новые приключентие никсов 6.

Путешествие Дани Гилдорсона.

В то самое время, когда Ника и Светлану отправили в санаторий, а Эрик объяснялся с семьей, Дани направился в Сибирь к Анастасии за маслом звенящего кедра. Это масло поможет младшему Нику быстрее восстановить силы. Дани всегда с трепетом и радостным предвкушением возвращался в страну своего детства. Он несколько раз возил внуков на свою родину. И вместе с ними каждый раз поражался, как быстро меняет время привычные понятия.
За шестьдесят с лишним лет южный приморский городок так изменился, что взрослый хельве однажды заблудился. Знакомые с детства узенькие тенистые улочки, которые то тут, то там оказывались перекрыты рядами новостроек или, наоборот – на их месте красовался частный отель или новый парк. В знакомых до боли домиках жили совсем чужие люди. Они с плохо скрываемым беспокойством следили за странным туристом, который с упоением рассказывал своему юному спутнику тщательно скрываемые местные легенды.
Но, как бы там ни было, это был все тот же город, милый его сердцу город из детства. Он вырос и похорошел за это время, постоянные жители и гости только переоделись. Но над этими домами и садами все также резвым евпаторийским паком летает неугомонный курортный дух. Та же суета, та же хитрость местных, те же бесшабашное веселье и барская щедрость приезжих. Все было также как и много лет назад. Словно бы и не гремели чужие военные марши, не разрывали тревожную тишину громким хлопком страшные выстрелы, не убивали его друзей. Проходя по этим улицам, Дани как будто сбрасывал с плеч груз десятилетий, разве что не превращался в большеглазого мальчишку.
Однажды, во время одной из поездок (Дани был один), хельве случайно набрел на то место, где стоял его дом. Сейчас в нем живут какие-то люди: во дворе висело детское белье, молодая хозяйка суетилась на огородике, девчушка лет тринадцати чистила рыбу, а матерый морской волк и молодой парень чинили рыболовную сеть. Младенец мирно посапывал в суперсовременной импортной коляске. Молодая мать прикрикнула на странного прохожего, который вдруг слишком пристально разглядывал ее семейство. На мраморной доске, которая красовалась на массивном заборе, было выведено: «В этом доме жил инженер Гилдор Хольгардсон, один из лидеров антифашистского подполья, вместе с сыном (далее дата – число, месяц, год того самого дня, когда был убит его отец) замучен в гестапо». А совсем рядом развалины дома, где жили Иван и Галина, «лидеры антифашистского подполья, известные диверсанты, пропавшие без вести в тысяча девятьсот сорок восьмом году».
Глядя на эти мраморные доски, Дани чувствовал, себя так, как будто попал на кладбище и читает надгробные надписи на собственной могиле. Ему стало вдруг нехорошо. Заметив это, молодая женщина усадила его в тенечек, на веранду.
С того времени, когда Дани и Гилдор покинули эту обитель, в доме, которой отец построил своими руками, изменилось многое. Новые хозяева пристроили новые комнаты. Там, где зеленела лужайка, раскинулся небольшой огородик, а перед домом красивый цветник. В новых комнатах веселились приезжие молодожены, танцуя под бесплатную музыку, доносящуюся из кафе.
Познакомившись и вдоволь наговорившись с людьми, которые живут в отстроенном домике, он вдруг увидел старенькую потрепанную книжку. Хозяйка ее явно не жаловала – какие-то странные картинки, да и текст никто не мог прочитать. Местный студент толкиенист с большим трудом еле осилил четыре первые страницы. А местный поп настаивал на сожжении этого издания. Дани, только взглянув на обложку, узнал старого негодяя Баркариса. Эта была та самая книжка, с которой он коротал часы под лестницей в школе для юных джентльменов. Показалось, что нарисованный на обложке лихой пират умоляюще ухмыльнулся старому приятелю. Дани попросил хозяев отдать ему память из далекого детства. Даже предложил денег.
-Даром забирай, – сказал седой старик, хозяин дома, переживший войну.
