Хармс (рассказы)

НЕДОТЁПА.

Хармс сидел на лавочке в сквере и сочинял, глядя перед собою вдаль.
Он полагал, что даль – светла и прекрасна.
А кошка, притаившись возле ног литератора, наблюдала за голубем.
Выждав, сцапала его и свернула хлипкую шею.
Поурчав немного, для удовольствия, она перетащила добычу
на колени сидящего на лавочке Хармса.
И принялась с аппетитом пожирать добычу.

Вернувшись вскоре из светлых далей, литератор обнаружил
на своих коленях растерзанного голубя и двух милиционеров вокруг.
– Пройдёмте, товарищ – бросил один и коротко козырнул –
За убиенную птицу штраф будем платить.
Второй, покачал головой и добавил:
– Ладно бы пришёл домой, ощипал его и поджарил.
Так нет же – сырого умял!
– А может, жена от него ушла. А он недотёпа. Приготовить себе не может? –
предположил первый милиционер.
– Может быть и такое – задумчиво согласился второй – Теперь вот,
сырыми голубями питается.
– Товарищ, вы паспорт свой предъявите – вежливо обратился один.
Порывшись по карманам, Хармс достал оттуда его.
Милиция быстренько пролистала и один другому сказал:
– Видишь? Разведённый этот товарищ. С год уже.
– Разрешите принести вам искренние извинения, за причинённые неудобства! –
возвращая паспорт, сказал советский милиционер.
Второй достал кошелёк и сунул оттуда в руку литератора мятый рубль.
– Вам товарищ, необходимо книжку по готовке возле кухонной плиты купить –
пояснил он – Питание для человека должно быть красиво оформленным и полезным.
– Да уж! – кивнул другой – А не как вы тут – не прожаренное совершенно.
Да ещё на коленках!
Они козырнули и покинули место недавнего своего происшествия.
А литератор домой направился – чистить от перьев штаны.


ДВА РУБЛЯ ДО ПОЛУЧКИ.

– Зинаида, одолжи мне пожалуйста два рубля до получки! –
бодро заявил Хармс, заходя к ней в комнату.
Пионер Петя в это время кушал тушёную капусту с котлетой и поздоровался.
Зинаида подложила сыну следующую по счёту и взглянула на Хармса.
– Да ведь, не отдашь – сказала она – Нету у тебя никаких получек.
Одни только писчие расходы наблюдаются.
– Так я же писатель, Зинаида! – согласился с нею Хармс –
Мне необходимы писчие расходы, чтобы писательством заниматься.
Не могу я всё это в голове держать. Там и без того тесно.
Мне необходимо изливать оттуда на бумагу, чтоб
голова не разлетелась от тесноты в ней.
– Напиши тогда про пионеров и отнеси в газету «Вперёд» –
посоветовала Зина – Напиши, как наши дети маршируют и дуют в горн.
Вот твои два рубля на писчие расходы и получаться.

Хармс потоптался возле стола в нерешительности.
Потом, глаза поэта вспыхнули не здешним огнём.
И он, встав в творческую позу, заявил:
– Ты не понимаешь, Зина! – горячо заявил он –
Нельзя мне про пионеров писать! Ну никак нельзя!
Муза тогда к другому писателю улетит, туда, где они не маршируют.
И не трубят в горн. Тишина ей необходима и облака вокруг.
Пойми это всей своей Душою, Зинаида.
Без Музы я, как редактор газеты «Вперёд!» сделаюсь.
Буду мух газетой от писательского стола отгонять,
пока не начнётся моё загробное существование.

Пионер Петя доел и вылизывал свою тарелку.
– Загробного существования нету! – звонко сказал пионер –
Его попы придумали, чтобы люди им денег побольше,
на золотые кресты давали – он отставил тарелку,
сказал – спасибо, и убежал во двор.

