Записки созерцателя...

1.
Пространство, грандиозное и внушительное в своём могуществе и размерах величия, неограниченное никакими разумными пределами в расстоянии на север или юг, запад или восток, смотрело с высоты своего запредельного небесного бытия на переливчатую и мерцающую зыбь океана-земли. Расплавленный и фосфорицирующий отблеск солнца на его лике, раскачивался образуя золотые кружала купалов радости и счастья, наполненные сиюминутным восторгом видимой реальности протянувшейся далеко-далко, и окутавшей себя истинностью происходящего.
2.
Летал тополинный пух, враво, влево, вверх, вниз, невесомый и воздушный. И было жарко. Пекло. Нагретый воздух крутился. Дым мешками вылезал из труб ТЭЦ, оглядывался по сторонам и тянулся по небу, рассеиваясь в разные стороны. Пролетела птица, мелькнула и исчезла. Шумел какой-то механизм, играла тихая музыкальная фраза. Медлительность и покой сопровождали эту картину, пахло смолой, такой здоровый запах свежих железнодорожных шпал из далёкого прошлого, дальних дорог, крутой насыпи, где гудки тепловоза врывались в полудремотное сознание лесных опушек перелесков за окном несущегося поезда. Появлялась речка, обязательно с изгибом и мостом, по которому колёса молотили с безудержной звуковой фантазией, и снова равномерное течение прибытия и отбытия, мелькание образов, оставшихся совсем ненадолго и накладывающихсся один на другой, чтобы потом рухнуть и исчезнуть, оставив после себя ничего не значащие воспоминания. Падал пух, и дым плыл сам по себе...
3.
Морской лев вытянул свои ноги среди зелёных водорослей и упруго оттолкнувшись ластами-руками устремился в голубое пространство своего чудного обиталища.
4.
Волны набегают и откатываются, шурша песком, галькой, замысловатые узорные водовороты вертятся среди пены и водорослей, затягивая на дно пузыри воздуха. Всё синее-синее, небо, песок, море, пальмы, кусты, люди, облака, ветер. Мысли в синей обёртке солоноватого полёта над воздушными струями, оборачиваются назад и смотрят неуловимым взглядом голубых глаз.
5.
После мая наступает июнь. Название чистое, звонкое, протяжно-короткое и-и-юнь-юнь, дзюнь-дзюнь. Отражается звенящим колокольным звуком солнце в куполах округлых облаков, и летят эти звуки над изумрудными лесами, голубой дымкой разлёгшейся земли, по которой плавно и с изгибом течёт в медлительности река-голубушка. Некуда им спешить, надо насмотреться на свою величавость и тишину, спокойство и обилие света, на своё богатство. Озёра, луга, перламутровый отлив цветов, всё искрится в порыве летящего ветра. Уж в три часа утра серебро лёгких облаков с голубыми шелками небосвода освещено розовым отблеском солнца. И лучи, жёлтые, багряные, радостные, весёлые, торопят всех просыпаться и начинать праздновать явление нового дня. На травах роса, собранная в ожерелья прозрачных снов, блести-ит и играет с лучами света, вспыхивая и подмигивая всяким жукам да многоножкам, ползущим по её стручкам и лепесткам. Лето выплеснуло из своей купели дожди на июньский многоцвет. Уж нач-то месяц хорош, а водянисто.
6.
Хроший день начался рано утром в Крыму. Горы белого известняка покрыты рябью фиолетовых, голубых и зеленоватых пятен, как-то живущих и изменяющихся на протяжении всего дня. Везде солнце и его противоположность тень. Пятна, пятна, всевозможных цветов и оттенков летящих или просто приклеенных к месту. Домики, домики, белые, красные, голубые и зелёные шары деревьев, купоны кустарников, свечи кипариссы, и какой-то постоянно присутствующий уклон везде, то меньше или больше, стань шаром и катись, обязательно финиш будет море. Оно всегда живое, набегает-отбегает, урчит протяжно и плавно, и уносится в невообразимую даль горизонта. Надо окунуться и открыть глаза, много света, зелёных и голубых цветов распускающих свои лепестки, раскачивающиеся под прибой. Глаза начинает есть и резать-это знакомство с морем, а вкус его горько-солоноватый, но не сильный и едкий, а мягкий и спокойный, поглаживающий язык.
