Белобрысый декабрь возомнил, что большого таланта, художник.
Перламутровой дымкой украсил студеный рассвет.
Взял горластых чернил, и по легкой пастели, безбожник,
Понабрызгал веселый иссиня-вороний сюжет.
А потом он, живой малахит растирая с осыпанной охрой,
Сочинил для задумчивых елей изысканный цвет.
Углублен, деловит. Подождав, чтоб картина подсохла,
Всё замазал вдруг кипенно-белым в последний момент.
Утомился и вышел на год.. Заявился январь в горностае,
Бросил взгляд на замазанный холст и как тонкий эстет,
Возвращая восход и вороньи притихшие стаи,
Смёл белила немного, и канул за братом вослед.
Февралю отдыхать недосуг, впопыхах собирая поклажу
Уходящей зимы, между тем, заприметил мольберт.
Бремя творческих мук, не коснулось его, но пейзажу
Голубую капель он добавил и солнечный свет.
А непутный безоблачный март, сговорившись с капризным апрелем,
Не желая к прошедшей зиме сохранять пиетет,
Не смиряя азарт, смыли краски с ее акварели
Бирюзой половодья, весны затевая портрет.
Здесь бы только начать о цветном: бесшабашном, задиристом, колком…
Продолжая отыскивать новые рифмы на «ет».
И прослыть болтуном, говоря кучеряво и долго.
Но, щадя ваше время, финальным оставлю куплет.)