Танцующие города

Россия, век XVIII-ый

- Алексей, я слышал, вы изрядны в италийском. Соблаговолите спросить у полковника, насколько верны слухи, что его жена Лоренца на самом деле никто иная, как прославленная царица древнего Египта Клеопатра?
Молодой Уваров несмело улыбнулся, полагая, что барон шутит. Но Мельхиор Гримм смотрел на него с уверенной покойной силой, и противоречить лицу, приближенному к императрице, юный повеса не решился.
Пожал плечами, кивнул, пританцовая, раскланиваясь со знакомыми, отвешивая рискованные комплименты пресыщенным фрейлинам, покровительственно кивая юным дебютанткам, направился через залу к графу Фениксу, беседующему с хозяином бала, князем Гавриилом Гагариным.
После того, как Нормандец, посланник мадридского двора в России, заявил, что полковник Феникс на испанской службе не состоит, доверие к графу упало. Но покровительство обер-гофмейстера, действительного тайного советника и статс-секретаря Елагина, а тем паче светлейшего князя Потемкина открывало многие двери, не говоря уже о гостиных русских масонов. Гагарин же, годовалый сын которого был чудесным образом спасен иноземцем, просто боготворил прославленного мага и алхимика.
Алексей пространно извинился перед хозяином за вмешательство в разговор превосходящих его положением и годами лиц. Впрочем, князь Гавриил снисходительно относился к своему юному дальнему родственнику, потому спускал ему даже большие шалости.
Все же Уваров не преминул украдкой обернуться, выглядывая, далеко ли Гримм, и надеясь таким образом выгадать случай обратиться к Фениксу с любой иной безделицей, дабы избегнуть риска быть осмеянным. Но барон уже стоял тут же, рядом, и одобряюще сжимал локоть юноши.
Смирившись с неизбежным, тот наклонился к уху гостя, румяного, одутловатого, упитанного мужчины с упрямым подбородком и чувственными губами.
Прошептал фразу, в которой насторожившийся Гримм уловил: «… Клеопатра … Египет…».
Пухлый рот Феникса выстрелил быстрой итальянской скороговоркой, после чего граф свысока победно оглядел собравшихся вокруг него людей.
Алексей вскинул домиком брови. Озадаченно посмотрел на барона.
- Он говорит, что не собирается объясняться по поводу личных дел своей семьи и жены. Но отрицать высказанное предположение не будет, чтобы ненароком не солгать.
- Вот даже как? - скептически усмехнулся Гримм. Скорчил лицо брезгливой гримасой. - А вот еще прошу вас, скажите полковнику, что я сейчас очень беспокоюсь за Юсупова. Это сын моего друга, известный недоросль, жуир и бонвиван. Приходилось слышать, что царица Клеопатра требовала жизни за ночь своей любви. Так вот, если молодой Юсупов завтра не появится к заутрене, будут большие проблемы. Очень большие.
Князь Гавриил зашевелил толстыми выпяченными губами, осмысливая сказанное. Понял подтекст. С укоризной посмотрел на немца.
- Переводите, переводите! Да так, чтобы все, как надо, понял! - поторопил Гримм раскрасневшегося Уварова.
«Надо же … как попал… принесла его сюда нечистая». - чертыхнулся тот, пряча неудовольствие и даже внезапно вспыхнувшую ненависть к барону. - «Ладно, авось пронесет. Рассказывали, что Феникс не ревнив».
Вновь наклонился к уху гостя, запинаясь, стремясь затуманить смысл, выдавил из себя длинное предложение.
Граф пристально посмотрел в лицо Алексея. Метнул быстрый разъяренный взгляд на барона. Осмотрел залу. Порывисто обернулся к Гавриилу Гагарину.
- Говорит, что неотложные дела ждут его дома, и он вынужден откланяться, - растерянно перевел Уваров, наблюдая, как широкая спина Феникса исчезает в проеме дверей. - Что же теперь будет?
