Калейдоскоп мира «Лабэ`йви И`нтэ»

Калейдоскоп мира «Лабэ`йви И`нтэ»

1. Её странные глубокие пронзительно зелёные, с чуть лёгким отливом сини, глаза беззащитно недоверчиво взглянули на него:
- Но это наш мир. Почему здесь должно быть как у вас?
Да, конечно, он понимал, но сколько он не читал различной эзотерической, фантастической и фэнтэзийной литературы, нигде не встречал таких… такого… нет, конечно, вариантов – тьма, да и разновидности… - хоть особо сильно и не отличаются, всё же весьма разнятся. А об этом мире… - в нём всё было не так. Те, кто писал о некруглых небесных телах, делал это как-то слишком отвлечённо и неубедительно – в это просто не верилось и думалось, что у автора просто с качеством туговато, вот и ушёл в неестественные измышления, которым не только не хочется, но и не «можется» верить…
Он стоял перед ней, измотанный, издёрганный, грязный и понурый. В истёртой, местами порванной одежде, с немытым и небритым лицом, взъерошенными спутанными волосами, да и… странно обросшим щетиной – на одну лишь половину лица… так, детские шалости – проверял на прочность асфальт, сильно приложившись и «вспахав» несколько метров после полёта с велика, который его потом ещё и догнал… Да, ну и видок, наверное, сейчас у него… что подумает о нём эта… это странное существо с женскими чертами и глазами? Какое у неё сложится впечатление о всех жителях моего мира? Да и неудобно как-то начинать разговор с ерунды… Ну и что, что небо – в аккуратненьких квадратиках, а звёзды – вытянутыми вверх «стройными» ромбиками, как ни крути головой… Пусть здесь деревья – самые мудрые существа, а люди – нечто среднее между эльфами, ангелами и детьми, что ж такого?..
Ах, да, в свои 23 я для них и не старик даже, а вообще непонятно кто – они же не умеют стареть, а этот странный тревожный, даже как будто знакомый взгляд? Что здесь делать охотнику за удачей, беспечному страннику, случайному прохожему? Что я для них и зачем? Смерд, грешник…

-Смейэльд? Гвайэшник?
Он продолжал думать, не сразу заметив её слов…
Потом он растерялся.
Попадая в этот мир, начинаешь себя как-то проще чувствовать и всё сразу понимать. Она пыталась узнать как его зовут. Очевидно, усмешка над собой была воспринята как собственный шифр-код (то бишь имя)…
Смейэльд Гвайэшник? Как тебе это имячко? Не блеск, конечно, но в конце концов, какая разница-то… Да они «р» не проговаривают! Вот потеха-то, вот чудеса…
- Па-те-ха та-чу-дэс-са…
- Нет, нет… Хватит. Пусть Смейэльд… - лишь бы не гаишник да не та-чу какая-то… Что ж, без имени похоже, никак. Ладно. В конце концов, его имя ему никогда не нравилось… Зачем тянуть прежнюю лямку? И он мысленно разрубил узел…
-Ой! – вскрикнула она… или оно? – Что ты наделал!?
По годами выработанной привычке, ещё не успев ничего осознать, он уже принял боевую стойку, напрягся, а потом стал в растерянности озираться – нигде опасности не замечено, да и мир вроде бы не пропал – ни хрустнул, ни пошёл кругами, не подернулся пеленой… Нет, миру вроде бы ничего не угрожало. Тогда кому? Он непонимающе взглянул на неё. Она смотрела исподлобья и ничего не говорила.
Потом вздохнула.
-Что ж, Смейэльд… Ты, конечно, не знал. Но даже не спросил! – она с укоризной смотрела на него.
Он всё также не понимал, но какая-то когтистая лапка где-то очень глубоко, осторожно и резко царапнула…
Он , конечно, не мог не понять – что это такое… Тревожная струнка натянулась и лопнула… Та-а-а-ак… Опять тебя угораздило! Сколько раз! Себя!.. Но пререкаться с собой уже было бесполезно.
- Тебе назад дороги нет. Во всяком случае, пока. – Она опустила взгляд, грустно сложив крест-накрест руки. – Я не знала, вы так скоры… Не прошло время даже приветствия! – укоры прорывались будто детские капризы. Детское сознание было слишком чисто и открыто, а обидные фразы пускали тревожные круги по идеальной глади. Ему стало даже стыдно. Она переживала за него больше его самого: «Ну и что, что чуть больше застряну здесь? Какая разница где?» Сколько раз он попадался в ловушки, из которых не было ходу, как говорилось, «навсегда», «навечно», «до скончания веков»… - и что? Прорвёмся! Но тревога не покидала его. Он чувствовал, что в этот раз всё куда серьёзнее. Что ж, пусть… Но её надо успокоить. Но как? Как тут обращаться, как звать?
Девочка, деточка, малявка? А-а-а… ерунда всё это.
- Ничего страшного. Просто скажите то, что я должен знать.
Она вновь вздохнула. Придирчиво и будто ревностно вгляделась в его лицо и, что-то обдумав, решилась:
- В нашем мире нет резких слов и действий. Поскольку любая мысль, любое решение тут же реализуется. Резкие, прямолинейные , напористые, дерзкие решения чреваты необдуманными последствиями… Вы «поставили точку» в чём-то – тут же и получается так, но вместе с обдумываемым может прекратиться и что-то другое, мало или вовсе не контролируемое. Вы решили «разрубить узел» - теряются многие связи и возможности, и в первую очередь, определяющие – связанные с именем, судьбой, домом, семьёй…

Он призадумался. Конечно, он не метил так далеко. Но… имя ему всегда казалось «не своим», судьба? – да не прочь начать с начала, дом? – мало привлекал его – чаще его тянуло из него, семья? – но тут не всё так однозначно...

- Дом – не только постройка, где вы живёте, это и ваш осознаваемый и осязаемый мир, а семья – это не только ваши физические родители, но и круг родственных, близких душ…

Да-а-а… если так, то с этим гораздо хуже (сложнее), но… не всё потеряно? Конечно… Я помню всё прекрасно, любить нигде не запрещено…
- Но встретиться вряд ли получится… - она закончила его мысль. Он понял, что она всё лучше и точнее начинает чувствовать – воспринимать его. Это и удивляло, и настораживало, - они же невинные, как ангелы, как дети – что я принесу в их мир?

