Жизнь коротка

1
Ветер и дождь одновременно, с преступным умыслом, по предварительному сговору, набросились на короткое, изнуряюще пёстрое, беспомощно хрупкое бабье лето, изнасиловали, избили, нанесли травмы, не совместимые с жизнью. Дачники, не успевшие по сухой погоде выкопать картошку у себя на участках, разочарованно вздохнули. Но и смиренно, конечно.
- Поясните суду, - рассердились дачницы.
- Ничо не сделаешь, - пояснили своим жёнам те из дачников, кто повежливей, и заварили себе и им чай со смородиновым листом.
- А **ли делать? – сказали грубияны, расплёскивая водку по стопарикам и втыкая вилку в пельмень, каждый в свой, солидарно, дружелюбно и оживлённо.
Листвяной сарафан, тихо шелестевший, жёлтый, с беспорядочным включением красных пятен, дождь и ветер в ходе изнасилования сорвали с кустов и деревьев и с особым цинизмом втоптали в жидкую грязь, взявшуюся будто бы ниоткуда и затопившую город тонким слякотным слоем. Единственным украшением обнаженных, моментально потемневших веток стали мелкие капли дождевой воды. В них отражался город, но никто в эти отражения не всматривался.
Узкий газон, прямоугольно окружавший стоянку перед зданием прокуратуры, за два дня превратился из цветущего палисадника в чёрное месиво мокрой земли и органических останков, не поддающихся идентификации.
Стажер Людмила, не успевшая пока стать следователем Людмилой Сергеевной, смотрела на молчавшего Борю с обожанием ненависти.
Рабочий день начинался с того, что он десять минут молча сидел, уставясь невидящим взглядом в пространство. В дневнике, в который Людмиле велено было записывать всё, замеченное на месте преступления, любую мелочь и всякое следственное действие, он исправно писала каждое утро: 8. 00 – 8. 10 – минута молчания.
Двух вещей она никак не могла понять. Два года он ждал, чтоб его жена, которая даже и не жена ему вовсе, согласилась уехать с ним вместе. Он что, не мог ещё два года подождать? Или три. Или пять. И второе – как можно такого мужика бросить? Дура она, наверно, эта его жена, которая даже и не жена.
Хотя, конечно, Людмила знала то и так, что и как рассказал ей Вадим, который тоже наверняка многого не знал. Получалось, у неё имелись только показания с чужих слов.
И да, ещё третье. Почему-то Борис Леонидович считал, что жить тут невозможно уже сейчас, а дальше станет ещё хуже. Хотя видно же было любому, что уже сейчас хорошо, а скоро станет ещё лучше.
Про четвёртое нельзя было сказать, что оно непонятное, можно было сказать, что неприятное. Или приятное – это как было смотреть. Когда Борис Леонидович кривил в улыбке губы, у неё, у Людмилы, низ живота теплел. Иногда до горячего. Прямо таки вскипал, и хорошо, что булькать не начинал. Неприятность была приятная, но всё-таки неприятность. Виду она не показывала. По крайней мере, старалась не показывать. Получалось у неё это или нет, точно знать она не могла. Спрашивать было не у кого.
А ощущение, будто её теперешний начальник и наставник всё насквозь видит и понимает, преследовало неотступно.

2
Котлован рыли под грядущую счастливую жизнь состоятельных граждан, которые стремительно расплодились примерно на таком же пустом месте, на каком зарычали экскаваторы, вгрызаясь в глинистый грунт.
Предполагалось в итоге построить целый замкнутый жилой комплекс со всеми мыслимыми дорогими удобствами, по бассейн включительно. С магазинами. С детскими площадками. Со взрослой спортплощадкой и хоккейным кортом. С видами, в конце концов: на восток – восход и панорама города, на запад – закат над сосновым лесом, который отсюда казался бесконечным. Хотя и не был.
Цветастые глянцевые рекламные проспекты, на которых будущее счастье представлялось уже свершившимся, напечатали заранее. Предполагаемое счастье включало в себя просторные квартиры, изобильные магазины и подземную, в три уровня, стоянку, на которой угнездились предполагаемые мерседесы, лексусы и даже что-то почти фантастическое, похожее то ли на феррари, то ли на мазератти. На детской площадке в девственно чистой песочнице уже как будто бы ковырялись совками в песке невинные дети, будущие грабители, насильники, убийцы-рецидивисты, и две богоматери, непорочно зачавшие ещё до того, как начали совокупляться с мужьями, надзирали за ними, счастливые, безмятежные.
Там много чего было, но всё стремительно кончило жизнь в макулатуре.
Обидно, конечно.
Сначала на глинистом дне котлована, куда уже даже начали укладывать бетонные плиты, появилась невесть откуда взявшаяся сырость. Потом, медленно, но неотвратимо, сырость превратилась в хлюпающую, сначала светло-жёлтую, с виду даже приветливую, а потом зловещую тёмно-коричневую жижу. Фирма, отвечавшая за геологические изыскания, вывалила ворох документов и заключений, содержавших, в числе прочего, спутниковые снимки дистанционного зондирования. Ничто в них не предвещало. Прочная скальная порода. Здоровая основа. Великая сушь, национальная идея, гуманизм в чистом, как стерильные дети в стерильной песочнице, виде.
Пока строители ругались с изыскателями, тёмно-коричневая жижа потихоньку наращивала скорость и покрыла бетонные плиты, которые успели уложить на дно. Стройку забросили. Убытки списали. Заявления в суды друг на друга подали. Технику увезли, часть бетонных плит забрали, часть, окрошившихся по краям и расколотых, оставили. На месте несостоявшейся счастливой жизни образовалось что-то вроде озера с мутно-жёлтой, с коричневым оттенком, водой.
Правда, обида на жизнь у инвесторов осталась – один землеотвод сколько стоил. Кто-то предложил почистить котлован и соорудить вокруг него зону отдыха с тенистыми аллеями. И чтобы платный вход и въезд. Чтобы всё платное. Но быстро от этого проекта отказались. Нужны были бы насосы, фильтры, всё импортное, дорогое, требующее обслуживания, прибыль в итоге была бы минимальной, если бы вообще была.
В результате всех неприятностей и усилий зона отдыха вокруг котлована организовалась стихийно и бесплатно. К глинистым берегам и поломанным бетонным плитам потянулась продвинутая молодёжь со шприцами, самокрутками, тюбиками клея «Момент», с кальянами, сварганенными из пустых пластиковых бутылок из-под Кока-Колы. Стали собираться и взрослые, совсем не продвинутые небритые дядьки со старомодными бутылками водки и разовыми бумажными стаканчиками, знаком пусть и небольшого, но всё же прогресса. Жизнь имеет свойство пробиваться везде, где только может. Местному райотделу пришлось увеличить количество патрулей, потому что пробившаяся жизнь нуждалась в регуляции.

3
Смерть притягивает. И не только прокуратуру. Пока распухший, раздувшийся до размеров небольшого цеппелина, ровно покрытый жёлто-коричневой слизью труп вынимали из котлована, граждан в стихийную зону отдыха не пускали и они толпились у бело-красной ленты, кое-как натянутой на вколоченных в глину кусках арматуры.
Он всплыл во второй половине августа, местный бархатный сезон, когда ещё тепло, но уже не жарко, когда в оставшиеся дни школьных каникул молодёжь торопится надышаться воздухом свободы – сунуть голову в полиэтиленовый пакет с выдавленным туда клеем «Момент», или, у кого родители чуть побогаче, засмолить косяк. У отпрысков богатых семей мелкие пакеты с герычем, чайные ложки в карманах фирменных ветровок, зажигалки «Зиппо», шприцы. Поизносившиеся пожилые работяги в конце августа тоже спешат отдохнуть на берегу водоёма – налить, выпить, макнуть тугие стрелы зелёного лука в крупную соль, похрустеть этой чудесной, полезной для уставшего организма закусью и замереть: остановись, мгновенье, ты прекрасно.
И тут вдруг на тебе. Нашёл время всплывать.
Такие дела Боря не любил. Терпеть не мог. Ненавидел. В них не было возможности просто посмотреть, подумать, понять. Наоборот, надо было стаптывать подошвы, нарезать круги в потёмках, опрашивать людей. Из ста опрошенных, как правило, ни один ничего не знал, не видел, не состоял и не привлекался. Последнее, впрочем, неверно. Процентов от тридцати до пятидесяти привлекались, чалились на шконке, и задержать их, просто чтобы побыстрей закрыть дело, можно было бы легко, непринуждённо, соблазнительно. Около половины из привлекавшихся были бы не против вернуться к привычному образу жизни. Тоска.
Из толпившихся у красно-белой ленты подростков тоже можно было выбрать любого или почти любого. У кого родители солидные чиновники, тех нет, нельзя. А у кого предки попроще, тех пожалуйста - задержать, дождаться, когда начнётся ломка, и предложить дозу в обмен на чистосердечное признание. И всё – закрыть дело. Некоторых технических трудностей, правда, не избежать – следственный эксперимент и всё такое. Но по той же технологии легко было бы их разрешить. Не особо трудные трудности. Да и что человек может вспомнить, если был под кайфом?
Добровольцы на роль убийцы есть? Шаг вперёд!
Не просто тоска, просто тощища.
Единственное, о чём подумал Боря ещё тогда, в августе, наблюдая с каким неудовольствием пожарные, которым велено было не тыкать в утопленника баграми, подтягивают к берегу труп, это о том, что жертва не из тех, кто привык привольно отдыхать у котлована. Явно совсем уже не подросток, но и не из оборванцев. Видно было, что, хоть несколько пуговиц на сорочке, предположительно белой, оторвались, сама она не расползлась по швам. И брючный ремень не лопнул, и штанины выдержали напор раздувшейся плоти.
Особого толку от Бориного присутствия у котлована не было. Накричать на пожарных, подписать направление в судмедэкспертизу – и всё. Ну, ещё, может быть, поскорбеть слегка. О себе, не о жертве. О свалившемся – вернее, всплывшем – деле, без которого и так дел хватало.

4
- Я принёс вам, господа, пренеприятное известие, - Боря очнулся от созерцания прошлого месячной давности и посмотрел на коллег.
Справа от него и от двери скучала за старым письменным столом, на скромном жёстком кресле секретарши мелкого начальства, стажер Людмила. Ни нового стола для неё не нашлось, ни мягкого директорского кресла, и посадили её у самой двери – мол, знай своё место. Вадя, чей стол, буковый, настоящий, внушавший почтение, стоял напротив Бориного, вздымал пышные пшеничные брови над ворохом бумаг, в основном это были заполненные бланки, и что-то сердитое бормотал себе под нос.
- Но начнём с хорошего, - Боря скривил губы в подобии улыбки. – Коля Никонов закрывает дело об убийстве старухи в частном доме на Амундсена. Сам раскрутил. К вечеру он должен закончить с бумагами, и ты, Вадя, посмотри их, пожалуйста. Мне, честно сказать, исправлять за ним надоело. Давно причём.
- Вот, - то ли торжественно, то ли осуждающе, Людмила тряхнула шапкой каштановых волос, чуть-чуть подвитых и тщательно причёсанных. – А вы его болваном обзывали. А он сам дело раскрыл.
- Я и теперь его болваном обзываю, - вздохнул Боря. – За такими, как Коля, будущее. По крайней мере, ближайшее. Я велел ему искать внучку-наркоманку. И он её добросовестно нашёл. Скажи я ему искать пожилого сантехника, или даже трёх пожилых сантехников, он тоже нашёл бы. И они, деться некуда, признались бы. В убийстве по мотивам личной неприязни. Или из ревности. И в преступном сговоре – мол, решили бабушку на троих раздавить.
- Да ла-а-адно, - протянула Людмила. – Не такой же он дурак.
- Глупость, - наставительно сказал Боря, - это механизм выживания. И тут Коля Никонов нас с Вадей превзошёл. Увидишь – его заместителем прокурора сделают. Хорошо, если не генерального. Могут и прокурором сделать, и даже генеральным – он вполне подойдёт. По степени тупости – самый цимес.
Людмила посмотрела осуждающе:
- Вас послушаешь, так все кругом дураки.
Вадя оторвался от очередной бумаги и хмыкнул.
- Я, Борь, пойду пока покурю на крылечке. Ваши разговоры слушать неохота.
- Зайди к Паше по дороге, забери у него фото жертвы и фотороботы. Пашу если вовремя не остановить, он их столько нарисует, что хоть картинную галерею открывай. Нам столько не надо. И кстати, возьми пушку, - Боря сунул руку под пиджак, выудил из наплечной кобуры беретту и протянул её Ваде.
- Пашу пристрелить? – ухмыльнулся Вадим.
- Не приведи бог, - Боря отрицательно помотал головой. – Паша пускай живёт подольше. Анатолий Андреича в коридоре если встретишь, можешь пристрелить, вреда не будет. Но вообще-то, ствол тебе, чтоб ты в рабочее время не курил задаром. На нашей стоянке стоит чёрный джип «Чероки» со столичными номерами. Внутри джипа сидит добротный дядька. Чтоб ты знал, это старший брат утопленника, до дела которого мы так толком и не добрались до сих пор. Это как раз и есть наше пренеприятное известие. Заметь, дежурный сержант его со стоянки не прогнал. Наори на него по дороге, будь так непомерно любезен. Брата жертвы зовут Михаил Александрович. Севастьянов, как ты понимаешь. Потребуй у него паспорт, заграничный. И спиши оттуда всё, что надо. И потом отправь сведения на таможню – в случае, если он улетит из страны, чтоб нам об этом узнать и расслабиться. На столичную таможню. На нашу тоже, но это так, на всякий случай. Вряд ли он джип тут бросит. Кстати, Люда, пробей номер машины – на кого она записана, - Боря продиктовал номер. – Куда звонить в столицу, в нашем справочнике найдёшь. Не дозвонишься по телефону – направь запрос, адрес электронной почты в том же справочнике. Это не сильно срочно – так, на всякий случай. И направь номера в автоинспекцию, как она там теперь называется. Вадим тебе образец даст, как с них сведения требовать.
- А без волыны мне этот братан паспорт не покажет? – усомнился Вадя.
- На всякий случай, - объяснил Боря. – От греха подальше. Теперь он, конечно, Микаэль Себастиано, миллионер, предприниматель и всё такое. Но при этом бывший наш бандит, которого у наших коллег не получилось взять за задницу. Не смогли или не захотели, я не знаю. В любом случае, он опасен. Будет плохо себя вести – стреляй, не стесняйся. Хоть душу отведёшь, уже результат.

