часто, матерятся по-русски и придумывают шутки, которые потом читает для них же Задорнов, выдавая за свои.
Ну, вот вышел я, курю. Кстати, поначалу «баскетболисты» (это я так негров называю, чтоб не обижать, а то они чё- то не любят слово «негр», а баскетбол очень любят) принюхивались, подходили и спрашивали, показывая на сигарету:
- Мариванна?
- Какая Мариванна, нехристи! Николай Григорьевич! - представлялся я и угощал новых кентов своей «Примой».
Они курили, кашляли, переглядывались и, недоверчиво глядя на меня, говорили:
- Но мариванна...
- Ясно что «но Мариванна»... можно просто Коля...
«Баскетболисты» чего-то говорили, наверное, типа - «Ну, давай там , типа, привет, увидимся»... и расходились....
Так вот курю я, уже, можно сказать, докуриваю, как подъезжат огромная машина, размером в два Камаза. Выходит оттуда парень и говорит что-то по-своему.
Я волшебные слова (спасибо соседу):
- Ай донт спик инглиш.
Он:
- Дак это хорошо. Я по руска можу. Мени поляк. Надо «биржа», сказали тут «биржа», русский мужик - пять доллар час.
- Правильно, – говорю, – я директор биржи. Только что всех отправил на обед. Через час будут.
- Матка Боска... Ай, срочный... можно, ты... не хочу ночевать Бронкс...
- Я директор... я могу только за шесть...
- Пся крев! Добре... ехали!
Через два часа с половиной я пришел назад с упаковкой пива (мы пиво разгружали и я себя угостил чуть-чуть) и пятнадцатью долларами в кармане.
- Вот, – говорю, - ты попробуй на жизнь посмотреть по-другому. Сквозь призму (это мое любимое слово) пива «Будвайзер». Она глянется совсем по-другому.
- Дурак ты,- говорит, – значит тебе повезет.
И ушел...
Зря плакал, дурашка. Нанялся скоро за стариками ухаживать в богадельню. Старики ни говорить, ни ходить не могут. Их надо катать и угадывать желания. У них четыре желания: попить, поесть, покакать, пописать. Мой друг выдумал пятое, и всегда угадывал только его: «покататься с горки».
Он завозил стариков на какую нибудь горку, говорил: «Поехали!», взмахивал рукой, отталкивался, и на запятках у коляски вместе со стариком или старухой нёсся с крутизны...
Его в стариковском пансионате доктора спрашивали:
- Как это Вы можете? У них «стула» по три дня не бывает, а Вы как покатаете – прямо в штанах «стул»?
- Стараюсь! - говорил друг,– Я глубоко благодарен Вам за те семь долларов в час, что Вы мне платите, и буду стараться впредь!
Его даже взяли на курсы массажистов в порядке поощрения. Он загордился и перестал ко мне ходить. Но пришел другой.

Витя-немец в борьбе за американской счастье

Пришедший был худой, неопределенного возраста, мужик в грязной белой футболке.
- Это ты, - сказал он на знакомом мне языке, - тут в чёрном районе единственный, кроме меня, белый дурень тридцати пяти лет, спортивного вида и умеющий красить двухэтажные дома головой вниз обеими руками на жаре в сорок градусов?
Я ему:
- А как Вы угадали, товарищ?
- Я не товарищ, я Витя-немец. Давай знакомиться!
- Давай...
Витя-немец, как позже выяснилось из его рассказов о собственных подвигах, был сослан отцом народов Сталиным вместе с мамой в Караганду, где вырос и зарезал двух сразу. Пришлось бежать «у Киев». «У Киеву» он женился, родил ребенка Альбертика и зарезал еще трех. Пришлось бежать к дяде в Америку. Дядя не умел писать, но знал четыре языка, потому что был в плену четыре раза и в разных странах.
Дядя был настоящий американец. Жил там уже сорок пять лет и имел три ресторана. Витя работал на него за жратву три года... У нас чечены чуть добрее, чем такой американский дядя. Будем считать, что Витя у него за всех зарезанных отсидел...
Как только Витя выучил тридцать три слова по-английски, а на это как раз ушло три года, он сбежал в Нью-Йорк к полякам.
Поляки держали бизнес, который называли по-своему - «хаты малюваты». Вите дали белые штаны в долг, посадили на машину и отвезли «хату малюваты». За неделю Витя заработал сумасшедшие деньги и решил снять комнату и купить банан.
Банан была Витина мечта. Но поскольку он не умел говорить по-английски и ни разу в жизни не пробовал банан, у него при приближении к «баскетболисту», который торговал бананами «на выносе», ехала крыша. На ценнике было написано «Бананы 2/100 или 1/200», и еще что-то, чего Витя вообще не знал – «элбэ-мэлбэ», короче.
Он рассуждал: «За два зелёных рубля сто бананов уж никак не дадут, выходит два банана за сто доларов».
Это было дороговато, но бананов хотелось страшно. Витя-немец стеснялся, что не может говорить по-ихнему и молил Бога, чтобы продавец ничего у него не спросил. Когда он с карманом «поляцких» денег подошел к продавцу, он решил дать без сдачи. Было написано: «2\100».
«Слава Богу» - подумал Витя, - «Сегодня недорогие».
Он наскрёб в карманах сто долларов двадцатками и подал «баскетболисту», дескать без сдачи. Руки у него дрожали. У продавца руки задрожали тоже.
- Олл ин? - спросил он, белея...

Я, Вася, точно не знаю, но по-моему это какой-то термин из карточной игры. Типа: «На все!». Это когда пять тузов на руках и ты ширяешь всё, что есть в штанах, на ящик, застеленный газеткой...

Поляки учили Витю: « Если не знаешь, чего тебя спросили, говори «Уай нот?» - ко всему подходит...

Вася, ты передай для девушек с перекрёстка Московская- Советская – это переводится «Почему бы и нет?». Может, им пригодится в труде и повседневной жизни с инородцами...

Ну, вот и Витя, как мы, задумался. Затянул с ответом.
Тот ему повторяет:
- Олл ин?
Чтобы его не заподозрили, что он ни гу-гу по-английски, Витя расправил плечи и, уверенно глядя в красные глаза «намариваненного» продавца, изрек:
- Уай нот?..
Продавец сделал финт – показал плечом влево, развернулся на правой ноге и рванул внутрь магазина...
Витя окаменел. Не то, что ему было жалко этих ста долларов. Он имел работу, и это не было трагедией, но его сердце жгла обида, что его «лоханули» так просто, уйдя, видимо, через черный ход (вот почему он называется чёрным). Обида жгла, потому что мечта опять откладывалась.
Витя был мужчиной и сдержал слёзы. Даже выдержал взгляд китайца, который рядом торговал селёдкой. Мускул не дрогнул на его лице. Он сделал вид, что чего-то ждет и решил про себя – «постою минуты две, дескать, смотрю просто, а потом потихоньку свалю....»
Через минуту внутри магазина послышался шум и из него выскочили пятеро «черноморцев», так Витя про себя называл моих «баскетболистов», на ходу громко разговаривая...
«Ну, - подумал Витя, - не успел уйти. Теперь полный «индец»! Мочить будут!»...