Зина глядела на поэта, а глаза её были печальны.
– Я Хармс, тоже вот – она не знала, как об этом сказать –
Я Хармс, девочкой когда-то была – улыбнулась Зинаида,
складывая тарелки в стопку.
– Я любила на небо смотреть и летать там, среди ласточек.
Она со звоном бросила вилку на посуду и присела к столу.
И сидела там, глядя перед собой. А потом, тихонько заплакала.

Хармс подошёл сзади и обнял её за плечи.
– Потерпи – негромко сказал он – Мы тут все, недолго бываем.
А она всё плакала, беззвучно кривя рот, и крупно катя по щекам слёзы.
– У тебя хорошее сердце – шептал ей Хармс – Оно помнит ласточек.
Оно вскоре вернётся к ним. Потерпи.
Зинаида вытерла заплаканное лицо передником и шмыгнула носом.
– Петю жалко – тихо сказала она – Сыночка моего. Война скоро будет, Хармс.
Убьют его на этой войне. Я знаю.
Хармс убрал руки с её плеч и стоял, глядя перед собой остановившимися глазами.
– Его быстро убьют. Даже, не успеет почувствовать – негромко сказал он.
Потом, перевёл взгляд на Зинаиду – Съезди в деревню, окрести его там,
подальше от людских глаз. Мальчику это поможет.
– Да знаю я, знаю – ответила она глядя на тарелки –
Ладно. Иди, вымой их. Я тебе за работу заплачу.

Хармс схватил стопку тарелок со стола, и убежал с ними на кухню.
– Горчицей их, не забудь! – крикнула она – И сполосни потом как следует!
Он что-то прокричал в ответ. Но за шумом воды Зинаида не разобрала, что именно.
– Беда мне с тобою, Хармс – негромко добавила она и пошла к комоду.
Где в маленьком ящичке хранились все нехитрые её сбережения.
В размере четырёх рублей.
И Зинаида Петровна Заславская-Гольц, взяла оттуда – его половину.


КУЛЕБЯКА.

Хармс сидел за писательским столом, возле яркого окна,
и ел на разложенной перед собою газете кулебяку.
А заодно, склонял её по-всякому. А потом даже – спрягал.
И читал выборочно из газеты то, что не накрывала собой кулебяка.
И облизывал пальцы. Облизывал он их, по строгой очерёдности –
начиная с левого мизинца, пока не добирался в конце, до правого.

– Кулебяка - ляка - бяка! – невнятно бормотал он, запивая это дело сладким чаем.
– Кула - лебя - куба - ляк! – и чаем её! Чтоб внутри у него, ей – потеплее казалось.
«Наша советская плотина, взметнулась тогда до небес» – читал он заметку в газете.
– Кая - кабул - бука - бак! – от одного мизинца, до другого.
«В стратосфере нет совершенно воздуха. Зато, советский человек дышал там
из баллона в гондоле...»
– Кука - кабель - лук - беляк! – чай у него закончился.
От кулебяки остались лишь крошки на газете.
«Советский человек может всё, когда он сильно...»
Дальше было оторвано, оттого, что газету он подобрал на лавочке в сквере.
– Каку - лаку - белку - бяк!
Хармс подобрал все крошки со сложенной напополам газеты на ладонь,
и слизнул их оттуда. Скомкав газету в урну, он отправился сполоснуть пальцы.
Вернувшись, решил для себя так:
– Сейчас сяду и напишу, что-нибудь – человеческое.
Спасибо Тебе, за всё – негромко добавил он.