- Ничего не будет, юноша. - Успокоил Гримм. - Юсупов известный бретер, никогда не расстается со шпагой, и с рогатым мужем вдвое себя старше справится без труда. А если нет … что же, его проблемы. Прелюбодеяние должно быть наказано.
- Однако ж… как-то, все не очень хорошо получилось… - выдавил из себя, наконец, Гагарин. Вытер батистовым платочком лицо. С неудовольствием глянул на немца, собираясь выговорить ему, а заодно и Уварову.
- Повеление императрицы, ослушаться не осмелился! - Отрезал барон.
Тем дело и кончилось. Но только для тех, кто остался в этом давно прошедшем и почти всеми забытом Санкт-Петербургском вечере.

Австрия, XIX век

Многое можно поставить в вину Александру Благословленному. Смерть императора Павла - и прощение сыном тех, кто убил отца и божьего помазанника на трон. Неразумный союз с коварным Альбионом, что еще не раз горько отзовется матушке-Руси. Поражение под Аустерлицем, позорную сдачу и сожжение Москвы. Нерешительность в проведении реформ и поспешное тайное Таганрогское отречение от трона, приведшее к гвардейскому бунту на Сенатской площади и в Малороссии.
Ладно, что было, того уж не изменить. Старец Федор Кузьмич замолит все грехи. Отстрадает перед Богом за себя и Россию.
Но вот за то, что император Александр I положил конец спору о том, прилично ли мужчине прилюдно обнимать рукой благородную даму за талию, самолично - первым из государей - исполнил тур вальса на балу, вот за это смелое решение - огромная ему благодарность от многих миллионов последователей и восторженных поклонников плясок германского простонародья.
Это очень сладко - перейти от котильонов и менуэтов к танцу, где пары плавно и легко скользят по паркету в залитом светом сотен свечей зале, где у девушек так кружится голова, что они стараются - сами! - крепче и теснее держаться к партнеру. Прикосновения сводят с ума танцующую пару, заставляют все быстрее и отчаяннее кружить, все плотнее льнуть друг к другу, так, что уже не понимаешь - это еще допустимое времяпровождение полузнакомых людей, или уже начало едва прикрытого рамками приличий флирта?
Слава элегантному и очаровательному венскому вальсу! Лучшему и наиболее изящному способу знакомств и сближения - во всех смыслах - молодых людей!
Да и не очень молодых, если честно…
Чуть надменный аристократ неопределенного, ближе к пятидесяти годам, возраста в этом сезоне был завсегдатаем балов, проводимых в столице Австро-венгерской империи.
Русский князь с неистощимым кошельком, и не обремененный семьей. Много таких разъезжает, борясь с меланхолией, по Европе, приходящей в себя после наполеоновских потрясений.
Танцевал он прелестно. Так, что перехватывало дух, и не хотелось ускользать из рук столь умелого и нежного мужчины. Мало того, при этом совсем не стремился очаровать партнершу, добиться свидания или хотя бы признания в симпатии к себе, не объяснялся в любви - что заставляло многих дам серьезно досадовать.
- Князь, кто будет вашей избранницей в этот вечер? - Баронесса Хелена Отстад прихватила гостя за локоток, прижалась к нему пышным бедром. Была она очень строгих правил, и в отношении кого другого бы так не поступила - но этот русский был неопасен, потому Хелена сочла возможным его - и наблюдающего за происходящим своего супруга - немного, безусловно, в рамках дозволенного, подразнить.
- Вы прелестны, баронесса. Ни в чем не могу вам отказать, потому ваше решение для меня - приказ! - улыбнулся русский.
- Пожалуй, попрошу обратить внимание на мою кузину. Она недавно приехала из Трансильвании. Совсем дичок, как тамошние гунны. Полагаю, ваше общество будет для неё очень полезно. Позвольте, я вас друг другу представлю!
Отстад подвела мужчину к высокой, не уступающей ему ростом блондинке с холодным взглядом голубых глаз и надменным прямым носиком.
- Это наш денди, князь Тимофеус, рекомендую. По части танцев, милая, лучшего не найти. Фройлян Диана, мой друг.
