Часовщик

Часть первая

Его звали Вагнер. Больше всего на свете он ненавидел музыку. Названный так по нелепой прихоти родителей- музыкантов, матери и отца, скрипки и альта, он, с неизменным ужасом, оттягивал в минуту знакомства с новым ему человеком тот самый момент, когда нужно будет произнести своё имя – такое красивое, громкое. Имя, которое можно пропеть густым, могучим тенором, вызывая в памяти случайного знакомого увертюру «Фауста» или отголосок «Летучего голландца». Но, именно тот самый факт, что он не имел к своему имени совсем никого отношения, вызывало в нём наибольшую злость – ему казалось, что у него и вовсе нет имени, что среди людей – он всего лишь призрак, ежедневно мучающийся осознанием своего ничтожества.
Проходя вдоль каналов и рек родного города и заглядывая в их зеркальную муть, он пытался увидеть себя на фоне его красоты, на фоне его величественных дворцов, качающихся на тёмных волнах Невы. Среди проплывающих в той же самой воде облаков, среди их смешавшихся красок, образов. Где уже невозможно было различить небо и землю, воду и кружево деревьев. Все смешивалось, как в старом калейдоскопе его детства. Калейдоскоп можно было слегка наклонить, взглянуть в волшебное окошечко и фантастический мир открывался его взгляду: изумруды, сапфиры, алмазы, александриты смешивались, перетекали друг в друга – открывая ему совсем другой мир, который, несомненно, лежал где-то восточнее рая. Вот и дворцы так же смешивались, плыли, убаюкивая себя, не чувствуя ни времени, ни пространства – вечные, загадочные, полные прошлого, страшного и прекрасного. И Вагнера не было в этих волнах, он не вписывался в эту удивительную, мистическую картину города со своим маленьким ростом и обыкновенным туманным лицом без возраста. Этот город любил высоких стройных героев, равных ему по красоте и блеску, или тех, кто проникал в самую его душу – тёмную, великолепную, увенчанную золотыми шпилями, отгороженную от посторонних и изящнейшей витой решёткой Михайловского сада и великолепной решёткой Летнего. Объединённых впрочем, одной историей и одной кровью, не пролившейся у Летнего, но позже вызвавшей к жизни поистине неземное видение храма Спаса-на-Крови.
Город сливался для Вагнера в невероятный калейдоскоп - таинственный, загадочный, состоящий из невероятного количества разноцветных стёклышек, которые преломляли свет его души, его взгляда. Они жили рядом с ним, но не сливались с ним самим, не пускали его в хоровод своих странных загадок. Он был всего лишь наблюдателем, поймавшим случайный луч иной реальности, иного мира. Мира, в который он может только заглядывать украдкой, но никогда не стать его частью…

-1 -
Его утро начиналось так же, как и утро тысяч других горожан…Пасмурный осенний свет в высоком окне, промозглая сентябрьская сырость, вливающаяся в приоткрытую форточку, вместе со звуками просыпающейся улицы. Хочется лежать, не открывая глаза и прислушиваться к затихающим шагам ночных снов в большой комнате с высоким лепным потолком и старыми полосатыми обоями, не менявшимися со времен его далёкого детства…
Сны, ещё совсем близкие, тёплые, смысл которых ещё можно уловить, если найти в памяти ускользающую ниточку их ночного шёпота, странные сны, пугающие своей реальностью и откровенностью. Они тихо спешат к входной двери, стараясь быть не пойманными едва проснувшимся сознанием. Они ускользают в узкую щель косяка, что бы спуститься по ступеням широкой лестницы, не касаясь перил. Что бы успеть уйти из города, ускользнуть вместе с рассевающимся туманом в лесные болота, в самую гущу леса, туда, где можно спокойно дремать до следующей ночи.
Сны бывают разные – некоторые всего лишь дарят нам забытые воспоминания, вызывая к жизни давно потерянные моменты нашего прошлого. Некоторые заставляют нас бродить в запутанных коридорах сознания, напоминая нам о нашей звериной природе, сливаясь в бесконечное число запахов, желаний, заставляя нас бежать в образе волка или зайца по узкой тропинке тёмного леса, таящего в себе сотню опасностей. Это они, эти сны рассказывают нам о нас самих больше, чем любой семейный альбом или медицинская карта. Они наполняют нашу жизнь тем загадочным светом, который светит из-под узкой щели закрытого дома, где скрыты главные тайны нашего существования на этой земле. Забытые артефакты нашего детства, типа старой книги с картинками, бусины, единственной оставшейся от жемчужной нити порванных маминых бус, или значка, который ты когда-то гордо носил на груди, во сне могут произвести большее впечатление, чем бесконечная череда воздушных облаков за иллюминатором лайнера, несущего тебя на морское побережье…
Сны Вагнера обладали той исключительностью, закономерной, для всех, кто не видит в своем существовании в реальности вполне определённого, распланированного на долгие годы вперёд смысла. Именно во снах он видел свою настоящую жизнь, только в них он был хозяином всего, что происходило с ним. После бесцельного дня проведённого на скучнейшей работе он приходил домой, ужинал, не ощущая ни вкуса не запаха еды, и после бесплодных попыток занять своё время хоть чем-нибудь засыпал. Повернувшись лицом к стене, к старой спинке когда-то роскошного кожаного дивана, времён того самого советского монументального классицизма, который позже стали называть «Сталинским ампиром». Когда-то новая коричневая кожа дивана побледнела, тысячи мелких прожилок, как русла бесчисленных рек растеклись на север и на юг, не найдя всё-таки выхода к морю. Вагнер рассматривал эти русла, иногда проводя пальцем вдоль их течения, пытаясь, как в лабиринте, отыскать верный путь к истоку всех этих рек, и не находя его, он начинал засыпать. Комната уплывала, как старый потрёпанный всеми штормами корабль, напарываясь на рифы соседских голосов и городского шума за окном. Но, шум становился всё тише, море снов начинало шуметь в ушной раковине всё громче и громче, пока, наконец, не затмевало собой все остальные звуки. Вагнер чувствовал, как его тело раскачивается на морских волнах какого-то другого мира, пустого и тёмного, не наполненного ещё не образами, ни словами. Мира, владельцем которого был только он один. И, приподнимаясь из этой тёмной воды, он осматривал бесконечные просторы иной реальности в ожидании того момента, когда она начнёт оживать под его руками. Момента, когда эта реальность начнёт ткать полотно его фантазий, и на нём проступят лица тех, кого он захочет видеть этой ночью.
И вот уже неясный пока образ проступил в тёмных волнах, поднимаясь из них, качнувшись всем телом – таким высоким в тёмном плаще с капюшоном, похожим на рясу монашеского ордена капуцинов. Вот он встаёт из воды, но ряса его абсолютно суха, и взгляд настолько тяжёл, что Вагнер рефлекторно отступает на шаг и холодные морские брызги взлетают вокруг него.
Тысячу раз он вызывал из этого океана тьмы образы тех, с кем расстался давным-давно, и хотел бы увидеться снова. Эти видения его отца, матери и остальных давно потерянных близких были неизменно молчаливыми и печальными, и, взглянув на Вагнера светлым взглядом, они таяли, рассеиваясь в морском тумане и уносясь белой пеной к далёким берегам его прошлого.
Иногда из воды поднималась она, вечная Лилит, принимая бесконечные образы женщин всех времён и всех мастей. Её обнажённое тело было покрыто жемчугом – бусинами морской воды, которая не стекала с бархата её кожи. Её чёрная женственность сливалась в запахи, от которых голова Вагнера и весь мир его сновидений шли кругом. Вокруг её тела всегда полыхали языки пламени, которое не обжигало ни её, ни его рук, когда он прикасался к ней. Он мог не бояться её, как обычных женщин его земного мира, которые редко обращали на него внимание, а если обращали, то скорее из жалости, чем из настоящего желания. Она же выполняла любой его каприз, наполняя его тело и душу той лёгкостью, которая опьяняла как молодое вино и дарила Вагнеру осознание собственной значимости. Изменчивая, как закатное небо над его океаном, она появлялась из ниоткуда и исчезала в никуда, всегда следуя его желаниям. Но, при этом, оставаясь загадочной и таинственной, словно не им она была придумана, и не им извлечена из бездны небытия. Но каждый раз отголоски её присутствия ещё долго таились в его крови, снова и снова вызывая желание коснуться Лунной Богини, даже ценой своей собственной души, души которая с каждой такой ночью становилась в нём всё более и более холодной и неподвижной, как далекая звезда Алголь.
Но, сейчас он весь был погружен в созерцание этой сумрачной тени в монашеской рясе. И не то, что бы страх, скорее некоторое напряжение возникло в нём и мешало произнести первое слово, заговорить с тем, кто был извлечён из глубин подсознания его сегодняшним сном. Всегда молчаливые образы его снов ограничивались лишь тем, что преданно следовали его повелениям или просто улыбались ему кроткой улыбкой, прежде чем уйти навсегда…
Вагнер наконец собрался, его внезапная растерянность перед тенью в сутане прошла, он сделал шаг вперёд, что бы заговорить. Но монах заговорил первым….

- 2 –
Вагнер служил часовщиком. Небольшое ателье на Садовой, в котором он проводил большую часть своего времени, было совсем старым, оставшимся в наследство новому городу от прежнего. Такие островки прошлого ещё можно было найти на улицах города среди разноцветных реклам и витрин, мелькавших для прохожих огоньками далёкой, не всегда доступной им жизни. И только кое-где оставшиеся: театральная касса, ремонт обуви или часов, почта, не успевшее быть проданным старое кафе, напоминали сердцу о чём-то знакомом, близком и родном, но уже навсегда потерянном для следующего поколения.
Он не любил свою работу, но она позволяла ему свести к минимуму общение со всем окружающим миром. Просиживая целый день в царстве металлических механизмов, он видел в них маленькие скелеты часов, в которых билось незамеченным кварцевое сердце, одетое в полированный корпус под «золото» или «серебро».
По часам, которые заказчики приносили в ремонт, можно было узнать о них очень многое: положение, характер, их мечты, их прошлое. Наручные, карманные, настенные, настольные, напольные. Часы, часы, часы…Портативность, размер, механизм измерения…Они сменяли друг друга в мастерской Вагнера, как маленькие и большие напоминания о том, что время сменится другим временем, перетекая песком из минуты в минуту, из часа в час, из столетия в столетие. И его, Вагнера, это самое время поглотит, не оставив даже следа от его существования, от его нелепой одинокой жизни, наполненной только неясными образами сновидений.