- Ты задумываешься о последствиях. Это уже хорошо. Но не бойся. Знание не приносит вреда, если отношение к нему верное, ясное, точное. Мы знаем о многих мирах, где значительно… тяжелее и сложнее, но это не мешает нам оставаться самим собой…
Я не буду доказывать. Поживёшь – сам поймёшь, тем более… - она опять грустно опустила глаза… - иного выхода нет…

Какая-то необъяснимая жалость откуда-то из неведомых глубин стала прорываться… Ему хотелось прижать её к груди, погладить по головке…
От наплывших эмоций ему стало не по себе… он встряхнул головой, пытаясь избавиться, будто от морока, но руки уже тянулись к её маленькой изящной ладошке…
- Не всё так плохо, не печалься… - Он не успел сообразить когда это сказал и чуть оторопело смотрел на свои грубые ободранные – в ушибах и мозолях – руки… Уж очень нелепо смотрелась в этих мужских лапищах тоненькая изящная ладошка…
А мысли неслись вскачь, как дикий потревоженный табун. Будто долго сдерживаемые вопросы рванулись и высвободились… Почему они не стареют? Откуда же появляются дети? Как они живут без секса? Какие у них потребности? Болеют ли они и умирают ли? Есть ли вообще у них пол?

2. Он будто спал и видел сказочный мир. Здесь всё было не так. Само ощущение, само состояние. Конечно, он ощутил это смутно ещё в самом начале, но … теперь стал медленно понимать почему.
Она старалась мало говорить ему, чтобы он сам понял – почувствовал. Нет, не оттого, что она играла или испытывала его, нет. Дело было в другом. Просто когда облекаешь в слова, суть несколько искажается, а понятая самим, максимально приближена к истине… А на это нужно время. Поэтому она так беспокоилась за него и просила не делать внезапных резких поспешных решений, не поддаваться любым порывам, а плавно как бы плыть в потоке мира, подбирая свою исходную вибрацию-частоту, свой ритм, своё адаптированное состояние.
И он плыл, стараясь быть «на плаву», но всё-таки не терять воли. Как не стремился он понять этот мир, полностью расслабиться-раскрыться, ему никак не удавалось. Тем более было непонятно как его угораздило сюда попасть...
Лабиринт лабиринту рознь. Хитроумные ловушки, внезапные нападения, бесконечные соблазны и различные обманки... - сколько их было? Но осторожность и интуиция, сила духа и сила воли не подводили его. К тому же, он тщательно готовился, изучал все сведения и различные слухи. В пустых россказнях всегда находилось зерно истины, и он настойчиво стремился его найти...
А этот лабиринт всё-таки чем-то отличался. Он не мог понять — чем именно, но ощущал, да, здесь было что-то не так. Расспрашивая и ловя случайные обрывки разговоров, он всё больше задумывался. Да, предчувствие не обмануло его — требовался какой-то особенный подход. Тогда он воздерживался от всего, мешающего сосредоточению и повышенному вниманию — спиртного, секса, мясного и рыбного, любого общения...
Он доставал свой меховой мешочек и бережно вынимал руны. Он начинал сосредоточенно и вдумчиво вникать в ответы, выстраивая длинную линию, ведущую к пониманию. Выходило очень странно. Будто это живой лабиринт, чувствующий входящего и реагирующий соответственно: ищешь опасности — таковые являются, ищешь богатства — видишь его, хочешь найти артефакты или магические штучки — и они найдутся, словом, лабиринт отзывается и становится тем, что ждёшь от него.
Понять его истинную суть сможет лишь тот, кто готов принять всё, что угодно, предоставляя право лабиринту быть таким, каким он является. Конечно, это никак не могло уместиться в сознании и вызывало кучу вопросов: а что будут с теми, кто найдёт, что ищет? Умрёт ли тот, кто опасается смерти? Действительно ли осязаемы все вещи и как можно с ними поступать? Может ли он выйти или остаётся заложником?
Он знал, что лабиринт не «глотает» людей, оттуда кто-то всё-таки выходит. Но их не узнают — то ли так сильно они меняются, то ли их самих заменяют. Но на кого? И зачем?
Вопросы множились, но он решился. Да, почему бы и нет? В конце концов, чем этот риск отличается от всех других? К тому же, ни жадным, ни подлым он никогда не был и слишком плохое он вряд ли встретит. Конечно, недостатки у всех есть. Но можно постараться высвободить сознание и если не совсем, то во всяком случае, думать о хорошем, надеяться на лучшее...
Действительно, если дело лишь в своём отношении, своей готовности признать свободу и быть в этом честным с собой, то это не так уж и много... Когда-то это было очень легко — в раннем детстве, до первых сильных обид и начинающейся озлобленности, ожесточённости и непонимания...

О чём он тогда, входя в лабиринт, думал? Вряд ли можно определённо сказать. Мыслей чётких, оформленных, осознанных не было, но где-то там, в глубине сознания... кто знает? Быть может, почувствовав своё время, зашевелилась, растревоженная, чистая детская мечта — ожидание от нового неизведанного мира, в котором суждено было ему родиться? Кто знает? Теперь уже ничего толком не скажешь...
Он «плыл», и его сознание, высвобожденное, то предоставляло воспоминания, неспешно повествуя о чём-то (или желая намекнуть?), то исподволь вливало новые впечатления, ощущения, состояния, понимания...
Он «плыл» и мир, новый мир, неизвестный и странный всё больше открывался ему. Застенчивый и несколько опасливый, он будто выглядывал, подобно дикому, очень трогательному зверьку, оценивая и прикидывая незнакомца, причувствываясь, обнюхивая, разглядывая... Наверное, так на самом деле и знакомятся сознания — осторожно и опасливо, стеснительно и застенчиво, но по-детски искренне, доверчиво и забавно... Нет, он не стремился чего-то скрыть или утаить. Он не боялся, чтоб о нём узнали что-то «нехорошее», ему лишь было чуть «неудобно» (неловко) за свои прежние необдуманные слова, не взвешенные поступки, но... что же, обратно не вернёшь...

- Всё можно вернуть, - вдруг вплыли слова этой девочки-существа.
-Как это?
-Очень просто: хочешь стать лучше или здоровее — со временем будешь. В зависимости от искренности, чистоты, силы желания...

Поток дальше нёс его. Конечно, он понял, но как-то... не поверил, восприняв как-то лениво, аморфно, внешне — без сопротивления, просто... это уже глухая стена, сложившаяся за долгие годы... в том мире? Но где он теперь? Здесь всё иначе...