- Очень приятно. Вы знаете, вам очень подходит ваше имя. Диана - древнегреческая богиня охоты, равнодушная к мужчинам девственница, привлекающая и безжалостно разбивающая их сердца.
- Ну, князь, не пугайте мою юную неискушенную кузину, - заколыхала щеки и грудь смешком пухленькая баронесса. Обратилась к девушке. - Не бойся, милая, он совсем не Казанова. Хотя, был лично и с ним знаком, если тебе интересно, обязательно расскажет. Ну, а коли будет проказить, пожалуйся мне, и я его примерно накажу!
Удалилась, покачивая широкими бедрами под пышной, в оборках, юбкой.
- На самом деле, вам очень подошло бы … принцесса Диана! Такая, ледяная неприступная сногсшибательная красота. Вот, объявляют вальс! Вы разрешите вас пригласить? Когда звучит музыка, я просто не могу устоять!
- А говорили, вы не соблазнитель, - холодно улыбнулась высокомерная прелестница. - Ну что же, надеюсь, танцуете вы не хуже, чем расточаете комплименты.
Стоящий за пюпитром музыкальный бог Вены Иоганн Штраус взмахнул руками, изменчивым ритмом и темпом запели скрипки, и пары заскользили по залу в метели разлетающихся подолов платьев, фалд сюртуков, чередовании правых и левых поворотов.
Диана чуть откинулась на уверенно поддерживающей её правой руке мужчины, поначалу заметно отстранялась от него, но спустя некоторое время удивленно глянула сквозь полуприкрытые веки, расслабилась и позволила себя вести.
Они словно летали по залу, кружились двумя прильнувшими друг к другу лепестками – черным и снежно-белым, и девушка уже не помнила себя, её сладко укачивало в ликующих волнах музыки, нежной привязанности партнера, восхищении окружающих. И когда тур закончился, она не выдержала, прижалась к мужчине, почти упала в его объятия. Только аплодисменты их мастерству со стороны почувствовавшей неладное Отстад заставили её отстраниться.
- Вы … очень хороши … - отметила Диана, удерживая, приводя в порядок сбивающееся дыхание. Её щеки пунцовели нежным алым цветом, а глаза блестели подступающей чувственностью. - Мне хотелось бы взять у вас … несколько уроков.
- Я странный человек, - повел плечами князь. - Днем я сплю. Словно вампиры, которых, как говорят полно в вашей Трансильвании. Но каждую ночь, я в вашем распоряжении.
Еще несколько вечеров они были непревзойденной парой всех балов. А потом Отстад, поговорив с русским и выяснив, что на брак с ним девушке рассчитывать не стоит, отослала кузину в Бремен. Спустя некоторое время и князь Тимофеус покинул Вену. Отправился ли он вслед Диане, или в какое иное место, кто знает? Во всяком случае, у баронессы этого русского больше никто никогда не видел.

Франция, XX век

- Эй, морячок, пойдем на набережную, там сегодня пляски до утра! - смешливая брюнеточка машет мне узкой ладошкой от кафешантана, освещаемого сверху разноцветными фонариками, снизу стоящими на брусчатке жаровнями, на которых в оливковом масле скворчат обваленные в сахаре оладьи.
Стройную фигурку сладострастно облизывает веющий от бухты Каталонцев бриз, стремясь, подобно скульптору, отделить все лишнее, обнажить прелестное юное тело.
- Обожаю это дело. Но не слишком ли стар для тебя? - девчонке лет двадцать. А мне … об этом лучше даже не вспоминать.
- Главное, чтобы у тебя нашлась пара монет заплатить музыкантам! - улыбается чертовка. - Тогда, клянусь, первый танец по праву будет с тобой! А дальше, уж извини, как получится!
- Если ты начнешь со мной, с другими тебе уже не захочется. - Ответно смеюсь я.
- Какой самоуверенный! - подставляю локоть, девушка кладет легкую кисть на мое предплечье. - Я Мирей. А ты, матросик? Хотя, по годам, скорее, боцман. Или даже шкипер?
