В последнем августе детства

В последнем августе детства

Мгла, пришедшая с горящих болот Шатуры, накрыла обожаемый мною город.
Белесое пятно на месте яростного светила и полное отсутствие «линии горизонта».
Мир вокруг напоминает огромный стеклянный бокал, наполненный опалесцирующей субстанци-ей.
И в центре этого безобразия – маленький косматенький хлом. Он хлопает своими детскими гла-зенками, дотягивается лапкой до моей коленки и, тяжко вздохнув, произносит:
— Пора.
Я и сама знаю, что пора. Пора отдавать долги. Позаботиться, наконец-то, о тех, кто спас меня, не-разумную девчонку с шилом в заднице.

****

Это случилось в семьдесят втором, летом, в каникулы.
Вокруг колыхалась такая же мгла, в Шатуре горели торфяники. По телеку шли бодрые репортажи о героической борьбе с огнем, «жертв и разрушений нет», а соседка сверху выла от страха день и ночь, единственный сын, опора и надежа, курсант-связист, отправленный командованием «героически бо-роться», рассказывал, когда до гражданского телефона добирался, такие ужасы…

****

Тяжелый, першащий в горле тягучий день. Родители на работе, брат в пионерлагере. А я дома, на хозяйстве. Гнусное шебуршание под дверью.
— Ну, зараза, погоди, я тебе счас устрою! – я вооружаюсь веником и распахиваю дверь с твердым намерением вломить этой шкоде, подъездному коту, повадившемуся гадить на наш коврик. Лето на дворе, кустов вокруг… где хочешь, присаживайся! Нет, на коврике ему комфортней. Аристократ, види-те ли. Незаконнорожденный.
Толком замахнуться я не успела. Потому что на коврике расположился вовсе не кот.
Видели когда-нибудь на картинке бабочку «мертвая голова»? Я видела. На картинке. Потому как не водятся они в наших краях.
Тощая пыльно-серая груша, сантиметров пятнадцать длиной, с непропорционально коротенькими, ощипанными крылышками и мохнатыми, как у шмеля, насекомыми ножками, таращила на меня пустые глазницы тускло-белого черепа. По инерции я опустила на кошмарную штуку веник.
«Штука» вцепилась ножками в коврик и заверещала тонюсеньким басом. Именно басом, и именно тонюсенько. То есть на два звука одновременно: высоко и пронзительно, и очень низко, и тоже… прон-зительно. Я девочка не пугливая. Скорее даже сорванец в юбке, жизнью непуганый. Но от этого звука меня словно прошибает молнией. Коленки подгибаются, и мир вокруг тихо отъезжает в сторону.

****

Очнулась я в ванной. На вываленном из корзины нестиранном белье, головой в унитазе.
(Для нового поколения поясняю: в хрущобах санузел совмещенный, «гаванна» - гальюн и ванна.)
Кто-то дергает за цепочку (бачок вверху, под потолком, с висячей сливной цепочкой!) – прохлад-ная вода с клекотом и урчанием кидается мне в лицо и уносится дальше, в канализацию.
Я поднимаю голову – надо мной, на раковине умывальника, мохнатенькая игрушка, слегка похо-жая на мультяшного Чебурашку, примеривается снова спустить воду.
По сюжету, далее следует спросить: «Ты кто?», получить ответ, и история пошла…
Но спросить я не успела. Пушистик выпустил из рук (лап?) цепочку и чихнул мне в лицо. Глаза мои на секунду закрылись, а когда открылись – цепочка раскачивалась, а игрушка исчезла.
Постанывая сквозь зубы, я собрала белье обратно в корзину. Кости ломило, в висках стучало. (Грипп, что ли? Лето же!) Не слишком соображая, что к чему, поплелась ко входной двери. Она оказа-лась не заперта. В ноздри ударила знакомая кошачья вонь. Но на этот раз кучка красовалась под сосед-ней дверью. Подъездный любимец решил и других порадовать. Однако чего-то не хватало.
Ну, конечно. Наш коврик исчез. Вместо него под дверью тихо увядал жидкий букетик полевых цветов. А весь пыльный квадратик лестничной площадки, занятый прежде ковриком, кто-то старатель-но расписал мелом.

****

Это сейчас я в курсе, что чужие руны трогать не стоит. А тогда мысль была лишь одна: попадет! Если не за пропавший коврик (он же за дверью, кто тут ходил, мне не видно), то уж за мел под дверью – обязательно. И я вымыла пол. И спустилась во двор, чтобы выкинуть букетик. И заблудилась.
Двор моего детства был, по сегодняшним меркам, огромен. Он и сейчас немал, хоть и обрезан из-рядно. Обширный, разделенный на кучу отдельных пространств высоченными нестрижеными кустами: спортивная площадка, детская площадка, стол с лавочками под навесом для доминошников, большу-щая, увитая «огненными бобами» беседка для молодежи… какие-то полянки с сушилками для белья и «колотилками» для ковров… дощатый подиум с трехрядным амфитеатром для «собраний общественно-сти»… А еще крохотный осколочек леса в дюжину дубов и две дюжины березок. Там даже грибы води-лись, и белки развешивали их сушиться в дубовых кронах, повыше от шкодных мальчишек.
Выкинуть букетик просто так, у подъезда, невозможно. Нарушителей конвенции ждал обществен-ный бабулечный суд, связываться с которым мог только сумасшедший.
К мусорным контейнерам вело два пути: длинный, по асфальтовому проезду у домов, широкой дугой огибавшему двор, и прямой – по краю детской площадки, через лесок. И всем понятно, какой я выбрала.
Я шла и шла, а лесок все не кончался. Где-то рядом звенели детские голоса, тоненько взлаивали неизвестно откуда собачата, изредка урчал мотор, шуршали об асфальт шины. Бухтели о чем-то невнят-ные мужские голоса… А я все шла в опаловой торфяной мгле, даже не думая удивляться: и откуда же в нашем дворе столько тропинок… и осин! И лето же! А осины осыпают на меня багровую листву, и она все плотней закрывает дорожки… Кроме той, что под моими ногами.

