Нечисть

Десятилетняя Миринка влетела в дом, с грохотом захлопнув за собой массивную дверь. "Последыш" , любимица в семье старосты, она была похожа на отца - крепенькая как дубок, кареглазая, густобровая. Чуть-чуть косолапя она кинулась к матери, которая как всегда что-то стряпала, возилась на кухне.
- Мамко, там пастух вернулся, белый весь! Про упыря говорит чего-то...
Лисса, высокая женщина с черной косой до пояса (к сорока уже, а волосы как у девки!) и ярко-синими, неместными, глазами обернулась.
- Что за крик-гам-Мирин балаган?
Миринка насупилась. Она всегда обижалась, когда в семье ее дразнили этим стишком, который выдумал старший брат. Все домашние это знали и иногда не упускали случая поддеть излишне шумную Мирину. Лисса невольно залюбовалась: до того дочь походила на отца сейчас - тот тоже как нахмурится, так будто тучки сошлись.
Пока Лисса отряхивала руки от муки, убирала посуду, Миринка, вся кипя от новости, прыгала вокруг и тараторила.
- Он! Прибежал! Глаза во! Сам белый! Говорит, трех коров нет! И кровь! И следы! Вот! Я как услышала, так домой!
Привычно вслушиваясь в Миринину болтовню, Лисса задумалась: если волк, медведь, это еще привычно. Но летом... Год удачный, чего бы им лютовать? И охота хороша, и ягоды с медом... Надо идти на площадь, узнать, что там случилось.
- Сиди дома, жди Яра. Придет - достанешь из печи чугун ему. Я на площадь схожу, узнаю, что там.
- Мам, можно я с папиным снастьем поиграю?, - заканючила Миринка.
Лисса разрешила. Играть с отцовскими ножами, снастями для рыбалки и охоты было любимым занятием для Миринки: кукол она не признавала, бегала за отцом и братом как собачка. Иногда кто-нибудь подшучивал: это девка у вас растет или еще один добытчик? Но Мирине было плевать. С отцом - и на рыбалку, и по грибы. Только на охоту не брали пока. Даже если и добытчица, пусть дома сидит пока. Мала.
Лисса вышла из дома и направилась на площадь. Идя по хорошо знакомой тропинке, она вспоминала как ее, совсем еще девчонку, привез из южного города хмурый Берн. Она с ужасом оглядывалась по сторонам и думала, что никогда не сможет тут жить. Холодно, густые леса, в которых наверняка полно зверей, гнус... Она молча вспоминала родное море и делалась все мрачнее, уже и Берн не казался таким родным и надежным, а чужим и далеким.
...Со временем молодая Берна научилась обходиться с печью, собирать грибы и ягоды, привыкла встречать мужа, а затем и сына с охоты. Потом Берн стал старостой. Немногие, семья, да близкие друзья знали, что внешне нелюдимый Берн просто не любит трепать языком, а такого человека поискать еще. И на роль старосты выбрали его единогласно. И со временем она перестала вспоминать море. Если б не чужие лесному люду синие, морские глаза, она, пожалуй, сошла бы за местную селянку.
***
Голоса жена старосты услышала еще когда подходила к площади.
- Упырь...
- Точно!...
- Какой медведь, год не тот...
- Год да не тот, да откуда тут нечисть? Нет у нас заложных покойников! Точно нет!
Издалека она разглядела коренастую фигуру Берна, который опирался на топор. Вспомнила, что он собирался с Яром и деревенским людом вырубать подступающий лес. Рядом с Берном стоял Яр - он пошел в мать и был почти на голову выше отца, но, в отличие от крепкого отца, тонок в талии, почти как девушка, хотя по силе не уступал ни одному из деревенских парней. И глаза у него материнские.
Лисса подошла, положила руку на локоть мужа. Он глянул на нее из-под мохнатых бровей и чуть улыбнулся.
В центре площади стоял деревенский пастух Гвар. Еще бледный после пережитого. Чуть приглядевшись, Лисса увидела, что у обычно медлительного и спокойного Гвара подрагивает уголок глаза, и пастух часто-часто моргает. Шум становился все более невыносимым.
Особенно усердствовал брат Берна, Ивор. Кричал, махал руками, с кем-то спорил. Не любила его Лисса, ох не любила. Вроде всем хорош мужик: хозяйственный, спокойный, семейный. Но будто проглядывает иногда сквозь внешнего Ивора настоящий, и есть в нем настоящем что-то скользкое. Передернуло жену старосты при воспоминании о странных, будто ненавидящих и одновременно просящих взглядах, которыми окидывал брат мужа новоиспеченную невестку. Но никогда ни слова поперек не сказал, ни разу ничего плохого не сделал. Тут же была и жена Ивора, Вельда. Очень бледная, будто всегда больная женщина. И хотя думала Лисса, что вряд ли Ивор бьет ее, но уж очень была та забитая, словно дичилась людей, ждала окрика или удара, вздрагивала, если резко к ней обращаются. Такие же белесые, тихие, похожие на мать, росли и две дочки Ивора - никогда не бегали на озеро купаться со всей ребятней, предпочитали сидеть под окнами хаты и перебирать свои нехитрые игрушки. Чужой дом - чужим ведом. Никогда не узнаешь, что в нем творится.
Наконец староста решил прервать гвалт. Зычно рявкнул, так что замолчали все:
- Гвар, что видел? Точно расскажи еще раз. По порядку. Медленно. Да принесите воды или меда ему! Не видите что ли, теребит еще мужика?