И вдруг старик посмотрел на странного гостя и как будто что-то узнал. Он узнал местную легенду – узнал черты инженера Гилдора и его жены.
-А ведь все-таки сбежал наш Данька. Я так и знал. Резвый был пацан, и умный, прямо лисенок. Папаша твой, Данька, резвый такой и умненький, прямо страсть. Я так и знал, что ерунда на табличке написана. И ведь выжил, шельмец, я так и знал, - делился воспоминаниями старик с внуком знаменитого на весь город инженера, как ему казалось.
Старик рассказывал, гулял с новым знакомым по дорогим им обоим местам. Даже сходили на папин завод. Хельве радовался, как мальчишка, когда узнал, заводик, которому отец отдавал душу, еще жив, еще дышит. Что еще сходят с его стропил белоснежные красавцы – круизные лайнеры и юркие патрульные катера. Также отправляются в долгий путь рыбацкие суденышки для небольших хозяйств и артелей. Также приходят сюда вчерашние деревенские парни, чтобы получить профессию. По-прежнему отцы приводят сюда подросших сыновей. Ему было приятно, вернутся в детство, приятно поговорить со старыми рабочими, которые еще знали его отца, видеть на старом заводике молодые лица. И еще зайти в музыкальную школу, где учила детей игре на фортепиано и танцам его мама Дези. И не только детей. Старейшая учительница хореографии, которая знала маму лично, вспоминала, как нежная красавица вдруг превращалась в строгую наставницу. И как неуклюжие и резкие поначалу движения фабричных девчонок и молодых рыбаков становились, плавными летящими.
Этот день был началом долгой дружбы. Старый капитан привечал внука местной легенды, (Дани пришлось назваться своим сыном). Когда сын Гилдора приезжал на родину, то у него не было вопроса, где остановится. У друзей, которые живут в его же доме. Для Дани всегда была наготове маленькая комнатка почти под самой крышей, с круглыми корабельными окошками.
Не смотря на ворчание жены (которая считала, что ее муж должен обязательно заявить свои права на этот дом, как хозяин), Дани не имел никаких претензий к приютившим его людям. Потому что новые друзья не обманывали, не убивали, и не выгоняли прежних хозяев, не писали доносов в НКВД, не наушничали в гестапо. Не делали ничего такого, за что их можно было бы осуждать. Просто эта семья заняла пустующие развалины, отстроила разрушенное здание. И теперь – это их дом по праву. Устроили все для своего удобства. И для удобства гостей. Что он и объяснил своей жене.
Благодаря им, благодаря их рукам и спинам, этот мужчина может вернуться к себе домой, вспомнить детство, показать родные места детям и внукам. Денег у Дани Гилдорсона и без того было достаточно. И у него самого достаточно хороший дом на побережье. А вот обижать своих друзей сутяжничеством и судебными нервотрепками, он не привык. А когда Дани привез с собой жену, она поняла, как много они приобрели, подружившись с семьей отставного лоцмана. Она то и дело выбиралась в этот городок, сменить обстановку.
За столом в тенистом уголке сада, над которым свисают гроздья декоративного винограда, очень часто велись задушевные разговоры, пелись песни. А в соседних кафе до полуночи гремела музыка.
Немногочисленные соседские девчонки (которые выжили) уже успели стать крикливыми городскими старухами. Эти почтенные дамы категорически отказывались верить, что обаятельный мужчина, которому на вид давали не больше тридцати восьми лет, тот самый мальчик, который дергал их за растрепанные косички, в тщетной надежде обратить на себя внимание взрослеющих девиц.
Мимо этих домов по нескольку раз в день проходили группы иностранцев и любопытствующих курортников, уставших жариться на пляже. То и дело щелкали фотоаппараты, мелькали видеокамеры. Бойкие и острые на язык экскурсоводы показывали жаждущим прикоснуться к мрачным и героическим моментам родной истории после вполне традиционных экспонатов военно-патриотических музеев мрачную кирпичную стену рядом с бывшим штабом городского отделения СС, где юного хельве приковывали цепями под палящим солнцем.
