Бандероль из юности. Рассказ

Анатолий СНЕЖАНЬ




Бандероль из юности




Рассказ




Утром, выйдя из расписанно-описанного лифта, машинально делаю шаг к почтовому ящику, заглядываю внутрь. На дне белеет какая-то бумажка. Очередной привет от ЖЭКа? Листовка белорусских оппозиционеров-невидимок? Реклама? Нехотя, но лезу в сумку за ключом…




Ну ни фига себе сюрприз! Бумажка оказалась… почтовым извещением. Некто Н. Л. Тополёк прислал мне простую бандероль, весом в 600 граммов ровно.




Читаю обратный адрес: «РФ, г. п. Вечерск, ул. Зимняя, д. 7, корп. 12, кв. 71».




Как не пнусь, как не тужусь, однако ни адреса, ни отправителя не припоминаю. Нет! А может, того – склероз? Так ещё ж и не на пенсии…




«Если бы ты с дипломом кандидата исторических наук не служил администратором в местечковом интернет-кафе, а был, скажем, любимым шурином старшего племянника троюродного дяди господина Абрамовича или, на худой конец, состоял в полукровном родстве со школьной подругой бабушки крайней тёщи ясновельможного пана Березовского, то, само собой, не задумываясь, плюнул бы на это нежданное извещение о таинственной бандерольке с таким "округлым" весом – аккурат граната-лимонка», – с досадой бормотал я по дороге на автобусную остановку.




Идти до остановки – минут семь. Но это летом. Зимой же – раза в три дольше: особенно в гололедицу или в снегопад.




Сегодня и морозно и скользко. Ледяной ветер дует навстречу. Когда впереди замаячила остановка, сыпанул мелкий и колючий – мерзопакостный – снежок-наждачок. Он беспардонно шлифует руки, лицо, шею, сыплет в уши и за воротник нового китайского пуховика. Я по самые брови нахлобучиваю шапку-вязанку, натягиваю кожаные перчатки и прибавляю ходу. Ускорение даётся нелегко – ноги от напряжения немеют.




«Не тротуар, а каток… Чёрт возьми мэра и подмэрков, которые пешком ходит разве что в персональные служебные туалеты!.. И чёрт носи всю отечественную обувку с подошвами-утюжками, не признающими законов всемирного тяготения и трения!»




Когда уже ступил на припорошенную снегом плитку остановки, неожиданно хряпаюсь на правый бок. Больно!




…В автобусе людей не густо, так что сегодня и я – с местом. Расположился напротив боковых дверей. Попробовал читануть вчерашнюю областную газету, но после первой же заметки читать расхотелось. «Дождались, ядрёна вошь, – серая государственная пресса стала тошнотворнее жёлтой, бульварной. И по форме, и по содержанию. Тихий ужас!»




И тут вновь вспоминаю об извещении.




«Так что ж в посылке? А вдруг и на самом деле – граната?.. Ха-ха-ха, размечтался! Да на такой персональный презент ты, браток, рангом не вышел, по статусу не тянешь... Ага, тогда, значит, там – книжка, или две, но не толстые. Было времечко, когда книги я получал чуть не ежедневно, – из магазинов "Книга-почтой" Новосибирска, Кишинёва, Тбилиси, Киева, Хабаровска, Ленинграда… Стоп! Все те книжные посылки и бандероли были с наложенным платежом, а нынешняя-то – абсолютно бесплатная. Да-а, задачка! Интересно, кто же этот… э-э… Туплев! Нет, не Туплев, а То-по-лёк? И чего это он мне прислал? С какой такой стати? Да-а-а, браток, – чайнворд, ребус, шарада, загадка!»




Вечером бандероль я получил: ну не отказываться же, в конце концов! Правда, предварительно тщательно осмотрел, прощупал, потряс и даже обнюхал её. Вконец успокоила торопливая, прыгающая карандашная строка, обнаруженная на тыльной стороне посылочки: «С юбилеем! Н.Л.Т.»




– Вот, чёрт контуженный!.. Про собственный юбилей забыл – мне ж послезавтра пятьдесят! – чертыхнулся я вслух.




– Поздравляю, молодой человек! – широко улыбаясь беззубым ртом, прошамкал дедок из очереди. – Вот когда мне стукнуло полста, я ещё – ого-го…




Не дослушав старика, быстренько покидаю здание почты. На обледеневшем крыльце резвость поумерил: не хватало ещё раз прилюдно чмякнуться!