****
Ощутимо похолодало. А я (лето же!) в тряпочных тапочках и сарафане.
До меня наконец-то дошло, что сейчас вовсе не осень, и что осин в нашем дворе действительно нет. Оглядевшись и осознав, что местность вокруг совершенно незнакомая, я размахнулась, чтобы за-пустить куда-нибудь дурацким букетиком.
— Это нельзя.
Голос спокойный, а выговор… иностранный. Как в кино у прибалтийских актеров – вроде бы чис-то, но что-то не так.
Пушистик из ванной сидел (стоял?) на высоком буреломном пне слева от дорожки. Дерево, видно, сгнило все, остался лишь высокий стакан из толстой коры с неровно обломанным краем. Разговаривать с мягкой игрушкой просто смешно, я ж не первоклассница, в этом году в комсомол вступила. Созна-тельный член общества. Но, с другой стороны, кто об этом узнает? Да и выбираться отсюда нужно, со-всем замерзаю…
— Ты кто?- (вот он, классический сюжет, пошел наконец!)
— Я хлом. Тебя охраняю.
Интересное дело. Про гномов читала, про домовых, водяных, леших, банников… про мумми-тролля как-то попалось…еще эльфы и просто тролли, но эти точно мимо. Впрочем, сейчас это все не-важно. Сейчас надо срочно выбираться, дрожь бьет уже не на шутку, и причина моих бедствий, помя-тый букетик, совсем заледенел.
— Я домой хочу. Здесь холодно. Проводи, а?
— Не могу. Ты карту близкого выхода стерла, а где дальний находится, я не знаю. Придется вме-сте искать путь. Я тут тоже чужой, мой народ только в Срединном Мире живет.
— А почему я о хломах никогда не слышала? – (Что я несу, какой политес, счас вот лягу на до-рожку и замерзну!)
— Нас с домовыми путают. Домовые жилье охраняют, а хломы – волшебников. Только их совсем мало осталось, из-за этого мой народ вымирает… Что ты синеешь? Ведьма называется! Быстро сплети венок и надень.
Оказывается, когда жить хочется, пальцы могут работать сами. Даже симпатично вышло, хоть цветы и помятые. И дрожь прошла. Опускаю глаза – оба! Вместо тапок на ногах сапоги, вместо ситце-вого сарафана – пятнистые шаровары и куртка-штормовка. И теплый свитер. На голове… нет, точно не венок. Вязаная шапка. На поясе широкий ремень с кармашками, фляжка и нож.
Тут мне в обморок-то и грохнуться бы. Или вопросами чебурашку закидать. Но как-то ненужно показалось. Домой вот вернусь, там можно и в обморок.
И пошли мы с хломом по дорожке, куда глаза глядят…
То есть это я пошла, а он-то на мне поехал. Ничего, не тяжелый оказался.

****

— Так куда мы попали? – я обтерла пальцы жухлой травой и неожиданно для себя звучно рыгну-ла. Дома за такое дали бы по затылку, но Леня стерпел.
Леней хлом согласился зваться после некоторых препирательств, убедившись, что мне его имени нипочем не произнести. И даже правильно, нечего в чужих краях родное имя трепать. А меня решили назвать Светой. Бабушка меня так назвать хотела, да и звала: «мой светлячок». Так что не запутаюсь.
— Я не знаю. Какой-то из Внешних…
Третий день мы бредем по нескончаемому осиновому лесу, и, как мне кажется, просто описываем круги.
Помощи с Лени почти никакой, если не считать экспертизы местных растений на съедобность. Надо признать, без еды было бы совсем туго.
Как я благодарна своим родителям! Если бы не они, приключения уже бы закончились, и отнюдь не благополучно. Третий день в неизвестном Мире, в лесу – а мы с Леней все еще живы и даже здоровы.
Папе с мамой досталось суровое, голодное послевоенное детство. Но они выжили, и даже, вопреки всему, получили прекрасное образование. А защитив дипломы, жили по песне: «…та-та-та-та, на про-сторе/ Нам не страшен ураган/ Молодые капитаны/ Поведут наш караван…». Они и были – Молодые капитаны. А мы с братом – юнги их корабля, которых они плавать учили. Учили всему: как прожить в голоде и холоде. Как готовить, стирать, убирать, шить, вязать и делать заготовки на зиму. И как плани-ровать семейный бюджет, если серьезных поступлений не ожидается…
Если кто-то из нас ленился, самым действенным аргументом был не ремень (тоже случалось), а вечер воспоминаний о детстве и юности. В заключение всегда говорилось: «Жизнь бывает всякой. И наш родительский долг – выучить вас всему как можно раньше, чтобы, если с нами что случится, вы смогли выжить». На этом месте у меня всегда вставал ледяной комок в горле и где-то в глубине созна-ния кто-то ледяным же тоном произносил: «Помни о смерти».

****

— Ну, а все-таки, хоть приблизительно? – я укладываю дерн на его законное место, скрывая следы нашего костерка. Широкий, острый и прочный нож, оказавшийся после трансформации одеяния на мо-ем поясе, служит нам топором и лопатой. И по основному назначению, конечно, тоже. Еще в кармаш-ках, карманах и карманищах ремня и одежды нашлось много полезного. Соль, например. Крупная, с вкраплениями кусочков чеснока и жгучего красного перца, количеством до стакана. Мы посыпаем ее на толстые печеные корни местного папоротника, и получается почти даже вкусно.
Еще, на наше счастье, в трех разных карманах обнаружились спички: на ремне просто коробок, в шароварах, в жестяной непромокаемой коробочке из-под леденцов коробок и бензиновая зажигалка, а в штормовке – кожаный кисет с коробком и старинным огнивом. Пользоваться огнивом я не умею, но старательно учусь: новых спичек купить пока негде.
Леня уверяет, что огонь зажигать я, как ведьма, и так должна уметь. Может, и должна. Научусь когда-нибудь. Пока даже костер развести с одной спички не каждый раз получается.
Волшебный веночек подкинул нам денег: связку колечек серебристого металла. Что это именно деньги, я почти сразу догадалась, и даже поняла номиналы: 1, 2, 3, 5, 10, 20, 50 – большего в связке не было. К колечкам прилагался того же металла свисток. Звук у свистка серебристый и нежный, но слуха у меня нет, мои попытки что-то мелодичное изобразить Леню пугают.

