Повесть о потерянном времени

ДМИТРИЙ НЕНАДОВИЧ


ПОВЕСТЬ О ПОТЕРЯННОМ ВРЕМЕНИ






























По дороге с облаками… .
(Вместо вступления).


Небо было беспардонно проткнуто радугой. Очень красивой, химически не модифицированной, полноценно-семицветной и арочно- выпуклой в правильной своей дугообразности. Простое же земное небо, наслаждаясь постоянством дружественного соприкосновения с безграничной вакуумной вечностью и, осознавая при этом собственную, глубочайшую в своей голубизне, но всеж-таки ограниченную верхними слоями стратосферы бездонность, ничуточки даже совсем на радужную эту беспардонность не обижалось. Какие обиды могут быть у великих? Пусть даже ограничено великих? Вообще-то обиды, конечно же, могут быть. Особенно у тех великих, величие которых кроме них самих никто не замечает. Но здесь был совершенно не тот случай. Было у этого величавого неба гораздо больше поводов на другое совсем обижаться. Ведь сколько кругом непотребства ежедневно твориться! Точнее сказать: ежесуточно сиюсекундно творится! Какие ведь только придурки с утра до ночи (а ночью еще и с утроенной энергией) в исступлении своем не стремятся нарушить гармонию нижних слоев ранимого небесного тела. Одни болезненно лопатят винтами геликоптеров, другие баламутят турбинами самолетов, а третьим нижних слоев уже для паскудства своего не хватает: так и норовят они продырявить безропотное до поры до времени родное наше небушко до самой что ни на есть стратосферы. Пульнут, к примеру, понарошку какую-нибудь радиоактивную чушку, изображающую ядрёный боезаряд, и лазят потом на другом конце света по болотам с дозиметрами, ищут ее, чушку эту понарошечную. Им ведь очень важно узнать: туда ли она прилетела? И глубоко наплевать им на стонуще-проткнутое насквозь баллистической траекторией тонкое тело. А то еще, бывалыча, вдруг устремятся они в этом теле как можно больше сквозных отверстиев понаколупывать. И ведь получается пока все у них. Понаколупают и вопят потом про свои успехи в мирном освоение ближнего космоса. А космос этот ближний давно уже забит банальными такими и паскудными в земном своем естестве экскрементами отважных покорителей космоса. Вся это отчаянная гнусность, наверное, ужасающе смердит под прямыми солнечными лучами. Еще бы – это ведь абсолютно беззащитные экскременты. Они ведь совсем незащищены родной атмосферой. Но вони их никто не чувствует. Вакуум, однако.
И чему же тогда собственно радуются покорители? Чем гордятся они? Открытием очередного отхожего места? Весьма сомнительное достижение. Подождите, но ведь это особые, можно даже сказать, выдающиеся экскременты – это ведь продукты жизнедеятельности самих, неустрашимых в отважности своей, покорителей космоса! И как много их! А как же? Покорение – это дело ведь весьма многотрудное. Поэтому и побочных продуктов всегда так много в процессе покорения появляется. А вы сами попробуйте. Покорите чего-нибудь и попробуйте при этом ни разу обильно так не обосраться. Ничего у вас не получится. Обязательно обосретесь. С ног до головы. И уверяю вас, что это будет не единожды. Это потом, если все задуманное вам удастся, ваше отмытое до лица тело будет венчаться, светясь лучезарной улыбкой на глянцевой обложке какого-нибудь особо продвинутого журнала. А во время покорения – нет. Там все прозаичней. Если же ли это конечно действительно покорение, а не какое-нибудь запугивание ежа голой попой. И ежели это не просто запугивание, то придется вам соприкоснуться с чем-то липким и пахучим. И не всегда только со своим. (Вспомните анекдот про генерала, осматривающего свой мундир утром после вчерашнего боя и с негодованием повествующего своему денщику: «Представляешь, Порфирий, этот поручик, этот патологический трус во время боя с перепугу мне весь мундир облевал!» «Да, да, - уныло поддакивает генералу старый денщик, - эта трусливая сволочь умудрилась вдобавок еще и в штаны вам насрать»). Так что, не расстраивайтесь - это все неприятно, конечно же, но вовсе даже не является каким-то там конфузом. Это нормальная практика экстремального освоения чего-либо доселе никому неизвестного. Такое встречается часто. Тем более в практике освоения космоса. Одно успокаивает – в открытом космосе очень трудно дышать, поэтому никто там особенно и не дышит. А раз никто особенно не дышит, значит, никто и не сможет погибнуть от всей гаммы этого страшного зловония. И даже не сможет этот «никто» никак повредить своему здоровью. А это ведь главное – быть живым и здоровым. Все остальное, как говорится, приложится.
Да, что-то опять куда-то не туда занесло … . Случился вдруг какой-то эмоциональный и не продуманный совершенно срыв в обиде за Вселенную. Нервы стали ни к черту. А вот если спокойно так пораскинуть мозгами, погреметь полушариями и поразмыслить, то ничего страшного вроде бы и не происходит. В конце-то концов, ведь эти обильно гадящие покорители постоянно рискуют и как только могут честно делают свое дело. Не бескорыстно, конечно же. Получают за это покорение они немалые деньги. И видать, действительно заслуженно получают: просто так ведь, за удовлетворение собственного любопытства, платить никто не будет. Такие-то деньжищи да при рыночной-то экономике?! Да еще в период общемирового экономического кризиса?!! Но нам, земным насекомым, великих этих дел с наших глубоких атмосферных низов никак не разглядеть. Даже вооружившись мощным телескопом мы можем обнаружить в прилегающем к земной стратосфере космосе лишь многочисленные и беспокойно клубящиеся кучи наспех упакованного в ненадежные контейнеры дерьма отважных покорителей космоса. А средь всей этой объемной и вонюче-клубящейся под ударами метеоритов и жесткого рентгеновского излучения мусорно-экскрементной кучи сможем мы еще разглядеть в безоблачную погоду нарезающих свои вытянутые в эллипсы орбиты пронырливые спутники-шпионы. Эти вездесущие приборы всегда почему-то очень плохо замаскированы под контейнеры с экскрементами и поэтому очень сильно выделяются на общем фоне. Во всяком случае, распознать их можно без особого труда. Но все без исключения спутники-шпионы являются очень секретными. И прочными. А иначе нельзя: очень велик у этих космических аппаратов риск угодить в плотный центр экскрементного облака и быть там раздавленным. А при этом раздавливании из спутника могут вывалиться важные государственные секреты и упасть на территорию коварного врага. Допустить этого никак нельзя. Поэтому очень прочные они, эти аморально подглядывающие и нахально фискалящие космические аппараты. И поэтому очень дорого они стоят. Может взять так всем землянам сразу, собраться где-нибудь и промеж собой договориться чтобы совсем от этих ябед отказаться? Сэкономить, к примеру, на обеспечение откупных средств для сомалийских пиратов? Или же на содержание не желающих работать палестинцев? Нет, никак нельзя. За соседями, за ними всегда ведь надо следить. Всегда за ними глаз да глаз нужен. Так спокойней. А то того и гляди, умыкнут чего тихой сапой своей под покровом коварной ночи. Кусок какого-нибудь нефтегазоносного континентального шельфа. В районе Арктики, например. Ведь как говорят на постоянно ворующей у нас газ хитрой Украине: «Тиха украинская ночь, но сало … !? Сало надо перепрятать!» И правильно, кстати, говорят. Не только говорят, но еще и действительно друг от друга постоянно перепрятывают. (И не только друг от друга. От нас тоже прячут они его. А вдруг Россия нападет и конфискует этот главный хохлятский стратегический продукт в счет сворованного у нее газа?) Прячут хохлы в свои секретные подземные хранилища еще и другой газ - «на дурняк» у Европы отсосанный. Но не тут-то было! Мы тоже не лыком шиты - глядь на «незалэжных» своими спутничьими глазами сверху: «Ага, вон они схроны-то! Извольте-ка и газ в Европу вернуть и салом с нами расплатиться!» Но не все так просто. Они, хохлы лукавые, ведь этим салом и газом воровато спрятанным только-то и живы. Поэтому очень глубоко все время прячут. Со спутников схронов этих пока не разглядеть. А поэтому как только хохлам этим за неуплату и воровство перекрывают газовую трубу, они, недобро поминая «клятых москалив», тут же откапывают из схронов в лесу и на огородах свои вожделенные, густо посыпанные солью шматки и со свистом пускают в свои трубы заблаговременно сворованный газ из секретно-глубоких «самостийных» хранилищ. И живут себе дальше как ни в чем не бывало. Жгут, жаря свое стратегическое сало на ворованном российском газе. И ведь хорошо при этом живут паразиты: припеваючи и «москалив» ругаючи. С подобной беспардонностью надо как можно быстрей заканчивать. Чтобы не было этого любимого всеми хохлами – «на дурняк», «на шару» или еще как. Посправедливости надо бы. А вот для этого и нужны эти шпионские аппараты. И их надо непрерывно совершенствовать. Совершенствовать до тех пор, пока не начнут они надежно обнаруживать спрятанные хохлами продукты. А то ведь до смешного уже доходит – народ уже начал слагать анекдоты. В одном из них повествуется о том, как сидят наши правители на пикнике и один из них жарит на вертеле президента Украины. Другой правитель некоторое время удивленно смотрит на кулинара и говорит ему: «Ты чего так быстро его крутишь, он же не успевает как следует прожарится! Хочешь, чтобы у тебя рожа была как у этого сифилитика?» «Медленнее нельзя, - отвечает кулинар, - я уже пробовал, но ведь он, шельмец, сразу начинает угли воровать».
Вот так, сначала воруют, а потом прячут. Вот и нам надо постоянно все, что только можно перепрятывать. А как же? За нами ведь тоже постоянно следят. Вот уже ипретензии по поводу арктических шельфов начали предъявлять. Почуяли возможную выгоду от возможного потепления. Но шельф, его, конечно же, перепрятать очень трудно, а вот золотовалютный резерв – очень даже легко. Можно отправить его, к примеру, туда же куда отправили нефтедоллары резервного и стабилизационного фондов. На поддержку пошатнувшейся американской экономики. А дядя Сэм потом нам за это, но за другие и то же наши деньги милостиво пришлет нам пропитанные антибиотиками куриные окорока и старое кенгурячье мясо. Все это милостиво присланное за отдельную плату потом очень быстро съедается обедневшим за последнее пятнадцатилетие населением и поэтому оно, население это, никогда и ничем не болеет. А потому как очень много оно поглощает антибиотиков. Их ведь не зря в свое время придумали. Антибиотики-то эти. Поэтому-то население и не болеет ничем. Оно просто мрет себе сразу так и со скоростью в сотню тысяч в год. И дело здесь вовсе не в неправильном питании. Это всегда так было. Еще Булгаков в свои экологически чистые времена утверждал, что проблема человека не столько в том, что он смертен, а в том, что он, поганец этот, человек, то есть, еще и почему-то внезапно смертен. Конечно же, с тех далеких булгаковских пор экология наша стала гораздо более мерзопакостной, но с точки зрения населения ничего не поменялось: оно, население, так и осталось внезапно смертным. Но, при всем при этом, народонаселение, продолжает оставаться по сути дела абсолютно здоровым до самой скоропостижной своей смерти. Стоп, стоп, стоп! Опять куда-то понесло. При чем здесь смертность населения, когда речь шла о мирном освоении космоса?
Так вот, до некоторых не доходит: почему это нынешнее освоение космоса называется мирным? Когда там, в космосе этом, в ходе его дерзкого освоения только-то химически агрессивное дерьмо покорителей и секретные спутники-шпионы роятся? Да, относительно врожденной агрессии дерьма здесь есть некоторые натяжки – мало тут мирного, а вот относительно спутников-шпионов все вроде бы понятно. Не совсем? Ну как же - они ведь, шпионы-то эти по сути-то своей очень даже мирные. Они ведь никого не обижают. Они только информируют кого надо. А эти «кто надо» уже стремятся воришек жестко наказать. Воры поэтому-то и не крадут никогда помногу, потому как знают: «Следят, гады! Уже, наверное, засекли. Надо поскорее делать ноги». Поэтому спилят воришки какой-нибудь гектар леса и бегом с покрытой пеньками поляны, потому как знают: «кто надо» уже в пути. А как только узнают ворюги, что нет этих секретных спутников – тут такое начнется! В общем, мира тогда уже нигде и не видать будет. Все друг у друга всё разворуют. Поэтому-то и мирные они, по сути своей, эти строгие на вид спутники, что мировое добро берегут. Всегда на страже стоят они, эти могучие сателлиты нашей матушки Земли. И вреда от них никакого. Польза одна. А вот от этого, пусть даже и тщательно упакованного в специальные контейнеры дерьма отважных героев-покорителей, вред только один и отрицательные эмоции. Космос, хоть и ближний – это ведь не нуждающаяся в удобрениях пашня. И основной вред этому высотному гадюшнику, называемому ближним космосом, создает так почему-то называемая международная космическая станция. Ну какая она на фиг международная?! Этой самой «международности» там, конечно же, наплакал кот: сплошь одни янки там между иллюминаторами порхают. Ну, наших туда еще иногда, правда все же, пускают. А куда этим янкам сейчас деваться? Пока только у нас есть такие аппараты, которые до этой станции надежно долетают. И слетают с нее тоже довольно уверенно. Правда, все время как-то жестко приземляются. На кадрах с места их посадки всегда можно увидеть недовольных американских астронавтов с болезненными гримасами, потирающих скафандры в районе ушибленных при посадке копчиков. Что, не нравится, господа америкосы? Не нравится вам наша жесткость и искреннее презрение к комфорту? Тогда придумайте для себя что-нибудь получше. Только не получается у вас ведь ничего. Вот накрали вы мозгов по всему миру и придумали этим ворованным серым веществом вполне комфортные для себя челноки-«шатлы», чтобы совсем уж просто было - как на пассажирском самолете из Далласа в Финикс. Но жажда комфорта в очередной раз вас подвела, господа америкосы. Они ведь, «шатлы» эти, у вас давно уже либо разбились, либо почему-то все время ломаются еще по пути на орбиту. Летят от них, пока еще не разбившихся, всю космическую дорогу какие-то ржавые ошметки. Но иногда некоторые из этих «шатлов» как-то еще, порой до орбиты станции этой американской всеж-таки умудряются дотягивать. Дотягивают они обессиленные кое-как до станции и безвольно повисают на ней. А могучие духом покорители космоса трясутся потом всю свою орбитальную дорогу от страха, глядя в толстые станционные иллюминаторы на дырявую «шатловскую» обшивку: «Как же теперь вертаться?» И от этого-то животного страха, конечно же, происходит ускорение выделения различного рода продуктов жизнедеятельности. Вместе с ускорением непрерывно растут и объемы выделений. И, само собой, в такие тягостные минуты еще большее количество сильно разжиженных экскрементов тупо выбрасывается за борт. Гораздо большее количество, нежели это происходит в обычном штатном режиме. Но тут уже ничего не поделаешь. Как мы уже отмечали, таковы законы экспансии. Проблема в другом: дрожь ведь не позволяет проделывать отважным покорителям свои садисткие эксперименты, пагубные для самых беззащитных представителей земной природы: мышей, насекомых, лягушек, амеб, микробов и вирусов. Не говоря уже о вообще беззащитных в бессловесности своей растений. В конце концов, очередное героическое покорение заканчивается в обычной будничности своей полной бесславностью: суетное латание ржавого космического корыта, судорожный выброс контейнеров с еще не остывшим экспериментально-экскрементальным материалом за борт (сейчас уже не до этого!) и торопливый побег с орбиты (до-мо-о-о-ой!). И зачем тогда туда летать-то вообще? Тратить столько пригодившегося бы и на грешной земле зеленого американского бабла? Неужели это у этих америкосов теперь такой новый вид спорта: кое-как долететь, подрожать немного, пометать экскременты, а потом, поминутно наполняя скафандр рвущимися в открытый космос фекалиями, ремонтировать дырявое корыто-«челнок» сгибаясь под порывами безжалостного космического ветерка? И при этом победителем, наверное, считается экипаж, героически доставивший на землю-матушку хотя бы одну замученную экспериментами, но, не смотря ни на что, не сломленную и живую еще муху? Если это так, тогда понятно. Спорт - это ведь здоровье нации. Хотя находятся иногда отстойные такие в обрюзгшести своей скептики, цедящие через обвисшую в слюнявости своей нижнюю губу что-то вроде того, что: «Польза сомнительна. Вред очевиден». Но эти гнусавые-то еще, ладно. С ними как раз все более или менее, но, во всяком случае, все же хоть как-то понятно. Они за всю жизнь ничего тяжелей неполного стакана не поднимали. Не дано им этого. Чтобы значит полными стаканами. Потому как сильно ручонки подрагивают. И аргументов у них поэтому-то и нет никаких. Какие же могут быть аргументы без полного-то стакана? А вот находятся еще иной раз какие-то особо изощренные скептики. Вот у этих как раз и нет проблем со стаканом и аргументами. Они ведь вот как преподносят все, шельмецы эдакие: «Если бы спорт был полезен для здоровья, – строят они такое предположение и тут же делают из него вывод, - то все спортзалы, стадионы и бассейны мира были бы забиты евреями!» Во как! И все, услышавшие это заведомо ложное утверждение с таким вот отстойным и бездоказательным выводом, вдруг сразу начинают вспоминать: когда же они последний раз видели еврея на беговой дорожке? Или же когда попадался им на глаза еврей в канатах ринга? Вот на хоккейной площадке в последнее время даже негры начали уже появляться, а евреев как не было, так и нет. Апологеты спорта одно время возлагали большие надежды на Стива Айзермана – разочаровал. Немецкие корни у него оказывается. Так что крыть пока нечем. Но это пока, время все равно найдет этот заветный аргумент в пользу спорта и утрет нос этим продвинутым в язвительном своем беспределе скептикам.
А вдруг это все же не спорт? Вдруг это все же желание извлечь из внешне бесславных космических полетов какую-то скрытую и внутренне-солидную коммерческую выгоду? Ведь летают уже на станцию за огромные «баблосы» космические туристы. Возвращаются, правда, всегда почему-то с красными руками. Недавно все-таки выяснилось, почему же проступает у них всякий раз это загадочное покраснение. Оказывается, дело не во влиянии невесомости, как многие ученые-медики до этого думали. Все дело в том, что очень сильно бьют по рукам этих незадачливо-отважных туристов профессионально дрожащие члены экипажа. Бьют в тех всегда наступающих случаях, когда на следующий день после прилета на станцию новоявленный турист начинает чувствовать себя вполне состоявшимся и уже довольно высокопрофессиональным астронавтом. Прочувствовав все это, турист тут же пытается пожмакать какие-нибудь особо понравившиеся ему кнопочки или дернуть за какой-либо особо оттопыренный тумблер. Вот тогда-то и начинают постепенно свирепеть полноправные члены экипажа, глядя на непрерывно мигающие красные лампочки пультов управлении. И в этом, каждый туристический полет наступающем случае, несмотря на отчаянные в совершенно необоснованной своей обиде туристические вопли: «Я вам такие бабки плачу!» и растопыренные в негодовании пальцы, без рукоприкладства обычно дело не обходится. Но от этих горе-космонавтов-астронавтов хоть какая-то польза есть – «баблосы». А от бесплатно прокатанных на орбиту лягушек, микробов и амеб, от них-то какая коммерческая выгода? Да и выглядит все это как-то трусливо. Вот затащили бы на орбиту кого-нибудь покрупнее, например, какого-нибудь вымирающего уссурийского тигра. А еще лучше захватить с собой полноценную и разнополую парочку тигров для проверки влияния невесомости на рождаемость. И вовсю над этой парочкой экспериментировать, кормя ее при этом гречневой кашей с индейкой из специального тюбика! Глядишь, и ряды космических натуралистов сильно поредели бы. Ну а поскольку тигров экспериментаторы стараются с собой почему-то не брать, ряды исследователей постоянно растут. Растет и количество плавающих в невесомости экскрементов.
Так что, вот такие вот мерзопакостные времена у нас нынче наступили. Просто даже как-то незаметно подкрались они к нам, времена эти. И мы ведь знаем, какое явление обычно подкрадывается к нам незаметно. Явление, выражаемое коротким, но очень емким словом. Знаем ведь мы, как это все может быть серьезно и порой, сильно грустим в предвкушении наступления этого явления. Но только не сейчас. Ведь тут такая радуга вдруг образовалась! И никому нет от нее абсолютно никакого вреда. Это ведь, если по околонаучному - продукт тихого и безобидного такого разложения слегка хамовитых в пронырливости своей, но все же веселых солнечных лучиков! Какие тут могут быть обиды? На естественным образом разлагающихся на этой планете уже давно никто не обижается. Не таят на них попросту никакого зла. На этой планете в таких случаях уже давно принято говаривать: «О разлагающихся – либо хорошо, либо вообще ничего». В общем, с разложением на этой планете все уже давно довольно строго. И поэтому образовавшаяся как-то вдруг радужная разноцветность беспрепятственно стекала капельками по широкой дуге и с благодатью впитывалась каждой клеточкой пересохшей земной поверхности. Поверхность видимо уже была чем-то больна и поэтому сильно жаждала именно этой радужной и целительно-разноцветной влаги. Недавно шедший дождь заставлял поверхность только брезгливо морщиться. Морщась, поверхность еще острее ощущала в болезненных складках своих набухающие от дождя мегатонны гниющего мусора – продукта, если так можно выразится, развития очередной земной цивилизации. Сколько же уже их было, цивилизаций-то этих на одной и этой многострадально истоптанной и всячески попираемой поверхности! Но, справедливости ради, надо отметить, что по разному вели себя эти цивилизации. Древние бывалыча тоже сильно докучали: то каналы возьмутся рыть в самой неплодородной части этой самой поверхности, то плужком по почве туда-сюда пройдутся. А то еще возьмут и набьют всякой дичи. Но как-то деликатней все намного было, раньше-то, душевней как-то. Поцарапают, к примеру, поверхность или флору с фауной слегка потревожат, когда очень уж сильно проголодаются и молятся потом неделю вымаливая прощение у потревоженных духов и богов: «Прости нас, засранцев, премилостливый, Перуне! И ты прости нас, достопочтимый Велес! Не со зла мы! Просто очень кушать нам хочется!» Боги с духами сперва слегка прогневаются, но потом простят страждущих. Простят, ибо понимают: действительно, не со зла же они ведь, в самом-то деле, просто так они все примитивно устроены, не могут пока еще святым духом питаться. «Мы вот хоть и можем на тонкую энергетику всецело подсесть, - думали многочисленные божества, - а ведь тоже не без греха, любим и мы тож иногда мясцо-то с хлебушком пожевать, когда свершаются в нашу честь различные жертвоприношения. А почему любим-то мы все это? Почему бы не отказаться от скоромного совсем? Другой энергетики-то ведь вполне хватает кругом. Вся беда в том, что уж больно она невкусная, энергетика эта. То ли дело подогретое на жертвенном огне и истекающее жирком мясцо!»
Вот так-то вот. Почти мирно все было в эти древне-справедливые времена. Ну, если даже и не совсем мирно, то хотя бы естественно. А затем появились откуда-то эти поганцы, представители так у них важно называемой техногенно-индустриальной цивилизации, они ведь не желают ждать никаких милостей от природы. Далась им эта милость. Они ведь какой лозунг-то себе придумали? Простой совсем лозунг-то, но тупой ведь абсолютно в своей же простоте: «Взять их (в смысле - милости) у нее (у природы, значит) - наша задача!». Задача у них, видите ли, такая. А как, простите, милость эту природную можно взять без просьб молитвенных, обсуждения разумного количества забираемого и, наконец, получения благословенного разрешения? Без всех этих «нежностей» это ведь уже грабеж какой-то в чистом виде получается! Изуверское просто глумление над матушкой-природой. Она ведь хоть и матушка, но такого вот беспредела точно не простит. Придумает она, в конце концов, свое адекватное возмездие. А эти-то, олухи, надеются праведного возмездия-то этого каким-то чудесным для них образом как-то избежать. Надеются ускорить так у них называемый, технический прогресс и, воспользовавшись его результатами, благополучно смыться с загаженной земной поверхности. Нырнуть, так сказать, в прозрачные глубины бескрайней нашей Вселенной. Ну конечно! Это было бы для них спасением. Но не долгим. Они ведь ни в коем случае и там, в глубинах этих, не успокоятся. Пакостить-то ведь ни при каких обстоятельствах не перестанут они и там, в просторной этой бескрайности. Ни за что! Потому что такая у них есть привычка. И привычка у них эта давняя и врожденная. А вот у далеких предков этих поганцев эта пагубная привычка была всего лишь - навсего приобретенной. Тогда ведь понятия никакого не было о приличных манерах, а пустой земли вокруг было много. В общем, не было тогда никаких сдерживающих это непотребное поганство факторов. Изгадил одно место стойбищем своим вонючим и тут же смылся на не занятую еще территорию. И так из поколения в поколение. И весь негатив просочился в гены. В итоге привычка стала врожденной. А врожденная привычка – это уже клинический случай. И очень даже похоже, что это уже безнадежно клинический случай. Впрочем, одна надежда еще только-то и остается – надежда на безупречную бесконечность эту вселенскую. А если вдруг бесконечность эта не так уж и безупречна? Может ее и нет вовсе? Страшно об этом даже подумать. Ведь тогда же уже совершенно некуда будет деться! Не спрятаться тогда уже никуда. Так и придется доживать свой скорбный век нашему потомку на одной из помоек самой удаленной от нас планеты самого ближайшего созвездия Альфа-Центавры. Доживать, в мусорной куче сидючи, и с удивлением глазеючи, задравши грязную, с жидкими и слипшимися волосами безумную головушку, на обнаруженную конечность вселенной: с одной стороны мерцающие звезды безнадежно загаженных галактик, с другой стороны глухая не понятно из чего сотворенная небом черная и вязкая в склизкости своей защитная стена. Все! Приплыли. Тупик. Больше теперь загаживать нечего. А как хотелось бы чего-нибудь лучшего! Проклятые гены! Но, коль тупик, может уже пора проделать весь путь в обратную сторону? Вмешаться в порочную генетику, все за собой убирая и обустраивая?
Но, до этого еще вроде бы далеко. Такой безысходный тупик - это ведь еще не скоро, наверное. Есть еще простор для поганствующего творчества. И, пока все происходящее непотребство продолжает успешно развиваться дальше. Пока не на территории всей галактики, а на многострадальной нашей планете с неброским названием - Земля. А на этой планете, как ведь всегда поступают? Очень просто и незамысловато - выдвинут какой-нибудь хищнический в гадкости своей лозунг и тащат, прикрываясь лозунгом, все подряд. И с поверхности тащат, и из глубочайших недр волокут. Флору косят, фауну истребляют. И при этом не просят в молитвах прощения ни у каких богов, а духи - те вообще уже давно вышли из моды. Никто им давно уже не молится. Богам еще кое-как, по великой нужде и сквозь зубы, но иногда такое случается. В такие редкие минуты изо всех молельных мест только-то и слышится: «Господи дай то (крутую машину, виллу на Кипре и т.д.)! Господи дай это (воровато-доходную должность, халявную путевку на Таити и т.п.)!» Помолятся страждущие всуе и продолжают себе дальше чего-нибудь косить и истреблять. И при этом везде за собой оставляют кучи зловонного мусора: слабость на поганцев, видите ли, нападает каждый раз после совершения очередных злодеяний – с такой самоотдачей напакостят, что убрать за собой уже сил не остается. И опять же, врожденная привычка все время дает о себе знать. Проклятые предки!
А если план межгалактического побега вдруг не удастся, ну там не заладится что-нибудь с долбанным их научно-техническим прогрессом? В этом случае просто какая-то запрограммированная на самоуничтожение собственным же дерьмом цивилизация у нас в итоге получается! И вот ведь что в этой ситуации кажется обидным: все поганство и, непотребность всяческая не в ходе ведь бегства от голода происходит. Просто очень хочется всем поганцам сразу и, одновременно всем хочется удовлетворить абсолютно все свои постоянно растущие потребности. А потребности растут с третьей космической скоростью, и уж они-то точно скоро покинут пределы родной галактики. На них только-то вся надежда и осталась. Но опять же надежда-то эта – не надолго она. Это ведь только-то небольшая отсрочка неизбежного тупика.