5
- Мы что, уже работать начали? – огорчилась Людмила, как только за Вадимом закрылась дверь.
- Мы и не прекращали, - сухо ответил Боря. – И кончай трясти причёской. Честно сказать, отвлекает.
- Жалко, - она попробовала скривить губы в улыбке, как Боря, но получилось так себе. – Я думала, привлекать должно, а не отвлекать. Я просто спросить хотела – почему надо было внучку искать. А не сантехника.
- У бабушки во дворе колодец – зачем ей сантехник? И это почти в самом центре города, заметь. Землеотвод там под строительство – золотая жила. Получить его, потом переуступить – и будешь долларовым миллионером. Правда, если б дело было в этом, пришлось бы сразу десятка полтора или два бабушек уконтрапупить. Больно хлопотно. Проще всё облить бензином по периметру и поджечь. Кстати, время от времени в разных местах у нас так и делают. Но в нашем случае внучка – самая подходящая кандидатка. Убили старуху обухом топора, ударом по голове сверху. Так обычно с близкими, с родными и с хорошими друзьями поступают. Чтоб и убить, и шкурку не попортить. Убили как раз в тот день, когда старухе пенсию принесли. Стало быть, кому-то срочно деньги понадобились. А кто к ней мог за деньгами прийти? Или сосед-пьяница, или внучка. Совсем уж постороннему она бы не открыла. Мог и внук оказаться, но внуки, как правило, хоть и не всегда, более прагматичны. Зачем бабку убивать, если можно так пенсию отобрать? Ей через месяц ещё принесли бы, он бы опять обогатился. А у внучки сил могло не хватить, чтобы просто отобрать. Обстоятельства непреодолимой силы, так это называется. Без дозы жить нельзя на свете, нет.
- А если бы она ее лезвием тюкнула, кого бы тогда искать?
- Маловероятно, - покачал головой Боря. – Ты же в школе Достоевского читала. Помнишь, как Раскольников старуху-процентщицу убил?
- Топором, - кивнула Людмила.
- Не просто топором, - поправил Боря. – Обухом по затылку, два удара. Он о ней много думал, представлял себе, как оно будет. Не то чтоб она ему родственница, но как-то он мысленно её к себе приблизил. А сестру её Лизавету, которая внезапно появилась, тюкнул, как ты выразилась, лезвием в лоб, нисколько об обличье не заботясь.
- Ой, - огорчилась Людмила, - а я, получается, ничего этого не помню.
- Ты такая не одна, - кивнул Боря. – Абсолютное большинство вообще ничего не читает, а большинство из того меньшинства, которое, вроде бы, и читает, или ни хрена не видит, или ни хрена не понимает. А если понимает, то что-то своё, чего и не написано вовсе. Не расстраивайся. Номером джипа заниматься пока рано, в столице ещё спят, так что сиди изучай инструкции. Только не вздумай когда-нибудь начать их выполнять.
- Я ещё хотела спросить. Почему так плохо, что брат жертвы приехал?
- Потому что нам теперь надо с утопленником ускоряться, - объяснил Боря. – Если мы убийц первыми не поймаем и не посадим, будем весной в котловане их изувеченные трупы вылавливать. Честно сказать, я не против, чтоб этих подонков в котловане утопили. Было бы справедливо. Но мне тогда осенью спокойно уехать не дадут. Раскопать, что я был и с утопленником когда-то знаком, и с его старшим братом, никакой проблемы не будет. Мы в одной школе учились. Сейчас это не имеет значения, а потом может заиметь, и ещё какое. Дон Микаэль Себастиано будет у себя на вилле под Мадридом херес пьянствовать и плескаться в бассейне с голыми девчонками, а я – показания давать про котлован с водой цвета дерьма. Было бы несправедливо.

6
Вадим вернулся, сияя круглым лицом, излучая доброжелательность. На стол Боре положил тощую стопку с вариантами фоторобота, сверху фотографию, сверху ещё ворох каких-то бумаг со столбцами дат и цифр и всё это с глухим стуком прижал пистолетом.
- Паша – больной на всю голову, - сообщил как что-то радостное. – Не хотел готовые морды отдавать. Говорит, надо ещё с десяток сделать. Сержант – уникально тупой. Решил, что начальство из столицы на джипе приехало. Миша Севастьянов – сама любезность. Отдал банковские документы по кредитам жертвы. Всё, что вы хотели, но стеснялись спросить. Говорит, задолженность брата перед банком погасил. Для него, я так понял, это сумма на карманные расходы. Сам на допрос напрашивается, прикинь. Завтра к одиннадцати обещал подъехать.
Боря кинул:
- Ожидаемо. Не будь он таким убедительным, не стал бы миллионером. Допроси, протокол оформи, только смотри, чтоб он тебя не допросил.
- Да, масса, - хрюкнул Вадя, - посмотрю, масса.
- Иди в задницу, - посоветовал Боря.
- Это мы уже работать начали? – встряла Люда, которой явно не нравилось, что Борино внимание куда-то от неё смещается.
- Да, миссус, - не удержался Боря. – У вас с Вадимом сегодня экскурсия по городу. Берите список оптовых фирм, которые покупали алкоголь у покойного гражданина Севастьянова-младшего. И начинайте обходить. Фоторобот там не показывайте, иначе можете убийц растревожить. Просто смотрите. Берите прайс-листы, изучайте. Вы открываете магазин и ищете поставщиков. Понятно? Ваша задача, если получится, найти того, кто мог заменить Севастьянова-младшего в полёте. Кого-то похожего. Покатый лоб, не обещающий интеллекта, выпирающие бровные дуги – минимально так. А я пока покопаюсь в вещдоках и съезжу в судмедэкспертизу, к Игорь Сергеичу. Мат послушаю. Тело, я так понимаю, можно выдавать вдове. Хотя, с другой стороны, зачем оно теперь вдове?
- Тьфу! – сердито тряхнула головой Людмила.
- Вот именно, - хмыкнул Боря.
- Я чего-то недопонял, - Вадим поерзал в кресле. – Фоторобот нам зачем, если его не показывать?
- Покажете. Знаешь, где бывший кинотеатр «Современник»? Там, кажется, торговый центр сделали. Так вот, если стоять к нему лицом, там слева идёт дорога. Она, по-моему, вообще никак не называется. Просто проезд какой-то бестолковый, имени Коли Никонова. Совсем чуть-чуть по ней пройти, буквально метров полста – справа будет бывший «Дом быта». Типовой такой, без излишеств, двухэтажный. Или, кажется, трёхэтажный. Давно там не был, не помню. Но неважно. В нём теперь тоже торговлишка. Внизу продуктовый магазин, на весь этаж. Спросишь Витю Афанасьева, скажешь ему, что я тебя прислал. Покажи ему фоторобот и предупреди, чтоб он Мише Севастьянову ничего не рассказывал. Витя надёжный человек. И кстати, если он решит передать мне какую-нибудь колбасу там и пару банок пива, не отказывайтесь брать. Это не взятка, это чисто по-товарищески. Скажите, что я через пару недель заскочу. Нам как раз в тир надо будет ехать, зачёт по стрельбе сдавать – практически рядом с ними. Всё, короче. Свободны. Трудитесь на благо сраной родины.

7
- В холодильнике палка твердокопчёной колбасы и две банки пива, - поспешила сообщить Людмила на следующее утро, как только Боря встрепенулся, показывая, что минута молчания кончилась.
Он вопросительно посмотрел на Вадима. Тот потёр острый подбородок под румяными, почти квадратными, щеками и уточнил:
- Была упаковка, шесть банок.
- Так и знал, - вздохнул Боря. – Прикинутся друзьями – и пьют твоё пиво.
- Мы честно поделили, - уточнила Людмила.
- Честно, да, - Боря покивал головой. – Отобрать и поделить – любимое занятие, национальная забава. Кстати, о холодильнике. У тебя, Люда, на ближайшую перспективу есть ещё занятие. Там у нас в морозилке лежит ступня. Женская. Очень молодая и очень одинокая. Надо составить акт передачи и отвести её Игорь Николаевичу. Заодно познакомишься. Правда, объясняется он в основном матом, но как-нибудь потерпишь. Он солнце нашей жизни. Без него бы никаких дел не раскрывали бы вообще.
- Бррр, - сказала Людмила.
- Но это не сегодня. Сегодня забирай машину с сержантом Серёгой внутри. Пусть везёт тебя к безутешной вдове жертвы. Если нет дома – ищи на работе. Вадим даст адреса. Севастьянов-младший уходил из дома в кремовой ветровке. Вдова говорила, что ветровка новая, недавно купленная. Всплыл он без ветровки. Вероятно, тот супостат, который летал в столицу под видом Севастьянова-младшего, был в его ветровке. Твоя задача-минимум – свозить вдову в магазин, где ветровку покупали, узнать артикул. Задача-максимум – заполучить пять, лучше семь, таких ветровок. Или хотя бы узнать, где они есть. Можешь весь коллектив магазина арестовать, если захочешь. И пытать, пока не сознаются.
- А пистолет дадите? – она подалась вперёд, стараясь преданно заглянуть Боре в глаза.
- Засранка, - лениво отозвался Боря. – Когда в тире отстреляешься, тогда посмотрим.
- Нууу, - разочарованно протянула Людмила.
Боря качнул головой и скривил губы:
- Почему ты в театральный институт не пошла учиться? Играла бы сейчас в ТЮЗе, примой была бы.
- Я больше так не буду делать, - пообещала она. – Мне тут с вами нравится.
Вадим оторвался от вороха бумаг, в которых правил что-то шариковой ручкой, и сожалеюще посмотрел на коллегу.
- Разонравится, - пообещал он. – Как начнёшь больше понимать, так сразу разонравится.
- Чтоб ты знала, - объяснил Боря, - Вадим должен был стать старшим следователем ещё три года назад. Тут недалеко ресторан очень приличный – называется «У Шалвы». Вадим избавил Шалву от рэкетиров, а у одного из кодлы изъял удостоверение капитана ФСБ. Фээсбэшники потом отбоярились, что, мол, оно поддельное, и даже что-то вроде благодарности нам вынесли. Это ещё романтические времена были. Капитана куда-то перевели, но чтоб он, не приведи аллах, не обиделся, возвели в майоры. А Вадино назначение сверху затормозили. Анатолий Андреич орал, что Вадя шерифом себя возомнил. Мол, наше дело – убийствами заниматься, а не каким-то там ещё рэкетом. Прокурор не боится, что мы начнём нарушать закон. Он боится, что мы его соблюдать начнём. Ресторан после этого дважды поджечь пытались, но в итоге отстали. Там хорошо готовят, но мы туда очень редко ходим. Шалва запретил с нас деньги брать. Неловко.
- Вот, - Людмила назидательно уставила вверх указательный палец. – Вас тут все любят, колбасу присылают, кормить готовы бесплатно, а вы уезжать собрались.
- Я, может, и передумал бы, - покивал Боря, - если бы вы моё пиво не выпили. И не морочь мне больше голову – езжай займись ветровкой. Анатолий Андреич от щедрот своих разрешил мне старую колымагу взять, так что я в аэропорт поеду стюардессу ловить. Сегодня её смена, в десять самолёт должен сесть. Вы вчера нашли кого-нибудь?
- Нет, - Вадим снова оторвался от бумаг. – К оптовикам, которые в подвале рядом с центральным рынком, заходил какой-то тип. Под описание подходит. Горилла гориллой. Тоже торгует, но не бухлом, а мёртвыми коровами оптом. Я его даже задержать хотел, но потом подумал – там, на этом рынке, не меньше половины таких горилл. Такие, знаешь, доброжелательные подонки.
- Тоже результат, - одобрил Боря. – Будем знать, где особей набрать для опознания. А Витя узнал кого-нибудь?
Вадим молча покачал головой отрицательно.
- Фу, какие вы злые, - поморщилась Людмила. – Уйду я от вас. Колбаса, между прочим, тоже из мёртвых коров сделана.
- Да, кстати, Вадя, - Боря открыл верхний ящик стола, - вчера наконец-то водолазы отличились. Вот, - он вынул из ящика стола прозрачный полиэтиленовый пакет с двумя обрывками верёвки с измахраченными концами и с узлами посередине, – поизучай узлы. Ты у нас специалист.
- Ладно, - кивнул Вадим. – Оставь на столе. Колину писанину поправлю, потом посмотрю.