****

За три дня блужданий хлом рассказал мне почти все, что сам знает.
Что Мир, в котором мы с ним жили, совсем не один. (Знаю-знаю. Про другие измерения читала!). Наш Мир считается Срединным. А есть еще Внешние. Их много, сколько – хломы не знают. Есть толь-ко легенда, что Внешних Миров 12, по знакам зодиака. Внешние Миры для людей служат защитой, а для хломов это беда. Хломы нуждаются в людях-волшебниках, а Внешние Миры высасывают их к себе, как пылесос. Народ хломов так вымрет! Надо научиться проходить Завесу Миров вместе с волшебни-ками. Тогда всем будет хорошо! Ведь женщины-волшебницы так тяжело рожают, в прежние времена при родах почти половина умирала, а если женщина-хлом ей помогает, то все обходится. Хломы, по-нятное дело, не за так стараются. Они симбионты. Для продолжения своего рода супружеская пара должна получить особые вещества, которые организм женщины-волшебницы для защиты плода выра-батывает.
Все, что при родах просто так вытекает: кровь, воды – все их содержит в больших количествах. Хломы заинтересованы, чтобы волшебница не умерла: вещества эти нужны только «живые». За отдан-ную кровь хлом-мужчина волшебнице всю ее жизнь служит: хломы долго живут, а кровь роженицы им только однажды нужна, для завершения физиологического развития.
На мою подколку: «Так ты, выходит, недоразвитый?», Леня кивнул так печально и серьезно, что мне стало стыдно. Продолжение рода – не предмет для дурацких шуточек.
— Вот мы все идем, идем…а что делать будем, когда людей встретим?
— Когда встретим, тогда и подумаем. Всех неприятностей заранее не переживешь, Леня делает вид, что старший (в смысле прожитых лет это так и есть), но в общем-то мы на равных. Он рассказывает мне, кто я есть, а я везу его на себе, обеспечиваю ночлег и пропитание.
С каждым его рассказом я узнаю о себе что-то новое. Я, оказывается, ведьма (от слова «ведать»), а еще среди волшебников есть маги и колдуны. Люди делят их на черных и белых, а для хломов это все равно. Что у женщины-волшебницы больше одного ребенка бывает редко (ну, если не двойня), а по на-следству «волшебность» передается не всегда, даже через поколение, а почему – никто не знает. Хломы вынуждены каждую новорожденную проверять («это просто, ты скоро сама в один взгляд узнавать нау-чишься»). К новой волшебнице, по жребию, Совет хломов прикрепляет Пару. Хлом-мужчина и его под-руга девочку берегут, из разных передряг вытаскивают (а у всех юных волшебниц шило в заднице, из одной переделки вытащишь – тут же в другую попадают). Но вот беда: если приключение оказывается уж слишком серьезным, девочка может пропасть. Прорвать Завесу Миров и уйти из Срединного Мира. Тогда Пара остается ни с чем. Только если кому из друзей посчастливилось, и их подопечная оказалась с хорошей женской судьбой. А это такая редкость! (Я, ребенок из дружной семьи, удивляюсь: «Да в чем же редкость, у меня обязательно будут двое детей, а может и больше, когда есть братья и сестры, это так здорово!»)
Леня вздыхает, ему не хочется меня расстраивать. Мы договариваемся, ну так, предварительно, что как буду обзаводиться вторым-третьим, он кандидатуры заранее представит. На них жребий уже не распространяется, и можно поставить условием, чтоб не меня всей толпой, а детей моих охраняли.

****

Лес кончился на восьмой день. Очень кстати: воды в моей фляжке на полглотка осталось. До этого нам как-то везло, крохотные озерца встречались как по расписанию, каждый день, ближе к закату. Кро-ме воды, это давало и пропитание: водяные орешки и корневища фантастически красивых кувшинок. Но позавчера везенье закончилось.
Лес кончился. Тропинка, что вела нас все дни, вдруг раздвоилась: можно повернуть направо, вдоль опушки, а можно пойти прямо. Там ручей, за ручьем – холм, на холме – замок.
Конечно, мы к замку пошли. Может, там тролли живут, но людей встретить все же вероятнее. Да и пить хочется…
Замок оказался ненастоящим. Сейчас про такое говорят «новодел». Имитация из бетона. В одном месте из «валуна» даже арматура торчит… Будто кувалдой колотили. Или ядром. Из старинной пуш-ки…
Вокруг «замка» ров, во рву – болотце и лягушки. Скрипучий деревянный мост, ржавые цепи, на которых его вряд ли когда поднимали.
За нетолстой стеной неухоженный мощеный двор, на балконе над парадным входом – принцесса.
— Сколько можно тебя ждать? Ты, похоже, совсем не торопилась! – тон у принцессы капризный, а язык – русский. Отчего ощущение имитации усиливается.
Внутри замок похож на гостиницу из иностранного кино: просторный вестибюль с ковром во весь пол, вдоль стен низенькие столы и диванчики. Наверх ведут целых три лестницы: одна широкая, с пе-рилами в вензелях, и две простых, наверно, «служебных».
— Твой номер будет 13! – принцесса царственно поводит рукой, и я вижу на стене под левой ле-стницей доску с ключами, отмоешь грязь и оставишь там свое животное. Ужин в семь! Переоденься! Животное покормишь после, она поворачивается (речь произносилась, для эффекта, с верхней пло-щадки парадной лестницы), и удаляется в пространства второго этажа.
Леню трясет от обиды. Я засовываю его за пазуху и целую в нос, как щенка:
— Ни на какой ужин без тебя не пойду. Сразу себя поставим. Я ей покажу «животное»!
Левая лестница ведет высоко, этаж, наверное, на четвертый. Там коридор и шесть дверей с таб-личками.
Надписи латиницей, картинки, незнакомый шрифт… а вот и 13. Внутри – цивилизация. Комната со шкафом, кроватью, столом, часами на стене, парой стульев и красивой раздвижной ширмой. За таки-ми, только некрасивыми, в больнице пациенты раздеваются. За ширмой дверь, за дверью – санузел. Как дома, «гаванна». Даже корзина для белья есть, а вот стиральная машина отсутствует. Зато есть глубокий таз и ребристая доска для мелких постирушек. У нас дома такая тоже есть, папа все грозится «этот пе-режиток» выбросить. Пока не преуспел.
Краны над ванной и в умывальнике чудной формы, но как пользоваться, в общем, понятно. Леня купается первым. Потом мы сидим, я в необъятном халате, хлом в банном полотенце, и обсуждаем… то есть ждем ужина.
В шкафу полно (штук пять!) разных платьев, но я из вредности выбираю шаровары с большими карманами и рубашку-сафари. В карманы рассовываю все, что осталось из походных запасов, надеваю ремень, на него фляжку со свежей водой и нож. Теперь, даже если нас прямо из-за стола в чем есть на улицу выкинут…
Столовая на втором этаже (нашли по запаху), на краю длинного стола два прибора, кувшин с ком-потом, корзинка с хлебом и супница. Суп густой, даже не суп, а мясной соус. Принцесса опаздывает, и мы с Леней торопливо наедаемся впрок.
— Я же сказала, после покормишь,- принцесса является из-за ковра в конце зала и брезгливо кри-вит губки.
— Это не животное. Это хлом, принцесса на секунду теряется, и я понимаю: «поставить себя» получилось, про хломов она не знает.
Мы с принцессой разглядываем друг друга, она пытается «держать марку», но получается все ху-же: мы даже не ровесницы, она года на два младше (в нашем возрасте – огромный срок, почти фаталь-но!), шелковое бальное платье не может этого скрыть, а диадема и прочие украшения сверкают только издалека, сейчас я четко вижу – граненые стекляшки. Наконец она не выдерживает:
— Ты мне чуть зачет не сорвала! Знаешь что я с тобой за это сделаю?
— Не ори на меня, малявка! Я тебе ничего не должна. Кто ты, вообще, такая? Если это из-за тебя я семь ночей на голой земле спала… да я тебя за это…голыми руками!
— Себе спасибо скажи, что семь! Кто тебя просил бить посланца? Прошла бы за ним в проход, сразу бы оказалась на месте! Хорошо еще, что я сразу заложилась на шесть вариантов! Так ты, тупица, скатилась на почти самый длинный! Все давно на каникулах, одна я …
— Спасибо, Кристелл, достаточно. Зачет сдан, у тебя высший балл по всем позициям, ковер на дальней стене отъехал в сторону, открыв широкий арочный проем со стоящей в нем молодой дамой строгого вида: сразу видно, наставница.

