Семьсот пятнадцать демиургов

Семьсот пятнадцать демиургов

- Как ситуация, сталкер? – Прапор, так про себя его называл Серёга, упорно не желал звать проводника по имени. Сердитые взгляды «сталкера» его только веселили. – Идти можно?
В принципе, уже ничто не мешало: «дракониха», оставляя за собой шлейф из осыпающихся золотистых искорок, скрылась за недалёкой пульсирующей зелёным пирамидой. Да и отдышались уже после недавнего спринта по развалинам улицы, скрываясь от этой самой «рептилии».
- Не, она не убьёт, - объяснял Серёга Прапору и Учёному пару минут назад. – Пока не убивала. Но она жутко любопытная. И играться любит. Поймает – заставит с дрыном наперевес верхом на велосипеде на неё бросаться. Типа рыцарь, сечёте? А она с понтом страшный и ужасный этсамый… дракон. Орёт шо дурная, может взять в лапы – и за облака полететь. Она такая, да. Потом, конешн, на землю спустит. Но времени с ней потерять можем – уйму!
Серёга вновь одёрнул Учёного, заставляя его спрятаться за кучей мусора.
- А как вы думаете, молодой человек, - спросил тот, не отводя взор от золотистого росчерка в небе, - кем она была в прошлом, так сказать, биологическом состоянии?
- Да Светка это с улицы Ленина, она ж с толкинутыми этими якшалась! Вроде…
Серёга помнил эту длинноволосую «не от мира сего» девчонку, нелюдимую, чутка шибанутую. А может и не чутка. Не, ну ножи тут все носят, край такой тут… располагающий. Тайга, зоны. Всякое и всякие бывают. Но Светка таскала с собой везде не нож, не тесак даже – топорик!
«Что он в этой драконихе нашёл? Смотрит и смотрит. Ну да ладно. Не увидела – и хорошо, – подумал Серёга. – Теперь бы ещё на глаза школьникам не попасться. Благо, эти башибузуки тихо перемещаться не умеют. А ведь провести этих двух нужно будет по самому краю бывшей школьной территории! Хоть бы мальцы какую-нибудь войнушку устроили, что ли. А то зацепит кто собой, собирайся заново. Может, попытаться по Космонавтов пройти? А, не, там же ясли. То ещё местечко. Но вот не нравится мне пирамида нашего Гешана бывшего. Злится что-то… Ох, не вовремя! О! Есть ещё один путь».
- Значится так, - Серёга принял решение. – Пойдём чутка в обход. Ну, надо так. Я не знаю, кто будет сегодня там, где идти будем… Короче, разберёмся. Ну ток эта… ну, когда я скажу: делать так-то, то и делайте, окейно?
- Ну точно сталкер, - осклабился Прапор. – Тот тоже говорил, чё делать, а чё не делать.
- Хватит уже меня… эцсамое. Сталкеры – они там, - Серёга махнул рукой куда-то вбок. – У «Матрицы», так раньше компьютерный клуб назывался. Ну они там и рубились в свою «Зов Припяти». И сталкеры там, и зону эцсамую делают постоянно. Кошек да собак в своих страхолюдин переделали, а те только и рады. Не люблю я то место. Слишком… непредсказуемо, - Серёга смешался, встрепенулся, добавил: - эцсамое.
- А как вы думаете, Сергей, - Учёный угнетал своей интеллигентностью, но тут уж ничего не попишешь, надо терпеть, – как могут уживаться рядом столь неподдающиеся осмыслению биоконструкты? Как они могут формировать вокруг себя индивидуальное пространство, столь отличное от предыдущей биоформы?
«Вот же взялся на мою голову! Эти учёные… и лезут, и лезут. С расспросами, с экспериментами. Вона, в прошлый раз умудрились от Мартына кусок отхватить. Для опытов, мол. Он им за это всю походную лабораторию в хлам. То есть в плюшевых зайчиков превратил. Ибо нефиг! И всё спрашивают, мол, как уживаемся, да как это получается, да кто виноват и что делать. А я знаю?! Раньше уживались, и сейчас чего не ужиться-то? Всё ж люди. Хоть и такие. Ха. Биоконструкторы. Слово тоже выдумали. Демиурги, мать вашу. «Пространство». Ха! Но надо держать марку».
- Чё? – скорчил рожу Серёга, успешно выполняя роль «…местный житель, нанимаемый в качестве проводника. Заражению не подвержен. Туповат. Хамоват. Имеет не поддающуюся классификации связь с биоконструктами».
Учёный несколько секунд пытался что-то рассмотреть во взгляде Серёги, потом пожал плечами, пробормотал что-то вроде «такой же, как военные».
«Военные… в нашем городе военных не было! – подумал проводник. - Двадцать пять милиционеров, охрана Гешана-«олигарха», шайка Трёхпалого Чучи… Военные пришли позже, уже после того, как началось. Двадцать лет назад нас тут было двадцать тысяч, месяц назад – семьсот с лишним человек, а сейчас… сейчас тут семьсот пятнадцать человек. Всё же человек».