Но тут в комнату безо всякого стука, вошла Зина соседка.
– Ты свежую «Правду» читал? – с порога спросила она, тыча пальцем под заголовком.
– Нет – развернулся к ней Хармс – Я пока, только не свежую правду знаю.
– Вот тут правду читай! – Зина сунула ему газету в руки – «Челюскинцев»
притёрло
сильно во льдах, а потом и вовсе, как орех раздавило!» – по памяти пояснила она,
грузно опускаясь к нему на кровать. Та хрустнула, но устояла.
Хармс пробежал глазами передовицу и отложил газету в сторону.
– Теперь я полон уже свежей правды – сообщил он, набивая трубочку.
– Новенького чего написал? – поинтересовалась она,
заслоняясь рукой от бьющего через окно солнца.
– В основном, про кулебяку – признался Хармс – Там, видишь ли,
дело в следующем....
Зинаида Петровна покачала головой.
– Про раздавленных «Челюскинцев» сейчас надо писать.
Про то, как Папанинцы их самолётами сверху искали, а когда обнаружили,
то принялись продовольствие с неба сбрасывать. Но аккуратно,
чтоб их окончательно там консервами не поубивало.
Вот про что надо писать. Про советское величие и Заполярье!
А ты про кулебяки всё пишешь – она поднялась – Газету можешь не возвращать.
И Зинаида направилась по пищащему паркету из комнаты.
– Ты Хармс, гений – обернулась она – Так пусть весь Советский народ об этом узнает.
А не только я, да редактор газеты «Вперёд!» – и дверь за ней, щёлкнула.

Хармс закурил и прикрыл глаза. Он наблюдал, как под смеженными веками –
тени, вперемешку с волнами света, от гуляющей на окне шторы,
качали его душу словно лодочку. И шелест улицы был, как прибой.
– Отлично – улыбнулся Хармс – Теперь у меня есть чистая газета.
Завтра на ней можно кулебяку про «Папанинцев» кушать.
«Так что я собирался написать»? – вспоминал он.
И под его прикрытыми веками, возник дивный город на далёком холме.
И он всё шёл к нему и шёл. И вокруг – цвела Земля.
«А коммунизма, не будет – вдруг ясно понял он –
Будет другое. Что-то – человеческое».


ТВОРЧЕСКОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ.

Хармс встретил тогда, восемь человек рабочего класса на улице.
Те, засалено шагали по делам с лопатами, неся на рабочем плече
длинную и железную трубу. Хармс пристроился к ним сзади,
и принялся разглядывать – что происходит в мире? – через эту трубу.
«На глаз труба похожа – думал Хармс – Только неповоротливый он,
и обзор из него маленький. Зато, хорошая фокусировка. Не рассеянная.
Всё чётко видно, когда идёшь к какой-либо цели.
Но узковато, конечно – для меня».

Хармс закурил трубочку и принялся издавать в один конец трубы
разнообразные звуки. Потом, тихонько напевать туда, лёгкие мелодии.
А когда вконец освоился, то произнёс хорошо поставленным голосом:
– Правильным курсом идёте, товарищи!
Рабочий класс, припнувшись от неожиданности, расширил глаза – продолжая движение.
Хармс обалдел от произведённого на рабочий класс эффекта и решил продолжить:
– Всем товарищам, повернуть теперь назад! – громогласно заявила труба.
И рабочий класс послушно повернул назад. Вместе с автомобилями.
Многие автомобили, ехавшие, как оказалось – совсем не туда, загудели, и
принялись разворачиваться, не обращая внимания на звенящие трамваи.
Поток утренних граждан, шедший на работу, плавно развернуло в противоположном
от работы направлении. В городе пошёл – неразборчивый водоворот.

Хармс перепугался и, подбежав к трубе, заорал изо всех своих творческих сил.
Набрав предварительно в лёгкие побольше летнего воздуху:
– Всем товарищам, необъятной нашей Родины, и её гражданкам!
Немедленно восстановить прежний курс, который был верный!
– Ур-р-аа! – закричали вокруг и загудели автомобили.
Разворачиваясь в обратную, теперь уже сторону.
Что вызвало полнейший хаос и последовавший за этим в городе магистральный коллапс.

Хармс тогда быстро побежал домой, пыхая трубочкой, словно небольшой паровозик.
В небе над городом появились аэропланы. В него уже входили войска.
Хармс обогнул выезжающий из-за угла броневик и, пыхтя, прибавил оборотов.
Кругом выли сирены и ездили автомобили с чёрными рупорами на крышах,
которые вертелись во все стороны и хрипло призывали население:
– Немедленно прекратить всякую панику и вернуться по домам!
И не выходить на улицу, до особого на то распоряжения!