Вот и этот день – понедельник, он, конечно, проведёт в ожидании конца рабочего дня, постоянно поглядывая на белый циферблат больших старых часов над его столом, часов за которыми много лет назад так и не пришёл хозяин.
Кто-то постучал монеткой в его стеклянное окно, отгораживающее мастерскую от остального пространства ателье. За стеклом, наклонив голову к вырезанному в нём проёму, стоял молодой брюнет. Его глаза были слишком синие, кудри вились слишком крупно – и Вагнер почувствовал острый укол в самое сердце, это случалось с ним всегда, когда он видел несомненно красивого человека. Красивого той светлой, правильной красотой, которой Вагнер не обладал никогда..Молодой человек улыбнулся ему и протянул в окошко старый серебряный Breguet, настолько редкий, что Вагнеру пришлось затаить дыхание, что бы не выдать своего волнения…Тот самый Breguet» 1808 года. «Когда в кармане репетир, в темной комнате или на неосвещенной улице можно узнать время, не зажигая свечей и ламп. Достаточно нажать на кнопку, и часы ударами маленького молоточка отобьют текущее время. Удары низкого тона соответствуют количеству часов, удары высокого тона – количеству полных четвертей» - Вагнер запомнил это со времен своей учёбы в техникуме. Но он не и надеялся увидеть когда-нибудь такие часы у себя в руках. Неведомое ему ранее любопытство всколыхнулось в его душе и он перевёл глаза с часов на молодого человека.
- Почините? – спросил тот бархатным тихим баритоном. – Только скажите, сколько это будет стоить, я студент, у меня немного денег.
Вагнер никогда не был альтруистом, он брал за свою работу ровно столько, сколько положено, лишь иногда добавляя несколько сотен рублей к счёту явно небедного заказчика. Но, несколько минут подержав в руках этот серебряный брегет, Вагнер испытал настолько острое желание не расставаться с ним как можно дольше, проводить пальцами снова и снова по его блестящему корпусу совсем не тронутому временем. Смотреть сквозь тонкое стекло, кажущееся таким хрупким, на узорную вязь стрелок, на безукоризненно белый циферблат, с тем лёгким эхом прошедшего времени, что оставляет на старинных вещах отпечаток магии чужих жизней, жизней тех, кого пережил этот восхитительный брегет.
- Я починю его бесплатно. – Ответил Вагнер, сам удивляясь своему внезапному порыву.
Молодой человек удивлённо посмотрел в глаза Вагнеру, но промолчал, переводя взгляд с Вагнера на серебряный брегет и обратно.
- Вы можете придти за ними через три дня, только оставьте свой телефон и имя.
Его звали Юрий, и он обещал вернуться через три дня, как только Вагнер снова вдохнёт в жизнь в этот старый, но удивительно крепкий и точный часовой механизм, равного которому не видела, ни эта мастерская, ни те, кто в ней служил. Когда стрелки на циферблате часов над столом дошли до спасительных цифр шесть и двенадцать, Вагнер выключил старую лампу, раскалённую от целого дня работы, снял с вешалки свой старый плащ, точный цвет которого не помнил даже он сам. Затем, посмотрев по сторонам, он осторожно открыл ящик стола, вынул оттуда серебряный брегет. Цепочка скользнула вдоль ящика как серебряная змейка и уютно легла в ладонь Вагнера. Он с восхищением посмотрел на часы ещё раз, прежде чем положить их в карман. Затем он взял свой старый зонт и вышел из мастерской в дождливый сентябрьский петербургский вечер.

- 3 -
- Часы, где часы? – голос монаха прогремел над морской гладью как удар молота по наковальне. Отрывисто, грозно. От этого голоса хотелось бежать, скрыться, засунуть голову под подушку, сжать её, что бы заглушить болезненный звон в ушах. От этого голоса Вагнеру хотелось проснуться. Но, монах повторял снова и снова:
- Часы, где часы?
Вагнер стоял, не в силах двинуться с места, боясь сделать шаг в какую-нибудь сторону. Да и тёмная, зеркальная гладь мелкой воды не имела ни конца ни края.. Всюду была только вода и чёрное небо, начинавшее, как разбитое зеркало, рассыпаться, распадаться под яркими всполохами бело-синих молний, пронзающих горизонт своими остро заточенными клинками.
Вагнер ждал, что его сон прервётся. Самостоятельно, без его вмешательства. Хотя, впрочем, как он мог вмешаться.… Впервые всё вышло из-под его контроля, и он, словно маленький мальчик, в ожидании наказания, мог всего лишь стоять по колено в воде, ожидая того, что с ним случится дальше, вздрагивая от внезапно налетевшего холодного ветра.
Ряса монаха развивалась, ветер становился всё сильнее, он сделал шаг в сторону Вагнера и переходя на шёпот начал отрывисто повторять: только день, у тебя есть только день, Вагнер… А потом эта тьма поглотит тебя, туман вольётся в твоё окно и ты поймешь, сколько призраков старых болот бродит рядом с тобой, ежедневно заглядывая в твои глаза, сколько их таится под сводами старых подвалов твоего города, сколько их бродит по ночным улицам – неуспокоенных, жалких, ожидающих того, кто повернёт время вспять и отпустит их на волю. Часы, Вагнер, отдай мне часы…И я верну тебе мир твоих сновидений.
Он открыл глаза и резко сел на своей узкой постели, с силой зажав уши, пытаясь остановить, наконец, звучание этого страшного голоса у себя в голове. В комнате было темно и холодно. Будильник остановился на пяти утра, но минутная стрелка ещё совершала короткий прыжок туда и обратно, пытаясь вырваться из внезапного плена сломанного механизма. Вагнеру было страшно – реальность его сна была такой сильной, что не вызывала сомнений в том, что и эта тень в рясе и молнии и ветер – звенья одной цепи, той самой цепи, которая со вчерашнего вечера уютной змейкой лежала в его ладони - цепи серебряного, старинного брегета, принесённого красивым молодым человеком. Что это за часы, что это за человек?


- 4 -
Юрий был старше своих сокурсников – он поступил в университет в том возрасте, когда другие его должны были уже вот-вот закончить. Он был мальчиком из хорошей семьи, но его увлечения лежали в плоскости далёкой от интересов его родителей. В огромной библиотеке отца, среди книг по истории и юриспруденции, журналов по адвокатскому делу и экономике, он неизменно отыскивал давно забытые всеми , пыльные фолианты случайно затесавшееся в эту библиотеку. Это были книги по мистике или астрологии, хиромантии или демонологии. Словом всё то, что его отец держал в доме просто в силу антикварной ценности этих самых ненужных ему книг.
Менли Холл и Ямвлих, Элифас Леви и Папюс часто соседствовали на столе Юрия с Гомером и Овидием, Платоном и Кантом. Пытаясь совместить разум и чувства, магию, мир невидимый с миром материи он всё чаще и чаще приходил к выводу, что эти миры соприкасаются, перетекают друг в друга. И лишь тонкая-тонкая стена отделяет их, и, значит, должна быть дверь в этой стене, и к двери должен быть найден ключ. Именно поиском этого ключа он и занимался. Книг о мистике становилось в доме всё больше, а терпения отца всё меньше. И, поступив в университет, Юрий переехал в скромную студенческую комнату общежития.
«...По ветви Дерева скользит Змий, намеревающийся соблазнить Еву. Еще мгновение - и вся Вселенная расщепляется! Теперь уже есть два Мира. Есть Мир, где предприятие Искусителя потерпело фиаско. Но есть и Мир (очень хорошо нам известный), где Змий восторжествовал...
...Соблазнением Евы, как известно, дело не кончилось. У нее и Адама родились дети, Каин и Авель. И вот уже тот же Змий, только теперь невидимый, подстрекает Каина совершить убийство. Вселенная вновь раскалывается. Теперь мы видим уже три Мира. Есть Мир, где Каин оказался стоек к искусу. Но есть и Мир...
Так можно продолжать дальше. Однако и стеллаж размером с Солнечную систему едва ли вместит такую Библию. Скажем коротко. Вселенная представляет собой Океан Возможностей, или Океан Выборов. Вот эти альтернативы, стремительно умножаясь - и постоянно вновь помножаясь на собственное умножение - создают Пространство. Если добросовестно вообразить интенсивность процесса, развертывающегося "помножаясь на собственное помножение", делается неудивителен термин современных физиков Большой взрыв .»
Эти слова из «Планетарного мифа» Дмитрия Логинова произвели на Юрия настолько сильное впечатление, что попытки найти параллельные реальности долгое время не оставляли его ни на минуту, заставляя представлять себе и записывать снова и снова всё новые и новые варианты собственной жизни, её русла, её течения. Но, в итоге, ни один путь не приводил его ни к тайной двери, за которой всё написанное в тайных книгах приняло бы иное, понятное и ясное ему значение. Ни к ключу, которым эту дверь можно бы было открыть, что бы сделать шаг в неизведанную реальность расколотой на многие, многие миры Вселенной.
Только однажды этот ключик мелькнул для него в старом дневнике прапрадеда, который приехал в Петербург из польского Кракова, надеясь исправить своё пошатнувшееся от запрета на свободную торговлю Краковом благосостояние. Его прапрадед Михаил был, по рассказам родственников, красивым поляком, которому удача сопутствовала в любом его начинании. Юрий любил перечитывать его чудом сохранившееся дневники и разные учётные книги. Круглый, с завитушками почерк прапрадеда был так похож на почерк самого Юрия, или он, скорее, просто старался подражать этому красивому почерку, так интересно переплетавшем в себе и цифры бухгалтерии, и рассказы о любовных похождениях, и непонятные пентаграммы с причудливыми буквами и знаками.
Именно здесь, в дневниках прапрадеда он прочёл историю о серебреном брегете, подаренном ему умирающим цыганом где-то на пути следования в Россию.
Ночью, выйдя покурить на тёмном полустанке, Михаил увидел в траве человека в длинной лисьей шубе, не смотря на достаточно тёплый август. Даже в скупом свете из вагонных окон было заметно, что шуба человека перепачкана кровью, и не чем иным. Прапрадед подошёл ближе, ещё не зная, что делать дальше: попытаться помочь человеку самому или позвать на помощь проводника. И тут незнакомец зашевелился и жестом попросил подойти ближе. Михаил подошёл, наклонился. И тут незнакомец неожиданно сильно схватил его за руку, заставляя опуститься на землю рядом с ним. Михаилу пришлось сесть и заглянув в лицо незнакомца, он увидел чёрные молодые блестящие глаза на старом, порезанном глубокими морщинами лице. Старый цыган смотря ему прямо в глаза, не отрываясь ни на секунду с усилием и с явной болью вытащил из нагрудного кармана серебряные часы, отпустив, наконец, руку Михаила сказал вдруг по-польски:
- Уничтожь эти часы. Разбей их о первый же придорожный камень. В них живёт сам Сатана. Когда они открываются, когда звучит их печальная мелодия - и духи живущие в них забирают себе всё самое лучшее, что есть в сердце их нового владельца, хоть и наполняют его жизнь тусклым светом проклятого золота.