Вася, ты подскажи дружбанам пэтэушникам, которые проходят эту книгу по «лит-ре», «индец» - это искаженное «индеец», то есть коренной житель Америки...

Витя закрыл глаза... но против ожидания, его никто не мочил, а все громко спрашивали, толкая первого «черноморца» в шею, действительно ли он хочет бананов на сто долларов или этот чернозадый анашист совсем сошел с ума?
- Уай нот! - «вырезал» Витя, чувствуя, что где-то внутри лица из слюней, или чего-то другого, собирается жидкость вокруг глаз и скоро брызнет на палубу... Он уже ничего не соображал, когда его обвешивали полиэтиленовыми мешками и пакетами, набитыми бананами. Просто стоял, как лошадь, хозяин которой зашел пропустить стакачик в гаштет и мотал головой...
Витя очнулся на пустыре под деревом. Шел дождь. По лицу лилась вода. Последний раз Витя плакал, когда зарезал первого, еще в Караганде. Он пытался сдержаться, взять себя в руки, но не получалось. Вся его предыдущая сорокапятилетняя жизнь, прожитая черт знает как, душила его всеми подлостями и обидами, которые лежали где-то на дне памяти и сейчас всплыли и давили на глаза. Витя плакал, пока в организме не осталось воды. Тогда он вытащил банан из пакета и откусил. Банан был соленый от слёз и сладкий, как перемороженная карагандинская картошка, которой мама кормила его в детстве. Витя проглотил откушенное внутрь. Оно упало тяжелым железным долларом в желудок и надавило на диафрагму. Витя был сыт одним откусом...
На другой день все поляки ели Витины бананы:
- Широкая душа,– сказал шеф, прекрасно говоривший по- русски, - у нас еще никто так не отмечал первую зарплату, чтобы отвалить сотню на бананы для всех поляков?! Ты, Витя, наверное, поляк!?
- Уай нот? - сказал Витя...
Через год он ушел из фирмы и стал работать сам. По-английски в пределах своей малярной работы он уже общался свободно и не нуждался в помощи нанимателей-посредников. Работа шла хорошо. А ещё через год, когда ему удалось обмануть правительство США, чем все американцы по мере сил и сами занимаются (Привет, Макарыч! Бренча не видал?), и вызвать жену с сыном, всё стало совсем хорошо. Жена сшила мешочек из тряпочки, куда они складывали «кэшевые» деньги, и прятали их в диван...

Для друга Васи, который живет на улице Пролетарской, по преступной халатности районной администрации еще не переименованной в улицу имени «24 марта», «кэш» - это настоящие деньги. В Америке деньгами платят редко. Чаще выдают фантик, под названием чек. Вася, не дёргай меня за руку! Чек - это те же деньги, только надо еще переодеться, в банк съездить, налоги заплатить... а оно нам это надо, людям от почвы?..

Ещё через год, когда количество «костюмеров» разрослось, и Витя не мог справляться с работой сам, приехал я и поселился в следующем от него подъезде...

Вася!!! Ты мне дашь рассказ дописать?.. «Костюмеры» – это клиенты, сумму за свои услуги которым, девчата определяют по дороговизне костюма. Кстати, средство передвижения, на котором к ним придвинулся костюмер, тоже относится, в данном случае, к понятию «костюм». Поэтому тебе за двести рублей, а мне за триста пятьдесят, потому что у тебя «Урал», а у меня «Запорожец»... Прикинь, сколько Зинка берет с тех, кто на «Мерседесе»?..

Хай-малахай!

Мы с Витей «мазали хаты». В первый день он меня проверял и шатался рядом со мной на длиннющей, как и у меня, лестнице, кося взглядом на мою мазню. Вскоре он перестал это делать, потому что я за свою жизнь столько всего перекрасил, что у меня кровь наполовину из ацетона.
Хозяйка, американка по имени Сэра (Москитыч, ну у нас бы звалась Сара... большая разница?) шныряла то из дому в гараж, то из гаража в дом – видать, тоже «секла», как мы, хорошо или плохо, красим. Всякий раз, проходя мимо нас, она поднимала голову и говорила:
- Хай!
Мы вежливо опускали головы вниз и тоже говорили:
- Хай!
Интервал, с которым она нас посещала составлял примерно пять минут.
Точно так же ведут себя заказчики в любой Караганде, шныряя туда-сюда мимо телемастера, бздя, что он бросит телевизор и начнет щупать диван, где у них «зашито»...
- Хай!
- Хай!
- Хай!
- Хай!
Задолбала до такой степени, что мы перестали поворачивать головы, чтобы не отвлекаться от процесса...
- Хай!
- Хай!
-Хай!
- Хай!..

Вася! Нет, я ничего не перепутал! Все буквы написаны правильно, в том числе и средняя. «Хай» - это по английски «привет»... и хорош меня отвлекать...

- Хай!
- Хай!
-Хай!
- Хай!..

Послушай, культурный читатель, и ты меня будешь доставать, как Вася?... Я и не собирался пошло шутить. Он меня в натуре, в смысле, действительно, так спросил...

- Хай!
- Хай!
-Хай!
- Хай!
Витя слез с лестницы и переставил её на противоположную сторону дома. Я отдувался за обоих.
- Хай!
- Хай!
-Хай!
- Хай!
Интервалы становились все короче. «Когда она, падла, устанет, ведь охрипла уже» - бесился я наверху, не подавая виду. Неужели так уж мне не доверяет? Сходила бы к Вите на ту сторону. Может он у неё шампунь через окно тянет?
- Хай!
- Хай!
-Хай!
- Хай!
Я не выдержал и полез вниз переставлять лестницу на витину сторону. Пока слезал ещё два раза поздоровался.
- Хай!
- Хай!
-Хай!
- Хай!
Внизу никого не было. Гараж был закрыт.
- Хай! – послышалось сверху...
Перебежала, гадина, и уже из окна орет. Радуется, сволочь, что муж миллионер и на работу ходить не надо.
- Хай! – ответил я и поднял голову....
Все окна были закрыты. Покрашенный мной кусок снизу выглядел красиво, и я порадовался за себя. Надо, думаю, Вите сказать, что на второй раз красить не обязательно, а только «картину прогнать».
- Хай! – снова послышалось сверху.
Я из принципа промолчал. Я тоже могу борзеть. Ты, конечно, Сара, извини, но...
- Хай!

Не-е-е-е-т, товарищ, литературовед (ша)! Вася всё-таки где-то прав... Народ, он через океан «очком» чует правду жизни... сейчас я ей отвечу по-нашему, по-забайкальски...

