Дед Макар.

– Мыкола, иди сюды, – крепкий, розовощёкий мужчина звал своего друга, привстав на цыпочки в середине толпы, отчаянно размахивая рукой. – Тут дедусь наш опять байки травит. Такие узоры заплетает!
Николай, местный пастух, поздоровавшись со всеми, неспешно вошёл в круг односельчан и, стряхнув плетью пыль с сапог, стал прислушиваться к рассказу. Седой старик, жестикулируя, продолжал рассказывать свою историю, он старался как можно красочнее изобразить для своих слушателей чувства от произошедшего с ним события, которые изливались у него через край.
– Приехал я, значит, с самого утра на базар глянуть упряжь новую для своей кобылки, старая-то истёрлась и совсем негодная стала... Хожу сам себе хозяин между рядов, прицениваюсь, выбираю... Так вот... часа два высматривал...
Приглянулась одна, кожа надёжная, крепкая, в самый раз моей Грозе. Я её в руки взял, щупаю, прицениваюсь... Уже было и торговаться начал... вдруг рядом со мной малец рыжий, малой совсем, как заголосит во весь голос «Приехали-и-и… Бежи-и-им... »

Толпа вокруг как бешеная стала, меня, значит, в тиски вместе с собой захватила и понесла, прямо течение в реке.
Вот думаю: попал в водоворот! Все бегут, и я бегу, а куда бегу не понимаю, но бегу.

Дед, осклабившись, задумался, подбирая слова и, вспомнив, продолжил:– Остановились возле шатра какого-то, большой, цветастый весь такой, а над ним надпись. " Цирк индийский вход 10коп. " Вся толпа туда, ну и мне значит тоже надо. Купил я билет, с ним захожу в шатёр этот пёстрый, а там шум, гам кругом, народу тьма, пол городу, наверное, собралось, все довольные такие сидят вокруг сцены, похожей на блюдце, общаются, представления ждут. Ну и я в ряду ближнем возле мужика присел. Жду. И тут музыка, едрить её, громко так загремит, зарычит... началось значит представление. Занавес поднялся и на сцену дым повалил, будто туман утренний, густой, как сметана, и оттуда, из тумана значит этого смотрю баба голая выходит, а на плече у неё обезьяна страшненькая такая расположилась... прямо страсть... – старик увлечённо рассказывал, посверкивая своими живыми, как небо, голубыми глазами.
Народ одобрительно кивал головами, сосредоточенно слушая рассказ. Польщённый вниманием старик крякнул, достал папиросу и закурил.
Сутягин Макар Лукич, житель небольшого села Середники, обожал две вещи: курить табак и обсуждать самые последние новости, которые он узнавал, зачастую привирая и превращая их во всякие замысловатые истории, за что в своём селе довольно заслуженно получил почётное прозвище "телеграф". Талант рассказчика у него был феноменальный, и стоило ему открыть свой беззубый рот и начать рассказывать какой-нибудь интересный, с его точки зрения случай, как вокруг него тут же образовывалась толпа заинтересованных слушателей. Вот и в этот раз он увлечённо делился своими впечатлениями от посещения индийского цирка, в котором побывал во время недавней поездки в город.
– Да-а… дела... – развалившись на старой, истёртой до блеска скамейке, рассуждал, сузив глаза, седой улыбающийся старик, с загадочным видом пуская густой папиросный дым. Одной рукой он опирался на протез, давно заменивший ему потерянную после несчастного случая на сеновале ногу, а в другой у него была длиннющая папироса, зажатая в тёмных узловатых пальцах. Односельчане, собравшиеся возле довольного деда, издалека напоминали своей разномастной толпой рой взволнованных пчёл: они не имели возможности тратить драгоценное время в начавшейся посевной, поэтому в негодовании, перебивая друг друга, требовали продолжения рассказа.
– Не тяни кота за хвост, старый чёрт! – подзадоривали его односельчане. – Что за манера? Начнёт, а после тянет и тянет. Смотри важный какой!! Сидит, понимаешь... как будто не слышит… слова не дождёшься. Старик не обращал никакого внимания на вздорные возгласы галдящих женщин и был совершенно холоден к обсуждению его внутренних качеств, продолжая медленно, с оттяжкой, покуривать папиросу, и только когда истлела последняя табачная крошка, улыбаясь чему-то своему в мыслях, он смачно сплюнул в сторону, громко откашлялся и продолжил рассказ.
– Смотрю я, значит, баба голая стоит, молоденькая такая, пухленькая, в общем, в самом соку, – широко расставив руки в стороны, натурно изображая размер свалившегося в них счастья, продолжал дед Макар. – А на плече у неё обезьяна сидит. Ну как... не совсем голая, –поправился он. – Завёрнутая в тонкую, прозрачную, цветную простыню… живот голый, значит, и пуп торчит, а на лбу…точка красная. Чёрненькая, чумазенькая вся… как наши цыгане... рукой мне машет… мол, подходи, Макар Лукич, значит… познакомимся. А я себе думаю... старый ведь... кудыть мне, но подошёл.
Люди затихли, внимательно слушая рассказчика, изредка отмахиваясь ладонями от надоедавших мух, своим
жужжанием встревавших в самую суть истории.
– Руку значит протягиваю... поздоровкаться мол… – почёсывая затылок, вспоминал дед – А она на меня... как прыгнет... и давай обниматься...
– Смотри как заливает и не краснеет! – не выдержав, начал комментировать старика ближний к нему подбоченившийся, празднично-одетый сельский голова. – Куды тебе старому... молодку в руки?
– Да не баба! – страстно перебивая, продолжил рассказывать старик. – Обезьяна эта мохнатая – как сиганёт ко мне на грудь и давай прижиматься... Сама сморщенная, страшная, слюнявая такая, глаза таращит, прямо как моя Евдотья, когда домой под градусом прихожу. Все заулыбались, зная едкий характер жены деда.
– Я испужался и в крик, оторвать её, бестию, не могу, а обезьяна смеётся, губы свои в трубочку свернула, и к лицу тянется, целоваться, значит, хочет, аж причмокивает, – старик сморщил лицо, изображая крайнее отвращение. – Всё, думаю, пропал, обслюнявила всего... бррр... гадость такая... хорошо хоть на крик мой люди понабежали... стянули с меня эту животную. Кругом, значит, все хохочут, пальцем в меня тычут, а я стою весь в шерсти и думаю – зачем я вообще, старый дурак, подходить сюда вздумал? Кудыть меня попёрло? Хотел, значит, грешным делом напоследок молодухе улыбнуться, а тут вона как обернулось...
Дед раскраснелся, громко откашливаясь и, вспоминая, мечтательно поднял глаза к небу.
– Не успел я как следует обдумать всё это... подбегает ко мне мужик важный какой-то, с закрученным полотенцем на голове... серьёзный такой, глаза из орбит выскакивают от злости... муж её, наверное... думаю. Рукой на свою бабу показывает и громко так кричит что-то на непонятном языке, мол, хотел чего, дедушка, от моей молодки? Я испужался и на попятную. Объясняю ему – мол, ничего не хотел, а подошёл так просто, узнать, как погода у вас и вообще... а он меня за руку. взял... на стул возле сцены посадил... там где место моё было... что-то деловито сказал и ушёл. Все кругом уже животы себе порвали, хохочут, а я испугался не на шутку, глаза закрыл, сижу и думаю – вот оно тебе, Макар Лукич божье наказание за мысли твои грешные. Нечего тебе, старому, на замужних зариться. Сижу смиренно, жду.
Старик остановил своё повествование, степенно вздохнул и полез в пиджак за папиросой с намерением закурить.
– Ну вот опять, все никак не накурится! – возмущённо начала причитать Мазолиха, тучная женщина средних лет, торгующая на селе самогоном. – Расскажи до конца и потом кури сколько влезет, старый чёрт!

