Поэма Одной Ночи

Поэма Одной Ночи
О себе, обо всех и ни о ком…
1
Я долго ждал минуты вдохновенья,
томясь надеждой, глядя на окно,
но до сих пор пока ко мне оно
не приходило; лопнуло терпенье.
Тогда своё переиграв решенье,
призрев упрямство лиры непослушной,
отбросив всех сомнений факт ненужный,
засел, рифмуя щепетильно строчки,
пытаясь сущность темы передать.
И незаметно таят мои ночки,
а на страницах, глянешь, строем рать.
Вот так бы волею чернильной пасты
уметь вершить свою судьбу рукой:
всегда рабочий день – менять на праздный,
на белый чистый лист – лист черновой.
Утопия, утопия, дружище,
предупредить событий предреченье;
бывает так, пока чего-то ищем,
последнее уносится теченьем.
Не часто мы черкаем то, что надо –
иной раз всё перечеркнём на нет!
А знали б, где удача, где преграда,
уверен! Жизнь скучна была б и свет.
Ведь жизнь – сценарий, писанный не нами.
Мы с упоением, в слепом угаре,
играем всё без всяких репетиций,
несмотря на сложность сцен и действий:
с позволенья совести и чести
до недозволенных шагов амбиций.

Не все мы одинаковы от роду.
Пытались, как-то тщетно нас сравнять.
Но разве можно поменять породу,
молекул построенье поменять?
Различны в нас реакции на боль,
и ржавчина на душах не стабильна;
в ком совести, в ком самолюбья ноль –
тех ложь не раздражает слишком сильно.
А есть – нежны, как аленький цветок,
чуть прикоснись прохладой лепестка
и, будто нож меж рёбер прямо в бок,
надрежешь стебелёк, и нет цветка.
Ранимо наше сердце, и тем боле
от близких рук та боль вдвойне больней.
Мы, как травинки и цветочки в поле,
друг к другу жмёмся на ветрах сильней!
Диктует ветер нам свои законы:
кому какой подпишет приговор?!
И мы послушно шлём ему поклоны,
а он стреляет в нас почти в упор!
Обмануты в обманчивой стихии.
Обречены процвесть, истлеть дотла.
(Как глупые и плоские стихи –
не излучив ни хлада, ни тепла.)
А вспомнишь среди бела дня однажды,
что жизнь дана нам всё-таки не дважды,
и затрепещет сердце, в страхе сбившись …
(При праведных законах лживый стан!)
Не потому ль блуждает столько, спившись,
в нужде закрыть глаза на весь обман,
людей, себе не знающих причала.
Куда?! Скрыть от нашествия вранья
в истерике в душе, что закричало
отнюдь не звонкой песней соловья,
а голосом отчаянья до хрипа …
Не ври себе, не лги, мол, безразлично!
Ты жив ещё, и как любой живущий
желаешь счастья; жажда нам типична.
Но нелегко даётся хлеб насущный …
Естественно – и что поделать тут?!
(Мне тоже, будто бы удар по почке),
когда другие без труда берут,
лишь потому, что папины сыночки.
И мы живём, в мечтах надежды строим,
хоть кажется, всё рухнуло давно,
считаясь здесь отъявленным изгоем:
бездомным псом, иль бомжем иль говном …
А как приятно вырваться из плена:
перебороть, забыть, изжить, изгнать …
Постичь, где истине дана дилемма,
и вдруг счастливым человеком стать!
Чтоб не встречать обид и зла, обмана …
и от пороков уберечь себя,
не отнимать для личного кармана
и жить любимым, самому любя.


2
…Розга ум острит, память возбуждает
И волю злую в благу прилагает.
Сименон Полоцкий

Зачем взял непосильную обузу?
Сижу, как пень ночные три часа.
(Не позвонил. Не потревожил музу,
а то бы путное чего-то написал.)
Сегодня у меня, друзья, безделье.
Бессонница, и дождь стучит в окно,
и навалилось гнусное веселье,
что хочется в окне разбить стекло.
Занятно дело, братцы, хулиганить,
когда кругом старательно все спят,
но лучше я напрягши всё же память,
для вас продолжу письменный обряд.
Сосредоточен – в образе факира.
Однако цель туманна – всё не так!
От этого несовершенства мира
и в голове моей сейчас бардак!
Пусть бред! Иль как там?! – сборная солянка;
все мысли вразнобой и как-нибудь …
Однако лучше, чем дебош и пьянка –
хоть, в общем, одинаковая суть.
(За это не побьют и не посадят,
хоть, впрочем, по головке не погладят.)
Вы спросите: «Какой тогда резон?»
Сказали б «утром смерть» – я б сел писать.
Слагать – аналогично, как газон,
лишь научившись сам ходить, топтать.
Я помню, получал ремнём по попке
за необузданность и спесь капризов.
Пусть никогда не слыл по жизни робким,
но опасался всяческих сюрпризов.
Я обижался отроком на маму.
Откуда только мог я это знать?
Предав меня ребёнком часто сраму –
мне многое хотела втолковать …
Я ошибался, но судьба хранила …
(Эх, мамка, правильно, что в детстве била!)
Я позже наблюдал, причём не раз,
как взрослых бьют потом уже в лицо …
не ремешком, не прутиком, подчас:
а кулаком, ногою иль свинцом.