Хармс нырнул в подъезд и, стремглав взбежав по ступенькам,
еле попал латунным ключом в дверь. Он захлопнул её и стоял,
прислонясь спиной к косяку, с бешено колотящимся внутри сердцем.
Навстречу ему вышла Зина соседка с кошкой под мышкой и,
выпучив на поэта глаза, спросила:
– Что случилось, Хармс? Это – война?
Хармс вытащил погасшую трубочку изо рта и спрятал её в карман.
– Не волнуйся, Зинаида – отдышавшись сказал он –
В городе произошло творческое недоразумение.
– Ты, по-русски мне объясни – попросила она, нервно перебирая кошку.
– По-русски, такое сложно объяснить – признался Хармс – Я тебе лучше
по-иностранному опишу.
Случился у нас в городе, Зина – форс-мажор.
– Значит война – печально сказала она, и пошла собирать чемоданы.

Хармс умылся и стоял над раковиной,
глядя на себя в мутное зеркало.
– Нехорошо получилось – сказал он – Кто-ж знал такое?
Другой Хармс – в зеркале – ему покивал, обтирая мокрое лицо
и ероша всклокоченные волосы.
– Придётся примерно тебя наказать, Хармс – заявил он –
Иди в комнату и сиди там, пока комендантский час не отменят.
Лишаю тебя, за форс-мажор, прогулок в скверике
и вафельного мороженого. Ступай.
Хармс согласно ему покивал.
– Ты только, это...никому не рассказывай, ладно? –
негромко попросил он.
Второй в зеркале, презрительно ему улыбнулся:
– Трус ты, Хармс! А ещё – поэт!
Он повернулся к нему спиной, удаляясь вглубь мутного зеркала –
пока Хармс выходил из уборной на свет.

– Да, нехорошо получилось – вздохнул он, подходя к окну и,
с опаской, выглядывая из-за шторы на улицу.
Там уже полным ходом шла эвакуация Горкома партии.
А стайка вольных голубей кружила тогда, в синем небе!


ТИМУПРВЦЫ.

– Хармс! Открывай нам немедленно! – раздались голоса в коридоре
и последовал резкий стук в дверь. Она покачнулась, на сломанной петле,
и её слегка перекосило. А потом, дверь рухнула плашмя в комнату
подняв тучу пыли, которая заиграла, переливаясь и искрясь в утреннем свете.

На пороге стояли – Зина соседка, с ведром воды и шваброй наперевес.
И её сын – пионер Петя. Петя был с пионерским галстуком на шее,
барабаном на пузе и начищенным горном за спиной. Неумело барабаня,
он вышел на середину комнаты и, выхватив горн из-за спины,
хрипло в него протрубил. А потом, отдал Хармсу салют.
Следом, похрустывая по упавшей двери, грузно прошла Зинаида.
Звякнув полным ведром, поставила его – расплескав сильно на пол.
– Помочь мы тебе решили, Хармс – сказала она, выкручивая тряпку –
Пойди, погуляй на скамеечке в сквере. Мы тебя в окошко позовём.

Хармс сидел, возвращаясь с далёких Небес на грешную Землю.
Очутившись в конце, возле писательского стола на табуретке.
Ноги его были подтянуты коленками к самому подбородку.
В одной руке – недописанный листок, в другой руке находилось перо,
с которого – чёрно капнуло на пол. И растеклось там.
– Не свинячь уже, Хармс! – строго сказала ему Зинаида,
наматывая тряпку на лысую швабру – Иди ногами отсюда. В сквер.
И она принялась влажно возить тряпкой по полу, что-то бормоча.
Пионер Петя тогда, переметнул горн за спину, сдвинул туда же
барабан и сунул палочки за ремень.
После чего начал закатывать рукава, оглядываясь по сторонам.
– Сейчас, ещё отличники придут. Человек пять! –
пообещал он литератору и радостно подмигнул.