- Я вообще не мареман. А даже целый русский князь.
- Иммигрант, что ли? - щебечет брюнетка, и неожиданно переключается на политику, - а, слышала, ваш Сталин подписал пакт о ненападении с Гитлером. Теперь войны не будет.
- Сталин, он не мой, - поправляю строго, - и с чего ты взяла, что войны не будет?
- Ну, как же, - искренне удивляется Мирей, - у Германии мирные договора со всеми в Европе - нами, Польшей, Италией, Британией, теперь с Россией. А кроме немцев, кому воевать?
Узкий мощенный булыжником проулок горной речкой вливается в набережную. На ней уже расположился квартет - аккордеон, гитара, скрипка и контрабас, негромко играют вразнобой, настраивают инструменты. Полукругом толпится неплатежеспособная молодежь - студенты, рыбаки, девицы разных возрастов и видов занятий.
- Андре, со мной русский князь, он заказывает, начинай! - провоцирует всех и обращает на меня внимание публики моя проказница.
Ничего не остается, как сунуть музыкантам десятифранковую банкноту. Шепчу на ухо пожилому седовласому Андре короткую фразу. Он уважительно смотрит на меня, пристраивает скрипку под подбородок, касается смычком струн …
Звучат чарующие аккорды кумпарситы. Ровесницы моей проводницы.
Подхватываю Мирей и под рыдания старенького аккордеона уношу её в кружения. Под нами - ночное море с тянущейся от горизонта лунной дорожкой. Вверх, к серпу луны в бриллиантовой россыпи звёзд, подымаются каменные громады зданий спящего Марселя. А мы разыгрываем маленький спектакль для полусотни зрителей. Где я - автор каждого штриха, движения, подтекста.
Танго - это импровизация, в которой без импульса мужчины женщина и шагу не ступит. Сейчас, в этом танце, я очарую Мирей, а потом пренебрегу ей. Заставлю её сначала меня полюбить, затем возненавидеть.
Но для начала - мне нужно, чтобы девушка мне поверила. В таком танце, это очень важно. Женщина должна быть уверена в крепости мужских рук и точности его намерений. В том, что её не уронят или не наступят на ногу. Потому - не будем торопиться. Некуда - до рассвета еще далеко…
Девчонка талантлива. Хватило несколько минут, чтобы поняла все, без слов, только по прикосновениям, направляющим толчкам, взглядам и даже дыханию. Закрыла глаза, и теперь синхронно отвечает на мои движения. Словно мы - давно изучившие друг друга и умело делящиеся наслаждением любовники.
Кумпарсита - поистине вертикальное выражение горизонтального желания. Если вальс - эротика, то танго - это почти животная страсть, взрывающая неудержимым желанием пах, соски, губы. И если не исчерпать себя танцем до изнеможения, расплатою будет нервный срыв.
- Я … сейчас… - хрипло шепчет девушка. С трудом отделяет себя от моего тела, исчезает в темноте.
- Эй, старик, - голос, полный ненависти. Мне в лицо оскаливает зубы высокий светловолосый юноша со шрамом на левой щеке. - Она моя! И уйдет отсюда только со мной! Понял?!
«Это не тебе решать», - думаю, но не говорю этого. Что толку спорить?
Ревнивец отшатывается. К нам направляется Мирей. Она в бешенстве, шипит: «Пошел отсюда, Жан! Или я скажу, чтобы мой отец тебя уволил!».
Парень исчезает, будто проваливается сквозь землю. Мы вновь сливаемся в объятиях. Девушка неутомима. Страстность и ненасытность в танце - отражение сексуальности. Тяжелые, но сладкие ночи ждут её мужа. Если она его будет хотеть. Иначе, всё достанется любовникам.
Музыкантам я заплатил вперед, и они стараются вовсю - уже не для танцующих, а изливают бурлящую и в них страсть, предчувствуя близкую развязку разворачивающейся на их глазах драмы. Потому что девушка очарована пришлым мужчиной, а её давний ухажер наливается граппой и сжимает в потной ладони рукоять раскладного ножа. Танго - это самый близкий к кровопролитию и смерти танец.