…Дома, прямо в прихожей, у трюмо, не раздеваясь, маникюрными ножничками нетерпеливо вскрыл бандероль.




Под кругляшиками пенопласта, в красивом фирменном футляре, покоилась мечта моей юности – машинка для стрижки волос. Да ещё какая! Аккумуляторно-электрическая, немецкая, – от знаменитой фирмы «Braun».




Внезапно я цепенею, к горлу подкатывает сухой давкий комок, я задыхаюсь…




Через минуту-другую, выйдя из ступора, лунатиком бреду к балкону, открываю его узкую дверь, переступаю крутой порожек и начинаю судорожно, жадно хватать морозный декабрьский воздух; затем медленно опускаюсь на край стула, машинально закуриваю и, поперхнувшись сигаретным дымом, неожиданно для самого себя, начинаю рыдать. Горько, громко. Как тогда, в далёком послевоенном детстве, когда меня, сироту-безотцовщину, во дворе нашего деревянного барака, на глазах у всех, впервые избили рыжие, как орангутанги, хулиганистые братья-близнецы Фибики.




«Ну разве ж не злыдень?.. – шепчу я, вытирая ладонью слёзы отчаянной злобы и лютой ненависти к тому, кто таким омерзительным способом решил поиздеваться над юбиляром. – Лысому подарить машинку для стрижки волос!.. Да ещё с набором различных насадок, с расчёской и ножницами!.. И ведь же, козлиная рожа, денег не пожалел – не нашу, или там какую китайско-польскую, а немецкую, фирменную, купил!.. Ей-богу, всё бы отдал, лишь бы узнать, кто он, этот пенёк-Тополёк!»




***




Не враз, не сразу, но глубокая рваная рана, причинённая таинственным подарком, зарубцевалась, и душевная боль поутихла, почти улягунилась. Как говорит наш сосед по даче, молодой хирург-онколог: «Больной неуверенно-стабильно побрёл на поправку и, хвала Всевышнему, дающему ему надежду дойти».




Месяца через три – то ли жизнь так прекрасна, то ли мы мазохисты? – я уже без раздражения, а с чувством отходчиво-страдальческой радости смотрел на дар Тополька – изящную "шевелюрокосилку".




«А хорошо, что тогда, в горячке, я не нашёл молотка и не искрошил тебя, не спустил в мусоропровод, – бубукаю под нос, в очередной раз разглядывая подарок. – Да разве ж ты, моя красавица, виновата? Ты родилась, чтобы верою и правдою служить человеку, дарить ему свежесть, бодрость, настроение… Нет, надо-таки восстановить справедливость, – подарю-ка я тебя Вальдемару, шураку. Он, хотя и при большой должности, но пока человек: тем летом наборчик японских крючков привёз из загранкомандировки. Не забыл! Машинка шурину сгодится: шевелюра-то у него – ого-го, что у молодого Брежнева! Валюша, сестра младшая, с нескрываемой завистью глядя на мою лысину, всякий раз вздыхает-жалуется: дескать, любимый муженёк из года в год относит в парикмахерские по двухкамерному бошевскому холодильнику.




Она – главбух большого завода, она – всё до рублика высчитала.




Задумано – сделано! Радостный такой, счастливый, звоню Валентине – информирую о своём благородном намерении и, чего греха таить, жду благодарственных «ахиохов».




– Что-о-о!!? Какая машинка? Забудь!.. И не вздумай, не вздумай ему чего случаем вякнуть!.. Не надо Вовчику твоя «чюдо-машинка»!.. Не надо, я сказала! Ни Браун, ни фон-барон Браун. Это кто, по-твоему, будет «хоть каждую неделю стричь-брить-угождать любимому муженьку»? Я вам не персональная парикмахерша, у меня – два диплома о высшем образовании, не считая академии при президенте, – напрочь открестилась от моего щёдрого дара сестра.




Что ж, как говорят у нас на Белорусском Полесье, не хочаш – не трэба, а захочаш – не будзе. И ещё, – уже лично от себя – от прибыли голова не болит.







…Однажды, в начале марта, возвращаюсь домой позже обычного. Жена с вопросом:




– Где так задержался? Или забыл, что сегодня мы идём в гости?