8
- Нам надо подвести скудный итог, потому что завтра совещание у Анатоль Андреича. Ты, Вадя, пойдёшь. Велено тебе было стажироваться – вот и стажируйся. Меня от этих совещаний пучит.
- Ладно, - без особой охоты согласился Вадим.
Сумерки за окном кабинета сгустились до консистенции фиолетовых чернил, какими когда-то заставляли писать школьников. Гул машин с главного городского проспекта сюда почти не доносился, крики играющих детей прервали окрики их матерей, и уют в кабинете образовался почти домашний, тихий и незлобивый, не как в кабинете прокуратуры, а как в квартире скромной, но любящей семьи.
На полу у окна, рядом с шатким компьютерным столиком с пузатым монитором на нём, лежала стопка кремовых ветровок в полиэтиленовых пакетах.
- Ты, Люда, если записала себе в дневник про изъятие ветровок, вырви, пожалуйста, эту страницу. Чтоб ты понимала, у Сергея нет полномочий грабить торговцев. И акт изъятия писать и подписывать – не шофёрское дело. Хватит тебе пока одного выговора.
- Вы утром сами сказали, что закон можно нарушать, - она посмотрела обиженно.
- Я сказал? – удивился Боря. – Во-первых, я такого никогда не говорил, а во-вторых, прокурор выговор тебе не за нарушение закона объявил, а за несоблюдение формальностей. Хочешь нарушать – ради бога, дело личное. Но формальности блюди.
Первый свой выговор Людмила получила, так ей казалось, совсем какой-то нелепый, несправедливый и обидный. Ну, пошутила – подумаешь. Записывать в дневнике ей было велено каждую мелочь. Она и записала: «Высморкалась. Вещественное доказательство – носовой платок». В тот раз Боря, случайно увидев запись, тоже посоветовал ей вырвать страницу и больше так не шутить. Не послушала. Буквально через пару дней прокурор решил проявить заботу о стажерке, пригласил к себе и полистал дневник. На следующий день на доске объявлений висел подписанный им выговор – за то, что не пронумеровала вещественное доказательство.
Неделю после этого она время от времени бормотала себе под нос, что все тут против неё и все сволочи. Прокурор – было понятно, почему сволочь. Вадя – потому что смеялся, вытирая слёзы, стонал от смеха, пока чуть не свалился вместе с креслом. Смог ухватиться за край стола и кое-как выпрямиться, так что кресло с грохотом упало без него, отдельно. Борю, который не объяснил, почему надо вырвать страницу, Людмила тоже записала в сволочи, и справедливость в этом случае ее не волновала.
Наученная горьким опытом, в этот раз она послушалась. Вырвала страницу, картинно разорвала её в мелкие клочья и бросила клочья в корзину для мусора.
- Ладно, давайте к делу. Игорь Сергеич отдал мне заключение и всё, на что я согласился посмотреть, показал. Понятно, что жертву душили двое. Последовательно. Видимо, той же верёвкой, которой потом труп к плите привязали, джутовой, восемь миллиметров. Душили, Игорь Сергеич уверен, в автомобиле «Жигули» от первой до шестой модели, классика так называемая. Он проверял – казнил манекен во всех, в каких мог, автомобилях, так что ему можно верить. Правда, пока это нам ничего не даёт. Жертва сидела на переднем пассажирском сиденье. Первый душитель, расположенный непосредственно за жертвой, по всей видимости, был недостаточно силён физически, так что убийца, сидевший рядом, слева от первого, перехватил верёвку, при этом сдвинул её. Следы на шее трупа подтверждают. Второй убийца, Игорь Сергеич уверен, был и ростом заметно выше первого. Потом убитого отвезли к котловану, привязали к покоцанной бетонной плите и утопили. Не из опытных, значит, убийц и не из наших коллег. Те и другие не поленились бы вскрыть полости, и тогда труп не всплыл бы.
Людмила слушала так, как слушал бы ребёнок страшную сказку – приоткрыв рот и уставив глаза с расширившимися зрачками на рассказчика.
- Мотив понятен – грабёж, - Боря кивнул сам себе, подтверждая сказанное. – Ограбить жертву, оставив в живых, и самим потом остаться безнаказанными они, скорей всего, не могли рассчитывать. Их бы порвали. Игорь возил из столицы водку, начиная с вагона и кончая составом. Был знаком со всеми или почти со всеми здешними бандитами, со многими дружил. И все знали и теперь знают, кто его старший брат. Так что, сказать правду, сомневаюсь, чтоб его убил кто-то из бандитов. И улов слишком мелкий, хотя это, скорей всего, вышло случайно. Видимо, убийцы знали, что Игорь возит в столицу наличные, но не были в курсе его текущих дел. Рассчитывали на густой навар. Мы из этого заключаем, что это кто-нибудь, связанный – вернее, связанные – с оптовыми фирмами. Знакомые, во всяком случае. В машину к незнакомым Игорь вряд ли сел бы. Но в остальном у нас пока что провал. Чёрная дыра. И Анатолий Андреич поимеет тебя, Вадя, за то, что мы ориентировки по райотделам до сих пор не разослали. Правду ему лучше не говорить – разорётся. А толку всё равно не будет никакого.
- Может, ему протокол допроса показать? – предположил Вадим.
- Миши? – уточнил Боря и отрицательно помотал головой. – Ни в коем случае. Он же не сказал, что собрался страшно мстить.
- Борь, - хмыкнул Вадя, - я там ещё не всё записал. Правда, что ты ему в школе два пальца сломал?

9
- Может, не будем отвлекаться? – Боря скривил губы в улыбке.
- Будем, - сказала Людмила решительно, но странным каким-то, внезапно севшим голосом. И неубедительно закашлялась.
Боря посмотрел на неё удивленно – что с ней такое произошло, что голос сел и кашель вдруг напал?
- Ну, - он пожал плечами, - если охота, то ладно. Сломал, да. Средний и указательный на правой руке. Он старше меня на два года. И на большой перемене, прямо в школьном дворе, решил меня обшмонать. Не хватало ему денег на что-то, а тут как раз малолетка подвернулся. Не драться же мне с ним было. Пришлось пальцы ломать. Месяц он в гипсе проходил, не меньше. Зато его потом от контрольного диктанта освободили, от сочинения. Так что он мне по гроб жизни должен быть признателен.
Вадя радостно хрюкнул:
- И правда – зачем драться? Мирно пальцы сломал, и все дела.
- По факту, так и было, - кивнул Боря.
- То есть вы шпаной в школе были, - то ли спросила, то ли утвердила Людмила.
- Тимуровцем, - поправил ее Боря. – Бабушек через дорогу переводил. Пока бабку через дорогу перетащишь, она тебя раз пять успеет сумкой по голове ударить. Сумки у них тяжеленные были. С тех пор у меня с головой непорядок.
- А какую правду Анатолию Андреевичу говорить нельзя? – Людмиле неприятно было слышать, как захихикал Вадим. Ей показалось, что он снова хихикает над ней. И она решила вернуть разговор в прежнее русло.
- На самом деле, - Боря тяжело вздохнул, - лучше всего ему никакой правды не говорить. Чем мы, собственно, уже несколько лет и заняты. И постепенно всё обострится до предела. А мы к тому времени постареем и поглупеем ещё больше, чем уже. Не хочу тут быть.
- Кто о чём, а вшивый о бане, - хмыкнул Вадим.
Боря посмотрел на него сожалеюще:
- Ты нового президента по телевизору видел? Подумай хорошо: если бы ты этого шныря тут у нас допрашивал, ты бы ему поверил?
- Ни единому слову, - Вадим выпятил пухлые губы, округлил глаза и помотал головой. – Так он же там временно, потом другой будет.
- Уверен? - хихикнул Боря. – Это он сам так сказал?
- Ладно, чем мне за ориентировки оправдываться? – Вадиму расхотелось продолжать тему.
- Ничем, - настроение у Бори испортилось, сразу и окончательно. – Скажи Анатолию Андреичу, что это моё решение. Пусть ко мне обращается. Только и делаем, что перед начальством оправдываемся. Задолбало. Что там у тебя с узлами?
Вадя вынул из ящика своего стола полиэтиленовый пакет с обрывками покрытой высохшей глиняной пылью верёвки и приподнял его, чтобы Боре и Людмиле было лучше видно.
- Видите, узлы разные. И концы у верёвок по-разному измахраченные. В смысле вот эти – которые не обрезанные. Это водолаз отрезал, чтоб всю верёвку из-под плиты не тащить, не надрываться. Один узел простой, крестьянский, как мама учила шнурки завязывать, только без бантика. Он был сильно затянут, на плите сидел плотно, и верёвка лопнула прямо рядом с узлом. А второй – глядите, какие длинные волокна. Он гулял туда-сюда, пока порвался. Узел рыболовный. Название у него подходящее – кровавый. Таким крючки привязывают и леску связывают. Ну, или нить, шнур рыболовный. Неважно. Важны две вещи. Один убийца, как Игорь Сергеич умозаключил, сильный физически. Второй – слабее. Но не умнее. Привык рыболовные узлы вязать. На автомате завязывал, не думая. Чтоб такой узел затянуть, надо за эти два конца потянуть, - Вадя показал пальцем на измахраченный и обрезанный концы верёвки. – Но тогда он к плите плотно прилегать не будет. Правда, что нам это даёт, непонятно. Рыбаков в городе хватает, тупых среди них больше половины, всех не арестуешь.
- Может, со временем что-то и даст, - предположил Боря. – Но меня, знаешь, терзают смутные сомненья. Среди торгашей идиотов не счесть. Чтоб один болван другому по пьяни не проболтался, трудно поверить. Игоря в этой среде знали, любили по-своему, от его смерти многие проиграли. Проболтайся кто-то кому-то, все бы в итоге всё знали. Водка – товар ходовой. Менять поставщика – значит, и цены менять. Наверняка в сторону увеличения. Вряд ли это кому-то понравилось. В общем, чувство у меня такое, что мы что-то упускаем. Оно, возможно, у нас перед носом, а мы не видим.
- Колбасу не забудьте, - всколыхнулась Людмила, увидев, что Боря встаёт и берёт свой старый чёрный зонт с коричневой эбонитовой ручкой, поставленный в угол.
- Колбасу? – Боря вопросительно нахмурился. – Какую ещё колбасу?
- Которую вам Витя прислал. И две банки пива. Они в холодильнике.
- А-а-а, - протянул Боря. – Совсем забыл. Вечно я самое главное в жизни опускаю. Спасибо, дорогая.
- Стюардесса-то твоя что сказала? – всполошился Вадим.
- Ничего неожиданного, - Боря уже открыл, но снова прикрыл дверь в кабинет. – Что вёл себя не как всегда, будто сильно простужен был, что на входе прикрывал нижнюю часть лица воротником ветровки, что весь рейс проспал, накрыв голову этой самой ветровкой. Обычно она ему рюмку бренди предлагала, как очень важной персоне. А тут он отказался. Просто помотал головой, не выбираясь из-под ветровки. Будь это Игорь и, тем более, будь он простужен, ни за что не отказался бы. Вряд ли опознание что-то даст, на самом деле. Но попробуем. Если найдём, кого опознавать.
- Так мы что, - огорчилась Людмила, - зря ветровки привезли?
- Неизвестно, - Боря пожал плечами. – Может, и пригодится. Чтоб ты понимала, стажер, девяносто процентов работы мы делаем впустую. И это если нам сильно везёт. Только не рассказывай Анатоль Андреичу, что вы магазин ограбили. Счастливо, до завтра.

10
Минута молчания на следующее утро затянулась до неприличия. Боря упёрся локтями в стол, лицом в ладони – и так заснул. Даже негромко всхрапнул пару раз. Только через полчаса, когда Вадим стал собираться на совещание к прокурору, Боря очнулся, помотал головой, посмотрел на наручные часы а стальном обшарпанном корпусе и покаянно вздохнул:
- Извините, господа. Полночи заснуть не мог. Переживал, что оказался идиотом. Ты, Вадя, можешь смело сказать Анатолий Андреичу, что я категорически против рассылки ориентировки, потому что боюсь утечки. Мишу Севастьянова можешь не упоминать. Ну, или упомянуть – всё равно. Только без привязки к его желанию отомстить за брата. Такие истории у нас плохо кончаются. Хотя в протоколе его допроса кое-что интересное всё ж таки есть. Вернее сказать, кое-чего интересного там нет, но в природе оно существует обязательно. Ты его об этом не спросил, а и спросил бы, так он бы не ответил. Неучтёнка – без неё Игоревы труды не имели бы смысла. Или почти не имели бы. Но мы шерифами себя не воображаем, экономическими преступлениями не занимаемся. Нам до них – примерно как проктологу до насморка. Хотя полипы, конечно, и в носу могут вырасти, и в заднице. Главная наша – моя, верней сказать – ошибка: в одной машине с незнакомыми очень даже можно оказаться. Или кое-как знакомыми, хотя и неприятными. Но неизбежными. Я пойду пока схожу в УВД, попрошу, чтоб они мне список личного состава ОБЭП скопировали. Или кто там у них розничной торговлишкой занимается, банками, неучтёнкой и всякой такой лабудой. Слёзно попрошу. Подскажут, наверно, кто там у них над чем неустанно трудится. Сами-то они должны же знать. Развели борцов с преступностью – чёрт ногу сломит в их отделах.
- Не поверишь, - хмыкнул Вадим, - вчера мой младший сказал: дядя Боря уже всё знает, потому что он всегда всё знает.
- Ну да, - кивнул Боря, - устами бы младенца да мёд пить.
- Я с вами хочу, - объявила Людмила вставая. – Я ещё вчера всю задницу на этом стуле отсидела. До моей задницы вам, проктологам, конечно, дела нет, вы циничные и равнодушные. Но стажироваться-то мне же надо всё равно.
- Ладно, пойдём, - согласился Боря. – Вы, между прочим, с Вадей позавчера весь день задницы проветривали. И вчера ты с Сергеем одёжный магазин грабила. А ступня в морозильнике как лежала, так и лежит. Впрочем, она там уже с полгода лежит. Привыкла, я думаю. Не захочет никуда уезжать. Спросишь её – скажет, что у неё тут родина.
- Фу, опять вы про своё, - поморщилась Людмила.
- Как тебе Вадим наверняка рассказал, - вздохнул Боря, открывая тяжёлую створку двери и пропуская даму вперёд, на широкое крыльцо здания прокуратуры, слегка подмоченное прошедшим косым дождём, - это не первый раз, когда я оказываюсь идиотом. Не первый и не самый для меня тяжёлый. Всё-таки не три года времени впустую потратить, а месяц всего-навсего. Но когда меня девушка бросила, я спал спокойно, не ворочался. А прошлую ночь только что головой о стену не бился. Странно, конечно. Но так.
- Это называется замещение, - сообщила Людмила, цепляясь, как ни в чём ни бывало, будто бы это всегда так было, ладошкой за Борин локоть, за рукав его старомодного чёрного плаща, который он надевал, когда надоедало носить тяжёлый зонт.
- Или возмущение, - предположил Боря. – Два ложных посыла – это много. Одного хватило бы, чтоб увязнуть. Что Игорь к незнакомым людям в машину не сел бы – это раз. Что в курсе его дел, не зная точного текущего их состояния, могли быть только люди из среды торгашей – это два. Не перепугайся я приезда кровожадного старшего брата жертвы, неизвестно, сколько бы ещё времени пребывал в заблуждении. Стыд непереносимый.
- Да ла-а-адно, - Людмила одёрнула Борю за рукав в сторону от обширной лужи, которую он не заметил. – Что теперь, по лужам начинать ходить? Вадим тоже должен был соображать.
- Он слишком привык на меня полагаться и редко спорит. К тому же, его старшенький пошёл в школу, в первый класс, и это, как оказалось, для семейства изрядный шок. Младшему пять, он умный пацан, но хлипкий, часто простужается, температурит, Вадиной жене приходится сидеть с ним дома, и на работе ей уже намекнули, что уволят. А дети нынче стоят дорого. В общем, Ваде сейчас не до того, чтобы предаваться размышлениям об утопленнике. Хоть и у того, между прочим, дети остались. Старшая почти уже барышня. Самому младшему восемь лет. Проклятая жизнь, видимо, создана совсем не для того, чтобы ей спокойно жили.