Серёга осторожно выглянул из-за угла, внимательно изучил открывшуюся картину: полуразрушенные дома стоят рядом с почти нетронутыми, обломки запрудили половину улицы. Из раскуроченной комнаты на втором этаже «хрущёвки» вырываются снопы света – и бесшумно ссыпаются вниз разноцветными искрами, откуда-то струящийся дым обозначает угловатый застывший воздух, а в том воздухе – вечно летящая птица.
«Вроде бы, особой опасности нет. Хотя… звук. Этот звук. Нет-нет, только не Чёрная Машина! – Серёга шикнул на рассуждающего вполголоса о чём-то Учёного. Тот притих. Звук мотора повторился, и вот на перекрёстке показались белёсые руки-фары, ощупывающие все выемки и камешки на пути. – Твою ж..!»
- Так. Так-так-так, - действовать нужно было не мешкая. – Быстро за мной!
Серёга метнулся к пульсирующему зёву подъезда «хрущёвки», предупреждающе прислонил палец к губам: «Молчать!» и осторожно перешагнул порог. Тихо. Спокойно. Дверь сорвана! Удача!
Ай, чёрт побери! За дверью – стена, сложенная из валунов. Не пройти, не пробиться. Кто-то реализовал известный лозунг «Мой дом – моя крепость». Дальше, дальше. Второй этаж. Прислушаться. Тихое гудение Чёрной Машины. И оно приближается! Быстрее! Квартира и вновь нет двери. Вернее, болтается на одной петле. Где спальня? Где, мать её, спальня? Ага, вот. На кровати – крошки побелки, пыль, но главное – одеяло тут. Ура, спасены!
- Так. Слушай меня! – зачастил шёпотом Серёга. – Ложимся в постель, укрываемся одеялом и повторяем: «Чик-чик, я в домике».
Реакция была предсказуемой: Учёный изумлённо уставился на проводника, а Прапор ощерил свой щербатый рот и хмыкнул. Ну, конечно, они не видели Чёрную Машину и тем более не представляют, что от неё ждать.
- Ты головой случайно нигде счас не ударился, а, сталкер? – военный презрительно уставился на Серёгу.
- Сам ты!.. Нет, не ударился. Короче, эцсамое, я говорю – в кровать, под одеяло…
- Но это же глупо, молодой человек, - громко сказал Учёный, и Серёга взвыл. Он понял по азартному рыку Чёрной Машины, что она их услышала и теперь спешит к источнику звука.
- Всё это сложно объяснить! – крикнул, уже не скрываясь, «местный». – Я потом! Потом всё! А сейчас делай, как я сказал!
Военный прислушался к тому, что творится снаружи и встрепенулся. Видать, тоже учуял шорох шин по обломкам и взрыкивание всегда работающего двигателя:
- Что это? Кто это? – спросил он. Чёрный зев коридора посветлел – в подъезд пробрались первые руки-лучи. Серёга взвыл, рыбкой прыгнул в кровать и накинул на себя пыльное одеяло. Через пару секунд его саданули в бок, рванули с другого бока за одеяло: спутники последовали-таки его совету. Видать, увидели руку с длинными жадными пальцами.
«Чик-чик, я в домике! Чик-чик, я в домике!! Чик-чик, я в домике!!! - истово шептал Серёга. – Только бы пронесло! Только бы… Чик-чик, я в…»
За спиной исправно бормотал Прапор. Этот внял приказу, когда уяснил, что проводник знает, что говорит, он тут всё же главный. По крайней мере, сейчас. Но вот Учёный… Брезгливо скривившись, он смотрел на смутно выделяющуюся в темноте физиономию местного, на его искривлённый страхом рот… и молчал.
- Нет, ну это идиотизм какой-то, - буркнул Учёный, откинул было одеяло и хотел встать, но не смог. Он увидел в распахнутой двери спальни медленно проезжающую по коридору Чёрную Машину. Как она смогла втиснуться в помещение, где и двум людям разминуться сложно – непонятно, но она, ОНА уже была здесь. По полу, потолку, по стенам шарили шланги рук-света, белёсые пальцы ощупывали каждую впадинку. Они искали. Искали источник звука. Источник страха. И нашли.
Учёный заорал от ужаса, нырнул под одеяло и с подвыванием запричитал:
- Чикичикичик я в домике, я в домике, чикчик, я в домике, в домике я чик-чик.
Рокот Машины заполнил комнату. Отражаясь от стен, он пребольно бил по ушам, без труда перебивая тройную скороговорку воющих от страха людей. Одеяло прогибалось, словно по нему ползали толстые змеи. Они искали. Искали, но не находили. Потому что её добыча спряталась в самом недоступном месте. Машина проиграла. И отступила.