7.
Далеко-далеко, на самом горизонте, там, где ещё немного, и земля упадёт в неизвестность, лежали в своём полусонном, дремотном чувстве-состоянии Горы. Узенькая полоска зубчатой неровности, тихо, буд-то распрямившись от великого груза воздушного океана вытянулась среди тайги, озёр-равнины зелёного спокойства. Конечно, небо присутствовало в этой картине, и конечно его цвет всегда сопровождал всё происходящее на этой земле. Небо принадлежало ветру-это его пути и магистрали, его узлы связи с другими ветрами несущимися вдоль и поперёк этого огромного куска пространства. Ветер не чувствует теплоты, ни холода, его ровность течёт от одного до другого только ему известному ограничителю его житья. Далее его сила передавалась Ветру под другим именем, "Более-южному” или "Более-более-северному”. Они качались и раскачивали воздушную мягкую материю, создавая из неё длинные жгуты-нити по которым неслись себе кто-куда хочет, его настрой и любопытство. Ну, а тормоз ревел, в другой раз плавно мурлыкал, чувствуя на себе тяжесть оседлавшего его седака. И где у великой кручи каменного распада, седок с завыванием восторга взмывал в вершину воздушного плотно упругого-верха, откуда его гладкая и распрямлённая стихия летела и летела в далёкое-далёкое, видимое только ему, впереди лежащее, и приоткрывающееся только ему, чудное перемещение, и как-то связанное со скольжением серебрянного Лунного диска по ночным небесам...
8.
Шатёр тихого и тёмного-голубого спокойствия, опустился на жёлтую траву. Серебрянные звёзды в беспорядке летали в его верху. Луна взошла, и её блестящие бока медленно кружили под небесную мелодию звуков верхнего пространства. Все шорохи и неуловимые колебания воздуха соединились в единую струю местного благозвучия со всеми его оттенками и пятнами пустыных далей, горных ручьёв, запахом почвенной растительности и всякой живности. Всё совершенство природы поднимало края шатра, и разливало до горизонта свой изысканейший вкус. Голубая-голубая прозрачность задерживалась на небе исчезающего дня. Принадлежность Луны к этому времени не вызывало сомнений. Серп поворачивал на Восток, и летел по воздушному океану. Его жёлтоватое наполнение посылало приветик моим глазам глядящим с грустной поверхности Земли...
9.
В мае, июне хорошо было в деревне. На пригорке стоит лес, вокруг поля с белёсым, жёлтым оттенком, и переливается волной от края до края. Облака, обломы нематериальной природы, переползающие с лежака на лежак верхнего местопребывания. Всякие, всякие цветы, травы... Яркое горение цветного обилия. Части целостной картины. Лес приглашающий и манящий поворотом своей дороги с изгибом увлекающий в свой мирок. Отдохновение присутствует в этих местах. Насекомые, лезут во все щели, гудят шмели, кафтаны бабочек с рисунком колористического направления и дающей ей завидное превосходство относительно других многоножек и многокрылок. Черёмуха в белой пелене из лепестков, ещё не встряхивала своё украшение и не знакомилась с бегущим ветерком. Телеграфные столбы вдоль дороги, опускаются вниз и поднимаются в ритме маршевого шага, оголовки их высовываются уж на другой стороне поля, обросшего чем-то зелёным, а где-то очень и очень далеко жёлтый цвет пустыни колебался в воздушных потоках, поднимающихся вверх, делая наплывы на голубое марево бездонного неба. Барханы ползли стадами, подчиняясь своему вечному погонщику ветру. Струи песка стекались с их боков и невидимым перемещением вносили сумятицу в кажущуюся вечной и постоянной картину местного бытия.
10.