С этого момента экскурсанты заметно оживлялись. Потому что закончилось занудное перечисление дат, событий и зачитывание сметы («на постройку монумента ушло столько-то тон цемента, арматуры, гранита…»), набившая оскомину еще в школьные годы, и начиналась сказка. Сказка страшная, с концом, который каждое туристическое агентство сочиняет на свой лад (с учетом собравшейся аудитории) – то отец и сын спаслись и жили долго и счастливо (если были впечатлительные молодые женщины и дети) или оба погибают в страшных мучениях, так и не покорившись захватчикам (для ветеранов войны или любителей ужастиков). Чем все закончилось, на самом деле никто не знал.
Для достоверности предприимчивые хозяева даже разыскали ту самую ненавистную вывеску и заказали композицию из восковых фигур. Художники поработали на славу. Огромный, похожий на медведя шатуна, фашист со звериной яростью сжимал в грубой мясницкой руке самым настоящий хлыст, который, казалось, вот-вот оставит еще один кровавый след на худеньких ребрах своей жертвы. «Раздавить, растоптать, сломать этот дерзкого мальчишку, извести под корень, убить в нем человека, заставить молить о пощаде» – читалось на озверевшей физиономии палача. Чуть в стороне с садистским наслаждением наблюдает за происходящим молодой офицер в безупречно-чистой форме. Хрупкая фигурка маленького волшебника, в окровавленных лохмотьях повисшая на цепях, всем своим видом выражали упрямую непокорность, а искаженное болью лицо с сухими глазами внезапно повзрослевшего ребенка глядело со спокойной ненавистью и презрением. Причем все это было так достоверно, что взрослый хельве почувствовал дурноту, увидев то, что всегда старался забыть, загнать в самые дальние и труднодоступные уголки памяти.
-Вам плохо? – забеспокоилась молоденькая девушка, проводившая экскурсию, увидев, как побледнело красивое лицо мужчины средних лет.
-Все в порядке, девочка, я просто перегрелся! Просто перегрелся! – неуверенно отвечал ей странный мужчина. Девушка испуганно молчала, не зная, что ей делать. И только, увидев на лице дяденьки ободряющую улыбку, она продолжила экскурсию.
Тягостное впечатление сглаживалось анекдотами и явно комичными персонажами. Например, фигурка дородной дамы, которая что-то шепчет господину офицеру, испугано указывая на мальчика своим толстым пальцем, ее спутница рукой пытается изобразить нечто необъятное. И хитро улыбающиеся торговки припортового рынка, с благонадежными лицами, прячущие среди корзин с рыбой какого-то сорванца. Одна из них куда-то показывает, другая сует под нос офицеру какую-то рыбину, который отпрянул, чтобы не испачкать мундир.
Слава богу, Гилдор Хольгардсон, его отец был помещен вместе со своим другом Иваном. Как хорошо, что город помнит его отца живым. Два друга о чем-то увлеченно спорили с другими членами подпольной организации. Конечно, на создание подобной экспозиции ушло огромное количество денег и усилий. Но труд быстро окупился. Экскурсия почему-то пользовалась успехом и в постсоветские времена, когда стало вдруг «немодно» помнить прошлое. До того не модно, что некоторые молодые люди всерьез считают, что вторую мировую войну выиграли американцы.
Однажды, гуляя по родным улочкам, Дани Гилдорсон случайно попал в экскурсионную группу, состоящую, в основном из недообразованных теток, которые восхищенно шептались о некой Ефросиньи – ее называли живым божеством, идеальной и непогрешимой.
Песнопения «солнечных бардов» из «Каравана любви», славивших Ефросинью, на эльфа произвело неизгладимое впечатление. Такого он еще не видел – даже в кошмарном сне. Семь небритых мужиков в чем-то срамном и три одинаково растрепанные тетки неопределенного возраста в нелепых сарафанчиках орали что-то невнятное на один голос (если можно так выразится), кто во что горазд. Один хрипит и давится, другой верещит фальцетиком, тетки вообще стихи скандируют, не всегда попадая в ритм. Причем все это сопровождалось экстатическими подергиваниями – компания производила впечатление слегка обкуреной.