И сейчас уже путь к тупику пребывает в самом активном своем состоянии - все когда-то начатое на отдельных участках суши непотребство творится уже повсеместно. И стираются уже в памяти те относительно недалекие времена, когда на земле жили еще строгие и принципиальные строители коммунизма, и еще встречались островки относительного экологического благополучия. На одном из таких участков земной суши с прилегающими к нему морями было даже очень еще неплохо. И сегодня можно такое уже утверждать, что даже прекрасно все тогда там было. А все это потому так было, что сдерживала неуемный рост потребностей населения того благословенного участка плановая экономика. Экономика, так полюбившаяся местно-участковым тогдашним правителям. Отстойная совершенно в застойности своей, но оказавшаяся единственно правильной на все времена. И правители эти, начитавшись марксово-энгельсовских трудов, взяли просто тупо так и стали игнорировать в планах своих всяческую, хотя бы мало-мальскую возможность роста каких-либо потребностей населения этого благословенного участка. Нет, потребности населения, конечно же, всегда учитывались, но только естественные. И туалет был в доме у каждого! У кого непосредственно в доме, у кого во дворе дома. Но что бы каждая отдельно взятая семья осталась тогда без туалета?! Не было такого. (И не надо сейчас порочить родную нашу советскую действительность своими погаными языками! Были в ней, конечно же, отдельные недостатки. Ну да, мало было, конечно же, туалетов на советских улицах. А на фига они вообще, спрашивается, нужны? На наших зеленых забытых жилищно-коммунальными службами сразу же после постройки улицах-то? И широких наших вспоминаемых только по большим революционным праздникам площадях? В те заведения, которые все же кое-где были, все равно ведь нельзя было уже войти после того, как в нем побывали самые первые после открытия посетители. Только в армейском общевойсковом защитном комплекте можно было туда проникнуть без особого ущерба для здоровья. Зато все это было абсолютно бесплатно. Плохо только, что в комплекте-то в этом прорезиненном вообще дырочек никаких не предусмотрено было. Потому как не для того их делали, комплекты-то эти, понимали, видать, что не до посещения туалетов уже будет во время ядерно-химической и бактериалогической войны. Понимали, что во время этих войн совершенно другие проблемы будут у населения. Вот и получается, что воспользоваться клозетами нереально, а вот красоту города портят эти отстойные сооружения. Просто-таки на корню уничтожают весь созданный когда-то и кем-то великим архитектурный облик. Великий старался-старался, можно сказать всю душу в этот облик вложил, а тут на тебе – все перечеркивают такие вот убогие одноэтажно-заляпанные источающие зловоние первых посетителей чудища. Недаром в те не такие далекие еще времена эти редкие заведения народ называл не иначе как «домиками неизвестного архитектора». И недаром скрывал свое имя от народа этот неизвестный никому архитектор. Узнал бы народ – несдобровать было бы этому бездарю. А так все закончилось для него, наверное, благополучно (это можно только предположить, потому как имя его до сих пор остается неизвестным). Всенародного признания, конечно же, не смог добиться неизвестный архитектор в те неблагодарные годы. Ну и ладно, зато хотя бы жив, наверное, остался он. Судьба у него, видимо, такая была. И далеко не каждому ведь так может повезти. В Питере был вот тоже какой-то архитектор. Имени своего не прятал. Не туалеты строил он. Исключительно дворцы для царей сооружал и соборы для попов и народа зодчил. В общем, благие и большие дела всегда творил. До сих пор стоят – не покачнутся даже. Монументальные просто какие-то. Так не повезло ведь ему, несмотря ни на что. Недавно об этом стало известно. На экскурсии кто-то был не так давно в Зимнем дворце, так экскурсовод поведал, что расстрелян он нынче. Экскурсовод так и сказал: «Архитектор этого дворца расстрелян!» Даже, говорят с какой-то непонятной радостью приподнёс эту информацию экскурсовод. Видать за что-то в обиде на архитектора. Наверняка какой-то производственный конфликт. Великие они ведь все конфликтные. Ну что же, и это тоже судьба такая. Что тут поделаешь? Уже ничего нельзя тут поделать. Но и бездельничать по жизни тоже нельзя, а поэтому надо бы ненадолго вернуться к домикам неизвестного архитектора. Мало их было. Ну, а уж если случилось вам обосраться, наконец-то, от постоянного вашего переедания мясными продуктами (а в застойное то время причина такого вот нечаянного недуга вашего могла состоять исключительно только в этом), так и сидите себе дома и щурьтесь в окошко. Нечего нигде шляться. Дома то, там же все есть! Правители обо всем загодя позаботились. Ну, а если вас по-маленькому где в пути прихватит, пивка там хлебнули лишку и все такое прочее – тоже не беда. Спасительно-маскировочные кустики и низкорослые деревья произрастали тогда повсюду и в изобилии.
И не надо презрительно ухмыляться, вспоминая те времена. Надо задать себя простой вопрос: «А сейчас чем лучше-то стало?» Туалетов вроде бы в самом начале нашего доморощенного капитализма открылось много. Росли в то время платные сортиры, как грибы после благоприятного для них дождичка. Даже начали они одно время теснить столовые и продуктовые магазины. И войти в них в первое время их существования можно было без особого риска. Уже не надо было облачаться в малопригодный для предстоящих довольно ответственных дел общевойсковой защитный комплект. Но уже через довольно непродолжительный время появились первые ограничения. Видимо ушлые труженики отхожих мест быстро почувствовали сильную зависимость граждан от услуг повсеместно открываемых заведений, а раз зависимость сильна, то необходимость в трудозатратах резко ослабевает. И решили тогда рыцари вантусов и швабр с этим делом завязать. В смысле, с трудозатратами. Результаты не заставили себя долго ждать. Вскоре при входе в заведения надо было соблюдать предельную осторожность и делать это с обязательной прищепкой на носу. Перед входом требовалось судорожно и глубоко вдохнуть в себя большое количество несвежего городского воздуха, напрочь затаить дыхание и крепко зажмурившись вприпрыжку ворваться в вожделенное заведение. Далее, не снижая темпов своего озабоченного передвижения, коротким скупым движением сбросить запрашиваемую в алчности своей сумму служителям сего храма и быстренько так все свои дела сразу и сделать. И еще успеть на том же, но уже еще сильней спертом вздохе выскочить! Выскочить и радостно, освобождено так и шумно задышать! Так дышат подводники, всплывшие на поверхность с потерпевшей катастрофу подводной лодки. Некоторым это не удавалось. Падали бездыханными еще во время оправления. Этих слабаков мы и в расчет никогда не берем. Потому как надо было не лениться и тренироваться с детства. Коль уж довелось родиться в такой большой и великой стране. Стране, не терпящей проявлений каких-либо слабостей. В общем, начало капитализма вселяло тогда в здоровую часть населения нездоровый (как впоследствии выяснилось) оптимизм. Но потом большинство этих заведений куда-то очень быстро исчезло и все вернулось на круги своя, все к той же совково-туалетной реальности, но уже за вполне капиталистические деньги (нижайшая просьба не путать количество затраченных денег с качеством предоставляемых услуг).
Ну вот, теперь стало, наконец, все, вроде бы, ясно. Прояснел, наконец, факт того, что с удовлетворением естественных потребностей в период совковости этой, ныне модно ругаемой за какую-то отстойность, выглядело все просто даже отлично. По крайней мере, вполне достойно и прилично все выглядело это тогда. А что касается всего остального, дрожащего в низменности своих неестественных потребностей – это уже отдельная история. Эти потребности в неистребимом до неприличия, но все же в тихом своем бунтарстве, совершали иногда робкие попытки хоть как-то подрасти и непроизвольно будоражили иногда своими наглыми притязаниями обыденное сознание населения. Но это было достаточно редко в силу того, что потребности эти были неестественными. Тем не менее даже в таких, достаточно редких случаях местные правители всегда были настороже. Выслушают они бывалыча робкие претензии подотчетного им населения: ну там, большие очереди на машину, в квартире народилось уже пятое поколение и хотелось бы пожить отдельно от маразматиков-предков (в общем какую только чушь и ахинею не приходилось выслушивать мудрым этим правителям!), и, строго-сдержано так, глядь в план свой прозорливо-многолетний, побуравят выпуклыми от усталости глазами мудреную свою бумагу и тут же в светлых головах их рождается очередной строгий вердикт: а вот шиш вам, глубокоуважаемые нами товарищи, нашим гениально составленным планом никакого роста ваших и без того излишних потребностей не предусмотрено. Вот, к примеру, на хрена сдалась вам эта сраная машина? С нею столько же сразу возникает проблем: гараж, бензин, пробки, аварии. Вы же вынуждены будете сразу отвлекаться от созидательного своего труда. А кто же за вас будет строить коммунизм? А для чего мы так упорно и последовательно развиваем услуги общественного транспорта? Он же уже и так всегда почти вовремя и почти бесплатно для вас? Мы уже даже кондукторов упразднили и объявление даже специально для вас повесили над бесконтрольными кассами: «Совесть пассажира – лучший контроллер!» Но мы то ведь прекрасно понимаем, что совести у вас не было никогда и сейчас нет никакой! Знаем мы, что самые не ленивые из вас билетик конечно же выкрутят, но денежку обязательно в кассу эту бросить почему-то забудут (совершенно случайно между прочим, на фоне здоровой усталости от строительства нового общества). И мы это понимаем, потому как денежка-то такая маленькая в наличности-то у каждого про запас всегда имеется. Поэтому вовсе и не жалко вам ничего. Но вот эта здоровая усталость, да еще коварная, измученная глистами в детстве память, будь она неладна! Ну, да ладно, останется, в конце-то концов, вам что-нибудь про запас! А запас - он ведь не тянет. Не оттопыривает он вам предательски глубокие ваши карманы. А мы на вас за этот запас вовсе даже и не в обиде. Так чего же тогда вам еще надо, собаки? Отдельное жилье?! А с жильем вашим поросячьим вообще ничего непонятно нам. Дай вам каждому отдельное – опять появляется множество всяческих неудобств и отвлечений от строительства коммунизма. Этого вполне реального и справедливого общества. Вот, к примеру, только вы настроились внести какую-то особенную долю в это благородное и общечеловеческое дело, например, внедрить рацпредложение на родном своем предприятии, а тут бац и бабуля со своими старчески маразматическими капризами во внезапно возникшем, желании срочно пообщаться с казалось бы уже давно забытым внуком. А бабуля проживает очень далеко от вас, к примеру, за несколько тысяч километров. И вам приходится отвлекаться! Бросать свое производство без внедренного рацпредложения и вести сопротивляющегося внука через всю великую страну, дабы восстановить мнимо нужную и якобы исчезающую взаимосвязь поколений! И, представьте, мы все это предвидим! Поэтому-то и делаем все, чтобы собрать всех вас, единоличников, изначально вместе. Дабы не нарушить связь времен и поколений. И чтобы не тратить заработанные деньги на билеты. Пожалуйста. Все для вас. Общайтесь себе, сколько влезет. Передавайте свой десятилетиями накопленный опыт выживания в этой стране едва зародившемуся потомству. И мы вас уверяем – ваш опыт этим несмышленышам еще не раз понадобится! Мы и для этого сделаем все возможное! Отдадим всех себя этому делу без остатка!
Население всегда чувствовало в такие минуты небывалое угрызение совести. Население, оно ведь всегда верило в беззаветность служения народу своих правителей и постоянно ставило себе в пример их непоказную скромность (один всю жизнь носил потертый военный френч, другой лазил по кукурузным полям в соломенной шляпе и т.д.). Ну а раз верило и ставило в пример, то на какое-то время успокаивалось это население. А успокоившись, оно только усиливало свою бескомпромиссную идеологическую борьбу с мещанством, вещизмом, накопительством, фарфоровыми слониками и с неистребимым абы, чем обжорством (а ведь чем только не обжиралось население в то время: несколькими сортами картошки, капусты, свеклы и моркови, а иногда дело доходило даже до иваси и путасу!). В общем, начинало бороться со всеми потребительскими пороками человечества одновременно.
И не только в судьбах людских, но и в недрах земных копалась эта плановая экономика. Да еще как копалась! Будь здоров, даже как копалась! Не церемонилась совсем с недрами-то этими. Но большинство из того, что вытаскивалось на поверхность, сразу же отправлялось на подрыв западной капиталистической хищническо-рыночной экономики, для ускорения, значит, ее окончательного в неизбежности своей загнивания. Водоемы, опять же, хоть и слегка, но все же загрязняла плановая эта экономика, не любила она планировать заранее строительство очистных сооружений. Экономика-то должна ведь быть экономной. Это в перенаселенной Европе с очистными носятся все как больные. Но их то, как раз, можно понять: они ведь без очистных-то без этих на следующий день, сразу же в собственном говне возьмут и, хлюпая в гибельном восторге, мгновенно так и захлебнутся. Вот пусть и тратятся. Раз не хотят восторгов. И чтобы не мгновенно, значит. Чтобы постепенно как-то у них все это произошло. А мы вот возьмем и планово сэкономим. Нам-то зачем нужны эти затратные очистные сооружения? У нас ведь вона, какие просторы! Какие водоемы! Байкал, например. Полоумные зеленые вопят по поводу его загрязнения, а его ведь родимого и десятью целлюлозными комбинатами не засрешь. А все почему? Потому что действуют во всей этой природной шири своеобразные, так называемые, защитные механизмы естественной самоочистки (видно знала мудрая матушка-природа, с кем придется ей, в конце концов, иметь дело и решила все ж таки, хотя бы таким образом подстраховаться). Поэтому пока все будет хорошо. Нет если, к примеру, возьмем мы на себя повышенные обязательства и будем непрерывно и круглосуточно из всех своих биологических и промышленно–зловонно зияющих дыр грубо и беспринципно так, в беспределе своем попросту извращаясь, гадством этим заниматься – и то, не одно столетие надобно потратить, чтобы в дерьме-то этом можно было бы, в конце-концов, тихо так и безвольно захлебнуться! Или же даже с неподдельным восторгом захлебнуться. Это, опять же, как кому на тот момент понравится. Но нам-то на фиг, спрашивается, это все надо? Не такие уж мы, в конце концов-то, законченные дебилы, какими нас все время пытаются выставить. И в планах нашей не рыночной тогда еще экономики не было таких вот целей и устремлений. Потому-то и не было никаких апокалипсисов. Мы ведь таких далеко идущих целей перед собой и сейчас не ставим, а поэтому как-нибудь еще проживем какое-то время. И дети наши как-нибудь проживут после нас. А если и они не будут брать на себя повышенных обязательств в оглядке на нас, почти предусмотрительных, то может еще что-то и внукам с правнуками перепадет. Пусть тоже хоть чему-то порадуются, не поминая со злом нас всуе. Даже хоть и в запале каком словесном находясь, пусть и не думают даже поминать нас по недоброму.
Мы-то, если так спокойненько-то и обстоятельно все обсудить, чем перед ними, молодыми этими да ранними, можем быть в принципе виноваты? Чем мы им собственно, могли не угодить-то? Мы ведь всегда бессонно старались. Накормить их старались всегда чем-то, и ведь поприличней старались все время накормить их, из того, что было на тот момент по средствам. Временами получалось даже покруче, чем путасу. И о духовном развитии не забывали. На кружки всевозможные да на секции всякие полезные водили их. Опять же, на те кружки и секции водили, которые были в то время. А было их тогда довольно много. И все были полезными. А мы втихаря радостно потирали ручки и тайно на что-то надеялись. Думали: а вдруг новый Ландау? Или Каспаров? Или же Сальников, наконец? А вдруг все же это будет обновленный Харламов или новоявленная Пахомова? Но про меж себя, ложно скромных, - так ни-ни, ни о чем, ни о каких тайно-сокровенных помыслах. Да что вы? Как вы могли такое о нас подумать? Нет-нет, мы ведь только за здоровьем, да за развитием сюда ходим. У нас, знаете ли, особые устремления или же особые виды хронической ангины. Что это такое? Это когда ребенку постоянно хочется сделать самолет или же у него постоянное воспаление горла, причем именно такое, которое протекает на фоне общего гниения и распада гланд. А тут, вы правильно понимаете, ребенка всему научат. И как самолет смастерить, и как ракету на скорую руку сварганить. А относительно здоровья: на льду (в воде, в воздухе) все негативное сразу же у детишек наших пропадает! Тут просто абсолютное здоровье начинает на подрастающее поколение ниспадать. И это есть наша главная на этой земле задача. А ежели еще какие государственные дела нам перепадают – мы же всегда «за», на выборах всегда присутствуем и непременно голосуем там. И всегда правильно голосуем. Демонстрируем, так сказать, народное волеизъявление. За единый блок коммунистов и беспартийных! Так что молодежь у нас, по отношению к нам сирым, всегда должна быть без особых там «претензиев» - чё могли на тот момент, то и сделали. Так що, ызвынайтэ нынешние дядьки та тетки.
Словом, все было еще относительно чистенько на этом отдельно взятом участочке. Ну, бывало, правда, что занесет порой куда-нибудь не туда. Ну, какой-нибудь ядерный взрывчик, к примеру, где-нибудь устроят. Но, это так, как говорится, потехи ради. Положат, к примеру, на какую-нибудь естественную или искусственную возвышенность десяток-другой килотонн в тротиловом эквиваленте ядерного заряда, вокруг различной боевой техники понаставят, нажмут на красную кнопку и только: «Ба-ба-бах!!!» Громко! И грибок какой красивый при этом получается! А весь мир почему-то содрогается в ужасе. Трусы! Не умеют ценить истинную красоту – красоту освобождающейся от пут ядреной энергии. Освобожденная энергия буйствует в радости. Сейсмическая волна успокаивается только на третьем круге своего пробега вокруг шарика. А нашим шалунам-забавникам все нипочем: первые из них начинают бегать по пораженной территории в поисках дополнительных рентген/час на интимную часть своего пропащего в грехе туловища, вторая группа баловников над ней, над пораженной, значит, этой территорией начинает летать на самолетах и головы (в клиническом своем любопытстве) из различных лючков высовывать, а третьи, стало быть, самые хитрые из шалунов, занимаются различного вида измерениями. Ходят, например, эти хитрованы в специальных защитных костюмах и все измеряют простой советской рулеткой: «Так-так-так, на сколько интересно откатилась там у нас от своего первоначального положения сорокотонная тушка танка? Каковы видимые повреждения? Есть ли скрытые дефекты? А другие, из тех же хитроумных третьих, вылавливают простаков из первых и вторых, уже светящихся от радости, веселых таких баловников и измеряют количество собранных ими рентген. Ну а закончив измерения, строго фиксируют время отбытия радостно святящихся в мир иной. При этом самые хитроумные из проказников озабоченно морщат лбы и делают сухие записи в своих потрепанных исследовательских блокнотах. Записи примерно следующего содержания: «Ч + 12 часов, потери – 30% личного состава. Ч + 24 часа, потери – 50% личного состава» (Ч – это то самое время, когда: «Ба-ба-бах!!!»). Ну а как по другому? Надо ведь все изучить, все тщательно исследовать. Вдруг когда-нибудь пригодится. А эти вымирающие придурки? Эти назначенные кем-то для исследований баловники? Да на фиг они теперь кому нужны … . Вот того, кто все-таки не вымрет, того может быть чем-нибудь к старости наградим. Например, неработающие ручные часы с наспех накарябанной гвоздем на тыльной стороне надписью: «Сорок лет отечественному ядерному взрыву» принесем ему в хоспис. Ну а тех слабаков, которые все же не выдержат перегрузок и вымрут, этих-то и награждать ни к чему совершенно. Не прилично это. Их надо бы поскорее забыть. Ничего страшного - новые народятся.
Но это так только, отдельные, можно сказать, досадные в некомфортности своей фрагменты, проистекавшей на благословенном участке земной поверхности содержательно наполненной жизни. И участок этот занимал целую шестую часть земной тверди многострадального нашего земного шарика. Шарика, который уже начал потихоньку орошаться едкими в кислотности своей дождями. И этот постепенно прокисающий шарик начал уже потихонечку вкатываться в эпоху спорного потепления прилегающего к нему климата. Впрочем, спору собственно и не было тогда никакого. Споры появились уже сейчас, но опять же, только по поводу периодичности наступления этого самого потепления. А по поводу самого факта его наступления уже нет! Никто не спорит. Утихомирились, наконец, разномастные ученые, приводя в порядок разорванные в клочья бороды. А зачем попусту портить и без того редеющую растительность? О чем, собственно, можно теперь так вот предметно спорить, когда уже давно растаяла ледяная шапка на вершине самой знаменитой африканской горы Килиманджаро?
В общем, за исключением отдельных шалостей, абсолютно все негативные явления зарождались и проистекали в то время на остальных пяти шестых частях суши, подвергающихся хищнической эксплуатации со стороны многочисленных представителей общества потребления. Общества над которым порочно обнажил в зверином оскале свои тогда еще внешне крепкие, но уже подверженные скрытому кариесу зубы, циничный капитализм. А на гордом острове сбалансированных социализмом потребностей можно было еще с полной уверенностью в завтрашнем дне наблюдать положительно-продолжительные явления первородно-естественной природной гармонии.
И в эти созерцательно-умиротворенные минуты появления на небосводе радуги вовсе не хотелось тогда думать о пороках мирового общества, а тем более не хотелось думать о идущей где-то совсем недалеко войне. О войне, громыхающей преимущественно по ночам и всего-то навсего в двух локтях отсюда по генштабовской карте! Ну а если не по расстоянию, а по времени мерить, то в каких-то шести часах неторопливого военно-транспортного лета. А война эта, она ведь не просто так идет. Она ведь началась во искупление неизвестно откуда вдруг взявшихся у нас интернациональных долгов. Долгов, вдруг как-то сразу так образовавшихся у всех без исключения республик СССР перед одним, хоть и внешне очень дружественным издалека, но слегка чем-то обиженным народом Афганистана. Ну что же, бывает такое хоть и не очень часто. Сама история подтвердила, что такое в принципе возможно. Задолжали как-то все разом народцы, населяющие территорию захудалого СССР, сынам великого афганского народа. И никто здесь не виноват. Так уж в историческом контексте как-то само-собой, случайно все образовалось. Сделать что-нибудь еще, чтобы как-нибудь так без долгов все образовалось уже в ту пору было совершенно невозможно. И теперь уже надо было как-то выкручиваться. Чтобы, значит, не опухшим от слез бессилия лицом в грязь. А чтобы значит с гордо поднятой над долговыми обязательствами головой. Долг он ведь тем и хорош, что платежом красен.
Сначала, правда, как всегда (для вида просто) покапризничали слегка – откуда долг-то? Не помним мы про него совсем. Ну а раз капризы вначале обязательны, то пришлось отказать-таки этому насквозь великому афганскому народу. Хотя народ-то этот поначалу много-то и не просил вовсе. Просил-то всего хоть какой-нибудь малюсенькой военной поддержки и не для чего-нибудь, не для какого-нибудь личного обогащения, а для достойнейшего дела: начала строительства социализма еще в одной соседне-дружественной стране. Захотелось, знатчица, этим новоявленным кредиторам-братьям у себя островок относительного благополучия забабахать. Обзавидывались все. Мол – у вас-то есть, вам хорошо и нам тоже хочется. А коль у вас есть, а у нас пока нет, то за вами и должок! (Это было очень похоже на современный анекдот про справедливый гнев «гаишника», остановившего на дороге «нового русского», который каждый день в течение долгого времени отстегивал «гаишнику» бабки за каждую не пойми зачем остановку, а потом вдруг куда-то на две недели пропал. «Ты где был, мерзавец, - орал, не помня себя от радости, внешне возмущенный «гаишник». «Да вот, знаете ли, на Канары на две недельки махнул. Отдохнуть там и все дела. Три года без отпуска», - испуганно лепетал «новый русский». «Вот, сволочь, - с утихающим раздражением думал про себя внешне гневный гаишник, - отдыхал он! И все ведь за мои бабки!») Тогда ведь многие хоть и знали о том, что делиться – это все же иногда бывает полезно, но в слух об этом не говорили и делиться не спешили. А сегодня это делают почти все, а г-н Лившиц смело говорит о необходимости этого действа с экранов телевизоров. Те, кто делится, они благодаря этому-то только и живы до сих пор. А тогда – нет! Не овладело это понимание еще серыми народными массами и их вождями. Не проникла еще эта мысль в серое общественное сознание.
И именно поэтому, из-за серости-то этой и отказали по-первости велико-просящему народу. Не всему народу конечно же. Всему-то, тем более такому великому, как откажешь? А потому-то и отказали очень хитроумно в бесшумности своей, даже, можно сказать, дипломатично очень даже отказали! Отказали всего-то-навсего одному только официальному лицу товарища Тараки. Несмотря на то, что лицо это вполне официальное было и давно уже очень даже хорошо знакомо было всему без исключения тогдашнему руководству СССР. И при этом прозорливо-правильно все сделало тогда наше руководство. Не обращая абсолютно никакого внимания на свою серость. Вскоре ведь одинокое лицо товарища Тараки было изрядно подпорчено, просто доведено до синевы, а затем и вовсе стерто с лица земли другим искателем всеобщего счастья, правда, уже совсем нетоварищем тогдашнего руководства СССР. Этого нетоварища тогда все промеж собя так и называли - «нетоварищ» Амин. И по другому совсем (но, исключительно промеж собой) называли они этого незадачливого Амина. Но здесь нельзя сказать точно, как именно они называли его. Получится совсем уж даже не по литературному. Ну а тут, когда этот гад еще вдруг вздумал такое утварить с другом Тараки! Несмотря на письменное обращение нашего Генерального секретаря! Тут чаша терпения серого руководства была переполнена. Факт гнусного убийства очень сильно возмутил, можно даже сказать очень сильно возбудил руководство великой страны. Такого полного беспредела откровенного аминовского хамства в отношении только что целованного взасос всеми членами Плитбюро ЦК КПСС «дружища» Тараки не ожидал никто. А возбужденно возмутившись, правители тут же и организовали вполне справедливое наказание для этого зарвавшегося хама. И возмездное наказание закончилось довольно удачно для тогдашнего руководства СССР – никто из этого руководства при штурме дворца Амина не пострадал. Окрыленное успехом проведенной операции тогдашнее старовато-сероватое руководство сразу же вызвало к себе нового своего товарища Кармаля. Свято место ведь пусто никогда не бывает. И с покойниками дружить всегда хлопотно. А тут такой живой и энергичный. Всегда не скрывающий своего желания стать главой такого величайшего во всей истории народа, особенно в ту пору, когда ему, величайшему этому, так сильно во всей округе задолжали. И вот, важный претендент, облачившись в новый костюм, в котором он явно чувствовал себя так, как мог себя чувствовать случайно отловленный в пустыне бедуин, затянутый в тесные средневековые дворянские одеяния и доставленный ко двору французского короля для подписания договора о подданстве, рискнул вдруг повторить на радость всем будущим душманам старинную просьбу почившего в бозе Амина. И риск этого живущего своей жизнью костюма, поддерживающего подбородок не известного еще широкой общественности лица товарища Кармаля оказался оправданным! Новый друг тоже был неистово зацелован взасос! Но на этот раз за засосом последовали конкретные действия! Кармаль же понял, что действия непременно последуют только после последнего в усталости своей хлюпающего засоса. Понял, устало отирая с потного в страхе риска лица своего, прокисшие слюни престарелых вождей. Неистово, но как можно незаметней (дабы ненароком не оскорбить старческой сентиментальности), отирая свежим дипломатическим платочком своим застаревшую свежесть склизких остатков проявления чувств, он краешком своего выросшего в коварной ночи уха успел уловить многочисленные шепелявящие шептания. Шептания эти вырывались из многочисленных шипящих протезами уст и, многогранный смысл их утопал в сложившейся какофонии, но основное, лейтмотив, так сказать, или же квинтэсецию, как кому нравится, Кармалю удалось без ошибочно тогда уловить (кстати, квинтэсеция Кармалю всегда нравилась несравнимо больше). Квинтэсеция содержала следующее: «Ребята, гхе-хе, кха-кха, а ведь ей-ей, за нами-то все ж, как ни крути, а должок-то числится! Причем должок-то этот самый что ни на есть интернациональный! Как же мы могли про него забыть?! Может, это старость уже невзначай подкралась к нам? Что-что? Ах, да, мы ведь совсем еще молоды. Война с германцем только ведь недавно-то совсем еще закончилась. А там мы совсем ещё пятидесятилетними пацанами-то были. Так в чем же дело? Как проморгали мы эти священные обязательства? А, ну да, наверное, какой-то очередной заговор. Наверное, как всегда, это слюнявое МИД нам вовремя про долги наши не напомнило. Спят они, как всегда, эти бездельники! Мы- то своим партийным чутьем давно уже ущучили: что что-то все-таки здесь не так! Неладно как-то все идет. А поэтому и не спокойно на партийной нашей душе. Недомолвки всегда какие-то и недосказанностть. А тут вдруг - бац! И прозрение такое на нас вдруг снизошло! Такое, прямо- таки очень даже приятно-бодрящее воспоминание! Возбуждающее такое! Ай да Кармаль! Ай да Боря! Ай да сукин сын! Пронял-то как, этот шельмец! Недаром ведь работал когда-то послом в насквозь дружественной нам Чехословакии! Как ведь все толково преподнес, паскуда! Что-что? МИД утверждает, что ничего мы никому не должны? Неудачным опытом Великобритании в такой дружественной нам стране пугает? Это в стране, которая слезно нас к себе зовет? И не по пьяному делу ведь зовет-то, Кармаль-то он ведь вроде бы трезвый был? Да, все говорят, что Боря был как стеклышко. Мусульмане-то они ведь вообще не употребляют алкоголя. Так чего им надо тогда? Этим холеным врунам-дипломатам? Может они думают, что Боря был обкуренным? Опия ведь у них там хоть завались. Да нет, вроде не отлетал никуда он сознанием. Вполне убедительно клянчил возмещение долга. Чего же еще надо этому МИДу? Ну да, конечно же, это ведь у них работа такая – очень грамотно врать. Их ведь этому сызмальства обучают в ихнем МГИМО. И не каждый так сумеет – с утра до ночи все время врать. Простой какой человек соврет, к примеру, пару раз за день для своей пользы, а то и без пользы соврет, просто так, привычки ради и кается вечерком после выпитой чарки. А дипломаты эти, профессионалы-то наши– нет! Никогда ни в чем не покаются они. Даже после литра коньяка. Врут себе всю дорогу напропалую без всяческого зазрения никогда не бывшей у них совести: собьют, к примеру, наши доблестные ПВО какой-нибудь нарушивший наше воздушное пространство самолет, и совершенно ведь справедливо собьют! А как же - он ведь нарушил, гад-то такой! Поэтому должен быть любой ценой сбит! Все так в этом мире поступают. Особенно самые демократически продвинутые государства! А наши завравшиеся вконец дипломаты тут же сообщат: «Нарушивший наше воздушное пространство неопознанный никем объект скрылся в неизвестном направлении с экранов наших особо чувствительных радаров». Понятное дело, что объект куда-то скрылся. Попробуй-ка ты еще полетай, когда из фюзеляжа торчит даже не разорвавшаяся полутонная чушка ракеты класса «воздух-воздух». Очень трудно с ней летать. Сильно нарушена аэродинамика. Но врать-то зачем? Надо всегда и всем говорить правду. Всю правду и прямо в лицо. За исключением неизлечимо больного люда. Возможно, это будет выглядеть туповато. Ну и пусть, зато так - гораздо гуманней. А потому как рушит все иллюзии. Но этим долбанным дипломатам … . Им ведь, как в народе говорится – хоть ссы обильно им в глаза, все божья для них роса. Все с них, как с гуся вода. Поэтому-то и народ-то наш правдивый, в это самое МГИМО – главную школу их цивилизованного вранья и не стремятся зачислять никогда. В эту кузницу внешне респектабельных лжецов. Поэтому-то это погрязшее в коррупции заведение и называется у народа «МИМО».