- Хай!
- Мана тебе! – показал я рукой в сторону окон.
- Хай!
- Хай!
- Хай!
- Хай!...
На огромном дереве возле дома сидел черный грач и, ритмично открывая клюв, здоровался сам с собой, потому что я перестал играть с ним в эту игру. Много я видел в жизни! Но такое?!...
- Хай!
- Хай!
- Хай!
- Хай!...
- Витя! – прохрипел я, боясь спугнуть птицу, – Витя!!!.. и забыл про лестницу. Огромное сооружение с грохотом обрушилось на дерево и сломало несколько веток. Грохот спугнул грача с дерева и Витю с лестницы на другой стороне дома...
- Жив!? – крикнул он, щупая мои руки и ноги...
- Витя, как называется это село?
- Рай... НО я не знаю – чё это по-ихнему…
- Витя – это рай! Я сейчас видел говорящего врача... ой, нет... этого... грача!..
- Осторожно... осторожно... осторожно... – Витя усадил меня в тень и положил на голову мокрый платок, – здесь, Коля, без головного убора нельзя... тем более – в первый день. Не тошнит?
- Витя, я видел говорящую птицу!
- Конечно... а как же... конечно... Коля, ты только не умирай… Ты знаешь, за три года мне впервые попался напарник, который умеет работать. Я хочу предложить тебе долю. Тебе тридцать пять, мне – шестьдесят пять процентов!
- Витя, я в натуре видел говорящую птицу!
- Ну, хорошо, Коля, раз ты такой, давай так, но это мое последнее предложение: шестьдесят мне, тебе – сорок процентов… ну, сам понимаешь – инструменты и бензин мои. Согласен?
- Согласен!
- Не было птицы?
- Не было...
- Обед, Колян! - сказал Витя, и удовлетворённо хлопнул меня по плечу...
– Ты знаешь, - прикинул мой компаньон через пять минут, показывая бутербродом на стену, - я так подумал: может, не будем второй раз красить... и так хорошо... «картину прогоним»... ты как?..
А Сара, в смысле Сэра, оказалась хорошей женщиной. Кормила нас пирогами и дала в конце «типа»...

Нет, Вася! «Тип» – это не то, что ты подумал. Тип – это «на чай»... хотя мысль твоя мне понравилась...

Здорово живешь, Америка!

Вообще, привычка американцев здороваться со всеми направо и налево – чисто наша. Она вообще деревенская. У нас на вологодчине положено было здороваться со всеми. Неважно, знакомый человек или нет. И тоже по нескольку раз на дню.
- Здорово живешь, Иван Иваныч! – снимает кепку один.
- Доброго здоровьица, Урём Ильич! – кланяется другой...
И это не показушное здоровканье, как часто говорят критики американского образа поведения. Я, как человек, который верит в искренность любой улыбки, полученной от незнакомого человека, буду спорить с кем хочешь до веселого мордобоя.
«Вот, - говорит Мастеркартович о продавщице в супермаркете, - здоровается она со мной, улыбается, а я чувствую, что я ей совершенно не интересен, и она делает это, потому что мама учила, начальник заставляет, потому что все так делают. Как зубы чистить на ночь».
Не знаю, Андрей Армагедонович, зубы с ней на пару я на ночь не чистил, и в этом вопросе не компетентен вцепиться в остатки Вашей редкой шевелюры, но я верю в улыбку американского продавца и веселой девчонки, которая во время школьных каникул держит в руках плакат: «Кар вош». (Кстати действительно «вош» и очень старательно)…

Вася, «кар» - это «машина», тебе не надо, у тебя мотоцикл, а «вош» - это «мыть», тебе тоже не надо, у тебя жена есть для «вош»...

Я просто верю в её задорную улыбку, улыбаюсь в ответ, и она верит моей улыбке, потому что я делаю это искренне. Так же, как искренне предлагаю:
- Ай донт хэв э кар... вош ми...
- Итс ту мач экспенсив! – смеётся она.
- Хэв э гуд бизнес тудей... – соглашаюсь я с ней, уходя, и на весь день имею прекрасное настроение...

Вася, отстань! Это я не буду переводить – это личное. Если захочешь узнать - спроси у какого-нибудь пионера. Ты же возле школы живешь?..

(Конечно, опять набычатся Бренч с Мандатовичем: смешал всех в кучу – Урёму с Иваном, американских продавцов с тинейджерами...)

Вася! Не дыши так! Тинейджер – это не мотоцикл, а тот пионер, к которому я тебя уже посылал...

Ничего я не смешал, господа, потому что для меня «Хай!» белозубой красотки и «Здорово живешь!» пахнущего мякиной Урёмы одно и тоже – уважение и любовь человека к человеку.
Уважительным приветствием мы выказываем особенное расположение к человеку не только как к человеку, но и как к члену общества, объединенного одной целью - построения коммунизма, а потом его улучшенной части – развитого социализма.
Более того, раньше у нас, если по деревне проходил незнакомый человек, с ним здоровались особенно приветливо, и сообщали «куда следует». А не дай Бог, кто в шляпе пройдет... Он еще до следующей деревни и не дошел, а уже вся она знает – «шпион, сука, появился»...
В почтовом отделении Сурково его уже мотоцикл ждёт с милиционером, и на всякий случай бабы с вилами (мужики не трусы, просто пьяные, и на тракторах или под тракторами борются за небывалый урожай зерновых и культурно-бобовых):
- Здравствуйте, товарищ. Предъявите, пожалуйста, документы общественности...
И не, дай Бог, пырхнешь! Заколют «при попытке» и еще премию получат. Ну и уэльс с ним, что он директор там чего-то, и у него машина на переправе сломалась. Зашел в деревню в шляпе – документы впереди себя неси, как икону. У нас народ бдительный. Фашизм вторично не пройдет. А заколют там пару штук по ошибке? Всяко бывает… В деревне телевизоров нет. Но как шпионы выглядят, и как бдить – это у нас в крови...
Мы и в Америке (повторяю – я не разделяю нас вообще):
- Руки на руль, лишнее движение толкуем, как попытку взорвать баскетбольную площадку... Выйти из машины – руки теперя на капот! Ноги врозь!..
Второй полицейский наган вытащит и на всякий случай с предохранителя снимет.
- А это не Вы ли, сэр, только что изнасиловали троих, а четвертый убежал, и мы его ищем?.. Не видали такого, похожего на Вас, прям один в один... Стоп! Не говорите ничего, потому что каждое слово может быть истолковано против вас, прямо нами и прямо тут же... И хотя у нас нету вил, как у девчат в Суркове, пристрелим тебя «при попытке» и еще премию получим... Тут тебе не Нью-Йорк. У нас в Айдахо замков на дверях нет, но мы стреляем, а потом думаем...
Кстати, у нас в деревне Монастырь замков тоже не было. Палочки были такие, чтобы дверь от ветра не открывалась. Ими дверь припрут и всё – «гоу» на сенокос. Если нет палочки, значит кто-то дома – заходи, садись... кури... или там ещё чего... причем, стучать в дверь, было не принято. Вот такая «америка»...
Для меня потом было шоком, когда, приехав из деревни в город, я, здороваясь с незнакомыми людьми на улице, не получал ответа. Наверное, таким же шоком для города был я.
Я спрашивал:
- Как же это Вы с людьми-то не здороваетесь, пацаны?
Они отвечали:
- Ты, деревенский оглобль, и ха-ха над тобой! Тут тебе не Чухлома твоя занюханная... Здесь город и здороваются только с теми людьми, кого знают.
- Так выходит, Вы друг друга тут не знаете совсем? А как же живете тогда?..
Вы думаете – это я сейчас придумал для красивости фразы?.. Нет, голубчики, действительно так сказал. Я во все свои десять лет невинного возраста верил, что так жить нельзя. Вот сейчас призадумался, несколько десятков лет прошло, а ведь действительно нельзя. Так и получается, что не получается.
(Вот сравниваете Вы, господа Макаревичи и Бренчи, не людей с людьми, а города с городами, дороги с дорогами, дома с домами, машины с машинами, и в конце концов всё равно утыкаетесь носом в эту пошлую колбасу...)
Это приехали мы с женой в Америку. В гости к сватам пошли. Ну, естественно, спрашивают:
- Как вам тут у нас, в Америке?
Черт его знает, что сказать? Жена выручила:
- Ой, - говорит, - зайдешь тут у вас в магазин – колбасы столько, аж глаза разбегаются!..
Те, довольные, переглядываются - приятно им. И нам приятно, что им приятно,
как говорится – полное «мимино»... Хотя этой свинячей радости под названием колбаса у нас уже и сортов больше, и дешевле, и вкуснее. Есть, конечно, шанс отравиться... А ты нюхай, прежде чем купюрами шуршать. И потом, иди в нормальный магазин. Не все же на свальном рынке покупать, где воров больше чем колбасы и кулак потеет, потому что он в трусах, а в нем деньги...
Ну, ладно. Хватит о приятном...

