Вершины

Вершины голубые над Тибетом
куда ни бросишь взгляд—везде они
и разговоры только лишь об этом:
шагать недели две, как ни гони!

Какая к чёрту спешка, это горы,
здесь каждый шаг последним может быть.
Блуждает взгляд и мечутся приборы,
дорогу бы запомнить, не забыть.

Есть проводник, но парень очень странный:
не пьёт, не курит, вишь, из мусульман.
И взгляд порой задумчиво-туманный,
как знать, а вдруг способен на обман!

Седой как лунь, он кажется культурным,
да жаль, трёх слов не можем с ним связать.
Он нанялся к равнинным этим дурням,
чтоб Джомолунгму-маму показать.

Уже давно неделя пробежала
и за горою видится гора
с вершинами как лезвие кинжала,
ну где же то заветное «Ура!»?

Палатки истрепались за неделю,
рюкзак—не дай вам Бог его нести.
И мы опять плетёмся еле-еле
с шести утра часов до десяти.

А проводник—железный, что ли, парень,
ему—полтинник, нам—по двадцать пять.
Он—как огурчик, мы же все в запаре,
без ног в палатки валимся опять!

Огнём горят и стопы и лодыжки,
размеры гор забыли мы учесть
и две недели так без передышки
мы за свою с трудом боролись честь!

Переходили речки, веря в чудо,
верёвки перебросив через них.
Нам никогда б не выбраться отсюда,
когда бы кто оставил нас одних!

И вот однажды вечером безлунным
( все мысли тусовались в рюкзаке ),
наш проводник воскликнул: « Джомолунгма!«
на местном незнакомом языке.

Мы все застыли, прямо с перевала—
Гора, куда и птицам не летать.
И никогда такого чувств обвала
повторно нам уже не испытать!

Как шли назад—рассказывать не буду,
всё те же горы—вниз да вверх да вниз.
Погода—будто все проделки Вуду,
а под ногой—заснеженый карниз!

И проводник—что надо парень, братцы,
а что молчун, в том нет его вины,
к концу пути он начал нам казаться
отцом родным и нет ему цены!


К чему я всё рассказываю это?
Мой слушатель, поверь на слово ты:
нет ничего прекраснее Тибета…
с полёта самолёта высоты!