Но трагедии не будет. Молочным светом наливается восточный окаем моря.
Я перемещаюсь за спину Мирей. Первый луч солнца, мои руки соскальзывают с её осиной талии.
Из рук Жана вываливается бутылка. Вразнобой бросают играть музыканты, скрипач перестает последним. Его глаза были закрыты, потому он не увидел, как русский князь-тангольеро словно растаял в воздухе.
Спишите все это на переутомление и злоупотребления виноградной водкой и сидром, ребята.
И дай бог, Мирей, тебе судьбу лучшую, чем привязанность ревнивца…

Бразилия, XXI век

В феврале здесь - разгар лета. В знойные часы город отсыпается, а после заката с головой бросается в недельный праздник, когда отменяются строгие порядки, почти беспредельно раздвигаются рамки приличий, все любят почти всех, и под бдительным суровым оком гигантской статуи, вскинувшей в изумлении перед этой вакханалией руки над каменными джунглями, воцаряется безумное веселье.
На этот раз я одет в легкую просвечивающую водолазку и снежного цвета брюки. Ну что же, вместо Остапа Бендера исполню его мечту - пройдусь по Рио-де-Жанейро в белых штанах. Здесь, на этом самом великом карнавале, не менее великий комбинатор абсолютно к месту - ему тоже был свойственен разгул страстей, близкое к вседозволенности пиршество жаждущей обожания плоти.
Оглушительно бьют барабаны. Их рокот сливается в неумолкаемый гул, словно сам океан стремится слиться с пульсирующей в такт музыки землей в эротичной меренге или каримбо.
Главное шествие идет по авениде Маркиза Сапукаи. Но я его видел уже десятки раз, и здесь для того, чтобы танцевать. Я участник, а не зритель. Потому сливаюсь с толпой простых кариоки - жителей Рио, что лихо отплясывают самбу на небольшой треугольной площади, зажатой между двух кафешек с открытыми верандами и чопорным серым зданием в викторианском стиле.
Тон задают уже завершившие выступления на самбадроме пассистас, фактически обнаженные танцовщицы – ведь нельзя считать одеждой роскошную корону из страусиных перьев да туфли, в лучшем случае сапоги золотого цвета со стразами, на очень высокой платформе? Большинство из девушек топлесс, а бикини на выбритой промежности едва превосходит листок серебристого цвета, причем совсем непонятно, как и на чем оно там держится? Впрочем, пассистас ведут себя с грацией королев в окружении почтительных подданных. Они, скорее всего, местные, и после парада пришли домой порадоваться празднику вместе с земляками.
От выставленных прямо на асфальт столиков пряно пахнет жареным мясом и острыми специями, крепким алкоголем, кофе, копченой рыбой, табаком.
Близится пост, и потому католическое население страны стремится насладиться, всласть нагуляться перед длинным периодом аскезы. В основе слова "карнавал" два латинских корня – carno (мясо) и vale (прощай). Это - словно весёлые поминки по разгульной жизни. И главный принцип для участников – пусть я лучше пожалею о том, что сделал, чем о том, на что не решился, и упустил навсегда даже возможность вспомнить о сладком безумии, которое все-таки могло быть!
Мое тело трепещет под звуками самбы. Не могу с собой совладать, и вскоре уже ритмично двигаюсь в окружении черных и латинских лиц. Те одобрительно подмигивают, делают большие глаза, прищелкивают пальцами - надо же, белый, а плясать, как надо, умеет.
Постепенно меня окружают завороженные моим танцем профессионалки, а уставшие любители становятся в круг, тянут головы, чтобы получше разглядеть танцевальную схватку чужака с пассистас, подпевают, отбивают такт ладонями.
