Если людям нечем хвастаться, они хвастаются своими несчастьями

Если людям нечем хвастаться, они хвастаются своими несчастьями.
(Артуро Граф итальянский писатель 1848-1913)

«Дело было так: осень…» (Юрик, местный охотник, свидетель событий;
1967 года рождения и живой ещё, пока)

«Ну, да!» ( Николаич, городской охотник, соучастник всех глупостей;
слишком молодой, чтобы писать годы жизни)

Часть 1. Разговор охотников у костра накануне охоты на утку.

– Мужики, гляньте, какой знатный подствольный фонарь я прикупил. Денег стоит, счи-тай как ружье!!!
– Да, фонарь классный!
– Тульский, но дорого.
– А ну, включи.
– Тебе, брат, с таким фонарём патронов не надо.
– Это ещё почему?
– Утки как его потемну увидят, умрут.
– От чего? От шока, что ли?
– Нет, от поноса… с хохоту обделаются. Плыви да собирай.
– Мяшок дать?
– На кой чёрт яму мяшок, бочку пусть сразу берёт и соли пуда два.

Часть 2. Морской маяк и прожектор «Перис Хилтон» в одном флаконе.

Утром следующего дня я и мой товарищ, тихо матерясь, пёрли через высокий камыш свой непотопляемый линкор – огромную лодку типа «Викинг». (Слава Богу! Ибо без мо-тора тащить нам её до белых мух, а, может, и до Нового года.) Когда, наконец, удалось засесть за весла, в глазах от натуги уже плясали чёртики вперемешку с яркими пятнами налобных фонарей охотников, спешно занимавших свои номера.
Грести до нашего номера было прилично, к тому же быстро светлел небосклон. И я решился – врубил свой «изюм-ительный» фонарь. В короткий момент на болоте воцари-лась абсолютно герметичная тишина. Утки крякать перестали, а издалека раздался гудок. «Блин, – подумал я, – нечто пароход на сигнал купился и разворачивает на кривой фарва-тер». Однако «трезвая» (после вчерашнего) оценка ситуации всё же возобладала. «Моря на Урале нет, мы на болоте, поэтому это не пароход, а сбившийся с пути паровоз. До нас он не доедет, рельсов тут нет, здеся болото, а не байкало-амурская магистраль». Однако во избежание штрафа за умышленное запутывание железнодорожников я всё же направил луч в небо. Живо возник образ: суровые лица лётчиков, короткие доклады на землю.
– Диспетчер, я борт 467, вижу огни не обозначенного на карте аэродрома.
– Борт 467, уклонитесь вправо, меняйте высоту, эта ловушка террористов.
Снова убираю луч фонаря на горизонт. «Все же терроризм – это серьёзная статья», – не успела эта мысль глубоко тронуть меня, как невероятные и фантастические мечты о силе моего фонаря прервал будничный голос из соседнего скрадка.
– Мужики, хорош народ слепить своим прожектором, вот утки налетят, тогда и зажигай свою кадилу.
– Ты чё, мужик, это разве кадилка? Это, можно сказать, прожектор….
– Перес Хилтон! А ты – Цикало.
После этого аргумента я погасил фонарь и приготовился кидать швартовый на шест, обозначавший наш номер.


Часть 3. Счастье, приведшее к печали.

Совсем уже рассвело, и, как это часто бывает, открылась та самая долгожданная карти-на. Утки было средне, но она активно летала. Волной нарастала канонада. Болото ожило. Шелест крыльев, стремительные силуэты желанных целей. Вот идёт четверка, высоко, на глаз – метров 90. Меткий и качественный выстрел отгружает одной утке из этого табунка солидную весовую добавку. Утка, накушавшись дроби, парашютом по спирали срывается с высоты. Шлепок, фонтан брызг, цунами на берег. Красота. Вот ещё один заход – двой-ка, близко друг к другу (чмоки, чмоки, всё такое), мгновение, обе утки валяться, сражён-ные дробью одного выстрела, короче – любовь у них до гроба получилась. Низкий полёт одиночки. Дичь несётся над самой водой. Выстрел. Утка исполняет кульбит в стиле «я упала с самосвала, тормозила головой» и врезается в воду, оставляя пенный след. Вот не-понятное метание на левом фланге, тройка маневрирует между номерами. Выстрелы сле-дуют один за другим, утки, как заправские слаломисты, обходят стрелков, делают горку, получают в клюв горяченького и валятся, как горох. Просто дух захватывает от такой ка-чественной и профессиональной работы. Однако я не сделал ни одного выстрела, и все эти победы не мои.
Но вот какой-то замученный тяжёлой судьбой чирок вывернул прямо мне в лоб. Нерв-но вздёргиваю ружье к небу. Чирок в ужасе тормозит, хлопая крыльями и вытянув лапы вперёд. Стреляю…
И мой облизанный со всех сторон фонарик слетев с крепления под столом громко ска-зал:
– Бульк.
– Б.я! – ответил я ему.

Часть 4. Размышления о жизни. Битва за жизнь.