Стих рокот, убрались змеи-руки. Скороговорка ещё долго звучала, очень долго. Пока, наконец, не успокоилось сердце и не утихли всхлипы Учёного.
Серёга несмело выглянул наружу. Никого. Можно вылезать. Он по миллиметру, готовый в любой момент прыгнуть под спасительное одеяло, высунул голову. Услышал ропот Машины, но далёкий уже. Уехала. Пронесло. Выглянул в окно. Не видать.
- Всё. Вылазьте, - он дрожащими руками вытянул сигарету, с наслаждением затянулся.
- Что? Это? Было? – Учёный дёргался от каждого звука.
- Чёрная Рука тут тоже есть? – сигарета в пальцах Прапора тоже подрагивала. – Красное Пятно? Зелёные Пальцы?
Проводник только пожал плечами: а кто ж его знает?
- Какая рука? Какие пальцы? – у Учёного была истерика. Серёга коротко, без замаха отвесил тому пощёчину.
- А это у тебя, козлиная морда, - со злостью прошипел он в лицо Учёному, - надо спросить, какого хрена вы тут намутили. Какого хрена Гешан-«олигарх» вдруг стал золотой пирамидой в центре города, а Авдотья из второго подъезда превратилась в соляной столп! Каким таким образом мужики с лесозаготовок – вся бригада! – соединилась в одного человека с сотней рук, а в каждой руке по топору. Как объяснить болото на месте бывшего фонтана, куда проваливается всё и исчезает без остатка, а потом вдруг выплёвывается в виде носков, тапочек и пультов от телевизора? Трёхметровый стоячий член, бегающий по улицам, видели? Я видел! Живой столб смерча? Разумных муравьёв? Бесцветный кусок – да-да, кусок воздуха, который любит заключать всех и каждого в лабиринт себя же – видали такое? Как вы это сделали? Что это такое? Что вы с ними… с нами что сделали?! – уже орал он на Учёного.
Прапор не вмешивался. Он вспоминал те разговоры, которые велись на собраниях командного состава «Контингента отчуждения» и между собой, полушёпотом. На первом собрании им донесли официальную версию: «химико-биологическое заражение вследствие аварии транспортного самолёта, перевозящего…». Всё очень стандартно. И стандартные же действия: блокирование, противодействие, «никого не впускать, не выпускать». А меж собой совсем другая версия гуляла: полигон, испытания на штатских, оценка результатов. Результатов чего? И суток не прошло, как они, оседлавшие все тропы, дорожки и дороги, поняли, насколько всё сложно и непредсказуемо: на блок-посты прорвались беженцы. Кто-то из прошедших горнило «горячих точек», и Прапор в их числе, испытали дежа-ву, видя, как бегут к ним матери, держащие в охапку детей. А потом и шок, когда был получен приказ: всех беженцев запирать в специальные боксы. Одиночные боксы. Кто-то из беженцев воспринял такое положение дел нормально: это власть и власть знает, что делать. Власть разберётся и скоро будет хорошо. Но тут же и второй шок, когда попытались оторвать мать от ребёнка: те попросту составляли одно целое. Девочка вросла в свою мать! И третий шок, когда другая мать, не желая расставаться с чадом, вдруг стала меняться на глазах, превращаясь в что-то чёрное, ревущее, остролезвийное. Была стрельба и первые жертвы. Прапор скрежетнул зубами, когда вспомнил удивлённый взгляд Лёхи-Костыля, валящегося навзничь с распоротым животом. И Безумного Макса, намертво вцепившегося в автомат. А Реваз – тот вообще исчез. Не нашли и пальца… А потом на блок-пост выпрыгнул танк, так похожий на робота-трансформера. А потом…
Что случилось с теми людьми? Как вообще такое возможно? Тогда не знали, но вот командиров собрали на совещание и показали тех самых супер-солдат, ради которых всё это закрутили. Учёный, который комментировал показываемую хронику, помнится, тогда аж с придыханием говорил «Не окончательно сформированная методика… Безграничный потенциал!» Выращиваемые идеальные солдаты – это уже перебор! Учёный говорил что-то про нереализуемый солдатами творческий потенциал, мол, слишком всё однообразно, клонировано получается. Дался им тот «творческий подход»!? Ну и что, что в лабораторных условиях и на полигонах не получалось у будущих идеальных солдат выработать этот самый подход и возможность преобразовывать и преобразовываться! Ну и что, что посторонние гражданские в тех же условиях только защитные изменения демонстрировали – ну так создали бы подобающие условия, блин! Вот надо было такое городить, а? Нате вам, получите и распишитесь: испытательный полигон в естественных условиях. Но что-то пошло не так. Причём, сразу же и – бесповоротно.
- Ладно, ладно, всё, - прикрикнул он на Серёгу, злого, красного, нависающего над Учёным. – Кончай уже. Надо идти. И так дохрена времени потеряли.