А раз так, то пусть они теперь сюда уже не лезут! Умники эти! Не демонстрируют свое идеологическое несовершенство. Они, видите ли, историю когда-то читали! А интернационализм, если хотите знать - это составная часть облика строителя коммунизма. Строитель коммунизма, он, конечно же не являлся пока еще фигурантом исторических эпосов. Новый он пока еще фигурант потому что. И это надо понимать. Но час строителя не за горами. А если этого кто-то до сих пор недопонимает – партийный билет на стол и вон из МИДа. В начальную школу идите. Вы же вроде как историю знаете? Вот учителем истории и попробуйте устроиться там по нашей рекомендации. А если повезет, то будете вы детям неразумным свои глупые сказки рассказывать. А еще лучше было бы вам в вечернюю школу устроиться. Рабочая молодежь вам там быстро мозги вправит, импотентным в рафинированности своей интеллигентам. Англичан, видите ли, они в пример нам приводят. Тех, кто давно уже все колонии свои просрал, а теперь уже и, казалось бы, со своей Ирландией справиться никак не может. Вот пусть они, надменные эти альбионцы и дальше там у себя сопли в туманности своей продолжают пережевывать. А мы здесь у себя будем принимать наши волевые, правильные во взвешенности своей и чрезвычайно своевременные такие политические решения! По-ленински, так сказать, принимать мы все это будем».
И одно из действительно мудрейших политических решений было незамедлительно принято! И какое грамотное в необходимости своей решение! Ввели-таки проходимцы-то эти, к старости своей неожиданно для себя обрюзгшие, но по решению-то по своему неожиданно молодому, войска в «жаждущий» социалистического обновления Афганистан! Стыдливый такой контингент этих войск получился у них. Чего же стыдились они? А стыдились они тогда все того же проклятущего запада. Совесть ведь у нас, наверное, где-то на западе спрятана. А с запада в то время доносились слухи о какой-то оккупации и якобы имперских амбициях наших истинных интернационалистов. И пришел тогда великий стыд. Ложный просто какой-то, после принятия такого-то великого решения! Границы с заведомо недружественными государствами как-то стыдливо не перекрыли. А оттуда, из недр этих внешне нейтральных государств, пошли абсолютно недружественные нам караваны, тщательно закамуфлированные под естественную кочевую миграцию. И ничего с этим вожди тогда почему-то не смогли сделать. Наверное, из-за прогрессирующего к старости гипертрофированного гуманизма: «Как же это мы такие все из себя гуманные строители коммунизма можем нарушить сложившуюся тысячелетиями естественную миграцию кочевых племен? Вона бедуины шастают караванами почти по всей Африке, а им при этом даже менее цивилизованные и, соответственно, гораздо менее гуманные, чем мы, государства еще и деньги за аренду земли отстегивают. Ихняя, стало быть, земелька-то в африканской округе, бедуинская!»
В общем, погрузились эти престарелые вожди в эдакое ложное человеколюбие и втянули и без того стыдливо-ограниченный контингент своих экспедиционных войск в тягомотную, многолетне-бесперспективную партизанскую войну, регулярно подпитываемую американским оружием, боеприпасами и продовольствием посредством мирно бредущих с разных направлений к границе Афганистана караванов.
Эх, жаль, не было уже в живых незабвенного Семена Михайловича Буденного! Некому было уже рассказать тогдашним кремлевским стратегам о положительном опыте искоренения басмачества в ставшей впоследствии советской Средней Азии. Рассказать-то уже было некому, а книжек стратеги эти к тому времени уже никаких и не читали. Надоело это все им уже к глубокой их старости. Ну просто до чертиков все надоело им уже. Наступила для престарелых этих правителей какая-то иная пора. А вместе с наступлением этой безрадостной поры возникла у них какая-то другая, очень слабо граничащая с болезненной маниакальностью, просто непреодолимая такая потребность. Потребность была внешне довольно невинной и состояла в том, чтобы хотя бы какие-нибудь книжонки, но непременно о чем-нибудь и как-нибудь пописывать. Пусть даже и не самим иной раз пописывать, потому как не царское это дело. Да и трудно это, ежели все делать хорошо. А по тому сподручней было правителям, чаще всего, выступать, как сейчас принято выражаться, в роли авторов неких идей или проектов. А писать-то в стране в то приснопамятное время еще было кому. Полнокровный и далеко не полностью бесталанный Союз писателей был всегда к их услугам. Полный, так сказать, комплект соловьев-певцов социалистической действительности был у правителей этих, что называется, всегда под рукой. Ничего не стоило кликнуть какого-нибудь там из наиболее идейно-зрелых и прельстить его какую-нибудь льготой. Или лауреатство какое ему пообещать. И пусть себе пишет. Нечего водку пить в Переделкино. А о чем, собственно, писать, придворному соловью и не надо никогда задумываться. Ему всегда подробно расскажут об этом сами «авторы идей-проектов». Главное - грамотно это все описать, и тогда в любом случае получится «нетленка». А иначе чего бумагу марать? Иначе не стоит эта игра свеч. И перегоревших электрических лампочек тоже не стоит. Потому как если это не «нетленка», то кому она может, в конце концов, пригодиться? Отпрыскам? А когда же эти царственные отпрыски смогут реально заглянуть в ящики столов своих могущественных родителей? Ну конечно же, только после безвременной и со дня на день ожидаемой кончины. И что получится? Заглянут они в этот ящик, в лучшем случае, в поисках дополнительного завещания по какой-нибудь секретной транснациональной собственности, а там этот бесполезный старческий бред. И все. И никаких дополнительных векселей и облигаций. Без всякого сомнения, вся эта пожелтевшая и готовая рассыпаться в тлен писанина будет немедленно в праведном гневе разорвана и наспех сожжена в богато инкрустированном камине. Поэтому – только «нетленка»! При таком к себе отношении корыстолюбивых потомков и в назидание им, вожди просто из вредности должны были после себя оставить что-нибудь нематериальное. А поэтому и надо было та-а-к написать! Та-а-к воспламенить вожделенные глаголы, чтобы невзирая на корыстных потомков, все остальные граждане, проживающие в этой счастливейшей в мире стране, стране издания этих непревзойденных «нетленок», в глубоком запое эти книжки днем и ночью непрерывно перечитывали. Да, да, чтобы все остальные виды запоя срочно побросали граждане, а в этот, особый, читательский, так сказать, чтоб непременно и повсеместно они погрузились. А для этого очень много экземпляров надо издать. Очень приличный должен быть тираж. И его уже не сожжешь просто так в камине. С ним уже приходится считаться. Поэтому уже нельзя было так, хоть и истово, но накоротке, прочитать очередную «нетленку», как бы всуе, по-быстренькому обогатиться, а заодно перевоспитаться и тут же в одночасье забросить ее куда подальше. Нет. Так не пойдет. Надо было, чтобы граждане обязательно с особой тщательностью шедевры эти законспектировали. Вот тогда-то погрязшие в своем корыстолюбии прямые вождей потомки уже точно ничего паскудного сделать не смогут! Никогда не смогут стереть они имен своих великих предков из памяти народной. Потому как, что написано народным пером, не вырубишь уже ничего даже самым острым топором! Не помогут уже неблагодарным в корысти своей потомкам и инкрустированные камины!
Ну а поэтому и надо было вменить самым амбициозным из граждан самой свободной в мире страны непрерывно что-то конспектировать. То есть, непрерывно записывать в глупые свои ученические тетрадки самые мудрые мысли вождей своих. А то и все подряд надо было записывать. Потому как у вождей, у них ведь глупых-то мыслей не может быть по определению. А потом все это надо было к месту и не совсем к месту (это не важно: мудрость вождей, заложенная в цитатах, была универсальной), но непрерывно цитировать.
Вот и писал народ вечерами непрерывно, а с утра принимался цитировать. Не весь народ, конечно же, самая его амбициозная часть этим занималась. Почему только часть? Да еще и амбициозная? Все очень просто. Вот ежели кто, например, решал для себя всю жизнь работать слесарем-сантехником, тот, конечно же, ничего не писал и не цитировал, а при каждом удобном случае предпочитал выпить стаканчик-другой портвейну. А вот еже ли кто-то стремился занять теплое местечко бригадира слесарей-сантехников, тот уже принимался за конспектирование и цитирование. Это был здоровый советский карьеризм. Советские карьеристы всегда очень сильно отличались от представителей западного карьеризма, девизом которых была фраза: человек человеку волк; а манера поведения характеризовалась следующим высказыванием: они идут по трупам и их не тошнит. Все это было чуждо советским карьеристам. Слишком они были идейными. Идеи черпались у вождей. Конспектируя и цитируя своих вождей, каждый уважающий себя советский карьерист должен был всегда особым образом отмечать значимые для страны события, неразрывно с именами вождей связанные. И заходили в этих описаниях карьеристы иногда очень далеко. Иногда в порыве неистового своего подхалимажа получалось у них так, что народец-то вовсе даже как-то ни при чем все время получался, в историческом, так сказать, контексте. Хотя в исходном тексте ничего подобного не было! Это был какой-то парадокс: в «нетленках» обычно содержалось описание народных подвигов при руководящей роли вождей, а в любительских опусах акценты были явно смещены. Получалось, временами, так, что все реальные дела-то все же за вождями оставались. Нет, ежели что пакостное в истории случалось – это дело поганенького народца (утаил урожай от продразверстки, бежал с поля боя и т.д.), а вот если приключалась какая победа – это, непременно, какой-то великий вождь или даже несколько вождей сразу. Хотя уроки истории учат тому, что несколько вождей сразу на одну победу – это явный перебор. В этом случае меж вождей завязывалась нешуточная борьба, в результате которой хозяином победы оставался кто-то один, а остальные моментально становились шпионами, засланными в руководство страны недружественными государствами, «перерожденцами» или просто «врагами народа». Далее вся эта мгновенно образовавшаяся «нечисть», тут же бесследно исчезала в разных направлениях из летописей великих побед и упоминалась только на закрытых заседаниях Политбюро для устрашения партийцев, колебания которых отличались от колебаний линии партии.
А может быть и не было вовсе никакого воровства заслуг, побед и свершений? Может все так и было на самом деле, и это нашло свое отражение в великих, конспектируемых и цитируемых произведениях в какой-то скрытой форме? Что-то типа 25-го кадра? Немудрено. Уж кому, как не им, прямым участникам давних тех героических событий, всю правду про все это было знать? Ведь и действительно, все хорошее, что случилось в новейшей нашей истории, это ведь все, наверное, благодаря им. Потому-то и стали они, наверное, великими. А как иначе? Читайте классиков о роли героев в истории. Мало того, по видимому, все эти великие для страны события от начала и до конца этими же вождями были задуманы, организованы и, в конце концов, воплощены. И все ради вас, благодарные конспектирующие-цитирующие. Ради вас, не всегда в своей безнадежной глупости осознающих свое же, неожиданно свалившееся на вас счастье. Осознать – это ведь тоже талант такой особый и особый же удел. Удел совсем даже не многих. Многие почему-то не проникаются, а только имитируют. А некоторые даже имитировать ленятся! Потому-то всегда немного их и бывает, истинных вождей, в смысле. Относительно которых проникается абсолютное большинство, которое ничего не имитирует и никогда не ленится.
А пока нет этого должного уровня осознанья хотя бы у самых активных особей из инертного народа, надо очень упорно конспектировать, поминутно помечая (желательно, дефицитными разноцветными карандашами марки «Кохинор») обилием восклицательных знаков и подчеркиваний особо продвинутые мысли. И это была абсолютно нелишняя работа: впоследствии очень удобно было цитировать. Открыл конспект на любой странице, заметил выделение и озвучил. И не надо сомневаться: озвученное выделение всегда будет в тему. По крайней мере, никто с произнесенной цитатой спорить не рискнет. А за цитированием обязательно должны были следовать реальные дела. Практика – это ведь критерий истины. Так написано в учении великого Маркса, а марксизм – это ведь вовсе не догма. Это такое руководство к действию. Как, например, руководство по настройке домашнего кинотеатра: не прочитав очень трудно разобраться. А вот после преодоления врожденной лени и внимательного прочтения руководства вся окружающая действительность приобретает для вас простоту пареной репы. Какой бы разнообразной она не была. А вот после проверки великих идей на практике надо было плавно перейти к прославлению. Приступать, так сказать к практической части объективизации своих внутренних восторгов - не просто так «ля-ля» языком грешным или «скрип-скрип» пером чернильным, пусть даже и восторженно, а приступить к истовому, от души идущему прославлению своих новых жизненных кумиров. Прославлению всегда и везде: на собраниях трудовых коллективов, во время санкционированных и непременно лояльных строю демонстраций и митингов (других-то тогда ведь и не проводилось), на съездах, слетах и т.д. За это и поплатились в конце-то концов. Ведь сказано же было в Писании что-то вроде того, что: «Не сотвори себе кумира!» А кумиров повсеместно творили. Грешили, значится, всю свою скорбную семидесятилетнюю дорогу. Вот и нечего теперь ни на кого и ни на что обижаться. Только-то и остается теперь - терпеть. И поделом! Так, наверное, этим карьеристам-молчальникам-прославителям и надо.
А поделом всем остальным, которые в карьеризме замечены не были потому, что только находясь на каком-нибудь празднике в узко-семейном кругу наши терпеливые граждане, уже нескованные (после третьего тоста, опять же, за здравие вождей) правилами законопослушного поведения в местах скопления других строителей коммунизма, запросто приступали к льющемуся из сердца осквернению светлых обликов героических своих правителей: «Дедушка Ленин, говорите? Мяса нет и масла нет – на фиг нужен такой дед?!», «Все во имя человека, все для блага человека, говорите? Это девиз очередной пятилетки? Наверное, все так и есть, мы даже знаем имя этого человека!» И так далее, до N-го (индивидуального) подхода «к снаряду», после которого и без того уже невнятная речь вдруг срывалась в истошный поросячий визг. Но даже в этом случае славящая тональность визга продолжала строго выдерживаться (звуки могли достигнуть недружественных ушей за пределами дома-крепости), а для подтверждения искренности демонстрируемого восторга можно было еще выйти на балкон и поднять портрет вождя над головой. Но не дай Бог уронить его, портрет этот! Или нечаянно-отчаянно шваркнуть его об угол стола исключительно ради того, чтобы предотвратить собственное беспорядочное падение от глубокой усталости по пути к балкону. Этого никак нельзя было допустить. Дело могло сразу же приобрести ярко выраженную политическую окраску. И все это с очень большой долей вероятности могло быть объединено с абсолютно беспочвенными обвинениями в злостном бытовом алкоголизме. А такие обвинения напрочь расходились с обликом строителя коммунизма. И это уже было серьезно даже не для карьеристов. Это уже чем-то попахивало. Психически нормальным гражданам эти запахи никогда не нравились. И дабы предотвратить подобные верноподданнические несуразности и такие опасные неудобства впредь, портреты вождей старались прибить к стене покрепче самыми толстыми гвоздями и прибить их как можно выше – под самый потолок старались вождей от греха подальше повесить. И все это всегда делалось исключительно с чувством глубочайшего уважения к ним.
В общем, как не говори, а очень большая нагрузка выпадала прежде всего на самую амбициозную часть советского народа. Порой просто все, от корки до корки приходилось этой части общества из гениальных произведений переписывать. Нереально было, порой, просто как-то себя пересилить, обмануть себя как-нибудь и чего-нибудь в конспекте своем стыдливо пропустить. Еще менее реально было заставить себя при цитировании что-либо замолчать: недосказать какую-нибудь великую фразу. Да, непомерно большими были писчие трудозатраты у по-советски здоровых карьеристов. Здоровых карьеристов было очень много, поэтому нередко уже под угрозой оказывались производственные планы, планы по уборке вдруг уродившегося в кои-то веки урожая и, что в несколько раз для страны было опасней, – появились неожиданно у народа проблемы с демографией.
Некоторые политиканы того времени пытались искать корни народно-демографических проблем в росте эгоистических настроений среди особей репродуктивного возраста и даже вводили налоги на бездетность. Другие из заблуждающихся политиканов, более продвинутые в математике, вооружившись статистическими методами, рассуждали о так называемом, «эхе войны». В общем, полный хаос царил в понимании первопричины и выборе инструментов для решения этой проблемы. В этом-то хаосе и утонула истина – амбициозному народу просто стало некогда заниматься вечерами всякой ерундой. Некогда стало этим карьеристам заниматься ерундой и в выходные дни. Устремились вдруг амбициозные к письменному переосмыслению своей истории, неразрывно связанной с жизненными подвигами своих престарелых вождей. А те, из народа которые без амбиций были … . Тем эта ерунда особо и не нужна была никогда. Вот и упала тогда рождаемость, несмотря на почти стопроцентный брак изделий №2, выпускаемых печально знаменитым Баковским заводом резиновых изделий.
А вот что касается переосмысления … . Тут было все в порядке. Так, буквально вся страна в одночасье рассталась с заблуждением о предрешении исхода второй мировой войны во время Сталинградской битвы. Битва эта, в сравнении с масштабными и кровопролитными сражениями, развернувшимися на Малой земле (кусочке черноморского побережья, где в свое время высадился яростный десант, вдохновляемый молодым чернобровым политруком), показались стране просто детскими недоразумениями в дворовой песочнице. Стране хоть и не было прямо рассказано о творческих муках маршала Жукова, испытываемых им в периоды подготовки крупнейших военных операций Великой Отечественной, когда вдруг рядом не оказывалось того же чернобрового политрука, доросшего впоследствии аж до целого полковника, но намек на это важное обстоятельство во многих произведениях явно наличествовал. Вся страна почувствовала эти маршальские страдания между скромно написанных строк и мысленно умоляла полковника: «Не артачься! Найди время - не можешь приехать, так позвони хотя бы маршалу-то! По засекреченному каналу, с гербом который, обязательно, слышь, позвони! Посоветуй что-нибудь дельное! Не ровен час, сморозит еще в запале чего! Горяч больно у нас маршал-то!» И полковник проникался, прислушивался он в те времена к народу, к сермяжной его правде. Проникался важностью момента молодой еще, но уже мудрый в чернобровости своей черноморский орел. Проникался и опять же где-то между строк непременно звонил маршалу. Не всегда по телефону с гербом. Не каждого ведь полковника к нему подпускают. Но непременно звонил. Советовал маршалу, спорил с ним, настаивал на правильности своего плана проведения операции и затем принимал непосредственное участие в очередном разгроме несметных полчищ немецких захватчиков. Жуков, конечно же, тоже кое-что иногда дельное предлагал. Но так, чаще всего по мелочи, штрихи какие-нибудь втихаря к плану пририсовывал. Упрямый ведь тоже был мужик. Недаром при планировании берлинской операции Сталин долго стоял, в задумчивости попыхивая трубкой, оценивал замысел маршала Жукова, а потом вдруг произнес: «А все такы идытэ и посоветуйтэсь с палковныком Брэжнэвым!»
- Полковник не смог приехать, - доложил готовый к такому повороту событий маршал, – я звонил ему, но у него сегодня партактив дивизии.
- Я вислал за ным самолет, он уже в Гэнэральном штабе – спокойно ответствовал Верховный Главнокомандующий.
Ну что тут еще можно добавить? Итог всем известен. Война была победоносно завершена. И вот уже четырежды герой (поговаривали даже о перенесенной тиражированным героем операции по расширению грудной клетки – очень трудно стало размещать на прежних площадях многочисленные в заслуженности своей награды), потряхивая поседевшими бровями и поблескивая маршальскими звездами, принимает очередное эпохальное решение, положившее начало развалу когда-то великого государства.
Вот с такими размышлениями о недавнем прошлом страны брел по дороге среди среднерусских полей и лесов к новому месту своей дальнейшей службы когда-то «обучаемый военный», а с недавних совсем пор аж целый старший лейтенант Ракетных войск стратегического назначения Сергей Михайлович Просвиров. Брел он по еще мокрому асфальту, демонстрируя окружающей его природе приобретенную совсем недавно шаркающую походку, радуясь повисшей на его пути первородной естественности радужного семицветия и чудесному своему излечению в стерильно-строгих военных госпиталях. Арка образовавшейся на Серегином пути радуги как бы символизировала ворота в его новую жизнь, полную новых впечатлений, знакомств и суровых военных буден. Вот и шаркал он в эти ворота, пропитанный честолюбивыми мечтами и въевшейся терпкостью запахов госпитальных лекарств. Ворота не приближались к Сереге, но и не удалялись от него. И, не смотря на то, что он знал причину этого явления и вдобавок хорошо помнил мудрое восточное изречение о том, что движение – это все, а конечная цель – ничто, эта ситуация стала понемногу «заводить» бывшего спортсмена. Бывший спортсмен ускорил свое шаркающее перемещение. Со стороны Серегино перемещение, наверное, выглядело довольно забавным и напоминало галоп случайно и спустя многие годы попавшей на ипподром старой клячи, временно забывшей о своем почтенном возрасте (давали знать о себе не до конца залеченные раны продырявленного в нескольких местах опорно-двигательного аппарата). Но, тем не менее, километровые столбики стали попадаться навстречу Сереге все чаще. Появилась давно забытая радость движения. Проснулась, наконец, старая спортивная привычка преодолевать большие расстояния. Родные пейзажи менялись один за другим как в окне скорого поезда. Где-то на подсознательном уровне захотелось, наверное, Сереге поскорее выгнать из памяти и неродные виды горных хребтов с кроваво красными предрассветными вершинами и, обновить прочно застрявший в носовых пазухах запах жаркой несвежести грязно-кровавых бинтов на вопящих от боли ранах. Память то и дело цеплялась за старое. То и дело выхватывала она стробоскопом мысли из глубин затемненного недавней болью сознания нерадостные воспоминания о произошедших с ним медицинских злоключениях. Сначала выхватит воспоминания о медицинских упражнениях в госпитале далекого, кишащего всевозможными видами гепатитов и разнообразием форм малярий афганского города Кабула, а затем всплохами осветит палаты и операционные во внешне обшарпаном, но внутри относительно чистеньком и даже совсем неплохо оборудованном госпитале почти родного города Ташкента.
Ага, вот и долгожданная развилка. От нее, как объяснили еще в штабе, до спрятанной в лесах части ходит автобус. На остановке, внушая некие опасения, царит полное безлюдье. Ни души кругом. Ан, нет. Внутри неровно окрашенного в пупырчатости своей сооружения, издалека напоминающего слегка упорядоченную свалку железобетонных плит, вдруг обнаруживается одиноко сидящий на разломанной скамейке-жердочке грустный старичок-боровичок со слегка отвисшими в беззубости щеками. Грусть его вскоре объясняется довольно просто: « Афтобуф только фто уфел. Щасу не профло есе, как уфел. И я, фот, фишь, фоенный, тофе опофдал. Фсе бабка эта – лефый ее забери, самохфонку ф бане запфятала, а фтакан ф фубными протэфами так и не нафел. Это она фтобы я к куму ф гости не ефдил. Ф Слизнефе он у меня фифет. Недалеко отфель. Аккурат рядом с помойкой. Со ффей Москвы туды мусоф сфозят. Фонища! Глазья на лоб! Но фифут как-то. И дафно федь уфе фифут. Прифыкли. Да ефе, фишь ты как, в гости приглафают. Стало быть ффе у них там форофо. Фубы-то ладно, больфе ф горло проффкочит. Фа-фа-фа. А как в гофти ф пуфтыми-то руками? Беф магарыфа? Ну и бабка мне досталася! Не бабка – кобра какая-то! Фиди таперича тута полдни иф-фа эфтой фмеи. А фообфе-то афтобуф фдефя фафто фодит. Быфалыфа, люди гофорили, аф по тфи фаза на день приеффал он, ефели конефно не фломаетфя где или Фитька-фофер не фапьет, каналья. Да не перефивай ты, фледуюфий, уф фофсем фкоро будет – пару-тройку фафов фего-то и офталофя ефо подофдать. Ф другиф мефтнофтях, люди гофорят, фто фроду фообфе никакофо транфпорту не дофдефьфи. Только на попуткаф когда фрофно надо куда добираются. А до фафти твоей, товариф фоенный, фдесь ефе километров фесть будет. Так фто дафай-ка «ф дурофка» ф тобой, пока футь да дело, перекинемфя. Картифки-то, как раз для эфтих случаеф нофу зафсегда ф фобой». Разгоряченного быстрым перемещением Серегу такая интенсивность автобусного сообщения и перспектива остаться «дураком» в народной памяти этого хитрющего в беззубости своей деда явно не устроили. Он тяжело вдохнул своей полной надежд грудью и почесал по уходящей вверх по склону нарытого ледником холма дороге дальше, прихрамывая, но не снижая темпов своего прерванного было передвижения в манящую грядущими карьерными перспективами шестикилометровую даль.