Посмотрев ещё несколько секунд в глаза Михаила, цыган прикрыл веки и медленно опустился на землю, затихнув навсегда.
Михаил посмотрел на свои ладони, окрашенные ярко-алой кровью цыгана, на серебряный круг часов, украшенный цветочным узором, на длинную, крупную цепь, уютно свернувшуюся змейкой в его ладони.Казалось, что часы светятся в ночи холодным голубоватым светом, зовут лишь слегка нажать на свой серебряный корпус, что бы можно было увидеть что там внутри. Какая неведомая сила таиться в них, заставляя даже цыгана бояться того, что сокрыто в них.
Когда Михаил наконец смог оторвать взгляд от часов и взглянуть в сторону железной дороги – поезда уже не было.


- 5 –
Вагнер снова и снова возвращался к своему сну. Страх белой, влажной простынёй окутывал его тело, сжимал его горло невидимой рукой тёмного монаха, которого память вызывала из холодной воды моря. Он боялся закрывать глаза, поминутно нащупывая в кармане брегет, ставший за вечер и ночь предметом его восхищения и ужаса. Он убеждал себя в том, что этот сон – всего лишь попытка его сознания рассказать ему самому о страхе потерять эти часы, отдать их истинному владельцу, потерять это голубоватый серебряный свет и холодную змейку цепочки.
Он позвонил на работу и впервые за долгие годы, сославшись на болезнь, не пошёл в свою мастерскую. Найдя на антресолях пыльный ящик с необходимыми инструментами, и расстелив на своём круглом столе черную бархатную салфетку, он положил на неё брегет, для того, что бы вдохнуть жизнь в его прохладное металлическое тело.
Разбирая часы Вагнеру казалось, что он слышит тихий шёпот за своей спиной, словно кто-то неведомый приближается к нему, заглядывая через плечо, всматриваясь в россыпь круглых зубчатых механизмов на столе. Невидимые крылья хлопали в его комнате, шаги становились всё четче и четче…Вагнер всё чаще оборачивался, пытаясь поймать хоть тень той тени, что скользила по комнате у него за спиной. Иногда ему казалось, что целый легион чёрных ангелов стоит за ним, ожидая того момента, когда стрелки часов вздрогнут и снова наполнят этом мир своим серебряным боем. Словно что-то важное для них случится в том самый момент, когда украшенная вязью из цветов крышка брегета легко откинется и он проиграет свою неведомую мелодию.
Вагнер, который так не любил музыку, который готов был бежать от любого аккорда, взятого рядом с ним на гитаре или фортепьяно, с трепетом ждал этой самой мелодии старого брегета. Он уже перестал оборачиваться, склонившись над часами, уйдя в мир их позолоченных лабиринтов и лестниц, блестящими колёсиками крутящихся и зовущих встать на свои опасные, движущиеся ступени.
Ещё одно движение руки Вагнера и часы должны пойти, жизнь должна вернуться в их прекрасное серебряное тело, для того, что бы Вагнер почувствовал себя божеством, вдохнувшим душу в то, что было раньше холодным и мёртвым. Ещё одно только движение руки и острые рапиры стрелок вздрогнут и начнут своё неторопливое движение на лунном диске циферблата. Ещё только одно движение…
Но, вдруг мир вокруг Вагнера начал темнеть, черные ангелы, появившись из ниоткуда, обступили его стол со всех сторон, грозно поднимая свои огромные крылья, расправляя их над ним. Заслоняя ими тусклый свет электрической лампочки над его столом..Комната начала кружится перед его глазами всё быстрее и быстрее, сливаясь в тёмный круг шёлковых перьев, в огромный чёрный зрачок монаха повторяющего: Часы, где часы?
Всё быстрее и быстрее, быстрее и быстрее кружился весь этот потемневший мир, пока Вагнер не потерял сознание и не упал рядом со столом, успев всё-таки поймать падающий следом за ним, словно в замедленной съёмке, серебряный брегет.
- 6 –
Юрию нравилось бродить по городу. Они подходили друг другу как нельзя лучше – красивый на фоне красивого. Оба они знали это. И Юрий платил городу огромной любовью ко всем его улицам и площадям, которые он навещал в любую погоду, в любой месяц года. Весенний ветер приносил запахи тающего на Неве льда, заставляя приподнимать воротник пальто, но всё-таки вдыхать этот ветер полной грудью. Лето кружило его в длинном вальсе белых ночей, околдовывая плывущим над городом корабликом, покачивающимся на волнах облаков. Снежная зима неизменно оборачивалась венецианским карнавалом, в котором мелькали белые кринолины северных коломбин и длинные рукава грустных пьеро. Осень приносила с собой желания взять в руки кисть, что бы повторить в акварели все краски оранжево-жёлтой осени Михайловского парка, с выступающим из него багровым островом Инженерного замка. С его легендой о том, что в качестве образца для необычного красновато-кирпичного цвета, в который выкрашены стены замка, послужила перчатка, оброненная во время бала фавориткой Павла Анной Лопухиной. И неизвестно доподлинно правда это или нет, но такой цвет, необычный для Северной столицы, как нельзя лучше подошёл для крепости гроссмейстера ордена мальтийских рыцарей.
Были ещё места, которые притягивали его с такой же силой, как и каменная кладка, мостики, рыцари у ворот замка императора Павла Первого…Банковский мостик, набережная Обводного канала, легенды о Святом Граале в Петропавловской крепости, дом Распутина на Гороховой…Этот список можно продолжать до бесконечности….
Но не только город обладал этой потусторонней силой, которая, казалось, раздваивает его, выходит за пределы обыденности, заставляя живущих в нём не привыкать к его красоте, не свыкаться с ней, а каждый раз снова и снова восхищаться городом, как живым существом, огромным прекрасным зверем: грифоном или сфинксом. Город-призрак, город-мечта, город, наполненный образами разных религий, которые смешавшись, дают ему тот удивительный неземной свет, по вечерам встающий над ним, и который видят только избранные. Этот свет почти поглотил старых богов. Но некоторые из них не хотели сдаваться.
Длинные, бурые корни древних верований тех, кто жил на этой земле задолго до того, как Пётр задумал заложить здесь город, опутывали всё пространство вокруг города и за ним. Огромные, невидимые обычному человеческому глазу они таились не только в мире невидимом, но и в архитектуре Петербурга, в которое иногда вкрадывалось осторожное, завуалированное язычество. Словно древние боги нашёптывали по ночам особенно тонкой, восприимчивой душе творца свои былые образы. Это они уводили путешественников вниз по течению Невы, в свои последние прибежища – в леса и болота, туда, где можно было ещё найти их след на старых камнях.
Там Нева выходила из своих каменных берегов и текла там вольно, игриво плескаясь у песчаных берегов мелкими волнами, похожими на чешую огромной рыбы. Она, словно дама, выскользнувшая из тесного, туго зашнурованного кринолина, и одевшая пестрый девичий сарафан бежала навстречу закатному солнцу. Туда, где запах травы смешивался с медовым запахом клевера и мяты, где можно было отдохнуть ото всех, кто смотрит на её волны из-за гранитных парапетов и с красивейших мостов. Вынуждая реку течь плавно, следя за собой, помня о своём статусе в этом городе и неся себя медленно с достоинством, доверяя гранитным берегам лишь слегка её придерживать шлейф, сотканный из белой кружевной пены.
Река вольно текла вдоль изумрудных берегов, забыв на время о своём недавнем величии. Она становилась всё тоньше и тоньше, убегая всё дальше от города и от его забот. И вечерний туман разливался над её гладью, и цветы и огромные валуны по её берегам казались ей не менее красивыми, чем её городской гранит.
Но один камень был особенным, под его мхом, не замеченные никем хранились древние письмена, оставленные или угро-финнами или древними славянами. Юрию казалось, что он нашёл именно тот самый Велесов, Суур-киви или бесов камень, как называли его те, кто не знал истинную природу и назначение таких камней. По всей территории северо-запада Руси уже тогда, когда христианство влилось в ещё верное стихиям язычества, но уже дрогнувшее под напором новой религии сердце славян, ещё тогда долгое время сохранялся культ камней. Его не смогли побороть настойчивые миссионеры, но зато они смогли выветрить из памяти народа их истинное значение и переосмыслить согласно новому пантеону, а те, которые так и не стали прибежищем нового бога заклеймили проклятыми, чёртовыми и “погаными”. Вот и этот камень, высотой в пять метров сыскал себе славу тёмного капища. Но Юрию нравилось прижиматься к камню спиной и смотреть в реку, которая отражало небо, или в небо в котором текла молочная река облаков. Мир, казалось, замедлял свой бег, птицы парили медленнее, травы пахли сильнее и в душе царил тихий, светлый покой, так похожий на тот, что охватывал его в тёплом полумраке Казанского собора, гдеа воздух был пропитан ладаном и каждое движение летящего кадила казалось взлётом карманных часов в руке опытного гипнотизёра. Глаза начинали медленно закрываться, хотелось прижаться щекой к гладкому мрамору колонны и слушать тихое пение хора и вдыхать этот волшебный воздух, ароматным облаком повисшим в сумраке храма. Он не видел большой разницы в том, где должен обитать дух божества…Всё мироздание для него было пронизано этим лучезарным светом, источник которого питал его душу так же, как электростанция зажигает тысячи маленьких лампочек, если их собственная лампа накаливания готова к тому, что бы принять этот свет.
-7-
Поезд словно растворился в воздухе. Ни звука движения состава, ни гудка, ни самого хвоста удаляющегося поезда, ни дыма уже не было. Хотя ему казалось, что он подошёл к умирающему цыгану всего минуту назад, всего минуту назад он склонился над ним и тот прохрипел ему несколько странных слов о брегете. Михаил поднялся с колен, всё ещё сжимая в руке серебряные часы. До Петербурга было не так далеко, но вокруг были только огромные поля, где-то вдалеке таящие на своей окраине начало тёмно-изумрудного, дремучего леса.