Ахтунг! Ахтунг! В небе старые пилоты!

Нанялись как-то мы с Витей «хату мазать». Ну, не то, чтобы хату, а крышу специальной «поганкой» побрызгать, чтобы она не гнила...

Вася, в Америке крыши деревянные. Из дранки. Дранка - это такие куски дерева, величиной с мою предыдущую книжку. Укладывают их как нашу черепицу. Ну, короче, будем считать, черепица, которую, в отличие от нашей, надо «поганкой» специальной крыть (чё-то типа жидкой олифы)… А то гниет... У них там такая черепица за шик канает...

Хозяин был семидесяти лет. Бывший лётчик-истребитель в прошлом и ловкий картёжник в настоящем. Получаемую пенсию он вкладывал в игру в покер по интернету, где всегда выигрывал, потому что мог здорово блефовать. Жили они с бабкой кум королю - корыт не сосчитать. Почти что у дома плескалась яхта. По яхте, территории и дому ходили шесть жирных бульдогов.
Бабка была не столбовая дворянка, а художница. По крайней мере, она так думала. Конечно, если бы она служила со мной в Советской Армии, её всё-таки не взяли бы в штаб, потому что тем способом, которым она творила, она бы сто процентов не смогла нарисовать В.И. Ленина.



Что Вася приосанился? Знакомого «ёжика» услыхал?

Дед построил бабке сарай - тире - студию, где она творила.
За карточные деньги покупалось огромное количество разноцветных красок и одноразовых стаканчиков. На пол натягивался огромный холст - 4х4, и она начинала творить. Набирала какой-нибудь краски в стакан, разбегалась и х.як эту краску на холст... Потом палец в рот сунет, отойдет, помыслит и за другим стаканом тянется. Ну, и попивала, конечно: стакан на пол – стакан внутрь...
Дед был не бедный, и Витя запросил с него одну тысячу долларов за каждую сторону, итого две. Дед согласился – дом высокий, крыша большая.
- За три дня в четыре руки «отколбасим»... – подмигнул мне Витя.
«Отколбасили» за день...
Витя говорит:
- Не рассчитал малость. Будем «гнать картину» и лазать по крыше туда-сюда...
Хорошо... Гоним... Лазаем...
Дед в картишки по интернету кого-нибудь «натянет» – выйдет подышать. К бабке зайдет, вокруг картины походит:
- «Перфект», - говорит.

Перфект, Вася, – это значит «полный пирамидон», мол, сегодня ты «наметала», как никогда... Ты, кстати, тоже, когда- никогда подбодри жену свою добрым словом, когда она в огороде с сорняками воюет. Скажи ей «перфект»... Пусть напугается.

Поддержав свою любимую, дед шел к нам. Не на крышу, конечно, а на «прямую видимость». Кричал, как, дескать, работа. Мы говорим – идет помаленьку.
Он вытаскивал из гаража какой-нибудь механизм и начинал с понтом им гудеть. Механизмов у него было!.. Что у бабки красок...
В очередной раз слышим - загудело что-то серьёзное. Смотрим - выезжает из дому на тракторце. Маленький такой тракторец – деда возит, травку косит и еще пережевывает в пух, а тот пух заместо удобрения рассыпает ровным слоем по свежескошенному газону. Мечта, а не тракторец!

Чё, Вася, давит жаба?

Мы сели на перекур. Сидим, смотрим сверху. Дед заметил, что мы любуемся, начал виражи закладывать, «бочки » делать, всякие хитрые завороты. Чувствуется, бывший летчик. По фигу ему трава. Мексиканец в субботу придет, покосит, подравняет. Ему повыступать... «Он и передом и боком, с поворотом, и с прискоком, и прыжками, и на месте, четырьмя мостами вместе»...
На очередном вираже деда таки занесло... Как он ни пытался выровнять рули, его тракторец вошел в штопор и пал не то, чтобы набок, а колесами кверху... И не просто так, а на деда. Мотор пернул пару раз и заглох. Дед лежал без движения...
С криком:
- Мля!!! Кто же нам за крышу заплатит?.. - мы с Витей рванули с верхотуры на землю. Шустро перевернули тракторец и вытащили еле живого деда на свободу. Дед был жив, но со страху находился в речевой коме. На всю эту спасательную операцию мы потратили секунд двадцать, не больше, потому что были очень тренированные всюду лазать и очень не хотели потерять нечестно заработанные деньги...
На крик прибежала талантливая художница, которая «вайдоткала» и только мешала нам тащить тяжелого деда, который смотрел на это все внимательными глазами, но без звука...

«Вайдот», Вася, это по- узбекски и по-американски, наверное, одно и то же – «караул!»

Чувствуя что-то неладное, шесть бульдогов впустили нас в дом без документов. Мы осторожно положили деда на диван и оставили бабку, которая забыла, что она знаменитая художница, вспомнила, что она беспомощная женщина шестидесяти семи лет и, держа телефонную трубку дрожащей рукой, жалобным голосом разговаривала с «911»...