Девушки порхают вокруг, как ночные бабочки вокруг лампы. Танцуют в бешеном ритме, задаваемом невесть откуда появившимися барабанщиками. Флиртуют со мной мимикой, полуоткрытыми чувственными губами, откровенными движениями таза, уже почти неприлично прикасаются грудью с торчащими сосками к спине, прижимаются промежностями к моему паху. Их глаза сверкают. Они заигрались, стремясь распалить меня, сами попали в ловушку чувственной страсти, почти непреодолимого желания.
«Chorando se foi quem un dia so me fez chorar…» - перебивает все звуки над площадью песенка.
«Плакать будет тот, по кому я плакала тогда…» - ламбада Kaoma. «Плача будет он, вспоминать о любви, что тогда умудрился спугнуть …». Это уже прямой намек. Сдайся, чужеземец, покорись, выбери одну из нас - или всю жизнь будешь жалеть о том, что упустил в Рио, когда страстная бразильянка была готова тебе - без всяких обязательств - отдаться. Подарить ночь своей сумасшедшей, искренней, откровенной любви - и утром расстаться навсегда. Но это будут несколько часов, достойных того, чтобы только ради них родиться на свет. Идти к ним половину жизни. А вторую половину – вспоминать.
Об меня, как о шест в стрипзале, всем телом трется, вьется вокруг рослая мулатка с расширенными почти во всю радужку зрачками. Мы сливаемся друг с другом во встречном, боковом, круговом движении бедер. «…Только лишь начну я ламбаду плясать, обо всем будешь ты вспоминать…». Покачиваемся, словно плывем по площади, летим над ней.
- Знаешь, - шепчу я ей, - пока мы не ляжем, у нас все равно ничего не получится…
Девушка отстраняет от моей щеки лицо, смотрит горячими, словно стеклянными обессмысленными глазами, выталкивает страстный хрип, - если ты хочешь, у нас и в танце все получится. Прямо здесь, на глазах у всех. Хочешь?
Её рука скользит к моему паху, протискивается между телами, обхватывает фаллос.
«Мулатка тает, как шоколадка. Где надо - гладко, где надо - шерсть» - вспоминаются строки, услышанные летней ночью треть века назад в Нью-Йорке. Бродский, да, так звали того поэта…
Тихо смеюсь. - А ты знаешь, кто я?
Её ладошка возвращается на мою талию.
- Да, - теперь глаза опущены. - Я догадалась. Ты не человек. Обычный мужчина бы не устоял. Ты Юсихтра, демон танцев. Появляешься там, где праздник, чтобы к утру исчезнуть. Я счастлива, что на эту ночь ты выбрал партнершей меня. Это значит, что в следующем году я стану королевой карнавала!
Во многом она права, потому не буду её разубеждать. Но теперь она танцует со мной, как покорная ученица с мастером. Ушел сексуальный драйв, а без него самбы не существует.
Потому целую девушку в ухо, покусываю за мочку, вжимаюсь напрягшимся пахом в её промежность, чувствую, как её начинает потряхивать в истоме желания.
- Милая, ты лучшая из всех. Давай им всем покажем настоящую ламбаду! Чтобы у них потекло по ногам, чтобы они все захотели - тебя, меня, нас обоих!
Глаза мулатки вспыхивают нежным блеском. Она прижимается ко мне, шепчет, - а ведь ты, ночной проказник, все-таки не против меня завалить, да?
- О-о-о! - почти честно признаюсь. Но до утра - только танцы, а с рассветом я исчезну…
И мы срываемся в пружинящее скольжение между восхищенными, завидующими, сладко ненавидящими ликами, прижимаясь друг к другу лбами, губами, телом, чреслами, сливаясь в одно диковинное бьющееся в экстазе существо…

***

Искусная машина, привезенная графом из Кёнигсберга, играла полонез. Повторяла одну и ту же мелодию каждые пять минут, но нам с Лоренцо этого хватало, чтобы протанцевать несколько па, склониться перед другом, вернуться в исходную позицию, и вновь, словно актерам, повторить уже много раз отыгранную пьесу.