Пытаясь спастись от дождя, Дани Гилдорсон успел, помимо творений их собственного сочинения, оплевать пару изгаженных «бардами» песен. Потом хельве уже чуть не бегом уносился от этого безобразия, не обращая внимания на ливень. Потому что на трезвую голову этот кошмар, напоминавший пьяные вопли, слушать невозможно – уши не казенные, нервы не железные.
Тревожные сомнении всколыхнули душу, особенно когда в слащавом бреду помешанных пенсионерок он услышал знакомое слово «Сибирь», которую называли обетованным раем.
Правда, папин друг, который писал инженеру Гилдору, рассказывал о месте, на рай не похожем ни под каким углом зрения. В основном, о тучах комаров и гнуса, о сугробах ростом со взрослого хельве (около двух метров), о долгих зимних морозах и коротком лете. «Только бы они приехали! – писал Пек Корда в своем последнем письме, – Только бы приехали!». Видимо, и его тоже сочли лишним в Волшебной стране, «забыли», как и многих других, посчитав его «недостаточно чистокровным волшебником»
А вот о звенящих кедрах – ни слова. И сами письма были полны тревоги за судьбу дочери – как и кем она вырастет, надеется ли для нее достойный спутник, не повторить ли дочка Фросенька печальную судьбу своей матери. Дани ни как не мог определиться в своих чувствах. С одной стороны, чувствовать свое родство с живым божеством приятно.
Но – слишком фанатично горят глаза восторженных старух, слишком уж много в них щенячьего восторга, не совместимого с почтенным возрастом, слишком мало там элементарного здравого смысла, слишком уж нелепые высказывания выдавали за божественное откровение.
Он, пытаясь разобраться, приобрел несколько книжиц про звенящие кедры – но столько вранья он слышал только от Эрика, когда последний объяснялся с очередной брошенной подружкой. Только, в отличие от автора «звенящего» сериала, Эрик не позволял себе так спекулировать на крови и памяти. Для Эрика и Дани слишком святыми были воспоминания, слишком болезненными раны, и любая спекуляция на этом вызывала не интерес, а жгучую обиду.
Столько глупости и нелепости на единицу печатной площади не видел вообще. Хельве, выросший на лучших образцах поэзии двух миров, не мог без содрогания читать целых пятьдесят страниц слезливых полуграмотных стишат, выдающие явное психическое нездоровье своих авторов. У него возникла мысль – увезти Фросю от этой восторженной толпы, вправить ей мозги.
Дани подумал, что наивная эльфийка, которую не воспитывали должным образом, стала заложником монстра. Он изучал историю в лицее и знал, что такое случается. Только вот монстра создала не сама Фросенька, а этот паразит, который использует ее как бессловесную рабыню. А у той и ума не хватает понять это. Эльф считал своим долгом спасти свою неразумную родственницу из нечистых рук мошенника.
В близи это оказалось не таким уж страшным. Впечатления Дани Гилдорсона от Сибири, который повидал множество планет, бесчисленные природные чудеса, укладываются в одну фразу: «слишком много, слишком одинакового леса». Зато сибиряков он будет часто-часто вспоминать, рассказывать о них своим детям, внукам и молодым товарищам. Эти люди, в большинстве своей душевные, гостеприимные работяги, не зависимо от уровня образования и занимаемой должности, с авантюрной искоркой в глазах, чем-то отдаленно напоминали дядю Ивана и старого казака Афанасия. Что-то роднило крестьянскую вольницу истинных сибиряков и пиратское братство с эльфийского побережья. С кем только не сводила причудливая судьба уже далеко немолодого хельве, бывшего приморского мальчишку в поисках таинственных кедров и загадочной Ефросиньи !