Глава 1. Возвращение

Что же произошло с нашим хромоногим героем после памятного выпуска-впуска? Ничего страшного с ним собственно не случилось – был отправлен отдавать свой врожденный интернациональный долг в Демократическую Республику Афганистан (попросту ДРА, а еще проще «Афган»). Первое время служба его складывалась относительно спокойно: привезли в Кабул, а оттуда взяли и забросили дважды обстрелянной в пути «вертушкой» на высокогорную «точку». («Чего тепловые ловушки-то не сбрасываете?» - спросил Серега у бледного и едва очухавшегося от противо- «стингерового» маневра командира «вертушки». «Да пошел ты к едрене- фене со своими ловушками, умник! Где они, ловушки-то эти? Месячной нормы на неделю только-то и хватает! И все только об экономии гундосят эти тыловые крысы: вдруг, дескать, какую важную персону или нас, к примеру, транспортировать придется, а у вас запаса нет? Тьфу! Гниль! Я их за тройную месячную норму только-то и вожу. И все равно не хватает: не большие они охотники летать-то!» - в сердцах ответил командир латаной-перелатаной краснозвездной «стрекозы».
Ну, в общем, худо ли, бедно ли, но забросили живого и здорового Серегу в указанную Родиной точку, и на том, как говорится, спасибо. Забросили и доверили обеспечение радиорелейной и тропосферной связью «ограниченного контингента» на одном из направлений контроля территории ДРА. Но затем кому-то пришла идея о передислокации сложного связного хозяйства в новое и жутко секретное (для самих себя) место, а во время абсолютно (опять же, скорее, для самих себя) скрытного свершения марша совершенно неожиданно завязался внешне бестолковый, но видимо тщательно продуманный «духами» бой. Бой длился почти сутки, и был очень насыщенным различными военными событиями. Помимо дневных, то утихающих, то разгорающихся вновь перестрелок, были контратаки с попытками полностью «зачистить» близлежащие к растянувшейся на несколько километров колонне так называемые «зеленки». «Зеленки» представляли из себя полосы низкорослых и кривых древесных и кустарных растений, изрыгающих поминутно из-под корней своих смертоносные свинцовые отрыжки. Отрыжки коротких, но частых и довольно метких «духовых» очередей. Вот тогда и понял Сергей, что это такое - ожидание сигнала атаки. Понял он и каково это встать среди рассекающих знойный воздух пуль и сделать простой, незамысловатый такой шаг вперед. Причем сделать этот непростой шаг надо было очень уверенно, дабы заразительным примером своим и звучным командирским рыком вдохновить заметно нервничающих бойцов. А в паузах между «зачистками», лежа за колесами бронетранспортера «КШМ»-ки, Серега вдруг живо вспомнил рассказы фронтовиков, с которыми приходилось ему беседовать во время организованных актов патриотического воспитания: «Ребята, это ведь как: встаешь средь неумолкающей стрельбы и кажется, что все это, выстреленное и висящее в воздухе, летит прямиком в тебя. Вот еще секунда и рухнешь полным свинца мешком в хлипкую грязь». Вспомнилась тогда Сереге и «секретная», исполняемая только на концертах, песня знаменитых в то время «Песняров», возглавляемых великим Владимиром Мулявиным:

Когда на смерть идут - поют,
А перед этим можно плакать,
Ведь самый страшный час в бою – час ожидания атаки.

(Конечно, как же такое можно брякнуть на всю страну по радио? Как это советский герой может плакать? У настоящего советского героя, у него ведь всегда как? Он никогда и нечего не боится и никогда из глаз его орлиных не выдавить даже скупой слезинки. Всяческая сентиментальность чужда настоящему советскому герою. По чьему-то мудрому замыслу этот герой должен либо сидеть себе мужественно в окопе с каменной мордой своего сурового лица (герой в обороне), либо с той же мордой лица куда-то наступать, бешено вращая глазами в устрашение противника (герой в атаке). Но самое главное - это то, что настоящий герой должен быть готовым в любую секунду с великой радостью проститься со своей еще молодой, но уже видимо доставшей его окопно-гадостной жизнью. И радость героя, прощающегося с жизнью, должна выражаться в прославляющих Родину предсмертно-радостных криках. Словом, советский герой – это не чета детям из 1-го, 2-го и 3-го Рэмбо. А тут какие-то слезы перед всегда победным наступлением!)
Но песня нахально продолжалась дальше:

Снег минами изрыт вокруг
И почернел от пыли минной,
Но вот разрыв, и погибает друг,
А значит, смерть проходит мимо.

Мне кажется, что я магнит,
Что я притягиваю мины,
Но вот разрыв - и лейтенант хрипит,
И значит - смерть опять проходит мимо.

Но мы уже не в силах ждать,
И нас ведет через траншеи
Окоченевшая вражда,
Штыком, дырявящая шеи.

Бой был коротким,
А потом – хлестали водку ледяную.
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую.

Все справедливо. Как, спрашивается, можно было такое спеть на всю страну? Ну как же было стыдливо не замолчать про все это безобразие? Тут ведь про водку сказано! Какая-такая водка? Совершенно не к лицу она защитнику Отечества. К его лицу подходит только лимонад! Вот если бы про лимонад этот спели, тогда можно было бы на всю страну! Впрочем, обойдется он, защитник этот, вполне спокойно обойдется и без лимонада. Ему и так ведь высочайшая честь оказана – за Родину храбро умереть! Поэтому лимонада на передовую точно не подвозили. А как насчет водки? Где они ее только достают? На фронте-то? Магазины ведь все закрыты в ближайшей-то округе. Ах, да! По сто грамм «наркомовских» вроде бы как подвозили. Понятно, что реально больше получалось, на нос-то. Не все носы ведь до исхода дня доживали. А откуда охлажденные напитки-то на передовую доставлялись? Не из индивидуального же холодильника в наспех выкопанной землянке и сразу на дощатый стол? А-а-а! Ведь забытыми оказались еще ключевые слова из этой песни:

Сейчас настанет мой черед – за мной одним идет охота!
Тяжелый сорок первый год и вмерзшая в снега пехота.

А-а-а, то есть пехота вмерзла вместе с привезенной водкой! Теперь все понятно. Все, наконец, стало на свои места. Но все это - наглая ложь! Да, было холодно в тот год. Ну и что? Никто никуда не вмерзал: у нас все до последнего бойца были всегда тепло одеты. Все прогуливались по передовой в пропавших овчиной дубленках. Это немчура поганая мерзла все время. Она ведь, гадость-то эта, придумала какой-то блиц-криг и рассчитывала к зиме-то с нами окончательно закончить. Закончить и шнапс попивать на зимних квартирах. Ан, не получилось! Попромерзали все гады эти и стали сказки сочинять про какого-то генерала Мороза. Который, вроде как, только и смог остановить эту хваленную германскую машину на подступах к столице. Придумать, конечно же, проигравшему, в конце-концов, можно все, что угодно, и оправдываться потом можно бесконечно долго, но сейчас совершенно не об этом. Некогда нам слушать всякий бред. Нас другие вопросы сейчас уже интересуют. Вот, к примеру, как это так можно было написать и спеть к тому же про выковыривание чего-то там совершенно непотребного такого из под чего-нибудь физиологически мало значимого и, при этом, острым таким предметом, каким-то хулиганским ножом?! Из-под каких-то там скучных в банальности своей ногтей, обыденное такое в некультурности своей выковыривание! (Фу, мерзость, какая). А-а-а, вот чего пришлось выковыривать! Чужую, какую-то кровь! Нет, это решительно не вяжется с окончательно оформившимся образом советского воина! С образом героя-освободителя мира от коричневой чумы! Это не воин-освободитель, а какой-то вампир-Дракула! Все это чуждо советскому народу. Советскому народу понятен защитник Отечества, дипломатически-галантно расшаркивающийся в только что занятой им траншее с возможным убийцей всей своей семьи и, в конце концов, неожиданно для человеколюбивого себя стыдливо умерщвляющего фрица самым гуманным из благороднейших способов – этаким пикантным выстрелом в самое что ни на есть его вражье сердце. Пук так, и все. Кранты наступили гаду- фрицу. Кранты, которые, он и сам-то, гад этот поганый, не успел даже и заметить. Он, фриц-ганс, не прохрипел даже на прощанье ни разу, не побился в агонии, пуская кровавую пену изо рта напоследок. Он просто картинно так прижал руку к груди и рухнул, как подкошенный, наземь. Рухнул да и издох себе тихонечко под аплодисменты представителей-наблюдателей «Красного креста». Вот этот образ, пусть хоть и даже (совершенно слегка) приукрашенный, должен подлежать канонизации. В том числе и песенной. А вы предлагаете про длинные, давно нестриженные ногти спеть! Это совсем уж возмутительно! Всем военным историкам ведь давно известно (да и живущие до сих пор ветераны могут это подтвердить), что советским воинам-освободителям примерно раз в месяц непременно выдавалось по маникюрному набору. Ну, чтобы периодически подгонять свой небрито-неправильный внешний образ под идеологически выдержанный в правильности своей партийный взгляд. А если уж кто не пользовался маникюрными этими приспособлениями – мы тут не при чем! Свиньи-то, они везде ведь встречаются. Ну, положим, даже и не свиньи, а просто невоспитанные люди. Очень много их у нас. Но нельзя же так огульно все обобщать. А вы всех под одну гребенку. Поэтому-то и песни у вас такие неправдоподобные. Не так все на войне было. Гораздо красивее. Как в романах Дюма-старшего. Описание осады Ля-Рошели помните? Вот приблизительно и у нас так все происходило. А то, что ваши «Песняры» потом пели якобы на стихи прошедших фронт поэтов, – это была полная, абсолютно незаслуживающая внимания чушь. Ведь что пели-то? Кошмар! Что-то вроде того, что:

Такая надобна картина – апофеоз!
Но кровь солдат необратима – букеты роз!
Лицом убитый воин черен – я видел сам,
Слетает с неба черный ворон к его глазам.

Какие надобны полотна к его перстам,
Но груды трупов не бесплотны – они смердят,
И от сгорающего танка – солярный смрад,
Смердят солдатские портянки, бинты смердят.

Война - не уставной порядок, а кровь и пот.
Художник! Не пиши парадов – пусть кисть не лжет!
Тяжелый дым удушья - вот цвет войны,

Ее не красками, а тушью писать должны,
Кромешной тушью, непроглядной – лишь кровь на ней,
Такой рисунок, не парадный – всего верней.

Багряный цвет на черном фоне – багряный цвет,
Как цвет зари на небосклоне – победы свет!