Он «плыл», всё больше, всё лучше знакомясь с этим миром, узнавая о нём, лучше понимая его жителей. У «человекоподобных» были очень высокие лбы и очень крупные глаза, говорящие о ясном и глубоком сознании и искренней доверчивой душе, их волосы очень густы и различнейших (любых) оттенков — они передают их настроение, состояние, даже малейшие изменения в чувствах и пристрастиях. Вот почему у той... были сначала такие густые, чуть колышащиеся, будто развевающиеся в разных направлениях, волосы, «богатые» и пушистые, а потом... какие-то сникшие, побледневшие, будто пристыженные... он понял то своё мимолётное, едва осознанное, необъяснимое недоумение... Ещё у них чуть остренький подбородочек и чётко очерченные, несколько выступающие нижние скулы, что говорит о простоте и непосредственности, но тщательности и вдумчивости(основательности)... Они действительно как бы перенастраивают свой организм при «назревании» заболевания мягко, но чётко уходя от него, ища причины (истинные, внутренние — от сознания), побудившие болезни... Никто так и не болел, в общем-то... поскольку «выходили из этой игры» на ранних этапах (при первых сигналах — предупреждениях). Да и с чего им болеть — безгрешным и наивным, чистым и добрым? Они корректируют своё отношение ко всему и... угроза отпадает. Как легко! Но как распознать этот момент и как именно менять? - мы этого не можем знать наверняка... а они чувствуют, ощущают, воспринимают... да, наверное, в этом мире это сделать очень легко, проще... здесь даже воздух какой-то живой, насыщенный чем-то чуть колышащимся, чуть дрожащим...

Небо отражает у них отношение к миру, все видят его как-то по-особенному... Вот почему мне сначала показалось небо в таких аккуратненьких квадратиках … - мир для меня как тюрьма? Но звёзды, почему они ромбические, а солнце квадратное?
Да, да... кажется, припоминаю... Это выплыло из детства — на каком-то утреннике он снова и снова повторял стихотворение, боясь его забыть и опозориться при всех, а потому стоял за кулисами в белой рубашечке и белых гольфиках и безотчётно смотрел на декорации, сгруженные в большом количестве у стены. На самых ближних звёзды были именно «ромбиками» с чуть вогнутыми внутрь сторонами, это создавало какое-то грустно-возвышенное, чуть романтическое настроение... сам утренник забылся вместе с тем нелепым стихотвореньицем, а звёзды... те звёзды, видно, отпечатались в памяти.
Солнца, разумеется, там не было, это, наверное, из урока рисования, где он, рисуя аккуратненькое круглое солнце, всё смотрел на рядом лежащий квадратный ластик и думал, что стоит положить этот ластик на солнце, и всё на этом рисунке будет по-другому. Он и хотел это сделать, и боялся, какой-то странный и манящий то ли страх, то ли ожидание несбыточного чуда, долго одолевал его, но он не стал этого делать. Конечно, «внешнее» сознание уже знало, что ничего особенного не произойдёт, а само желание — надежда, так и не найдя выхода, затаилось где-то очень далеко, уйдя на дно, скрывшись за границей сознания... (Может, это и к лучшему — он не разочаровался тогда.)
Вот как забавно случается... - он хмыкнул. Да, дело вовсе не в форме солнца, а в чём? В нереализованных мечтах, в несвершённых чаяньях, в затаённых нераскрытых ожиданиях? Сколько их где-то в глубине каждого человека? Неужели так и суждено будет им томиться до скончания их самих? Но и потом... способны ли они выпустить их, или так и погребут вместе с собой?
Он задумался, и поток воспринимаемого об этом мире уменьшился, зачахнув, будто высыхающая река в пустыне...
Он думал о сотнях тысяч людей, таящих в себе маленькое чудо, затаившуюся мечту, нечаемую надежду... Какие они? Виновны ли в своём случайном заточении и возможно ли их высвободить?
Теперь, когда тот мир потерял контроль, влияние над ним, он понял как неосознаваемо был дорог ему, как сроднился с ним, почти что срос... Пусть не всё, далеко не всё, было приятным и хорошим, замечательным и чудесным... что ж, и он не всегда был прав... наверное, есть какая-то логика в этом, что он заслужил рождение там...

3. Он долго думал о своей жизни и призвании, судьбе и цели, надеждах и достижениях. Наверное, наступило время размышления и осмысления... того, что же он из себя представляет...
Он стал как-то лучше понимать себя, и свои странности. Например, личностное восприятие — отношение к определённым цифрам и некоторым цветам, а отчего-то нелюбимые слова шепнули что-то, что действительно не понравилось ему — не пришлось по душе...
Руны, над которыми часто и долго размышлял он, сопоставляя и прикидывая, стали проще и яснее, будто старый приятель — одним взглядом, одним намёком дающий понять то, к чему вряд ли подберёшь слова. Они как бы сами за себя стали говорить, объясняя, растолковывая наиболее доступно и понятно именно тебе...
Смысловые аналогии, ключевые слова, затейливые фразы теперь раскрывались сами собой — естественно и непринуждённо сами раскладывая себя на смысл и подтекст, пустые намёки и важные ссылки, зерно и плевелы, недолговечное и бессмертное... Всё что казалось когда-то слишком сложным и запутанным, теперь представлялось и виделось удивительно простым и лёгким, естественным и единственно верным...
Он ощущал себя много умнее, мудрее, опытнее того прежнего себя, будто и не он был таким, а какое-то странное нелепое существо с неоправданными амбициями и не гармоничными энергиями-структурами.
Он стал ощущать, чувствуя очень многое из того, что раньше не знал и даже не касался в своих самых смелых и далёких измышлениях... Он стал ощущать многие невидимые связи, структурные построения, оправданность многих поступков, необъяснимых с точки зрения рассудка и логики, да и вообще стал лучше ощущать причинно-следственные, исходно-завершающие, ускоряюще-гаснущие импульсы, энергии, понятия, иерархии, нити, переплетения, спирали, лабиринты...
Например, даже такая ерунда, как пролитые капли от питья или просыпанные крошки еды находили своё чёткое обоснованное место-необходимость (а ведь у некоторых людей всё время так получается), или вполне объяснимо стало то, что в зависимости от выхода окон дома на восток или запад, определялось подспудно, исподволь направленность-устремлённость личности, характера и т. д. человека в жизни. Любая мелочь, даже самая малая, кажущаяся незначительной , имела свою цель и задачу, влияло на что-то чётко определённое и конкретное, а то и на несколько сфер жизни сразу...

Наверное, он давно бы запутался и «шизанулся», если бы... был не в этом мире. Но здесь не было ни порогов, ни коварных течений, ни холодных ключей. Ничего не мешало сосредоточению, размышлению, обстоятельному анализу и осознанию... Будто ждало от тебя чего-то захватывающего, невероятного, чудесного...
Наверное, то, что ты ждёшь от этого мира или хотел когда-то очень давно... Но хотеть от других всё-таки проще, а сам ты что можешь представить на суд?