– Потому и задержался: навещал парикмахерскую. А там – огромаднейшая очередь: весна пришла – народ прихорашивается-причипуривается! Простоял, ты не поверишь, – почти три часа. А ведь стригли меня – специально засекал – ровно пятьдесят три секунды. И это с двумя пшиками "Русского леса" куда-то в район темечка…




– Так чего ж тебе там стричь! Три волосинки, зализанные вправо, – а-ля Модест из «Городка». Ну, разве что попробовать замоделить фигуру покруче – пустить такую стружку-кудряшку по линии затылка… Фильм о Буратино помнишь?




– Не смешно, ласточка ты моя остроязыкая! Хотя… что ж… Укатали Сивку крутые горки! А помнится, в босоногом детстве, раз в месяц, наш поселковый парикмахер Эля Вилорович Моргенсон, усадив меня на обшарпанный табурет, ходил вокруг и, брызгая слюной, на всю улицу жалобно причитал: «Такъхи бахъаты волас!.. О, зохэн вэй!.. Такъхи хъусты и такъхи кхъепки волас – съцётка! Вэй, вэй, – хъаботу не сдъеял, а хъука вже млее… Съцитай, не днаго пацана стъиху – а тъхаих салидных клиентов апсълузьваю!»




– Видно, сглазил тебя, Эля-цирюльник…




– Причём здесь старый бедный Моргензон! Всё гораздо прозаичнее. Наш гвардейский орденов Суворова и Богдана Хмельницкого мотострелковый полк чёрной декабрьской ночью 1970 года резко сменил дислокацию – из-под бухты Посьета мы переехали в дебри Приморского края, в сопки, поросшие лимонником, облепихой, шиповником и другими колючими кустами, невысокими кривыми деревьями.




Полтора года, без увольнений, – а некуда было их выписывать, – я прослужил на территории быстро и впопыхах расформированной ракетной части. Почему расформированной? Потому что очередной советский офицер-секретчик, прихватив ладный кус гостайн, драпанул в демократический рай – США… Тогда, в начале 60-х, крысёныши всех мастей покидали «Титаник» – Страну Советов. Кстати, сумма ущерба от одной такой продажной твари исчислялась в миллиардах трудовых рублей!




Мне служба мёдом не казалась. По всему периметру части – мощные доты из гранитных камней-валунов, ряды колючей проволоки… Дезактиваций шахт, спецпомещений, территории, оборудования полковая химслужба не проводила – не было нужных дезсредств, да и навыков кот наплакал – мы же не ракетчики, а матушка-пехота….




– Что это ты, на ночь глядя, об армии заговорил?..




– Да так… Зацепило за живое… Ладно, проехали! А ты знаешь, Тань, каждый раз при выходе из парикмахерской меня мучает один и тот же идиотский вопрос: и зачем только меня спрашивают, как я хочу стричься? Кстати, Таньчик, это я уже на полном серьёзе, – сейчас, пока шёл из парикмахерской, прикинул: а не хило они все на мне зарабатывают!




– Ты это о чём, родной?




– Не о чём, а о ком. О парикмахершах. Понимаешь, раз-два в месяц они тянут из моего кошелька под четыре доллара – столько же, сколько и со всех прочих! А на каком таком основании!? На тех, всяких прочих, головах – сплошные волосяные джунгли, а на моей, образно говоря, – дачная грядка. Где ж гражданская… э… социальная справедливость?




Жена рассмеялась:




– Ты – точно! – родной брат своей сестры-бухгалтера!




– Интересно, а что смешного я сказал? Валя со своим волосатым муженьком – права на все сто, а я, как человек почти лысый, – так и на все двести. Лично мне никаких денег не жалко, но за конкретную качественную работу. Хочу справедливости!





…На следующий день я забастовал. Но не по-украински, не по-грузински и даже не по-шахтёрски, а по-своему: за один вечер взял да и освоил подарок Тополька – «Braun». Теоретически и на практике.




Перед первым включением в сеть, аккуратно смазал машинным маслом (маслёнка была в комплекте) механизм заграничного изделия, стальные ножи, и только потом сунул вилку в розетку, щёлкнул включателем. Зажужжала! Очень тихо, ровно. Оно и понятно: мадэ ин не наше!




Выключил машинку через полминуты. Протёр ваткой капельки масла, насадил одну из насадок – "троечку", включил и … быстренько выстриг полбока у дремавшей у моих ног старушки Лады. Она и ухом не повела, только хвостом завиляла – видно, от удовольствия. Правда, завершить стрижку сучка отчего-то не пожелала, – вдруг полезла под тахту, куда она не лазила со щенячьих времён.