Хармс быстренько побросал писчие принадлежности в ящик,
защёлкнул его и сильно подёргал за ручку. Ящик, сидел там крепко.
Поэт поднялся со своей табуретки и прошмыгнул в коридор.
Там он быстренько переобулся и открыл входную дверь.
Стайка пионеров, приветствовала его на лестничной площадке салютом,
где дружно маршировала, выкрикивая хором следующее:

Ты наверно позабыл мыло и мочалку!
Ты наверно «Мойдодыра», вспомнишь скоро палку!

Они отдали салют и убежали в квартиру, хлопнув сильно дверью.
И, со словами:
– Здрасьте, очень приятно! Я Хармс, литератор –
Хармс уже сбегал вниз по стёртым и пыльным ступенькам,
направляясь к лавочке в сквере, возле дома своего.

Присев, он достал из кармана набитую трубочку и, чиркая ломающейся
всё ближе к головке спичкой по коробку – потрескивая, прикурил.
Выпустив затем, клуб сизого дыму по округе.
Постепенно, дым начал рассеиваться и, из него
показалось испуганное личико миловидной дамы.
– Муза моя! Ты вернулась? – обрадовался Хармс, доставая
из штанов чернильный карандаш и сложенные напополам листочки.
– Так на чём мы остановились?
– Кто это был? – с опаской оглядываясь по сторонам, пропела она.
– Пионеры с Зиной, это был – загадочно ответил Хармс, слюнявя карандаш
и разглаживая на коленке листочки – Сейчас они всё протрут и уйдут восвояси.
Слегка успокоившись, муза подлетела поближе и пристроилась возле него,
заглядывая через плечо.
– После словосочетания – сияющая чистотой Беспредельность,
запятая нужна – пропела она..

Зинаида, елозя тряпкой по покосившемуся паркету, смотрела в окно,
на сидящего на аллейке Хармса.
«Ничего кралю он себе отхватил – оценивающе думала она, разглядывая
порхающую вокруг литератора Музу – Только, по хозяйству она не годиться.
Ручки уж больно ухожены да белы. Зато – чистая барышня. Воспитанная.
Такое, сразу заметно».
И она пошла от окна, выкручивать тряпку.

Зинаида прикрикнула на пионеров, поднимающих выпавшую дверь:
– Веселее тяните, ребятня пионерская! Компот холодный сейчас будем кушать –
пообещала она, распрямляясь над ведром с отжатой тряпкою в руках.
В лёгком... головокружении...


ЖАРА.

За окном плыла жара.
Вяло небо, в сини...
Отчего такое нам,
Выпало в России?

Хармс, покачал головой: «На таком писательстве, я ни копейки себе не заработаю –
думал он – Надо написать, про что? Пока даже не знаю, про что».
Он сидел в одних трусах на писательской табуретке,
возле поэтического стола, приткнутого к июльскому настежь окну.
И тюлевая штора на нём, шевелила расслабленным телом.

В комнате Хармса стоял тазик с холодной водой, в котором плавало вафельное полотенце.
«Хорошая вещь, полотенце» – неспешно думал он, ощущая прохладную влагу другого
полотенца, на своей работающей сейчас в четверть писательской мощи голове.
«Полотенца оказывается, не только чтоб – обтираться ими. Но и чтобы ими – увлажнять».
В жару курить не хотелось, и он просто держал пустую трубочку в зубах.
Иногда, её посасывая.
Откуда-то из влажного подсознания, вернулась на круги своя мысль, о хлебе насущном.

– Напишу лучше, про индустрию – решил Хармс, берясь за перо.

Индустрия задымит, мощная повсюду!
Вот тогда и заживём, чуя амплитуду!

Хармс сходил к тазику и поменял на голове полотенца.

Индустрия, индустрия!
Мы в тебя – надеемся!
Ты работай индустрия!
Ну а мы – поженимся!

– Это, уже ближе – решил Хармс. Но полотенца менять пока не стал.

Индустриализация, должна быть понятна всем!
Наша великая нация – чадит и гремит без проблем!