Несколько баб кинулись за водой. Гвар начал пересказывать все снова:
- Утром встал как обычно, отогнал стадо на выпас. К озеру. Вспомнил, что забыл снастья взять - порыбалить хотел. Что там дороги-то, одному сподсобней, чем со стадом, меньше получаса быстро-то, если идти. Возвращаюсь. Иду я, значит, по просеке. Что к озеру ведет. И слышу, расшумелись коровы. Кричат. А я же знаю, знаю же, что не уйдут они никуда, - тут он обвел народ испуганным и вопрошающим взглядом, будто спрашивая: "Верите ли мне? Сколько лет ведь пасу", - Побежал, бросил все. Подбегаю к кормилицам, а там...
Пастух нервно сглотнул, в наступившей тишине это позвучало и слишком громко, и жалко. Тут к нему подбежала его средняя дочка, поднесла отцу кувшин с чем-то, он жадно прижал его ко рту, сделал в этой же ожидающей тишине несколько глотков, утер рот рукавом. И, немного успокоившись, продолжил:
- Смотрю, мечутся, голубушки, насилу успокоил. Глянь, а белые замазаны чем-то. Я подошел, посмотрел поближе, а это кровь. Пересчитал, троих нету. Пробежал по выпасу, а они лежат. Рядом все. Горла разорваны. Только горла. И крови там, - он еще раз со всхлипом втянул воздух, - много. Очень много. И я согнал всех кормилиц наших, да сюда. Всю дорогу чуть не бежал, оглядывался.
Гвар замолчал. В тишине слышно было только недовольное мычание ненагулявшихся, ненакормившихся коров в ограде.
По лицу Берна невозможно было что-то определить. Он выпрямился, покачал в руке топор. И спросил так же спокойно, как просил рассказать, что случилось:
- Чьих не досчитался?
- Ивора..., - в толпе испуганно всхлипнула Вельда, - Поплечихи и Лекаря.
Лисса невольно оглянулась на Лекаря. Казалось, он жил тут всегда. Но он, как и жена старосты, был пришлым. Переехал, неизвестно откуда, с больной дочкой и маленькой внучкой. Дочь умерла вскорости, а внучка - ровесница Яра - как могла помогала деду вести хозяйство. Как по-настоящему зовут Лекаря, никто в селе не знал. Лекарь и Лекарь. Врачевал скотину, людей, помогал при родах, если не успевал вылечить болезного - то и советом, помощь оказывал, муки, яиц, ягод давал в долг и никогда не просил вернуть. Иногда Лиссе казалось, что он Берну вроде советника при царях. Вот и сейчас он стоял по правую руку от Берна, чуть позади. Держал за руку внучку Лёну. Она спокойно встретила взгляд Лиссы и приветливо кивнула. Материнским обостренным чутьем жена старосты отметила влюбленный взгляд, брошенный Лёной на Яра. Лисса чуть крепче взялась за локоть Берна. И ощутила спокойное пожатие мужа.
- Значит так, - голос старосты был слышен всему селу, собравшемуся на площади, - по телке каждому, кто без коровы остался, и с самых крупных дворов - по жбану молока в день, пока молодняк не омолочится. Можете сами решить, кто помогать будет. В лес пока никому по одиночке. Я и семь мужиков на озеро. Туши осмотреть и принести. Кто со мной?
Несколько человек вызвалось. Вскоре они ушли с площади. Толпа все не расходилась. Лисса подошла к Лёне с Лекарем, договорилась, что Лёна зайдет, заберет пару жбанов молока. В ее душе крепла уверенность, что близится что-то совсем нехорошее. Но липкая неизвестность мешала обдумать все как следует. Лекарь попросил Лиссу:
- Пусть Берн, как вернется, зайдет ко мне. А вы идите.
Взгляд его потеплел, провожая двух женщин - юную и зрелую. Жену старосты и девушку, что готовилась стать женой его сына. Яр носил ножны, расшитые тонкими пальцами Лёны. По крайней мере, Лекарь очень надеялся, что после его смерти Лёне будет на кого опереться.
***
Поздним вечером вернулся Берн. Лисса ни о чем спрашивать не стала: надо будет, сам расскажет. В углу возились Яр с Миринкой, что-то затевали, то ли рыбалку, то ли охоту на зверя неведомого.
Староста смотрел на своих детей и думал о новой напасти. Коровы были обескровлены почти подсухую. Горла разорваны. И по краям ран - четкие полукружья человеческих зубов. Это не зверь. Это нечисть какая-то. Скорее всего, упырь. Пойдет теперь неживой и неупокоенный рыскать по округе в поисках капелек жизни - той, что отобрали невинно и что ему не принадлежит никак. А в деревне - ни мага, ни колдуна. Надо как можно быстрее слать гонца в город или к магам-отшельникам. Толку от ополчения - никакого. Отбить мертвеца пару раз может и смогут, отогнать и успокоить навсегда - никак.
Убежит в схоронку и затаится до следующей ночи, пока неуемная жажда искать теплую и живую кровь не выгонит в очередной раз. Вот только одно не понимал староста - днем начал неупокоец свои набеги. Либо долго уже искал кровь, что совсем ошалел, либо ищет кого-то конкретно? Бывает, что пристукнут купца в лесу. Он полежит пару годиков, да пойдет гулять по округе, обидчиков искать. Только не проходит через Леснянку ни одного торгового тракта, не забирается в эту глушь никто кроме охотников, да золотоискателей, что идут дальше на север. Туши коров сожгли прямо на месте, не стоит тащить заразу в село.