Проводник посмотрел на него бешеными глазами, даже дёрнулся было «наехать» и на военного, но… что-то в нём сломалось, и он тут же сник, закурил новую сигарету, ушёл в себя.
- Обязательно в центр? – спросил уже спокойно у Прапора. Тот поправил рюкзак за спиной и молча кивнул. Что там, в рюкзаке – Серёга не знал, но над ним военный трясся, что наркоман над дозой героина. Что-то, видать, очень ценное. - Ну, в центр, так в центр. На саму центральную площадь нам не пройти, там сейчас золотая пирамида Гешана торчит. Да и в округе просто ужас сколько прибамбасов опасных! Я и половины из них не распознал ещё. А ведь там клоака! Что-то новое появляется, а старое исчезает. Куда? Да откель мне… Может, эцсамое, снова улететь захотит.
Военный поёжился, вспоминая, какой аврал тогда случился. «Всплеск видоизменённого вещества! - кричал в трубку генерал. – Локализовать и уничтожить!» Ага, щаз! Локализовать – локализовали. Наверное. «Осколки» тогда метеоритами разлетелись аж в пять мест. Вроде бы, нашли все, но кто ж его знает, как они могут выглядеть. Кого сумели увидеть, того и локализовали. А кого и уничтожили. Наконец-то.
- Ну, значит, окейно, - проводник рывком поднялся. – Идём по Энгельса и по дворам 13-го квартала. Потом у Михалыча перекантуемся. Оттель уже недалече. Пару кварталов – и городской парк. Почти центр. Дальше – увы, никак, - развёл руками.
Прапор прикинул в уме, кивнул: годится.
А потом был странный рейд по где полуразрушенным, где достаточно целым, а где невероятно-преобразованным улицам. Учёный всё снимал на камеру и делал на бегу какие-то измерения, бубнил в диктофон странные фразы. Прапор тщательно осматривал окрестности, но всякий раз терпел фиаско. То, что казалось ему опасным, на самом деле, по словам Серёги, было безобиднее всего в городе. Наоборот, простой навал кирпичей вдруг оказывался ловушкой. Хуже всего было встречать тех самых бывших гражданских. Каменный человек, вбирающий в себя через ноги обломки бетона вяло махнул рукой на приветствие Серёги. От призмы жёлтого света они почему-то спрятались в подвале, который смотрел на них стенами и всё время пел блатняки хриплыми и пьяными юношеским голосами. Чтобы подвал их выпустил, им пришлось опорожнить мочевые пузыри. Иначе выхода не было. Внутри живой изгороди, которая топорщилась иглами и ножами, стоял розовый замок, в котором, наверное, жила настоящая принцесса, ибо из-за стен замка доносились порой звуки труб, и время от времени над невысокой крепостной стеной поднимались пурпурные громадные сердечки. Над головой величественно проплыл дирижабль.
Слишком всё необычно и непонятно. Прапор не знал, как к этому всему относится, и видят ли всё то же его спутники? А вдруг это наведённые галлюцинации? Военный только зло зыркал по сторонам глазами и играл желваками. Впрочем, галлюцинаций тут было в достатке: в какой-то момент Учёный упал на землю и закрыл голову руками, крича, что на него падает небо. Прапор постоял над ним, матеря шёпотом и показывая, что никакого падающего неба нет, потом рывком поднял Учёного на ноги и потащил за собой. А их проводник подхватил валяющуюся под ногами толстую ветвь и в том месте, где упал Учёный, поставил её торчмя, причём верхний конец ветви во что-то упёрся. Во что-то невидимое. И слегка прогнулся.
Серёга привёл их в совершенно нереальное место. Просто в такое невозможно было поверить! Это был частный сектор посёлка, причём довольно разрушенный. Воронки от взрывов, посечённые осколками деревья и стены, развалины и торчащие из них трубы. Там-сям над землёй, буквально в сантиметрах от неё висели… бомбы. Крутящиеся, гудящие, всё ещё падающие на землю. Уже который день.
И этот дом. Большущий пятистенок радовал глаз свежеокрашенными ставнями на окнах, белыми с узором по окоёму занавесками, спящей на крыше крыльца рыжей кошкой. Идиллия!
Или морок?
Но тут Серёга поднялся на крыльцо и громко постучал в дверь:
- Михалыч! Михалыч, открывай, свои!
- Открыто, заходи! – глухо донеслось из дома.
Серёга поманил за собой и показал на коврик у входа, мол, вытирайте ноги. Прапор помялся у порога, пощупал стены, стукнул по дверной раме. Гудит, как настоящая. Гм… Учёный что-то измерил, хмыкнул «Очень интересно» - и, всё же забыв вытереть ноги, шагнул за военным.