Но что общее было в этих людях. В подвозившем его романтике-шофере лесовоза, вместе с которым приезжий дяденька пугал падких на таежные байки инфантильных пятидесятилетних юношей, воображавших себя интеллигенцией. И в немногословном паромщике, который спокойно правил огромной баржей на волнах опасной реки. И в упорном и пытливом молодом кузнеце, который заочно учился на инженера. И доценте Красноярского университета, с которым они до хрипоты спорили о чем-то. И пенсионером-академиком, который давным-давно оставил суетный свет и был удивительно непритязателен в плане мирских благ. Зато спорил с Дани на тему, что делала первобытный человек с ногтями на ногах – обгрызал или как-то обламывал?
Кстати, вместе с этим же пожилым академиком они от души хохотали над «корейским проповедником». Эта проповедь велась на таком ломаном и корявом русском языке (которым и сценарист программы, и ведущие, и второсортные артисты, изображающие приглашенных Анечек и Ванечек владели едва-едва), до полного безобразия коверкались тексты и основные понятия. Такими передачами хорошо лишь отвращать от религии, а не приводить людей к богу. Лучшей антирелигиозной пропаганды нельзя было даже представить. Создавалось впечатление, что эти господа сознательно издеваются над предметом проповеди. Возможно, так оно и было.
Но этот смех вызывал негодование у местного вечно пьяненького мужичонки. Он был крайне непритязателен как в плане материальном, так и в духовном. Для тридцатипятилетнего юноши с интеллектом плохо образованного тринадцатилетнего подростка слова косноязычного корейского проповедника были истиной в последней инстанции. Надсмехаться над ними – значило посягать на святое.
Этот дикий мужчина нападал на них с тем же остервенением, что и много веков назад приличная леди Эльфрида на князя Имрика. У них вдруг возник спор, была ли Мария Магдалена блудницей, как ей то приписывают.
-Мать, ты сама библию хоть раз читала? Такими показаниями можно развалить любое уголовное дело. Ты видел, что там написано? Там же на каждой странице отрицается все, что было написано на предыдущей. Каждый врет напропалую. Эти ваши господа-евангелисты не сумели договориться, как им врать, чтобы было правдоподобно.
-Да как ты можешь так говорить, эльф не просвещенный! Как можно сравнивать святое писание и всякую уголовщину на ваших тингах. Отец Патрик говорит…
-Куда уж мне, мне – тупому юристу состязаться со святым отцом! Великий мудрец опять что-то там прохрипел! Ты только и делаешь, что повторяешь, что нудит отец Патрик. Он же глуп как пожилая выхухоль! Вот Илья Гурин, мой крестный, тот сразу видно, разбирается в писании, не то, что этот инфантильный сын церкви. Вот его бы и послушать не мешало.
-Я не какая-нибудь развратная эльфийка. Я приличная девушка! Я леди! – парировала девица, давая понять, что приличные леди не читают. И вообще для толкования святого писания полуграмотного монаха вполне достаточно.
Так же как и для этого пьяненького создания – слова корейского батюшки вполне убедительный довод для безоговорочной веры. Это существо тоже – «не вшивый интеллигент», «академиев не кончал», «а слово божье сердцем чувствует».
Восхищали «местные» русские, потомки казаков, штурмовавших под руководством атамана Ермака неизведанные просторы Сибири. Эти люди ничего не просили ни от кого, а жили, надеясь на свой ум, смекалку и знание местных условий.
Таких забрось хоть на другую планету – не пропадут. И будут также посмеиваться над полуграмотными статейками заезжих горе-путешественников. Эти господа, едва-едва продрав очи ближе к полудню, с удивлением замечают местных жителей, лениво потягивающихся под телегами в разгар дня, и с наслаждением попивающих душистый чаек со свежим медком. И отмечать «крайнюю леность и агрессивность местных жителей». И не дано будет этому истребителю бумаги узнать, что эти самые «лентяи и разбойники» встали затемно и до наступления жары работали так, как может работать вольный человек на самого себя. И почему местные грамотеи так веселятся над его «высоконаучными» записками. Чувствовалась в этих людях какая-то особая закалка, особая жизненная философия, не понятная ни Западу, ни Востоку.