11
Они вышли к площади позади гранитного памятника, стоявшего на огромном, из того же тёмно-серого камня, что фигура со вскинутой рукой, постаменте. Туда можно было взобраться по гранитным ступеням, с трёх сторон окружавшим монстра из прошлого, и попасть на длинную трибуну. Оттуда – совсем, если вспомнить, недавно – два раза в год торчали одетые в серые пальто или, в зависимости от погоды, плащи, или тёмные костюмы торсы главных местных начальников, а мимо шли толпы граждан с портретами других начальников, ещё главней тех, чьи торсы торчали на трибуне. Картина оживлялась празднично-приветственными криками в мегафон, ответными «Ура-а-а!» толпы и ожиданием домашнего, а лучше дружеского, застолья с водкой и портвейном.
Теперь булыжная площадь – от двухэтажных особняков, переживших несколько эпох, до асфальта проспекта – была плотно уставлена машинами, забрызганными грязью по самые крыши. Заморские красавцы и красавицы, джипы, мерседесы, тойоты соседствовали с отечественными жигулями, а сбоку, с самого краешка приткнулась какая-то вовсе нелепая трехдверная кроха с жёлтыми инвалидными знаками на переднем и заднем стёклах. Умей она думать, считала бы себя чужой, ненужной, портящей вид, но, учитывая неизбежную краткость своего дешевого бытия, плевала бы на всю разношерстную компанию.
- Я как вон та машинка, - кивнул Боря в сторону агрегата с инвалидными знаками. – Лишний и нелепый. Только вместо знаков у меня корочки. Думаю, на дороге от неё шарахаются. От меня, впрочем, тоже.
- Неправда, - Людмила как будто даже рассердилась, - я от вас не шарахаюсь.
- Ну да, - согласился Боря. – Инвалидные знаки тоже бывают привлекательными. Когда красных корочек лишусь, стану совсем никем, пустым местом.
- А вы не лишайтесь, - она крепче сжала ладошку, которой держалась за его локоть. – Никто вас не заставляет. И все вас тут любят.
Боря скривил губы в привычной полуулыбке:
- Мы как раз идём туда, где таких, как я, очень не любят. В горотдел ехать далеко, а тут рядом есть тётенька, которая всё знает и всё нам распечатает. Правда, очень неохотно это сделает. Нижняя губа у неё вечно выпячена брезгливо, и общается она всегда через неё, через губу. Говорят, в молодости была красавицей и изменяла мужу направо-налево. А теперь стала старой брюзгой. Как-то спросила, как меня вообще в прокуратуру взяли. Для неё это что-то немыслимое.
- Давайте по скверу пройдём, - предложила Людмила.
Боря отрицательно качнул головой:
- Нет. У меня уже был такой брачный период, когда надо было ходить по дубовым аллеям и робко целоваться. Мне, правду сказать, даже нравилось. Но кончилось ничем. Не то чтоб совсем ничем, но, в общем-то, ничем не кончилось. Не хочу. Сначала в ЗАГС, через год в аэропорт – другого варианта нет. Хотя и этого, скорей всего, тоже нет. В ЗАГС и из ЗАГСа можно было бы заодно по скверу пройтись.
- Ну-у-у-у, - длинно и разочарованно протянула Людмила.
- Вон там, - Боря показал на старый особняк впереди справа от них, - на третьем этаже три крайних окна, дальних от нас - там когда-то сидели убийцы. Самое крайнее – это был кабинет их начальника. Теперь они вон в той новой башне, которую на задах поставили. Безвкусное строение. Там они занимают три этажа. И ещё один, подвальный, забитый разной аппаратурой и очкастыми операторами.
- Убийцы – в смысле киллеры? – Она посмотрела вопросительно.
- Не совсем, - Боря покачал головой. – Киллеры – тупые мелкие рыбёшки, ничего не решают только делают, что им скажут. А там заказчики сидят, организаторы. Мнят себя богами. Решают, кому жить, кому умирать. Три года назад мы с Вадей молниеносно раскрутили два убийства. Задержали исполнителя. И Анатолий Андреич ни словом не обмолвился, что надо искать заказчика. Он когда злится, у него лицо становится изжелта-зелёное, как у инопланетянина. А в тот раз разрумянился, расцвёл, как роза на помойке. Там всё было завязано на букмекерской конторе. Нароков такой был, если помнишь. Владелец этой самой конторы и, к гадалке не ходи, заказчик двух убийств. Где-то месяцев через семь или восемь, уже не помню, его тоже убили. В Европе, заметь. На его собственной вилле. Его собственный телохранитель. Который через день-два покончил жизнь самоубийством, как будто бы. Анатолий Андреичу наверняка дали понять, что не надо нам больше ничего расследовать, что этого самого владельца букмекерской конторы, вероятного заказчика двух убийств, всё равно уже приговорили. Посади мы его, его бы либо в СИЗО, либо на зоне так или эдак убили бы. Зачем нам было время на него тратить?
- Я не поняла, - Людмила поморгала длинными ресницами. – Он же бандитом был. Вам его что, жалко?
- Его – нет, не жалко. Мне вас жалко. Это только начало бывает такое романтическое: рыцари плаща и кинжала убили кровожадного бандита. Но ты поставь бильярдный шар сверху на детскую горку и подтолкни – он ведь вверх не полетит, понесётся вниз, пока в самую грязь не шлёпнется. Тут, конечно, всё медленней происходит, но так же неизбежно. Десять лет или пятнадцать, или, может двадцать – и всё придёт к закономерному концу. А жизнь коротка. Через двадцать там или двадцать пять лет – что я смогу? Только наблюдать да кряхтеть. Лучше уж я буду откуда-нибудь со стороны наблюдать, чтобы никто моего бессильного кряхтенья не слышал.

12
Потом они сидели в кафе-кондитерской, куда Людмила затащила Борю почти насильно. Не то чтобы он сильно сопротивлялся, но был мрачен, молчал, иногда кивал, слушая Людмилину оживленную болтовню, и было непонятно, слышит ли он ее вообще. Она дёргала его за рукав, старалась обходить мелкие лужи на асфальте, но он всё равно наступал в них, не замечая, не обращая внимания.
Список личного состава – так это скучно по-канцелярски называлось – отдела по борьбе с экономической преступностью умостился в свёрнутом в рулон виде в правом внутреннем кармане его плаща. Слева пиджак и без того топорщился от пустой наплечной кобуры. Снимать её было бы так же морочно, как надевать, но и брать с собой пистолет туда, где они только что побывали, добавило бы неприятных моментов, которых и без того хватило.
В кондитерской было шумно, но вполне уютно. Пахло кофе и выпечкой. Сырой грязи на полу, которую неизбежно приносили на подошвах посетители, жаждавшие свежих булочек, не давали прожить и минуты – процесс мытья пола начинался до открытия и заканчивался после девяти вечера. Освещения среди бела дня, вроде бы не требовалось, но оно было и, как ни странно, создавало уют, наподобие вечернего домашнего.
- Почему вы такой мрачный? – её расстраивало резкое и непонятно чем вызванное изменение настроения Бори. – Мы же всё получили.
Боря жевал булку с марципаном, отпивал кофе, но не чувствовал вкуса ни того, ни другого. Он кивнул:
- Получили, да. Но ещё пару лет назад нам не надо было бы писать запрос, визировать его, получать разрешение начальника отдела кадров. Если бы мы поехали через полгорода туда, где мне пока ещё достаточно помахать корочками и наорать на какое-нибудь невинное создание, потеряли бы меньше времени. Правда, там могла бы утечь информация. Тесный коллектив. Кто-нибудь мог бы насторожиться. Или даже всполошиться.
- Мы всё получили, - повторила Людмила, - и теперь нам надо задорно есть вкусные булки.
- Ты не понимаешь, - Боря вздохнул. – Нас медленно возвращают в крепостное состояние. Впрочем, не так уж и медленно. Главное – неуклонно. Превращают в холопов. Я не могу есть булки весело, если мне дают понять, что я холоп. Даже если булки вкусные.
- А Витина колбаса – вкусная? Вы её попробовали? – она решила отвлечь Борю от мрачных мыслей, заставить хоть чему-нибудь порадоваться.
Боря слабо улыбнулся:
- Витя мне говна не пришлёт. Колбаса отменная. А он тебе понравился?
- Потешный, - Людмила поняла, что сменить тему у неё получается, и решила развить успех. – Говорит так интересно: вроде бы грязно ругается, но без мата и дружелюбно. Дохлый ёж – это у него такое ругательство. Вадя ему фоторобот показал, спросил, кто это, а Витя говорит: Вася-кот.
Боря поперхнулся кофе, закашлялся, закрыл рот ладонью, вскочил, помотал головой, будто извиняясь за то, что не может извиниться, и быстрым шагом пошёл в дальний угол зала, где на блескучей жёлтой стене висела табличка чёрная табличка с золотой надписью «Туалеты» и стрелкой-указателем под словом.
Он вернулся минуты через четыре. За это время Людмила успела принести ещё две чашки эспрессо и пухлый бумажный пакет, который положила на стол.
- Это булочки Вадиму,- объяснила она, когда Боря, вытирая мокрое лицо бумажным полотенцем, сел напротив.
- Ему не булочки – ему порка вожжами на конюшне положена, - сердито сказал Боря. – Тебе, кстати, тоже.
Было впечатление, будто внутри у него что-то клокочет и булькает - непонятно, от возмущения или от восторга.
- Если пороть будете вы, то я готова потерпеть, - заметила она невозмутимо.
- Я, конечно, и сам виноват тоже. Не подумал. Даже и подумать не мог. Вы сказали Вите, что я вас прислал, вот он и говорил с вами как со своими. И был уверен, что вы понимаете. Дохлый ёж – было у нас такое ругательство. Можно сказать, грязное. В кабинете биологии ёжик забрался за горячую батарею, вылезти не смог, умер, и запах там был – хоть святых выноси. Или, к примеру, выражение такое было – шары подзакатил. С трудом переводимое. Шары – в смысле глаза. Диапазон смыслов широкий. Понятно только своим. Кажется, это называется арго. Витя вам, дурням, сказал, на кого фоторобот похож, а Вадя решил, что тот не знает. Шары подзакатил – поляна непроглядная, так это целиком звучало.
- Господи, - вздохнула Людмила. – И что оно значит?
- Значит, что Вася-кот – это Слава Котов. Учился в соседней с нами школе. Наш ровесник. Шпаной был отъявленной, из детской комнаты милиции не вылезал. В седьмом классе начал бухать беспробудно. После восьмого куда-то пропал. А лет через пять или шесть объявился – спокойный, женатый, постриженный и приодетый. Жена у него – шмакодявка метр с кепкой, простушка деревенская. Заарканила его и усмирила, как ковбой мустанга. Слава стал послушно ходить под седлом и отучился громко ржать. Так только если – тихонько, нежно, культурно. Найти мы его быстро найдём, сегодня же. И какую-нибудь наводку он нам даст. А что с ним дальше делать, я не знаю.
- В каком смысле?
- Ну, я бы предпочёл упрятать его на пару дней в ИВС. Там у них есть камера для вип-клиентов. Чтоб у нас было время спокойно найти убийц. Считая водителя, их должно быть аж трое. Мишу Севастьянова тоже придётся найти и объяснить, что Вася-кот в убийстве не замешан. Что если он, миллионер сраный, Славу тронет, я ему все пальцы переломаю.
- А порка нам будет? – она оставила пустую чашку из-под кофе и поднялась.
- Тебе – да, - мрачно пообещал Боря.