Маленькие сени, вешалка и чулан. Большая зала с тикающими старинными ходиками и наверняка скрипящей тахтой. Но Серёга их ведёт дальше, в крохотную кухоньку, наполовину занятую настоящей русской печью. За столом сидит сухонький старичок с куцей белой уже бородёнкой. Мерзко несёт самой дешёвой «Примой». На столе – бутыль с полупрозрачной жидкостью и банка с огурцами. Сивушный дух сплетается с сигаретным дымом, составляя вполне привычную вонь пьянчужки-бобыля. Из трубы патефона (!) играет вечное «Утомлённое солнце», только вот игла по пластинке, кажись, не двигается.
Старичок обвёл их всех тяжёлым взглядом, махнул головой на лавку, мол, садитесь, а сам молча встал и пошаркал куда-то из комнаты.
- Ничего у него не спрашивайте, я сам, - буркнул спутникам местный.
Михалыч скоро вернулся, принёс три гранёных стакана, буханку чёрного хлеба и ломоть сала. Молча разлил самогон по ёмкостям, молча нарезал хлеба и сала. Поднял стакан. Недвусмысленный намёк. Серёга без колебаний поддержал старика, военный, секунду помедлив, присоединился. Учёный судорожно сглотнул, беспомощно посмотрел на Михалыча.
- Я, вообще-то не… - начал было он, но всмотрелся в серую муть безразличных глаз старика, что-то там увидел, вновь судорожно сглотнул – и поднял стакан.
Выпили без тоста. Крякнули, закусили. Учёный закашлялся, его едва не вырвало, но тут военный чуть ли не силой воткнул ему в рот солёный огурец. Полегчало. Хмель непривычно сильно ударил по мозгам, аж стены пошатнулись. Ммм, какое вкусное сало! Ммм, какой душистый хлеб! «Утомлённое солнце» не прекращалось: окончившись, начиналось опять, но теперь захотелось подпевать.
Тем временем «местные» разговорились, и Учёный прислушался. По крайней мере, сделал вид.
- Что с Гешаном? – спросил Серёга. – Чего он бесится?
- Да с мамочками опять сцепился, - Михалыч сокрушённо махнул рукой.
- Ой-ё-о-о, - покачал головой проводник. – И как сильно?
- Да как… снова мэрию разнесли по кирпичику.
Проводник только крякнул. Прапор не выдержал, спросил:
- Я прошу прощения. А кто эти «мамочки»?
Михалыч удивлённо уставился на военного, потом – на Серёгу. Проводник поспешил объяснить:
- Когда всё это началось, а началось это всё утром, в десять часов тринадцать минут, я точно знаю. Ну так вот. Началось – а дети в это время уже в детском саде и яслях были. Слава Всевышнему, этих заведений у нас осталось немного: в количестве один штук. Почему я радуюсь? Ну вот представь себе: визг этот, взрывы эти, армагеддец полный… в городе паника. Все бегут. Кто куда. Кто – бечь и спасаться, а кто – к своим. А что для матери самое дорогое? Её ребёнок. А если ребёнок в яслях, что почти в центре, а работа матери – на окраине посёлка?! А если в это же время началось то самое? А? И они, недалеко ушедшие от малышей, с их неокрепшими и неуёмными несформированными понятиями о мире начинают этот мир вокруг себя формировать… эмм… эцсамое. А тут и мамки бегут, все от страха аж трясутся, а страх их наружу из мамок вылазит. А? Представил? Да нихрена ты не можешь представить! Там и по сей день сбрендившие мамки и перемешанные в самих себе дети пытаются друг до друга дорваться, выделить, отделить. Соединиться. Там… полный абзац. Нельзя там быть. Нельзя так было…
Гнетущая тишина повисла над столом. Даже «Утомлённые солнцем» теперь только шипели, будто закончилась, наконец, пластинка.
Учёный смотрел в окно. На улице было солнечно и мирно. На подводе, гружённой сеном, сидит мужик в кирзачах, правит лошадью. Вот он поднял кепку, здороваясь с дородной бабой, несущей лукошко, накрытое рушником. Только вот жаль, что всё такое чёрно-белое, словно в старом кино. А и точно, кино, вон, пробежала по окну рябь, пошли помехи. Учёный даже не задумался, почему так. Хмель в его голове отметал то, что раньше он посчитал бы интереснейшим и достойным изучения. А всё же захотелось спросить, и он повернулся к Михалычу и открыл уже было рот… но увидел ещё более интересную картину. Ноги старика. Его ступни, видимые из-под куцей скатерти. Они врастали в пол. Они составляли с полом единое целое. Вот старик поменял позу – и от ног пошли волны, словно стоял он в мелководье.
- А что, - тут же, не задумываясь, спросил Учёный. Он успел ещё краем глаза заметить испуганный взгляд проводника и еле заметное качание его головы: «не надо!», но было поздно. Слова вырвались помимо его воли, - у вас с ногами, милейший?