Барсик сбежал пораньше. Жужжание ему не понравилось или результат жужжания? Скорее, второе, так как наш кот даже от рёва пылесоса «Буран» не бегает.




Тогда я подстриг внучкин набор кукол Барби, затем – десятилетний грушеподобный кактус, потом, с помощью зеркальца, без проблем обкорнал себе височки, затылок, ноги, грудь… Ле-по-та! И я хотел отдать эту чудесную, восьмипозиционную, машинку? Да ни в жизнь!




– Ал-лес, зе-ер гу-ут! – пропел я в фа-мажоре, затем, в трубном ре-мажоре добавил: – Всё-ё, оч-чэнь ка-ро-шо! Виват, майн либе хер фон Бра-а-ун!..




Сняв насадку, почистил её и прочие щёточкой, продул, затем – вот как понравилось! – за три секунды аккуратно подчекрыжил себе усы. Да так, что один стал краше другого. Пришлось чуток притоньчить. Оба.




Подошёл к трельяжу, пшикнул пару-тройку раз любимыми духами дочери «Чёрная магия» и обстоятельно заценил работу – осмотрел себя в большом зеркале. Хорош! Ни дать ни взять – Радж Капур. В молодости. С учётом усиков. Как говаривала моя баба Лёдя, царство ей небесное, – не мусчинка, а красовец! С ударением на последнем слоге. Да-а, несомненно – куда лучше, чем был. Главное, – постригся лучше, чем в парикмахерской. И задаром, считай, на халяву.




Поспешаю на кухню.




– Ну, и как тебе мой новый имидж? А усы? Причёска? – спрашиваю у жены, которая "парится" у кастрюли с очередным вилком капусты для голубцов.




– И когда это ты успел в парикмахерскую сбегать? Ты ж, кажется, из своей спальни не выходил? – вопросами на вопросы ответила Танюшка.




– Отныне, моя дорогая, пусть зарастёт туда народная тропа, я в парикмахерскую не ходок. Стригусь-бреюсь только дома, как Ибрагим с «Угрюм-реки»!




– Что, может, твой антикумир Ромка Абрамович явил-таки аттракцион Вселенской щедрости – отслюнявил тебе паршивый мильяард ивриков?




– Хуже. В значении – лучше. Я подружился с самим господином Брауном! – весело, с настроением замечаю я и с гордостью кручу над головой электромашинкой. – Новенькая персональная шевелюрокосилка. Крутая! Знаешь, как моделька называется? Звучит, как гимн – «Braun HC 50»!




– Что-о-о ты промемекал!?– с ужасом восклицает, как вопрошает, жена, да так эмоционально-несдержанно, что роняет себе на ногу большой горячий капустный лист. – Купил!?.. И зачем она тебе, сократовский ты лбище? Тебе что, денег некуда девать, Ротшильд ты недоделанный!




– Нет-нет, дорогая! Что ты! Я же не абсолютно круглый идиот, – скоренько успокаиваю Танюшку, – мне её, ещё в прошлом году, прислал по почте, на юбилей, на пятидесятилетие, один хороший знакомый… Ты, возможно, его и знаешь, – Тополёк. Из России… Из городского посёлка Вечерск...




– Из Вечерска? – удивлённо переспрашивает Таня и спустя минуту успокоено добавляет: – А-а-а, это из Приморья. Посёлочек такой рыбацкий, на берегу бухты Посьета, в тридцати километрах от станции Розенгартовка, где ты начинал службу в «учебке»? Да, посёлок Вечерск, точно, ты мне рассказывал… Он – почти закрытый, только для гражданских вольнонаёмных, так? Там тогда даже почтового отделения не было: машина-лавка «Военторг» письма привозила-забирала… А теперь, выходит, там городской посёлок? Как время летит!




– Да-а… уж!.. Летит наше времечко, летит, как заяц с горы… – машинально повторяю я и направляюсь в спальню, затем – в зал, оттуда – на балкон, в кресло-качалку: ноги не повинуются, млеют, подкашиваются.




"Идиот старый! Кретин!.. – нещадно бичую себя. – Не додуматься, кто и зачем послал бандероль! Не понять очевидного! Ведь всё-всё здесь прописано-расписано, даже продублировано.