Казалось, небо просветлело всего за пол-часа, раннее утро разлилось по полям, унеся с собой и туман, и ночную прохладу. Михаил осмотрелся ещё раз, обдумывая, что ему делать дальше. Он уже двинулся в сторону железной дороги, отряхивая грязь и траву с колен, как вдруг понял, что старый цыган, оставивший ему свою, наверное, единственную ценность так и останется лежать у безлюдных путей…
Багаж Михаила пропал вместе с исчезнувшим поездом. Старый отцовский кинжал, которым можно было бы выкопать могилу для цыгана, был в маленьком чёрном саквояже, вместе с документами и самыми ценными вещами. Можно было просто уйти, но что-то большее, чем просто совесть и жалость к погибшему не отпускала Михаила с этого места. Он нашёл ровное место в поле, недалеко от железной дороги, длинную крепкую сухую палку, которой, разломав её надвое, принялся копать могилу. Земля была сухой и рыхлой, она легко поддавалась, но её приходилось вынимать из углубления руками. Михаил с сожалением посмотрел на свои смуглые, красивые руки с длинными пальцами и ровными, безукоризненными ногтями – и стал горстями выгребать легко рассыпавшуюся серую землю с комочками мелких сухих корней…Чуть глубже земля стала чернее, влажнее, но поддавалась так же легко, словно не первый уже раз её беспокоили чьи-то руки. Через несколько часов всё было сделано. Его ладони были покрыты ссадинами, свежие мозоли горели, земля проникла так глубоко под ногти, что хотелось только одного – опустить руки в прохладную воду ручья и замереть так надолго. Пока вода не унесёт и всю боль, и всю эту землю с его рук.
Он вернулся к цыгану, посмотрел в его лицо уже при свете дня. И ему показалось, что вся боль и мука, которую он видел на лице умирающего, склонившись к нему в тусклом свете вагонного окна, покинула его черты. Складка у рта разгладилась и мягкая, едва заметная улыбка играла на губах старика. Михаилу вдруг стало легко на душе от осознания того, что старый цыган не был брошен им. И пусть не христианская вера жила в сердце старика. И он, наверняка, как и его соплеменники считал себя птицей, прилетевшей из другого мира…Фараун и Бенг, Луна и Огонь были его божествами – но похоронен он должен быть как любой, сотворённый из этой земли и в неё же ушедший.
Михаил осторожно снял со старика старую лисью шубу, положил его на неё – увидев, что под ней таились и роскошь атласа сиреневой рубашки и бархат отлично скроенного жилета и широкий цыганский ремень с семью ремешками мелких застёжек, вшитых в него. Сапоги старика были начищены до блеска, и на них не было ни следа от грязи ночной дороги или поля. Словно что-то неведомое подхватило его, пронзив тонким кинжалом и мех шубы, и бархат жилета и самого цыгана. Пронзило и бросило умирать на окраине, у самой железной дороги.
Михаил опустил старика на дно неглубокой могилы, закрыл его с головой лисьей шубой и стал забрасывать комьями рыхлой земли. Когда земля скрыла под собой, как под чёрным прибоем всё то, что теперь принадлежало только ей – Михаил облегчённо вздохнул, вытер лоб и руки белым платком, с вышитыми на нём инициалами М.Д. Затем он положил платок в карман, наткнувшись пальцами на серебряный брегет. Вынув его из кармана, он начал рассматривать брегет. В лучах солнечного света часы сияли ещё сильнее – цветочная вязь на них, казалось, наполнялась силой, как виноградная лоза, наполненная сладким соком августа и несущая его в зелёные виноградные гроздья. Эта вязь извивалась, как маленькая змейка, спрятавшаяся в густых райских цветах, и готовая укусить любого, кто протянет к ней руку. Корпус часов был настолько изящен, что Михаилу подумалось, что цыган конечно же украл эти часы у какого-нибудь знатного столичного вельможи, купившего их в Швейцарии или получившего их в подарок за что-нибудь сделанное на благо государства.
Лёгкий ветер раскачивал цепочку часов, серебро приятно холодило свежие ссадины на его руках. Оставалось всего лишь открыть крышку часов и посмотреть, что скрывалось под ней. Что-то невероятно красивое должно было быть внутри них. Циферблат, украшенный тонкими серебряными цифрами, изящные стрелки, музыка…Что таиться там, в этих часах?
Михаил коснулся часов кончиками пальцев, но вдруг хриплый голос старого цыгана всплыл в памяти неожиданно ясно, громко проговорив каждое слово, слышанное Михаилом накануне: « Уничтожь эти часы. Разбей их о первый же придорожный камень. В них живёт сам Сатана. Когда они открываются, когда звучит их печальная мелодия - и духи, живущие в них, забирают себе всё самое лучшее, что есть в сердце их нового владельца, хоть и наполняют его жизнь тусклым светом проклятого золота».

Михаил испуганно отнял руку от брегета, суеверный, как все поляки, он перекрестился, и, держа часы в вытянутой подальше от себя руке, ещё раз посмотрел на них. У него мелькнула мысль закопать эти часы вместе с цыганом, или просто оставить их на его могиле. Но вязь играла на солнце, серебряные цветы цвели, их стебель извивался тонкой змейкой, и так не хотелось отдавать их земле, ведь в их теле еле слышно билось сердце прекрасного механизма. Михаил вынул из кармана платок, встряхнул его, положил в него брегет, и подумал, что он просто продаст его в Петербурге, в первой же попавшейся лавке ростовщика.
- 8 –
Когда Вагнер очнулся - за окнами был уже вечер. В комнате было совсем темно, и несколько минут он лежал, открыв глаза, но боясь пошевелиться. Он прислушивался к любому звуку, к любому шороху, но звенящая, ледяная тишина царила в комнате. Он медленно поднялся, опираясь одной рукой на стул, а второй всё ещё инстинктивно сжимая, защищая серебряный брегет. Сев на стул он поставил локти на край стола и приложил всё ещё сжатые руки к вискам..В голове шумело, в висках стучали маленькие стальные молоточки, комната всё ещё медленно плыла, наполняя сердце Вагнера новым приступом холодного липкого страха. Всё пережитое им заставляло его думать, что тень монаха вырвалась из плотной пелены тумана, отделяющей мир его снов от мира реальности. Вышла из тёмных вод его океана, ночь за ночью много месяцев и лет спасавшего Вагнера от плена серого суетного мира, в котором ему за долгие годы его жизни так и не нашлось уютного места. Вагнер сжимал свои виски всё сильнее и сильнее, его сознание металось в поисках выхода их этого лабиринта внезапно опустившейся на него тьмы, это бархатная завеса чёрных крыльев закрыла ему доступ туда, куда он стремился сильнее всего. Тёплые, манящие сновидения были далёкой нежной дымкой, его родные улыбались ему издалека и махали на прощание призрачными руками, мир его детства уплывал сонной маленькой лодочкой в туман безбрежного океана, чтобы не вернуться к нему никогда. Тонкая огненная Лилит томно вздыхала, стараясь дотянуться из небытия, холёным пальчиком, с острым ноготком до его губ. Она раскачивалась, стоя на волнах, её бедра покачивались в такт прибою, браслеты на запястьях тихо звенели. Никогда ещё Вагнер не видел столько желания в её зелёных глазах, столько тоски и жалости, так похожей на любовь. Он зажмурился сильнее, что бы прогнать всё, что вдруг привиделось ему сейчас. Видения исчезли, но в звенящей темноте комнаты он вдруг услышал тихие удары, так похожие на удары его сердца. Но, они были более чёткие, более живые, с короткими паузами между ударами…Вагнер удивлённо разжал руку и посмотрел на брегет – часы шли, их металлическое сердце ожило, словно никто никогда и не останавливал его частого биения.
Услышав это весёлое тиканье оживших часов, Вагнер вдруг стал веселее и сам. Он без страха поднялся со стула, в темноте, на ощупь дошёл до выключателя и включил свет. Комната заиграла уютным электрическим светом, ужасные видения показались всего лишь полуденным сном, налетевшим вместе с осенним северным ветром как жёлтый кленовый лист, как ненужный листок календаря, оторванный кем-то, и тут же выброшенный в окно.
Вагнеру захотелось налить себе крепкого чая, сесть в глубокое кресло, укрывшись пледом и смотреть, смотреть, смотреть на часы. Снова и снова проводя кончиками пальцев по изгибам цветочного узора, перебирая серебряную цепочку часов, изучая на ощупь её звенья, перебирая их холод. Хотелось просто держать их в руках, оттягивая тот момент, когда крышка часов откинется и Вагнер услышит их чудесную мелодию. Единственную мелодию в его жизни, которую ему искренне хочется услышать и полюбить навсегда.
Вечер подходил к концу, Вагнер почти забыл обо всём что случилось. Странное свойство памяти - начинать забывать о боли уже в тот момент, когда она ещё только начинает затихать коснулось сегодня его. То, что должно было ужасать день за днём, ночь за ночью, то, что должно было мучить ночными кошмарами и пугать наяву каждой тенью, каждым движением качающихся в свете фонаря веток за окном.
И тем не мене Вагнер сознательно не открывал часы. Ему казалось, что их волшебство для него рассеется, секрет будет раскрыт и мир обыденности снова поглотит его. Ему хотелось длить и длить это состояние обладания чем-то необыкновенным, значимым, что, в свою очередь, делало значимым и его самого, его серую, маленькую жизнь вечного неудачника с красивым, певучим именем, которое не хочется произносить вслух.
Свет продолжал гореть в комнате, Вагнера начало медленно клонить в сон, он взял толстый зелёный в чёрную полоску плед и устало лёг на диван, положив брегет под подушку. Темнота накрыла его сразу, он провалился в глубокий, крепкий сон без сновидений, продолжая сжимать часы рукой, просунутой под подушку.
- 9 –
Юрия тянуло туда, где поросший сверху травами камень Велеса скрывал подо мхом свои древние символы. Эти знаки то и дело мелькали у него перед глазами, словно написанные в воздухе невидимым золотым пером. Бог-оборотень, хозяин магии и сокровенного, властитель перекрестков, навий бог, по какой-то неведомой причине звал его к себе, прокладывая в снах Юрия светящуюся дорожку от его комнаты до старого камня. Уже два дня и две ночи камень манил его, заставляя вспоминать медовый запах трав вокруг него и особенно густые лапы высоких елей на песчаном берегу вольной Невы. Хотелось снова вдохнуть этот воздух: чистый и свободный от городского смога, от чужих мыслей, носившихся в воздухе чёрными птичьими стаями, в которых лишь иногда мелькали белоснежные маленькие птицы – мысли тех, кого жизнь ещё не сжала в своих железных объятьях суеты и вечно требующего всё новых и новых жертвоприношений быта. Хотелось просто побродить босиком по тёплой ещё, живой земле, пропитанной летними дождями и хрустальной росой, по тонким, острым стеблям осоки скатывающейся прозрачными бусинами в ладони земли. Словно беспечная детская игра в прятки не кончалась и не кончалась у ветра с цветами, спрятавшимися в густой траве поля. Словно вечно юный влюблённый Лель гладил дождь нежные ладони берёз, и они тянулись к нему, но скромно опускали ветви рук под строгим взглядом Даждьбога, летящего по летнему небу на колеснице, в которую запряжены четверо огнегривых коней с золотыми крыльями.