****

Мы сидим в кабинете у строгой дамы и выслушиваем краткую лекцию. Лицо у дамы ослепительно красивое, а голос скучающий: мы с Леней ей неинтересны.
Мы действительно попали во Внешний Мир. Знак Весов, стихия – воздух. Годовое время – ок-тябрь. Это время поддерживается на учебном полигоне (в том осиннике, я так понимаю), а вообще-то сейчас, как и везде – июль. Кристелл – блестящая ученица, гордость школы. Открыть проход в Средин-ный Мир, отправить посланца и доставить оттуда человека с магическими способностями, да еще и против его воли – о таком и неслыханно! (Деяниями ученицы дама гордится, даже зарумянилась. Како-во это выслушивать «доставленным», даме плевать.)
Тут за ее спиной, трепеща грязненькими крылышками, возникает черепастый «посланник». Он са-дится ей на высокую, затянутую строгим шелком грудь и верещит практически в ультразвуке.
В даме просыпается интерес. Она осторожно снимает насекомое (меня передергивает, такая мер-зость!) и начинает внимательно разглядывать Леню. Потом меня. Я не хочу, чтоб меня держали за лабо-раторное животное, но дама, которой мои попытки заговорить мешают, досадливо щелкает пальцами, быстро чертит в воздухе замысловатый иероглиф (он вспыхивает неярким фиолетовым пламенем) и сдувает на нас с Леней. Теперь мы сидим, как два болванчика: все видим, все слышим, ни во что не вмешиваемся. А дама нас по очереди разглядывает через мутноватые стекла в узорных рамочках, пры-скает из пузырьков с пристроенной к крышке резиновой грушей то в грудь, то в лицо, и сует порошки на крохотных деревянных лопаточках прямо в нос.
Одно из снадобий отличилось особой гадостностью, я едва не чихнула – но тут же заметила, как все вокруг изменилось: воздух сгустился, дама двигалась в нем, как муха, попавшая в мед. Вокруг нее колыхалось фиолетовое сияние, и некоторые предметы на ее столе светились тоже. Я скосила глаза на Леню: он… не то, чтобы сам светился… но внутри моего мохнатого друга как бы просвечивала неяркая равномерно мерцающая лампочка.
«Вот оно, началось!» - из рассказов Лени я примерно знала, как должно выглядеть ведьминское пробуждение. Собственно, Леня это тоже из рассказов старших хломов знал, а при многократном пере-сказе суть дела, бывает, так искажается… Тем не менее: или время так замедлилось, или я так быстро соображаю. Дама еще только начинает от стола с очередным стеклышком поворачиваться, а я уже по-няла: если она увидит, что я «отмерла», и вообще изменилась, худо нам будет. Взгляд мой падает на стоящую в углу клетку с жирной крысой, та своими ловкими пальчиками изучает запор. Пальчики, в отличие от дамы, двигаются быстро. Я мысленно подсказываю, куда подсунуть коготок… клетка распа-хивается, крыса пулей вылетает из нее прямо на стол, оскальзывается на одном из стеклышек в рамке, и летит на нем по столу, как на ледянке, сметая все вокруг. Даме становится резко не до нас, тут не до воздушных иероглифов, тут надо быстро… Крысе обратно в клетку не хочется, реакция у зверька от-менная, дама хронически не успевает… Затем до нее доходит, что втроем мы справимся скорей. Она походя, не оглядываясь, хлопает куда достала, сперва меня, потом Леню, и приказывает:
— Помогайте!
Куда уж крысе против хлома! А также меня, с моей новой способностью. Внимательный человек бы, конечно, заметил… Но дама залечивает укушенный палец, мы ей снова неинтересны. В кабинете разгром, некоторые предметы больше не светятся…
Нас отпускают с предупреждением: нас затребовал для изучения столичный Университет. Караван в столицу уходит из города послезавтра, чтобы к завтрашнему утру были готовы, в город нас дама от-правит почтовой каретой. Ранний завтрак подают в семь.

