Мы жили по соседству

1
Когда мне было двенадцать лет, мне подарили симпатичного щенка. Вдруг он исчез с моего двора. Приятель мне сказал, что щенка украл Иван Плешка. Я пошёл к ним домой, увидел у них своего щенка. Иван не хотел его вернуть. Вышла на порог его мать, стала чехвостить меня и я вернулся домой ни с чем.
Я проследил мысленно жизнь Ивана Плешки. Какое он воспитание получил от родителей? Укради и, если у тебя глотка широкая, можешь это оставить у себя. Если к тебе не пришли с милицией, то ты пошли всех нафик. С такими принципами, вернее, беспринципностью Иван вошел во взрослую жизнь. Сейчас он сидит с пожизненным сроком за совершённые убийства. Его внук обладает музыкальными способностями, по вечерам играет дома на фортепиано.
Пацанами мы забирались в какую-нибудь пристройку и играли в карты: я, Костя Арсентьев и Вовка Стойка. Обычно выигрывал Костя. В десятом классе я получил пару двоек и меня пропесочивали на комсомольском собрании. За столом сидел и директор школы Кожокарь.
- Я знаю, что Вася всегда ударником был, - удивлялся он.
Я всегда старался готовить уроки, а одноклассники дома ничего не делали и списывали у меня домашние задания. Все они после школы хорошо поработали локтями и схлопотали тёплые места, а меня советское правительство списало за ненадобностью. Директор школы Кожокарь, женатый, соблазнил пионервожатую – вот такие воспитывали нас. А про книгу Льва Толстого «Путь жизни» я узнал только в 2016 году.

2
В один из вечеров конца 90-х под окно моей комнаты пришли Иван Лукин и Василий Буларга, вытащили из стены два котельца. Меня всегда ненавидели в родном селе: гадкий утёнок. Ирина Непейвода сказала с желчью на почте: от них, рабочих, урезают и нам, пенсионерам, платят. Такие же, Ира, завистники из правительства дали команду кормить моего брата Галоперидолом. Зачем? Если бы я был при своих художественных занятиях, я, может, заработал чего. Режиссёр фильма «Терминатор» заработал даже немало. Когда Владимир Меньшов был вызван в Лос-Анджелес получать Оскара, о! как разъярились все чинуши! Как бы они дали и Меньшову таблетку Галоперидола и 15 рублей пенсии! Не поэтому ли и нас, пациентов Чеботаря и Раку, держали десятилетиями на 15 рублях пенсии?
В 1995-м я имел 10 леев, хотел купить плавки. Не в чём было сходить на озеро, побултыхаться в воде. Но мать сказала, лучше купим хлеба. Я дал ей десятку, а она… пошла к Тане и Сергею Генчу, купили вина и повеселились. Однажды мы вернулись с дискотеки, Тимка Плешка поставил свой магнитофон на мой стол. Я говорю ему, соседи, должно быть, спят, надо бы потише.
- Плевать! – сказал Тимка, включил громкий звук как в клубе.
Павел Софрони спустился со второго этажа, стучит в моё окно, хает меня.
В одном из восьмидесятых годов я сидел на лавочке, на улице, с книжкой Достоевского «Униженные и оскорблённые». Подошла Света Дусатова с сестрой. То были мои галоперидольно – депрессивные годы.
- Такие как ты, - сказали брезгливо Света с сестрой, - только такие книги и читают: «Униженные и оскорблённые», «Отверженные».
Среди екатериновских заурядностей, да и всех заурядностей Молдавии, всегда было высшим шиком смотреть такие дебильные индийские фильмы как «Цветок в пыли». Они такие фильмы смотрели, и всё время отплёвывались: ну и ерунда, приговаривали. И заурядности чувствовали, есть кто-то поглупее их – индийские кинематографисты. Это сознание их утешало. Но терпеть умного Достоевского!
Однажды приятель дал мне свой велосипед, съезди, говорит, за каким-то делом. Я поехал по тротуару. Вдруг меня схватил какой-то парень, говорит, по тротуару не положено ездить на велосипедах. Спустил воздух из колеса и забрал себе колпачок. Я, было, говорю, я не знал об этом правиле. До того дня я лет пять не ездил на велосипеде. Но парень и слушать не хотел. Другому может внял бы, а то ведь это я был. Жил бы в сталинское время Толстой, и его пришлось бы гноить в ГУЛАГе. Проще всего человека искусства в 18 лет сажать на антидепрессанты, продавать в конце улицы спиртное и сигареты, чтобы бессовестные пьяные метили в лоб несостоявшимся Тарковским. И не давать правдивой информации. Доктора внушали нам, что мы ничтожества, что годы нормальной, без лекарств, жизни – это годы болезни.