Не все вызывало восторг в этом лесном краю. Муки здорового молодого мужика, не находящего применению своей силе и знаниям (не от безделья, а от элементарной безработицы), и который пытается самогоном заглушить тоскливые мысли, были так понятны приморскому хельве. Так же как и усталость, и преждевременная старость мыкающейся с пьяницей мужем и кучей ребятишек, надорвавшейся на работе когда-то красивой женщины. И переживание лесников и охотников из-за оскудения тайги. И расстройство экологов из-за того, что они не могут реально помешать безрассудному грабежу богатств таежного края.
Также как переживания ученых по поводу засилья жуликов и проходимцев, да еще разных астралопитеков, ноющих «про письма махаришь» и «разумнее минералы», «узревших», видимо после хорошего причастия, «колеблющееся марево молитвенных обращений». Про то, что творения полуграмотных создателей «всеобъемлющих теории» разве что не рекламируются по телевизору.
Ему даже и объяснять ничего не надо. Он все понимал.
Не понимал он только тихо-запойной психологии рабыни, внучки переселенных марийцев, которых увезли из родного края ловкие и речистые агитаторы. Пьяненькая, почти до края опустившаяся, рабски покорная судьбе и начальству бабенка, так не похожая на казачек или исконных сибирячек, была ему очень не симпатична. Ее земля – не вотчина, не ее место на земле – а так, дарованная господином грязь, в которую «воткнул – выросло!». Это несчастное, затурканное и замордованное до потери человеческого облика существо, казалось, было вполне довольно своей жизнью, а забытый богом и людьми полурассыпанный, умирающий поселок считала центром вселенной. Единственная радость бедной женщины которой – запотевший пол-литровый пузырек мутного самогона.
Но самый последний попутчик оказался самым неожиданным и интересным. Дани Гилдорсону довелось ехать в одном кузове с одним именитым профессором и писателем. Этот профессор так хвалил немцев, их «рыцарское» поведение в минувшей войне. Почему он завел этот разговор? Видимо, не совсем русские черты Дани, «несоветская» одежда, породили сильное заблуждение, что идеи господина профессора найдут в нем понимание и поддержку.
Ученый и писатель (скажем, очень неплохой писатель) долго рассуждал о том, что было бы хорошо, если бы в войну победили не русские свиньи, а культурные немцы. Даже глаза профессора мечтательно закрывались, и он радовался открывавшимся прекрасным видениям.
Какие были бы дороги! Какое образование! Как было бы чисто и красиво, не то, что сейчас – грязи «по самые эти самые». Какие были бы цветущие деревни – поросята в памперсах, свиньи при маникюре и педикюре. И здравоохранение – были бы прекрасные клиники, а не рассыпающиеся и нищие районные больницы. И обветшалые нетопленые целую суровую зиму медпункты с грустными фельдшерицами, печально глядящими на пустые полки аптечного шкафа и девственную чистоту чемоданчика для первой помощи, в котором нет ничего кроме мензурки и жгута.
Именитый профессор искренне недоумевал, почему лицо его собеседника страшно потемнело, как у прожженного комиссара от КГБ.
-Никогда! – прошептал непонятный гость, ветер растрепал льняные волосы и обнажил его лисьи ушки, отчего лицо стало еще страшнее и загадочнее, – Никогда не будет хозяин сидеть за одним столом с рабами, никогда не будет кушать с ним из одной кастрюли, не позовет раба пить вместе с ним баварское пиво!
Дани уже видел, как «наводят порядок» в оккупированных городах господа рыцари. В отличие от профессора, увлеченного историей и неплохого специалиста своего дела, который почему-то очень не любит русских и евреев одинаково, знал, чем все это кончилось бы. Ему хватило «европейской культуры» в его родном приморском городке. В память юного хельве врезались пустые улицы, расстрелянные дети, и его ровесники и даже совсем маленькие ребятишки, ожидающие своей участи, набитые в душный и сырой подвал, как в сельди в бочку, прямо напротив того места, где его самого каждый день избивали и мучили.
Конечно, он вполне допускал, что были бы и дороги, и заводы и деревни, и больницы, и театры почти в каждом маленьком городишке, и даже университеты в каждом районе. Только вот пользоваться благами цивилизации самому профессору и его потомству не пришлось бы – все для «чистых господ», все на благо «истинных арийцев».