Кусты саксаула вытягивали исковерканные и высохшие ручища-сухожилия навстречу этим безумным и безвольным преобразованиям. Этому состоянию находил соответствие протяжный и высокий звук, в котором отсутствовал всякий переход тональностей. Он нёсся ниоткуда и в никуда, придавая моему созерцанию раскинувшегося пейзажа, вполне житейскую картину. Сухая трава, виляла хвостами, какие-то куски высохшей тины, катились в неизвестность. Тепло поднималось от песчаного тигля и пронизывая мои внутренности уносилось вверх, освобождая место для новых готовых порций. Пустыня жила своей жизнью, незаметной и неизвестной для пришлых. Века из прошлого протянулись в настоящее, и слились в единый ком, так называемого временного постоянства, оставив неизменным разлёгший пред собой пейзаж, а где-то река виляла своими водяными хвостами, и не знаю, когда мне ещё придётся наслаждаться картиной живущей за рекой, и может хоть каплю понимающей, как она хороша в этот вечерний миг, перед заходящим солнцем. Она спокойная, мягкая, в тысячах своих чёрточек, квадратах, кружков, запятых, цветных пятен, под стать этой раскинувшейся полосе узорной рапсодии вечернего неба. Зелень с серебристым оттенком фосеточных кружал, и опять же вся гамма звуков рождённых за время минутного впечатления от сего пространства этого края земли раскинувшей своих детей по своему желанию и доброте... А под утро туман, откуда-то взявшись, воспарил над рекой и лесом, его кудрявые волоса завивались о верхушки елей и сосен, ниспадали о луговые поляны, запутывались там и отрывались белыми кусками-космами. Его метаморфоза включала в себя водяное игрище воли, разницу температур дня и ночи. Ему раздольно в своём лоне, стремление его к высоте созвучно моей мечте о полёте, свободном и лёгком, в самом начале утра, когда всё на свете отдохнуло в тёмном уединении ночного спокойства, окрашеннгоо голубоватой зеленью теней и волшебно-розовым отблеском уставшего за день солнца... И вот его прозрачно-молочный, бурлящий мотив разносится звуком флейты, неслышным никому, только скольжение о воздушные струи, что-то шепчет в глубине моих глаз:"... Лети, лети, далеко, далеко!..”
11.
Весна широкими жестами всеохватного порыва, дарила тепло жёлтого цвета. Своими голубыми ветрами в лучезарной вышине, создавала узор из облаков, так схожих с лёгкими перинами невесомой действительности. Север превращался в Юг, и неслась кругом молва от сего радостного события. Леса и реки медленно просыпались, протягивали свои руки Солнцу, равнины улыбались оттаявшей землёй косогоров и первой зеленью трав. Ручей играл всеми переливами цвета, искрился сказочной былью, и неистово являл своё желание слиться с рекой. Его звучание радовало сердце, и успокаивало душу. Высокие речные обрывы, стояли грозными стражниками в красных своих кафтанах, с подкладом из намокших сосен и елей, и туман шелестел ихними иглами. Было свежо и красиво.
12.
...Фотография почему-то напомнила мне японский зимний мотив, узорной, пепельно-серой разветвлёной однообразностью ветвей этого дерева, (скорее всего Мэйхуа, или японской сливой), и рыхлым снежным покрывалом лебединного пухового обилия, летящими снежинками, и нежными звуками набегающих волн, серо-зелёного зимнего моря где-то на побережье Хокайдо... Слышен запах обжаренной рыбы, и звон серебряных колокольчиков, от летящего ветра с вершин Ниросано...
13.
…Как – то всё успокоилось, и уехало, то ли вверх или вниз, ярко перемигивались фонарные шары света, цветастые и лёгкие в своей сказачной недосягаемости. Сине – фиолетовое небо кружило над городом, и звёзды рассыпались серебряной и зовущей мечтой в шелестящих волнах наступащей ночи…
14.
…Цвет играл отблеском на стенах фиолетовыми, жёлтыми, красными, сине – зелёными всполохами Северного сияния, растекаясь в пространстве воздушных кружал медленным и терпким ароматом феерического звучания!..
15.
Ещё тепло и чист асфальт, много листьев на деревьях, и ветер не так уж и холоден, ещё трава в зелёном житейском обличии стелется ковром мягким и желанным. Никто не спешит, ни люди, ни машины, ни птицы, мерно с растановкой рессорных тяг качается ликинский автобус, и подсвечивает мигающим радостным фонарём своих якобы глаз. Сопла светофорных ок видят только зелёным и красным, глядят на всех безучастно и безинтересно. Чёрный человечек застыл в своей шаркающей походке с приподнятой левой и правой ногами и руками, посаженый в белый треугольник, на вечное движение, и теряющий человеческие черты, превращаясь в робота-ходуна. Растворилась машина, становясь призрачным видением наяву посреди городского квартала. Фонарный столб скрипя клонился влево, и шёл уверенный в себе человек, походкой ясной и верной, даже курсом, думаю что дойдёт, и всё получится у него. А через пять дней пришла зима.