Ну и что? Как это можно расценить, по вашему? Невооруженным взглядом видно – фальшь. Только кровь, пот, портянки и все это ужасно смердит. Нет-нет, не так все было. Кровь конечно была, но ничего не смердило. Все было гораздо красивее, благовоннее и гигиеничнее. А в песнях ваших – сплошная ложь. Вот, к примеру, про какую-то непримиримую и закоченевшую вовсе вражду что-то пелось. Да не было никакой ненависти про меж нас никогда! Мы ведь их, гадов, завсегда в необъятной душе своей любили! Начиная с незапамятных времен - со времен Александра Невского длится эта в непрерывности своей своеобразная такая любовная наша любовь. А во время войн так просто особенный какой-то всплеск этой странной любви наблюдался. И даже ежечасные потери близких людей не могли ни на минуту всплеск этот остановить. Но у любви, как и у других человеческих чувств, должны ведь быть какие-то проявления. Именно эти проявления и описал в своей докладной записке один из политработников - член Военного совета фронта. Фронта, который первым ворвался на территорию Германии. Дело в том, что этот член-политработник получил строгое указание о всяческом ублажении местного приграничного населения с целью воспитания в нем лояльности и к нашим войскам (в частности), и к завоеваниям социалистического строя (в общности). Член-политработник добросовестно перешел границу сразу за наступающими войсками, огляделся вокруг и все тщательно осмотрел. Можно даже сказать, что очень даже тщательно изучил обстановку этот добросовестный член-политработник. А изучив, вынужден был поделиться впечатлениями со старшими товарищами, испытывающими постоянное за все волнение в далекой Москве сидючи. Старшие товарищи ведь все равно через какое-то время спросят: «Доложите-ка нам о степени страстности любви к нам местного населения. А что Вы лично для увеличения этой степени сделали? Как организовали Вы это всеобщее ублажение?» И поэтому хитрый член-политработник, будучи уже тертым и все предвидевшим калачом, взял и изложил свои впечатление в довольно пространном рапорте. Написал он о том, что ублажать-то, собственно, некого. Дескать, населения этого приграничного, собственно говоря, уже и нет вовсе, как такового. Вернее, оно есть, конечно, но все почему-то какое-то подозрительно мертвое. Большей частью висит, раскачиваясь на деревьях и заборах, это странное население. С табличками какими-то неровными висит, а на табличках имеются надписи какого-то странного содержания: «За отца!», «За брата!» и т.п. Наверное, так стыдно стало населению этому приграничному за содеянное их отцами и братьями, что решило оно потихонечку повеситься еще до прихода наших войск. Чтобы не смотреть, так сказать, в глаза нашим солдатам. Но это, видать, какие-то элитные в совестливости своей трупы. А те, которые попроще будут, ну, не такие совестливые, те просто так везде беспорядочно валяются без табличек и надписей всяких, и грызут их голодные бездомные собаки. Но ведь ненависти-то кругом никакой не наблюдалось! Вот такая вот была любовь. Вот такими вот, понимаете ли, были ее проявления. И обо всем этом можно даже почитать, предварительно прикинувшись мышью и пробравшись в недра вновь закрытых военных архивов. А вы говорите: «закоченевшая вражда».
Нет- нет, такого не может быть! Об этом не может быть и речи. Это какие-то неправильные архивы и не подтвержденные ничем факты. У нас ведь вспомним, сейчас с немчурой-то, этой, недобитой и, кстати, весьма неплохо процветающей даже в своей недобитости, имеются уже многочисленные и многомиллионные контракты. И с газопроводом Западносибирским они нам когда-то помогли вопреки америкосам. Помогли его до себя протянуть: свой-то уголек как-то быстро в Рурском бассейне закончился. Только на отопление частных домиков в теплые зимы хватает его. А сейчас даже помогают протянуть газопровод по дну моря. Опять же, до себя только протянуть помогают. Долго мы их об этом упрашивали. Долго, но не напрасно – любо-дорого посмотреть теперь на этих альтруистов! У них ведь не было в этих газовых делах никакого корыстного интереса. Они ведь всегда были за справедливость и теперь помогают нам спрятать газ от вороватых хохлов. Хохлы-то, они до дна Балтийского моря уж точно донырнуть никогда не смогут – не позволит выталкивающая сила запасенного под кожей сала. Сало в этот раз должно сыграть с хохлами злую шутку и все время выталкивать вороватых ныряльщиков из водной толщи, принуждая их к экстренному всплытию.
Но это дела еще грядущие, а вот ежели вспомнить наши недавние отношения с неметчиной, то нельзя не назвать их радужными. Взять хотя бы ГДР, когда-то родную насквозь, с которой просто любовь у нас на все время ее существования приключилась. Мы даже своего будущего президента-премьера туда шпионом отпустили поработать. Потому как безопасно там было. И не надо было за него переживать. Один ефрейтор Хоннекер чего стоил в свое время! Он ведь первый, пострел эдакий, сообщил нам недотепам, что завтра (22.06. 1941г.), на рассвете, хваленая германская армада, якобы трусливо тусовавшаяся на протяжении нескольких месяцев в непосредственной близости от наших границ, наконец-то решится-таки их так беспардонно нарушить. Просто самым хамским таким образом взять и нерушимые эти границы просто так попрать. А Сталин ефрейтору почему-то тогда не поверил. Ну, понятно, почему он не поверил профессиональному разведчику Зорге. Тот все же сын инженера, работавшего на мировую буржуазную экономику. Ненадежный был элемент. Поэтому-то и пристроился он так хорошо в мировом капиталистическом хозяйстве, Рамзай-то этот хитроумный: пока вся страна напрягалась с коллективизацией и индустриализацией, он, значит, устроился себе спокойненько работать западным бизнесменом. А потом еще, видите ли, корреспондентом там каким-то по совместительству подрабатывал. И мало ему всего было! Так и норовил этот резидент еще и с молодой Советской республики дополнительную копеечку-то отщипнуть! Ну а потом, конечно же, чтобы копеечку эту оправдать, шлет сюда всякие бредовые телеграммки-донесения. Короче, тут все понятно, с псевдоРамзаем-то с этим! Нет ему веры. Но не поверить ефрейтору Хоннекеру?! Вот если бы все же поверили, то можно ведь было бы чуточку пораньше войска из Сибири подтянуть, кросс им устроить в пару-другую тысяченку километров по пересеченной местности. А чего им? Какие сложности? Молодые все и здоровые такие сибиряки – кровь с молоком. Сначала, правда, уральская (невысокая такая, но все же) возвышенность, а затем-то Восточно-европейская, быстрая в победности своей гладкая такая равнина! Как Суворов в свое время съехал с Альп на пятой точке со своими чудо-богатырями и всех замочил в прилегающей долине. До сих пор его вспоминают в приальпийских государствах. И сибиряки так бы смогли. Но нет, не услышан был ефрейтор. Позже историческая справедливость была восстановлена, за этот подвиг бывший ефрейтор стал тогда главой коммунистической партии ГДР! Правда конец его все равно был печален. И виной всему Миша-меченый. Да-да, тот самый Миша, которого частенько поколачивала жена Раиса и сажала его недруга Бориса в мешок из-под риса. Этот незадачливый комбайнер (по уровню интеллекта) и первый (он же последний) президент СССР (по должности) мало того, что не взял с немцев контрибуцию за разрушение «берлинской стены», он еще и умудрился под это дело набрать у них долгов под большие проценты. Немцы сначала удивились, а потом вспомнили: ну что с него взять – комбайнер он и есть комбайнер. Нет, профессия безусловно хорошая, нужная и почетная, но все же не требует она интеллекта, должного присутствовать у такого крупного государственного деятеля. Но впоследствии, когда одолел-таки Мишку коварный Борис, доевший из мешка оставшийся там рис, сжалились над незадачливым комбайнером немцы и дали ему деньжат на образование фонда своего имени. И живет теперь Мишка в своем фонде припеваючи – жена не бьет, померла уже давно, бабла не меряно, а по набранным им долгам расплачиваются совсем другие. Народными же деньгами расплачиваются, но другие. И уже чувствуется, что покинули Мишу от такой праздной жизни последние остатки сознания. Как-то решили его показать недавно по телевизору в честь какого-то его юбилея. Посмотрел Миша в камеру полными бездонного идиотизма глазами и вдруг говорит: «Одно могу только сказать. Я не сделал в своей ничего такого, за что мне было бы стыдно». Во как! Более достоверного подтверждения психического Мишкиного нездоровья трудно себе вообразить. Ведь в жизни даже самого благочестивого монаха, ушедшего в монастырь в раннем детстве, и то, наверняка, найдутся моменты, о которых бы он предпочитал не вспоминать. Или все же вспоминать, но как можно реже. А вспомнив про эти моменты, монах наверняка сразу же погрузился бы в неистовую молитву. А Миша вот – нет. Ни за что не стыдится. И за предательство своего товарища по партии Хоннекера тоже. По Мишиной инициативе всеми брошенного Эрика, которого чудом спас от расправы в объединенной Германии тогдашний начальник Генерального штаба наших ВС. И даже когда его спасли, Миша предпочел этого не заметить и никакого участия в судьбе однопартийца не принял. И это один из безгрешнейших моментов труднообъяснимой Мишкиной жизни. Вот такой живет в нашей стране агнец во плоти. Но теперь уже все это можно списать на его психическое нездоровье. Оно, видимо, было с Мишкой всегда, но ближайшее его окружение этого почему-то старалось не замечать. Видимо, так было надо.
А в общем, у нас с истинными арийцами все всегда было нормально. Больше для вида воевали мы только с ними. Вот поэтому-то и нельзя повсеместно петь такие зверские песни. Есть ведь у нас нейтральная песня - «День Победы» называется и там прямо сказано: «этот день мы приближали как могли!» Вот и пусть каждый домысливает, что такое «как могли».
Ладно, это, опять же, когда-то давно было. И стало уже несправедливо забываться. А сейчас длилась уже новая - афганская кутерьма. Оба! Пошла очередная сигнальная ракета. Еще раз встали! Кто-то сам встал и пошел вперед зигзагообразными перебежками. А кого-то приходится поднимать громкими «буками» с буквой «е» впереди или, используя опыт Великой Отечественной, бросить «лимонку» со снятой чекой в наспех отрытое убежище – теперь уж точно выскочит и пойдет. И случалось многое в этой кутерьме, но самым обидным из творившихся вокруг безобразий был, так называемый, дружественный огонь. Огонь бывал порой настолько дружественным, что хирурги госпиталей начинали валиться с ног от бесчисленного количества операций, а «борта» в Союз заполнялись исключительно «грузом 200». («Да это еще ерунда, - басил Сереге на ухо под огнем родных «вертушек» какой-то майор из боевого охранения, «мотающий» в Афгане второй срок, – эти еще минут десять покружатся и улетят. «Нэ маэ в ных боэкомлэкту». А вот три года назад, помнится, сопровождали колонну боеприпасов, в основном снаряды для «Града». Едва успевали от «духов» отбиваться, и в самый тяжелый момент нас наши же, едри их через гребанное коромысло, штурмовики так за полчаса отутюжили …! Ктой-то чегой-то там опять перепутал! Это только что перелетевшая из Союза в «Афган» эскадрилья штурмовиков была. Они ведь по эскадрильям меняются: одна улетает, а другая тут же прилетает. Командир улетающей эскадрильи только было получил приказ напоследок «прикрыть» колонну, а тут уже новые прилетели и задачу перекинули на них. А новые поняли так, что колонну надо «накрыть». И «накрыли»! Полным боекомплектом. Как только жив остался! Короче - снаряды после их «ошибочного» налета рвались еще двое суток. На том месте долбанном до сих пор ничего не растет, ни одной травинки. И, сто пудов, в ближайшие сто лет расти точно не будет – эксперты из генштабовской комиссии по пробам грунта определили»).
Под утро «духи» окончательно исчезли – растворились просто в чаще «зеленки», завидев подошедшие на подмогу дополнительные «мотострелецкие» подразделения. И через некоторое время изрядно потрепанная колонна продолжила свое движение без раненых и, еще более неудачливых представителей «груза 200». Ранило в том злополучном бою и Серегу.
Ранило его во время ночной вылазки уже отступивших было «духов». В тот злосчастный момент ранило, когда он уже, казалось бы, накрыл гранатой едва заметные крадущиеся к колонне тени и прошил огнем своего АКМа выхваченные из темноты вспышкой взрыва силуэты очередных кандидатов на успех. Стрелял с колена, привалившись к гусенице БМП боевого охранения, и вдруг откуда-то сбоку зазвенели по броне свинцовые «подарочки». Парочка таких «близнецов-братьев» досталась и Сереге. Досталась и навеяла на него великую грусть. Стало так грустно, что пришлось даже на время притормозить сознанием. Очнулся Серега, когда уже его заканчивал перевязывать румяный сержант медицинской службы. Присмотрелся с опаской: что перевязывают? Голова не перевязана, но почему-то болит. На месте хотя бы и ладно. А то ведь, иначе если, это ведь и есть-то нечем будет. В боку дырка, сержант говорит, что две дырки-то – навылет значит. Тоже не так все плохо. В бедре дырища, жаль одна только – здесь с вылетом не повезло. Да и сержант не успокоил, внимательно осмотрев зияющее отверстие, – видимо кость серьезно повреждена. Ладно, самое главное - жив и гениталии на месте, без них вообще бы в этой жизни скучно было, неинтересно как-то все. Так вот наспех перевязанный и с пустеющей флягой спирта в руке держался Серега до утра. Не сам по себе, конечно, держался, а как говорится, со товарищи. Товарищи держались дружно, экономно пуская осветительные ракеты, периодически постреливая и изредка пошвыривая гранаты в подозрительные перемещения ночных теней. А утром «вертушкой» отправили Серегу в госпиталь в столичный Кабул. Раненое мясо там слегка подлатали, а с раздробленной бедренной костью связываться не стали и отправили его долечиваться в Союз, в район сияния на его территории «звезды востока». В район, так сказать, расположения воспеваемой тогда «столицы мира и тепла», а попросту говоря в столицу солнечного Узбекистана город Ташкент был отправлен Серега для дальнейшего своего излечения. Наконец-то покончено с генетически унаследованным интернациональным долгом!
И когда все это наконец закончилось, опять всплыли в травмированной анестезией Серегиной памяти рассказы ветеранов второй мировой о своих погибших товарищах: «Порой это просто не укладывалось в голове. Ведь еще какой-то час назад занимался Колян так же, как и все, какими-то обыденными утренними делами: побрился наскоро, вспомнил родных своих, представил, чем они сейчас занимаются, улыбнулся их фотографии, шутливо перебросился с другом одним-другим нелитературным словцом. Так же, как все, замер в окопе, ожидая окончания артподготовки, выскочил по команде, пошел вперед и вдруг - мертво лицом в липкую грязь. И сколько их упавших Колянов, Федянов, Петек … . Во время боя не до павших. А после, когда про них, наконец-то устало вспомнят или свои или другие, то бросят их в братскую могилу, наскоро вырытую в грязи. Бросят несопротивляющимися кулями еще не начавшего тухнуть мяса. И все, поминай, как звали. А поминать долго никто не будет – кого самого назавтра убьют, а кто и просто забудет во фронтовой чехарде и череде часто меняемых товарищей. Да нет, после победы вспомнят, конечно же – мы же сейчас вспоминаем … . А тогда некогда было – смертельная усталость сваливалась сразу после боя на измученное туловище, а еще надо было успеть похлебать чего-нибудь стылого из алюминиевого котелка и хоть немного, но поспать – часто так случалось, что со следующим рассветом начинался следующий бой. Да и не было тогда, честно говоря, полного ощущения того, что товарищей этих мы сегодня навсегда потеряли». И при воспоминаниях этих ветеранских рассказов вдруг отчетливо вспомнились Сергею последние, произошедшие с ним события. Вспомнились и сопоставились они с рассказами ветеранов. «Действительно, – думал Серега, – это ведь была совсем другая война, и по целям, и по масштабам другая. Но сколько между войнами этими общего. Наверное, между всеми войнами много общего, несмотря на разные времена, вооружение и условия их проведения - свои герои и обычные работяги войны, и все те же трусы, воры, предатели». И в голове его вдруг опять зазвучала очередная, тщательно скрываемая от широкой общественности и удивительно глубокая по своему психологическому содержанию «песнярская» песня (читатель не поленись, достань и прослушай, только обязательно в «песнярском» исполнении прослушай):

В тот день, когда окончилась война,
И все стволы палили в счет салюта,
В тот час на торжестве была одна,
Особая для наших душ, минута.

В конце пути в далекой стороне
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, кто погиб на той войне,
Как с мертвыми прощаются живые.

До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними, как бы, наравне,
И разделял нас только лист учетный.

Мы с ними шли дорогами войны
В едином братстве воинском - до срока,
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку.

И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них,
Нас эти залпы с ними разлучали.

Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль
Заполненный товарищами берег.

Суда живых – не меньше павших суд…
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живет-гремит торжественный салют
Победы и Великого прощанья … .

