Гормоны счастья

Гормоны счастья


***

Бутылка портвейна
и джины самоубийства.
Большой Bill Broonzy: «Детка, не уходи!».

Но, Билли, детка устала.
И детке,
как пьяненькому Мармеладову,
некуда больше направить стопы.

А ты ей велишь терпеть
и в песочнице грязной,
помеченной всеми дворнягами города,
малость покантоваться.

Песенку спеть сквозь вой ошалелых сирен.

Помузицировать на расческе
возле скамеек,
где квасят маньяки и отморозки.

Через резинку попрыгать на трассе
в стаде мычащем
осоловелых от нефти быков.

Съесть пирожок
с анальгином на плахе.

Кровью запить.

Ну, а там и покличут
детку
из форток
межзвездных
домой.

3 сентября 2012.




***

Лилии полевые, лилии полевые,
томные лилии Галилеи,
как далеко вам до рая и грехопаденья,
как перед вами беден великий царь Соломон.

Отяжелевшие влагой,
молитесь бессловесно,
просите не прося.

Не оскверняются потом белые тоги,
праздничные одежды,
пиршественная ткань.

Если же смерч разрушит
тишь и беспечность лета,
как мотыльки, гурьбою
в нем вознесетесь вы.

7 сентября 2012.





***

М. Г.

Керосиновую лампу
кто-то гасит на закате,
тихо-тихо усмиряя под полою фитилек.
Словно санные полозья,
след в небесной синей вате
оставляют самолеты. Путь не близок, не далек.

Пожелай мне на прощанье,
чтобы я гормоны счастья
ощущал в себе все время, невзирая ни на что.
Это будет, только позже.
Отцветут грехи и страсти.
Там, где клад зарыло сердце – на незыблемом плато.


11 сентября 2012.




Вестерн

В тысяча девятьсот начальном году
я сошел на землю Америки
с трапа плавучего небоскреба.
Прибывший в поисках лучшей доли.
И преуспел.
Смутно, смутно
брезжит прошедшее:
то ли какая-то лавка,
то ли обычная ферма,
то ли оркестр на улицах Нового Орлеана.
Руки и ноги мои были, как будто дубовые корни,
любимец женщин,
певец-заводила,
буян и драчун –
нескромно, я знаю,
но это лишь призрачные мемуары,
а вовсе не то, что хочу
кому-то сказать.
Сам восстанавливаю себя,
спрашиваю и сам отвечаю,
сам собираю бесценную вазу династии Мин,
раскоканную каким-то придурком и головотяпом.
Итак, я преуспел.
И не надо мне было,
наверное, вечером тем садиться
за ломберный стол.
Хитрые рожи,
раскрошенный мел,
шатающаяся, точно от качки, лампа.
Вестерн, короче. Не первосортный.
Все проиграл, продул, спустил,
да еще
сочинил несколько корявых расписок.
Выполз, шатаясь, на улицу,
перед собой увидел ржавую дверь.
Зачем толкнул я ее в холодную грудь,
зачем оттолкнул себя сам от себя?!
Шагнул и свалился в бездонный проем…
Очнулся столетием позже.
Поэт, неудачник, аллергик,
никто, безработный,
в стране, чье название лучше и не повторять.

16 сентября 2012.




***

Когда бывший друг превращается
в стерву, которая рядом,
не знаешь, заплакать или смеяться,
не знаешь, как же отныне его называть,
с грехом пополам
фабрикуя новое имя-гибрид
из двух нестыкуемых слипнувшихся половин.

Хоть это совсем бесполезно.

Поскольку как раз при разделе,
распиле имущества прошлого,
в той части дома,
где тень твоя спала, читала и ела,
трепалась о высших материях,
сделали евроремонт
и врезали в двери новый замок.
Вернуться туда – все равно что затеять разбой.

Пригласить же
того, кто был дорог, к себе,
означает
бестактно обнять нереальность…


22.09.2012.




Вудсток: 43 years after

Скромно лысеют пожухлые дети-цветы.
Сыро в могилах у Джима, и Джимми, и Дженис.
Терпкая осень в лучах неземной правоты
ходит вдоль плит и оград, откликаясь на шелест

ветром нацепленных пасмурно и невпопад
на почерневшие сучья, как знак примиренья,
лент многомильных, с которых кричат и хрипят
гении кровосжигания и нетерпенья.

Тропики ада. Щепоть леденцов ЛСД.
Дверь восприятия шамкнула фразой из Данте.
Быть ниоткуда посланцами, также нигде
перебиваться облатками прежнего в платье,

съеденном молью бессмертия - славный позор
рядом с успехом навеки чужих насекомых,
жестко обдолбанных злом и из собственных нор
острой безжалостной спицей куда-то влекомых.


1996-2012.




Пропуск

Цветные сны моих детей. Рисует дочь свои планеты
на пластиковом табурете, склоняясь, волосами заслоняя картинку,
превозмогая время без усилий. И, кажется, нет проще ничего,
но ты попробуй, сравняйся с нею, и даже близко
тебя в ту область нагие ангелы с мечами… Ты не подпущен.
Проси прощенья. Молись. Старайся.

Есть грех, и подлость, и ложь в попытках вторженья силой,
есть мерзость в плясках приапов жирных,
за сорок лет переваливших. Они не дети.
Марихуана – не пропуск в небо.
Но если совесть,
как будто гелий,
но если что-то
к тебе оттуда
каскадом сухоньких ступенек
вдруг развернется, приглашая,
накрой ладонью,
как карандашик,
слегка катая,
и поднимайся.


19.09.2012.




***

Мохаммед Али имел
вместо рук две кобры,
прыгал по рингу,
что каучуковый черный мяч,
способен был
опрокинуть одним ударом
водонапорную башню
или шеренгу солдат,
(просто смахнуть, как карточную колоду).
То был великий и грозный боец.

Теперь у него Паркинсона,
трясется, как стрелка спидометра,
швами простеганная голова.
А главный противник,
которому он раздавал
перед зеркалом
хуки и джебы,
не познан, увы, не побит,
и, похоже,
уже замахнулся,
наметив ту область,
куда он приложит
последний коронный прямой.

И рефери будет считать


20.09.2012.