Порой Юрию так хотелось увидеть этот мир глазами тех, кто жил здесь, на этой земле до него, несколько тысячелетий назад. Какими они были, о чём думали, как выглядели? Как начинал и заканчивался их день, неразрывно связанный с таким большим количеством богов и разнообразных обрядов. Чего они боялись, о чём мечтали? Что было главным в их жизни?
Он бродил по городу: Банковский мостик сменялся ступенями Казанского, затем Невский, и снова набережная. Вдоль любимой решётки Михайловского сада к Спасу, на то самое место, которое было одним из самых важных в его жизни. Именно там по случайной прихоти судьбы происходили все важные встречи, там приходили в голову самые интересные мысли, там он был почти так же свободен от всего на свете, как у старого камня. Словно на таких местах жизнь входила в нужное русло, и время неслось в правильном направлении, и мир не раздваивался и не растраивался на ненужные никому мелочи, а спокойной рекой тёк туда, куда ему было положено течь той самой неведомой, но иногда так остро ощущаемой нами судьбой.
Здесь он вспомнил, что должен забрать из ремонта серебряный брегет прадеда – его единственное наследство, которое, кроме книг, разрешил унести из дома отец. Которому не было никакого дела до рассказов о старых часах, в которых, как говорил прапрадед, была заключена причина его богатства. Умирая, прапрадед намеренно остановил часы, запретив относить их в починку. С того времени молчаливый серебряный брегет одиноко лежал в старом саквояже прапрадеда, вместе с его письмами и дневниками. Юрий в детстве часто пробирался в т комнату, где хранились старые вещи семьи. Среди бесконечных коробок, сундуков, шкатулок он чувствовал себя хозяином всех этих сокровищ, которых так редко касались теперь чьи-то руки.
Прочитав лет в 15 в дневнике прапрадеда рассказ о том, как попали к нему часы, и что сказал о них их прежний владелец, Юрий подумал, что наконец-то он нашёл тот самый ключик к иной реальности. К той вещи, которая может стать для него проводником к тому, что всегда остаётся за гранью нашего понимания, не вписываясь в рамки привычного мира. В детстве волшебство кажется нам привычной, неотъемлемой частью жизни, и мы умеем находить его везде - в созревших, висящих ярко-алыми сердечками в изумрудной траве, ягодах земляники, в голосах близких, которые мы, едва проснувшись, слышим в соседней комнате. В запахе маминых духов и в старой курительной трубке отца, которую запрещено брать в руки. Волшебство таится в нас самих – оно в нашем летнем загаре и в выцветших на солнце кудрях. Зимой оно прячется в потрескивающих углях старого камина или в мягкой шёрстке мурчащего рядом кота. Оно разрисовывает оконные стёкла и пахнет мандаринами, подвешенными на высокую, под самой потолок ёлку. У всех оно разное, но оно есть. Позже, в юности волшебство качается на волнах белым хрупким корабликом с нежным названием «любовь». Иногда этот кораблик тонет, не справившись с высоки волнами шторма, иногда его капитан становится только сильнее, а некоторые кораблики причаливают в тихую гавань, боясь снова пережить этот девятый вал.
Ближе к зрелости мы оставляем это волшебство нашим детям, мы с улыбкой гладим их по голове, снисходительно выслушивая их фантастические рассказы. Мы больше не верим в сказки, считая, что они были написаны только для того, что бы в доступной форме донести до нас ставшие уже банальные вечные ценности. Мы видим в этом мире только то, что хотим видеть. Всякое отступление от нормы раздражает, потому что нам кажется, что это является угрозой для нашей простой, налаженной, размеренной жизни, к которой мы часто идём с большим трудом. Наши дети при этом часто остаются всего лишь одинокими маленькими странниками, Принцами и Принцессами Экзюпери, которые после долгих попыток найти в нас друзей к подростковому возрасту начинают идти по нашим следам, не оставляя в своём сердце места для волшебства. Иногда бывает иначе, но редкий взрослый человек может пронести свои детские сны и желания через всю жизнь, как бокал чистой родниковой воды, с которым приходится бежать длинный кросс с препятствиями.
Юрий когда-то не нашёл этой поддержки в своих родителях и только серебряные часы прапрадеда часто напоминали ему о том, что волшебство существует. А злое оно или доброе – именно ему предстояло в этом разобраться.
Ему часто хотелось отнести часы в починку, но, видимо, время тогда ещё не пришло и разные мелочи постоянно отвлекали его, заставляя, порой, надолго забывать и о записях дневника и о самом брегете.
И вот наконец этот час настал, ему хотелось скорее разгадать тайну и быстро разбогатевшего в России прапрадеда и самих часов. Никогда не расстававшийся с ними Михаил плотно затянул крест-на-крест несколькими крепкими нитями крышку брегета, что бы она не была открыта случайно. Он не видел ни времени, которое они отсчитывали, ни их серебряных цифр на белом поле циферблата, но не смотря на это часы были с ним даже ночью.
Завтра он заберёт их из мастерской. Маленьких часовщик без возраста отдаст их ему, и Юрий наконец-то сможет услышать их серебряный звон. Это странный часовщик, лицо и имя которого он, к сожалению, совершенно не запомнил, не смотря на то, что тот неожиданно пообещал починить брегет совершенно бесплатно.
Завтра он откроет часы и узнает, что за загадку скрывал его прапрадед, и почему столько лет никто не осмелился нарушить обещание не чинить его любимый брегет…Завтра….
- 10 –
Михаил добрался до города удивительно быстро, не успел он выйти с поля на первую же дорогу, как проезжавшая мимо почтовая карета, запряжённая тройкой молодых, игривых вороных коней остановилась, кучер, не слезая с козел, привычно открыл ему дверь кареты. Михаил успел только сказать «Петербург», и дверь кареты захлопнулась, а тройка вороных понесла его вперёд, к тому городу, который, как казалось ему, станет особенно дорогим ему.
В Петербурге его потерянный багаж тут же нашёлся, старый чёрный саквояж и чемодан Михаила одиноко стояли в комнате начальника вокзала. С этого самого момента удача не отходила от него ни на шаг. Куда бы он не пошёл, какое бы дело не начал – если в его кармане лежал серебряный брегет – он знал, что расположение фортуны не оставит его. Сначала ему казалось, что это всего лишь совпадение, но оставляя брегет в ящике стола гостиницы он, неизменно терял бумажник или его, зазевавшегося на тротуаре обрызгивала проезжавшая мимо карета. Последнюю газету из рук продавца-мальчишки на улице брал какой-нибудь господин прямо перед его носом, а так удачно начинавшееся сотрудничество с какой-нибудь из торговых фирм срывалось, и ему приходилось возвращаться домой не с чем, жалея, что он не захотел положиться на помощь необычных часов.
Страх пред последними словами цыгана ещё жил в нём, но по вечерам ему всё чаще и чаще хотелось открыть часы, понимая, что всё это могло быть просто всплеском меркнущего сознания умирающего старика. Он был уверен в том, что часы обладают определённой магической силой. В Польше амулетами часто служили золотистые, белые или зеленые камешки янтаря, оправленные в серебро. В старину существовало поверье, что янтарь помогает сохранить молодость, красоту и здоровье. Из него делали скульптуры, ювелирные украшения и амулеты. Янтарь использовался в лечении лихорадки, бессонницы, мигрени и несварения желудка. Если янтарь легко потереть, он притягивает к себе кусочки бумаги. Брошенный в соленую воду янтарь мгновенно всплывает на поверхность. Отправлялись на поиски янтаря обычно после ночного шторма, во время которого дул сильный ветер с северо-востока, и не позже, чем в четыре-пять часов утра. Особую ценность представлял янтарь с застывшими в прозрачной массе насекомыми или растениями. Но часы – это совсем другое, они сделаны человеческими руками, в них вложена душа и фантазия мастера, целый мир причудливых видений, посетивших его тогда, когда он задумывал своё творение. Вся эта вязь цветов не могла быть придумана случайно, словно что-то увиденное в далёких мирах воплотилось на корпусе часов и сияя, звало к себе.
И только однажды, осенним вечером, Михаил приоткрыл крышку серебряного брегета.
Часть вторая.
Вагнер открыл глаза. Вокруг него был незнакомый и одновременно знакомый ему мир. Он, как на старой фотографии, был чёрно белым, слегка затонированный сепией – натуральной краской из чернильного мешка морского моллюска – каракатицы. Всё вокруг было словно подёрнуто тонкой пеленой, завесой тьмы. Привычный мир преобразился, словно вставленный в рамку другого времени. Но эта старая фотография жила, двигалась, была осязаемой.
Вагнер стоял напротив Казанского собора, собор, казалось, имел привычный для него вид. Фасад, скрытый длинной колоннадой скрывал за ней свои высокие врата. Собор возвышался над всем, словно желая обнять город крыльями двух своих колоннад. Он простирал их вперёд, словно огромная хищная птица, защищающая своих птенцов. Узкие окна ротонды светились зеленоватым цветом, и мелькающие в них тени вдруг наполнили сердце Вагнера липким ощущением потустороннего ужаса.
Он взглянул на « Всевидящее око в лучах» и золотой глаз моргнув, вдруг посмотрел прямо на Вагнера, прожигая его насквозь. Вагнер издал сдавленный крик и бросился бежать, успев только заметить, что Иоанн Креститель в нише у главного входа, погрозил ему пальцем, слегка наклонившись вперёд из своей арки в стене, словно желая дотянуться до Вагнера. Он пересек Канал Грибоедова, который катил свои тёмные воды, как узкая чёрная траурная лента. Пробежал мимо дома Зингера, где глобус, поддерживаемый девами-валькириями, крутился, направленный в противоположную сторону естественному наклону земной оси. А орёл высматривал пролетающих мимо голубей, готовый сорваться вниз за своей добычей. Вагнер бежал и бежал, обгоняя прохожих, которые как заводные игрушки с одинаковой скоростью двигались по мостовой. У него не было времени задуматься сон это или явь, страх сковал его тело, пронзая холодом сердце и рассыпаясь мелким бисером ледяного пота по спине. Он бежал вперёд, внутри этой старой фотографии, где не только люди, но и дома и тротуар под ногами были живыми. Ему хотелось стряхнуть с себя это ощущение ночного кошмара, вернуться в реальность – скучную, серую обыденность, где все вещи имели своё место и не посягали то, что бы стать частью живого мира людей.