Визит к Лекарю тоже ясности не внес. Единственное, что решили точно - обойти селян и запретить ввечеру из дома выходить, да наказать скотину получше укрывать. Но не запретишь ведь бабам в разгар грибной и ягодной поры запасы делать? Сошлись на том, что надо с ним хотя бы двух мужиков отправлять. Толку немного, да все равно спокойней. Лекарь сидел, опустив голову так, что седые волосы закрывали лицо и негромко, но ясно рассуждал:
- Заложенников нет у нас. До ближайшего селения неделя на лошади. Упырю все равно, куда идти. Может и чужой это, может и страдалец лесной какой. Не знаем мы. Завтра с утра одного гонца в Волчье поле и одного на тракт. Хоть один проезжий умелец, да будет. После войны-то их много развелось.
О войне между государственной гильдией магов и нелицензированными колдунами Берн знал не понаслышке. Вскоре после рождения Яра, в столице случился бунт колдунов, которым по причине низкого происхождения и недостаточно хорошего образования лицензии не полагалось. Все, что им оставалось - высокие налоги на деятельность и нелюбовь магов Короны. Которых было мало, зато все они - любимцы правителя, элита государства. Их мало, колдунов без лицензии - много.
Итог - уничтожение Гильдии и полное отсутствие сейчас в стране организованной магической службы. Сражений не было. Просто в одну ночь все огромное, прекрасное здание Гильдии охватило пламя, которое невозможно было ни потушить, ни сбить. Люди стояли и смотрели, не в силах помочь заживо сгорающим магам. И их магические таланты оказались ни к чему. И королю-то обратиться не к кому. Через окрестности Леснянки уходили в сопредельное государство остатки магов и те, кто имел хоть какое-то отношение к облагодетельствованным чародеям. Несмотря на всю их силу, неорганизованных колдунов было больше и именно они сейчас заправляли в стране. Не осталось никого, кто мог бы продолжать обучение способных детей, ни библиотеки, равной которой не было ни в одном другом государстве. Частицы знаний безжалостно уничтожались, и даже король не смог остановить волну взбунтовавшихся колдунов. Себе дороже - на него у них тоже зуб имеется...
Берн догадывался, что Лекарь наверняка имеет отношение к бывшей элите. Но не спрашивал. Никто его не искал, патрули не проходили, а он помогал как мог, хотя и мог уйти в те же леса и через недели две быть уже при дворе соседнего государства, где к магам относятся иначе, чем здесь.
Берн вернулся домой, проверил надежность ставень и засовов. Отправил Яра осмотреть крышу, загнать коров в хлев и поплотнее запереть. Начались дни страха и ожидания очередной выходки упыря.
***
Ночь прошла спокойно. Утром староста отрядил двух мужиков покрепче на тракт и в Волчье поле. На деревенском собрании объявил о новых правилах. К Гвару присоединяются еще два пастуха с оружием, и выпас переносится ближе к деревне. Жители были напуганы. Никогда еще на их памяти, не случалось такого, чтобы средь бела дня нечисть спокойно рвала коров. Жены гонцов стояли рядом, держась друг за друга. Они оставались одни надолго. До возвращения мужей с помощью было еще две недели. И неизвестно, что может случиться за это время.
Небольшой отряд с Ивором во главе собрался прочесать ближний лес. Может, и найдут ухоронку твари, и не понадобится помощь заезжего волшебника, который за услуги дорого возьмет.
На скамеечке под дубом, что рос в центре площади с незапамятных времен сидели, жмурясь как кошки на солнце, бабка Поплечиха, которая свое прозвище получила за необыкновенно малый рост, и древний дед Талей. Они были самыми старыми из деревенских. Настолько древними, что выползали погреть на солнышке свои кости, держась друг за друга. И почти никто не сомневался, что дед-то точно греет кости свое последнее лето. Он уже и сам это знал, так что даже не боялся смерти. Изредка подшучивал, что в такой глуши его и смерть его потеряла, забыла про него. А бабка Поплечиха держалась бодро, успевая и за своим вдовьим хозяйством присматривать, и едко поучать молодежь. Даже самые бойкие парни боялись быть высмеянными ей, потому что она могла и по мужской стати пройтись, и все сплетни знала наперечет. Вот и сейчас они делали вид, что нет им никакого дело до напасти, неожиданно обрушившейся на Леснянку. Только несмотря на возраст, понимали, что коровами упырь не обойдется. Захочется свежей человеческой кровушки. И пойдет гулять ночью по крышам, ломиться в двери, выть дурным голосом.
Давным-давно, когда Поплечиха носилась по Леснянке со своими сверстниками, которые все уже в могиле, появился бродячий нежилец. Все что помнила Поплечиха - как мужики тащили втроем женщину, точнее, то, что оставил от нее неупокоец. Она не смотрела на тело, ужас заставлял вглядываться в лица мужиков. Они шли молча, не глядя под ноги, только рука женская, тонкая, в засохшей крови свешивалась с носилок. И вида этой руки хватало, чтобы не смотреть на остальное.
***
Из леса вернулся Ивор с отрядом. Как и ожидалось, они ничего не нашли. Вообще ухоронку упыря найти почти невозможно. Из всех инстинктов остаются у них два - жажда крови, которая гонит искать людей, и чувство самосохранения. Так что прошлись мужики по окрестным местам, прошерстили каждую темную лощину, овраг, да не было там ничего. Если упырь осторожен, его только волшебник найти может.