13
Мобильные телефоны Боря ненавидел. Единственным их достоинством считал то, что мобильник легко можно выключить.
Вадим, у которого на рабочем телефоне высвечивался номер звонившего, сразу отозвался своей дежурной шуткой:
- Борис Леонидович уехал из страны, больше ему сюда не звоните.
- Больше не буду, - пообещал Боря. – Хотя кто-то дал вам ложные показания. В настоящий момент Борис Леонидович вместе с Людмилой Сергеевной преодолевают проливной дождь и ураганный ветер, чтобы принести вам вкусные свежие булки. Я так понимаю, Анатолий Андреич не особо тебя истерзал?
- Сказал, что такие дела всегда долго расследуются, - сообщил Вадим. – Пожелал успехов.
- Насчёт долго – это он поторопился, - хмыкнул Боря. – Пока мы несём тебе булки, можешь поставить чайник и найти в базе данных адрес гражданина Котова, Владислава. Отчества не знаю. Ему от тридцати до тридцати трёх лет. Скорее всего, тридцать один. Искать адрес, вероятно, хотя это неточно, надо в Кировском районе. Учился в сто тридцатой школе. Состоял на учёте в детской комнате милиции. Не позже, чем завтра, он должен быть у нас. Пошли наряд, но скажи, чтоб не зверствовали, обращались исключительно вежливо и дружелюбно. Лучше, на всякий случай, самому с ними съездить. Не то чтоб он в убийстве совсем не замешан, но, всего вероятней, им просто попользовались, за небольшую плату. Преступления он не совершал. Должен пойти навстречу нашим пожеланиям.
Вадим помолчал, потом спросил, будто самому себе не хотел поверить:
- Имеешь в виду, что я облажался? Это что – Вася-кот?
- Точно. Не расстраивайся. Откуда тебе было знать, что Васю зовут Слава? Мы все облажались. Трудись. А нам с Людмилой Сергеевной нравится гулять, держась за руки. А работать не нравится.
- Смотрите не простудитесь, - буркнул Вадим и положил трубку, отбился.
Людмила немедленно сунула ладошку Боре в руку:
- За базар ответишь. Будем теперь гулять, держась за руки.
- Я не против, - согласился Боря. – Но у меня для тебя неприятная новость. Куртки, скорей всего, придётся возвратить магазину без употребления. Если на самолёте летал Вася-кот, он сам во всём сознается, опознавать будет не надо.
- Ну и ладно – съездим с Сергеем и вернём. Подумаешь, сложность какая. Я только не понимаю – вот Вадим сказал, что на базаре похожих лбов – половина торговцев. Почему это обязательно был Вася-кот?
- Да как тебе сказать…
Боря оглядел короткую улицу, по которой они возвращались из кондитерской. Несколько сохранившихся особняков в два этажа, оштукатуренных и из потемневшего красного кирпича. Прямоугольные пятиэтажные монстры из эпохи конструктивизма и надежд на несбыточное будущее счастье. Всё пространство пёстро утыкано магазинами на первых этажах, мелкими и покрупнее, тряпичными и продуктовыми. Посередке пёстрого дешёвого торгового цветения – хиреющий букинистический магазин, когда-то бывший благополучным, но растративший благополучие во времена джипов, мобильников, интернета.
- Вот там, - Боря показал пальцем на конструктивистского монстра, - на третьем этаже жила Ирина Сергеевна, кандидат наук, которой не дали защитить докторскую. Исключительно достойная женщина, но её тут никто уже не помнит. Квартира у неё была отличная, потолки три метра, окна во двор. Это, впрочем, неважно. Важно, что я-то всё это помню. Я как бы, понимаешь, сам часть того прошлого, когда тут не было столько магазинов, а достойных людей было намного больше. Их и тогда слегка придушали. Слегка. Не больно. Времена были более или менее спокойные. И я помню лица, разговоры, разные подробности – можно сказать, археологические. Хотя я в этом районе не жил. А там, где жил, помню намного больше. Игоря Севастьянова, когда мы учились в седьмом классе, уволок наряд милиции. По дороге, чтоб не было скучно, настучали ему по балде. Тот истошно орал: «Чо такое?!», но его не слушали. Промариновали в клетке до позднего вечера, пока родители не всполошились и не начали звонить в милицию. Оказалось, менты спутали Игоря с Васей-котом.
- А откуда ты знаешь, что этот, ну, который в столицу летал, из того района?
- Я не знаю, - поправил Боря. – Предполагаю. Игорь до последнего там жил, только в другой конец улицы переместился, когда женился. Прихватили его у дома, когда он в аэропорт собирался. Думаю, кто-то на него внимание обратил, потому что своими глазами видел или ушами от кого-то слышал, что человек почти каждую неделю куда-то пропадает и через день появляется. Сколько сейчас таких летунов, не сосчитать. А объектом фиксации стал Игорь почему-то. Есть вероятность, что кто-то из убийц примерно в тех же местах живёт. Не говорю, что он из наших – мне убийцы не свои. Земляки они мои или соседи, всё равно чужие. Ещё с Игорем я сколько-то дружил, но только пока не сломал пальцы его брату. И меня, кстати, в хулиганы записали – будто это я из него двадцать копеек хотел вытрясти, а не он на меня прыгнул. Был, правда, во всём этом плюс – больше ко мне никто не приставал. Репутацию заработал.
- С вами так хорошо, - вздохнула Людмила.
Они уже перешли с короткой торговой улицы, через трамвайные рельсы на мощенную булыжником площадь с тёмным гранитным монстром посередине. Пройти до прокуратуры оставалось совсем немного, и Людмила перешла обратно с удобного «ты» на формальное «вы».
- И работать не хочется.
- Мне, честно сказать, тоже всё меньше хочется, чтобы ты в прокуратуре работала, - вздохнул Боря. – Скоро у нас останется исключительно скудный выбор: или стремительно глупеть, или становиться подонками. Или сбежать от всего этого.
- Ну-у-у, - расстроенно протянула Людмила. – Так хорошо было, а вы опять за своё.
Она вытащила ладошку из его руки. Отстранилась. Рассердилась. Раз, мол, так, то фиг тебе, а не моя ладошка.

14
- Опять развёлся не женившись? – Вадим жевал булку, запивал ее горячим чаем, и получилось у него не очень разборчиво: опять вазвёвся не вэнифшись?
- Похоже на то, - откликнулся Боря, перебирая новые бумажки, появившиеся на столе в его отсутствие. – Что там с Васей-котом?
- Уже везут. С работы выдернули.
- Сдуреть, - удивился Боря. – Получаса не прошло. Чем ты их так напугал?
- У них там проверка работает, - объяснил Вадим. – Мы им, считай, услугу оказали. Четыре сержанта с места в карьер ломанулись, лишь бы от проверяющих сбежать.
- Прекрасно, - кивнул Боря. – То есть Кота они тут подождут, ещё и спасибо нам скажут. Позвони Паше, пусть антураж приготовит для съёмки. Фас, профиль нам не нужны, нужна белая простыня. Саван для кота Васи.
- Зачем? – Вадим застыл, не донеся остаток булки до рта.
- И скажи заодно, - продолжил Боря, не обращая внимания ни на Вадино удивление, ни на вошедшую в кабинет Людмилу, - чтобы он, когда Кота привезут, поднялся и посмотрел на него. Пусть в архиве пороется, найдёт фотографии подходящей расчлененки. Неузнаваемой. Чтобы не сильно старые фото. Чтоб как будто новые. Пусть сложит в пустую новую папку, без надписей на обложке. Могут понадобиться – для убедительности. И хорошо бы со Славы рубашку снять.
- Мы пытать его будем? – поинтересовалась Людмила, усаживаясь в своё неудобное кресло.
- Пытать и убивать, - уточнил Боря. – Спустись, Люда, пожалуйста, в сто первую комнату, возьми там утюг. С подозреваемыми по-другому нельзя, по-другому они не понимают. Не помнишь, Вадя, кетчуп у нас в холодильнике остался?
- Остался, - кивнул Вадя. – Только я не понимаю, зачем это надо, если, ты сам сказал, Вася-кот во всём признается?
- Это не для него, Вадя, - Боря качнул головой сокрушенно, будто удивившись глупости вопроса. – Он не подозреваемый, он, я думаю, просто болван. Если убийцы из ОБЭПа, то, ты ж понимаешь, они сами привыкли других допрашивать, нам с ними не так просто будет, как с бомжом из подворотни. Я хочу того, кто Славу в Москву отправлял, задержать и напугать. Сильно напугать. Чтоб у него из всех дыр полилось. И антураж надо заранее приготовить, чтобы завтра выглядел слегка лежалым, а не специально к моменту приготовленным. Цели определены, задачи поставлены – за работу, товарищи.
- Вы его горячим утюгом пытать будете? – Людмила часто поморгала, то ли удивляясь, то ли возобновляя процесс соблазнения.
- Угу, - кивнул Боря. – Поставлю ему на пузо и включу в сеть. Что у вас сегодня с Вадей за дурацкие вопросы? Утюгом ты будешь сушить кетчуп на Славиной рубашке, чтоб смотрелся как засохшая кровь. И да, засунешь потом рубашку в пакет для вещдоков и вещдок пронумеруешь. Главное – пронумеровать не забудь.
- Ну, ты стратег, Василь Иваныч, - ухмыльнулся Вадим.
- Кстати, Вадя, напиши мне номер мобильника Миши Севастьянова. Надо объяснить ему, на всякий пожарный, что Слава не враг. Или пока не надо, не знаю. Всё равно напиши.
- Да откуда он что узнает? – Вадим с сожалением посмотрел на пустую чашку из-под чая и взялся за телефон.
- Из четырёх ментов, - объяснил Боря, - за достойную плату информацию миллионеру будут готовы слить только четверо. Не больше того. Честные люди, слава богу, ещё не перевелись.
На стоянку перед прокуратурой, угрожающе сверкая двумя синими мигалками на крыше и зачем-то взревывая сиреной, влетела белая тойота с синей полосой по борту и, разбрызгав колёсами слякотную грязь, лихо затормозила у самого крыльца.