Вагнер приблизился к идущему впереди мужчине. Ему хотелось услышать человеческий голос, увидеть лица, глаза, которые отозвались бы на его просьбу о помощи. Он подбежал к прохожему и, одернув его за коричневый рукав клетчатого пиджака, начал сумбурно объяснить ему, то чего он и сам не понимал. Мужчина обернулся и не просто ужас, а что-то граничащее с безумием охватило Вагнера. Лица у мужчины не было. Вместо него был часовой механизм: колеса, и шестерёнки на нём двигались, и взгляд Вагнера проваливался в небытиё, в бесконечное число зубчиков механизма, заставляющих друг друга двигаться снова и снова.
Вагнер закричал, судорожно отпустив рукав незнакомца, и бросился к следующему, кто был на его пути. Женщина в длинном, старинном платье чёрного цвета шла мелкими быстрыми шагами, торопилась куда-то, неся в руках большую плетёную корзину. Вагнер догнал её и, схватив со спины за плечо, начал показывать рукой в сторону прохожего с часовым механизмом вместо лица. Когда женщина начала поворачивать к нему голову и Вагнер вдруг понял, что и её лицо может оказаться совсем не таким, каким бы ему хотелось – не человеческим…Вагнер медленно втянул носом воздух и повернулся к незнакомке – её пустые глазницы посмотрели на него, и пергаментная кожа морщинистого лица вытянулась в злой усмешке. Вагнер отпрянул от неё, отпустив сухое плечо. Корзина упала из её рук, упала на мостовую, и из неё выкатилось несколько десятков будильников разного размера. Пробежав ещё несколько метров, Вагнер остановился. Мимо него неспешно двигались мужчины, женщины, молодые и старые. Некоторые шли быстрой, пружинистой походкой, некоторые семенили усталыми, старческими шагами. Мужчины опирались на зонты или палки с красивыми литыми набалдашниками, молодые женщины гордо несли свои атласные кружевные платья, пожилые шли медленно, прихрамывая и иногда останавливаясь. Вагнер стоял среди них, понимая, что в этой толпе нет ни одного человеческого лица – часовые механизмы, звериные морды, отвратительные черты остроухих демонов слились для Вагнера в бесконечный поток видений апокалипсиса, его личного ада. Ада, над которым прогремел вдруг спокойный, но грозный голос Чёрного монаха: Где же часы, Вагнер?

- 1 –
Юрий стоял у Велесова камня. Луна в чёрном бархатном небе светила огромным белым диском, на котором так чётко были видны все лунные материки и моря, кратеры, купола и хребты, словно Луна подошла к Земле ближе, чем обычно. Ему вспомнилось, что древние славяне считали Луну – Солнцем мёртвых. Души умерших предков жили именно на Луне-Месяце, что бы однажды вернуться снегом или дождём обратно на Землю и стать душами новорожденных. Этот дождь проливал на землю бог Род, самый древнейший из всех славянских богов. Именно Он был связан с тьмой, миром мертвых и с Месяцем, потому и был рогат, как Месяц. Часто его изображения принимали вид Быка – символа плодородия, долголетия, смерти и возрождения.
Но сейчас Луна скорее была нежно мерцающим ночником в тёмной комнате спящих. Всё дышало покоем, река катила свои прохладные воды, посеребрённая тающим на ней лунным светом. Воздух был пронизан теми особенными запахами, которые можно почувствовать только на грани августа и сентября. У той самой черты, когда лето начинает незаметно перетекать в осень. В изумрудных ветвях деревьев ещё не появились ни оранжевые, ни жёлтые листья. Дождь ещё не развёл своей кистью ни охру, ни сиену на их зелёных шёлковых ладонях. Но всё уже дышало предчувствием северных ветров и влажных туманов.
Птицы должны будут скоро улететь в тёплый Ирий-сад, и унести с собой Велеса, сменившего время образ медведя на вид прекрасного, влюблённого в жену Перуна бога. В небесах Велес снова принесёт ему клятву верности и соберёт стада своих облаков, которые разбредаются без него по всему свету. Но весной всё начнётся сначала – горячая кровь будет играть в жилах Велеса, Лада будет похищена им и суровый Перун снова сбросит убитого им бога вниз, на ласковую землю, которая вдохнёт в него жизнь. Но сейчас травы этой земли уже потеряли свои летние, целительные медовые соки и стали менять свой окрас на светло жёлтый цвет сена.
Вокруг камня трава оставалась всё ещё удивительно зелёной, и запутавшиеся в ней повсюду выглядывали нежные, как голубые звёздочки, сонные цветы незабудок. Словно рассыпанные в траве бусины бирюзы они притягивали к себе взгляд даже в лунном свете. Изгнанные из города, с его каменными мостовыми, дорогами и тротуарами, эти волшебные цветы иногда осторожно выглядывали вдоль тропинок бульваров и парков, словно вестники другого мира, который был потерян и забыт нами давным-давно. Но мира, который, хотим мы этого или нет, всё ещё хранит нас, всё ещё молчаливо, без обиды и укора смотрит на нас глазами старых дубов и камней. Этот мир всё ещё имеет имена, которые, потеряв своё былое звучание, живут в наших разговорах, порой, принимая названия совершенно других вещей.
Иногда, уезжая за город, разводя костёр, мы чувствуем в себе удивительный зов крови, который напоминает нам о Купальской ночи. Совсем тихие отголоски прошлого, его запретное, далёкое эхо прорастает в нас тугой вязью странных снов или видений, которые кажутся нам всего лишь следствием давно прочитанной книги и увиденного в детстве фильма.
Нет. Это то, что хранило наших предков на протяжении долгих веков, зовёт нас. Хочет быть названным, желает восстать из небытия, в которое мы сами отпустили его. Это что, что другими народами хранится свято, передаётся из уст в уста так же бережно, как имя родного ребёнка, как имя матери. Мы же изучаем в школах римских, греческих и египетских богов, не зная, как зовут богов наших собственных. «Если выстрелить в прошлое из пистолета, то будущее выстрелит в тебя из пушки»…Из чего стреляем в прошлое мы?
Пока Юрий думал, глядя на холодный диск луны, из зарослей невысоких ёлок показалась острая мордочка молодого волка. Его жёлтые, светящиеся глаза смотрели на человека не мигая, словно вглядываясь в его черты, пытаясь понять его суть.
Волк коротко завыл, привлекая к себе внимание. Юрий вздрогнул и вжался спиной в огромный, холодный камень. Несколько минут волк и человек смотрели друг на друга. Юрий взглянув в глаза животного не увидел там ни злобы, ни желания напасть – только интерес. Ему даже показалось, что некое подобие улыбки играет на полуоткрытой волчьей пасти, полной ослепительно белых клыков. Серая шерсть волка отливала серебром, она была удивительно пушистой и густой, словно волк недавно искупался в лунной купели Невы. Юрий медленно оторвался от камня и сделал осторожный шаг вперёд, протягивая волку руку. Волк сделал шаг вперёд, хитро посмотрел на человека и лизнул его в открытую ладонь. И тут волк заговорил, его пасть не двигалась, но в голове Юрия звучал отрывистый, лающий, хриплый голос молодого волка: «Не ходи, не ходи к часовщику. Там опасность». Волк снова посмотрел ему в глаза долгим взглядом и лизнув ладонь ещё раз скрылся в зарослях леса.
- 2 –
Михаил стал осторожно приподнимать крышку брегета, держа часы на уровне глаз. Замок тихо щёлкнул, часы приоткрылись, заиграла волшебная мелодия, прелестнее и чище которой Михаил в своей жизни не слышал. Он замер на несколько секунд наслаждаюсь необыкновенными звуками, издаваемыми чудесным механизмом. Затем он приоткрыл часы ещё и ещё, желая скорее увидеть то, что несколько недель было скрыто от него из-за нелепого страха перед словами умирающего цыгана. Михаил радовался часам, как ребёнок радуется долгожданному, рождественскому подарку, как вдруг тонкая струя, похожая на полупрозрачную чёрную змею стала вытекать из часов. Она струилось в воздухе, как узкое знамя подхваченное южным ветром. Змея становилась всё длиннее, её тело стало темнеть и змея, извиваясь, стала поглощать солнечный свет, наполняющий небольшую комнату Михаила. Он, испугавшись, хотел прикрыть крышку брегета, но тёмная лента, извиваясь, выбила часы из его рук.
Он испуганно привстал с дивана, и протянув руку вперёд пытался на ощупь найти знакомые предметы – стол, свечу на нём. Но впереди была лишь пустота. И внезапно, пронзив эту пустоту и тишину, в комнате зазвучал низкий мужской голос. Он разрезал собой пространство, отзываясь в ушах Михаила протяжным гулом.
- Слушай меня, смертный…Старый цыган украл мои часы раньше, чем я смог воспользоваться их силой. Время моей жизни подходило к концу, и я не успел найти их, пока был жив. В них скрыто всё, что мне досталось от тайных знаний старого колдуна Брюса. Все души, принесённые когда-то в жертву на древних капищах чёрных богов этих мест, и бродившие по мрачным болотам и туманным лесам столетия до того, как был построен этот город, заключены в этом брегете. Это я заключил их туда, это я нашёл книгу старого колдуна, которая когда-то принадлежала самому царю Соломону. К концу своей долгой-долгой жизни я разгадал древние тайны и все призраки, скитавшиеся по болотам, а потом по ночным улицам этого прекрасного города, все тени, прятавшиеся от солнечного света, в его мрачных подвалах, силой старого заклинания были заперты в этом брегете. Я мёртв, и с их помощью мне станут подвластны оба мира: ведь те, кто заключён в этих часах выполнят любое моё желание, ради обещанной им свободы, свободы, которую я не дам им никогда. Но я не могу взять брегет в руки, это сделаешь за меня ты. А потом всё, что мне нужно – только капля человеческой крови в механизме часов, что бы эти неупокоенные души услышали мой зов. И эта капля крови будет твоей.