Он стал понимать в чём Мудрость Растений, их жертва-служение, когда идут в пищу, их волевой контроль в зависимости от курения или наркомании, их пьянящий аромат-воздействие по весне и цветущим летом, их живительное дыхание и умиротворяющее передающееся состояние, их бурное стремление в рост и оправданное, естественное, необходимое облетание, последнее прощальное расставание с какой-то отжившей уже себя частью, грустное и безропотное...
Он как-то иначе теперь смотрел на все растения и видел их ясные, без следов мелких поверхностных горестных сожалений, соблазнов, разочарований, сознания. Они не стремились казаться чем-то другим, чем есть на самом деле, они ни к кому не подлизывались и никого не боялись, они не искали ни в чём выгоды и не хотели кого-то обставить, надуть, обойти...
Вся эта глупая, вздорная шелуха не касалась их никоим образом... Они были всего лишь собой...
Всего лишь! Как это просто и как сложно! Но, в принципе, оказывается, вполне досягаемо...

Он удивился этой мысли.
Достижимо? Для меня?
- А почему нет?
- Ну... Я же другой. Совсем...
В ответ не было слов — лишь лёгкое колыхание, в котором была забавная смесь ехидной усмешки, тонкой иронии, летящей грусти, комической гримасы, доверчивого прикосновения приятельского крепкого рукопожатия и робкого застенчивого заглядывания прямо в глаза...
Он не сдержался и рассмеялся... Да, конечно, конечно... Так, сидя под огромным высоченным раскидистым деревом с необъятным стволом и странными листьями (местами то ли дубовыми, то ли ивовыми — с лёгким светло-серебристым оттенком) он сидел и хохотал от души... рядом лежала походная сумка с бахромой по нижнему краю и скинутые сапоги... Босой и «проветренный», он уносился мыслью вдаль, он выпускал на свободу все затаённые мысли, чувства, мечты. А они, ещё не веря в свою удачу, удивлённо и растерянно оглядывались, осторожно как бы высовывались, непрестанно опасливо всё озираясь по сторонам...

Да, этот мир никогда не обманет ваших надежд, да, этот мир будет для вас и верным другом, и ласковой матерью, и настоящим отцом, и добрым приятелем... Да, этот мир...

Он и не заметил, как помолодел за несколько дней, многие шрамы и старые раны стали затягиваться, рубцы — заживать, болячки — отпадать... он стал меняться, вместе с ним стало меняться многое, казавшееся прежде беспросветным, безнадёжным, конченым... Он пересматривал своё отношение и к людям, и поступкам, ситуациям. Да, всё могло быть иначе, если бы раньше научился так понимать, чувствовать, осознавать, больше доверял глубинному голосу, советам людей, их праву быть такими, какие есть... Да, в чём прежде он был абсолютно уверен и считал именно себя правым, теперь возникали сомнения и бесконечные вопросы, вся незыблемость и твёрдость куда-то уплыла, слегка качнувшись и будто робко поддавшись …
- Да, напортачил, ты, приятель!.. - он чувствовал раскаянье, но не было в этом прежней горечи и язвительности — он не корил и не бичевал себя — он понимал причины своих поступков и не находил в них ничего в конечном итоге непростительного, нет, он не совершал ничего такого, что остаётся тяжким бременем — выжженным клеймом на все жизни, нет, он не настолько глуп и безрассуден, нет...

Ветерок чуть заметно шелестел в листве, которая едва ощутимо «позвякивала» - тонкий, мелодичный звон где-то на грани слухового восприятия разливался вокруг, создавая ни с чем несравнимое ощущение чистоты, ясности, глубины... Он всё больше погружался в этот хрупкий нежный хрустальный звон, в мелодичные переливы и далёкие отзвуки манящего чарующего эха... Ветерок нёс их, поигрывая, создавая свои лёгкие «переходы» и игристые «соло», то усиливая, а то чуть ослабляя звон...
Мелодии, слетая с веток, неслись куда-то вдаль... Некоторые показались ему удивительно знакомыми... но не внешне, а в какой-то внутренней сути-идее... Неужели этот отсюда? Неужели здесь истоки всех прекрасных мелодий?..
Никто не отвечал ему, но и не оспаривал... он был теперь наедине с собой... ему предоставлялось Право находить ответы в самом Себе...

Теперь его сны плыли неспешно, словно жизнь — тягуче, протяжно, нескончаемо. И в этих снах смешивались впечатления, воспоминания и реальные миры.
Он спал — и всё проплывало перед его сознанием, надолго не задерживаясь, как облака над шпилем высотки. Накатывала тень, усиливался ветер, проглядывало солнце, согревало и вновь скрывалось...
Мир плыл перед сознанием, сам являясь будто прекрасным воздушным сном...
У восприятия во сне были свои преимущества — образы и впечатления были ярче, насыщеннее, как бы концентрированнее, но в то же время — не так чётко, осязаемо и упорядоченно, как в неспящем сознании. Проникновение в Суть происходило легче, глубже, в образах, близких к уровню сознания...
Он качался, будто при сильной качке, но был не на пароходе и не пьян. Он шёл по земле, но его весьма ощутимо толкало, хотя плавно и почти равномерно, из стороны в сторону, он бросал взгляды вокруг, но не замечал подвоха. Никто не обращал на него внимания. Значит, это нормально. Приглядевшись, он понял и заметил странную плавно-скользящую походку окружающих и особые средства передвижения, не встречаемые прежде нигде. Весь мир мерно укачивался, будто в гамаке или на водной глади моря. Даже птицы в небе как-то непривычно «плыли» по небу какими-то округлыми зигзагами. Чтобы стоять на месте, приходилось то и дело напрягаться, чуть склоняясь в противоположную сторону или расставляя как можно шире ноги, что выглядело весьма... в общем, легче и проще было идти как бы плывя, раскачиваясь из стороны в сторону — без остановок, резкого разгона и резкого торможения.
Как же себя чувствуют здесь пьяницы? И каково тогда здесь на воде?
С этими мыслями он почти проснулся, но следующая волна, нетерпеливо ждущая, хлынула сплошным потоком в сознании, увлекая за собой.
Он «плыл» в этих потоках и видел другой мир... Вообще, сложилось такое впечатление, что им так не терпелось сказать о себе ему, что они чуть ли не перебивали друг друга, торопясь, боясь не успеть как на первое свидание...
Новые впечатления ошарашивали, удивляли, вызывали нелепые вопросы, он был поглощён ими, будто младенец — смотря во все глаза, не успевая толком запомнить и осознать, заглатывая, «не разжёвывая» и едва уловив вкус...