15
Что Котов включил полузабытые навыки общения с инспектором детской комнаты милиции, Боря понял сразу, как только вошёл в комнату для допросов. Тот сидел неподвижно, замкнувшись в себе, и выражение слегка одутловатого лица его можно было расшифровать довольно просто: «А чо я сделал-то? Я ж ничо не делал». Возмущенно.
Поверх белой рубашки, ничем, к Бориному сожалению, не примечательной, кроме разве что того, что она была слегка помята и на потёртых манжетах чем-то немного припачкана, на Котове была надета ярко-синяя, из плотной ткани, рабочая рубашка с коротким рукавом и с табличкой, длинным белым прямоугольным значком, на котором чёрными буквами написано было: Владислав Котов.
- Слава, - Боря даже не присел на стул, чуть-чуть только более удобный, чем тот, на котором умостился Котов, - нам нужна эта твоя рабочая сорочка. Можно тебя попросить? Твоему начальству мы объясним, об этом не беспокойся, из зарплаты не вычтут.
Бывший Вася-кот если и удивился, то удивления своего не показал, а только недовольство. Не вставая с прикрученного к полу металлического стула, расстегнул и содрал с себя синюю сорочку и протянул ее Боре:
- Вы тут все психи.
Боря только кивнул, взял рубашку, сказал спасибо и вышел. Такое чувство у него бывало редко – он сам себе напоминал представителя семейства кошачьих, припавшего к траве, ёрзающего задом и с расширенными до размеров круглых глаз зрачками. Правда, Слава не был добычей, добычу ещё надо было выманить из кустов, и хотелось, и надо было сделать это быстрей, потому что иначе бывшая шпана Вася-кот таки рисковал стать добычей, но не Бориной, а каких-то сволочных недоумков.
Он протянул рубашку Людмиле, стоявшей перед зеркальным стеклом:
- Допросам будешь потом учиться. Сейчас иди к Паше, отнеси ему рубашку, кетчуп и утюг. Скажи, что нужна картина истязаний. Фильм ужасов. Можно резать, прожигать, стрелять – всё как он придумает. Но чтобы достоверно. Гиперреализм. Посмотри, как он работает, помоги ему. Скажи, что через два часа всё должно быть готово. Неохота мне до завтра ждать. И передай по дороге Вадиму, чтоб немедленно шёл сюда, в зрительный зал, - и проворчал, заодно уж. – Моя бы воля, всех бы вас, бездельников, поувольнял.
С полки перед зеркальным стеклом он взял две папки. Одну – с делом об убийстве, другую – с бумагами, добытыми в отделе кадров городского управления ФСБ. Не просто взял, просто схватил. И не ушёл, а унёсся.
- Что ты сделал с ветровкой? – Боря сел по другую сторону стола, напротив Славы.
- Чо вы сказали, то и сделал, - что-то от Васи-кота, злое и агрессивное, промелькнуло у Славы в лице. – Вы чо, совсем оборзели?
- И что мы тебе сказали? – Боря нетерпеливо постучал концом шариковой ручки по обложке верхней папки.
- Выкинуть, чо. В мусорный бак. Я выбросил. На Казанском вокзале.
- Ага, - кивнул Боря. – Но если ты нам её отдашь, мы дадим тебе точно такую же, но только новую, в упаковке.
- Эхх, - вздохнул, как простонал, Слава. – Ничо вы не понимаете. Мне бы жена не разрешила чужую ветровку оставить.
- Да, - Боря снова покивал, скорее самому себе, чем собеседнику, - с женой тебе повезло. Она молодец. Паспорт тоже выбросил?
- Как велели, - утвердительно кивнул Слава. – Порвал мелко и в разные баки повыбрасывал. Обложки ножницами резал.
- И что, ты думаешь, произошло с тем человеком, по паспорту которого ты в столицу летал?
- Да чо произошло – сами же сказали, что арестуете его. Не арестовали, что ли?
Боря молча достал фотографию распухшего трупа из папки и протянул ее Славе:
- Нет. Не арестовали.
Он молча понаблюдал, как в серых, когда-то пугающих, а теперь покорных, глазах Котова электрическим зарядом вспыхнул страх, смешанный с недоумением.
- Ты, Слава, должен нам помочь. И с людьми, которые тебя обманули, рассчитаться. Кстати, они тебе, наверно, заплатили?
- Тридцать обещали, дали пятнашку, - пробормотал Котов. – Сказали, что начальство им фонды срезало.
- Мда, - промычал Боря. – Остряки. Нам, Слава, без твоей помощи их не найти. Сейчас придёт следователь, повтори ему всё под протокол. И тщательно рассмотри бумаги из вот этой папки, - Боря подвинул через стол папку со списком личного состава ОБЭП. – Фотографии там, правда, мелкие и на принтере отпечатанные, просто отбери всех похожих, мы их всех проверим. Помни, Слава, что чем скорей мы их найдём и арестуем, тем меньше тебе придётся от них прятаться. Так что интерес у нас с тобой тут общий. Тебя мы ни в чём не подозреваем и не обвиняем.
- Они с красными корочками были, - оправдался Слава, хоть его оправданий и не требовалось. – Я думал, что помогаю. Не надо было.
- Не надо, - согласился Боря. – Но что теперь о пролитом молоке плакать. Скажи, а Мишу Севастьянова ты знал?
- Это Сивый, что ли? Ну, знал немного. Он в соседней школе учился. Наглый был. Наши пацаны собирались ему по балде надавать, но ему кто-то руку сломал. Повезло.
- Не руку, - поправил Боря. – Два пальца, указательный и средний.
- Ничо себе, - удивился Слава. – Вы чо, и это знаете?
- Знаю, Вася-кот, - хмыкнул Боря. – Про сломанные пальцы одновременно с ним узнал. Много чего знаю, без чего обошёлся бы.
- Ну, вы даёте, - у Котова от удивления приоткрылся рот, как у ребёнка. – Ладно, чо. Помогу как смогу.
- Да, кстати, - Боря уже было встал, но снова опустился на стул. – Татуировка у тебя твоя знаменитая осталась?
Слава удивленно покачал головой:
- Что такое есть, чего вы про меня не знаете? Ну, осталась, - он расстегнул и задрал левый рукав белой сорочки. Наивная по-детски, но тщательно исполненная, будто настоящий художник-наивист постарался, синяя, слегка выцветшая кошачья морда обозначилась на мощном, хотя слегка уже и провисшем, бицепсе.
- Отлично, - улыбнулся Боря. – Наш художник ее сфотографирует потом. Татуировка в твоём личном деле записана, давно, ещё когда ты на учёте в детской комнате милиции стоял, так что не удивляйся.
Боря решил вскользь упомянуть о старых грехах Васи-кота. Мало ли что – может, мысль о том, что все они записаны и могут быть оглашены, в том числе и на суде, пусть хоть и не высшем, не божьем, убедит, что сотрудничать лучше с прокуратурой, чем с убийцами.
На самом деле, ни в каких старых личных делах Боря не копался. Просто вспомнил, что когда по ошибке, вместо Васи-кота задержали Игоря Севастьянова, его родители возмущались работой милиции долго и громко – мол, могли бы посмотреть, что нет у их сына никаких наколок нигде. И Игорь на следующий день любому в классе, кто был согласен его слушать, про это рассказывал. Хвастался: мол, в милиции одни дураки, а его родители устроили ментам разнос.
- Жена свести не заставляла?
- Не-е-е, - проблеял Слава. – Ей нравится. У неё когда хорошее настроение, она меня зовёт Котя.
- Часто? В смысле – часто у неё хорошее настроение?
Слава вздохнул:
- Праздников много не бывает.
- Ладно. Спасибо тебе заранее. И позвони жене, скажи, что задержишься. Пусть перезвонит мне на рабочий – его в справочнике можно проверить. Я ей всё объясню, а она сама пускай решает, как вам с ней лучше.
Боря прямо на папке накарябал шариковой ручкой номер телефона, имя и должность.
- Мобильник есть? Если нет, тебя Вадим к телефону отведёт. Захочешь кофе или курить, или поссать, говори, не стесняйся. Позже увидимся.


16
Телефон на Борином столе зазвонил, когда за уже стемнело и окна кирпичного дома, стоявшего напротив здания прокуратуры, осветились изнутри настольными лампами, торшерами, люстрами, не видными отсюда экранами телевизоров. Во дворе одинокая собака носилась кругами вокруг одинокого собачника. Одиночество и потребность что-то есть и где-то испражняться всегда объединяли всё живое, заставляли дружить, сотрудничать или – высшая форма единения – становиться хищником и жертвой.
- Маевский, - буркнул Боря в трубку, послушал недолго и заговорил раздельно, вежливо, отчётливо и доброжелательно. – Лариса Александровна, рад, что вы позвонили. Нет, я просто не хочу вносить разлад в вашу семейную гармонию. На сегодня мы с вашим мужем почти закончили, остальное можно перенести. Остаются неясности, но у нас, а не у него, - и потом отрывисто. – Нет. Нет. Нет. Лариса Александровна, ваш муж – прекрасный человек. И жена у него прекрасная. Нет, нисколько не шучу. Успокойтесь, пожалуйста. Его просто обманули. У нас это часто случается. Мы могли бы на пару дней поместить его в изолятор, там есть приличная комната для свидетелей, которых надо припрятать ненадолго. Что? Нет, ни в коем случае. Если скажете, наряд привезёт его домой. Где-то примерно через час, я думаю. Но с одним условием – выходить из квартиры ни вы, ни он не будете, пока я вам не разрешу. День, два, три – я пока не знаю. Всё быстро меняется. Если захотите, еду вам будут привозить из ресторана. Бесплатно. Нет, не шучу. И из магазина привезут, и тоже денег не возьмут. Убитого Игоря Севастьянова в этой среде очень ценили, так что с удовольствием Славу поддержат. И даже своих охранников могут прислать. Увы, надёжнее, чем милиция. Абсолютно точно. А тут вы меня извините, я подробностей рассказывать не могу. До суда, во всяком случае. Да нет, это вам спасибо. У вас отличная семья, я вам завидую. Да. Обязательно. До свиданья. Звоните, не стесняйтесь.
- Значит, счастливая семья, и вы им завидуете, - Людмила разглядывала лежавший на ее столе полиэтиленовый пакет с рабочей рубашкой Славы Котова, местами порванной, порезанной, с пятнами и потёками бутафорской засохшей крови. Длинный белый бейджик тоже был сломан примерно посередине, и острые места перелома припачканы ненастоящей кровью.
- А что ты ожидала услышать? – поморщился Боря. – Я должен был сказать, что её муж мазохист? Что сама она доминант? Домина - так это у садо-мазохистов называется, если не знаешь. Теперь, по-моему, все уже всё знают. Без номинаций, мне кажется, было проще. Просто драли друг друга вожжами на конюшне – и были счастливы.
Людмила фыркнула и сменила тему:
- Паша – просто гений. Не знала бы, что тут кетчуп и краска, сама бы поверила. И фотография руки ужасная. В смысле, отличная. Прямо настоящая мёртвая рука. Жуть какая! А татуировка суперская. Я бы себе на заднице такую сделала.
- Да, - согласился Боря, – тебе бы было очень к лицу. Паша, я думаю, мог бы свои работы где-нибудь в Вене выставлять, в Риме, Париже, Нью-Йорке. Жил бы на вилле у моря и рассекал бы на «Мазератти». А будет тут пропадать до пенсии. Если доживёт. А потом пропадёт совсем. И никто его не вспомнит. Жизнь гнусная. Хорошо хоть, что короткая.
- А сейчас мы что будем делать? – любое Борино суждение о жизни заставляло её стремительно менять тему, чтобы не успеть испортить себе настроение.
- Сейчас привезут подозреваемого, а Славу Котова мы потихоньку выведем через чёрный ход, и патруль отвезёт его домой. Злодею Вадя предметно, с фотографией отрезанной руки и с окровавленной рубашкой, объяснит, что единственный верный способ спасти подельника, который был за рулём и которого Слава не разглядел, - немедленно сдать его. Можно будет пригрозить, что если не признается и подельника не сдаст, мы его, злодея, отпустим. Он должен поверить, что это страшней, чем в СИЗО прохлаждаться. Потом привезём второго и отправим обоих в ИВС. Завтра спокойно допросим. С адвокатом, если захотят, под запись, нигде ни в чём не отступая. Мы могли бы от них здесь и сейчас признание выдавить, но, боюсь, как только второго задержим, торопиться нам больше некуда. Тем более, у Вадима дитё болеет – пускай идёт домой, к жене и детям.
- Вы, значит, будете дома телевизор смотреть и пиво пить? – она посмотрела осуждающе. – А Пашу торопили.
- Телевизор я на днях выбросил, чего и тебе советую. Насчёт пива – мысль богатая. Пашу не поторопить - он бы две недели ковырялся. Перфекционист. А мы нет, не перфекционисты. У нас убийца испарился. Двое суток – это очень много. Жизнь коротка. Я так думаю, мы его уже никогда не найдём. Хотя для ещё одной ступни место в морозильнике есть. Но ступни будут, во-первых, не парные, а во-вторых, что самое ужасное, разнополые. У нас тут, в конце-то концов, не публичный дом.
- Фу! – сказала она. Подумала и добавила. – Фу!
- Не расстраивайся, - Боря снова изобразил немного кривую улыбку, которую Людмила так ненавидела, что от ненависти нагревалась и таяла. – Завтра объявим пропавшего в розыск. Наше дело маленькое, мы из себя шерифов не строим, нам прокурор не велел.
- Может, его уже убили, это же тогда наше дело? – ей, похоже, не понравилось, как равнодушно Боря отнесся к тому, что показалось ей важным.
- Не обязательно. Его могут в каком-нибудь райцентре убить, там своя прокуратура. Могут в соседней области. Когда ступня придёт и напишет заявление, тогда и посмотрим.
- Вы циничный, - осудила Людмила, тряхнув чудесной своей каштановой шапкой волос, немного, правда, за день слежавшейся.
- Нет, - вздохнул Боря, - нет. Я реалист.