Дед Макар, не обращая никакого внимания, уже прикуривал. Хитро улыбаясь, он сделал первую затяжку и выпустил огромное облако белого дыма.

– А чего рассказывать. Если б я знал, что наказание за мысли мои грешные так обернётся, в жизни в цирк этот не ходил бы… Проснулся я вчера… ещё затемно… лежу в впечатление. – продолжил старик. – Поворачиваюсь, значит, на правый бок к старухе своей... посмотреть, спит али нет. Смотрю, а рядом со мной обезьяна эта индийская лежит и глазками своими мырк-мырк.

«Чего не спишь, Макар? » – так мило, по-человечески, меня спрашивает и губы свои ко мне тянет. Ужас меня объял вселенский, и я как заору во весь голос: обезьяна!!! говорящая!!!

Вот с этих самых пор у нас со старухой моей война, уже второй день не разговариваем. Молчит, тудыть её в качель. Я, если честно, раньше думал, что бабы они есть ведьмы, а теперь точно знаю: что все бабы – они обезьяны. Это пока она ещё молодая, свою личину прячет, прикидывается. А как состарится, так всё нутро наружу, ей-Богу, – старик перекрестился.
Громкий женский крик, донёсшийся из глубины села, заставил всех обернуться. С горки между двух домов,размахивая длинным берёзовым веником, бежала вспотевшая Евдотья, кроя своего мужа на весь свет. – Ты что же, окаянный удумал... меня живьём спалить? Хорошо во двор вышла. Котёл красный весь!!! Баню затопил, а сам опять байки травит...
Старик в это же время незаметно для всех слушателей выскользнув из толпы, бежал к реке, где у него был схрон, хромая и поддерживая широченные штаны.

– Обезьяна и есть!!! – эхом отражался над крышами его задорный крик уже довольно далеко.