Молоко ли в крынке топится, усыхает ли душа -
жизнь к могиле не торопится, долгим временем дыша.
Ей делить с распадом нечего - вот и судит опрометчиво,
медлит, в дудочку дудит, упражняется в иронии,
напевает постороннее, молча в зеркальце глядит.
Сквозь ее разноголосицу понемногу в мир иной
легким мусором уносится голос выстраданный мой,
вьется ветер обтекаемый - и голодная стрела
между Авелем и Каином млечным лезвием легла.
Одному - листвой осеннею в растворенное окно
ради медленного чтения книг, написанных давно,
а другому - вроде выкрика в поле скошенном, пока
икса крест и вилка игрека душной страстью игрока
вяжут нищее сознание безобидного создания
с горлом, глазом, головой - брата скорби мировой...