ПОПУГАЙ - автор Николай Зайцев, читает Наталья Первина

Попугай Николай Зайцев


Жак невыносимо страдал. От невыносимости. Он жил в большом доме, но в этом доме у него был свой дом, поменьше. Не что иное, как клетка. Может быть, кому-то она казалась большой, но тот, видимо, никогда не жил в клетке. Мало того, клетка была подвешена к потолку. И он в этой клетке тоже. Все время быть подвешенным – долго не накрасуешься. Закричишь! И он кричал. Этаким внутриутробным верещанием, но от души. Но все его слова были обречены, даже нецензурные. Отсутствовал предмет обращения. Нет, предметов вокруг было много, но не было главного – хозяина. Даже некому было оторвать листки календаря, висящего напротив клетки. Потому Жак не мог знать, сколько времени прошло с той поры, как он получил свободу одиночества. Он мог кричать все, что угодно, но никто его за это не ругал. От этого было обидно. Когда кончился корм, он вспомнил весь свой словарный запас. Но хозяин не появлялся, корм тоже. Разговаривал и кричал он по-русски. Некоторые слова, произносимые им, были особенно русскими. Даже сумрак в углах комнаты вздрагивал от них и становился светлее. Выговор слов сопровождал легкий французский прононс. Это, наверное, было от имени. Должно же как-то оправдываться иностранное имя. Прононс все больше усиливался с возрастом. Именная ностальгия давала о себе знать. Имя ему дал один очень умный друг хозяина. Он так и сказал, что попугай должен зваться – Жак. Этот же умный друг иногда приносил своему крестнику что-нибудь поесть. Но сейчас не было ни умного друга, ни хозяина. Жак помнил, что ушли они вместе. Они долго о чем-то спорили, а потом ушли. Они всегда спорили, но чтобы вот так не приходить... Жак пытался спать, но пустота внутри приподнимала его тело вверх, он хлопал крыльями и кричал. «Все пути приводят в Рим!» – орал он. Это было его всегдашнее приветствие, которым он встречал хозяина, да и всех водящих в дом. Тогда это было приветствием, а сейчас, наоборот, этими словами он пытался вызвать появление хозяина. Но крик ударялся о дверь и возвращался назад без всякого корма. С кормом всегда было худо, но чтобы вот так, ни крошки – никогда. В общем-то, жизнь, как считал сам Жак, была неплохая штука, за исключением утомительного дневного одиночества. Вечером приходил хозяин, и они болтали, иногда ругались. Все было как у людей. Жаку очень не нравилось, когда к хозяину приходила женщина. Отвратительно пахло, разговора не получалось. Раньше она все лезла руками к нему в клетку, пыталась его погладить, но он однажды ухватил ее за руку своим клювом, за что немедленно был наказан. Накрыт тряпкой. Знаете, что такое быть накрытым тряпкой? Это ночь, когда она еще не пришла и спать не хочется. Смотришь через тряпку на огоньки и думаешь. Но какие мысли в темноте? Темные. Думаешь, как бы улететь куда-нибудь, где светло. А светло за тряпкой. Тряпка набрасывалась на клетку, когда приходила женщина. Значит, светло там, где нет женщин. Поэтому Жак был убежденный женофоб. Женщины приносят темноту. Это он знал твердо. Он говорил об этом хозяину, но тот только улыбался в ответ. После очередного своего заключения под тряпку Жак дулся, молчал, а хозяин виновато ходил вокруг него, пытаясь разговорить, потчевал, чем получше, это было приятно, и Жак прощал обиду. Потом долго выговаривал за это хозяину, немного путая Рим с рынком. Но что делать, если дальше этой комнаты нигде не бывал? Но он был грамотным попугаем. Он даже знал песню. Эту песню часто пел умный друг хозяина. Правда, петь Жак не умел, но говорил стихами довольно сносно. «Увяданья золотом охваченный», – часто вспоминал он слова песни. Когда пели эту песню, он замолкал и вспоминал что-то далекое, не совсем понятное, но светлое и теплое. Комната становилась большой-большой, и даже прутья клетки не мешали плавать в ее пространстве. Он также знал несколько пословиц и поговорок, вроде: «Чем дальше влез, тем ближе вылез». Или: «Не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра», - удивлял этим приходящих гостей, а также своей вежливостью. Если кто-нибудь чихал, он всегда говорил «Будь здоров», правда, довольно фамильярно, но ведь он был очень старым попугаем, потому имел право называть всех на ТЫ598. С незнакомыми всегда здоровался, знакомился и болтал с ними о Риме, о рынке, о здоровье, немного повторяясь, но как без этого, ведь возраст давал себя знать. Он, право же, был очень воспитан. Бранился только, когда на него долго не обращали внимания. Хозяин тоже бранился, когда оставался один. Жак один не мог браниться. Он говорил всё и при всех. Слова его имели разное действие. Смеялись, кормили, но если он ругался при женщинах, то неизменно накрывали тряпкой. Тряпка была черной и пахла противно, как женщина. Потому, когда в доме находилась женщина, этот день для него становился по-настоящему черным.
Мысли Жака были не очень приятными. Да и можно ли думать о приятном на голодный желудок? Мысли от голода были тягучи, не заканчивались, а если заканчивались, то руганью. Даже слова любимой песни произносились зло. Голос от постоянного напряжения стал хриплым, глаза от ожидания болели. Прохрипев еще пару ругательств, Жак нахохлился и заснул. Во сне все приходил умный друг хозяина и кормил, кормил Жака. Жак говорил ему: «Здравствуй, будь здоров», – и никак не мог наесться.
Яркий свет разбудил Жака. Он не сразу смог сообразить, что произошло. Вместо умного друга в комнате прямо перед ним находилась женщина. Та самая, которой он укусил руку. Она огляделась, заглянула к Жаку в клетку и ушла в другую комнату. Вышла и опасливо стала кормить Жака. Он торопливо ел, мало задумываясь о любви и нелюбви. Голод был сильнее. Потом он как-то сразу устал и утомленно прикрыл глаза. Ему было стыдно за свою слабость, за голод, за отсутствие хозяина. Его мысли покачивались так же, как он на плече у хозяина в те редкие моменты, когда его брали из клетки. Свет стал расплывчатым, мелькал огоньками. Он что-то хотел сказать, но не мог вспомнить ничего хорошего, а плохого говорить не хотелось. Ему хотелось, чтобы его накрыли тряпкой. Потом ему показалось, что его накрыли. Но мир не стал черным, и пахло теплом и где-то далеко пели любимую песню.
Проснулся Жак поздно. Штора краснела светлым пятном окна. Луч, проникший через разъем штор, высвечивал дальний угол комнаты. Луч немного колыхался от движения штор. Вот он скользнул по лицу спящей в кресле женщины. Женщина открыла глаза. «Все пути приводят в Рим», – неожиданно для себя сказал Жак и смутился, закрутился по клетке. Первый раз он сказал такие хорошие слова женщине.



автор - Николай Зайцев
читает Наталья Первина
фон - из интернета