Танюшка вон как-то сразу скумекала, с каких краёв мужу сей привет прилетел! Правда, здорово всё перепутала: посёлки Посьет, Зайсановка, Краскино, Лермонтовка, Розенгартовка, реки Уссури, Бира, сопки Вечерняя, Безымянная… Оно и не удивительно: я ведь только пару раз рассказывал я ей о службе и о первой любви…




Ни города, ни села Вечерск, конечно же, нет и никогда не было на карте Дальнего Востока. Придуманный отправителем романтический город-фантом Вечерск – производное от названия сопки Вечерняя – место встреч с первой любовью Вероникой: «каждый вечер после сигнала на ужин у подножья Вечерняя»… Мы пробирались туда, как правило, порознь: через метровый проход в «егозе» – колючей проволоке, которой с юга было обнесено расположение полка…




Почему прислана именно машинка для стрижки волос? А потому, что своими длинными – явно не уставными – волосами я когда-то и привлёк её внимание. Там, на КПП, когда серым ноябрьским днём она покидала расположение полка.




– Ого-го, хоть косички заплетай! А ещё – гвардии старший сержант! – солнечно улыбаясь, покритиковала меня, обычно неразговорчивая, ясноглазая дочь командира части Вероника.




– Виноват, герцогиня моего сердца, исправлюсь! – взяв под козырёк, шутливо ответил я, и наскоро пояснил: – Все ротные машинки для стрижки волос – на приколе: нет пружин, потому и подзаросли, особенно сержантский состав! Впрочем, старшине Валере Ляшенко сегодня пришла посылка из Харькова, – друзья раздобыли-таки дюжину дефицитных пружин, так что всё хоккей. Завтра вечером, после наряда, сфоткаюсь с причёхой и тоже – под нуль. До дембеля отрастут. А увольнений в нашей глуши не бывает… Разве что через Уссури и в Китай? Знаешь, вон через ту сопку, Бязымянную, если напрямки, меньше трёх км…




Мы тогда проговорили минут десять: помешал гвардии подполковник Дудка, начальник штаба полка… Он всегда появлялся вдруг, ниоткуда, как туман, как тень отца Гамлета.




***




Каждая буква, каждая цифра в адресе отправителя – говорящая, нет, кричащая... Ну, как можно было забыть название нашего солдатского кафе – "Тополёк"? Ведь именно здесь я её, Ничку-Зничку, впервые обнял, здесь, на лестнице, спустя месяц, признался в любви.





"Н. Л. Т." – это же ведь аббревиатуры-символы – " Наш Любимый Тополёк", "Ничка Любит Толю", "Толя Любит Ничку".




Номера дома-корпуса-квартиры на бандероли: 7-12-71. Это дата нашего последнего свидания: 7 декабря 1971 года, в день моего двадцатилетия.







…Тот ясный морозный день начался прекрасно. Мы встретились не вечером, как обычно, а ровно в полдень, у подножья ближайшей от расположения полка сопки Вечерней.




Здесь был природный оазис-затишок – ни тебе ветра, ни мороза, ни даже глубокого снега. Две дюжины низкорослых приморских дубков и карликовых берёз, кусты, служили отличной ширмой, хранили от любопытных глаз.




Нам было так хорошо!




Примерно через полчаса, как-то подспудно, я начал чего-то опасаться, хотя причин для тревоги не было: я отпросился у командира роты в библиотеку, до самого ужина, – готовиться к показательным политзанятиям.




Тем не менее, сосущее чувство тревоги прирастало и прирастало. С каждой минутой. Через час я уже, как та бедная Золушка на королевском балу, начал беспрестанно поглядывать на часы.




Вероника вела себя на удивление спокойно. Или мне так казалось?





– Весной, в мае, ты отслужишь и, как белый аист, как буслик, улетишь в свою Белую Русь…




– Мы вместе улетим!..




– Вместе не получится. Никак. Папу сразу после Нового года переводят в Псков, ему дают дивизию… Никому не говори – это секрет. Мама и я – как нитка за иголкой, значит, за ним… А с тобой, с тобой мы встретимся… ровно через год. Так? День в день. Договорились?




– Так точно, моя любовь! Встречаемся 7 декабря 1972 года. Форма одежды – гражданская, зимняя, празднично-выходная. Оркестр, цветы, шампанское, салют!