Николаич, конечно, мне сочувствует. Он говорит:
– Не повезло, надо было проверить крепёж, уважаемый.
При этом его очки весело поблёскивают, а уголки рта подрагивают, грозя перерасти в улыбку. Николаич очень хороший человек. Он и правда мне сочувствует, но так усилено это скрывает, что едва сдерживает хохот. Чирок меж тем вернулся. Я явно поднял ему на-строение своим глупым видом. Он крутанулся и с издевательским кряканьем умчался в камыши.
Минут через двадцать нас стали посещать и другие утки. При этом Николаич каждой пролетающей птички кричал:
– Летите сюда, мы Грин пис. Мы не стреляем. Мы фонарик утопили.
Уткам это очень нравилось. Они почувствовали, что тут цирк с весёлым и грустным клоунами. И уток навалило.
– Николаич, сработало, – сквозь зубы процедил я.
– А то! – ответил мой товарищ.
Первую утку из первого ряда виртуального цирка мы подстрелили одновременно. Че-тыре выстрела в упор – и она, как старый дуршлаг, рухнула в болото в трёх метрах от нас. Вторую я снял уже с партера. Она, недовольно крякнув, стукнулась о корягу и затихла. Третью пришлось снять с балкона. Утка долго строила из себя подранка, хлопала крылья-ми, но потом под лавиной дроби затихла.
К десяти часам шапито программу закончило, зрители рассосались. Но осталась про-блема – ФОНАРЬ!
Свинцовые тучи и суровый уральский ветер не располагали к купанью. Мы молча си-дели в лодке и смотрели друг на друга. Николаич снял весло с уключины и опустил его в воду.
– Дно твёрдое, – решил он меня подбодрить.
– А травка «мудорез» плотненько растёт, – как бы возражая его бодрому тону, ответил я, глядя на заросли водорослей.
Николаич достал из воды весло. Я обречённо встал. Весло тут же оказалось со мной рядом.
– Ну, вообще-то не глубоко, по шею всего-то.
– Ага, а вода градусов десять, не больше, я же околею.
– А ты быстренько нырнул, нащупал ногами, достал и ладненько, – продолжал угова-ривать меня друг.
Делать нечего, я разделся. Но прежде чем нырнуть, опустил палец в воду. Палец тут же посинел, а волосы на руке встали дыбом.
– Ныряй, замёрзнешь, – холодно блеснув очками и поправив на коленях ружье, бесстраст-но подбодрил меня Николаич. Я сразу представил его в каске, сером мундире, с длинной фляжкой на боку. «Фашист!» От этой мысли на генном уровне проснулась ненависть, за-звучало в душе «Вставай, страна огромная», а я почувствовал себя партизаном на расстре-ле. Лицо стало мужественно-стальным.
И я нырнул.
Мама дорогая! Колыма, Советская власть и даже мороженое за 7 копеек в бумажном стаканчике – я был согласен на ВСЁ, только бы выскочить из этой купели. Но указующей перст моего напарника повис в воздухе.
– Правей, левей, дальше, ближе, – приказы шли один за одним. Я топтался в ледяной воде, натыкаясь на острые листья водорослей и ничего, кроме холода и боли, не ощущал. Минут через пять силы стали оставлять меня. Я кинулся к лодке и на последнем мощном вздохе вскарабкался на борт. А фонарь так и остался на дне!
Руки скрючило, ноги скрючило… Я сидел на лавке, и в установившейся тишине было слышно, как скрипят зубы, капает с носа вода и мелодично звенят яйца. Суммировав все издаваемые мной звуки, Николаич авторитетно изрёк:
– Похоже на марш Мендельсона.
Ответить ему я не мог – скулы свело. Но в душе ещё раз убедился, что он не просто фашист, а ещё и редкий циник-эстет. Это же надо так точно уловить в моих мучениях ме-лодию, ненависть к которой кипит в мужских сердцах уже третий век.

Часть 5. Раскаянье и наивные вопросы жены.

Прибыв на берег, я выпил два стакана водки и с остервенением принялся щипать уток (чего раньше никогда не делал). Мужики обменивались впечатлениями об охоте. И тут Юрик, чисто так «случайно», совсем беззлобно, вдруг просит меня:
– Дай фонарик глянуть.
Я промолчал, типа не слышу, хотя и недобро подумал: «какой хмырь хмырёнку на хмыря накапал?» Николаич тут же подсуетился и сменил тему (при этом покраснев, как бурак). Вопрос замяли. Но внутри меня громыхала буря. Всё, что я знал о себе вредного, всё поперло наверх. Тех слов, которыми я крыл себя за хвастовство, за безалаберность, за высокомерие ещё не придумали. Букв таких нет. Но это ещё не финал. Финал был, когда я дома собрался в ванную. Жена всплеснула руками и так шустренько со сковородочкой в руке спрашивает:
– Это кто же тебя так ободрал? Это где же ты шлялся? И почему трусы наизнанку? Уток, значит, мне привёз уже ощипанных. Больше ничего не привёз?
Сами понимаете, как на этом фоне прозвучал бы мой рассказ про фонарик, «мудорез» и ощипанных уток.
Вот так вот мы открылись…

Мораль
Рассказ написан не обо мне, я хороший. И не хвастаюсь.