Михаил видел только абрис человека в чёрном, холодных зеленоватый свет освещал его высокую фигуру со спины. Фигура начала приближаться. Но не смотря на устрашающий голос призрака, на весь его грозный вид и слова, Михаил не испугался…Ощущения нереальности происходящего не оставляло его и выслушав гостя, он сделал то, единственное, что мог сделать смелый человек в этой ситуации:
Он пошёл навстречу призрачной фигуре, про себя взывая к Николаю Чудотворцу, и собираясь дорого продать ту самую каплю своей крови. Ещё шаг и он встанет лицом к лицу с призраком, что будет тогда? Каким образом восставший из небытия призрак собирается пролить его кровь. Ещё только шаг и он узнает это. Внезапно призрак рванулся вперёд, обхватив Михаила черными крыльями своих рукавов, кольцо его объятий было настолько тесным, что дыхание перехватило мгновенно. Михаил отчаянно сопротивлялся, повторяя слова, обращённые к святому Николаю. Ему казалось, что холод начал проникать в его тело, вливаясь через глаза, в которые, сжимая его всё сильнее, неотрывно смотрел чёрный призрак. Силы оставляли его и меркнущим сознанием он пытался внушить себе: Это неправда, это не может быть правдой.
Внезапно пол под ногой Михаила хрустнул и он понял, что наступил на часы, упавшие на пол. Под его ногой крышка брегета плотно закрылась и призрак начал отступать медленно назад. Мрак, окутавший комнату, начал рассеиваться и тонкой траурной ленто быстро извиваясь вползать обратно – в серебряные часы. Привычные контуры вещей начали снова поступать сквозь чёрный туман. Ещё несколько минут и ужасное видение исчезло совсем. Когда солнечный свет снова заиграл солнечными зайчиками в его комнате – Михаил поднял брегет и с силой ударил брегет о край стола и услышав, что его сердце замерло, крест-накрест обмотал его тесьмой, сорванной с шеи вместе с нательным крестом. Крест закрыл собой цветочную вязь брегета, и Михаил, найдя в комоде носовой платок осторожно завернул в него опасную игрушку. Затем он подошёл к умывальнику и набрал в ладони прохладной чистой воды, бросил её себе в лицо…Распрямив спину он увидел в зеркале своё бледное лицо, синие глаза и крупные кольца тёмных кудрей. Он посмотрел в окно, облегчённо вздохнул и отправился в ближайшую церковную лавку за медальоном с изображением Николая Чудотворца.
- 3 –
Вагнер трясущимися руками достал из кармана часы. Он готов был на всё, только бы этот кошмар закончился. Он протянул часы в сторону чёрного монаха, который клубящимся тёмным облаком повис над землёй.
- Мне мало одних часов, Вагнер. Ты должен убить того, чей предок заставил меня томиться в ожидании лишние две сотни лет. Ты пронзишь его сердце самым острым клинком, который найдёшь, и когда его кровь брызнет тебе руки, ты подставишь под её горячую влагу мои часы. А дальше я займусь этим городом сам. Я наполню его мрачными тенями потерянных душ, заставлю его вернуть то, что он отнял у этих мест – древние места силы. Я ввергну его власть моего повелителя – Чернобога, властелина тьмы, Нави, Пекельного царства. Ему подчинена вся темная сторона бытия. В глазах его видна вся ледяная бездна, он всегда одет в черную сутану и перебирает четки, отрицая и существование Бога и своё собственное. Ему, Черному Змею, богу холода, уничтожения, смерти, служат черные колдуны и волхвы. Вокруг чертогов Чернобога ползают Змеи-Ламии, лешие и волкодлаки бродят по его черным лесам. Ему в жертву я принесу всё, и ты поможешь мне в этом, Вагнер. Поможешь, если не хочешь расстаться со своей жалкой, маленькой жизнью.
Вагнер не хотел расставаться со своей жизнью. Хотя она так напоминала ему небытие своим отчаяньем, одиночеством и пустотой. Но, та пустота, которая ждала его за чертой земного существования страшила его ещё сильнее. Страх перед неизвестностью был больше, чем страх перед холодной квартирой, где его давно никто не ждал.
- Завтра же ты позвонишь тому, кто принёс тебе часы. Завтра же, как только город опустеет, ты отведешь его к последнему капищу Чернобога, оставшемуся здесь, ты сам найдёшь его, оно позовёт тебя. Это место ждёт своей жертвы, оно поможет тебе осуществить мои планы. И тогда я оставлю тебя в покое. Жалкий, маленький Вагнер. Я верну тебе твой мир – мир пустых сновидений, который погубит тебя однажды.
Ещё секунда и Вагнер оказался в своей комнате. Он не мог успокоиться и долго ходил по тёмной, пустой комнате быстрыми шагами, что бы заглушить биение собственного сердца, которое ежесекундно напоминало ему тиканье проклятых часов. Всё, что ещё жило в нём светлого, отрицало возможность происшедшего, не хотело верить в то, что это могло случиться именно с ним – тихим, безобидным часовщиком. Но другая его сторона, сторона тёмных снов, самолюбия и страха, нашёптывало ему только одно - «Убей, что бы жить. Убей, что бы жить».
Промучившись так несколько часов Вагнер, всё-таки, провалился в сон без сновидений. Но, всю ночь он просыпался от малейшего шума, боясь снова оказаться на улице среди тех, кто не имел ни лица, ни голоса. Среди толпы ужасающих, но живущих своей привычной жизнью, идущих по улицам города людей. Но людей ли?
Наутро Вагнер позвонил Юрию, и предложил ему встретиться, что бы вернуть брегет. Но не в мастерской, а где-нибудь в городе, сославшись на то, что он взял срочный отпуск. Юрий долго молчал, но потом всё-таки согласился встретиться там, где предложил Вагнер – на набережной Обводного канала. Он сказал первое, что пришло ему в голову. Но это первое, наверное, и было тем самым местом, о котором говорил ему чёрный монах. Кошки скребли на душе у Вагнера, но он не видел другого выхода. Ему не хотелось жить, но и не жить не хотелось тоже. Он достал из ящика стола старый кухонный нож с костяной ручкой и точило, которые долгие годы валялось без дела в кухонном шкафу. Затем он начал медленно точить нож, поднеся его лезвие к серому крутящемуся диску.
-4-
Предостережение волка было настоящим. Волк действительно разговаривал с ним. Думая о нём, Юрий чувствовал на своей ладони приятный след горячего шершавого языка зверя. А вспоминая о часовщике он чувствовал, как леденящий кровь холодок медленно ползёт по спине. Ему казалось, что волосы на его затылке медленно поднимаются дыбом,как шерсть на холке волка, чувствующего опасность. Но, желание получить назад часы пр прадеда, пусть и запретившего не то что чинить, а даже приоткрывать их крышку, было сильнее. Ему казалось, что если тот не уничтожил их, значит, на то была причина. Значит удача, сопровождавшая прапрадеда всю жизнь, имела отношение к старому брегету.
А причина была проста – брегет, как и всё вещи, наделённые тёмной силой, с лёгкостью притягивал деньги. Серебряные и золотые монеты тянулись к нему, словно к магниту, доставаясь владельцу часов гораздо легче, чем всем остальным. Словно маленький артефакт тьмы, они неизменно налаживали все механизмы торговли и взаимопонимания. И прапрадед Юрия знал это, боясь брегета, он, тем не менее, всю жизнь носил его в кармане, вечно пытаясь найти компромисс между тяготившим его душу, но необходимым в этом непростом материальном мире брегетом, и медальоном с изображением Николая Чудотворца, который однажды спас его. Вера или деньги, деньги или вера? На этот вопрос не было ответа у Михаила, как нет его и у тех служителей культа, облачённых в золотые ризы, на украшение которых уходят тысячи драгоценных кристаллов и километры золотых и серебряных нитей. Тех, кто смеет называть себя апостолами человека, разгонявшего торговцев в храме.
Юрий согласился придти на встречу с Вагнером. В девять часов вечера на набережной Обводного канала, у маленького, знакомого ему моста, он услышит серебряный голос своего брегет.
Вот только голос волка не давал ему покоя. У древних славян считалось, что волк принадлежит к миру мертвых и ведает все его секреты. Унылый волчий вой заставлял содрогаться наших предков и считался дурным знаком. Колдун, воткнув в пень нож, мог оборотиться в волка и бегать в его шкуре до тех пор, пока нож остается на месте. Волк – существо двуединое. С одной стороны он тесно связан с солнечными божествами, он всегда мудрый и верный спутник, могущественный прорицатель. С другой – хищный демон, чужой зверь из мира мертвых.
Вечер приближался, Юрий шёл вдоль набережной, неторопливо разглядывая знакомые с детства окрестности. Обводный канал самый богатый на мосты в Петербурге: Шлиссельбургский, Атаманский, Ипподромный, Варшавский, Таракановский. Эти мосты нависали над тёмными водами канала, над стелющимся над ними туманом. Словно сплетённый из тонких нитей паутины, он покрывал собой поверхность воды. Казалось его можно взять в руки, коснуться ладонью – и он липкой, длинной нитью потянется за пальцами, облепляя руку тонкой паутиной, сплетённой существами другого мира. Набережная канала была пуста, редкие прохожие появлялись и исчезали, словно подхваченные унесённые тихим, но уже вполне осенним ветром. Юрий поднял воротник куртки, повёл плечами, прислонившись к решётке набережной, и стал ждать Вагнера.
Вагнер показался через несколько минут. Его одинокая маленькая фигура в старом плаще вызывала не пренебрежение, а острую жалость. Он шёл, словно побитая собака, не поднимая головы, глядя только себе под ноги, не обходя ни одной лужи. Ссутулившись и плотно прижав локти к телу, словно желая спрятать самого себя от всего окружающего мира.
Юрию подумалось о том, что же должно было случится в жизни этого часовщика, даже возраста которого он не мог определить по его серому, усталому лицу. Что должно было произойти, что бы человек казался таким безнадёжно потерянным.
Когда Вагнер подошёл совсем близко Юрий поздоровался с ним, улыбнувшись. Вагнер же, невнятно пробормотав «Добрый вечер», сунул руку во внутренний карман плаща, намереваясь, видимо, достать брегет.
- 5 –
В глубине вод Обводного канала ожили древние камни. Скрытые под толщей воды, покрытые паутиной плотного тумана, они почувствовали зов древних богов. Чернобог, уставший от своего одиночества, призвал к сумрачной жизни тень своего нового жреца – давно истлевшего в могиле монаха, который был когда-то учеником того, кто слыл в этом городе колдуном – Якова Брюса. Все свои знания по математике, астрономии, инженерии, топографии и знахарству, которые потомок наследников шотландского престола, обратил во славу строящегося города – его ученик обратил во славу тьмы. Похитив, после смерти учителя, его самую ценную книгу монах скрылся. Таинственную книгу попыталась найти императрица Екатерина I. Она обыскала обсерваторию и перевернула весь научный архив, хранившийся в Академии Наук. Но тщетно – волшебной книги нигде не было. А книга уже лежала в руках тёмного монаха, имени которого мало кто знал. Он всегда держался в стороне от людей, стараясь не попадаться на глаза, ежедневно занимаясь только поисками тайных знаний, скрытых в архиве Брюса. Его глаза чёрные горели злобой, голос был груб, но Яков доверял ему, видя заключённую в его характере силу, желая обратить её на пользу новому городу и царю. Но желание власти в монахе было сильнее желания творить добрые дела.