Через два дня после отъезда гонцов, в село примчалась взмыленная лошадь того, что отправился к отшельникам. Она бешено косила глазом на людей, всхрапывала и никого не подпускала к себе. А в седле, неизвестно как там зацепившийся, болтался гонец. Совершенно измотанная, перепуганная трупом на спине, лошадь сдалась только после того, как ей принесли овса и осторожно сняли гонца из седла. Прибежавшая на крики жена хотела было броситься на тело, но за шаг до него замерла, словно наткнувшись на стену. На нее смотрело совершенно синее лицо с выпученными глазами. Ни капли крови в теле не осталось, и веяло от него жутким предсмертным ужасом. Осмотрели кобылу: на седле остались следы когтей, и пахло от нее как от свежевырытой могилы - холодной землей. Жена второго гонца стояла бледная до синевы, сама напоминая неживую, крепко прижимая к груди младшую дочку, закрыв ей глаза. А малышка недовольно хныкала, вертелась в ее руках, пыталась снять материнскую ладонь, чтобы посмотреть:
- Мам, ну мааам, мама, ну дай посмотреть, ну что там? Мам...

В этот день Берн загнал в дом Миринку и под страхом жесточайшего наказания запретил выходить одной на улицу, тем более вечером. Напуганная молчанием непривычно серьезных взрослых, она сидела в горнице и тихонько перебирала удочки отца и ни к кому не лезла с обычными для нее расспросами. Жизнь в селе замерла: исчезли обычные посиделки на площади, никто уже не задерживался в гостях допоздна. За час до заката встревоженные матери, как наседки, собирали детей и уводили их в дома. Перед сном не слышно было ни смеха, ни песен, только шум тяжелых запоров, которыми жители пытались отгородиться от ужаса, что бродит где-то в лесу, бессильно воя.
Раз в день Яр по настоянию матери относил Лекарю с Лёной жбан молока, иногда задерживаясь там ненадолго. Мать понимала, что между внучкой Лекаря и ее сыном начинается что-то, украдкой рассматривала ножны, которые Лёна вышила для Яра. Хорошая девушка выросла, рукодельница.
Лисса была совсем не против принять ее в семью, потому что знала, что с такой женой ее сын будет счастлив. Вот только скорей бы закончилась эти две недели ужаса, а там можно будет и свадьбу играть. Лисса потихоньку начинала готовить кое-какой скарб, что понадобится молодым, и вспоминала, как сама выходила замуж.
В ее городе родители молодоженов подолгу ходили друг к другу в гости, присматривались к будущим родственникам. Поэтому ее очень удивила та вольность, с которой свадьбы делались на севере. Парень, показывая, что готов взять девушку в жены, дарил ей пояс, что делал сам. Им он окольцовывал, обнимал девушку до тех пор, пока не мог обнять ее руками мужа. Чем красивее и тоньше пояс, тем больше чести парню как жениху, значит, что руки растут у него откуда надо, и он сможет обеспечить жену. Девушка в знак согласия вручала ему ножны или чехол для них, изукрашенный собственноручно. Лисса видела многие пары в деревне, которые всю жизнь ходят с этими подарками. Примета есть у северян, чем дольше держится вещь венчальная, тем крепче брак.
Семнадцатилетняя Лисса не знала ни о каких приметах, ни о каких северянах, пока не зашел к ним с матерью в скобяную лавку высокий черноволосый парень. Зыркнул по сторонам, как показалось ей, недобро, и долго выспрашивал у юной торговки, кто делал ножны, которые ему приглянулись. Долго не хотела Лисса сознаваться, что это первые ее ножны, потому что думала, что заезжий охотник хочет посмеяться над неумелой девушкой. А когда рассказала, наконец, он вдруг улыбнулся, да так добро, что она тут же поняла, что не злой он и не мрачный. Просто выглядит хмурым. Через три дня он принес ей тончайший пояс с металлическими бляшками, на которых изображались разные лесные звери, да каждая зверюшка не повторялась ни разу. И объяснил, что это значит в его местах.
Еще через три дня они уехали вместе. До сих пор Берн ходит с теми ножнами, а Лисса каждый день перепоясывается подарком. Только бляшки потемнели за 18 лет.
***
Не успели придти в себя селяне после смерти гонца, как упырь пришел в самое село. Ночью соседи Поплечихи проснулись от жуткого грохота. Вооруженные кто чем, мужики кинулись в дом бабки, но было уже поздно. Хлипкая дверь поплечихинской хибарки была вырвана с петлями. Внутри темно. Только встревожено мычит в соседнем с домом хлеву телушка, которую отдал Поплечихе Берн с семьей.
Когда зажгли огонь, первые из прибежавших увидели, что Поплечиха, вытянувшись, лежит в своей маленькой, почти детской кровати. Одна рука была вскинута к разорванному горлу, глаза закрыты. Крови было немного, только на подушке и руках женщины. Видимо, упырь вломился через окно, осколки стекла были разбросаны по полу. А когда поднялись соседи, услышал шум, вынес дверь и убежал в лес.
- Ну вот, нашел тропку в деревню, мразь... - перешептывались в толпе, пока Поплечиху выносили к месту, где до этого сожгли гонца с лошадью. И только дед Талей стоял-стоял растерянно почесывая лысую голову, да брякнул:
- Ну вот, костлявая, точно ко мне дорогу забыла. С кем теперь кости греть буду? - и по-детски жалобно заплакал, растирая слезы по морщинистому лицу.