Реакция оказалась… неожиданной. Дом содрогнулся от основания до крыши. Стены зашатались, с потолков посыпалась пыль и кусочки глины. Обои рвались и сползали, люстра ходила ходуном. В соседних комнатах послышались грохот и звон: что-то падало на пол. Патефон преобразовался в рупор радиоточки, и из него набатом ударил вой сирены. Михалыч открыл беззубый рот и закричал. Из улицы донесся свист падающих мин. В эту какофонию вмешалась немецкая лающая речь и очереди «Шмайсеров».
- За мной! – рявкнул Серёга, и рыбкой прыгнул в окно, выбив стекло. За ним неуклюже вывалился Учёный, а потом с рюкзаком в руках, едва опережая падающие стены, – Прапор.
Грохот и вой тут же стихли, словно отрезало. Учёный судорожно оглянулся. На месте дома Михалыча были развалины. Такие же, как справа и слева. Как на всей улице. А где же дом-пятистенок? А где же кухня? Занавесочки?
- Эх, зря ты так, - сокрушённо махнул рукой Серёга, обращаясь к Учёному. – Так отдохнули бы ещё хоть чутка.
- А как же это? А где всё? Развалины… - Учёный, уже практически трезвый, беспомощно хлопал глазами.
- Да, развалины! – вдруг зло ответил проводник. – Вот ему, - он махнул рукой на Прапора, - скажи спасибо. А, дружище военный, объясни вот Учёному, почему на мирный город вдруг посыпались бомбы да снаряды, а?
«А не надо было ерепениться! – хотел было ответить Прапор, вспомнив, как было на самом деле. Ведь не сразу приняли такое радикальное решение, совсем не сразу. Сначала стройными рядами со всех направлений в город вошли те самые чудо-солдаты, для которых полигон-то и организовывался. Через несколько часов бойни, взрывов и матерщины солдаты потянулись обратно. Совсем не стройно, где едва ковыляя, а где и вовсе не вернулись. Прошёл коварный слушок, что, мол, с материальными, неживыми объектами эти солдаты показали себя во всей красе, а вот когда они схлестнулись с «заражёнными», как стали меж собой называть местных, то удача в подавляющем большинстве случаев была не на стороне военных. Потом пытались войти танками и БТРами. Получилось хуже новогоднего Грозного образца 1995 года. Потом был этот самый «всплеск видоизменённого вещества», и снова Прапор терял там своих людей. Только после этого «всплеска», когда поняли, что контролировать новоявленный полигон они не могут, и был отдан приказ об уничтожении. Увы, время было упущено. Бомбы и снаряды сыпались дождём на обречённый посёлок. Обычные, а потом химические, напалм. Не помогло.
И вот тут за дело взялись учёные. Они выдвинули лозунг: «Для того, чтобы победить врага, нужно знать о нём всё!» С тех пор и устраиваются эти экспедиции в посёлок. С третьей по счёту вернулось не пятеро, а шестеро человек. С военными и учёными пришёл местный, который каким-то образом умудрился не попасть под действие распылённых реагентов и направленной звуковой волны. Его долго тестировали, проверяли и изучали, но вывод был однозначен: не заражён. Человек назвался Серёгой.
Но военные не могли и не хотели ждать. Существовала угроза, и угрозу нужно было уничтожить. А раз не получается это сделать снаружи, то… На это ответственное задание добровольцем вызвался Прапор. Ему было за что мстить. За кого. «В нагрузку» послали и учёного. Во избежание, так сказать, подозрений.
- В какую сторону центр? – спросил он у Серёги. Тихо так спросил, спокойно. Но от тона у местного отшибло всякое желание дерзить и перечить.
- Туда, - махнул рукой. – Тут уже рядом.
С каждым шагом напряжение в воздухе нарастало. Зелёно-жёлтая пирамида, уже наполовину закрывающая небо, гудела и пульсировала. Порой по ней пробегали молнии, куда-то улетали. Воздух трепетал и тёк, словно миражи в пустыне. Что-то странное соединялось с чем-то неописуемым и распадалось на что-то непонятное. Клоака.
Парк, то есть, его остатки открылись, как всё здесь, неожиданно. Завязанные узлами стволы, висящее в воздухе листва без ветвей, пульсирующая мягким белым светом берёзка – наверное, кто-то из местных.
Идти было сложно, тяжело, словно воздух загустел и превратился в кисель. Наконец Учёный не выдержал и сел на землю. Достал диктофон и что-то начал на него наговаривать. А Прапор повёл плечами, скинул с себя рюкзак. Повернулся к неотстающему от него Серёге, властным жестом остановил:
- Дальше я сам, - говорить было тяжело, и потому прозвучало как-то натужно, хрипло. Проводник пожал плечами, мол, мне-то что. Военный хрустнул шейными позвонками, снял с себя разгрузку, бронежилет, куртку. Зачем-то всунул в руки Учёного автомат и пистолет, шепнул ему «Прости», чем того немало озадачил. Оставил на поясе только кинжал. Подмигнул Серёге и, играя мускулами, пошёл в центр парка, неся на плече рюкзак. Через несколько шагов плечо, на котором висел рюкзак, перекосило. Ещё через два рюкзак рухнул на землю. Военный с красным перекошенным лицом, надрываясь от усилий, попытался протащить ещё чуть дальше, но увы, тщетно. Тогда Прапор матюгнулся и решительно взялся за тесёмки, развязывая их.