16.
Какой высоты купол неба, начала лета, когда поет птица в верху деревьев, чисто, струнно, подбирая свой излюбленный мотив, где есть прохладная свежесть, лакомая идилия незапамятных времен, и пронзительное летящее изначальное покрывало свежести. Легкая дымка верха парит и скользит в той недосягаемой грани глубины, спокойствия и нежного созвучия благолепия, пушистого мотива синевы. Скоро уже, сиреневые купола восторга в игривости ветра, передадут свой изысканный и убаюкивающий мотив струям воздушного флейтиста, смотрящего с высоты неподдающейся осознанию, и пониманию. И несется раздольное и перистое обозначение происходящего, в словах понятых мною. Хорошо сейчас птицам в ихнем верху!
17.
Рынок опустел, и вечер налетел синей Луно-Звёздной накидкой, бежала собака, хлопали двери, дул ветер, и тряслись ветви деревьев, картина уставшего за день торжища плавно перетекала в зимнюю долгую ночь... Солнце через 14 часов вновь осветит главный портал входа в этот храм товарно-денежных отношений, мой взгляд с теплотой отозвался бы о транспоранте над входом "Добро пожаловать!", а на выходе "Счастливого пути!" ...
18.
…Думается о размерах корабля, скользящего по поверхности недосягаемой и великой глубины, где на самом дне, происходит бесконечная коллизия мирской суеты и трепетного начала первого вздоха… Ровный и текущий отсвет дня в своей приукрашенной действительности, солнечного размашистого хода, и блеске сфер запредельных высот, сияние рубиновой наковальни в беззвучным колокольном ударе, и искромётным порывом пробуждающейся Земли!.. Весна – Красна глядит с этой картины тёплым румяным калачом, запахом тающего снега, и кудрявым ветром, разглаживающим загривки собак, стоящих с полузакрытыми глазами, в немой и развесистой дрёме!..
19.
Снегом была заполнена равнина. Где-то холмы поднявшись, озирались кругом. Кто нахлобучил на себя шапку леса, мохнатую и узорную, а кому-то не досталась и она. И растояние гуляло в этих местах. Пело песню наступавшей весны. Все наполнение неба отражалось в снегу, искрящая многоликость цветного бахвальства, строила замыслы театрального действа игры Солнца, Света, Льда, Кристаллов замерзшей воды с величием воздушного океана. Синий цвет, цвет глубины и недосягаемости, можно только глядеть и узнавать его неисчислимые оттенки, переходящих и возникающих вдруг откуда-то, и уходящих в никуда, и только в это мгновение, отдающим себя всего окружающему миру.
20.
И ветер смотрел в лицо, широко улыбаясь своим напором силы и величия. Редкие снежинки крутились, кружились, падали и снова взмывали вверх. Плыли облака, с размытыми краями и боками, хлопьями замерзшей воды, блестевшей на солнце радужными струями. Их крылья облегчали им плавность хода и совершали замысловатые фигурные па, под присмотром небесного капельмейстера. Тень плыла по поверхности, огибая неровности, косогоры, вершины елей, меняя их цвет с темно-фиолетового на синий, голубой, бирюзовый, морской глубины, цвета неба, реки, озера, льда, пахучего тумана.
21.
Солнце с недосягаемых вершин, пульсировало вспышками огненных мечтаний, купалось в верхней лазури, растворяло себя в окружающем мире, гудящим колоколом бронзового и серебрянного благолепия. Кругом горела розовая искренность чувств любви, и благодарнности всему сущему.
22.