****

Почтовая карета оказывается забавным, но удобным автомобилем, с большим багажным отделе-нием и широким пассажирским диваном: на нем и взрослых бы разместилось четверо, а поедем только мы с Леней и Кристелл.
«Нос» у авто длинный, как в кино у полуторки, и труба над кабиной, а пахнет не бензином, а бра-гой и горелым маслом.
Едем мы долго. Останавливаемся только однажды, пообедать в придорожном трактире: нам выно-сят к столику под уличным навесом кувшин с компотом и пирожки. Расплачивается водитель, а я вни-мательно всматриваюсь, пользуясь своим новым зрением: сколько он за все заплатил? Нам же жить тут…
Кристелл вначале презрительно дулась, но потом ей стало скучно. В конце концов, не каждый же день выпадает удача: кого постарше уму-разуму поучить! Короче, кое-что мы выяснили.
Мир Весов имеет и второе название: Темный Воздух. Считается главным Миром темных сил. Только, по словам Кристелл, это все вранье, просто здешние маги не поддерживают Хартию Разумных Ограничений, принятую большинством Внешних Миров, и считают, что любое новое знание, добытое любым возможным способом, есть благо. А если кто-то при этом пострадал, то сам дурак.
То ли я после пробуждения стала такая умная, то ли Леня меня вовремя останавливает (второе скорее), но за всю дорогу я не разу с Кристой не поссорилась. И даже вопросы умудряюсь задавать так, что она от гордости раздувается и все-все мне выкладывает.
— Как ты здорово рассчитала, что нам в лесу понадобится! – я подлизываюсь уже совсем откро-венно, но Криста, похоже, окончательно утратила бдительность, и, чуть помявшись, признается:
— Это не я, это ты. Ты знала, что в таком случае понадобится, а я вызов этого знания в заклинание заложила. Сработало! Мне за это «сотку» дополнительно накинули.
— За это стоит, соглашаюсь я абсолютно искренне, я бы ни в жизнь не додумалась.
Кристелл счастлива. Этот зачет дал ей максимальный по школе, причем за много лет, отрыв от второго за ней ученика (выпускника, заметьте!). А я думаю о другом: она не знает, что у нас с Леней имеются деньги. Я прикинула, почем обошлись пирожки и надеюсь, что если придется из Университета бежать, на первое время хватит.
— А вот я еще хочу спросить, твоя наставница…
— Директриса!
— Такая молодая?!! – в моей голове это не укладывается, мне кажется, что директриса просто обя-зана быть пожилой, а то и вовсе старухой.
— Нашла молодую! Да ей почти триста, если б не пятая ступень, давно бы уже… того.
Глядя на наше с Леней обалдение, Криста веселится:
— У магини вообще нельзя понять возраста! На сколько хочет, на столько выглядит! Только с первой ступенью не доживают до ста, а так чем маг сильнее, тем живет дольше. Верховному, говорят, почти пятьсот, но это точно врут, столько прожить даже Волшебное мыло не поможет. Я читала…
Тут она вдруг спохватывается, что лишнего сболтнула, а я вся внутренне собираюсь: что-то мне подсказывает, что мне тоже пригодится эта тайна.
Леня загрустил. У него свои резоны: в Срединном Мире хломы живут до трехсот лет, а их подо-печные волшебницы самое большее девяносто. Теперь же выходит, что уйдя из Срединного Мира во Внешние, хломы попадут из огня да в полымя: там на всех не хватает волшебниц, а тут служение полу-чается пожизненным.
Какое-то время мы все молчим, но Криста уже вошла во вкус: ей хочется еще побыть учительни-цей, и я с удовольствием иду ей навстречу:
— Ты теперь сама будешь в Университете докладывать? – я, конечно, подозреваю, что это не так, к нам с Леней большой запечатанный конверт прилагается, но хочется убедиться.
— Нет, Криста отводит глаза, я домой, на каникулы еду.
Но ситуация выглядит для нее обидной, и она оправдывается:
— Мне не нужно самой излагать, все в отчете директрисы описано… Заклинания межмировых пе-ремещений использованы стандартные, только объект доставки сложный – но я ведь к высокому баллу стремилась, мне нельзя что попроще (Это мы, значит, с Леней «объект доставки»)…Конечно, все знают, что Завеса только в одну сторону открывается… - Криста немного колеблется, а потом решает: «объек-ты» расспрашивать никто не будет, но мне одна книжка попалась, там специальные условия прописа-ны… Я, конечно, думала, что вранье, лавчонка, где она на полке с гримуарами валяется, подделками торгует. Ну, то есть не все там подделки, так, дешевка одноразовая да старье всякое… для простолюди-нов или кто из магов историей интересуется… За гримуары, даже совсем никчемные, дорого просят. А так, немного полистать – всего одно звено заплатила. Хозяин надеялся, я выписки делать буду, и он еще пять слупит, а у меня память отличная, я и так запомнила.
— Я бы тоже почитала, если по-русски написано.
— В том-то и дело, что по-русски! Гримуары, по правилам, на латыни или иероглифами пишут. А на родном языке или совсем убогие, или это личный дневник, его при опасности или после смерти уничтожить полагается, на нем специальное заклятье лежать должно. Только на книжке заклятия не бы-ло, даже снятого, я и думала сначала, что хозяина лавки просто надули. Личное клеймо тоже странное: звезда шестиугольная, а в ней знак Стража Миров. Так не бывает, Стражу пятиугольная звезда положе-на… Меня отец всегда учит, что обязательно надо запоминать все странное. Вся магия держится на странном, кто странное от обычного не отличает, тот магом быть не достоин. - (Тут я думаю, что отец у Кристы человек умный. Мой папа тоже на все необычное внимание обращает, говорит, что это не дает мозгам прокиснуть.) – Криста продолжает:
— Я бы не рискнула, но зимой, на зачете по активному воздействию, меня Мастер просто с грязью смешал. Директриса его заменила, а мне оценку оставила. Я чуть не на последнее место скатилась. Пер-вые два года учебы это нестрашно, а с третьего года последний десяток из школы вышибают, с позором. Или надо очень большие деньги платить.
— Понятно. Лишних денег в твоей семье нет, хоть на «принцессное» Кристино платье мне и за-видно, но сейчас она в стареньком ситчике, а ее баул в багажном отделении вовсе не поражает величи-ной.
— Зря ты так думаешь, Криста слегка надувается, мой папа маг третьей ступени, и у него со-лидная практика. Просто не стоит платить деньги там, где можно обойтись без денег.
А вот это правильно. К тому же, кому нужны недоучки? Тем более, если заметить: у директрисы-то ступень пятая! А у папы с «солидной практикой» только третья… Тут я спохватываюсь:
— Слушай, а за мои вещи – те, что сейчас на мне, и там, в лесу, и в шкафу были платья, за них кто будет платить? Мне в дорогу куртку и два платья дали, и обувь новую…