И вспомнились они как-то сразу все друг за другом, все боевые Серегины товарищи, молодые и мечтавшие о чем угодно, только не о возможности прибыть на Родину грузом «200». Каждого из них ждали дома в совершенно другом качестве. Нет, конечно же, нельзя сравнивать эти две войны по масштабам достигнутого (и были ли они, достижения при исполнении мнимого долга?) и потерям, но по психологическому содержанию все очень даже похоже. В некотором, тоже психологическом смысле, в «афгане» может даже и потяжелей было. Потяжелей в том смысле, что как-то все было не так очевидно: на нас ведь никто не нападал и угрозы существованию чиновников попросту отсутствовали. И поэтому они, чинуши-то эти, таращили свои равнодушные бельма на пришедшего к ним с законной просьбой о каком-нибудь содействии инвалида–«афганца»: «Вы кто? Да-да. Что-то слышали. Интернациональный долг какой-то. Но мы-то никому совершенно не должны и совершенно тут ни при чем. Да, законы кой-какие льготы гарантируют вам, а вот Минфин – нет. Нет у нас денег на ваши льготы. Что вы здесь орете?! Мы вас туда не посылали! Вот найдите тех, кто посылал, и брызгайте на них слюной». Но найти посылавших, как правило, никому не удавалось. Кто-то помер уже, а кто-то надежно спрятался.
Сереге в этом смысле повезло больше: живым остался и инвалидом не стал. Больше того, за все переживания и мытарства даже награжден он был невозвращением обратно на территорию, населенную довольно враждебным народцем. Народцем, вроде как жаждущим от чего-то освобождения и постоянно взывающим о помощи к безотказным «шурави». Далее, воспользовавшись доверчивостью и заманив безотказных наших освободителей на свою территорию, стремился этот коварный народец от освободителей своих всяческими способами избавиться. Преследовал просто всякий раз одну и ту же, какую-то маниакальную в упорстве своем, дурацкую абсолютно цель - нанести доверчивым «шурави» травмы, несовместимые с жизнью. Иногда засранцам этим все же удавалось это сделать. Но почти за добрый десяток лет количество нанесенных ими травм этих смертельных, не превысило количество потерь, которые мы сами же ежегодно творим на наших дорогах, весьма отдаленно напоминающие автомобильные и очень похожих на едва обозначенные бедуинами направления в дикой пустыне. Во как мы друг-друга скрытно ненавидим! Странно это. Очередной парадокс какой-то получается. Вот, к примеру, если мы с кем-то не знакомы, и встретились, допустим, по делу. Как мы себя ведем? Конечно же мило так улыбаемся друг другу: «Как мы рады Вас видеть! Очень сожалеем, что не встречались раньше!» Но стоит увидеть друг друга в первый раз, таких же, казалось бы, незнакомых на импровизированной нашей дороге … ! Дикая всеми обуревает в одночасье взаимная ненависть! «Ах, ты, скотина, посмел меня не пропустить, вот ужо же я сейчас, урод, тебя подрежу! Уж подрежу, так подрежу!» И подрезает ведь, шельмец окаянный! Резко так в сладострастии своем подрезает! И ощущает, пострел, – бах, долгожданный удар в автомобильную задницу и вынос на встречную полосу под несущийся, в шустрости своей, 120-ти километрово в час, 5-ти тонный агрегат …, под какой-нибудь захудалый самосвалишко! И в доме его короткое время играет грустно-торжественная музыка. Он ее почему-то не слышит. Может, наконец-то, о чем-то задумался? Никто не знает. Это теперь его тайна.
Но не только этим чудесным невозвращением в мир кровожадных туземцев награжден был Серега за свои ратные подвиги, а премирован он был ещё и переводом в Ракетные войска самого что ни на есть стратегического назначения. «Вы не волнуйтесь, - говорили ему, - хуже уже не будет, там уже с «духами» перестреливаться вам не придется. Это ведь не основная ваша специальность – свинец по сторонам метать. И связь вы до этого какую-то смешную организовывали - какие-то сотни километров. Пора бы сосредоточиться на решении стратегических задач. А в Сухопутных войсках вам этого не дадут. Там, Вы будете всю жизнь и в холод, и в зной по полям, лесам, болотам и пустыням таскаться. Оси прокладывать и рокады тянуть за наступающими на учениях войсками. А в Ракетных-то войсках да еще стратегического назначения жизнь вас ждет совершенно другая. Будете себе в подземелье посиживать да различные кнопочки нажимать – у них там все автоматизировано. Тепло, светло, с крыши не капает, и, заметьте, никакой стрельбы! Если уж они, «стратеги» эти, вдруг стрелять начнут – все, всем остальным, а через некоторое время и им самим (когда ракеты кончатся) больше никуда торопиться не надо будет. И волноваться больше ни о чем никому уже не придется. Но это ведь все только в самом крайнем случае может произойти! А так, в повседневности липкой все в этих войсках стабильно, комфортно и хорошо. Что-что? У вас клаустрофобия?! Теряете сознание в замкнутых пространствах и не переносите подземелий? Ничем вам помочь не можем. Мы и так вам навстречу пошли, учитывая ваше маниакальное желание служить. Вам с вашими ранениями и перенесенными заболеваниями вообще в армии больше делать уже нечего. Вы уже готовый, законченный совсем инвалид даже по гражданским критериям. Это касательно вашего соматического здоровья. А относительно вашего психического здоровья должны вас предупредить, что сохраняется реальная угроза достижения Вами долговременного состояния вялотекущей шизофрении. Вы ведь помните бессмертную классику: «Если человек дурак – то это надолго!»? А Вы ведь после «афгана» своего, Вы ведь все уже состоявшиеся дураки и есть. Проблемные вы уже все. Так что прямой и безальтернативный путь вам уже предопределен – только в Ракетные войска самого что ни на есть стратегического назначения. Идите, идите, проваливайте, пока для Вас не стало уже все поздно. Пока мы еще ничего по Вашему поводу не передумали.
Настороженное отношение к службе в Ракетных войсках стратегического назначения Сереге и его однокашникам настойчиво прививали в течение всех пяти лет обучения в военном училище. Распределением в эти войска разгневанные военноначальствующие пугали самых нерадивых обучаемых военных всякий раз после совершения ими каких-нибудь из ряда вон выходящих воинских проступков. «Ублюдки! Скоты! Всех в РВСН отправлю! Сгниете там все у меня, уроды! В ракетных шахтах смердеть до конца века своего будете!» – заходился, бывало в истошном крике какой-нибудь очередной удрученный поведением своих подчиненных военноначальствующий.
Что же конкретно там, в войсках этих стратегических, было страшного? Никто из обучаемых военных этого точно не знал. Были предположения о многочисленных аспектах тяжести несения службы в заглубленных командных пунктах, но все предположения разбивались об один аргумент, состоявший в том, что многие выпускники попадали служить на не менее заглубленные командные пункты (с сопутствующими каждой заглубленности проблемами поддержания приемлемого температурно-влажностного режима) других родов и видов войск, и никто из них каких-то сверхчеловеческих трудностей не испытывал. Но все же что-то настораживало обучаемых военных и заставляло подсознательно побаиваться попадания на эти четыре зловещих буквы. Наверное, пугающая близость «ядерной» кнопки.
Но, все-таки, обучаемым военным однажды удалось приподнять завесу тайны над всеобщим испугом. Как-то в ночном лесу на осенних учениях проговорился один из военноначальствующих. Расслабленно сидя вечером у костра, военноначальствующий провел с обучаемыми военными своего рода мастер-класс, посвященный умению делать логические выводы:
«Вы сами-то мозгами своими куриными пораскиньте. Когда примерно образовались Ракетные войска стратегического назначения? Правильно, на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов. А вы знаете, как это реально происходило? Нет? Поясняю – перед вами живой участник тех далеких событий. Изготовили у нас в стране, знатчица, ядерные боеприпасы. Просто наперекор и в противовес Америке разработали. А когда испытывать начали, сами испугались – батюшки светы! Это же такая силища! Можно теперь и о мировой революции задуматься! Правда, нашлись в коллективе «отцов-создателей» и свои ренегаты. Про одного из них вы, наверняка, слышали. Про академика Сахарова слышали, небось? То-то. Да-да, трижды Герой. Вот посмотрел этот «герой» во время испытаний на то, что натворил с сотоварищи и испугался. Испугался, срочно переквалифицировался в диссиденты и стал выступать за запрет испытаний ядерного оружия и его немедленную ликвидацию. А что? Сейчас можно и повыступать немного. Это раньше диссиденты делились на две категории: досиденты и отсиденты. А сейчас … . Вот, пожалуйста, тот же Сахаров - сколько кровушки он отпил у членов Политбюро ЦК КПСС своими обращениями к международной общественности? А вот, поди ж ты, – дали отдельную квартиру в городе Горьком, академическую стипендию тоже пожаловали. Вернее, не сумели у него отнять эту стипендию, – академики наши проявили солидарность и оставили его в своих рядах. В пику, так сказать, высшим нашим партийцам. Вот такой наступил нынче диссидентский гуманизм. Пользуйтесь, товарищи диссиденты, пока новый Сталин не родился. Сидите себе тихонечко и не вякайте. Ему ведь, Сахарову-то, когда он подрывной своей деятельностью занялся, очень поучительный анекдот маршал Неделин рассказал: «Молится дед перед образами на ночь: «Господи, укрепи и направь!» А бабка с печи: «Господи, ты главное-то укрепи, а направить-то мы и сами как-нибудь смогем!» Но не внял академик завуалированному в анекдот совету и попал в опалу. Ну, ладно, Бог-бы с ним. Извините. Отвлекся. Всевышнего всуе зря совсем упомянул. Так вот, заряды-то создали, а пулять-то ими как? Задумали, допустим, сделать подарок дядюшке Сэму, например, на День Независимости, а доставить его ему никак не можем. Уже и по телефону ему позвонили, чтобы устно поздравить. А во время устных этих поздравлений не удержались и похвалились приготовленным подарком. Похвалиться-то похвалились, а сами не везем ничего. Не самому же дядюшке Сэму, в конце-то-концов, за подарком приезжать! Должны же соблюдаться хоть какие-нибудь правила приличия?! Например, правила международного этикета. Можно, конечно, самолетами ему подарки доставить, но дорого очень - без дозаправки в пути не обойдешься. Да и долго очень – дядюшка-то Сэм особым терпением никогда ведь не отличался, охоч больно до подарков-то. Тогда, наконец-то, вспомнили: у нас ведь космические ракеты имеются! Надо их только немножко доработать, сделать из них межконтинентальные и порядок! Так и сделали. (Лукавство это все, конечно же, – ракеты делали в первую очередь для повышения обороноспособности страны Советов, а уже потом только для мирного освоения ближнего космоса. И все об этом знали. Но так, чтобы вслух такое ляпнуть … . Ни в коем случае! Ни-ни! У нас гуманистическая идеология!). Взялись за дело круто и намодернизировали. А дальше-то что? Ну а дальше, конечно же, войска особые нужны. Не просто ракетные, а еще и стратегические! А как же? Кто ж все это хозяйство обслуживать будет и по необходимости ракеты эти подарочные пулять? И полетели в различные рода и виды Вооруженных сил СССР директивы с квотами на количество служилого люда, командируемого для формирования нового рода войск - Ракетных войск стратегического назначения. А теперь внимание: вопрос! Каких людей отдавали командиры для выполнения столь почетной миссии? Вот сами вы кого, например, отдали бы? Правильно, тех и отдали бы, от которых уже не чаяли Вы сами как избавиться. А как от них, сердешных, можно было избавиться? На службу иной такой служака приходит всегда вовремя. Мало того, что вовремя приходит, сволочь эта, он ведь на службе этой еще и не выпивает! А еще не гнушается он на ней, на службе этой, неограниченно долго задерживаться. Демонстрирует деланный в фальшивости своей фанатизм! Всем видом своим демонстрирует он - не запамятовал, мол, я о извечной военной ненормированности рабочего дня. И могу, мол, в течение всей этой ненормированности непрерывно имитировать вам кипучую деятельность в любом направлении. Понятно, что толку от такого служаки может не быть абсолютно никакого. Мало того, он может быть для ратного вашего труда чрезвычайно вреден. Кроме того, встречаются так же порой еще и экземпляры не только вредные до чрезвычайности, но еще и крайне опасные для окружающих их во время службы лиц. Им так и пишут в служебных характеристиках: «В мирное время – чрезвычайно вреден, в военное – катастрофически опасен». Командиры и начальники всех степеней (если, конечно же, сами не подпадают под определения этих категорий - бесполезных, вредных и опасных военных) пребывают в постоянных и напряженных размышлениях, в непрерывном поиске пребывают они. Поиске вариантов законного дистанцирования от этих часто ревностных, но удивительно бестолковых служак. Отправляют командиры этих скрытых врагов в дальние и длительные командировки: на курсы повышения их застывшей и дрожащей в окрестностях абсолютного нуля квалификации; в Казахстан на уборку целинного урожая; на сбор грибов и ягод в окрестные леса; на ловлю рыбы в соседних безнадежных водоемах и т.д.
Совсем уж отчаявшиеся командиры и начальники отправляли своих бездарей даже для сдачи экзаменов в Академии, деятельно хлопоча при этом о непременном их туда поступлении. А затем делали все возможное для гарантированного пребывания горе-военных в Академиях в течение всего срока обучения (не дай Бог, отчислят бездаря по неуспеваемости и пришлют во вред обратно!). Вот и идут академическому начальству подарочные контейнеры. Чего только не было в этих контейнерах: красная рыба и икра, лосятина и медвежатина. В общем, чем богаты, тем, как говорится, и рады были отчаявшиеся командиры и начальники. Только не вертайте, как говорится, взад этого академика-вредителя. А когда подступал момент выпуска, потоки подарков перераспределялись еще и на кадровые службы. Чтобы, значит, не вздумали бюрократы эти в отместку за что-нибудь прислать горе-выпускника обратно. Могли ведь они, кадровики эти, запросто взять и так вот антигуманно поступить. Затаить обиду на посылающих мимо них контейнеры и прислать этого гада обратно. Да еще на более высокостоящую должность прислать. А как же? Он ведь, вредитель, успешно завершил обучение в академии! Трепещите теперь, сирые.
Однако, в качестве частичного оправдания бюрократически-наживнической деятельности кадровиков, можно отметить, исключительно справедливости ради, что угрозой отправки очередного бездаря в места, откуда исходила обида пользовались не только они. В порядке безобидного разглашения военной тайны, поделимся: некоторые особо изощренные командиры и начальники использовали горе-служак в качестве орудий мести таким образом, что очередной служивый-подарок после выпуска из Академии оказывался вдруг в подчинении у давних их недругов. Комбинатор, как правило, выдерживал полугодовую паузу и звонил недругу, с нарочитой доброжелательностью в голосе говоря: «Здравия желаю! Я, такой-то! Помните? И я Вас! Я теперь Вас до конца жизни не забуду! Позвольте поинтересоваться, а как там такой-то? Да-да, это мой ученик! Для Вас готовил. Лучшие кадры всем раздаю! С кровью выдираю из сердца своего предынфарктного и раздаю! Сам себе удивляюсь, просто впал в альтруизм какой-то! Воспитываю этих шельмецов, вкладываю в них всю без остатка душу и раздаю!» А в ответ, как правило, уже не скрывающие широких улыбок комбинаторы слышали: «Так это ты этого гада … !? Ссу-кк-а-а! Отомщу! Пришлю! Жди!»)
И вдруг, такая вот несказанная удача выпала командирам и начальникам! Конец непрерывному поиску и терзаниям! И ведь, что здесь самое главное, – все на законных основаниях, без шума, так сказать, и без особой пыли. Сверстал приказ, и давайте, родной вы мой карьерист, дуйте к новому своему месту службы в новейшие свои войска. На этот раз это не я вас куда-то посылаю. Вас Родина на этот раз посылает. Да-да, именно Родина в лице нашей родной коммунистической партии и насквозь народного нашего правительства. Вот с ними и полемизируйте. На них и жалуйтесь в политотдел. Желательно в политотдел по новому месту своей службы начинать жаловаться, прямо сразу по приезду. Да не расстраивайтесь вы так. Может даже и с повышением у вас получится, если прямо сразу, сходу, значит, с самого доклада о прибытии дурь свою несусветную проявлять не будете, если затаитесь на какое-то время и умным удастся вам прикинуться, тогда может и повезет вам как-то.
Вот такие-то вот дивные горе-служаки и составили основу нового вида войск. А потом пошли туда служить их дети, по батькиным, так сказать, стопам. А яблоко от яблони-то, как известно, оно ведь совсем недалеко после падения во зрелости откатывается. Поэтому и первоначально сложившиеся традиции остаются там незыблемыми: строжайшее выполнение уставных и всяческих других предписывающих положений, помноженное на природную бестолковость. А это все приводит к круглосуточным бдениям ракетных военных, даже не задействованных в данное время для несения боевого дежурства. К примеру, тех ракетных военных, которые вроде как должны отдыхать после недели непрерывного боевого бдения в глубоком подземелье. Понятное дело: дежурным силам-то, как говорится, сам Бог бдить велел. А вот все остальные, в данный момент для выполнения боевых задач незадействованные, будут непрерывно собираться кем-то все вместе, о чем-то совещаться в режиме одностороннего монолога, а затем испуганно разбегаться и выполнять какие-то глупейшие в надуманности своей приказы и распоряжения. И так, в лучшем случае, до глубокой ночи будут то собираться и внимать суесловиям, то судорожно разбегаться и бестолково суетиться. А в худшем случае ракетные военные могут услышать: «К утру чтоб все було! К утру, я сказал, на-х!» Так что, ребята, вот так у них, у ракетных этих, все и всегда происходит. У нас тоже бестолковой всякой суеты порой хватает, но всеж-таки неизмеримо проще править воинскую службу. И поэтому шансов дожить до пенсии, не впав в растительное состояние, тоже неизмеримо больше».
Это ночное повествование у пламенеющего костра уже вроде бы совсем стерлось из Серегиной памяти, но вдруг вспомнилось как-то все сразу и было живо воспроизведено воспаленным его сознанием с точностью до мельчайших деталей. И случилось это озаренье в тот момент, когда Сергей как будто в полусне заслушивал текст из уст речистого направленца-кадровика самого Главного из всех управлений кадров. А смысл текста как раз и сводился к формулировке подкупающего своей заманчивостью, деятельного такого предложения о создании некой нерушимой связи Серегиной судьбы (причем в самое ближайшее время) с лучшими в СССР войсками. Можно даже смело утверждать о создании устойчивой в судьбоносности своей связи с элитой наших Вооруженных сил – самой значительной и действенной частью нашей ядерной триады. Это не каждому так может повезти! Это все только для избранных! Тем более, сразу на капитанскую должность. У нас таких должностей целую пятилетку ждут, а то и две пятилетки. Даже песня такая в строгих Ракетных наших войсках давно стала популярной: «Пятнадцать лет промчались незаметно – и вот уже я старший лейтенант!» А вас сразу на капитанскую должность. Ценить надо! Правда, еще не факт, что вам это звание в ближайшем будущем присвоят. Это ведь так послужить-то надо, чтобы начальство сначала ваше рвение заметило, потом оценило и, наконец-то, все-таки, вам присвоило очередное ваше звание. Но это, казалось бы, очередное звание может ведь для вас и последним оказаться. И какую вы пенсию тогда будете получать, когда окончательно на службе состаритесь? С таким-то вот высоким воинским званием? С голоду подохнете, донашивая старые мундиры. Поэтому полностью надо уметь отдаваться даже не всегда, положим, любимому делу. Вот просто взять так, плюнуть на все слюной и уйти из семьи, забыть о воспитании собственных злодеев-детей и посвятить себя работе с родным личным составом. А как вы хотели? Вот сейчас стали о тяжелой судьбе проституток писать. Вот уж не любят они, горемычные, сам процесс трудовой своей деятельности! (У них же, у б….й этих, все точно так же все происходит, как и у всех остальных представителей не таких уж и древних профессий – сначала нравится трудовой процесс, ну просто до оргазма нравится, а потом в один прекрасный момент вдруг раз - и все, чертовски и все сразу надоело, апатия вдруг просто какая-то нападает). Ненавидят уже жрицы любви сам процесс, но при этом так ему отдаются! Просто полностью ему отдаются – до самого кончика конца! До почек! И часто по нескольку раз на дню! А вы? Чем вы хуже проститутки? Почему вы должны работать с меньшей самоотдачей? И еще один важный момент ни в коем случае нельзя упускать (помимо работы с навязанным вам личным составом) – это организация грамотной эксплуатации, вверенной партией и правительством, самой дорогостоящей в мире (из золота сделанной и почти медицинским спиртом протираемой) боевой техники. А техники у вас будет много и вся на колесах. Да-да, мы учли ваши клаустрофобические склонности. Мы же не звери, в конце концов. Не хотите вы штаны просиживать в хорошо отапливаемом и иногда проветриваемом подземелье – извольте: теперь будете по полям, лесам и болотам топким кататься и лазить. Не один, естественно, будете кататься и всюду лазить, а с великим множеством различного люда – рядового, сержантского, прапорщицкого и офицерского сословий. Кататься с множеством слегка обученного чему-то людей беспорядочно расфасованных по кабинам и кунгам великого множества боевых и, по веселому, зеленых таких автомобильчиков. Теперь Вы будете и в жаркий зной, как говорится, и в студеную стужу (не говоря уже о весенне-осенней распутице) разнообразную связь ракетно-стратегическому командованию стараться обеспечивать. И попробуйте хотя бы разок чего-то не обеспечить!
Тем временем, изрядно впечатленный подобными «отеческими» напутствиями, наш хромоногий герой уже почти вплотную приблизился к цели своего пешего перехода и решил уточнить свои координаты у одиноко сидящей на остановке старушки: «Здравствуйте, бабуля, скажите, пожалуйста, чтобы выйти к поселку «Молодежный» мне налево сейчас надо повернуть?»
- Какой такой «Молодежный»? – озадаченно встрепенулась бабуля, изучающее вцепившись взглядом в молодого офицера - Сколько живу здеся – знать не знаю такого. Тебе, сынок, наверное, на «Фортран» надобно? Вона, вишь, антенны от «Корунда» из лесу торчать? Вот туды-то тебе, должно быть, и надоть итить.
Сергей вздрогнул от неожиданности: мало того, что бабка знала почти секретный позывной узла связи, она даже знала секретное (по тем временам) название военного комплекса спутниковой связи! «Да, чувствуется, что работа по защите от утечки секретной информации в стратегических войсках поставлена самым серьезным образом. Официального названия гарнизона никто в округе не знает, а информация, которую ракетные военные тщательно прячут, преспокойно разгуливает себе по окрестным деревням, – подумал Сергей, но вслух ничего не произнес, – а бабуля эта, ну, наверное, и не бабуля это вовсе, а заправский агент-проныра коварного империализма». Поблагодарив шпионистую бабусю и прохромав еще с километр, старлей наконец-то уперся в родные краснозвездные ворота, с типовым зданием-«собачьей будкой», называемым контрольно-пропускным пунктом (КПП). Из окна «будки» тоскливо-сонно смотрел на уходящую вдаль дорогу пожилой прапорюга обветшало-барбосистой наружности. Серега постучал по толстому оконному оргстеклу – никакой реакции со стороны «прапорюги», застывшего в какой-то предвечерней неге, сулящей скорое окончание дежурства, не последовало. Серега постоял еще некоторое время и, наконец, потеряв всякое терпение, резко открыл специальную форточку (форточку, предназначенную вовсе даже не для проветривания помещения, а служащую своего рода сначала звуко-, а затем и взятко-проводом между дежурным и представителями местного населения, желающими незаконно проникнуть на территорию части в магазин типа «Военторг», торгующий дефицитной для всей округи колбасой. «Прапорюга» испуганно вздрогнул и недовольно повернул свою шарообразную голову на несуществующей шее в сторону форточки. Взгляд прапорюги не меняя тоскливо-сонного выражения безразлично уперся в грудь старлея. Сергею пришлось прибегнуть к испытанному методу привлечения внимания и хлопнуть ладонями перед носом мечтателя.
- Старлей Просвиров! Прибыл для дальнейшего прохождения службы, – громко бросил Сергей в форточный проем и просунул туда мятый листок серо-казеной бумаги - Вот мое предписание.
«Прапорюга» наконец окончательно очнулся. Лицо его приняло, видимо, привычное для него важно-строгое выражение.
- Так-так, - озабоченно проговорил он, внимательно рассматривая предписание – эк же и угораздило Вас, товарищ старший лейтенант! Надо ж было в батальон-то Вам попасть! В гарнизоне еще две части и обе несут дежурство на стационарных объектах. Офицеры там просто «белые люди»! На дежурство на автобусике их привезли, подежурили они там, поспали всласть, отдохнули от семейных хлопот (А чего дергаться? Дежурные смены состоят из опытных специалистов – вольнонаемных гражданских лиц, как правило, имеющих высшее образование и стаж несения боевого дежурства по пять-десять лет), а после смены усталых начальников на том же автобусике развозят по домам и чуть ли не провожают до подъезда. А Вас так жестко – в батальон! Как же Вам не повезло! Как я Вам сочувствую! Батальон - это полная, извините, товарищ старший лейтенант, и глубокая такая в безнадежности своей ж . . а! Ну ладно, что теперь делать, подождите немного, я сейчас вызову посыльного из штаба, он Вас проведет куда надо».
Причитания унылого «прапорюги», так искренне соболезнующего Сергею, почему-то произвели на него обратное действие. Ему вдруг стало весело и только теперь проснулся в нем искренний интерес: «Чем же еще можно пронять боевого офицера, два года промаявшегося на высокогорной точке и побывавшего в таком переплете!? Ладно эти штабные чистоплюйчики-кадровики злорадно пугали. Им ведь само слово «войска» всегда вселяло неподдельный ужас и отвращение, а любимая присказка содержала следующий смысл: «Лучше иметь в подчинении сорок секретных сейфов, чем одного отличника боевой и политической подготовки». С ними все понятно, но чего разохался этот покрытый мохом прапорюга, которого уже кажется ничем не прошибешь?»
- Да не надо никакого посыльного, – остановил Сергей дежурного. – Вы обозначьте мне, пожалуйста, азимут. А я уж как-нибудь найду.
- Вот и славненько, – обрадовался «прапорюга», бросая телефонную трубку на рычаги раздолбанного в усмерть аппарата, - тем более, свободного посыльного у них сейчас нет. Всех разогнали куда-то. И неизвестно, когда они теперь вернутся из этого «куда-то».
Внимательно выслушав дежурного, Сергей перешагнул порог КПП и началась его служба в РВСН. В воинской части расположенной на самой что ни на есть границе. На тщательно охраняемой и оборудованной в инженерном отношении границе Московской и Калужской области!

Глава 2. Развеселый батальон

Отойдя от КПП совсем на небольшое расстояние случилось Сергею повстречаться с таким же, как и он сам, молодым старлеем, передвигающимся куда-то стремительной слегка подпрыгивающей походкой.
Встречный старлей, едва оказавшись за спиной Сергея, вдруг неожиданно резко затормозил и выполнил, видимо мысленно отданную себе же, команду: «Кругом!» (Есть такая короткая у военных команда, которая на украинском языке звучит примерно следующим образом: «Там дэ було рыло нэхай будэ пэрдыло!») Выполнив данную себе команду, незнакомый старлей вдруг ни с того ни с сего громко зафальцетил Сергею в спину: «Товарищ старший лейтенант! Вы почему честь не отдаете?!» От подобного нахальства Сергей на какое-то время потерял дар речи и по инерции продолжал движение в прежнем направлении. Надо было бы ему так и идти себе дальше, не останавливаясь и не оглядываясь. Надо было просто проигнорировать этого нахала и попросту не обратить внимания на этого встречного наглеца. Но Сергей через некоторое время зачем-то все же остановился. Остановившись, он удивленно оглядел невысокую щуплую фигуру, наряженную в повседневную офицерскую форму с явно широким в плечах кителем и увенчанную непомерных размеров фуражкой, видимо шитой на заказ и чем-то напоминающей наполеоновскую треуголку. «Понятно, – подумал про себя Сергей, – маленький мужчина, он ведь всю свою жизнь самоутверждается. Не знаю я тебя, «император», но уже не люблю. Вот уж действительно: если ты попался мне навстречу, значит нам с тобой не по пути».
- Ты кто? – спросил «наполеона» Серега как можно небрежней.
- Не ты, а вы, - покоробило незнакомца, и он опять сорвался на частый фальцет, – я, старший лейтенант Пчелкин, командир второй роты отдельного батальона связи. А вы? Представьтесь!
- Слушай, старлей, я честью не торгую и, тем более, бесплатно ее не раздаю. А ежели ты все-таки имел в виду воинское приветствие, то не дорос ты еще до приветствий-то. В зеркало посмотри-ка на себя, чучело огородное. И кастрюлю свою на голове поправь. Сразу видно в тебе «защитника Арбата». А еще лучше – топай ты отсюда куда-нибудь и желательно побыстрей топай, не доводи до греха контуженного боевого офицера. Место тут безлюдное и лесистое. Гнуса вокруг опять же полно, того и гляди, ужалит кто-нибудь прямо в глаз, будешь потом долго с замполитом задушевно беседовать о моральном облике советского офицера, ежели ты, конечно, сам не замполит».
Старлей-«наполеон» стоял, испуганно-удивленно хлопая веками широко открытых глаз и по-рыбьи шевеля губами.
К концу непривычно долгого для себя монолога Серега окончательно потерял всякий интерес к этому щуплому, в величавости своей, и непомерно амбициозному старлею и, развернувшись, похромал прежней дорогой к конечной цели своего сегодняшнего путешествия. Некоторое время в спину ему еще неслось что-то вроде: «Вы еще ответите за свое поведение! Я на майорской должности! Я … ! Я … !», но вскоре неуверенные вопли стихли, и Сергей почти сразу забыл об этой малоприятной и странной встрече в лесу. Совсем ненадолго, правда, забыл. И двух часов не прошло, как пришлось вспомнить.
Штаб батальона Сергей нашел довольно быстро. Невысокое двухэтажное здание, несмотря на вечернее время, почти до отказа было забито снующими между кабинетами офицерами. «Что-то у них видно тут стряслось, – подумал Сергей, – вон какие взъерошенные все». Наконец из этого броуновского движения ему удалось выудить дежурного по части, подвижного, круглолицего капитана и выпытать у него точное нахождение командира:
- Свинарник на хоздвор пошел осматривать. Нескоро, наверное, вернется. Любит он это дело. В смысле подсобное хозяйство. А вы случайно не Просвиров? А-а-а. Тогда вам срочно его надо найти. А то он с самого утра о вас все время спрашивает, прибыл ли?. Видно из «кадров» ему позвонили, сообщили, что едете, и как-то, видимо, по-особому представили. Так представили, что он последние остатки покоя потерял (он и так-то у нас дерганый), просто ужас как хочется ему с вами познакомиться! Так что вам лучше его все-таки сразу найти. Найти и представиться. Чтобы в ближайшем времени, значит, не преставиться. Ха-ха-ха! Это мы так шутим. Как добрались? Да-а-а, это у нас проблема. Казалось бы, Москва рядом, а попробуй-ка доберись. Я, например, в Москве бываю только проездом, когда в отпуск на родину еду. Ну ладно, идите, порадуйте старика.
Не оценив глубокого смысла шутки дежурного Сергей, отправился на поиски хоздвора, скрывающего в своих чавкающих недрах беспокойное тело нового командира. О том, где находится этот хоздвор, можно было никого не спрашивать. Надо было только выйти на плац перед штабом, слегка покрутить носом, и направление дальнейшего движения сразу же четко прорисовывалось вздрогнувшим сознанием. Неповторимая гамма запахов хорошо помогала встрепенувшемуся сознанию нарисовать картину неухоженного двора с грязными обитателями военно-домашней фауны, угрюмо стоящими, ползающими, хрюкающими в беспролазной навозной жиже неумелого армейско-сельского хозяйства.
Как оказалось, умозрительные образы мало чем отличались от реальной действительности, творившейся на благоухающем хоздворе. Обозреваемая Сергеем картина добавила к образам только лишь проброшенные в навозной жиже неструганные доски. Доски, видимо, должны были служить своеобразными мостовыми для редких посетителей и, так называемого, «обслуживающего персонала» этого богомерзкого места военного хозяйствования, но функций своих практически не выполняли. Так, например, если бы какой-нибудь залетный и самый опрометчивый из отчаянных посетителей осмелился без особой экипировки произвести осмотр внутренних интерьеров этого смердящего двора и решил бы воспользоваться для этого досками-«мостовыми», то они тут же превращались бы в театральные подмостки или же в цирковую арену. Первая оказавшаяся на «мостовой» нога отчаянного посетителя тут же с бульканьем погрузилась бы по колено в зловонную жижу вместе с доской, а вторая принялась бы судорожно дергаться над волнообразной поверхностью в надежде стабилизировать положение тела этого безрассудного посетителя. Но длилась бы эта агония совсем недолго. Здесь было всего два варианта развития событий. Либо посетитель принимал свойственное его натуре отчаянное решение и решительно опускал в жижу вторую ногу и, как ни в чем не бывало, принимался разгуливать по агрессивной среде, с деланным интересом пялясь на замученных безнадегой животных. Либо же посетитель изменяя своей бескомпромиссной натуре (очевидно под воздействием одурманивающих агрессивных внешних факторов) все равно должен был погрузиться в окружающие его нечистоты, но только после суетливо-танцевального балансирования над беспокойной поверхностью и на этот раз всем туловищем. Погружение должно было происходить с характерным всасывающим хлюпом и до спасительных ворот пришлось бы добираться вплавь.
Только специальным образом экипированному «обслуживающему персоналу» все было нипочем. С раннего утра и до позднего вечера мельтешили «аграрии» по всей животноводческой территории, добросовестно выполняя многочисленные в примитивности своей поручения, отдаваемые кем-то на дворе невидимым. Мужественный в безропотности своей персонал «аграриев» состоял, как правило, из бойцов-срочников, абсолютно непригодных ни к одному из видов деятельности, которая хотя бы как-то могла быть полезна воинской службе. Вместе с тем в «аграрии» принимались лица, имевшие в прошлой и одновременно в пошлой своей гражданской жизни хоть какое-то отношение к сельскому хозяйству. Ну, к примеру, во время учебы в школе ездили они, избранные лица эти, как-то с классом в колхоз на уборку картофеля и видели вдалеке пасущиеся стада лошадей и коров. Одного из таких горе-«аграриев» Сергей застал за строительством сложного гидротехнического сооружения, напоминающего плотину. Боец-«аграрий» упрямо пытался направить зеленый в зловонности своей поток свинячей жизнедеятельности, пробивающийся из-под свинского домика, в слегка обозначенную сточную канаву, соединяющую хоздвор с соседствующим неподалеку болотом. Но уровень намеченных берегов канавы был явно ниже уровня потока, и вся вытекающая из свинского домика зеленоватая прелесть равномерно растекалась по всей площади военно-аграрного комплекса и естеством своей свежести еще более усиливая оттенки царящего вокруг аромата.
- Ты хоть бы канавку поглубже догадался бы выкопать, бездарь, – бросил Сергей «аграрию», подойдя поближе к заграждению.
- Не было такой команды, товарищ старший лейтенант, – отозвался незадачливый «аграрий» - сказано было на штык лопаты, на штык и выкопал. Товарищу прапорщику виднее.
- Команда ему нужна! А голова тебе на что дана? Так и будешь до дембеля лопатой по говну стучать. Ну ладно, такие проблемы периодически возникают у каждого индейца. Ты вот что скажи мне, голубь сизый, был ли здесь командир, а если был, то когда и куда ушел? Понятно, что он, когда уходил, наверное, забыл тебе по всей форме доложить. Хоть направление его перемещения покажи. Никаких слов мне от тебя не надо – рукой покажи.
- Та никуда он не уходил. Он там, в свинарнике. Машка сегодня ночью опоросилась, вот он там с приплодом и разбирается – имена всем раздает.
- Батюшки-светы! Как это трогательно. Не дать, не взять - крестный отец. Как же он туда прошел? Вы что тут, персональный гидрокостюм для него держите? Или на носилках его, как китайского мандарина, по двору носите?
- Та нет. Чулки от ОЗК (Общевойсковой Защитный Комплект) он одевает и ходит тут везде. А мы потом сутки их отмываем.
(Продолжим наше дальнейшее изучение этого удивительного армейского одеяния: ОЗК - это такой армейский скафандр, позволяющий надевшему его военному прожить чуточку больше всего остального населения в условиях ядерного или химического воздействия. При этом, «чуточка» должна позволить военному довершить до конца выполнение боевой задачи. А потом все – «моментом в море». После довершения военные уже никому не нужны. И не верьте никогда тому, кто будет вам рассказывать про успешное преодоление зоны заражения, про дегазацию и дезактивацию. Бред это все. Ежели попал военный в такую катавасию – «финита ля комедия». Хоть и несколько отсроченная «финита»).
- Не ропщи, служивый – судьба у тебя значит такая. А судьба-то, ведь она в том числе и работу тебе определяет. Дуй-ка ты лучше в свинарник и шепни командиру о том, что прибыл, дескать, старший лейтенант Просвиров и желает ему, командиру значит, лично об этом доложить.
«Скотник» нехотя прохлюпал бахилами по благоухающему месиву, покачивающему растревоженными волнами ненадежный забор-плотину, и исчез внутри низкого, наспех сколоченного и покосившегося уже здания-сарая. Исчез надолго. Сергей уже успел, что называется, принюхаться к неизбежным на Руси ароматам сельской жизни. Голова его начала хоть и медленно пока, но довольно уже ощутимо от чего-то и куда-то «плыть». В сознании стали медленно обозначаться чьи-то расплывчато-туманные образы. От усталости, наверное, или от газов, испускаемых соседним болотом. Или же от того и другого вместе: от сочного благовония скотского говна ведь такого эффекта вряд ли приходится ожидать. В противном случае советские колхозники давно уже престали бы водку пить и ринулись бы всей гурьбой на скотный двор. Животноводство сделало бы поистине гигантский скачок вперед и ощутимо приблизило бы победу коммунизма в отдельно взятой стране. А сам факт пришествия коммунизма в те времена еще многим казался неотвратимым. Сомнениям и кривотолкам подвергались лишь сроки чудесного пришествия. Но и то только в допустимых пределах подвергались. Сказано же было чуть ранее с высокой трибуны партийного съезда: «Нынешнее поколение молодых людей будет жить при коммунизме!» Вот и верили в это все молодые. Вернее будет сказать, не совсем прямо так уж и все, но наиболее сознательная и передовая часть советской молодежи в это верила. Те, которые:

«А я еду, а я еду за туманом.
За туманом и за запахом тайги».

Или:

«Я там, где ребята толковые,
Я там, где плакаты: «Вперед!»

А диссидентов же всяческих в расчет можно было и не брать – они вообще мало во что когда-нибудь верят и всегда всем недовольны. Скептики нудные они все просто, вот и всё. И, к тому же, еще и угрюмые они меланхолики. Ходят и вечно брюзжат: «Колбасы нету! Качественных товаров нету! Машину не купить! Свободы слова, и той - нету!» И песни комсомольские извращают эти злопыхатели:

«А я еду, а я еду за деньгами.
За туманом едут только дураки».

Наконец это надоедает окружающему диссидентов законопослушному населению, и отдельные, самые ответственные представители диссидентского окружения сигнализируют «КУДА НАДО». Сотрудники «КУДА НАДО» берут брюзжателей на особый учет, точнее устанавливают круг их общения и проводят со всеми сразу разъяснительные беседы (бдительных представителей окружения эта процедура не затрагивала), приводят им наглядные примеры того, что все у нас в стране есть и им надлежит только приобрести умение все это видеть. Необходимо научиться, так сказать, под другим углом смотреть на окружающую их, диссидентов, действительность. И надо отметить, что некоторые из диссидентов и многие из их окружения как-то сразу проникались. Меняли, так сказать, угол своего мировоззрения. А другие - нет, не меняли. Артачились. Вставали, так сказать, в позу. Поза внушала отвращение сотрудникам «КУДА НАДО», они теряли свое хваленое железное терпение, хватали несговорчивых диссидентов за шиворот и выбрасывали их за строгие пределы одной шестой части суши. Можно сказать, бросали их прямо в хищную акулью пасть капитализма.
А там, в пасти этой, слюнявой в зубастости своей, диссиденты вначале чувствовали себя вполне даже комфортно. Им выплачивали всяческие пособия и гранты, предоставляли казенное жилье и скучную, никому ненужную, но довольно достойно оплачиваемую работу. Кормили этих дармоедов различными видами колбас, угощали деликатесными в дырявой плесени своей сырами. За эти изъеденные червями и покрытые слоем зеленой плесени сыры, за эту ненужную никому, и вредную для здоровья экзотику в советских магазинах продавцов просто расстреляли бы на месте ржавыми пулями. А тут - пожалуйста, ешь – не хочу. Но беда дармоедов этих была еще и в том, что они постоянно хотели. И их поначалу действительно кормили. Много-много чем кормили и, большей частью, экзотическими разными блюдами. Кормили и кричали об этом во всех средствах массовой информации, а потом приглашали лоснящихся изгнанников в различные студии, где они позировали перед телекамерами и бормотали что-то вроде: «Non Union Sovetic! Democratic – yes! Сало, масло, колбаса - гут!» Языкам-то ведь никаким не были обучены, в большинстве своем, диссиденты-то, как, впрочем, и подавляющее большинство советского народа. Даже та его часть, которая имела высшее образование, тоже стыдливо так писала в различных анкетах: «Читаю и перевожу со словарем». На самом деле врали они все. Никто и никогда в стране этой не читал иностранную литературу со словарем. А без словаря тем более никто не читал. Потому как не умели этого делать, да и читать-то особо было нечего. Ну не было в стране настоящей иностранной литературы, разве что по технической тематике иногда еще что-нибудь подбрасывали в библиотеки крупных городов. Или же можно было купить в ларьке «Moscоw Nеws» и почитать адаптированный текст из газеты «Правда». А что-нибудь другое – ни в коем случае! Вдруг там что-нибудь растлевающее попадется? То, что полезно для вас, ну там, к примеру, литература восемнадцатого века, то не волнуйтесь и не думайте напрягаться - мы вам все переведем. Причем, правильно переведем. Без отклонений от авторского замысла. Что-что? Случались отклонения? Нет-нет, это просто идеологически закаленный переводчик смог так глубоко проникнуть в авторский замысел, что выяснились некоторые подробности, самим автором пропущенные или же совершенно напрасно им написанные. Умели ведь нырять мыслью-то своей проникновенной стойкие наши переводчики, аж глубже самих авторов порой ныряли они в пучины тонких творческих душ.
Так вот, как только косноязычные изгои объявляли во всеуслышание, о том, что стало им теперь за пределами славной страны Советов-то вдруг очень хорошо – все, о них сразу же все благодетели забывали. И тут вдруг снисходило на диссидентскую сволочь эту некое прозрение. Опять же, не на всех снисходило. На тех, кому только колбасы не хватало, ничего не снисходило – тихо погружались они в относительную сытость западной жизни, и тина скотского благополучия смыкалось над их головой. А тем, кому не хватало творческой свободы, вдруг становилось невыносимо скучно – нет закрытых тем и никого разрушительной протестностью своей уже не удивишь, а на конструктивную созидательность, оказывается, не хватает силенок-то творческих. Ну не оторваться никак от обыденности и не взмыть в настоящий творческий полет! И, значит, совершенно справедливо в своем Отечестве диссидентским амбициям не потакали ни злостные критики, ни скучные чиновники от культуры. Не велась на диссидентские потуги и самая читающая в мире публика – не приняла она дешевые проявления псевдотворчества.
Вот такие вот не соответствующие окружающей действительности мысли копошились в воспаленном Серегином сознании, подернутом дымкой одолевающего его сна. И он бы, наверное, окончательно заснул, облокотившись на шаткий забор-плотину, если бы не вынырнувший вдруг из недр свинского приюта армейский «скотник». Бодро прошлепав по изобилующей полутонами слякоти, он донес до Сереги отголосок командирской воли: «Товарищ подполковник желает немедленно Вас видеть! И по этому случаю жалует Вам на сегодня свои резервные чулки от ОЗК!»
«Интересно, кому пришло в голову назвать эти резиновые «бахилы» чулками? – думал Сергей, просовывая шпеньки в неразработанные еще резиновые петли. - Чулки у нормальных современных людей ассоциируются с интимной деталью женского туалета, подчеркивающей элегантность женской ножки. Тут же картина совершенно иная – ноги военных, одетые в эти «чулочки» напоминают распухшие от укусов термитов слоновьи конечности, неуклюже сталкивающиеся при попеременном обгоне друг друга в ходе стремительного военного перемещения».
Прохлюпав через весь двор, Сергей оказался в тесном и полутемном свинарнике и поначалу не сразу разглядел суровые начальственные контуры. Ага! Вот он! Склонился над счастливой кормящей свиноматерью и почесывает за ее обвисшим грязным ухом. Счастливая свиноматерь довольно похрюкивает. На лице командира застыла безмятежная улыбка. Наконец он приподнимает голову и замечает переминающегося с ноги на ногу старлея, явно не знающего как повести себя в этой двухсмысленной обстановке: рубануть строевым шагом по проваливающимся в зловонную жижу отмосткам, при этом гоня перед собой волну и создавая многочисленные в радужности своей брызги, а затем, выпятив грудь и приложив руку к полной надежд голове, бодро так и громко доложить о своем всеми долгожданном прибытии? Или тихо так, бочком, приставными шагами подойти и шепотом представиться? Не нарушать свершающегося «таинства»? Но, командир вмиг разрешил внутренние Серегины терзания.
- Здорово, старлэй, - зычным голосом произнес он, распрямляясь и протягивая Сергею ладонь с прилипшими ворсинками хилой свинской растительности и давно не стриженными грязными ногтями.
Глянув на протянутую ему мохнатую лапу, Сергей поперхнулся. В этот момент в голове старлея что-то щелкнуло и ему вдруг все в этой округе стало невыносимо противно. И это зловонное свинячье царство, и этот самодур подполковник с облепленными говном слоноподобными бахилами.
- Здравия желаю, товарищ подполковник – поднося ладонь к голове и касаясь кончиками пальцев правого виска, хмуро ответил Сергей, демонстративно не замечая протянутой руки – старший лейтенант Просвиров прибыл для дальнейшего прохождения службы.
В пропитанном вонью воздухе повисла густая пауза.
- А-а-а! Вон воно щё! – вдруг вскрикнул раненый неслыханной, в его представлении, «борзостью» старлея и уязвленный до чрезвычайности командир, возмущенно потрясая непожатой ладонью – Чыстоплюйчыка сюды нам прислали?! Ну шо ж, я Вас буду тут учиты лопаткою дэрмо разгребати.
- Вы, наверное, не поняли, – вконец осмелел Серега, сообразив по особенностям командирской мимики, что отношения между ними испорчены окончательно и что терять ему уже нечего, – я ведь сказал, что прибыл для дальнейшего прохождения службы, а не для разгребания, извините, вашего говна. Это уж Вы как-нибудь сами извольте.
- Ну знаешь лы шо … . Мнэ глубоко насрати з высокой колокольны на то, шо Вы зараз говорылы. Вы, наверное, до сых пор ни як нэ врубытэс … . щё ысты по Вашему служба?! – закончив гневно хватать ртом благоухающий воздух, вдруг искренне удивился голосом глубоко уязвленный командир. – Служба - цэ и исти ежедневноэ и ежечасноэ разгребание гымна! Вид гымна измэнается постоянно, вернээ меняэтся его происхождэние, источнык, як сказать, а вид подобной дэятелности по-сто –я-нэн! Поняли Вы?! Разгребаниэ, ворошениэ и пэрэкладывани с миста на мисто – постоянны! И вечны!
- Странно, но до сих пор как-то не приходилось этим заниматься.
- Так то Вам крупно повезло – Вы же, небось, всю дорогу интеллигента из себя корчили. Вы чыстоплюйчик, эдакий, почти ведь зараз до Афгану опрэдэлылыся. Там ерунду всякую нэкогда, наверноэ, робитэ. Там, нэбось, постоянно полушариями надо було гремыхаать и робыты над тем, як боевы задачы ысполнаты и пры том щё шкиркы подчиненных свих заховаты, та и про свою шкирку надо ще не забуваты. По сэбэ знаю, що цэ такэ. Я все ж таки фронтовик. А вот тэпэрь зараз прыдется Вам этим заняться. Гимном, в смысле. Времени для ерунды всякой тут у нас нэмэрэнно. Цэ хоть и боевой, но «прыдворный» батальон. Здэся надо швидче успевать и боевые задачи исполняты, и снэг зимой белой краской красити!
- Извините, товарищ подполковник, – встрепенулся, задумавшийся было Серега – по-моему, вы забыли представиться.
- Шахрайчук моя фамилия! Подполковник Шахрайчук меня все тут кличут, Ваше высокоблагородие! И прошу будь ласка запомныты, щё на ввэрэнной мнэ террыторыы я исты цар, бог и старшый воынский началнык! Впрочым, у Вас щё буде время узнать меня получше. Норов мий крутой и хитрые мои повадки. А тэперь идытэ соби в общежитие и обустраивайтэсь як Вам завготно. Позвольтэ, «вашбродь». А що Вам там обустраивать? Мыльныцу с брытвой в тумбочку бросил и порядок. По военному надо все. Нэ рассусоливая. Сэмья-то, я надеюсь, нэ с Вами зараз приихала? Цэ вирно, рановато еще. Житья для Вашей сэмьи зараз нэ видаты. Ладно, ладно идите себе. Насчет койко-места я ще вчёра распорядился. И нэ забудътэ, як устроитэсь, так на общегарнизонну вечерню поверку припожаловать. На плац, будь ласка, припожалуйте у 21.00. Нэт, лучше Вы пораньше приходьте. За тридцать хвилын до начала, я определю вам мисто в строю и личному составу вас заодно прэдставляты буду.
Сбросив за забором отяжелевшие «чуни», Сергей побрел в штаб за оставленным у дежурного чемоданом. «Что за день такой, – размышлял он по дороге, – не успел порог переступить и - на тебе, пожалуйста – сразу два конфликта на пустом месте. Сначала старлей какой-то странный попался, законов вроде как армейских не знает. Действует ведь в армии негласное правило - младшие офицеры (до капитана включительно) первыми приветствуют только старших (при этом капитанам полагалось игнорировать майоров), но ни в коем случае не занимаются этим глупым формализмом между собой. А подполковник этот оголтелый? Сначала по говну вынудил прогуляться, а потом еще и лапы свои грязные в приветствии сует. Демократа от сохи из себя изображает. Руки в детстве его крестьянском, наверное, мыть не научили как следует, поэтому-то и дико ему когда у других они чистые. Да ведь и говорить-то толком он не умеет – лай только сплошной льется из него и это-то на певучем хохлятском языке! В общем, как теперь служба пойдет, нетрудно себе представить». Обуреваемый такими грустными размышлениями Сергей доковылял, наконец, до штаба.
Броуновское движение в штабе не останавливалось. «Видимо к поверке этой общегарнизонной готовятся, - промелькнула очередная «штирлицова» догадка в Серегиной голове, но тут же возникло и удивление, – а чего к ней, собственно, готовиться? Вышли себе на плац на ночь глядя, построились, перекликнулись, доложились на сон грядущий и разошлись. Чего тут такого особенного? У военных так принято. Это для военных обыкновенная в серой скучности своей и рутинная такая обыденность. Какая тут нужна еще дополнительная подготовка? Для чего нужны эти суетливые перемещения?». Дежурный встретил Сергея уже как старого своего знакомого и, предварительно сообщив, что зовут его никак не иначе как Андреем Поникаровым, с превеликим любопытством стал расспрашивать о подробностях визита к «свинотавру». Но любопытство его не было удовлетворено в полной мере. Дело в том, что попадая в незнакомую местность и общаясь с незнакомыми людьми, Сергею почему-то сразу являлся в сознании старый чекистский плакат с укоряющим взглядом и начертанным на нем призывом: «Не болтай!». Очень любопытное явление, как будто кто-то бестелесный и невидимый настороженно сидел внутри него и время от времени активировал одно и тоже изображение. Так было и в этот раз. Перед Сергеем вдруг возник знакомый в строгости своей образ, и он вкратце и в довольно общих чертах, обходя конфликтные подробности «дружеской беседы» в пропитанном благовониями свинарнике, рассказал Андрею о состоявшейся встрече, удивившись при этом только неким странностям в выборе места ритуальной встречи с вновь прибывшими подчиненными и в манере ее проведения. Андрей лишь хитро улыбнулся: «Скоро перестанешь всему удивляться. А с комбатом это вы еще нормально поговорили. И место он специально такое выбрал. Это у него что-то вроде теста: прибывает офицер в часть - он его раз сразу и в говно. И слова грозные произносит. А сам изнутри очень грозного себя потихоньку так выглядывает: «Какова реакция?» Если струсил и вспотел, начал что-то лепетать нечленораздельное – все, сотрет в порошок и дальше взвода не выпустит. А если видит, что глазами сверкаешь, и слышит, что огрызаешься, то бросит в ближайшее время в какой-нибудь прорыв. Засунет на какой-нибудь заведомо безнадежно-расстрельный участок и будет требовать его скорейшего процветания в форме роста дисциплинарных показателей. Но зато, если не дрогнешь и не загнешься, и чего-нибудь там еще и вытянешь – отметит и, будет двигать тебя по службе. Методы у него такие. У него ведь тяжелое детство-то было. Опять же – осколки в голове. Да нет, не на фронте, присказка такая есть. Что-то вроде коляски без дна и деревянных игрушек, прибитых гвоздями к полу. Он ведь вырос в украинском селе, привык со свиньями и другой всякой живностью возиться. Родное это все ему. Во время войны сначала по малолетству не служил, говорил как-то, что сапожничал в оккупации. И тоже нравилось это ему. Но видать, в какой-то момент надоел ему энгельсов «идиотизм сельской жизни». Сидел он как-то на завалинке, по обыкновению тачал сапоги уже после того, как село от фашистов освободили, глядь - пехота пылит по дороге: «Возьмите с собой, хлопцы!» «Да пошли!» - говорят. И пошел он с ними в сторону запада, набавил себе годок как-то в документах и до Кенигсберга, говорит, дошел. А после войны куда деваться? В село обратно не хочется. Голодно там и, опять же, этот энгельсов «идиотизм» В армию или же в город куда податься - сложности с образованием. Только-то три класса начальной сельской школы и было-то у него за спиной. Поздно в школу пошел, во время оккупации, конечно же, не учился, а дальше фронт. Какое может быть образование? Но исхитрился как-то и попал в танковую школу. Выучили его там кое-как, аж на командира целого танка выучили (а что? Этого ведь для него даже много. Некоторые-то ведь недоучки, становились только командирами танковых корпусов! Двигатель с вооружением пропивали где-нибудь и оставался им только прочный танковый корпус. Вот этим, корпусом-то броневым, и командовали бездари до самой своей пенсии). Так вот, только выучили этого командира, а тут Ракетные войска формировать начали. Дергать начали с миру по нитке. Выдернули и его. А, выдернув, начали головы свои незадачливые ломать: куда ж его такого пристроить, совсем ведь темный для освоения новой стратегической техники-то? Чесали-чесали «репы» свои кадровики, а потом, видимо, вспомнили, что в танке-то вроде как радиостанция предусмотрена и, он, комбат наш будущий, как дипломированный командир этого самого танка, должен был ее изучить досконально и сдать по ней какой-нибудь экзамен. Ну, на худой конец, какой-нибудь зачет должен же был хотя бы сдать он! Осенило просто как-то вдруг тугодумных наших кадровиков, вздохнули осененные облегченно и отправили они танкиста нашего организовывать радиосвязь Ракетных войск, что называется, с нуля просто организовывать. Набил он, конечно, на поприще этом шишек себе. Тут даже со знаниями, и то сложновато, а он сам ноль и связь просто с нуля нужна, да еще вдобавок быстро нужна и самая что ни на есть надежная. Били больно его, кое-что понял он и кое-чему научился. Но после учебы такой шибко возненавидел он учителей своих. Умников этих, которые с высшим образованием. А когда в комбаты выбился на рвении своем и подобострастии верхнему начальству, начал вокруг собственной персоны себе подобных собирать – деревянных ребят из прапорщиков, сдавших экстерном экзамены по курсу среднего военного училища (ВУ). Их здесь пруд пруди. Они гордо называют себя «офицерами», а тех, кто имеет высшее образование, презрительно кличут «инженерами». «Офицеры» друг друга за километр чуют и в повседневной жизни демонстрируют друг другу всяческие знаки внимания: - прикрывают тупость друг друга как только могут. А «инженеров» все время пытаются всяческими способами «подставить». И, чтобы полностью исключить вероятность ошибки и не «подставить» своего брата «офицера», носят эти недоучки специальные значки. Это тебе не банальные наши инженерные ромбики. На них, на значках этих опознавательных, круглых как джоттовское «0», это самое «ВУ» и прописано. Под развернутым красным знаменем прописано. Мы, кому выпало несчастье на инженеров выучиться, понимаем эту геральдику так: прикрылся знаменем и «Вроде Учился», но нулем остался навсегда. И эта расшифровка отражает истинное положение дел. Мы ведь прекрасно знаем, как сдаются эти экстренные экзамены: две недели удручающего запоя и диплом, равнозначный диплому простого советского техникума, в кармане очередного неуча. И теперь это не простой неуч. Это неуч-«офицер»! Ну ладно, потом договорим. Сейчас давай-ка, дуй в общагу, до построения час всего остался».
В общаге Серегу, конечно же, никто не ждал. Поначалу сонная дежурная, пышногрудая средних лет дама, со скукой в позе тела и, нескрываемой досадой во взгляде долго крутила в пухлых пальцах его потертое удостоверение, но затем неожиданно оживилась. Она, вдруг, деятельно затараторила на местном диалекте: «Та нет, нихто ничё не говорил мне. Та я и фамилию такую вообще впервой слышу! Просвиров - это что-то церковное? У Вас предки-то не из попов, случаем, будут? Ладноть, счас начальнице позвоню». Дежурная долго и безуспешно крутила диск массивного в эбонитовости своей, былинного такого телефонного аппарата, помнившего еще гениальные руки старика Эриксона. Накрутившись вдоволь, она безнадежно бросила увесистую трубку на испуганно исчезнувшие рычаги: «Не дозвониться никак. Болтать будет до глубокой ночи, а потом заявится к одиннадцати на работу и давай всех гонять. Как же, какое-никакое, а начальство все ж таки! Ладноть, все одно бесполезно это – местов-то все равно ведь нет. Не-ту-ти! Комсомольский слет у нас. Со всех окрестностев слетелись к нам голуби - разлюбезные комсомольские активисты. Пьють вечерами и с местными девками любезничают активно, просто со всеми кто ни попадя в пьяном виде любезничают. Даже ко мне приставать пытались, охальники (дежурная возмущенно передергивает волнующимся бюстом), в дети мне годятся, а все туда же! Так что давайте-ка подождем с Вами до завтрева. Слет завтрева кончится и местов будет - просто море разливанное местов-то этих будет. Хошь на первом этаже, хошь тебе на втором. Че-че? Негде ночевать? Так к товарищам попроситесь. Не знаете никого? А к кому же Вы тогда ехали сюда? Если не знаете здесь никого? Служить он, видите ли, ехал … . Служить-то тоже с толком надо ехать. Позвонить кому загодя, познакомиться с кем, а потом уж и ехать себе аккуратненько. А то свалятся, как снег на голову, и начинают тута права качать. Ну ладно, раскладушку-то найдем, так и быть, для Вас. Охфицер, как-никак. Поставим вот здеся. Под лестницей, значит, поставим. Та повесим мы Вам Вашу ширмочку, не переживайте не Вы первый, не Вы и последний! Ой-ей-ей, какие мы оказывается стыдливые-то! Чего здеся стесняться-то? Тута все свои! Чужие тут не ходят! Сказала же – ширмочку повешу. А чемоданчик ко мне в дежурку пока поставьте. Буду охранять Вам его. Как там у вас: «Пост принял, пост сдал. Стой, кто идет?» Ха-ха-ха! Только за отдельную плату охранять буду. Ха-ха-ха! Шутка!»
С облегчением избавившись от говорливой дежурной, Сергей поспешил на плац. Изо всех гарнизонных щелей к этому священному для всех военных месту стекались ручейки военнослуживого люда, представителей особой ветви человеческого развития, именуемой, не иначе как - «хомо милитер». (Для непосвященных следует привести некоторые пояснения. Плац для военных - это некое святое место, попав на которое они начинают вести себя как-то неадекватно, просто девиантное какое-то появляется у них поведение. И обратите внимание: это происходит не только с военными. Вот, к примеру, собираются верующие в святом для них месте, в каком-нибудь, например, храме и начинают вдруг креститься, бить поклоны, прикладываться трепетными устами к ракам со святыми для них мощами. А то вдруг еще и петь начнут или громко читать различные молитвы. Ну разве ведут они себя так вне храма? Вне святого для них места? Так же и у военных. Собираются они на святом для них плацу. Сначала стыдливо топчутся на месте, кучкуясь по своим подразделениям, а затем начинают вдруг одновременно крутить головами, особым образом перемещаться (выпятив грудь, гордо задрав подбородок и высоко выбрасывая вперед свои неестественно прямые ноги), громко и не всегда стройно поют, прикладываются устами к священному для них знамени, судорожно дергают во взаимных приветствиях руками и бодливо крутят головами. А что бы с ними, интересно, стало бы, с военными-то с этими, если бы они попробовали таким вот странным образом вести себя в быту?).