17
Дождь мелко накрапывал, пока Боря, заодно уж, пользуясь случаем, обходил могилы своих одноклассников, покинувших бренный мир до обидного рано. Ближе всех к входу покоились останки Людки Павловой, нелепо погибшей из-за пьяного водителя армейского бензовоза. Потом Танька, умершая своей, но всё равно нелепой и ранней смертью от вирусной инфекции, слишком поздно диагностированной. Олежек – он погиб в автокатастрофе, сам был поддатый, сам был виноват, и всё равно нелепо и жалко. У Володи остановилось сердце, как будто безо всяких причин, просто от нежелания больше трепыхаться в грудине. Самая дальняя и поздняя из могил была Серёгина. Он умер от сердечного приступа, потому что, как настоящим Серёгам и положено, выпивал за день не меньше литра водки. Его предупреждали, но без толку.
На каждую из могил одноклассников Боря положил по пластиковому тюльпану – купил у входа на кладбище. Не было в его окружении человека, который считал бы Борю сентиментальным. Он и сам себя не считал таким, но слёзы всё равно наворачивались, и в горле что-то тёплое, будто жившее само по себе, уговаривало: поплачь, легче станет.
Когда, по узким тропинкам тесно заселенного кладбища, Боря добрался до свежевырытой могилы, вокруг которой толпились скорбящие и стоял закрытый гроб – дорогой, дубовый, с блестящими фальшивой позолотой толстыми ручками, - дождь слегка усилился, будто участвовал в похоронах и действовал по сценарию. Кроны сосен, которые должны были бы хоть как-то защитить от дождя, не помогали, а даже наоборот. Мелкие капли собирались там вместе и потом падали на раскрытые зонты скорбящих с тяжёлым стуком.
Чуть в стороне от толпы, боком к ней, стоял, сложив ладони, будто прикрывал мошонку, солидный, экстремально коротко остриженный, то ли обритый амбал в чёрном костюме, белой сорочке, узком чёрном галстуке и – вероятно, вместо зонтика – нелепой чёрной нейлоновой пелеринке на плечах. Из правого уха у него вился провод, и на правом лацкане пиджака красовался маленький, размером с пуговицу, микрофон. Другой провод тянулся куда-то внутрь, под пиджак, где, очевидно, покоился сам приемо-передатчик. Амбал поднёс руку к уху, вслушался, кивнул пространству, повертел головой и направился к Боре.
Правую ладонь он упёр в левое Борино плечо и сказал журчащим баритоном:
- Вдова просит вас уйти отсюда.
- Ну да, - кивнул Боря и сказал в приделанный к лацкану амбала микрофон. – Миша, если твоя горилла немедленно не уберёт от меня грязные лапы и не уйдёт молча, я прострелю ему колено, а тебя найду и прямо здесь арестую. Но сначала сломаю тебе все пальцы. Считаю до трёх.
Чтобы охранник не усомнился, Боря наполовину вытащил из кармана плаща руку с зажатой в ладони рукояткой пистолета.
- Раз…
Охранник, начавший было презрительно улыбаться, посерьёзнел и, как собака, услышавшая команды «Фу! Место!», бросил Борю, попятился, повернулся и отошёл на прежнюю свою позицию, но теперь повернулся лицом к скорбящим.
- Мельчает народишко, - пробормотал Боря огорчённо.
Краем глаза он заметил, что малорослая девушка в голубой осенней куртке, лет на вид тридцати или чуть меньше, с русым конским хвостом, ниспадающим из-под траурной чёрной косынки почти до пояса, заинтересованно, с ожиданием и предвкушением, посмотрела в их с охранником сторону, а потом отвернулась разочарованно.
- А вот это интересно, - снова пробормотал Боря.
С Котовой он знаком не был, как, до вчерашнего дня, и с её мужем. Но Вася-кот всё же когда-то был своего рода легендой района, обращал на себя внимание, принуждал сторониться, если не убегать. И когда, спустя несколько лет, это бывшее патлатое животное, на многих наводившее ужас, объявилось присмиревшим, прилично одетым, аккуратно постриженным, с женой-командиршей под локоть, в них тыкали пальцем, хихикали и удивлялись метаморфозе. И один или два раза Боря их всё-таки видел вместе. Не запомнить эту невзрачную малявку с русым конским хвостом почти по пояс было бы трудно. По контрасту, наверно: Вася-кот – широкоплечий и неуклюжий, и его жена-командирша, едва до плеча мужа ростом. Вместе они смотрелись комично, но трогательно.
Боря подумал, что можно было бы позвонить Ваде, попросить его выяснить, не трудилась ли Котова Лариса Александровна в той же, что Игорева вдова, фирме, магазине, на заводе или где-то ещё. Но вспомнил, что Вадим, должно быть, занят допросом, и не исключено, что изнурительным. И к тому же, слишком много народу работало и работает по-чёрному, себе на карман, не платит налогов, так что отрицательный результат изысканий в налоговой инспекции или пенсионном фонде всё равно ни о чём не скажет. Проще спросить Игореву вдову, но не на похоронах же и не на поминках.
В конце концов, решил он, завтра можно будет отправить Людмилу навестить скорбящую вдову. Или не отправлять. Понятно же, что та с Ларисой Котовой хорошо знакома, иначе последней в толпе скорбящих не было бы. И ещё понятно, что малявка с конским хвостом в курсе того, что бояться ни ей, ни её мужу некого. И над вчерашним Бориным то ли советом, то ли требованием никуда не выходить из дома, скорей всего, похихикала.
Может, надо вызвать её на допрос. В качестве свидетеля по пока не открытому делу. Неприятно было понимать, что она, вероятно, и сама этого хочет – чтобы на машине с мигалками и сиреной грубый сержант привез её в прокуратуру, и там её допросили и уличили. И хорошо, если бы руки сковали наручниками за спиной – добавило бы острых ощущений. Страх обостряет чувства. Садизм и мазохизм едины и неделимы, легко друг в друга перетекают. А если всё по-настоящему, это ж, наверно, оргазм нескончаемый.
Миша Севастьянов, нельзя было исключать, заплатил ей за нужные ему знания. Борины уверения в том, что запертым в квартире беднягам Котовым доставят еду из ресторана, продукты из магазина, охрану – всё бесплатно – смотрелись и, увы, были на самом деле лепетом конченого идиота, который ничего в этой жизни не понимает.
Боря смотрел на мокрый от дождя бритый затылок охранника, на глубокую складку в основании его черепа, над краем дурацкой пелеринки. Остро, хотя совсем не сексуально, захотелось достать из кармана плаща волыну и выстрелить в этот чужой, совсем посторонний, вдруг показавшийся ненавистным, затылок, чтобы, раз уж на всю тошнотворную реальность в беретте не хватит патронов, хотя бы этот элемент её исключить из картины.
Последний из смертных, толкавших над могилой бессмысленные речи о вечной жизни и вечной памяти, замолк. Два сноровистых могильщика, оба в резиновых сапогах и намокших синих комбинезонах, беззаветные солдаты кладбищенской мафии, опустили тяжёлый гроб в яму, выдернули из-под него припачканные землёй длинные вожжи, и, под громкие вдовьи всхлипы из-под чёрной вуали, скорбящие стали бросать сырую землю на гроб сначала горстями, потом лопатами.
Дожидаться конца церемонии Боря не стал. Повернулся и пошёл по размокшим от дождя скользким тропинкам между могил. Приходилось хвататься за холодные мокрые оградки, чтобы не свалиться. Он чувствовал тошноту и слабость. Слабость и тошноту.

18
Пока они ехали с кладбища по городу, тошнота и слабость у Бори прошли, но началась головная боль, не сильная, но изматывающе нудная. Ему казалось, что голова разболелась от трескотни шофёра Сергея. Тот устал ждать в машине у кладбищенских ворот и теперь говорил безостановочно, обо всём сразу. Боря узнал, что Ленка – имя её для Бори было просто ошмётком звуков – чуть не бросила Сергея, но потом передумала. Может быть, потому, что он перестал бы пускать ее к себе на дачу, а дача на берегу пруда. И какой-то Никифор Матвеич, внезапно впрыгнувший в повествование, обещал подвести бетонные плиты, чтобы весной, когда подсохнет, выложить ими дорожку до дачного домика.
Были и ещё персонажи, которые так же внезапно появлялись, как пропадали, не сказав и двух слов, но их Боря совсем не запомнил, потому что старался не вслушиваться и, насколько было возможно, не слышать. Сергею нравилось болтать, нравились милицейская форма и сержантские погоны с тремя ярко-жёлтыми полосками, нравилось рассекать городское пространство на чёрной прокурорской тойоте, включать синюю мигалку и взрёвывать сиреной. Ему нравилось быть и настойчиво утверждать своё бытие движением и звуками – и Борю это раздражало.
В итоге, когда они добрались до нужного района, Боря велел Сергею возвращаться в прокуратуру. Сказал, что ждать не надо, он сам дойдёт, пешком. Сержант кивнул и рванул с места, явно расстроенный тем, что потерял слушателя.
Как многие кварталы в центре города, этот смотрелся солидно, прочно, ухоженно. Но только снаружи. Боря и сам жил в подобном месте, разве что в квартирах его дома потолки были чуть повыше и сами дома стояли не так неряшливо, параллельно друг другу. К своему привыкаешь и многое перестаешь замечать
Здания, граничившие с улицами, образующие их, были внешней оболочкой, аккуратно покрашенной, нарядной и парадной. Облезлые розовые и жёлтые пятиэтажные блочные дома внутри квартала стояли так, будто их оставил тут полубезумный ребёнок, из тех, чьи неисправимые дефекты принято уклончиво называть особенностями развития. Поиграл, бросил в грязь и ушёл.
Места на стенах домов, где краска отшелушилась, напоминали лишай. Под накрапывающим дождём стены смотрелись так, будто старые рейтузы только что в тысячный раз постирали и повесили сушиться, не отжав. Краска частично впитывала дождевую воду, отчего опоясывающий лишай становился не таким заметным.
Трижды он ошибся с нумерацией беспорядочно разбросанных в пространстве домов. Ботинки, успевшие немного подсохнуть под тёплой струёй автомобильной печки, снова безнадёжно промокли. Нужный подъезд нужного дома, как Боря и ожидал, оказался закрыт. Новые времена пришли с металлическими дверями в подъезды и квартиры, с домофонами, смотровыми глазками, решётками на окнах первых, а иногда и вторых, этажей. Жить за решёткой оказалось уютней, спокойней и безопасней, чем в открытом пространстве, переставшем казаться безопасным. Упрятывать людей за решётку могло показаться лишней тратой сил и времени – граждане сами за неё упрятывались, за свой счёт.
Ни для одного мошенника, даже самого мелкого и тупого, закрытая металлическая дверь подъезда препятствием не была. Можно было дождаться, пока кто-нибудь будет выходить или заходить, положить камень между дверью и косяком, приклеить на дверь коряво написанное от руки объявление о профилактических работах: Не закрывать! Подписать: ЖКУ. И всё. Будешь проходить мимо – заходи. Другое дело дверь в квартиру. Пропавший всё ж таки был каким-никаким, а ментом. Наверняка, кроме железной двери с тремя замками, в квартире есть сейф для оружия, а значит, есть и сигнализация. Можно было и не топтаться по мокрой грязи – просто позвонить в райотдел и спросить, когда она, сигнализация, последний раз включалась и выключалась. Чем ломиться в закрытые двери, пропавшего подозреваемого было намного проще прихватить по дороге на работу, посреди города. Ещё если он ехал на своей машине, какой-то след мог остаться. А если шёл пешком до трамвая или троллейбуса, то и следов не найти. Чем больше в таких случаях свидетелей, тем меньше от них проку. В толпе вообще никто ничего не видит. С тем же успехом можно искать любителей балета в местном Обществе слепых.
К подъезду шла, тяжело переваливаясь, боясь поскользнуться на тонком слое жидкой грязи, женщина в том возрасте, когда уже и возраста нет никакого. Серое осеннее пальто, промокшее под дождём, на голове, вместо платка, широкий шарф в большую жёлтую и тёмно-коричневую клетку. Дешёвые суконные боты, не подходящие для сырой погоды, на распухших ногах. И две набитые – продуктами, очевидно – полотняные сумки в руках. Она дошла до лавки с выломанными из спинки брусьями, поставила сумки и громко вздохнула.
- Если вы не против, я помогу вам донести до квартиры, - предложил Боря.
Она посмотрела на него с подозрением:
- Ты, вроде, одет хорошо. Тебе на бутылку не хватает?
- Нет, - засмеялся Боря. – На бутылку хватает. Вообще-то, я из прокуратуры. Хочу зайти в подъезд, на одну дверь посмотреть, постучаться. Больше для проформы. Посмотрю, постучусь – и сразу уйду.
- Так и знала, - кивнула женщина и заправила ладонью клок седых волос, выбившихся из-под шарфа.
- Что – так и знали?
- А что милиция-то придёт. Он как три дня назад на работу ушёл, так не возвращался. Из девятой квартиры. Я в двенадцатой. Он когда на работу-то уходит, его дверь брякает. В половине восьмого.
- Больше, значит, не брякает? – уточнил Боря. – Может, он в командировку уехал?
- Налегке уходил, - объяснила женщина. – Из окошка видела. Ладно уж, берите сумки, идёмте. В командировку – хоть с каким-то баулом был бы. Раньше его товарищ на работу забирал и домой привозил на своей машине. А уж месяца два или три он сам на работу ездит, на автобусе ли, на трамвае, это я не знаю.
- А какая машина была у его товарища? - Боря взял полотняные сумки и поднял их с усилием, удивившись, как у божьего одуванчика хватает сил таскать такие тяжести.
- Старая какая-то машина, жёлтая такая, бледная, не очень большая, не из заграничных. Я в них не больно-то понимаю, у нас и отродясь своей-то не было.
Когда они добрались до третьего этажа и Боря поставил сумки перед двенадцатой квартирой, руки его мелко дрожали. И мышцы ног, он знал, будут ныть дня два или три. Это было неожиданно и довольно неприятно.
- Спасибо, - поблагодарила женщина.
- Да нет, это вам спасибо, - улыбнулся Боря. – Вы сами не знаете, как помогли. Если что-то вдруг выяснится, позвоните. Я, правда, не знаю, как вас зовут.
- Нина Васильевна, - представилась женщина. – Позвоню, если сосед появится.
Боря был уверен, что тот никогда больше не появится, но смолчал.

19
Люди, не отягощенные деньгами, в ресторан к Шалве ходили редко. Слишком дорого. Если случайные посетители всё же забредали, официантки моментально распознавали их и сами решали, какое меню принести. Шалва не стеснялся нарушать формальные правила, и для граждан попроще на те же блюда, за которые клиенты побогаче отсыпали помногу, ценник был другим, гораздо более умеренным. Кроме цены на алкоголь. Не потому, что Шалва был непримиримым сторонником трезвости. Совсем нет. Он, во-первых, терпеть не мог людей, которые, по его словам, пьют неправильно. Один раз, случайно увидев, как кто-то из наглых молодых нуворишей выпил скотч из бокала залпом, да ещё поморщился при этом, разве что рукавом не занюхал, Шалва запретил вышибале пускать того в ресторан. И, во-вторых, он справедливо считал, что цена должна соответствовать ценности и не знать исключений.
По дороге в прокуратуру Боря зашёл к Шалве. В ушах ровно гудело, мышцы рук слабо ныли, он чувствовал ватную, невесомую слабость и пустоту. Ему хотелось посидеть спокойно в дружелюбном окружении и влить в себя немного скотча. Может быть, пожаловаться Шалве на жизнь, когда тот появится в зале, выплывет из кухонных глубин.
Стоило Боре устроиться в тесной кабинке за грубым дощатым столом на двоих, как из узкого прохода, ведущего в кухню, вышел, утирая потный лоб зажатым в ладони поварским колпаком, темноволосый, с легкой проседью, осанистый, вальяжный мужчина. Пузо его совсем немного, вполне умеренно, распирало бордово-красный кухонный фартук.
- Боря! - баритональным басом прогремел он. – Дорогой гость!
- Не кричи, пожалуйста, Шалва, - слабо взмахнул рукой Боря. – У меня в ушах звон стоит.
Дощатые столы из старых досок, которые Шалва, вместе со своим партнером по бизнесу, набрал когда-то в окрестных деревнях, были предметом его тихой гордости. Он ездил по деревням и искал доски как можно более старые, годами лежавшие без дела в пыльных дровяниках и сараях. И платил за них наличными. Селяне удивлялись внезапно свалившейся манне небесной, крутили пальцем у виска и делились потом с соседями своими соображениями о блаженном грузине и, заодно уж, о грузинах вообще.
А потом Боре пришлось спасать Шалву от пожарной инспекции, на которую доводы об огнеупорной пропитке старых досок действия не возымели. Пожарные хотели получить взятку, и огнеупорные свойства столов их совсем не интересовали. Боря, по просьбе Шалвы, заехал к начальнику этой самой пожарной инспекции, проигнорировал вопль его дородной седой секретарши о совещании, зашёл в кабинет, не постучав, не испросив разрешения и не извинившись. Полковник, худой, подтянутый, белобрысый, лет пятидесяти, но всё-таки похожий на хулиганистого подростка, сидел за своим рабочим столом и совещался с ополовиненной бутылкой армянского бренди. Боря сел напротив, на тощее кресло для посетителей, и стал молча смотреть на полковника. Минуты две смотрел и молчал. Полковник тоже молчал и не прикасался к наполненной рюмке.
Потом Боря встал и выговорил раздельно, медленно:
- К ресторану «У Шалвы» у пожарной инспекции претензий быть не должно.
- Не мог сразу сказать? – обиделся полковник. – Зачем такое длинное вступление?
- Да, вы правы, - согласился Боря. – Чересчур многословно получилось. Погорячился, не смог сдержаться. Извините. Не хочу отрывать вас от дел. До свиданья.
- Нет, Боря, - Шалва погрозил пространству указательным пальцем. – Ты так привык расследовать убийства, что готов себя убить. Я тебе не позволю. Ты простужен. Скотч не поможет. Я принесу тебе чихиртму. Она только что сварена. Бог послал тебя, чтобы ты скушал тарелку моей чихиртмы и был здоров. А на десерт будешь пить горячий пунш. Для тебя я готов на любое злодеяние – сварю тебе пунш из хванчкары. Из настоящей хванчкары, а не из той мочи, которую тут продают в магазинах. Ты же не хочешь, чтобы в пунш я влил скотч? Это даже не кощунство, это особо тяжкое преступление. За такое ты бы сам посадил меня в цихэ.* Я волью ром, как положено. Хороший ром, Боря, настоящий. Если тебе не понравится и тебе обязательно надо меня обидеть, можешь заплатить.
- Ладно, - вяло согласился Боря. – Ты как пионервожатая: кто не съест суп, тот не получит компот.