Глубокие сумерки обступали. Стрекот в траве усилился, пряные травы далеко распространяли свой душистый аромат, на темнеющем небе плыли лёгкие облачка, едва поддёрнутые розовато-сиреневыми всполохами...
Хотелось лечь в траву и не двигаться, просто смотреть в небо, что-то вспоминать, слушать шум высоких густых трав, акустический стрекот из них, птичьи редкие возгласы, ощущать кожей прохладу и... цвета? Видеть звуки? Осязать загорающиеся звёзд? Когда эти мысли достигли сознания, он даже чуть испугался, но потом... вспомнив, что спит, махнул рукой... Какая разница, если всё равно потом проснусь? И он закрыл глаза, вслушиваясь в цвета, вчувствываясь в запахи, осязая недосягаемое...
Он грустил и мечтал, он задумывался и радовался, напевал кожей какую-то призрачную мелодию и вдыхал хрупкие эфемерные силуэты-образы.
Мир, ласково склоняясь над ним, проплывал, обдавая его живым тёплым, смутно знакомым дыханием... Да, где-то уже всё это было, да, когда-то очень давно... когда? - мысль зависала на миг и таяла... И новый мир торопился раскрыться пред ним...

4. Он «просыпался» и видел «свой» мир (откуда он родом). Но это был не совсем тот мир... Скорее, это было идеальное представление о нём, собранное из самых светлых моментов и приятных кусочков. Вот он «проснулся» и увидел ясный мир, такой, каким может быть летний день, клонящийся к вечеру, промытый чистейшим звонким дождём, встрепенувшийся, улыбнувшийся и распустившийся подобно прекрасному бутону под лучами ласкового, старающегося «наверстать упущенное», солнца. Мир, просветлённый и освежённый, сиял той особенной силой и светом, перед которым отступает, исчезая куда-то, и наглость, и надменность, а дух становится крепче и бодрее...
И вспоминается всё самое светлое, лучшее, прекрасное... И душа дышит как-то особенно легко, и чувствует себя по-детски беззащитно и решительно... Всплывают откуда-то детские беззаботные надежды и безотчётные мысли...

Он смотрел на этот мир, но видел в нём нечто другое — сквозь него проглядывало детское наивное восприятие того мира, в котором переплетались сказки и явь, сны и счастливые события, совпадения и странные случайности, явно говоря о чём-то...
За снами следовала не менее прекрасная явь этого мира... Вот и плутающая тропинка-дорожка перед его взором, будто ниточка из волшебного направляющего клубка, звала беззвучно за собой, даже слегка чуть подрагивая, будто кончик хвоста нетерпеливой кошки. Он даже улыбнулся... и поспешил, раз уж его так звали.
Казалось, всё в этом мире было радо ему, готово услужить, подсказать, направить и, что-то передать и объяснить... Тропинка, подпрыгивая и порой даже от усердия не касаясь поверхности земли, вела вдаль...
Приведя к золотистому полю, она как бы чуть замедлилась, будто обращая его внимание на него. Он, повинуясь, пригляделся. Да, точно... колосья, будто из чистого золота, слегка покачивались в каком-то одном, ведомом только им, ритме, при этом возникало такое тёплое, спелое ощущение, будто сыт во веки вечные — навсегда и бесповоротно. Такие щедрые потоки — ощущения исходили от них, что всё тело наливалось силой и довольством, крепостью и... Ух! - слов подходящих даже не находилось...
То ли слух, то ли сознание донесло чуть писклявый тоненький голосочек откуда-то из-под ног: «Колосья жизни. Они питают глубинную основу — золотой сосуд для небренной Сути. Незримо они питают голодающих, стремящихся к усмирению плоти и возвышению духа, они укрепляют всех, с благодарностью и любовью относящихся к земле, её дарам и щедротам...»
Он пригляделся. Каждый колосок был настолько мил, будто маленький щенок или котёнок, что так и хотелось взять его в ладошку, погладить, приласкать, но в то же время чувствовалась великая сила, исходящая от него призрачным золотистым шлейфом-веером. Он протянул руку, и ближайший колосок, чуть вздрогнув, направил головку к нему, а когда юноша осторожно коснулся золотистых волосков, неведомая ему нежность всплыла откуда-то из глубины — вспомнились ребячьи набеги на кукурузные поля и яблочные сады, как ликовала его душа и отчаянно стучало сердце, будто вырвался на волю из душной комнаты (закрытого пространства) туда, где тебя никто ни к чему не будет принуждать или обязывать. В отличие от других пацанов, он не стремился нарвать как можно больше — лишь столько, чтобы утолить голод и не рвал зазря. Ему вообще не нравилось, когда обкусывали початки, тут же бросая, и хватаясь за следующие, но не бить же из-за этого? В жизни хватало жестокости, а убеждать он тогда не любил, предпочитая быть «самому по себе», не лезя никому в душу и ни в чём не настаивая...

Воспоминания рассеялись, колосок не отдёрнулся. Казалось, это, всплывшее из памяти, передалось всем колоскам и они теперь с неопределённой смесью чувств и ощущений смотрели на него, будто увидели живого мамонта.
«Да что это такое? Да, конечно, я не всегда осознавал своих поступков и отношений, но... Я же не прокажённый!» - безотчётно вскипело в нём. Дрогнувшая волна покатилась на него в ответ, чуть подрагивая и колеблясь. Будто жаркий пласт воздуха окатил его, не обжигая, не грея душу: «Мы понимаем тебя. Нам интересно. У тебя странное отношение. Ко всему. И к нам. Ты не воспринимал нас живыми. Иначе бы не стал есть. Но одно другому не мешает. Это своего рода жертва в вашем понимании. Как Учителя, Гуру, Суфии, Мудрецы, Апостолы с Христом в вашем мире. Они могли бы и «не падать» так низко, но это их выбор. Так и наш. Лишь здесь мы можем чувствовать и понимать животных, людей и весь мир в целом, не жертвуя своей краткой жизнью. Одной из тысяч... Так много быстрее. Для развития...»

Они передавали ему свои мысли, образы, размышления. Они приглашали его обсудить, поучаствовать... Но он растерялся, даже опешил. Колосья? Говорят? Думают? Рассуждают?
Конечно, в этом мире всё иначе, но если в том, своём мире... Нет, что-то не представимо... А здесь... какое это имеет значение — как ты выглядишь, если ты разумен, если ты — интересный собеседник?
Сознание наполнилось новыми впечатлениями, ощущениями, пищей для ума и сердца. А разве это не истинная цель пищи (того, что идёт в пищу)?

Тропинка — клубок дальше открывая ему новые для него места и новых для него «обитателей» - лежбища лопухов, посиделки «кислистых» юмористов, островки вечных ростков, внезапно возникающие сборища крикливых чертополохов (чертыхающихся)...
Всего и не перечислишь …
Всполохи над «миражными» травами, звенящие на разные лады колокольчики и «раскрывающие горизонты» поляны маков...
Но все эти растения были как-то подозрительно странно связаны с сознанием, восприятием и образом жизни людей...
Так, чертополохи были неиссякаемым кладезем различных форм и видов восклицаний, ругательств, чертыханий, кислые травы типа щавеля так и норовили тебя осмеять и состряпать хохму, анекдот, пародию; лопухи готовы до опупения слушать всякую чушь и верить всему безоглядно; а вечные ростки пробуждали тягу к чему-то возвышенному, прекрасному, вечному, окрыляющему, зарождая веру, пробуждая к верному действию, вдохновляя к Небесной Мечте...