Голубь спикировал на подоконник и принялся разглядывать литератора –
наклоняясь, как попало, своей головой.
– У меня тазик есть – объяснял ему Хармс – Там, полотенце плавает.
Голубь тогда передумал, и полетел лучше на дворовую помойку.
Хармс собрал во влажный кулак остатки всей своей талантливой воли и продолжил:

Индустрия – хорошо!
Объясняйте в школе.
Грохот, шум и суета!
Всё там – в солидоле!

– Соскальзываю я постоянно. Буду лучше мыльные пузыри из трубочки пускать.
И он направился в ванную, развести там мыльной водицы.
И заодно уж, воду в тазике поменять. На – похолоднее.
Он выпустил пробную серию радужных пузырей и подумал:
«Пузырей полную комнату напускаю. А когда они полопаются,
пойду в прохладной ванне по шейку лежать».
И он принялся за дело.

Зина зашла в комнату полную радужных пузырей, и стояла там,
глядя на Хармса.
– Хочешь подуть? – предложил ей Хармс,
выдувая из трубочки разно-пузатую струйку.
– Давай – согласилась она.
И он передал ей трубочку и блюдце с мыльной водой.
Ванна, к тому времени, была прохладна уже наполовину.


СОН.

– Хармс, проснись! – Зина тормошила его за плечо, рядом стоял сын Петя.
Литератор открыл, моргая глаза: «Сон мой, прощай» – пробормотал он.
После чего сел в постели глядя на Зинаиду. А сам втихаря,
продолжал доглядывать сон, до алогичного его завершения.
– Да-да, слушаю вас! – официально обратился он.

Во сне в это время, синий чемодан вёл неспешную беседу с мохнатой
и весьма флегматичной гусеницей, сидящей на стебле.

– Дело у меня к тебе, Хармс – обратилась Зинаида – Стенгазету нарисовать.
Петя быстро тогда покивал:
– Для нашего класса – добавил он – Ты всё равно умеешь.

Чемодан сказал:
– В Мире всё вертикально и горизонтально вокруг.

– Хорошо – согласился Хармс.
Гусеница в это время, оторвала листик со стебля 36-ю ногами сразу, и принялась флегматично жевать.
– Сейчас, я до просыпаюсь и к вам присоединюсь – пообещал Хармс.
Зина с Петей были непреклонны.

Чемодан тогда, обратился к мохнатой гусенице:
– Советую вам жевать чуть быстрее.
Иначе – с голоду помрёте.

Петя вытащил из-за спины, и развернул газету с портретом Чкалова.
– Вот его необходимо крупно нарисовать – сказал он.
Услышав подобное, гусеница принялась сразу жевать с той же скоростью.
Литератор поднялся с постели в полосатой пижаме:
– Я иду умываться.

Чемодан продолжил начатую мысль:
– Мироздание наше пропитано радостью.

Услышав подобное, гусеница прекратила жевать и поперхнулась.
Хармс тогда, постукал насекомое по мохнатой спине. После чего, она продолжила.
Зина сказала – Я иду жарить яичницу. Петя сказал – Хармс, я с тобой!
Буду зубной порошок на щётку твою насыпать.

Чемодан сказал –
Верх и низ сходятся в центре.
Хармс подумал: «О чём это он»?

Гусеница тогда стала бабочкой.
И они, с раскрытым настежь чемоданом, улетели за горизонт.
Махая крылышками, из коричневатого внутри картона.

– Хармс, проснись – тормошила его Зинаида – Завтрак готов.
Литератор открыл голубые глаза, продолжая лежать.
– Доброе утро – улыбнулся он.
Зина посадила Хармса на постели.
«Он как ребёнок, ей Богу. Он – мотылёк».

«Скоро война – думал Хармс, наблюдая, как гусеница с винтовкой на плече,
семенит к товарному составу. А её провожает рыдая, мокрый от слёз чемодан.
В марлевой повязке. Поверх которой, блестели стальные застёжки.
Скоро война.