***
Незримый ужас царил в деревне. Задолго до темноты теперь и взрослые расходились по домам. Вся надежда теперь была на того, кто уехал на Тракт. И на того, кого он привезет с собой. По ночам иногда был слышен отдаленный вой в лесу. Только невозможно было понять, волки это или нежилец.
Вернувшись домой после очередного обхода деревни, Берн еще у калитки услышал взволнованные голоса из дома. Сердце ухнуло куда-то в глубь живота. Почти звериным нюхом староста почуял нехорошее.
Навстречу ему выскочил Яр.
- Миринка пропала. Пока мать в погреб спустилась, она к тебе навстречу выскочила.
Берн развернулся, кинулся по соседским домам. Через десять минут на ногах была уже вся деревня. Факелы осветили улицы, и в их прыгающем свете встревоженные лица односельчан казались призрачными. Голоса перекликались с одного края деревни на другой. Берн с Яром метались по проулкам, звали Мирину. Но никто не отвечал.
Нашли ее скоро. За самым крайним домом деревни, там, куда ее оттащил упырь, на земле лежала Миринка. Нежилец не успел полакомиться девчоночьей кровью. И если бы не вывернутая под неестественным углом шея, можно было бы подумать, что она еще жива. Прорвавшись через кольцо обступивших ее людей, которые не решались прикоснуться к телу, Берн с Яром подбежали к Миринке. Яр остановился, замер, глядя на сестру, а староста очень медленно опустился на колени рядом с дочерью, осторожно, будто мог сделать ей больно, положил ее голову к себе на колени.
И только те, кто стоял ближе всех слышали его дрожащий шепот:
- Медвежонок, что ж ты так... Я же сказал, что нельзя выходить... Как же мы теперь без тебя-то... С кем я ножи теперь точить буду... Малыш...
После этого детей перестали выпускать на улицу вообще.
***
Днем и ночью горели костры вокруг деревни. В огонь кидали головки чеснока, чтобы его вонью отвадить нечисть. В доме старосты было тихо. Обитатели его избегали встречаться взглядами. Ходили, работали по дому, не перебрасываясь ни словом. В косе у Лиссы появилось несколько седых волосков. Яр слышал, как она плачет по ночам. Отец почти не появлялся дома, все время был где-то в деревне, укреплял с кем-то кому-то крышу, ставил частокол, ходил с селянами за дровами для сторожевых костров.
Сын старосты смотрел на ножи и крохотные сети, которые отец сплел для Миринки и бесился от собственной беспомощности. Кидал ножи в стену раз за разом, представляя, как целится в неживую, хищную морду. Лёна как могла утешала его, но и сама понимала, что семье старосты ничем не помочь.
К концу второй недели извелись даже самые стойкие. Хотя, нападения больше не повторялись, живым напоминанием было черное пятно гари на погосте, где жгли тела погибших. В черном вдовьем платке появлялась тенью на улице жена гонца.
В последний день этой недели на дороге, ведущей в село, появился всадник. Деревенские в напряженном ожидании столпились у крайнего дома. Прикладывая руки козырьком ко лбу, они всматривались в фигуру человека на лошади. И когда он подъехал ближе, облегченный вздох вырвался почти у каждого: за спиной всадника виднелась еще одна фигура.
- Привез... Избавитель... Кончится, наконец-то...
Пока гонец здоровался с родными, обнимал жену, которая, кажется, даже не верила в его возвращение, селяне настороженно рассматривали пришельца. С лошади слез человек лет 30, в серой хламиде, с обычной дорожной палкой вместо посоха, который, как известно, носят все чародеи. Он был нестерпимо рыж, очень кудряв. Ничего не выражающие серые глаза и огромный, горбатый нос. Вперед выступил Берн. Два этих человека - один облечен властью в деревне, другой властен над магией - встали друг напротив друга. Солнце било незнакомцу в глаза и он недовольно щурился.
- Ты староста? - спросил он неожиданно высоким голосом.
- Я, - пожал плечами Берн. - рассказал тебе гонец о беде?
- Слышал, - кивнул незнакомец. - Я колдун. Можете звать меня Вирфом. Скажу сразу, избавлю от нечисти. Но и цену попрошу немалую. Согласитесь ли, нет ли, ваше дело.
- О цене потом. - Берн обернулся к тавернщику - Бринд, разместишь?
Худой, высокий, лысый хозяин деревенской таверны молча развернулся и двинулся в сторону здания таверны, где были еще и номера для постояльцев. Таверна пустовала большую часть года, но хозяева - Бринд с женой Пайрой - не разорялись. В краткие сезоны осенней охоты и в очередные приступы золотоискательства, таверна переполнялась. Золотоискатели за неимением наличных денег частенько расплачивались прямо песком или самородками, намного превышая цену выпивки и ночлега. Бринд давал сдачу как мог. Пайра - тощая как доска, изжелта-бледная женщина с пегими волосами пилила его за это день и ночь. У них не было детей. Она вечно болела и ничем другим, кроме изведения мужа не занималась. В глубине души Бринд жалел ее - понимал, что она чувствует себя обделенной, бездетной, дичится селян, и оберегал ее как мог.
Она винила его в том, что с людного Тракта он увез ее в глушь, в том, что нет детей, в том, что он слишком честен, в том, что селяне ее не любят. В деревне ее действительно не любили и сочувствовали Бринду.