Из рюкзака показалась странная конструкция, блестящая металлом и проводами. Небольшой пульт. Бомба?
Серёга без труда сократил расстояние между ним и Прапором. С интересом взглянул на конструкцию.
- А я всё думал, что же у тебя там, - протянул местный. – Не сумели разрушить простыми бомбами, решили уничтожить ядерной? Или какая это?
- А ну отошёл быстро! – Прапор мигом развернулся к Серёге, выдернул из ножен кинжал, приготовился к драке. – Пшёл!
- За что ты нас так не любишь? – проводник укоризненно глядел военному в глаза, и видел в них только злобу.
«За что? – билось внутри Прапора. – За что? За Лёху-Костыля. За Безумного Макса. За Реваза. За побратима Мишку, который словил предназначенную мне пулю снайпера. За отца Никанора, разорванного на куски фугасом. За Лёлика и Пыжа. За… За… За всех! Всех, кого потерял. Долбанные учёные, политики, шакалы, долбанные исследования, склоки, подставы. Я устал из-за разборок власть имущих. Устал терять своих ребят».
Но он ничего не сказал. А просто ткнул в Серёгу кинжалом, метя в сердце. Но там, куда целило остриё, никого уже не было. Проводник стоял в другом месте.
- Мы же вам ничего не сделали! – крикнул местный. – Почему вы не хотите оставить нас в покое? Да, вы не можете ничего исправить, это стало понятно после того, как на нас кинули тех солдат, наших, между прочим, побратимов. Но зачем же – уничтожать?
Прапор вновь сделал выпад, и вновь Серёга за мгновение до удара исчез.
- Может, не надо, а? – проводник опять был за спиной, и опять не спешил воспользоваться случаем – и напасть на военного.
Прапор взвыл, махнул кинжалом, и снова тщетно.
- Не на-а-адо-о-о! – кричал Учёный и закрывал глаза руками.
Прапор тыкал кинжалом. Серёга играл в догонялки, всё так же уговаривая Прапора остановиться.
- Да кто ты такой, мать твою?! – закричал военный, сорвавшись.
- Кто я? – и Серёга вспомнил то недавнее, но боже мой, сколько тысячелетий назад это произошло! – утро. Лёгкие облачка пятнали синий небосклон, изо рта вырывался пар, за спиной тарахтел тщательно откалиброванный мотор дельтаплана, под ним в каких-то полусотне метрах проплывали бесконечные ели и сосны. Но вдруг, когда лес сменился опушкой, и Серёга летел над родным посёлком, промелькнули чёрные молнии военных самолётов, оставляя за собой реверсивный след… и кое-что ещё. Дельтапланерист сначала не поверил глазам, протёр их, но чёрные точки не исчезли, а превратились в продолговатые конические бомбы. И они падали прямо на него. И они взорвались прямо над ним. На орущего от ужаса парня полилась какая-то гадость, мотор заглох, крылья вывернуло под неестественными углами – и дельтаплан свалился в пике. В уши вместе со свистом ветра и его собственным криком ворвался какой-то непонятный звук, но Серёга этому не придал никакого значения. Он истово молился, он орал молитву, и молитва его была очень странной:
- Нет! Нет! Нет, не хочу! Я хочу жить! Господи, оставь мне жизнь! Я только начал! Хоть как-нибудь, хоть где-нибудь, но жи-и-ить!
А потом была темнота, и боль, и тысячи криков в голове, и голова на тысячах шеях, и он был везде, и всё – в нём. А потом он вновь начал учиться смотреть, ходить… жить.
- Кто я? – повторил Серёга. Он развёл руками в стороны, стал прозрачным, пропустил сквозь себя рычащего от ярости Прапора и растворился в воздухе. – Вот он я, - прозвучал отовсюду голос. – Я везде. В тебе, в Учёном, во всех здешних «биоконструктах», как вы их называете. Ты дышишь мной. Ты давно дышишь мной. Я давно звучу в тебе. Я могу тебя сломать, но проще сделать так.
Прапор и Учёный схватились за горло. У них словно огненный цветок внутри расцвёл – это Серёга уничтожил выставленную от заражения распылённым реагентом защиту. А потом они схватились за уши. И тут выставленный фильтр был уничтожен.
- Ты знаешь, во что нас превратили, а, Прапор? – кричал посёлок Серегиным голосом. - Ты знаешь, что из нас сделали? Ты знаешь, кем мы стали?
- Плевать, - зарычал Прапор. Он, превозмогая боль, полз к рюкзаку. Учёный катался по земле, царапая грудь и сжимая виски ладонями. Кричал от боли. А Серёга продолжал.