— Школа, кто же еще? – Криста смотрит на меня, как на дурочку, ты же учебное пособие, тебе все бесплатно.
Такого я не ожидала… Это же надо: «учебное пособие!»… Крыса в клетке, лабораторная…
Немного отдышавшись, продолжаю подлизываться:
— А по-русски тут все, что ли, говорят? Вроде другой Мир, не должны бы…
— По-русски, в основном, говорят маги. Не все, но очень многие. У нас тут сектор-проекция на Россию, из новоприбывших русскоговорящих три четверти. А если принять в учет их детей и внуков… много, короче. Но это язык домашний, хотя и не местный. А вообще языки магов - это классическая ла-тынь и древнекитайский. У меня по ним, Криста явно хвастается, всегда отлично!
У меня холодеет под сердцем: латынь! древнекитайский! Наверное, все учебники магии пишут на них, а без знаний – как отсюда домой выбираться! Словно в ответ на мои мысли, Кристелл, подозри-тельно-равнодушным тоном произносит:
— А вот и лавочка, где я видела тот гримуар… там хозяин чудной немножко, он свистелки всякие собирает, флейты там…даже ломаные, зачем, непонятно …
Наш путь на сегодня заканчивается, «почтовая карета» въезжает в ворота.
Вероятно, это почтовая станция. Широкий мощеный двор, разнокалиберные автомобили, распах-нутые ворота то ли гаражей, то ли складов. Пара зданий казенного вида, одно с парадным входом на площади, что за воротами, другое, поменьше – в глубине двора. Кристу встречает обширный дядечка, он чмокает ее в щечку и забирает багаж. Попрощаться с «учебным пособием» ниже Кристиного досто-инства, но внимательный взгляд исподтишка она все-таки на меня бросает: все ли усвоила?
Ай да Кристелл! Нет, не зря тебе выдали высший балл! Даже средство оплаты предусмотрела!
Конечно, добывая нужную оценку, она немножко сжулила. Но кто б на ее месте в таких обстоя-тельствах удержался? Теперь ей требовалось замести следы. Убрать из этого Мира, пока не додумались проверить и начать расследование, и документ, и свидетелей. Причем свидетельскими же руками.
Встречающий Кристу дядечка читает протянутую водителем бумагу и вертит в руках карандаш - расписываться, на нас никто пока внимания не обращает. Леня, тоже, конечно, все понявший, пихает меня в бок.
Я выхожу с независимым видом и спокойно прохожу в ворота. Нужная лавочка совсем рядом, че-рез маленькую пыльную площадь. Сердце колотится прямо в горле, ноги требуют бежать! бежать! но я иду деловой походкой, целенаправленно, однако не слишком торопясь. Вот и дверь: за порогом типич-ное сельпо, только без круп и ржавой селедки. Вместо резиновых сапог и эмальпосуды - чучело ящери-цы и помятые медные тазики. Небольшой прилавок, за ним канцтовары. Изрядная витрина сувениров, типа «украшения и народные промыслы». Некоторые вещички тускловато светятся – должно быть, и вправду амулеты… А вот и полочка на три десятка потрепанных книг…
Я узнала бы искомое, даже если бы книг была тысяча: должно быть, меня вел обострившийся ин-стинкт. Небольшой, аккуратно переплетенный томик в размер почтовой открытки, толщиной сантимет-ра четыре. Никаких надписей или заголовков, только синяя печать на форзаце: шестиконечная звезда из двух равносторонних треугольников, и в центре фигуры – стилизованный под древний Египет глаз. Должно быть, тот самый, что Кристелл называет знаком Стража Миров.
С вежливой улыбкой ко мне направляется чернявый мужичок с проницательными веселыми гла-зами, видимо, хозяин лавки. Он только собирается начать расхваливать свой замечательный товар, как я вижу, что поторговаться не придется: через площадь в нашу сторону поспешает водитель в сопровож-дении одетого в форму громилы. Надо действовать предельно быстро: я протягиваю лавочнику руки – в одной книжица, в другой свисток. Веселые глаза дядьки вспыхивают удачей и азартом: громилу в фор-ме он тоже видит. Одной рукой он выхватывает у меня свисток, другой мгновенно засовывает томик мне в карман шаровар, а в моих руках вдруг оказывается жидкая горсточка денежных колечек. И мы вместе очень заинтересованно рассматриваем затейливую поделку на витом шнурке.
Громила с порога чего-то рыкает, и лавочник в ответ тараторит, помогая, для убедительности, ру-ками.
Один из повторяющихся жестов я знаю (папа показывал). Он означает «барыш пополам». Почто-вый охранник (я так думаю, и это оказывается правдой), подходит ближе. Лавочник демонстративно забирает с моей ладони две двадцатки – у меня остаются три маленьких колечка на общую сумму в че-тыре звена. Громила позволяет мне надеть купленное: диск размером с кофейное блюдечко, плетеный из полированных древесных корней. (Он и теперь висит у меня в прихожей, над зеркалом. На вопросы любопытствующих я авторитетно отвечаю: «классический китайский амулет от сглаза», и этот ответ практически всех удовлетворяет. Однажды, правда, попала на китаеведа – он шутку оценил, и долго-долго смеялся.)
Поворачиваясь к выходу, в стекло витрины я вижу, как перекочевывает в ладонь громилы одна из двадцаток.
На почтовом дворе переполох: водители и охрана пытаются поймать хлома. Леня шустро увора-чивается от большого сачка с прочной сеткой и в клетку идти категорически не хочет. За суетой спо-койно наблюдает начальник охраны. Леня пытается промчаться мимо, но тот делает рукой плавное движение, и беглец повисает в ней, схваченный, как котенок за шкирку. Еще секунда – и хлом будет в клетке. Но нет! Брыкнув в воздухе сразу всеми конечностями, он впивается в держащую его руку со-всем не мелкими своими зубами! Вот тут бы и конец Лене. Но из дальнего здания появляется начальник почтовой станции, и особо ценную посылку (меня с Леней) забирают ужинать. Никаких разносолов: компот и пирожки. Перед сном посещение сортира (о, забытый ныне общественный сортир советских времен! кто там бывал, никогда не забудет, а остальным лучше б не знать никогда), и на боковую: голая лавка без следов матраца, каменная подушка и сиротское одеяло. На рассвете все то же, только в обрат-ном порядке.
Караван на столицу состоит из вместительной почтовой кареты (побольше той, первой), шести тяжелых грузовиков с вагончиками-кузовами и двух полуторок с низкими бортами для охраны. Живая посылка только одна, свободных мест в карете навалом, но охрана глотает пыль, открытая всем ветрам, а с нами только начальник: укуса Лене не простил, но в клетку загонять опасается.
Едем двое суток, вполне благополучно, на ночь не останавливаемся, и прибываем в столицу наут-ро третьего дня. Нас сдают по описи (я, Леня и большой пакет) в канцелярию Университета. И начина-ется наша новая жизнь…