Да, Вася, узнал... «911», оказывается,- это вызов скорой помощи, милиции и пожарной команды одновременно. Помнишь, у тебя была мечта вызвать в три часа ночи все это соседу, который убил твоего крикливого петуха из воздушки?.. Так вот, я где-то читал, что у нас толи вот-вот будет, толи уже есть такая служба, так что твоя мечта близка к исполнению. Впрочем, если посчитать, что ты отравил его собаку и передвинул забор на пятнадцать сантиметров, пока ему вырезали грыжу, которую он получил в тот момент, когда пытался унести из твоего огорода в свою баню чугунную ванну, то, в принципе, вы по нулям....

Мы с Витей залезли на крышу и стали наблюдать происходящее. Все (пожарные, медики и полиция) приехали быстро и так же быстро, посовещавшись, разъехались, оставив только скорую помощь...
Через пять минут приехали еще три машины с пожарными, и, так же оперативно посовещавшись, разъехались, оставив самую первую скорую на месте...
Потом приезжали еще какие-то визжащие машины, с обитателями которых наша талантливая бабка ругалась на английском языке...
Всего было машин десять. Я подозреваю, что, как и в нашей родной стране, в Америке информация передается способом: «Там чё-то случилось – или они кого поубивали или их, а когда начался пожар от зажигательных пуль, то у бабушки от страха начался кровавый понос»... и едут все со всех сторон...
Последним приехал шериф местной полиции, весь разукрашенный, как петух, и в огромной шляпе. Шериф вытащил наган, взял его в две руки и осторожно заглянул в окно...
В это время вышла бабка, сказала всё, что о нем думает, и плеснула в него из стакана валерьянкой… Он ответил ей адекватно. Как настоящий офицер, уезжая, нарочно задавил любимый бабкин цветок на краю газона...
(Найдите десять совпадений, г-н Бренч!)
Скоро уехала и скорая. Деда оставили дома. Художница вышла опять и, благодарно глядя на нас со слезами, дала Вите десять долларов. После того, как она ушла в «студию», Витя отсчитал мне пять...
Мы скручивали веревки перед отъездом, когда из дома вышел дед. Шишка на лбу была заклеена пластырем. У него был вид военного летчика, который только что приземлился после жаркого боя, где сбил пару «Мессершмитов».
- Она вам денег дала? – спросил дед у Вити, показывая на сарай, где бабка увлеченно метала краску на тряпку.
- Да.
- Сколько?
- Десять долларов.
- Олд бич! – сказал дед, грустно глядя на теплые волны залива, которые шатали его яхту, и дал нам ещё сто.

«Олд бич», Вася, это не поймёшь. У них это и старый пляж, и старая проститутка... Выбирай сам... Я тебе говорил, что у них какой-то немножко шпионский, двусмысленный язык...

Дед оказался деловой и благодарный человек. Как старый фронтовик, он оценил нашу оперативность, заплатил за крышу щедро и дал покрасить забор... Потом гараж... Потом второй этаж... Потом загаженную художницей «студию»... потом... и потом... и потом...
Дед переплатил нам кучу денег и получил от нас совершенно новый дом. Мы расставались, как друзья. Долго обнимались. Дед вспоминал войну и забывал, что уже давал нам «типа», и давал снова...
- Давай, завтра выходной, - сказал Витя, - а то матери гринкарту получать, жене к зубному. Это долго... и дорого... Хорошо эти суки устроились... - закончил он, то ли словами о дедушке с яхтой, то ли рассуждениями о зубных врачах. Я не стал переспрашивать...
На этот раз Витя деньги поделил пополам. Всё было кэшэм.
- Много даёшь, - слабо возразил я.
- Дурная шабашка, Коля. Бери – это не от меня, это от деда... И от твоего Бога – добавил он, – в церковь-то ходишь по воскресеньям?
- Хожу иногда...
Витя был атеист и посмеивался надо мной, что я хожу в церковь, но наши последние успехи в труде и обороне начинали его колебать в сторону религии, как реально действенной вещи в повседневной жизни...

Задумайся, Вася, сколько тебе говорил, что Бог в сто раз сильнее любого каратиста, а ты не веришь. Вот жена же твоя ходит в церковь, хоть и спит там с храпом. А Бог дал ей работу без пыли...

- До послезавтра! – попрощался Витя.
- Давай!..
Я, как всегда, сел на лавочку покурить перед тем, как идти домой...
Я смотрел в спину уходящему от меня, почти пятидесятилетнему, сутулому и сухому мужчине и думал не о том, что он хорошо выглядит для своих лет. Я думал о том, что уходит жизнь и что он тратит её на зарабатывание денег, работая почти без выходных. Думал о его бесконечных скандалах с женой, которые продолжались с утра до вечера. Думал о его сыне Альбертике, который свободно говорил по-английски в свои двенадцать лет и стеснялся своих родителей...
Измазанная краской, белая футболка моего компаньона мелькнула последний раз перед тем, как он завернул за угол, и я не успел подумать о том, что вижу его в последний раз...


Диван или вечный дождь жизни…

...А месяц назад к Вите-немцу приехала мама.
Жизнь настолько поиздевалась над этой женщиной, что к концу жизни стала «отмазываться». Во-первых, сын в Америке, во-вторых, подписала какую-то закорючку в конце заполненной Витей бумажки и выиграла гринкарту, а в-третьих, покрасилась в каштановый цвет, и нашла на приличной помойке красивое платье в горошек...

Я помню о тебе, не пинайся... Гринкарта, Вася, – это «зеленая карта», с которой бесплатно пускают на стриптиз... Так и я ж о том... Отмазка и есть отмазка… А ты в церковь ходи – на халяву тут не прокатит...

- Как я Вам в свои восемьдесят пять? - покручиваясь на носочках, спрашивала Витина мама.
- Хоть сейчас под венец, – совершенно серьёзно отвечал я.
- Мне босниец с первого этажа подмигивал!
- Он вонючий, за него не ходите.
- Да я и не собираюсь…
У неё наступала вторая молодость, и начали расти зубы. Она всерьез полагала, что молодеет.
- У неё немного с головой. Ты не обращай внимания, – извинялся Витя.
- Да нормально. У нас у всех что-нибудь с головой. Здорова только «железная баба с факелом», – я имел в виду Статую Свободы.
- Ты к ней не ходи, – нахмурился Витя, - поляки говорят - кто к ней сходит, у того бабки пропадают...
- Я не верю, Витя, но не пойду... мне просто лень... я лучше в бар...
- Там тоже бабки пропадают...
- Там они пропадают во мне...
Это наш обычный философский разговор. Витя никак не мог понять, как это можно совмещать церковь и бар, и считал меня лицемером, но из вежливости и боязни спугнуть удачу никогда этого не говорил. А я просто слабый духом и телом человек. Может поэтому Бог и поддерживает меня на плаву, зная, что без Него Витя сможет прожить до самой смерти, а я нет...
В тот памятный, после выходного, день я спал только два часа, потому что всю ночь провел в баре, беседуя о смысле жизни с одним знакомым турком. Турок чего-то строил, и его работа очень зависела от того – будет дождь или нет. Поскольку наша с Витей работа зависела от того же самого, наш разговор крутился вокруг дождя...
(Замечаете, Бренчи с Марадоновичами? ВЕЗДЕ!!!!, как только выпьют – сразу о работе...)