У каждой травы оказался свой характер и свои особенности, предрасположенности, у каждого растения — своя история и цель в жизни. Это казалось удивительным и странным. При всём при том, что большинство людей не задумываются об этом, не задаваясь целью, не ища Смысла... Да, пожалуй, по большому счёту, людям нечем гордиться...

Неприятные мысли расстроили, навели «рябь» на его сознание и восприятие. И мир вокруг будто проникся его внезапной печалью... И словно аромат, но какой-то безрадостный, развеялся вокруг него...

«Не расстраивайся! Всё поправимо. Нужно лишь это осознать, увидеть, понять, а выходы всегда находятся сами... Если хочешь, мы слетаем туда», - возник совсем рядом голос существа, встретившего его здесь первой, той милой то ли девочки, то ли подростка.
Слетаем?
Не пугайся. Ты же летал!
Но... это было во сне.
Вот видишь, ты способен. А теперь посмотри в небо не глазами, а как бы своим сердцем, своей душой...
Конечно, он считал Это невозможным, конечно, невероятным, но... в её словах не было ни шутки, ни издёвки, она... сама была уверена, будто... знала. Не верила, а знала.
Она кивнула в ответ, внимательно следя за ним блеском своих девичьих, серьёзных, вдумчивых глаз...

«Хорошо, я попробую», - мысленно он сказал сам себе. И хотя он не знал, как это можно сделать, но... отчего-то очень легко, как-то даже слишком плавно получалось...

Небо было удивительно близко. (Ещё никогда не казалось ему всё настолько просто на свете). Казалось, протяни руку — и действительно достанешь до него. Синь притягивала взор и завораживала, глубина манила в себя, облака дразнили своей невероятной досягаемостью... Близость неба была целостна и необъятна, личностна и бесконечна...
Небо было слишком близко. Она, увидев его мысли и чувства, глянула ввысь, подняла хрупкие детские руки и медленно, всё ускоряясь, взмыла вверх...
Он на миг опешил. Но...если нет ничего невозможного... Он задумался, слегка склонив голову. Готов ли ты впустить в себя целый мир, нырнув в него полностью? Детский задор мелькнул в его глазах: «А почему бы и нет?»
Душа уже пела, ветер шалил в волосах, а в глазах сверкали солнечные искорки...
Он поднял вверх руки, как сделала это она. Он стал вглядываться, вчувствоваться, вслушиваться в небо — его голос, его зов, его тяга стали всё сильнее...
Не заметив поначалу, он ощутил некоторое время спустя пляшущие ветра, играющие с его одеждой и плотью. Несколько запоздало, он попытался осознать новые нахлынувшие ощущения, но это лишь мешало. И он оставил это...

Синь, беспредельная синь среди островков клубистых, кустистых, перистых облаков... Сверху они совсем иные... - подметило полуспящее сознание.
Он открывал всё новое, неизведанное...
Не сразу он научился управлять своим полётом, но с каждым разом получалось всё лучше,всё уверенней, легче, будто и не тело вовсе плывёт в небе, а невесомая полупрозрачная дымка, тающая в небе, чистом, ясном, бескрайнем.
Солнце уже не ослепляло, воздух держал не хуже морских волн, сознание прояснялось, становясь глубже, дух возвышался, опьянённый высотой и бесконечностью возможностей...
Наверное, так можно запросто начать всё сначала... Сначала? А разве нельзя просто жить, вплетая новые нити и постепенно менять рисунок своей жизни? Неужели этот так трудно и проще всё разрушить?
Нет, сначала нужно начинать лишь в том случае, если уже вовсе нет смысла что-то сохранять из прежнего — настолько оно темно, тесно и бессмысленно, а у меня... не всё так было однозначно, не всё так плохо...
Оно «плыл» вглубь, он стремился к Корню, к Первопричине, к Глубинной Основе...
И мир пытался ему помочь, память предоставляла всё по желанию, а вечная душа хотела понять... А Дух... он лишь наблюдал со стороны, пронзительно и вдумчиво, отстранённо и неусыпно. Он всё Знал, но предоставлял право ему самому понять, решить, выбрать... Также Всевышний предоставляет Свободу, зная всё наперёд? Но не отнимая Дара...

Они плыли вместе в необъятном, бескрайнем, прекрасном, влекущем, могущественном и душевно чутком небе... И мир под ним вспыхивал красками, возникал новыми очертаниями, чёткими фрагментами, ощутимыми деталями, отчётливыми впечатлениями и только намёками...
Всё было иначе, но как ни странно, не мешало восприятию. Оно не умалялось, наоборот, достигнув максимально возможного.
Позже он понял, отчего нужно было быть именно на небе и видеть сверху. Там ощущаешь как-то более целостно, в общем, будь то явление или процесс.

5. «Ах, какая я великолепная, просто чудо! Самая-самая... и даже лучше...»
«Ты моя прелесть, ты моя умничка, радость моя замечательная...»
«Красавец, просто красавец! Орёл, ястреб!..»
«Лапушка, лапулечка, пусенька-мусенька... самый-пресамый!..»
- Что это? - они возвышались над каким-то копошащимся полем, бесцветным, неопределённым, пестрящим и назойливо мелочным. Оно было беспредельно и необъятно, слабое тусклое сияние над каждой горкой говорило о чьём-то сознании, но уж больно мелким оно было и каким-то поверхностным, каким-то «чуть больше», чем ничто, но и всё же...
Он слушал все эти отзвуки-отражения и терялся в решении: «Неужели это все самовлюблённые существа?»
«Нет, конечно, не все... Всех разве охватишь?»
«Значит, этот поле их сознаний?»
«Да, плоское и поверхностное, как и их жизнь. Это самовлюблённые лишайники».
«Но как же они уживаются вместе? Оно же считают себя лучше других!»
«В этом-то и весь парадокс. Их может понять такой же самолюб, как и они. Другие стараются их избегать. Вот и получается что они живут бок о бок с такими же, в глубине души именно себя считая лучше других...»
«Как нелепо...»
«Да, это поле бесплодно и статично. Редко до кого хоть когда-нибудь долетает прекрасный и освежающий ветерок Высшего Поиска. Но и этого нельзя исключать. Даже пень однажды может зацвести, а ключ вновь пробиться к небу... Всему своё время...»
И они полетели дальше, а он безотчётно думал о том, что лишайники названы так неспроста. Слишком схоже со словом «лишать» - лишают себя истинной живой жизни в любви к миру и всем живым существам.