Вирф тавернщику не понравился сразу. Ни пустой взгляд, ни явное пренебрежение, которое звучало в словах колдуна. Но кто еще мог помочь?
Бринд махнул рукой, приглашая следовать за ним. Колдун зашагал следом.
***
Приезд колдуна внушил надежду жителям деревни. В этот вечер никто не плясал на площади, но на лицах появились неуверенные улыбки. В таверне, открытой только из-за приезда колдуна, за чисто вымытым столом сидели староста, Лекарь и колдун.
Со второго этажа, где жили сами хозяева и располагались комнаты для постояльцев, доносился визгливый голос жены тавернщика. В очередной раз она отчитывала мужа. Теперь - за то, что отказался брать деньги за постой колдуна. В перерывах между ее гневными тирадами слышен был тихий голос Бринда, который пытался успокоить жену. С каждой фразой голос Пайры взлетал все выше и выше, постепенно превращаясь в невыносимый, режущий ухо визг, затем что-то громко разбилось. Донеслась необычно громкая в наступившей тишине фраза тавернщика:
- Да как ты не поймешь? Мертвые его деньги, мертвые! Не хочу я их трогать!
После этого раздался тихий плач и Бринд что-то успокаивающе зашептал. Голос становился все тише и совсем затих, видимо, хозяин повел Пайру куда-то вглубь гостиницы.
Вирф со скучающим видом рассматривал скромные стены деревенской таверны, периодически поводя плечами при особенно громких воплях тавернщицы, Берн изучал колдуна. За дни, прошедшие после смерти его дочери староста как-то опустился. Неряшливо спуталась борода, на рубахе были видны какие-то пятна.
Лекарь, казалось, просто так пил мед и неторопливо отламывал кусочки хлеба от краюхи перед ним. Наконец Берн спросил:
- Точно избавишь?
- Точно, - Вирф несколько оживился, - это случай не слишком тяжелый. Скорее всего, тут где-то в лесах добытчики золота своего же пристукнули, он по весне отошел, да к лету и к вам добрался. Кроме коров были еще жертвы?
- Гонца убил. Которого к отшельникам посылали. Старуху, в дом забрался. И дочь мою. - голос Берна не дрогнул. Только где-то внутри дрожало что-то. А при имени Миринки, сжалось в комочек.
Вирф безразличным тоном сказал:
- Сочувствую. Понятно. Вы согласны на мои условия?
Тут Лекарь оторвал взгляд от хлеба, который так старательно разглядывал.
- Ты все еще не назвал цену, Вирф. Мы не золотодобытчики. У нас все что есть - это пушнина.
Вирф замолчал. Затем вымолвил:
- Моя цена - это не только деньги. Пока вы не согласитесь, я не могу ее назвать.
Берн приподнял брови.
- Что значит, не назовешь?
- Вы можете отказаться, пока не поздно. Я уйду сам. Посылайте еще гонцов, ждите помощи. Она придет. Если гонцы...доберутся. - Вирф нахально посмотрел в глаза старосте. Он понимал, что вряд ли от его услуг деревня сможет отказаться. Слишком долго ждать. А тут он и царь, и бог. Он хозяин положения.
Берн чувствовал себя неуютно. Совсем как в той сказке - отдай то, не знаешь что. А как, если отдашь и окажется, что проще было бы помереть, чем отдать?
Но на нем висела ответственность за всю деревню. Не только за семью. И за вдову гонца, и за семью пастуха - огромную, но дружную.
Повисла пауза. Лекарь поднялся с места.
- Отдыхай, Вирф. Мы будем думать и решать всей деревней до завтрашнего вечера.
Берн облегченно вздохнул. Проблему такое решение не устранило, но было время обмозговать и взвесить все "за" и "против". Попрощавшись с колдуном, они вышли из таверны. Он ни сказал им ни слова.
***
С утра пораньше селяне засыпали Берна вопросами: кто этот колдун, откуда, когда он отправится на упыря, сколько попросил? Староста не знал, что им ответить. Лекарь не высовывал носа из дома. Колдун отсиживался в таверне. Ожидание его приезда сменилось у деревенских ожиданием помощи от него.
В середине дня Берн объявил собрание на площади. Он стоял и смотрел на жителей деревни. Вокруг пришедшего по этому случаю колдуна образовалось пустое пространство. То ли из-за уважения, а скорее всего - из-за некой боязни, которую всегда вызывают необычные люди. Но Вирфу, казалось, было все равно. Он равнодушно разглядывал толпу, теребя свою дорожную палку в руках. Берн знаком призвал селян к вниманию:
- Вирф обещал помочь.
Раздались веселые возгласы. Оживилась даже вдова гонца, во всяком случае, что-то похожее на мстительный блеск проскользнуло в ее взгляде.
- Но для этого нам необходимо согласиться на его условия. Свою цену он назовет только, если мы согласимся ее уплатить.
Скажем сразу: идем мы на сделку или нет.
Собравшиеся на площади зашумели:
- Конечно, куда деваться-то? А дети? Мало ли, кого еще утащит. Согласны мы.
Вперед вышел Ивор. С достоинством оглядел толпу.
- Я от себя говорю, что согласен. Мы не постоим за ценой. Никто нам не поможет.
Одобрительно загомонили люди. Вдова гонца тихо проговорила:
- Все отдам, лишь бы унял ублюдка.