3
А ты отец, ты помнишь моё детство?
Мои капризы с глупостью проказы
ютились рядом с местом по соседству,
где любопытство жаждало наказов.
Ты помнишь? Тех вопросов оголтелость,
как ты, замкнув ответы в круг кольца,
мне отвечал не так, как мне хотелось;
иначе бы я мучил без конца!
По сути, те вопросы с лёгким смыслом
ещё не сильно возбуждали ум.
Вопрос – ответ подобно коромыслу
неслись на вые инфантильных дум.
Вложил ты, изворотливость ума,
игривость чувств и бодрость рассужденья.
Пусть не настроена, но то – струна,
уже струна в истоках пробужденья.
Затем я помню! Дедушкины сказки.
Импровизируя чудесно на лету,
он в душу мне вживлял живые краски …
я так ценить учился красоту.
Любил, я слушать взрослые беседы
и впитывать неясные слова.
Но страсть на многое добыть ответы
во мне росла, как сорная трава!
Всё завертелось, забурлило гнилью.
Всё неудобней, мерзостней шагать.
Тогда душой избрал себе я крылья,
чтобы уже не строить в топях гать.
Но воспарив над злобною стихией,
шмелём не упивался в сладких росах.
Блаженствуя и мучаясь в России,
я зарывал раздумия в вопросах!
Первоначально липкой паутиной,
но с возрастом глобальность их росла …
И вот плеядой неприступной, длинной
лавиной страшной принесли мне зла.
Но мы не будем тешиться обманом,
любое зло таит в себе добро.
И выбрал бы я – поздно или рано –
луну, листок, открытое окно …
4
Не всё мне в этой жизни удаётся.
(Да, многое проходит стороной!)
Себя ль представить в роли полководца
и битву учинить своей рукой?
О черновик! Изведал ты сражений
такую уйму, что не перечесть;
баталий лязг – сомнений и решений! –
каким словам отдам победы честь?
Тот гомон, всех словесных перепалок –
пародия орудий канонады,
и смерть словам в невинности поправок,
а становленье – суть всея награды!
Они (мои солдаты) знают дело;
в строке, в строю под пулями не шутка!
Но тот, кто в жизни глупостей не делал –
не совершит великого поступка!
О, да! Война приходит – и уходит,
стихи живут – и будут жить всегда.
Всё дело лишь во времени и моде,
и начинён чем письменный трактат.
Вновь в ночь мои мне верные солдаты
(в строю их сила, в строчках перевес!)
идут, они – что я смолчал когда-то,
тирады недосказанных словес!
Я слишком много в жизни доверял,
чтоб доверяться легковерно людям.
И нарываясь на души металл,
всё изощрённей вид искал орудий!
Не замечал страданий подчинённых,
их рвение к победе не ценил,
легко бросал бойцов, как обречённых,
их в поражениях уверенно винил!
Но был ли счастлив я в своём смятенье?
Да можно ль, в состоянии таком
счастливым быть для всех на удивленье,
коль с этим чувством даже не знаком?!
Я сам судьбе кричу порой: «Довольно!
Зачем тебе меня опять карать?!
Ведь счастье – это тоже очень больно,
когда его боишься потерять!»
5
Сижу, смотрю уныло в потолок,
перебирая ворох всяких слов.
Тоскливо гляну на корявость строк
и, кажется, расплакаться готов!
Ну почему опять мне не до сна?
Там, за окном уж брезжит небосвод.
Вот скоро грянет утра новизна –
по-старому змеёю в дом вползёт!
Я знаю, будет день и расцветёт,
быть может, солнце выйдет напоказ,
но это нам нисколько не даёт,
увидеть мир: без фальши, лжи прикрас!
Всё тот же яркий день – есть темнота.
Мы даже днём теряемся быстрей!
Ведь беспроглядность дня не так проста;
мне, кажется, что днём ещё темней!
Здесь люди в суматохе будних дел:
кто слепо, кто нарочно – бьются лбами.
В конвульсиях и свалке жадных тел
к себе гребём всё цепкими руками.
Я видел! Алчный мир в пылу атак,
где чтут предательство, продажность …
Подмечу я о том не просто так –
во все века людей губила жадность!
Я не спешу, ворваться в свет нелепо,
когда все спят – мне легче жить во мгле;
днём изменю вновь наслажденьям неба,
лишь ради наслаждений на земле!
И вновь мне угрызенья, вновь расплата
за слепоту, нечистоплотность быта …
Искал богатства? Память сверхбогата! –
досадными ошибками разбита.