Мы были вдвоем в полумраке освещенного лишь парой свечей маленького зала, за прикрытыми багровыми портьерами окнами тяжелыми ленивыми хлопьями валился первый снег, в углу манила прикрытая бежевым пледом уютная кушетка, но я никак не мог сообразить, как увлечь на это ложе прелестную итальянку.
Она не давала мне ни одного шанса приблизиться, произнести комплимент, держала на расстоянии, уже полчаса заставляла повторять порядком надоевшие танцевальные фигуры. Таинственно и чуть насмешливо улыбалась, рассматривала настороженными маслиновыми глазами через прорези маски-домино.
Я словно превратился в истуканчика, бессильного вырваться из круговорота заученных движений, и уже не владел своим будто заколдованным телом.
Утешало одно - рано или поздно завод в чертовой музыкальной шкатулке все же закончится. И тогда я признаюсь в любви терзающей мою душу и плоть красотке, и добьюсь от неё ответа. Не сомневаюсь, положительного, ибо молодой любовник всегда желаннее и удачливее стареющего мужа.
Лоренца отстранилась, повернула головку с рассыпавшимися по обнаженным в декольте плечам черными локонами, выдохнула, - Наконец-то, милый… Я уже устала танцевать.
В дверях стоял полковник Феникс, он же граф Калиостро, и мрачно нас разглядывал. Пистолей в руках у него не было, а шпагой я владею лучше многих, потому опасности для себя не видел. Но Лоренцу надо было спасать. Тем более, что она действительно не была в чем-либо виновна. Пусть мне не удалось её увлечь, но пусть хотя бы запомнит меня благородным кавалером.
- Полковник, мне захотелось показать графине несколько новых движений полонеза. Вы не будете на нас сердиться? - обратился я к нему, признаюсь, чуть дрожащим голосом. Впрочем, мое волнение было вызвано отнюдь не страхом дуэли, а тем, что Лоренца, похоже, надсмеялась и отвергла меня.
- На неё я просто не умею обижаться, - мягким глубоким голосом ответил Калиостро. - А вот вы, юноша… За попытку без моего позволения соблазнить мою жену я вам соответствующим образом отомщу. Пожалуй…
Он задумался. Вскинул руку, щелкнул пальцами:
- Вы будете томиться желанием и танцевать каждую ночь до тех пор, пока Бог, или я, не освободят вас от этого проклятия. Прощайте…
… Очнулся я, когда брел невесть куда по ночной петербургской улице. Холодная метельная крупа секла лицо, на мне не было ни головного убора, ни шубы. Ладно, что оказался неподалеку от отцова особняка. После того, как добрался к нему, слег в простудной лихорадке. Выздоровел через месяц. К этому времени Калиостро и Лоренца покинули Россию.
Но я с тех пор после заката терял покой. Мне безумно хотелось танцевать. После того, как заканчивались балы, я устраивал пляски с дворней. Завел у себя в поместье цыган. Потом, после наполеоновских войн, перебрался в Европу, где постоянно менял города - ибо по достижении примерно полувекового возраста перестал стареть, и это начало вызывать нездоровое любопытство окружающих.
В середине девятнадцатого века первоначально данное мне природой тело, видимо, умерло. Потому что я стал терять сознание с рассветом - и приходить в себя с наступлением сумерек и зачастую за тысячи верст от места, где был днем ранее. Единственное - всегда я оказывался рядом с местом, где танцевали, уместно месту и времени одетым и с приличной суммой денег в кармане.
Калиостро умер, так и не сняв своего заклятия. Впрочем, его могилы в природе не существует, потому, возможно, и он еще существует в каком-либо виде. Богу, видимо, до меня нет никакого дела. Потому я мотаюсь между городами и континентами, уже с четверть тысячелетия являясь завсегдатаем праздников, карнавалов и вечеринок.
И если вы где-нибудь увидите чуть полноватого мужчину лет пятидесяти, незнакомого никому из присутствующих, не упустите случая пригласить его на танец. Это вам ничем не грозит - кроме воспоминания о самом чудесном партнере в вашей жизни. И последующего сожаления о том, что подобного больше никогда с вами не повторится…