20
- Начинайте, не ждите, - ровно в восемь утра Боря посмотрел на своих коллег и лучезарно улыбнулся.
Вадим озадаченно хмыкнул.
- А как же минута молчания? – огорчилась Людмила.
- Я сегодня встал в четыре утра и до сих пор угрюмо молчал, - объяснил Боря. – Простудился вчера на похоронах у одноклассника. Классика жанра, можно сказать. Если бы не Шалва и его чихиртма, лежал бы сейчас, сморкался, кашлял и температурил. Ещё он сварил мне пунш и не пустил на работу, а велел своему водиле отвезти меня домой. На фургоне. И там меня, как в книжках раньше писали, настиг целительный сон. Типа отрубился – теперь это так называется.
- То есть пока мы тут пахали, ты по ресторанам прохлаждался, - подытожил Вадим.
- Ага, - кивнул Боря. – По похоронам, по ресторанам. Заодно вспомнил, как быть тимуровцем. Не для того мне Анатоль Андреич зарплату повышал, чтоб я больше работал. Вы-то что вчера напахали?
- Признательные показания, - почти пропела Людмила.
И Вадим кивнул, подтверждая:
- Паша не зря старался. До первого сразу всё дошло. Второго, который у них водилой был, спросить пришлось про Васю-кота. Просто спросить – на фото руки он тут же сам уставился, как парализованный. Глаз отвести не мог.
- Отлично, - кивнул Боря. – Я так понимаю, и с адвокатами проблем не было. А признались они в том, что убил Севастьянова их пропавший подельник, забыл фамилию.
- Никаких проблем, - подтвердил Вадим. – Признались, что они ангелы во плоти, а Кропачев, так его фамилия, богопротивный диавол. Хотя, чтоб ты знал: Миша, оказывается, в прошлое воскресенье уехал. В смысле – на джипе в столицу. Вчера бумага из дорожной инспекции пришла. Первый раз джип остановили на выезде, потом по дороге ещё два раза останавливали за превышение скорости. Интересно, что только предупредили, ни разу не оштрафовали. Имя водителя указали, придурки, и номер прав.
- Это называется «бей врага его же оружием». Миша, я думаю, уже знает, что часть добычи от него ушла, так что не сегодня, так завтра улетит в столицу по чужому паспорту. А оттуда на вторую родину, уже по своему собственному.
- Я не поняла, - проблеяла Людмила. – Он же уже уехал.
- Вадим тебе объяснит на досуге, - отмахнулся Боря. – Статистика огорчительная. На выезде из города – два инспектора и их начальник. В чине капитана, всего чаще. Два патруля по дороге – это ещё четверо. В итоге из семи инспекторов всего-навсего семеро согласны взять взятку и не всматриваться в паспорт. Даже штраф не выписали, клоуны. А ещё говорят, будто честных ментов совсем не осталось.
- А-а-а, - понимающе протянула Людмила. – Теперь поняла.
- Ну и славно, - Боря растянул губы в кривой улыбке. – Дело пора оформлять, злодеев – в СИЗО, материалы – в суд, подонка Кропачева – в розыск. Мы же не мним себя шерифами, розыск – не наше дело. Во вторник утром старший лейтенант милиции Кропачев ушёл из дома на работу в обычное время. На работу не прибыл. Какое это число, глянь, Вадя, сам, мне всё равно не сосчитать, я плохо соображаю. Кстати, не спросили у водилы, куда он свой бледно-жёлтый «Жигуль» дел?
- Может, Боря, когда ты уедешь, если вообще уедешь, я начну изменять жене, - вздохнул Вадим. – А пока ты тут, я боюсь – сразу узнаешь.
- Но твоей жене не расскажу, так что изменяй на здоровье, - хмыкнул Боря. – Пацан-то твой выздоровел?
- С понедельника выписали, - кивнул Вадим.
- Шалва тебя в воскресенье со всей семьёй приглашает. Я ему сказал, что твой младшенький болеет. Шалве непереносимо слышать, что ребёнок болеет. Угрожает обидеться, если не придёте.
- Ладно, - согласился Вадим. – Устроим культпоход. Ты мне только скажи, откуда Миша узнал, кто убийца. Ты так хлопотал, чтоб информация не утекла, кудахтал, как курица на насесте.
- Твоя правда, брат Вадя, - Боря покивал покаянно. – Этого я предусмотреть не мог. С какого перепугу мы бы начали выяснять, когда и с кем вдова жертвы вместе работала и кто у неё в друзьях. Работала или нет, не знаю, а только Котова, Славина жена, которой я велел дома сидеть, была на похоронах. И явно знала, что бояться ей некого. Не будь мне эта среда знакома с детства, мы бы так голову и ломали, откуда Миша что узнал. Я эту даму видел давно, мельком и только пару раз, но узнал сразу. Она шедевр невзрачности. И к серой мыши приделан конский хвост. Почти до пояса. Хвост, впрочем, тоже не сильно привлекательный. Она простоволосая, так это называется. В общем, девушка настолько никакая, что с первого раза навязчиво запоминается. Хотя опростоволосился я, а не она. Но до суда нам надо делать вид, что мы ничего не знаем и продолжаем дружить. Слава от своей жены сильно зависим, так что нам лучше с ней пока не конфликтовать. Тем более, что и обвинить её не в чем. Разве что в том, что она с подружкой поболтала. Хотя при большом желании и для этого статья нашлась бы.
- Она же имён не знала, - усомнилась, поёрзав в неудобном своём тесном и жёстком кресле, Людмила.
- Молодец, - похвалил Боря и улыбнулся. – За это тебе сменят кресло на нормальное. Сегодня же наору на завхоза. Котова могла знать только то, что ей муж рассказал. А Слава рассказал, что, когда с ним о полёте договаривались, ветровку, билет и паспорт передавали, из машины вылезли двое. Помахали корочками с надписью ОБЭП, и один из них был ростом с баскетболиста и с бицепсами, как у тяжелоатлета. Здоровяк ростом метр восемьдесят три в здешнем ОБЭПе только один. Вот он и пропал. И, не сомневайся, подельников сдал. Вряд ли ему это сильно помогло, всё равно его бренные останки ещё долго не найдутся. Миша не дурак, топить труп злодея в том же котловане не будет. Во вторник утром они его похитили и, я так думаю, отвезли куда-нибудь подальше, в глушь, к тихим лесным озёрам. Может, поэтому они в среду утром двух подельников схватить не успели. А вечером уже было поздно, мы их сами из пространства изъяли. Спасли жизнь подонкам. Ужасно торопились при этом.
- Вообще-то, ты никуда не торопился, - поправил Вадим. – Я торопился.
- Ну, зато я кряхтел, - оправдался Боря. - Короче, вчера я думал, что позорно просрал Мише Севастьянову. А сегодня думаю, что мы ведём в счёте два – один. Все должны быть довольны, хэппи энд в чистом виде. Мы довольны – потому что дело закрываем. Миша – потому что отомстил. Подонки – потому что живы остались. Довольней всех, наверно, Славина жена, садистка хренова. У неё, я думаю, оргазм, глубокий, как Марианская впадина.
Людмила поморщилась и спросила сердито:
- Это-то вы откуда знаете?
- Давно здесь сидим, - объяснил Вадим. – Посидишь с наше – ещё и не такое узнаешь.
- Спасибо, Вадя, - Боря прикрыл глаза и скривил губы.
- Фу! – Людмила рассердилась ещё больше. – Вы прямо как двое из ларца. Я ещё не поняла, чем вас Шалва накормил. Что-то от чихания.
- Чихиртма, - по слогам проговорил Боря. – Вообще-то, это куриный суп, но если сказать такое Шалве, он запишет тебя в придурки. Всё равно что сказать, что чахохбили – это курица в подливке. Хотя, на самом деле, это курица в подливке. Для Шалвы чихиртма – это чихиртма, чахохбили – это чахохбили, и хачапури совсем не ватрушки никакие. Короче, оформляйте бумаги. А я пойду Колю Никонова из петли вытаскивать. На него снова мёртвую старуху повесили. Верней, она, к общему удовольствию, как будто бы сама повесилась. Злодей Игорь Сергеич объяснил Колюне, почему это было невозможно. Анатолий Андреич с утра вывалил всё это на меня – прямо на крыльце, я даже зайти не успел. Теперь мне неустанного следопыта, в смысле Колю Никонова, надо куда-то отправить на поиски.
Боря собрался встать, но Людмила поспешно сказала, почти выкрикнула:
- Нет!
Вадим хрюкнул и захихикал. Людмила посмотрела на него осуждающе.
- Я хочу ещё одну вещь понять. Как вы догадались, что убийцы могут быть из ОБЭП?
- Никак не догадывался, - Боря нахмурился. – Это, считай, личное. Тут такое дело: Вася-кот, то есть Слава Котов, он, конечно, в детстве был шпаной, но, что называется, встал на путь исправления. Он не пугливый – сам когда-то на целый район ужас наводил. Но если бы к нему торгаши с такой странной просьбой обратились – слетать в столицу по чужому паспорту, выбросить паспорт, выбросить новую ветровку, вернуться на поезде, - Слава десять рад подумал бы. И обязательно пошёл бы с женой советоваться. И та ему, скорей всего, запретила бы. Значит, его кто-то очень убедительный попросил. Законный, легитимный. Но уж никак не участковый, с ними Слава никогда не дружил. А ОБЭП – это и законно, и убедительно, и даже почётно. И, кстати уж, они с трупами дел не имеют и не знают, как с ними надо обращаться. Это я о полостях и о подъёмной силе. О том, что верёвки рано или поздно перетрутся. В ОБЭП этому не учат.
- И что в этом личного? – спросила Людмила начальственным тоном, будто потребовала отчёта от подчиненного, и Вадим снова захихикал, а Боря вздохнул, прикрыл глаза, скривил губы. – Вы сначала про ОБЭП поняли, а уже потом про Славу.
Боря молча кивнул. Ему совсем не хотелось рассказывать о личном. О фотографии деда, висевшей на стене у него дома. О том, что в тридцать седьмом деда арестовали, что умер он через два года, как будто бы от болезни, на поселении в глухомани и что осудили его по абсурдному делу, кое-как сляпанному рождённым в том же тридцать седьмом году ОБХСС, предшественником теперешнего ОБЭП.
Было бы трудно и безрезультатно объяснять, что если кормишься от системы, то и сам её кормишь. Что теперешняя система не лучше прежней и потихоньку сползёт в ту же яму, из которой потом будет трудно выбраться, если вообще возможно. Убийство постепенно, но неотвратимо сделается обыденностью – законной, а может, и почётной, как уже было.
Один пропавший и двое задержанных просто слишком поторопились, обогнали время. И убили не должным образом. И мало получили, да и это у них теперь так или иначе отберут.
У девушки впереди маячила счастливая жизнь, карьера. По крайней мере, так ей казалось, и погружаться в безысходность понимания она явно не хотела. А он, Боря, давно в эту безысходность погрузился, и желания участвовать в самозабвенном самоистреблении, делая вид, что ничего особенного не происходит, у него не было никакого.
Ещё промелькнула мысль о Маринке, которая так и не решилась выйти за него замуж, потому что не хотела уезжать. Не могла бросить пожилых родителей, за которыми маячила дача, а за ней, на заднем плане, закатанные на зиму стеклянные банки с вареньем и с солёными огурцами в подполе кирпичного гаража, и всё это вместе было ей родиной – механизмом выживания, ведущим к смерти.
Боря помотал головой, прогнал мысли, рассеял их в пространстве, поднялся и сожалеюще посмотрел сверху вниз на Людмилу:
- Некогда мне о личном трепаться. Жизнь коротка.

________________________________
*цихэ – ციხე груз. тюрьма