В городе был шикарный госпиталь для «господ офицеров и солдат великого рейха», а его приемная мать Галина не могла привести туда умирающего ребенка, не могла свободно купить лекарства для мальчика, который плакал и смотрел не нее умоляющими глазами, целыми днями стонал «больно», «помогите». Рядом с ними, на соседней улице разместился врач-нейрохирург мирового уровня, с мировым именем. Но он отказался даже осмотреть ребенка, надменно выговаривая казачке Галине, кого посмела побеспокоить грязная свинья своими причитаниями.
-Господин, что же мне делать? Мальчик умирает! Мой сын умирает! Сжальтесь, пожалуйста! Вы же врач! Вы же клятву Гиппократа давали! Неужели у вас нет детей? – со слезами в голосе молила о помощи казачка
-А ты не смей своих подзаборных щенков ровнять с моими детками, с истинными арийцами! Сдохнет твой сын – так туда ему и дорога! Один подохнет – другого народишь, фабрика своя! Рейху нужны сильные рабы! Что стоишь, корова? Пшла вон, дура! – надменно выговаривал профессор.
Да, много чего было для захватчиков в курортном местечке. И хорошая больница. И великолепный санаторий. И даже театр, и дом свиданий. Все для утехи «солдат рейха» и господ офицеров! Для чистой публики.
А для местного быдла – грязь, нищета, невежество, вымирание. И постоянный страх, парализующий волю к сопротивлению, убивающий в тебе душу. И в лучшем случае – судьба пьяной бабенки-переселенки: убогое, униженное и беспросветное существование.
Дани никак не мог связать публичное насилие над беззащитным ребенком с высокой европейской культурой и утонченным вкусом. Не вязались в мозгу Дани рыцарский кодекс чести и грабежи, насилие, убийство. Массовые расстрелы, когда уничтожались целые деревни, целые поселки. Не за какую-нибудь вину (что можно было бы как-то объяснить потом, оправдать), а просто так, «забавы ради, развлечения для». Дани помнил, что, попав в лапы СС, никто не знал, что ждет его через минуту. «Могли убить, могли искалечить, а могли и отпустить, посмеявшись над тем, как человек на глазах седеет…» – описывал один знаменитый писатель то, что пытался объяснить профессору бывший приморский мальчик, своими глазами видевший это.
Однако, господин профессор был категорически не согласен с такой вот оценкой своих кумиров и «освободителей». Он говорил Дани об ужасах правления безбожников-совков, и ненавистных коммуняк, о политических репрессиях, поливал героев-революционеров (возможно, заслуженно) помоями, чуть было не закидал грязью его отца.
-Да твоего папашу в любом случае, как английского шпиона! А тебя по – этапу, как сына врага народа!
-Не было бы такого, папу все знали!
-Все знали, да не все любили! После войны твоего отца так и так бы расстреляли. Впрочем, так ему и надо. За то боролся – на то и напоролся!
Это за то, что Гилдор не захотел трудиться на благо «Телеграфной компании» (отстаивающие права прекрасной и великой Британии) и связался с сомнительным типом Ванькой – председателем местной партийной ячейки, сманившего талантливого молодого инженера на совдеповский завод.
-И кем бы мой отец был в этой Британии? Волшебником-недоучкой! Нищим инженеришкой, который бы вкалывал с утра до ночи за гроши, а те, кто благодаря его уму и таланту наживал миллионы, и разные бездельники вытирали бы ноги и брезгливо отворачивались – «нищебродие», «позор для общества волшебников»! А так он на себя работал.
-Не на себя. На эту власть безбожную! Дурак он был, хоть и инженер, хоть и колдун. Так ему и надо – дураку дурацкая смерть.
Этого Дани простить не мог. Не мог терпеть, когда кто-нибудь оскорбляет память его отца, и еле удержался, чтобы не ударить своего попутчика по губам.