И вот теперь древнее капище почувствовало, что его новый жрец готов принести свои дары. Старые камни, покрытые толстым слоем глины, поросшие водорослями, вздрогнули и начали медленно подниматься со дна Обводного канала. Едва торчащие над дном камни выступили вверх и оказались плитами, выложенными в круг, которые были испещрены надписями, знаками. Центральная плита капища была большим камнем, похожим на огромный пень старого дерева. Знаки и надписи были стёрты временем, но всё ещё тайной вязью покрывали его края. Камни поднимались и поднимались вверх, начиная светится холодным зеленоватым светом, пока вдруг не коснулись тонкой глади воды изнутри и не вынырнули из своего водного плена туда, где холодный ветер гулял вечерним каналом, где прямо напротив старых камней, у невысокой чугунной решётки набережной стояли двое.
- 6 –
Сердце Вагнера билось, как испуганный заяц, попавший в силки безжалостного охотника. Ему хотелось бежать с этого места сейчас же, немедленно. Но он знал, что Чёрный монах найдёт его повсюду, словно этот самый монах жил в самом Вагнере. Подходя к назначенному месту, Вагнер увидел всё-таки Юрия, и последняя надежда на то, что тот, по какой-нибудь всё-таки не придёт, растаяла как апрельский снег. Молодой человек стоял у решётки канала, улыбаясь подходящему к нему мелкими, стариковскими шагами, Вагнеру.
Юрий поздоровался, и он что-то проговорил ему в ответ, не слыша звука собственного голоса. Понимая, что разговор о часах только оттянет нужную минуту, и сделает уже невозможным то, что задумал Вагнер, он судорожно просунул руку во внутренний карман плаща, туда, где лежал, завёрнутый в старую тряпку, остро наточенный кухонный нож.
Вагнер, держа руку в кармане, сжал рукоять ножа, собираясь с силами для того, что бы нанести Юрию неожиданный удар. От волнения в глазах у него потемнело, голова пошла кругом и, вытаскивая нож, он увидел, как за спиной ничего не подозревающего Юрия, из черных вод канала начал выступать каменный круг, светясь в воде холодным потусторонним светом.
Мир померк не только в глазах Вагнера. Юрий вдруг заметил, что вечер стал совсем тёмным, пастельные краски заката сменились на странный коричневатый цвет старых фотографий. Словно кто-то поставил между ним и этим миром темный, прозрачный фильтр. Вода приобрела оттенок гагата, кое-где отливая кармином. Небо стало из светло синего с розовыми всполохами - кармелитовым, покрывшим горизонт и тучи над ним широкой кистью, которая прошла по небу несколько раз, не оставив на нём ни одного просвета. Мосты изогнули свои спины, словно приготовившаяся к прыжку кошка. Дома захлопнули свои окна, словно закрывшие глаза от страха люди. Казалось, что город внезапно вымер, и только птицы ещё летали над тёмной водой всё ниже и ниже. Их чёрные тела показались Юрию невероятно огромными и, присмотревшись, он понял, что это не чайки и не вороны. Над водой Обводного канала кружили, извиваясь своими чёрными телами, крылатые аспиды. Словно вызванные из древних страшных поверий, несущие на своих крыльях смерть и опустошение, хищные существа с птичьим носом, двумя хоботами, крыльями и телом змеи, они кружились над водой, как обычные птицы.
Юрий обернулся к Часовщику, что бы понять - видит ли он тоже самое, что и он. Но, повернув голову, он увидел только стальное, блестящее, острое лезвие занесённого над ним ножа.
Юрий схватил руку Часовщика пытаясь отвести от себя острый клинок, но рука Вагнера оказалось неожиданно сильной. Сжимая рукоять ножа, он всё сильнее и сильнее прижимал Юрия к чугунной решётке канала. Аспиды, почувствовавшие близость человеческой крови начали кружить над ними всё ниже и ниже, охватив их стремительно проносящимся мимо чёрным кольцом. Рука Часовщика, с зажатым в ней ножом, была всё ближе к груди Юрия. Он слегка отклонился назад, перегнувшись через решётку, и на секунду обернувшись вниз к воде, увидел прямо под собой темные круглые камни, знаки и символы на которых горели тусклым бледно-зелёным светом. Ещё одно мгновение и острый нож Часовщика пронзит его грудь. Неужели это всё из-за старинного брегета? Неужели он настолько ценен, что слабый на вид, маленький Часовщик решился на убийство на улице многолюдного города? Города, который вдруг изменился до неузнаваемости, потеряв ведь свет, пронизывающий его в любой из дней. Вызвав в реальность страшные фантазии кого-то неведомого Юрию. Безумное количество мыслей проносилась в его голове, но главной была только мысль о холодной стали ножа, готового уже пронзить его сердце. Молча наклоняясь над Юрием всё ниже Часовщик, с остекленевшим взглядом, сунул вторую руку в карман, достав из него серебряный брегет.
Камни капища поднялись над водой и висели в воздухе, прямо за спиной Юрия. Тёмная вода стекала с них, бурые водоросли свисали по краям, словно мокрые волосы выловленной утопленницы. В центре капища, молча, стояла чёрная фигура монаха, в нетерпении, со страшной улыбкой глядя на Вагнера. Аспиды плотной пеленой окружили всех троих, прочно скрыв их траурной вуалью от остального мира. Вагнер уже чувствовал, что ещё одно мгновение и сталь ножа войдёт в грудь Юрия, его кровь прольётся на старые часы и он, Вагнер, будет свободен. И вот уже нож действительно коснулся его груди, прорезав ткань тонкой чёрной рубашки. Ещё одно усилие и он увидит в этом прорезе кровь.
Юрий отчаянно сопротивлялся Часовщику, молодой и сильный, он пытался противостоять этой неожиданной безумной силе, вдруг посягнувшей на его жизнь. Он уже понимал, что, скорее всего, ничего уже ему не поможет. Ещё секунда и он будет лежать на неизвестно откуда взявшихся камнях, с грудью, пронзённой ножом этого сумасшедшего. Эти жуткие аспиды будут пить его кровь. А Часовщик, бросив нож в воду, будет убегать вдоль набережной, зажав в руке часы его прапрадеда.
- 7-
Юрий закрыл глаза, приготовившись к удару ножом. Но вдруг он услышал внутри себя вой молодого волка – ниточка памяти потянулась быстрее и быстрее, и Юрий отчаянно взывать к Велесу, посланником которого конечно же был он, волк с серебряной шерстью. Велесвелесвелес…повторяя это имя Юрий вдруг начал чувствовать запахи леса, молодой травы: клевера, мяты, золотистых купаленок.
Давление руки Часовщика вдруг ослабело и, открыв глаза, Юрий увидел, что чёрное кольцо аспидов пробил золотой яркий свет. Но, даже и он не мог справиться с ними. Но в этот короткий миг Юрию хватило сил, что бы развернуть Часовщика к решётке, отстранив его руку с ножом от себя. В другой руке Вагнер были зажаты часы, и они мешали ему. Он не мог бросить их на мостовую, а Юрий тем временем, уже ускользал от острия его ножа. Фигура монаха, двигаясь в воздухе, угрожающе глянула на Вагнера чёрными глазами. Он собрал все свои силы для того, что бы закончить начатое, но Юрий уже вырвался из его рук. И пытаясь схватить его рукой за лацкан куртки, Вагнер увидел, что серебряный брегет, это волшебное живое существо разрушившие его жизнь, но любимое им, летит вниз, на камни старого капища. В отчаянии пытаясь поймать часы, и рванувшись за ними всем телом, Вагнер перегнулся через решётку канала и полетел следом за часами, прямо в открывшуюся вдруг в камнях огненную бездну. Юрий увидел, как его тело, кувыркаясь и напарываясь на острые камни, долго летело в этот бездонный адский колодец. Подняв же глаза, он увидел, как призрак чёрного монаха начал таять в воздухе, произнося самые страшные и грозные слова в адрес Юрия и его прапрадеда. Жуткая гримаса ненависти и злости искажала и без того его ужасные черты до тех пор пока он, не превратившись, вместе со своей стаей аспидов в облако чёрной пыли, канул в гаснущий адский колодец. Который, скрыв его, замкнулся, и снова превратившись в старые камни древнего капища, и медленно ушёл под воды канала.
Над водой осталось только облако золотистого цвета, из которого ещё не пришедшему в себя Юрию, улыбался прекрасный Велес, сквозь черты которого проступало сияющее лицо Николая Чудотворца. Эти лики менялись, сливались в одно, сияя Юрию издалека нежным светом прекрасной тайны. Разгадать которую в силах лишь тот, кто научится видеть сквозь время, кто найдёт в себе силы поверить, что боги растут и меняются так же как люди, из воплощения в воплощение меняющие имена и страны. Но их суть от этого не меняется, оставаясь вечной прекрасной аллегорией дуализма, переходящего из тысячелетия в тысячелетие …
У самой воды, зацепившись цепочкой за выступающий из гранитной набережной небольшой крюк, висели серебряные часы. Увидев их, Юрий перелез через решётку и присел, держась за чугунные прутья одной рукой, затем наклонился и достал часы. Поднявшись и стоя на самом краю, у воды, он открыл крышку брегета. Заиграла волшебная музыка, равной которой он никогда не слышал, и из белого циферблата с серебряными цифрами, и вязью острых стрелок вдруг стали вылетать одни за другими, золотые светлячки неупокоенных душ. Они кружились над головой Юрия, радуясь своему освобождению и устремляясь вверх, туда, где в синем вечернем небе, среди небольших туч открылась маленькая светлая дверца, протянув им навстречу свой тёплый святящийся луч.


Эпилог.

Юрий стоял на ступенях Казанского собора. В его руках был серебряный брегет прапрадеда. Удивительное творение, чудесный механизм которого заставляет снова и снова стучать сердце часов, наполняет мир вокруг звуками прекрасной мелодии. И вот Юрий размахивается, и часы с силой летят на каменные ступени, разлетаясь на сотню мелких деталей и на тысячу стеклянных осколков, в которых отражается собор, птицы, серое небо и совершенно седой мужчина, с красивым, молодым лицом.