- Забава, да? Забава для науки. Очередная ступень эволюции. А ведь никто разрешения на опыты над нами не спрашивал! Никто не спросил, мол, можно, мы вас убьём? Можно, мы вас стравим с солдатами, чтобы они выявили в себе возможности взращённых организмов? А выживших, буде такие останутся, заберём на опыты. Можно? Нас просто окунули в дерьмо с головой: нате, жрите! Нас приговорили. Такие, как твой спутник. Такие, как ты. А мы не хотели умирать. Да, нас сделали уродами. Но мы даже такие – хотим жить. И будем!
- Чёрта с два, - буркнул Прапор. Он, балансируя на грани сознания, превозмогая боль, силился действовать по вдолбленной в голову инструкции. Вдолбленной без всяких гипнозов, просто тысячей тренировок, довёдших действие тела до автоматизма. И вот уже все провода соединены, и по экрану пульта побежали символы загрузки системы.
- Но ты ведь ещё не знаешь, что ты теперь можешь, что в твоей власти, - тон увещеваний Серёги изменился. – А вот он, кажется, уже разобрался.
Учёный перестал кататься по земле, он выгнулся дугой, закричал совсем дико, и вдруг его крик сменился рёвом. Животным рёвом. Нет, драконьим рёвом. То, что раньше было Учёным, сползло кровавыми ошмётками на землю. То, что раньше было Учёным, расправило чёрные крылья, задрало вверх голову на длинной шее – и проревело призывно, торжествующе, яро. Взмах, ещё взмах. Пыль и листья, поднятые образовавшимся ветром, полетели во все стороны. Рёв – и вдалеке послышался такой же. Чёрный дракон поднялся над землёй – и поспешил на зов.
- Не зря он так любовался Светкой, - умеет ли целый посёлок шутить? – Вот. Ты видел. Ты можешь быть тем, кем захочешь. Ты можешь сотворить вокруг себя всё, что захочешь. Кого захочешь. Мы этого не просили. Нам это всучили и заставили быть такими. Разве мы виноваты? Разве мы заслуживаем быть уничтоженными?
Прапор не знал, почему он ещё жив. Не знал, почему в сознании. До конца проверки и настройки системы оставалось не больше минуты. Он поднял палец, чтобы ткнуть в кнопку – и всё. Всё закончится.
- Не убивай, - перед ним прямо в воздухе зависла самая настоящая фея в розовом платьице, с прозрачными крыльями и с волшебной палочкой в руке.
- Не убивай! – рядом с феей образовалась женская фигура, обнимающая ребёнка. Женщина умоляюще протягивала ему руку, а малыш испуганно моргал.
- Не убивай, - как бы говорил висящий в воздухе в пользе лотоса золотистый божок, отрицательно качая головой.
- Не убивай! – говорила фигура Михалыча, скорбно опиравшегося на клюку.
- Командир, не делай этого, - и Прапор не сразу понял, что эта вот до боли знакомая фигура в камуфляже и разгрузке – Лёха-Костыль. А рядом с ним щерится совсем как живой Реваз. Мишка подмигнул и продемонстрировал аккуратную дырочку в гимнастёрке напротив сердца. – Ну их, командир.
«Морок, морок! – рычал Прапор, а палец дрожал и никак не хотел опускаться на кнопку запуска. – Их нет никого! Они мертвы!»
Никто его не хватал за руку, никто не хотел уничтожить, а ведь могли. Всё было в его руках. Достаточно лишь маленького усилия.
Он вздрогнул, когда почувствовал на плече чью-то ладонь. Вторую. Третью…
А потом Прапор встал, развернулся – и они обнялись.

- Она бы не взорвалась, ага? – Серёга и Михалыч сидели на завалинке, дымили папиросками и время от времени наливали в стакан мутной дурно пахнущей жидкости. Рядом с ними, болтая ногами, пристроилась феечка в розовом. Она что-то щебетала под нос и выдувала порой из волшебной палочки мыльные сердечки.
Серёга повёл плечами и многозначительно покосился на зависшую у самой земли двухтонную бомбу. Пока научился управлять собой, половина посёлка уже было стёрто с земли. Но ведь вторая половина осталась! И сотни таких вот не долетевших до земли «подарочков». Теперь к ним и ядерная «сестричка» присоединится.
- Вот ещё! – хмыкнул он в ответ.
Они разлили, выпили, крякнули, задымили по новой.
- И они от нас не отстанут, - тут уж Михалыч не спрашивал, а утверждал.
Серёга повёл плечами, мол, откуда мне знать.
- Зато у нашей Серебрянки появился Черныш! – звонко резюмировала феечка, и мужики согласно кивнули, найдя сей аргумент весьма подходящим для нового тоста.
- Семьсот семнадцать, - сказал Серёга, но никто не понял, о чём он.
Над посёлком разносился игривый рёв влюблённых драконов.