Другое поле-поляна радовало глаз красками и... неустанным движением. Цветы самых различных цветов, оттенков, форм, с любым количеством лепестков и соцветий пестрели таким безумством оттенков, что казалось, будто здесь поработал сумасшедший экспрессионист. Мало того, что они не повторялись и зачастую не подходили друг другу, так они ещё и двигались. Во всех направлениях. Непрестанно, безостановочно, без устали и отдыха, будто заведённые — кувыркались, подпрыгивали, ползали, скакали, кружились...
Подлетев поближе, он увидел ещё и глаза. Да! У этих странных цветов были глаза. И они пользовались ими «на все сто»! Что за ерунда?
Они были чертовски любопытны и непоседливы. Неужели..? Да, ведь про них так и говорят - «цветы жизни».
«Конечно», - раздалось рядом, - «угадал, это дети».
«Так вот какие они на самом деле!»
«Да, пока не вырастут».
«?»
«Не в смысле возраста, а «цветочности» своей жизни. Есть детство в душе — так и будешь цвести...»
«А как же...?»
«О цветении юных невинных девушек?»
«Да», - чуть «смешавшись», подтвердил он.
«Это другое цветение. Оно временное. И поблизости от пчёл, шмелей, бабочек...
Они стараются быть каждая — сама по себе, то есть чуть поодаль, к тому же, эти цветки более чувственные, более... обращённые на себя.»

Он слушал и старался вникнуть, но... мысли разбрелись и он никак не мог их собрать.
«Но... разве не может по-детски цвести? «
«Может», - она внимательно вгляделась в него, - «ты знаешь такие случаи?»
«Да», - он и знал, и сомневался теперь. Была такая девочка во дворе. Очень серьёзная в детстве, к юности она расцвела, но не как томная роза или обольстительная орхидея, нет. Не находилось подходящих слов... будто самый чистый и ясный цветок, нежный, трепетный, застенчивый. Колокольчик, фиалка, жасмин? Простенький вроде бы, но... какой-то бесконечный, необъятный, глубокий. Она, конечно, не замечала его, занятая другим (а не как большинство — парнями и гулянками). А как к ней подступиться — он не знал. Да и что ей скажешь?

Ему стало как-то неуютно в небе. Он опустился, сел. Тут же «кувыркастые» цветы облепили его. Кто сыпал вопросами, кто осматривал с ног до головы, кто щупал вытянутыми листочками и лепесточками. В их гомонящей ораве он забылся на время, стремясь и ответить, и не раздавить ненароком, и чуть отстранить излишне назойливых...
Подлетевшая сопровождающая хлопнула в ладоши, что-то сказала и все с криками и смехом разбежались, «брызнув» во все стороны. Она ответила на его вопросительный взгляд: «Всего лишь объявила прятки. Конечно, это не надолго. Пора спасаться бегством.» - Она подхватила его за руку, и они взмыли...

«Значит, не лишены лукавства», - само собой возникло в сознании.
«Ты же сам не догадался бы... Я не расспрашиваю тебя. Я спросила оттого, что такое бывает крайне редко. И люди эти особые. Неоднозначные и неординарные, они вносят свою лепту...
Пусть их не понимают, смеются над ними, избегают, ругают... Но эти цветки крепче самых необъятных деревьев и красивее самых изящных и чувственных, но... мало кто способен это заметить и осознать. Так что...
Это тебе большой плюс.» - Она хотела уйти от того, что так разволновало, «разбередило» его, но... ей самой было любопытно увидеть ту девушку его глазами и уяснить что-то для себя...
Он, конечно, понял её интерес, но что ещё ей сказать? Вскоре они переехали и её след просто потерялся — где она, что с ней?
Приступ неизъяснимой тоски вдруг потянул его... Он так расстроился, что чуть не бухнулся вниз... а оттуда так несло, что... он, поперхнувшись, зашёлся в кашле и усилием воли постарался набрать высоту.
«Что там?»
«А, проплываем болото заткнутых».
«Замкнутых?»
«Можно и так, конечно, но правильнее — именно «заткнутых», поскольку и у ограниченности есть свои хорошие стороны, и замкнутые люди бывают добрыми, умными, интересными, честными и т. д. Заткнутые — нет. Как правило, они сами себя обрекают на это, перекрывая кислород — не давая себе свободы развития (которое есть даже у эгоистов), вот и гниют сами в себе нескончаемо до самой смерти, отравляя без стеснения всех окружающих продуктами «своего разложения». Это злобные, завистливые, маниакальные, высокомерные, бесстыжие и т. д. люди. Их много, гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд.
Внешне они могут выглядеть очень прилично — опрятно, со вкусом, модно, вести себя подобающе, обходительно, благопристойно, но в них нет гармонии, нет меры, нет развития, а потому их всегда что-то выдаёт. Пусть мелочь, пусть незначительный пустяк, но...»

Она ещё говорила, но он уже припоминал таких людей по соседству. Например, бабушек у подъезда, ни за что — ни про что могущих стукнуть клюкой (с металлическим набалдашником!) по маленькой мальчишеской голове, пнуть. И они им мстили, конечно, мстили, но только в ответ на их ругательства, побои, наветы-жалобы родителям стреляли «капитошками» (целлофан с водой — с высоты), снежками, ставя «растяжки». Конечно, они, мальчишки, были неправы — нельзя так с пожилыми людьми, но откуда в этих внешне милых, благопристойных старушках столько злобы, агрессивности, ненависти, подлости? Неужели не должна радоваться старость свежей струе — молодости?

Он задумался. Она, поняв его, подтвердила: «да, вполне подходит. Только зачем так?»
Сложно сказать. Наверное, издержки молодого жадного до проделок ума, а может, первая озлобленность... всё-таки первый враг! Да, так игра в войнушку переходит в жизнь...

Нити, тонюсенькие стебельки свисали прямо с неба, теряясь где-то в бесконечной лазури... Спускаясь к земле, они, подобно маленьким фонтанчикам, раскидывали венчиками, пучками длинные узенькие стрелы — листочки, от основания которых тянулись вниз следующие распахнутые «фонтанчики», и так от одного стебелька по два-три, а то и более «венчиков»...
Они отливали приятным зеленовато-серебристым оттенком, они едва звенели грустной прекрасной мелодией, в которой слышалась и песня чистого наивного сердца, и тревоги искренней ищущей души...