- Туморо рейн? – говорил я единственные на тот момент знакомые мне английские слова другу турку, поднимая тост...

Вася, «рейн» - это не только немецкая река, на фоне которой сфотографирован твой героический дед в обнимку с огромной пушкой, которую вручную все четыре года катал туда-сюда. Рейн – это еще дождь по-английски...

Я хлопал свой дринк (как правило - водку), а турок свой (как правило - пиво)...

Молодец, Вася, врубился с полоборота, что такое «дринк». Талант у тебя к языкам...

- Туморо рейн, но ворк, – произносил ответный тост турок, и мы чокались.
Не давая турку вздохнуть, я давал влёт третий тост:
- Мэйби но рейн? – подвергал я сомнению тот факт, что дождь будет обязательно.
- Но рейн! – радостно соглашался турок, потому что работать любил из-за денег, которые посылал в Турцию. В Турции у него были жена и трое детей. Он не был там шесть лет и общался только с помощью телеграфа, переводя туда деньги. Если деньги не возвращались – он делал вывод, что семья жива, и в Турции всё в порядке. Иногда, а вернее всегда, он вытаскивал фотографию и показывал свою семью на фоне «города контрастов» Стамбула.
В Стамбуле но рейн! – поднимал я рюмку.
Истанбуле но! – радостно соглашался турок и опрокидывал свой пивной бокал.
«Тук» - делал бармен, показывая, что четвертая на халяву.
«Тук» - делали мы, показывая, что счет ведем, нас не проведешь, но, тем не менее, «спасибо!»...
- Рейн из нот вери гут, – тостовал турок, потому что была его очередь...
Предложение было сложное, с незнакомыми для меня словами, но я таки вылавливал до боли родимое «рейн» из кучи лишних и отвечал:
-Ес-с!..

Нет, Васек, «ес» - это не еда, они не закусывают вообще. Тут они нас опередили. Мы не закусываем после третьей, а они никогда...

(Муслимович! Только вот не надо подпрыгивать, что ты меня поймал. Это никакое не различие. Это, как бы тебе понепонятней объяснить, чтобы ты помучился там на горшке...это легкий оттенок на картине сумасшедшей старухи, дрищущей из одноразовых стаканов дорогущей темперой, купленной на деньги героического пилота, который заметен только специалистам психиатрам из клиники где она наблюдается. Шлифуй через мозг!...)
В бар заходил новый посетитель, стряхивая воду с зонтика в угол и вешая свой зонтик на вешалку, где их уже было порядочно.
- Видал, – говорю, – братела, «рейн» то шпарит, аж пиджак заворачивается!
Турок пытался сделать морщины на лбу, чтобы понять брошенную мной фразу, но ни морщин, ни понятия у него не получилось. Просто на ощупь, по слову «рейн», .. он определял суть тоста, вздыхал, говорил:
«Чин-чин!»... и дул свое пиво...

Правильно, Вася! «Чин-чин» - это - «всё чин чинарем», но только по японски...ну, при этом еще чокаются, впрочем, как ты понимаешь – не это главное...

- Туморо ворк? – спрашивал турок.
- Ворк – отвечал я.
- Ворк гуд...но рейн!
- Золотые слова!
Мы выпивали и шли в туалет. Наши места никто не займет – там на специальных таких кругляшках наши стаканы стоят и на маленьких тарелочках наши деньги, в которых обычно ковыряется бармен, и лучше нас знает сколько их там осталось – это его работа.
Наш любимый бар - бар для выходцев из Ирландии. «Айриши» себя называют. Шумят умеренно. Дерутся редко. В основном рыжие, как доцент Вадькин брат... Эх Вадька! Я его тащил, а ему визу не дали. Наверное, положил пальцы свои при консуле на стол, а они вместо того, чтобы мягко шлепнуть, застучали по столу, как патроны, потому что были от мозолей деревянные... Ну, кто ж тебе после этого поверит, что ты едешь в Америку послушать ихний офигенный джаз, и тут же домой... Консул ему – «нет», он в «бутылку»... пригрозил немедленным возмездием адекватным ядерному нападению, и был выведен дюжими молодцами под чёрны рученьки. К тому времени, к сожалению, Вадик мой друг и мебельный старатель пропах красками и лаками, как танкист мазутом... И как его не мой, от него все равно за версту разило политурой...
Я посмотрел на часы и представил, как Вадик сидит и ждет ночи (он любит работать ночью), подставив под щеку бархотку, а запахи оливы, ацетона, 646-го растворителя и всяких начиненных свинцом полиграфских красок впитываются в тщедушное тело моего друга, пронизывая его насквозь, как рентген. Почему-то я заплакал...
Турок, который был в туалете больше меня, потому что в пиве больше воды, чем в водке, вернувшись, посмотрел мне в глаза и спросил:
- Рейн?
- Рейн! – ответил я.
Мы, молча, не чокаясь, выпили, как будто на похоронах вадиковой мечты об Америке, и задумались каждый о своем...
«Тук» - вывел нас из небытия бармен.
«Тук-тук» - ответили мы, что все в порядке, что помним, что восьмой дринк, просто немного взгрустнулось.
- Бывает - сказал бармен, наливая халявную рюмку.
- Переживем – сказали мы, каждый о себе и на своём. Бог терпел и нам велел...

(Да, братец, Андрей Мракобесович - пошло и истасканно. Не суди строго. После восьмой пошлости воспринимаются, как истины. И чувствуя себя простым, как Урём Ильич, ты испытываешь невыразимый кайф близости к народу, который для тебя электорат. Я знаю, тебя выберут. Ты будешь хорошим депутатом. Я подговорю всех. Вадик свернет бархотку и пойдет на избирательный участок прямо с ночной. Все мои друзья оденут чистые рубахи и пойдут отдавать свой голос за тебя, потому что верят мне, а я им, хотя они и не возвращают, иногда, занятые у меня деньги. Ты считаешь это обстоятельство определяющим в человеке? Я не знаю. Два часа назад, когда заходил в бар знал, а сейчас не знаю.
Ты будешь хорошим депутатом. Я в тебя верю, как в никого. Тебя, как самую дорогую в бриллиантовой лавке вещь, купят последним. «И последние станут первыми», как сказал твой знакомый, а мой Отец родной – Господь Бог...)