-Не смейте! Не смейте оскорблять отца…
Профессор слегка испугался, увидев, как страшно сверкнули в лесном сумраке глаза этого непонятного двухметрового мужика, который причислял себя к какому-то народу (которого нет и в самых подробных этнографических справочниках), к каким-то хельве. Дальнейшее обсуждение темы на лесной дороге становилось опасным. В этих местах, говорят, встречаются пришельцы из другого мира? Как знать, вдруг этот Дани, как и его отец один из таких пришельцев? Может быть, они и впрямь из другого мира? Или с другой планеты?
Но с другой стороны – пришелец прямо под носом НКВД? Даже не один – целая семья. Пришелец строит завод, проектирует катера и рыбацкие суденышки на самом обычном заводе! А мальчик с необычными чертами лица ходит в школу. Этого не может быть. Неужели никто ничего не заметил? Или заметили, а может быть, и знали все, но молчали? Хотя – кто знает? Тот, кто знает всю правду – все равно ничего не расскажет. Конечно, профессор мог бы написать целые тома умозаключений.
Но он, в отличие от шарлатанов, мошенников и спекулянтов, привык оперировать фактами и только ими. А фактов было ровно столько, чтобы сбить с толку. Понятно, что-то необычное действительно имело место в маленьком приморском городке. Но что конкретно это было, понять невозможно. Возникает слишком много безответных вопросов.
В уравнении под названием «Дани Гилдорсон» – одни неизвестные. Эта тайна так и осталась непознанной – так же как и имя той безбашенной барышни, с которой много лет назад пил текилу знаменитый пират, ставший позднее первым губернатором Авалона. Тем более, «что это всего одна из многих сотен историй» – как поется в ритме зажигательной румбы. Гадать на кофейной гуще – не к лицу серьезному ученому. Профессор сменил тему. И попросил прощения за то, что невольно обидел собеседника.
-Я опять разфилософствовался, – оправдывался дяденька.
-Бывает, – извинил его таинственный гость, – вы меня тоже извините, я погорячился. Ну, не могу сдержаться, когда обижают отца. Понимаете, я его сильно любил. Он был всем для меня…он меня один растил… без матери… мама умерла.… пожалуйста, не обижайте его больше.
-Извиняю Вас, и обещаю – больше не буду, – примирительно ответил профессор.
Он занялся своим странным попутчиком, так странно похожим на черного грибника. И в тоже время отличающиеся от персонажа легенд тонкими благородными чертами лица, длинными пальцами и довольно красивой речью. Интересно, как выглядел бы тот самый черный грибник в цивилизованной одежде, отмытый и причесанный? Может быть, он смотрелся бы также благородно, как его попутчик: блестящий офицер, сын знаменитого инженера и далекий потомок безжалостного и дерзкого пирата. Весело болтая, помирившиеся собеседники добрались почти до места. Профессор отправился к своей экспедиции, Дани свернул на тропинку, ведущую к цели его путешествия.
Вот уже мужчина стоит на берегу маленькой речушки. В деревне Ефросиньи не было. Дедушка пошел с гостем к одной кедровой сосне. Он умел разговаривать с деревьями. Время сбора еще не подошло. Дерево долго капризничало, но, в конце концов, согласилось помочь. И выдвинуло ряд условий: собирать только руками, оставить определенное количество шишек самому дереву. Иначе масло не будет лекарством. Просители согласились. Несколько дней Дани бережно обирал шишки со звенящего кедра, помогал дедушке готовить масло. Возни было много, а результат – то же самое масло, которое продается в супермаркете за несколько долларов.
Когда все было готово, Дани все-таки решился навестить дальнюю родственницу в Москве. Он никогда не видел целительницу, но ему хотелось увидеть ее. Она жила с мужем и сыном.
-Не надо бы тебе туда ездить, сынок. Не стоит. Нечего тебе там делать. Фросенька счастлива, а ты только раны свои разбередишь, да и девчоночку обидишь, – отговаривал дедушка своего гостя. Но тот все же решил ее навестить. Тем более, что она дочь папиного друга Пека Корды – того самого, к которому его отправлял отец, желая спасти от гибели во время войны.