Хотя говорила она почти под нос, услышали ее все.
- Согласны ли мы?, - возвысил голос Берн. - от себя говорю, что да. Пока за другим кем пошлем, много времени пройдет. А нежилец только еще больше разбушуется. Да и дойдет ли помощь? Места у нас глухие, отдаленные.
Скоро сбор урожая. Коров нормально не выпасти. Все за детей боимся. Как за ними тут уследить?
- Согласны, - нестройным хором откликнулась толпа.
Берн повернулся к Вирфу:
- Называй свою цену, колдун. Если можем ее уплатить, ничего не пожалеем.
Колдун негромко ответил:
- Все, чего я прошу от вас - отдать мне одного вашего молодого парня. Ну и пушнины на серебряную меру.
Повеселевшая, было, толпа замолчала, будто громом ударенная.
- Как? - Не поверил своим ушам Берн. - В уме ли ты, колдун? Зачем тебе парень?
- Не ваше дело. Я назвал цену. Вы согласились. От упыря избавлю. Наложу вкруг деревни заклятие, ни одна нечисть еще очень долго не сунется.
До селян стало доходить, на что они согласились. Несколько мужиков, озверев, поперли вперед.
- Да мы тебя, поганый кровопивец!
Громко раздался голос Лекаря.
- Мы сами согласились. Всегда в пример ставилась северная верность слову. Сами беду на себя навлекли. А с ним не поспоришь, он колдун. Ему не то, что нашу деревню - и поселок на Тракте размазать труда не составит.
И тут в первый раз за время своего пребывания в Леснянке Вирф широко улыбнулся. Сверкнули белоснежные зубы.
- Истину речешь, Лекарь. Ты действительно мудр, хоть и трус редкостный. Недаром смог уйти от колдунов из столицы. Я сильнее многих магов. И свое все равно возьму. Но я честный человек. То, что принадлежит мне, заберу. Вашего не трону. И обещание свое исполню.
Ошеломленные селяне повернулись к старосте. Но Берн стоял мрачнее тучи. Он тоже понимал, что с колдуном теперь не разделаешься. Непрост, ох непрост оказался заезжий гость. Что он собирается с парнем сделать? Наверняка не для хороших целей забирает...
Колдун меж тем продолжал:
- Я заберу юношу с собой. Вы его больше никогда не увидите. Но он сам должен понимать, что уходит со мной не зря. Вы оплатите этим свою безопасность. Свободу. Никакой нечисти - подумайте об этом. И не стоит ссориться со мной.
Он развернулся и пошел к таверне, бросив через плечо:
- Завтра вечером пусть выбранный вами готов будет. Вещей ему с собой теплых в дорогу и еды на недели три. Если сегодня определитесь, то утром упыря уже не будет. Если не выберете, то я возьму с собой двоих, которых выберу сам.
Селяне перевели дух. Если еду да вещи требует, значит не для темных ритуалов. Может, помощника ищет. Может, проводник нужен, али спутник. Лица немного прояснились.
- Я пойду, - Яр подошел к отцу. - Я хочу пойти.
Больше никто не вызвался. Из толпы выкрикнул Ивор:
- Пусть идет, Берн. Ты же слышал, еда да теплые вещи нужны. Не сделает он Яру ничего.
- Откуда ты знаешь? - ощерился староста.
Ивор откликнулся:
- Будь у меня сын, отдал бы ради деревни. Только сам знаешь, девки у меня все. А так и упыря не будет, и сын твой может магом станет.
- Да ты бы и мать продал, если б надо было, - подал голос Лекарь. - зачем тебе это, Яр?
Тот упрямо повторил:
- Я пойду. Нечего мне здесь делать. Зато все в безопасности будут.
Селяне заговорили разом:
- Пусть идет.
- Точно.
- Сам хочет.
- Зачем парню мешать.
- Так хоть от упыря избавимся.
- Никто же не сунется потом, колдун пообещал.
Глухим голосом староста спросил:
- Кто согласен, чтобы Яр шел?
Над площадью взметнулись руки. Не подняли рук только Лисса, Лёна и Лекарь.
После собрания Яр ушел домой собирать вещи. Селяне расходились, не глядя друг на друга. Никто об этом не говорил, но всем казалось, что они присутствовали при чем-то гадком. Словно откупились Яром от опасности.

Всю ночь Лисса с Берном просидели у стола. Молча. Они знали, что остаются одни, но не останавливали сына.
***
Пайра, узнав о решении селян, сказала:
- Туда и дорога ему, никто своего не отдаст. Зато откупимся. Спать спокойно будем. Сам хочет - так пусть идет.
После этого Бринд наотмашь хлестко ударил жену по лицу, подняв на нее руку первый раз в жизни. Затем пошел и лег спать в комнатах для постояльцев.
***
Последнюю ночь в деревне Яр провел с Лёной. Он вернул ей ножны. Она отдала ему пояс. Пообещала назвать ребенка, если он появится, Яром. Или Мириной. И Лёна тоже не сказала Яру ни слова укора. Она понимала, что он хочет хоть как-то отомстить за сестру. Только жалела его родителей.
***

Рано утром селяне увидели, как колдун ушел в лес. Один. А через несколько часов притащил в деревню мешок. В мешке дергалось и извивалось нечто. Доносились невнятные звуки. Колдун кинул мешок на землю, провел вокруг него черту, сказал что-то, на земле слабенько в свете дня замерцали огоньки.