О, что мне день?.. И ночь без сна, что та же?!
Потворствуй, притворяйся и не злись,
а за спиной всегда стоит на страже
разбавленная ночь длиною в жизнь ...
6
Пока сидел и размышлял в молчанье
о том, что раньше (честь имел!) прочли,
мне сердца ночи слышалось звучанье,
оно лилось то с неба, то с земли.
Вся ночь, в преддверье сумерек, сгущаясь
лавиной мириад всей тьмы частиц,
беззвучно в комнату столбом врываясь,
вдруг обретает контуры границ!
Сначала силуэтом представляясь –
всего секунду маясь, в пол-этапа –
и схлынул шлейф! – а в комнате осталась
Богиня ласк и вздохов, снов и храпа.
О чудо! В облике своём спокойном
прикрыта тёмною вуалью флёра,
понять дала в движении достойном,
что снизошла ко мне для разговора.
Глазам не веря, пригвождённый к месту,
(незримые сплели меня оковы!)
я, не противяся ничуть аресту,
сумел лишь прохрипеть тихонько: «Кто вы?».
В движенье таинств нежности и стали
она, небрежно проведя рукой,
как будто растворила тень вуали,
лицо своё, представив предо мной.
Я никогда ещё не видел глаз,
где равнодушие и страсть в одно сплелись,
где выдумки и явь близки для нас,
где смерть сама с собой играет в жизнь.
Я трепетал в объятьях страха жгучих,
в параличе без чувственном скрутившись,
но вот звучит созданья тьмы тягуче
надменный голос, желчно возмутившись:
«О смертный! Как посмел противоречить
и нарушать мои законы бытия?!
Ты поведением привлёк для встречи
(судить твоё ничтожество) меня!
Противился обрядам, дерзновенный! –
и возбудил во мне зловещий гнев,
ты о себе как избранном, смерд тленный,
вёл образ жизни, в мыслях возымев.
Терпела долго я настырность нрава.
Однако час возмездия настал!
Готова для тебя моя отрава.
Чего бы ты в ответ мне ни сказал.
Так говори! – последнее желанье
во все века для смертника в почёт:
чего искал ты в мысленном листанье?
В чём заключался дум коварный гнёт?
Что ж, оправдайся! Только оправданье
тебе навряд прощенье принесёт.
Забвенье будет лучшим наказаньем,
коль чаша чаяний с тобой умрёт.
А впрочем, шанс тебе, наверно, дам.
Возможность искупить вину упорства
с которым разоряешь тайны храм …
Быть может, это гнусное притворство?!
Так знай! Я изменю своё решенье,
и казнь ту отменю, лишь отрекись,
скажи: «То было прегрешенье.
Я каюсь … каюсь! – власти покорись».
И я не знал, что молвить поначалу.
Желаний и стремлений слишком много,
одно, другое выполни – всё мало!
Особенно у смертного порога …
Хотелось на прощание веселья
и в роскоши хоть малый срок пожить,
хотелось сладострастия, безделья,
изысканно и вкусно – есть и пить.
Но почему-то знал я непременно,
что это есть решающий мой шаг:
всё надоест – не скоро, не мгновенно,
в конечном счёте – это участь благ!
Да не могу я усмирить свой жар
стремления познать секреты истин.
В том суть моя, в мученье гордом дар,
критерий проживания сей жизни.
И молвил я уверенно и гордо,
и речь моя, как искра пламенела,
забилось сердце радостно и твёрдо,
от страха больше сердце не болело:
«Ответь! Владычица Вселенной, мне,
пусть властна ты над телом моим бренным …
Я умереть готов, но не во мгле!
Предпочитаю умирать не пленным,
а вольным и уверенным в себе!..
В чём суть, ответь, Вселенной, мирозданья?
Представить бесконечность научи …
В чём жизни смысл?.. Вот моё желанье!
Ответь! Потом с меня взыщи».
Я ждал ответа, сам вперив свой взор
в её глаза, а сердце клокотало.
Но солнца луч блеснул вдруг из-за штор,
и гостья растворилась … и пропала.

О, жаль я не успел узнать ответа,
своею пусть хоть жизнью расплатившись.
Отчасти, но душа моя согрета,
палитрой бурных чувств воспламенившись,
она снискала прелесть упоенья
в исконной ей пытливой глубине –
томясь, ища источник вдохновенья;
вдруг, наконец, найдя исток в себе.
Но что всё означает этот бред:
нелепость, вздор, бессмыслица иль сон,
иль разнородных мыслей винегрет?!
(А может, «крыша» едет под уклон?)