- Что? Я сплю? Извините! Ничего подобного – это я задумался. Вот и Нурхад подтвердит.
После одиннадцатой я знал все языки и вспоминал все имена. Это потом показали в кино «Особенности национальной....»… В общем, вы помните.
- Поспорим на дринк, что но рейн? – спрашивал я у Нурхада.
- Поспорим – отвечал он мне и мы смотрели на дверь.
Никто не заходил. Вышел шатаясь один парень, забыв свой зонтик на вешалке и мы решили, что, «но рейн», а то бы он вернулся, за что и выпили...
Грусть ушла сама собой. Приходило состояние, когда сколько в тебя ни лей – все нипочем, только яснее и увереннее становиться мысль и длинные расстояния до главных мечт становятся короткими.
- Я не хочу работу! Я хочу рейн! – громко сказал Нурхад.
- Я всегда не хочу работу и хочу рейн – поддержал друга я.
- Чин-чин?
- Причем чинарем!
«Тук»...
«Тук-тук»...
«Рейн»... «чин-чин»...
«Тук»...
«Тук-тук»...
Мы уходили только после последнего «тука», оставляя по лишнему доллару на тарелочке на «типа» бармену...
Бармен поднимал руку, прощаясь с нами, и тут же опускал её на стойку показывая кому-то очередной «тук»...
Мы брали с вешалки, не выбирая, чьи-то зонтики и шли провожать меня...
Турок никогда не пьянел, хотя по количеству выпитого мы были примерно равны. Он считал, что обязан проводить меня домой. Он был очень хороший, как все люди...

(Бренч, тебя пополам. Я тебя не читал, но ты небось написал, что мы, «русские» можем всех перепить – и это одно из наших замечательных отличий. Забудь о том, чего не знаешь. Я ведь знаю – в «Поплавок» зайдешь – облюёшся сразу, когда услышишь:
- Три Фауста и одно оливье...)

После того, как Нурхад вталкивал меня в дверь, я спотыкался и падал прямо на мою кровать, которая стояла сразу после порога в коридоре, как в больнице, когда не хватает мест.
После этого Нурхад шел на метро и еще долго ехал куда-то, молясь, чтобы завтра был рейн...
Через час, переступая через меня, шла на работу племянница. Она говорила:
- Спи. Звонил Виктор. Дождь. Зубы жены. Короче снова выходной.
- Спасибо тебе, Господи, – бормотал я.
- Я не Господи, я его ангел, – говорила племянница и шла на какую-то раннюю работу. Вернее ехала, потому что у неё была машина, которую каждую ночь грабили «черноморцы» от безделья, но так ограбить, чтобы она не ездила совсем не могли или не хотели...

Извини, Вася, что давно не писал... «Гудел»....Не завидуй – это некрасиво... Спокойной ночи!.. У тебя как раз ночь… бабы с последней дойки идут… хотя нет – это у Урёма... Погоди-ка... Не забудь утром – не в службу, а в дружбу – сходи проголосуй за этого...Ну, ты помнишь, я тебе писал...отчество на букву «М»...найдешь там чего-нибудь типа: «Мускатович»...он хороший...он за народ...

Я проснулся вечером. За столом сидела родня и хором пила мочу по народному доктору Малахову.
- Опохмелись, – предложила сестра жены.
- Опохмелка – есть начало новой пьянки, – благоразумно ответил я, и под видом утреннего моциона пошёл «пугать унитаз»...
Когда я вернулся, их фирменный напиток кончился, и они грызли семечки, что тоже считалось очень полезным. Об этом писал какой-то американский «малахов» – у них тоже придурков полные стадионы. Если уж бейсбол собирает толпы, то чудотворец и подавно соберет. Да ещё Бога туда приплетет, собака... и пошли лохи мочу глотать и семечками закусывать...
- Ты чё смеёшься, бомж безработный? – спросила самая ярая малаховка из всей моей многочисленной родни, делившей кров однокомнатной квартиры в чудесном районе Нью-Йорка под названием Бронкс.
- Может я и бомж, потому что не всегда сплю на одной и той же кровати, но не безработный! – парировал я. – Я пейнтер и горжусь этим со страшной, нечеловеческой силой.
- Ты не пейнтер – ты безработный, потому что час назад твой работодатель посадил свою Халю, муттер и Альбертика в «трачок» и отбыл в неизвестном направлении.
- Не понял?!.
- Поймёшь, когда перейдешь с водки на мочу...
- Когда я буду пить мочу, я буду ссать водкой... Я не понял про Витю?
- Садись, а то упадешь.
Я сел и выслушал грустную историю, которые иногда случаются с нами, чтобы делать нас лучше...
Когда Витя с женой Халей пошел к зубному убалтывать его на скидку взамен покраски какого-нибудь подсобного помещения, а его сын Альбертик пошел с «черноморцами» посмотреть на статую Свободы, а заодно покурить в дали от дома, Витина дикая мама осталась одна.
Витина мама не любила Америку. Она любила только один день в Америке. Пятницу. В пятницу весь протестанский народ Нью-йорка, а так же примкнувшие к ним верующие во Христа и пророков его другие конфессии, выносили на улицы вещи, которые им были уже не нужны из-за внезапно нахлынувшего богатства или от того, что хозяин неожиданно умер и никто не хочет спать на том диване, где он говорил свои последние слова и пускал последние газы...
«Убери его Хосе» - говорила Мария, – «он напоминает мне папу. Я его терпеть не могла, старого алкоголика!»
«Мария, диван кожаный и стоит 50 долларов. Я не могу его выкинуть!»
«Хосе, если ты не можешь его выкинуть – я выкину тебя. Ты нелегал и черная жопа, а я имею разрешение на работу!»
«Мария, если бы я не любил тебя так страстно, как это я почти каждый день, я бы никогда не выкинул такую прекрасную вещь. Давай хотя бы продадим?»
«Нет, я хочу, чтобы из-за смерти разбойника Педро было как можно больше счастливых людей. Тащи его на улицу! Считаю, до скольки умею - или всё!»
Мария не умела считать ничего кроме долларов вообще, поэтому Хосе схватил диван и попер его на улицу. Диван был тяжелый и Хосе думал:
«Если бы у меня было разрешение на работу, как у этой жирной суки Марии, я бы тогда посватался к Розалинде. У Розалинды большая грудь и белые зубы, а этот зассаный её папой диван грохнул бы с пятого этажа»...
На каждом этаже Хосе садился и отдыхал. Грустить он не умел, поэтому просто отдыхал и думал о своем мексиканском...
На третьем этаже к Хосе пришла мысль – это было такое неожиданное и редкое явление, что он испугался. «А что если позвонить в какую-нибудь дверь и продать диван за пять долларов?» - была мысль...
Он позвонил в первую попавшуюся дверь. Это была дверь Вити. На пороге появилась стройная бабушка цветущая платьем в горошек.
«Файф далларз фор коуч» - сказал Хосе и показал пять пальцев...

Этот козел, Вася, хотел обмануть нашу карагандинскую бабку на пять баксов и фтюхать ей то, что принадлежало ей по праву бесплатно. Наивный ребёнок!..