Пока жители деревни собирались, привлеченные новостью о том, что колдун поймал упыря, тот прогрыз мешок и вырвался наружу. Взглядам предстало ободранное, грязное, с синюшной кожей существо, которое поскуливало и закрывалось тощими лапами от яркого света солнца.
Деревенские ахнули:
- Да это девка!
И точно. Это была девчонка немногим старше покойной Миринки. На ней еще сохранились обрывки какой-то рубахи, которая, видимо, была раньше ярко-синей. Спутанные волосы были в земле, она косилась на селян из-под когтистых лап. Наконец люди не выдержали:
- Удавить суку! Нечистюка подлая!
И тут упыриха взвыла, тыкая лапой с грязными когтями в Ивора:
- Тыыы...Ты... ТЫ....
Затем она захрипела в наступившей тишине, схватилась за горло и упала навзничь, ее тело стало быстро оседать внутрь, пока совсем не превратилось в горстку пыли. И только отвратительный запах, да еще бесформенная тряпка на земле в круге напоминали о том, что она тут была. Вирф брезгливо отряхнул ладони, словно душил упыриху не магией, а голыми руками.
Деревенские смотрели на Ивора. Он невидяще уставился в пустой круг. Безумно захохотала его жена. Она смеялась несколько минут страшным, истеричным смехом.
Потом остановилась и неожиданно ясно произнесла:
- Сережки принес, значит. Девочкам. С Тракта. Долго шел.
И засмеялась снова.
Колдун равнодушно рассматривал свои ногти.
***
Вечером Яр прощался с семьей и жителями деревни. Лисса и Лёна стояли рядом, ставшие удивительно похожими. Обе печальные, Лисса - та вовсе постаревшая за эти дни. Колдун стоял в стороне, терпеливо ожидая, когда можно будет отправиться в путь.
По приказанию старосты Ивор был заперт в подвале дома Поплечихи, под охраной. Уже послали весточку об убийце на Тракт. Яр подошел к матери. Она на секунду прижалась к его груди, что-то шепнула. Он неловко высвободился из ее рук, крепко обнял Лёну и повернулся к отцу. Берн по-старчески дрожащими руками схватил Яра за плечи и уткнулся в его рубаху. Яр, который был выше отца, вдруг увидел, что в его волосах, как у матери, появилась седина.
В стороне кашлянул колдун, напоминая, что пора идти. Яр подхватил свой заплечный мешок и вместе с Вирфом зашагал в темноту.
***
Яр ни о чем не спрашивал колдуна. Он думал о том, как можно было жить рядом с человеком - в данном случае с его дядей - и не понимать, не видеть этой крови на руках. Думал о том, как Ивор приходил домой, обнимал жену, дарил игрушки дочкам. Неужели он сам не жалел о содеянном? Но Ивор вряд ли что-то кому-то расскажет. Приговор убийцам, а тем более убившему ребенка в стране строг. Повешение.
Жаль тетушку с кузинами. Ну да все они остались позади. Яр уходил не только потому, что ему хотелось хоть как-то отплатить за смерть сестры. Он уходил еще и потому, что втайне надеялся - там, за Трактом, у теплого моря, откуда уехала в глушь лесов его мать, будет настоящая жизнь, о которой ему рассказывала Лисса. Не такая, как здесь. Он по-своему любил Лёну. Но всю жизнь делать одно и то же... Со временем занять место отца...
Яр был честолюбивым юношей и хотел большего. Если бы ему кто-то не позволил уйти, Яр пошел бы к Вирфу, просить, чтобы колдун выбрал именно его. Ему виделись приключения, сражения и холодные, аристократичные красавицы.
Задумавшись, он и не заметил, как колдун вывел его на большую поляну.
***
Они остановились. Колдун подошел к неприметному валуну посередине поляны. Что-то пошептал, поводил руками - и лучик лунного света скользнул по замшелой поверхности камня.
- Иди сюда, - он махнул рукой Яру. - Нужен.
Яр почувствовал, что ноги сами несут его к глыбе. Затем в глазах у него потемнело, а когда пришел в себя, увидел, что стоит в круге, до боли похожем на тот, в котором умирала упыриха. Колдун неспешно точил нож. Яр хотел бы закричать, но не было ни сил, ни возможности - тело ослабло, стало как кисель. Он мог только беспомощно смотреть на Вирфа, который приближался к нему с кривым черным ножом в руках.
- Понимаешь, - пояснил Вирф нехорошо улыбаясь, - ваша деревня и в самом деле хорошая. Ни одного заложного покойника. Долго я эту девочку искал по лесу. Поднимал. Да еще и прикончить ее пришлось показательно. А ты... Ты силен. Молод. Это хорошо.
Дальше Яр снова отключился.
... Он смотрел на свои руки, которые все еще были его руками, но уже и не его. Сердце не билось. Не бежала кровь. Яр с ужасом разглядывал свои когти, которых никак не может быть у человека. Колдун собирал вещи.
- Бери мешок. И показывай дорогу к более-менее богатому селу поблизости, в вашей глуши пушнины немного оказалось, да и золота не было. И еще - я для развлечения тебе кое-что из воспоминаний оставил. Чтобы было с кем пообщаться в дороге.
Понимая, кто виновен в кошмаре, навсегда изменившем жизнь его деревни, Яр закинул голову к луне и долго и жутко выл, пытаясь разодрать свою мертвую грудь когтистыми лапами. Но ни одна живая душа на многие расстояния вокруг его не слышала.