****

Высокая комиссия магов Университета быстренько установила, что серьезных талантов в магии я не имею, и к собственному переносу в Мир Весов непричастна. Очень жалели прибитого мною послан-ника: басовые ноты, отключившие мне сознание – это инфразвук, в живом мире такая редкость! Бед-няжка погиб, такое горе! при исполнении…(Спустя много лет я узнала: «инфразвучная» бабочка счита-ется в нашем мире посланцем ада, явившимся за душой безнадежного грешника.)
Ну, а коли я ничего не знаю и не умею, и пользы с меня высокой комиссии никакой, мне предло-жено из Университета выметаться, и строить свою жизнь как все, с нуля, на общих, так сказать, основа-ниях…
Хлом комиссию интересует куда больше, господа маги и магини долго не могут договориться, но затем решают: эта диковинка предоставляется для изучения господину (имярек) профессору, для чего господину профессору выделяется грант…
Я живу в Университете, в темной каморке под лестницей. Меня взял (временно, пока нет отпу-щенной из экономии на каникулярное время уборщицы), по слезному Лениному молению, господин профессор. Я мою полы в кабинете и лаборатории, стираю пыль с непонятных приборов и цилиндров со свитками и завариваю профессору чай. Это мое умение сыграло не последнюю роль: профессор жмо-тится, чай покупает дешевый, и заварить его так, чтоб это был чай, а не запаренный веник, искусство особое…
«Объект исследования» профессор балует, покупает ему сладкие пирожки и сосиски, а мне прихо-дится жить на подножном корму: на четыре звена в сутки я покупаю в продуктовой лавчонке кирпич безвкусного (зато дешевого!) хлеба и коляску перченой ливерной колбасы. Леня пытается со мной по-делиться, но профессор срезает бедняжке пайку, правда, хлеб за одно звено покупает теперь для меня сам. На сэкономленное раз в три дня устраиваем пирушку: я покупаю горстку «фиников» (ни на что другое из нашего мира эти сладкие сухофрукты не похожи), и по новой завариваю спитой профессор-ский чай…
Я горбачусь на профессора не напрасно: в рабочем кабинете большая подборка учебников и «тру-дов» по истории и практике магии. Правда, в основном «труды» на латыни, но мне пока достаточно и учебников на русском: там как раз все расписано для таких, как я, неучей бестолковых… Пока профес-сор измывается над Леней в лаборатории, я присаживаюсь у окошка, внимательно читаю и делаю вы-писки на пустых страничках своего бесценного гримуара.
Ближе к вечеру к профессору заходят коллеги, они обсуждают свои магические проблемы и ре-зультаты профессорских исследований, а я то и дело подношу свежий чай… и слушаю, слушаю…
Коллеги профессора смотрят на меня брезгливо, особенно магини, а один молодой красавец с умопомрачительно синими глазами каждый раз шипит мне в ухо: «Уйди, вонючка!».
Я смотрю на себя в зеркало – непонятного пола угловатый подросток с жиденькими белесыми ко-сичками (но косички здесь носят и парни), и мое сердце сжимается от боли и обиды.
Меня утешает мой добрый Леня, и мы даже решаем потратить аж десять звеньев на кусок хороше-го мыла (вместо гадостного, что валялось в моей каморке), но разве это всерьез поможет! Мне даже в голову не приходит, скольких, отнюдь не выдуманных опасностей я тогда избежала. ( Я узнаю это по-том, ближе к 18, когда ниоткуда вдруг появятся и шикарные волосы, и приемлемая фигура…)
Леня не просто мой утешитель. Без него мне б по сей день не вернуться. Сведений из русскоязыч-ных учебников оказалось недостаточно (Кристелл права, там для совсем убогих), нужны еще знания (и расчеты!) по астрономии, и приличные переводы с латыни.
Леня, мой мудрый, бесценный Леня умеет и то, и другое! Вот когда я наконец осознала, насколько же он меня старше. Он был, по людским меркам, совсем уже взрослый, когда я только родилась. Его родители опекают очень могучую, высокообразованную волшебницу. Она и по сей день, в весьма пре-клонном возрасте, преподает во Львовском университете астрономию. И в воскресной школе тамошне-го костела – классическую латынь.
Когда профессор уходит «обедать», часа эдак на три-четыре (дрыхнет, конечно – пузо-то вон ка-кое!) я аккуратно, отметив на полке место, по очереди снимаю тяжеленные фолианты. Леня их быстро-быстро (мне б так!) просматривает, и, найдя что-то важное, переводит вслух прямо с листа. Я записы-ваю.
Леня работает не только переводчиком, но и шпионом. Выяснить уровень образования исследуе-мого «объекта» профессор не удосужился, полагая, видимо, хлома аномальным животным. Потому при обсуждении с коллегами в моем присутствии вещей, для ушей прислуги не предназначенных, господа ученые маги пользуются латынью. Но вот Леню в расчет не берут.