Бабка вспомнила, что сегодня пятница и выкидываются вещи, и видимо этот потный толстяк хочет её надуть. Восьмидесятилетний ум сумасшедшей немки победил ум потомков Чингачгука...
«Классный кожаный диван, но я ухвачу его даром» - решила мамуля.
- Слушай, - сказала бабка на карагандинском языке, - Ты мне фуфло тут не пихай. Что логово лохов что ли нашарил? Давай махаться – я тебе этот легкий диван, - бабка показала на витину облезлую тахту - а ты мне этот тяжелый. Макул или не макул?...
Хосе понял, что в Бронксе лохов нет, это не Манхеттен. Потрогал тахту, ощутил её легкость и компактность в полной мере и согласился. Карагандинский язык «улиц без фонарей» он знал в совершенстве.
«Фор бьютифул леди фрее!» - сказал он, заталкивая диван в Витины апартаменты...
Через пять минут облезлый диван удачливого пейнтера, с зашитыми в нем пятидесятью тысячами долларов, стоял на улице, а кожаный красовался у Вити в зале.
Бабка качалась на диване и думала: «А что если боснийца отмыть, выдернуть зубы и вставить челюсть, которая не пахнет...побрить...надо сегодня на улицах поискать ему одежду...»
Когда старая сумасшедшая женщина выходила из дому, чтобы найти своему суженому боснийцу приличную одежду, мимо неё, какие-то два китайских студента пронесли их старый диван к такой же старой машине и привязали его к крыше подобранной с земли длинной занавеской.
«Ни в жизнь бы не согласилась подобрать такую гадость» - гордо подумала бабушка и пошагала по своим делам...
Всё остальное вы знаете... Сами представляйте немые и не немые сцены в доме моего незабвенного и дорогого товарища Вити-немца, когда он с Халей вернулся домой. Плачьте или смейтесь по вкусу. Случилось то, что случилось. Витя ощутил себя старым дедушкой с трактором на груди и прилег на кожаный диван. Халя дала ему маминых сердечных капель. Он их выпил и стал выглядеть на свои пятьдесят...
Из квартиры они взяли только баскетбольный мяч Альбертика.
- Мы уезжаем! – крутилась бабушка на одной туфельке – Прощайте!.. Прощайте!..
Она уже забыла о диване и о боснийце. Только смотрела на Витю и радовалась: « Я вырастила прекрасного сына, как жаль, что муж погиб на войне и ни разу его не видел. Виктору всего двадцать пять и вся жизнь впереди!..»

«Посошок»

Мы совершенно одинаковые люди. Я имею в виду американских людей и тех наших, в ком еще сохранилась советская закваска. Ощущение себя частью большой и сильной страны, которая если чего и ... это сильное ощущение!
Однажды в детстве мне приснилось, что я швейцарец, так я во сне чуть не обкакался со страху. Думаете, дурак был, не понимал, что Швейцария – это рай на земле, а я всего лишь жертва советской пропаганды. Может быть, но я не хочу в Швейцарию. Я всегда хочу домой. Просто с работы, с какой-нибудь дальней вонючей рыбалки, из длинного путешествия... Я еще кое-как могу ужиться в Америке, но в Швейцарии? Боже упаси. Ведь у них даже пошлой атомной бомбы нет, я уже не говорю о средствах доставки. Я буду чувствовать себя голым.
Мы с американцами одинаковые. Нас никто не победит. Если надо мы так грохнем хоть по кому...хоть друг по другу – земля вздрогнет! И от этого нам сладко на душе!
Нас никто не победит - мы победим сами себя. Мы уже начинаем это делать. Мы все, как на огромном крючке висим на перевернутом национальном вопросе. Он зацепил нас за штаны сзади и поднял над скотобойней, оставив руки и ноги свободными во время скольжения по разделочному кругу. Это видимое ощущение свободы дает нам возможность размахивать руками и ногами, дискутировать...и снова размахивать...и снова дискутировать...
У этого вопроса нет решения. Кто главней и сильней: черноглазый кавказец или белый до неожиданности русский северянин… Счастливый, что у него «всё» есть афроамериканец-велферщик или банкир еврей?..
Никто не знает. Скажите мне, богослов Дарвин и друг мой «Андрей Великий» – как так получилось, что в мире столько много разных языков, и мой другой друг турок Нурхад «топчет» американскую продажную женщину, как вульгарный петух рябую курицу, даже не имея возможности признаться ей в любви? Почему Бог сделал так, чтобы мы не смогли договориться, а переводчики всё врут из вредности?..
Еще один мой друг с похожим именем Нурмухамед, который когда-то учился в Москве, по сей день обижается на своих соседей по общаге:
«Деньги есть – Миша! Миша ! Денег нет – иди своя Чуркекстан, Москва для армян!»...
Миша понимает, что это шутка. Что анекдот такой есть. А всё равно сейчас какие-то книжки затёртые читает, и сало с водкой кушать перестал…
У меня в Америке появились дальние родственники с чёрным цветом кожи. Так получилось. Маленькие две – одна вредная, другая нет. Я не буду ждать, пока они вырастут и скажут: «Понаехали тут!». (К тому времени настанет их очередь говорить). Я уеду к себе. Только бы понять куда?..

Впрочем, не всё так мрачно, товарищ Бренч. Есть отдельные успехи во многих областях:
- Русские выселили казино из Москвы и опять стали собирать маленькие и большие страны, которые и не хотели никуда уходить, вокруг себя.
- Американцы окончательно добили асбест и дали политическое убежище моему другу Мише, который теперь не знает, что ему делать с его книжками и салом, когда его дети уже играют в этот дурной бейсбол за сборную школы?..

Может быть, когда-нибудь, мы купим большую сувенирную бутылку с каким-нибудь жгучим напитком и соберемся все вместе: Вася, Бренч, оба Нура, Андрей (кстати, извини, что изшутился над твоим отчеством), министр авиации, медсестра, Витя-немец, все бабушки, которые тут были, приедет дед-пилот на тракторце, Сэра скажет - «Хай», поляков позовем – «Уай нот?». Пусть придут и сядут рядом Иван Иванович, Урём Ильич, все чёрные анашисты из Бронкса, а также Хосе и Мария.
Мои американские родственники, которые не пьют, но очень любят сбрасываться.
Пусть талантливая бабушка возьмет свои краски и каждый из нас кинет на большой холст ту, которая ему понравится, и в то место, в которое сам захочет.
Мы отдадим эту картину в маленькую типографию, в которой у нас тоже есть «один знакомый друг». Типография размножит её, как новую карту мира, а может даже сделает из неё глобус. Мы поставим его посреди стола и начнем пить за наше здоровье. И каждый скажет тост. А перед тем, как сказать, крутанет глобус... И пусть каждый говорит, пока глобус вертится... Мы вообще все очень зависим от того вертится он или нет – и те, кто думает, что может его остановить, и те, кто об этом не думает...
Дорогие мои выдуманные и невыдуманные друзья. Я, как автор, крутану глобус последним. Крутану и скажу:
«Ребята! Мы одинаковые и очень умные! Но даже если соберемся все вместе, то не сможем догадаться, почему Бог придумал так, как придумал. Это выяснится в конце детектива под названием Жизнь, который каждый из нас не хочет прерывать на самом интересном месте. Я хочу выпить за встречу! И за то, чтобы вертелся «наш глобус»!