Приглядевшись, можно было заметить, что эти венчики - «фонтанчики» разных оттенков и с некоторыми различиями в форме — где-то были не просто ровные края, а с зазубринками, или с лёгкими волнами, где-то шли более светлые или более тёмные полосы — по центру, или по краю, кое-где замечались лёгкие пятна — то крупные, расплывчатые или чёткие, а то — мелкие крапинки...
И если издалека всё казалось похожим одно на другое, то вблизи... начинаешь ощущать и понимать особенности, индивидуальные отличия...
«Нити с неба... Связь с миром... То ли это существа, не способные жить без общества, находящиеся в тесном контакте — общении друг с другом, то ли живущие чужими представлениями — отношениями к миру, не имея своего? Но... может быть... это те, кто являются проводниками Высших Воль, проявлением Светлых Сил ?» - он обдумывал — подыскивал верный ответ, он старательно стремился подобрать сам ключик к загадке...

6. Она внимательно наблюдала за сменой мыслей, предположений, догадок в его зримом сознании, она не вмешивалась и не торопила. Он и так способен был сам догадаться и не так уж был далёк от этого...
Он ждал, как отнесётся к этому она — подтвердит или опровергнет, подтолкнёт ли к искомому взглядом, жестом, намёком... Конечно, это всё пустое... Он знал это, ловя в блеске её глаз, в её скользящей улыбке — конечно, ответ уже есть в нас. Нужно лишь уметь дойти, добраться до него, найти и верно истолковать, да, нужно учиться этому непрестанно, постоянно, стараться не смотря ни на что и вопреки многому, стремиться и пытаться снова и вновь, опять и ещё раз... и каждый раз, и в каждой ситуации... обдумывать, взвешивать, размышлять, соотносить, соизмерять, прикидывать... выбирать из тысячи вариантов, тянуться к единственно верному, нащупывать подходящее...

Они ещё долго осматривали различные поля и заросли, обсуждали, сравнивали взгляды и мнения. Он находил всё больше подтверждений внутренним прежним ощущениям — предположениям, она убеждалась в гибкости, находчивости его ума, в широких взглядах и разносторонности его натуры. Да, он был совсем непростой «супчик», но... не мог не вызывать симпатию. Чем — сложно сказать, ведь многое вызывало недоумение и даже отторжение, но... всё равно!
Она всё больше задумывалась о чём-то своём...

Ему ужасно нравился этот мир. Хотелось остаться, открывать всё время что-то новое и... вспоминать, вспоминать, вспоминать...
Он никогда прежде не думал, что в этом таится такая несказанная прелесть. А мы думаем, что в старости жизнь кончена! Да, конечно, пока всё лучшее, как нам кажется, лишь в будущем, мы ужасно молоды, а когда лишь в прошлом — безнадёжно стары, но... ещё не всё потеряно.
И Лучшая Песня не спета,
и Единственная Дорога не найдена,
не пройдена...
Он, конечно, не торопился домой — зачем?
Но однажды эта забавная безымянная провожающая (она называлась, но это было трудно произнести на словах и каждый раз менялся какой-то оттенок, какое-то звучание, будто оно жило и развивалось вместе с ней — когда близко к Вэйчер, когда — к Авэйссиал, когда и вовсе — Вээймиа) подбежала к нему и... остановилась, прижав хрупкие ручки к груди. Ей очень и хотелось сказать, и она... боялась. Он отвлёкся от видений, внимательно, терпеливо и одобряюще глянув на неё. Он был готов и создал в своём сознании картинку: седобородный старец подбадривает ребёнка, боящегося огорчить дедушку. Она прыснула... - «Это ещё как посмотреть!»
«Ну, что хочешь сказать?» - он ждал и его умиротворение, покой не нарушал ни один круг ряби (или лёгкого волнения). Он ждал, он был готов, он научился владеть собой.

«Мир отпускает тебя. Ты можешь уйти, когда захочешь. Те... слова облетели, завершив цикл, начиная со смолистых почек. Твоё древо свободно для нового цикла развития... Ты... уйдёшь?» - она сказала и зарделась.

Она выдала себя. Он грустно улыбнулся. «Мне самому очень хочется, чтоб у меня однажды появилась такая дочка... Это возможно?»

Она ответила глазами. Он задумался. Уходить он не очень-то и хотел, но знал, что всё неспроста, и если решение не примешь ты, за тебя его примут обстоятельства. Он кивнул, да, конечно, уйти придётся. Когда-нибудь. Рано или поздно.
Здесь ему, в общем-то, уж честно говоря, даже теперь не место...

Перед глазами красиво облетал пылающий пёстро-рябиновыми, пурпурными, златистыми красками клён, подсвеченный сиянием солнца на фоне пронзительно ясного синего неба.
Так бывает в октябре. Пряный запах листвы, срывающаяся подобно листу душа...

«Ты родишься в октябре», - вдруг решил он. - «Запомни этот клён. Твоя душа, как он, будет богата и щедра, ни о чём не жалеющая и красотой не сравнимая ни с чем...» - он говорил и говорил, а у неё... выступали на глазах слёзы, к горлу подкатывал «предательский» ком. «Да, да, да», - всё звучало в ней, отбивая сладостный, нарастающий ритм.
«Ты будешь Аней, Анной — подобно чистому открытому полёту, Анечкой — подобно пушистому, очаровательному, забавному котёночку...» - он всё говорил и её жизнь, её следующая жизнь, раскрывалась подобно книге...

«Хватит! Я умру от счастья, если ты не остановишься...» - она упала к его коленям, он ласково приподнял её, подтянул к груди и обнял. Совсем как котёнка, пушистого, мурлыкающего, ужасно довольного, и баюкал, покачивал, что-то шептал на маленькое ушко... Он навсегда забрал её сердце. Но она не имела ничего против.

Конечно, он вернулся в свой мир. Как? - я не знаю. Наверное, так же, как и появился, шагнув в неизвестность.
Но прежде, чем это случилось, он долго общался с мудрецами этого мира, пытаясь выяснить тайну этого мира, его цель, место в иерархии миров. Конечно, этот осталось тайной для человеческого ума — он общался на ином уровне, но кое-что для себя уяснил и тленный мозг.

Так, волос имеет сложную структуру, роднящую его с растительным миром — живым ростком-стебельком. Это связь, тонкая и хрупкая, с окружающим миром и незримым космосом духа.
Растения очищают не только воздух, но и проясняют сознание, создают настроение, влияют на чувства и восприятие.
Мир сложноподчинён: простые вещи могут оказаться важнее сложных и вроде бы умных, а в пустяке может оказаться глубинная суть, краешек ниточки, ведущей к постижению тайны...

А лабиринт... Они не знают ни о каком лабиринте. Их мир называется «Лабэйви Интэ», что означает по-нашему «Растительное развитие», или «Путь Ростка».