...Снег растворяется в ночи, большими и чудными хлопьями. Фиолетовые, лиловые, серые пятна, в белоснежных жабо, летают, кто, как хочет. Бесшумно. Высотная купель, для нежных и прохладных мгновений, череда безостановочного процесса, волшебных и таинственных превращений, восклицательными знаками сопровождающих полёт снежинки с недосягаемых высот, на безграничные просторы Белой симфонии, Великого мастера, композитора зимних студёных вечеров и ночей, искрящихся лугов и лесов в свете полной Луны...
23.
Гудит подо льдом река, в чёрной коловерти бурлящего потока, и в полынной чистоте дышущей паром замёрзших вод. Стелются плавно с кудрявым изгибом, длинные пряди водорослей, в самой глубине потаённого дна, и рыбьи мечтанья проносятся всполохами серебрянных струй.
24.
В самом верху горят звёзды, сверкающей песней электрических дуг, пространственным сияющим ореолом космических масштабов. Искренность их пылающих глаз, очаровывает правдивой и восторженной песней Вселенских куплетов!
25.
Батюшка Мороз смотрит откуда-то из далёка, из под горизонта, в чёрно-фиолетовой изнанке уходящей ночи.
26.
…Опять осень, и лают по утрам собаки, глухо и бурно, на растяжку глотая своё озвучивание собачьей поэзии.
Идёт дождь, всё сыро и не опрятно, как кисель опрокинутый на чистую наволочку, на которой давно никто не спит. Листья уже не зелёные и жёлтые, а коричневые и серые, середина октября.
Тепло забыло дорогу в город, где я живу. Звучит женский каблук, тряпичными гирьками о бетон отмостки, голосом безрадостным и блёклым.
Лужи знатными гостями везде, где их и не должно быть, блестят атласным покроем вычурного пошива, боярского размаха. Мелькнёт ультрамарин над серо-белёсыми копнами тучных облаков, не запятнанным цветом в своём безразличии и прохладе.
Галки-акробаты, прыгают заводными китайскими болванчиками, однообразно и пресно, вверх и вниз, вниз и вверх, заводные манипуляторы поживы, стайной филармонией на своём органе раздувают звучащее: “Кх-кар-кхар-ар…” Прорежется синица, серебристыми бляшками чистого ручья, и остаётся её напев ещё долго.
Небо свинцовыми удилами медленно раскрывает свой занавес, и хочется солнца, много и яркого, в синей глубине верха этого шатра, тёплого ветра с летящей паутиной над цветочной ярмаркой Васильковского Посада…
27.
Ночь тяжёлой походкой в тулупе из замёрзшего сна, и остывающего супа-варева, с гудронно-фиолетовой начинкой, скользкой и густой, как солидол начала ХХ века, шествует с гордо поднятой головой. Хозяйка. Это её 13 часов и 55 минут местного времени! И небеса цвета сверкающего космоса следуют за ней, лёгким парением на недосягаемой высоте!
28.
…Псы линяли в эту жару, страдая безмерно и безмолвно… В цигейковых шубках, или кацавейках, пошитыми безвестным собачьим а-ля портным, из трёхцветного многообразия, кобелино-легавых лекальных искусов… И непонятно что пьют эти лохматые церберы, всё в круге асфальтовой жгучей слепоте, без начала и конца… Языки розовые их, достают уж до земли, и болтаются, болтаются, при оскаленной морде, и с капающей с клыков слюной, с шипением исчезающей под взглядом солнца… Они лежат распластанные под толстым клёном, похожим на среднеазиатскую чинару с шершавой и грубой корой, с серыми запястьями корней, и веером листьев, острых и оплавленных воздухом 34 градусного наполнения, шапочной бесформенной и бесхарактерной фигурой иррационального смысла… И не дёргаются ихние лапы с хвостами, полные налитой тяжести жаркой крови… Дрёма их крепка и прочна, глухим занавесом опустившаяся на их собачье сознание… Ихний матрац был мягок и удобен, сотканный из нитей солнечных лучей, и песчаной подстилки, с высохшей травой… Полканья морда возлегала шибко уютно, спи Полкан, лёгок ты ночельный страж рыночных дел, при полной Луне... И душно, душно, душно, духота сродни жаркому свежеиспёкшемуся хлебу, мягко расползающему под своей тяжелой и горячей долей, остывающей долго и не торопливо, обжигающей воздух которым дышишь и живёшь…