– Салют? Оркестр? Цветы? Шампанское? Всё это приветствуется! Но не они – главное, – с неожиданной грустинкой в голосе заметила Вероника и, отвернувшись от меня, тихо-тихо продолжила: – Если же встретиться нам не случится, – были и будут в жизни и не такие огорчения, – тогда я тебе обязательно напомню о нас, сегодняшних. Напомню лет через тридцать, скажем в… 2001 году… Помолчи, пожалуйста! Я об этом, и о многом, вчера всю ночь думала. В 2001-м тебе исполнится пятьдесят. Ты будешь… да, на двенадцать лет, старше моего папульки. Ужас! А мне тогда будет… Ладно, не хочу о грустном.




***




…Вечером того же дня меня, на выходе из казармы, неожиданно остановил проходивший мимо начальник штаба полка. Чеканя шаг похожу, докладываю – всё по уставу. Гвардии подполковник Дудка, по прозвищу «вездесущий хохол-стукачок», придирчиво оглядел меня от сапог до шапки, и велел мне немедленно доложить командиру батальона, что "за не отдание воинской чести и грубое пререкание со старшим по званию" я арестован на десять суток. Десять суток гауптвахты старшему сержанту, дембелю, без дай причины, да ещё зимой, – случай небывалый.




А ведь я предчувствовал приход беды, ждал её. Я знал того, кто мне так подленько мстит, и знал за кого. Сегодня, после дневного свидания с Вероникой под Чёрной сопкой, я узнал, за что и почему так прислуживает командиру полка гвардии подполковник Дудка: после перевода отца Вероники в Псков «вездесущий хохол-стукачок» надеется занять его место.




– Анатолий, ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь?




– Знаю, Валерий Павлович, – мне дважды объявляли "краткосрочный отпуск на родину", и дважды отменяли!




– У тебя больше сорока благодарностей от командования, грамоты.Ты сфотографирован у развёрнутого знамени полка. У тебя Почётная грамота и ценный подарок от командующего округом генерала армии Толубко. Кстати, ни у одного из офицеров полка нет такой награды! А в отпуск тебя, извини, я не мог отправить. Ни прошлой весной, ни этой осенью… Вот скажи, пожалуйста, кто, если не ты, удержит лучший взвод батальона в "отличниках"?




– Я ж смену-замену себе подготовил! Как вы и просили…




– Во-от, теперь – скатертью дорожка. Тебе даже рекомендуется съездить!




– Спасибочки вам, многоуважаемый Валерий Павлович! Мне ж весной на дембель! Куда тут разъезжать? На дорогу в оба конца – почти месяц!..




– Ну нет, дорогой! Лучше дома этот месяц прожить, чем в казарме! Да и…




– Что-то вы темните, Валерий Павлович, не договариваете… Давайте уж, рубаните с плеча!




– И рубану, сержант, ты только того… не обижайся. Тебя… вчера и сегодня… видели с дочерью комполка, с Вероникой! Ты ведь не салага, не салабон-первогодок, а значит, понимаешь, что единственная дочь командира полка – не субъект для неких любовных игрищ! Надеюсь, ты меня понял? Обходи её стороной. За сто метров. Кстати, меня об этом сегодня утром в штабе весьма настоятельно попросили.







…На полковой "губе" я пробыл в общей сложности пятнадцать суток, тем самым, побив прежний зимний рекорд длительности пребывания в неотапливаемом бетонном помещении.




Когда вышел, начались дивизионные учения, после которых меня с группой "дембелей" отправили на обустройство нового укрепрайона в километре от реки Уссури, от советско-китайской границы.







…Дембельнулся я последним из самых последних в полку: не в начале мая, как большинство моих сослуживцев, и не в конце, как все прочие, а только в первых числах июля. Без оглашения причин задержки.




Больше с Вероникой мы не виделись. Никогда.




На мои телеграммы, письма, открытки она не отвечала.





Я перестал писать, когда однажды весной тётя Галя, почтальонка, виновато вручила мне «конверт-позвратку»: "Адресат выбыл".




…И вот Вероника напомнила о себе. Как и обещала. Накануне моего пятидесятилетия... Сегодня я уверен: не был случайным даже выбор модели машинки – пятидесятки, и, разумеется, фирмы-изготовителя – Braun. Девичья фамилия матери моей Нички-Веронички – Берта Людвиговна Браун. Она – приволжская немка.




***




…Вот она, наша теперешняя амнезийная житуха! Начисто всё забываешь, даже первую любовь...





Гомель,


1970 –2011 гг.