****

Кристелл не обманула: если знать специальные условия, открытие межмирового прохода не пред-ставляет особых сложностей. Большинство базовых заклинаний и ингредиентов расписаны в учебниках очень хорошо. Частные подробности конкретного перехода просчитать сложнее, но Леня справился. На все про все ушло три недели. Даже с закупкой необходимых магических ингредиентов проблем не воз-никло, лавка специальных товаров работает прямо в Университете: особо рьяные студенты, не доволь-ствуясь выдачей учебных материалов, закупаются для собственных исследований. Список необходимо-го получился изрядный, однако обрадованный появлением в мертвый «каникулярный» сезон солидного покупателя, хозяин лавочки делает скидку. Но даже с ней покупка обошлась почти в триста – и «фини-ки» приходится отменить.
Магия, как выяснилось, вообще штука затратная. Многие думают: ну чего там! Сказал заклинание, махнул себе палочкой – и получите, распишитесь. Ничего подобного! Жмотный профессор магии гло-тает говенный чай не потому, что преобразовать в хороший не умеет, просто купить хорошего встанет дешевле…
В принципе, мы уже можем уходить. «Специальные условия», описанные в гримуаре, вот-вот за-кончатся, а новые возможности откроются не скоро: помимо астрономических условий, которые повто-рятся теперь лет через двадцать, должны совпасть и климатические, влияющие на напряженность внешнего магического (не путать с магнитным!) поля…
И все-таки мы задерживаемся. В самом начале «исследования» профессор сдал для анализа одно-му из коллег кровь, слюну, и прочие жидкости, выделенные организмом хлома. На прошлой неделе ученые маги провели обсуждение: анализы показали, что для завершения развития хлому срочно тре-буются некие, не вырабатываемые его собственным организмом вещества, так называемые гормоны. В противном случае весьма вероятно необратимое разрушение мозга…
Услышав такое, Леня едва себя не выдал: хорошо еще, что никто, кроме меня, в его сторону не смотрел. Я поднесла закатившему глаза хлому водички и закрыла собой от увлеченно курлыкавших на латыни …
Этот день стал для нас переломным: мы решили, что должны не просто вернуться, а вернуться с новым, возможно, спасительным для Лениного народа знанием. Если добыть его за оставшиеся дни не получится, мы остаемся! Я уверена: мама с папой меня поймут. Уйти самой, оставив тут Леню, значит, подвергнуть его недопустимому риску: по здешним понятиям, хлом есть животное, собрать вновь все положенные для перемещения ингредиенты ему не дадут.
Я раньше не спрашивала, а Леня сам не говорил, что же случается с теми хломами, кто, к несча-стью своему, этих самых гормонов не получил. Понятно, что ничего хорошего: у людей вон, что без па-ры обходятся, на всю голову крышу сносит. Папа говорит: «Старая дева – это диагноз», не одних только женщин имея в виду… Мама выражается дипломатичнее: «Дети – это и радость, и веление природы».
В общем, кто природу игнорирует, того и она тоже. Но если у людей просто портится характер, то хломам хуже. Хлом может ждать свою волшебницу очень долго, лет до ста пятидесяти (это в Средин-ном Мире, где влияние магического поля ничтожное), а потом вдруг – раз, и превращается в ходячее растение. Мозг погибает…Хломы так боятся этого, что на собственном стосорокалетии, с полного одобрения друзей и родственников, бывает, с собой кончают…
… Шанс уйти сейчас у нас есть: господа ученые маги ценный экземпляр терять не хотят, а потому в срочном порядке изыскивают средства: по расчетам профессорского коллеги, восьми гранов (гран?) Волшебного (Преображающего) Мыла для спасения «объекта» должно хватить.
Волшебное Мыло - штука настолько дорогая, что меряют ее даже не как алмазы, в каратах (а в од-ном грамме пять карат). Во Внешних Мирах, как и в Срединном, система весов метрическая, а для та-кой ценности по-прежнему пользуются старинной: 4 грамма = 100 гран. Стоит Мыло немыслимых для нас денег, да и в лавке учебных товаров его нет, товар импортный, из другого Мира…
… Все готово к уходу. До окончания сроков «специальных условий» осталось меньше недели. Волшебное Мыло профессор получил, и скормил Лене первые два грана – разведенную в воде микро-скопическую капельку. Из какого Мира доставляют этот товар, выяснить не получается: авторов маги-ческих «трудов» этот вопрос почему-то не интересует…
… Ситуация у нас критическая: согласно предписаниям, очередную дозу Леня должен получать раз в три дня, то есть когда полный курс закончится, мы безнадежно опоздали…
… Денег на мое пропитание осталось всего ничего, да и из каморки под лестницей скоро выши-бут, до сентября считанные дни, контракт на уборку профессорских помещений заканчивается…
… Настроение у меня хуже некуда, и тут Леня вдруг заболел: профессор скормил ему вторую до-зу, снадобье вызвало ужасную жажду. Леня пил, пил не переставая…стал вялым и очень горячим, с не-го клочьями полезла шерсть…
… Оставаться в здешнем Мире, по моему разумению, не осталось никакого резона: господа уче-ные маги, похоже, для своих ученых целей моего друга уморят. А без него я не останусь. Надо уходить. Только вот дверь заперта: запирает нас с Леней в кабинете господин профессор, убывая «обедать»…
«Обедал» профессор недолго, в кабинет влетел разъяренный, потрясая мешком: вывалил передо мной на стол закупленные для ухода ингредиенты и потребовал объяснений: из его воплей следовало, что я его обокрала. (Обыск в каморке устроил, сволочь! Какое счастье, что я всегда ношу с собой наш бесценный гримуар!) Но все его баночки-скляночки оказались на месте, профессорская жмотина недо-верчиво все перевешивает, сверяясь с журналом, и, ворча неразборчивое, меня «прощает». Сгребает в мешок вываленное, и, процедив сквозь зубы «чтоб духу твоего…» запирается в лаборатории, на Леню даже не глянув…
… Другого шанса не будет… Я хватаю мешок и Леню, и, шарахаясь от собственной тени, поспе-шаю в каморку.
Чтоб ему ни дна не покрышки! Два самых дорогих предмета исчезли! Оставшихся денег не хватит даже на один, а уходить надо немедленно: Лене все хуже, он без сознания…
Я запираю каморку, наложив на дверь оригинальное, мной лично составленное заклятие: даже очень сильный маг с ходу такое не откроет, а мне и надо-то полчаса…
Лавочка, на счастье, еще открыта. Терять мне нечего, и я предлагаю хозяину обмен: мой нож стоит дорого, куда дороже украденного профессором… Хозяин настаивает, что сделка сомнительная, откуда у нищей девчонки такая вещь… тогда я напоминаю: товары по списку он продал, откуда деньги не спро-сил… а сумма немалая… Он парирует: а скидка? Но мне некогда торговаться. Я добавляю к ножу се-ребристую фляжку (тоже совсем не дешевка) и прошу дополнить товар информацией: мне надо знать точно, из какого Мира привозят Волшебное Мыло.
На фляжке хозяин ломается, и я получаю просимое.
… В каморке темновато, но видно: хлому чуть-чуть лучше. Язык его плохо ворочается, но все же он произносит:
— Мы можем уходить, я скоро поправлюсь. Просто вторая доза была лишней, изменения в орга-низме пошли слишком быстро… Мыло подействовало, это главное… - и опять отключается.
Аккуратно сверяясь с записью, я рассыпаю в определенном расчетом порядке порошки и расстав-ляю в узлах разрисованного на полу пантакля предметы. Рисунок сделан мелким песком, а над местом открытия прохода подвешиваю бадью с песком же. К бадье специальным образом крепятся веревки, на них – противовесы, а к одной подставлена свечка: перед последним шагом я ее зажгу, веревка перего-рит, бадья опрокинется, рисунок смешается, предметы сдвинутся – за нами не сможет пройти никто.

****
Я, должно быть, очень долго возилась: вокруг нас с Леней прохладноватая ночь конца лета. Подо мной не каменный пол, а истертые доски беседки, и луна просвечивает сквозь ажурные плети «огнен-ных бобов». Сверху рушится дождь из мелкого песка и тут же прекращается, как обрезанный. Переход закрыт, погони не будет.
Я прижимаю к себе несчастного Леню и неудержимо плачу:
— Мы ушли, ушли… Лень, ты слышишь, все хорошо, мы ушли…
Леня слышит, просто собирается с силами: ему нужно позвать подругу.
Еще там, во Внешнем Мире, Леня рассказывал, как они распланировали: он старается уйти со мной, а она ждет и, на всякий случай, готовит алиби… хотя сколько ждать придется, они, конечно, не знали…
Но подруга, конечно, связалась с родителями, своими и Лени.

****

Хломы и правда позаботились о легенде моего отсутствия. Подробности, сувениры и косвенные подтверждения выглядели безупречно и всех, включая родителей, устроили.

****

— Пора.
Мы открываем портал. Если расчеты были правильные, он продержится четверо суток, так что даже запаздывающие должны успеть. Хломы обретут, наконец, будущее. А я потеряю своих друзей. Леня с Машей поддались-таки на мои уговоры, и уходят со своими. Люди, к сожалению, слишком бы-стросмертны, чтобы жертвовать ради них счастьем увидеть рождение внуков. Я уговариваю себя и их, что климат Срединного Мира меняется, и следующей точки перехода, быть может, не понадобится ждать 38 лет. Но как-то не очень в это верю. Прощайте, мои дорогие…

2010 год, август.