Наконец разрозненные ручейки влились в разлитое по плацу зеленое озеро военных. Откуда-то прорвалась и забилась отражениями по плацу звучная команда: «Становись!» И покрытая ряской озерная поверхность разом всколыхнулась и разлилась на ровные геометрические фигуры выстроившихся подразделений. Что-то очень рано встали. Сергей остался стоять на ступеньках перед входом в штаб. Стоял, безучастно взирая на знакомую с давних уже пор и уже серьезно наскучившую ему картину подготовки к очередным военно-увесилительным игрищам. Места ему в предстоящих игрищах определено еще не было и поэтому можно было позволить себе немножко расслабиться, взгрустнуть и задуматься. Но это ненадолго. Вот-вот должно свершиться чудесное в неожиданности своей появление командира с застывшим в строгом оскале морды его лица каким-нибудь очередным судьбоносно-волевым решением. В этот раз решений не намечалось. Но командир, видимо, по привычке выдерживал паузу. А может, торопиться ему в этот вечер было уже некуда? Кто его знает? Да и времени еще оставалось достаточно много до назначенного им срока. Обещал, правда, назначить и представить. Забыл, наверное. Заговорился, наверное, с какой-нибудь очередной рожающей свиноматерью по телефону. Небось ее самочувствием интересуется. Вот и не фига было этим военным раньше времени строиться. Но у военных ведь всегда как? Назначит, к примеру, самый старший воинский начальник построение большого количества военных на строго определенное время и все – процесс пошел, каждый военоначальствующий рангом ниже предыдущего определяет свой так называемый «зазор» и назначает для своего подразделения особое время построения. К примеру, назначил командир полка построение, допустим, на 9.00, тогда замкомандира обязательно назначит на 8.30, и дальше этот процесс движется по нисходящей, не теряя своей направленности. И, в конце концов, получается так, что командиры взводов начинают «строить» своих бойцов еще в 06.30. «Строить» (предварительно проверив порядок в прикроватной тумбочке) и осматривать их со всех сторон, периодически заглядывая в душу. Осмотрев и заглянув, взводные командиры приступают к принуждению подчиненных к устранению недостатков, поразивших безупречность их внешнего вида. Далее начинается совершенствование строевые навыков подчиненных и обучение их громкому приветствию вышестоящего начальства (здесь даже допускается иногда проявление чуждой всем военным мании величия: лейтенант, например, может потребовать называть себя исключительно полковником, чтобы подчиненные привыкли здороваться исключительно с полковником и в чудное мгновение приветствия старшего воинского начальника случаем не опростоволосились и не назвали его лейтенантом). Затем взводные командиры могут приступить к развитию вокальных способностей у своих подчиненных, и еще много-много чего они могут придумать, но ведь есть еще и ротные командиры. А ротные командиры тоже должны убедиться, что все взводы у них уверенно маршируют, поют и умеют по-военному здороваться.
И, в итоге, фальшиво недоуменному взгляду старшего воинского начальника, бодро выскочившего (ну чем не черт из табакерки!) в намеченное им самим время на плац для обозрения большого количества находящегося под его началом военных, предстает удручающая картина измученного воинства, мечтающего только об одном – скорейшем исчезновения из поля их воинского зрения этого свежерадостного «бодрячка». А «бодрячок» начинает прикидываться и изображать непонимание пред ним происходящего. Вроде как в каком другом, в небесном каком-то полку доселе служил он и этой приземленной действительности не знает. А в не знании своем ничего не понимает и понимать не хочет. «Здравствуйте, товарищи!» - истошно вопиет он на всю окрестность. «Зрав-гав-жел-гав-тов-гав-пол-гав» - уныло вторят ему сотое за это утро приветствие усталые «товарищи». «Не понял! – взвизгивает бодрячок. – Вас, что с утра не кормили?! Зам по тылу, кормили Вы их сегодня? Не говном, я надеюсь, кормили? То-то же! Еще раз: «Здравствуйте, товарищи!» И так до тех пор, пока доведенные до состояния крайнего озверения военные не прокричат в ответ какую-нибудь перемешанную с матом ахинею, но громко и озверело так прокричат. Это сразу как-то успокаивает старшего воинского начальника, и начинает он долго и нудно о чем-то говорить. Ну, к примеру, о том, что надо там что-то искоренять. А, искоренив это все подчистую, необходимо начинать укреплять и неуклонно повышать, а иначе он чего-то там не потерпит и тогда – пощады от него не надо ждать никому. В общем, всегда у военных этих примерно так все и происходит. Наверное, будет так и этот раз.
А вот и он, разлюбезный подполковник Шахрайчук. Сегодняшний «бодрячок». Вечерний шоумен. Сейчас зажжет он не по-детски. Готовясь к этому действу Шахрайчук стремится четко выдержать время и вальяжно спускается по штабным ступенькам. Останавливается и удивленно смотрит на безмолвно приветствующего его старлея. Прикладывает руку в ответном приветствии и проникновенно осведомляется: «Вы, шо? Вы якого ообще-то, члена здесь стоите? Чему нэ в строю? Вы шо, нэ знаете, шо назначены замом командира роты? Ах, якой роты нэ знаете? И я обещал Вас назначыть и зара прэдставыть? Ах, ызвынайтэ, моглы бы уже все узнать за то врэмя, поки вы тут ошиваетэсь, ще в нас всего одна вакантна должност зама ротного. Во второй ротэ старшэго лэйтенанта Бчелкина! Вот нэхай Вас там и прэдставлають! Идытэ соби становитэся в строй. И швидче. Я поки жду. Нэ могу из-за Вас ничего начати».
Резко развернувшись, Сергей подчеркнуто неторопливой и прихрамывающей походкой отправился к указанной ему роте: «Ах ты, козел вонючий, – зло подумал он, – мало того, что по его милости пришлось говном почти час дышать, да еще спать придется под лестницей, так он еще и до представления не снизошел, мерзавец. Сломать решил меня, бездарь? На-ка вот, выкуси! Не на того попал! Так, а что он сказал про ротного? Пчелкин? Это ведь, наверное, тот придурок-«старлей», встретившийся недалеко от КПП? У него вроде тоже фамилия какая-то из жизни насекомых была? А может, все-таки, это другой какой старлей? Мало ли в Бразилии Донов Педров? Да нет, тот самый! Вон его надменная «треуголка» возвышается над локтем правофлангового бойца из второй коробки. Да-а-а, очень похоже на то, что влип ты, очкарик! Ладно, где наша не пропадала!? Прорвемся! Как говорится: меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют!»
Размышляя таким образом, Сергей добрел наконец до строя второй роты, привел морду своего лица в насмешливо- подобострастное состояние и с шутовским полупоклоном обратился к «Наполеону» в соответствии с действующими Уставными положениями: «Разрешите, мол, в строй-то встать, товарищ самый старший на свете лейтенант?» На лице «Буанопарта» опять было начало прорисовываться возмущение, с губ его готова была сорваться какая-то ненужная, неуместная совершенно реплика. Но он справился с собой (Еще бы! На штабном крыльце в свирепом нетерпении переминался с ноги на ногу грозный командир) и по-императорски милостиво так, жестом таким всем понятным взял и просто так разрешил: «Становитесь, мол». А куда бы он еще делся? Его ведь так просто, для этикета спросили. Он ведь не у тещи на блинах сейчас находится. В армии он. А в армии действуют суровые уставные положения. А положения эти ни в коем случае не допускают такого безобразия как лишение военного удовольствия скорейшей своей постановки в какой-нибудь строй. Причем совершенно не важно в какой. Даже просто проходящий мимо. Идет, к примеру, военный по незнакомой местности, чувствует себя неуютно: кругом незнакомые люди, косые взгляды, ненужные встречи могут случиться. А тут строй мимо проходит, топает себе под перестук походного барабана и покрикивание бредущего сзади командира. Что делает военный? Конечно сразу же подскакивает к командиру: «Военный такой-то. Так, мол, и так – не могу иначе, как в строю». Командир, если это настоящий командир, никогда не будет возражать. Настоящему командиру всегда дополнительные люди нужны. Ведь чем их больше в строю топает, тем «круче» выглядит и сам командир. Поэтому военный сразу - прыг в строй. И топает себе дальше, как ни в чем не бывало. Со спокойной душой теперь топает. Неважно куда. Знает он, что теперь уж точно не пропадет. Он, военный этот, ведь где бы ни находился, всегда при деле будет. Потому как - на службе он.
Став в строй на свое «замовское» место рядом с «Наполеоном», Сергей вдруг услышал донесшийся откуда-то справа громкий шепот: «Просвиров, мерзавец, где тебя носило?!» Оглянувшись, Сергей узнал в улыбающемся источнике шепота своего однокашника по училищу Мишку Ильинского. «Слава Богу, – повеселело на душе его, – хоть одна родная рожа за целый день!»
Наконец, истомившийся командир, закончив судорожные свои переминания (может и не нервничал он вовсе, просто в туалет хотел?), скатывается с лестничных ступенек, а навстречу ему несется: «Равняйсь! Смирно! Батальон, дескать, для выполнения вечерних военно-ритуальных обрядов, вроде как, построен!» Почему это: «Вроде как?» Да потому, что пока командиры (по младше которые будут) не подсчитают свои «боевые штыки» нельзя точно утверждать, что батальон построен. А военные любят во всем точность. К тому же сегодня поверка, и простым счетом тут не обойдешься. Тут уже заслушивание живых голосов требуется. Ведь в отличие, от каких-нибудь там других коллективов, военных не только периодически проверяют, их еще и постоянно поверяют. (Как измерительные приборы. Можете отобрать на рынке у любого продавца весы и прочитать на них: «Дата очередной поверки ХХ.ХХ.ХХХХ»). Во время этой самой поверки военный должен сделать все возможное, чтобы ему поверили что он – это действительно он, а не его двоюродный брат-близнец или какой другой (упаси Бог!) однофамилец. При этом старшины поочередно, в соответствии с алфавитным списком всех военных, находящихся (или должных находиться) в подразделении, выкрикивают разнообразные фамилии, а названные фамилии громко отвечают: «Я!». Старшина сразу прыг-прыг к этой фамилии: « А чем докажете? Имеются ли соответствующие документы? Назовите девичью фамилию матери?» Поэтому-то ряды военных так всегда и чисты. Вражина какой-нибудь, даже если бы получилось у него как-нибудь в ряды эти строгие просочиться, был бы очень быстро изобличен. Самого изворотливого в фантазиях своих супостата хватило бы максимум на три поверки. А какие, порой звучали фамилий на этих поверках! Весь этнический состав многонационального населения страны Советов можно было изучить! Чего порой стоило старшине произнести, например, такую фамилию как – Курбан Керды Берды Оды Муххамедов? Или же чего стоило ему, подавляя приступы истерического смеха, выкрикнуть: «Рядовой, Укусисобаку!»? (При этом не всегда понятно было, называется ли это просто, по какому-нибудь случаю, фамилия рядового, или же это звучит ему суровый приказ?) А ведь были еще и Зъишьборщи и Рябокобылы, и еще многие-многие другие колоритные в конкретности своей фамилии попадались в многонациональной военной среде. Это сейчас сильно все упростилось – куда ткнись, везде напорешься на Иванова или Петрова. Начнешь изучать личное дело любого из них, и он, любой, обязательно окажется евреем. Вот такое ныне наблюдается кровосмешение и плагиат фамилий. Ранее евреи такого не допускали. Ну, разве только тогда, когда очень хотели покинуть Советский Союз, использовав заграничную командировку, тогда становились они вдруг кто Бронштейненко, кто Шниперсоненко, в общем, кто как в погоне за выгодой искажал свою фамилию. Встречались, правда, воинствующие какие-то беспредельщики, которые, воспользовавшись продажностью работников паспортного стола, вдруг становились однофамильцами героев революции или даже горячо любимых народом вождей. Один из них до того распоясался, что взял и назвался Лениным. А потом просто заходился в праведном своем возмущении: «Как, вы и Ленина за границу не отпускаете?!» Но это ведь все глотка мнимой свободы ради. А по другим случаям, как правило, - нет, не допускали евреи никаких компромиссов. Если и допускали, то только по совету лечащего раввина. Чтобы род, значит, не прерывался – для исправления в соитии каких-нибудь неправильно модифицированных генов допускали они порой смешение с инородцами. Наверное, это были правильные советские евреи. Евреи, которые уже давно уехали. А те, кто по каким-то причинам остался, принялись за яростное кровосмешение и беззастенчивое воровство фамилий.
Тем временем на плацу процесс переклички заканчивается и вступает в фазу командирских докладов, как положено по иерархии – снизу вверх. Докладов о наличии личного состава. Если количество фамилий совпадало с количеством громких отзывов и четких ответов на конкретно поставленные вопросы, то бодро так командиры докладывали по инстанции: «А у нас, понимаете ли, поверка произведена! И все, без исключений всяких, люди у нас налицо! Незаконно отсутствующих нет у нас! Абсолютно!» Если же намечались некоторые несовпадения, то тихо так и невнятно мямлили командиры, виновато глядя куда-то в сторону: «Мы тута пытались поверочку, значит, произвести. В общем, вроде бы произвели. И все у нас вроде бы в порядке, только вот прапорщик Окрошкин отсутствует. Так точно. Не могу знать. Мы думали, он в наряде, в автопарке, позвонили туда, а он уже, оказывается, три дня как сменился. Так точно, посылали посыльного. Не нашли. Жена говорит, уехал в командировку. На войну. Одел, урод, полевую форму, кобуру нацепил, попрощался трогательно, забрал почти все деньги и ушел. Обещал вскорости выслать многосотенный денежный перевод. Как же, держи карман шире! Пьет где-то в деревне, сволочь! Есть искать! Есть доложить!»
(Здесь необходимо привести следующие пояснения по выделенным в тексте словам. Слова эти должны быть каленым железом выжжены, вытравлены соляной кислотой из военного обихода. И вот почему.
Слово «положено» не имеет у военных никакого конкретного материального значения. Например, когда говорят, что военному положено что-то сделать – это, несмотря на свою заведомую нематериальность, обсуждению не подлежит и должно быть выполнено: «Вам положено каждое утро присутствовать на утреннем осмотре!» А вот когда военный приходит, к примеру, на вещевой склад и начинает чего-то там канючить из в полне материального: «Дайте мне то-то, мне же раз в два года положено!» Ему говорят: «Так берите, если вам положено». «Вы же сами говорите. что нет у вас ничего!» - восклицает военный. «Вот-вот, значит и не положено ничего вам вовсе. А вы вводите нас в заблуждение, говорите: «Положено!» А мы, простачки-то, верим вам. Подбегаем к прилавку, глядь на него, - а там пусто» - отвечают огорченному военному кладовщики. И опять ничего материального! Даже такая поговорка у военных появилась: «Вчера ему не дали, а сегодня ему уже не положено!» Это означает примерно следующее. Младшим офицерам, например, положено выдавать теплое нижнее белье, а старшим уже нет, им не положено (старшие, по великому замыслу тыловиков, они в мороз должны уже на печках сиживать - пережидать, значит, должны они непогоду и временно на службе не появляться). И вот что из этого получается. Приходит, к примеру, какой-нибудь капитан на склад и слышит: «Нетути белья. В этот раз не привезли. Донашивайте то, которое мы вам три года назад выдали. Сносилось уже? Что же вы так неаккуратно с бельем-то обращаетесь? Всю зиму в поле? Ну и что? Вы что, сильно потеете, когда вокруг холодно? В общем, заходите периодически и спрашивайте. Можете с собой еще и подарочек какой-нибудь прихватить. Глядишь, что-то может и побыстрее у нас для вас найдется». Вот так и ходит капитан, пока майором не станет. А на складе как увидят майора, так и заходятся в восторге: «Ага, так вы уже майор! От всей души поздравляем вас! Желаем дальнейшего карьерного роста! Только вот ведь какая незадача получается - майорам-то теплое белье уже не положено! Так что мы вас безмерно уважаем и за подарки вам спасибо, но по этому вопросу к нам больше не обращайтесь!» Вот так и получается: «Вчера ему не дали, а сегодня ему уже не положено!»
Следующее, нуждающееся в исключении из военной действительности словосочетание: «личный состав». Когда это словосочетание вводилось в военный обиход, наверное, имелось в виду, что воинство - это вовсе не обезличенное сборище беглых каторжников, а служилый государственный люд. И личные данные каждого служаки занесены в какую-нибудь важную государеву книгу. А все вместе, все в эту книгу попавшие, и образуют состав. Состав государевых служилых лиц – личный состав. А многие военноначальствующие поняли это словосочетание слишком уж буквально: раз состав этот личный, значит лично наш, а поэтому-то и надо этим непременно воспользоваться! И понеслось. Чего только ни делает этот личный состав! И командирские квартиры ремонтирует, и присматривает за командирскими детьми, дачи генеральские строит и т.д. Даже анекдот такой витал в то время в военной среде о том, как решил военноначальствующий муж вдруг так от нечего делать на досуге поинтересоваться у своей супруги: «Милая, как ты думаешь, а процесс совокупления - это больше удовольствие или все же это такая работа?» «Конечно. удовольствие, – сходу отреагировала супруга, и предъявила с горестным вздохом неоспоримый аргумент – если бы это была работа, ты, милый, обязательно ко мне бойцов бы прислал».
И, наконец, рассмотрим семантику так же нуждающегося в забвении словесного набора: «Все люди налицо». Что это может означать? На чье лицо? Чушь какая-то. И какое-то неведомое слово явно отсутствует в этом коктейле. Глагол какой-то отсутствует. Вот, например, если бы было сказано: «Все люди плюнули на какое-то там лицо». Тогда все становится понятным. Или имеется все же ввиду то, что у всех стоящих в строю помимо частных лиц (рож, морд, морд лиц, как угодно) есть некое коллективное лицо? Фантом некий? Что это за абстракция такая? У военных, у них ведь не может быть никаких абстракций по определению! Поэтому слова эти являются словами-паразитами, т.е. словами, тихо паразитирующими в военной среде и разрушающими сознание военных. И долг каждого уважающего себя военного - немедленно удалить паразитов из своего безызбыточного лексикона!)
Так вот, о докладах. Что-то неладное стало происходить в центре плаца. Какая-то видно там произошла загвоздка или, как с некоторых пор модно говорить, образовалась некая загогулина. Поначалу бросилось в глаза необычное поведение одного из ротных командиров: он как-то неуверенно приплясывал перед командиром батальонным, а потом уже батальонный как-то особенно заискивающе тряс головой пред важным лицом начальника всего окрестного гарнизона. Лицо самого главного гарнизонного начальника носило повергающую в стрессовое состояние особо пугливых военных карьеристов фамилию – Ахтунг. Самый главный гарнизонный начальник знал это свойство своей фамилии и нередко им пользовался в воспитательных целях. Вызовет он, бывало, к себе в кабинет какого-нибудь пугливого карьериста допустившего какую-либо оплошность по службе, минуту посверлит его выпуклым глазом и изрыгнет с пламенем из груди: «Я – Ахтунг!» И все, карьерист в глубоком обмороке. А когда очнется, начинает служить с утроенной силой. И при этом еще больше боится самого главного гарнизонного начальника. Этот начальник, бывало, уже даже и фамилию свою не произносит, а только глазом своим рыбьим зырк в сторону труса, а тот сразу – хлоп и в непродолжительный обморок. Долго-то ведь нельзя в обмороке-то. Служить ведь надо. А тем, которые не карьеристы, да еще ни слова не понимали по-немецки было им все по фигу. Как-то шел самый главный гарнизонный начальник по периметру в сопровождении своей отдрессированной свиты, глядь, а в кустах боец по большой нужде сиживает. «Я – Ахтунг!» - возмущенно ревет начальник. «А я – какаю!» - преспокойно отвечает ему боец. Разъярился тогда самый главный гарнизонный начальник и велел окружавшим его и прозябающим в трусости карьеристам арестовать неустрашимого бойца и отправить его в дисциплинарный батальон. А дабы придать этому громкому делу больше убедительности и законности, в качестве вещественных доказательств, приказал самый главный гарнизонный начальник собрать в стеклянную баночку из под маринованных огурцов бесстрашный кал несгибаемого бойца и отправить его военному прокурору. Но в итоге бойца никуда не отправили, а военный прокурор прислал Ахтунгу вежливое письмо, в котором сообщал ему о своем желании лично с ним, Ахтунгом, когда-нибудь на досуге встретиться и размазать по глупой роже его зажравшегося в начальствовании лица то, что он осмелился прислать ему, целому военному прокурору, в стеклянной банке вместо нарисованных на ней огурцов. А далее что-то писал военный прокурор про двухэтажную обнесенную высоким зеленым забором домину на принадлежащей государству лесной поляне и про принадлежащего государству прапорюге, который денно и нощно дежурит за высоким забором. В общем все собрал в кучу этот военный прокурор. Видимо, сильно разозлился. Может спьяну закусил чем-нибудь не тем? Кто его знает … . Только пришлось после этого Ахтунгу собирать в путь дорогу небольшой обоз из грузовых машин, навьюченных выращенными в подсобном хозяйстве свининой и овощами, а так же найденными в окрестных лесах грибами и ягодами. При этом особый почет был оказан Ахтунгом пресловутым огурцам – их везли на отдельном грузовике. Чем, как говориться богаты, тем и рады.
Начальник этот подъехал прямо на плац на своей черной «Волге» где-то в средине многоголосного действа. В силу своей значительности он всегда перемещался по территории вверенного ему гарнизона исключительно на машине, а территорию эту можно было обойти по периметру, расслабленно пошатываясь и громко икая, за каких-нибудь полчаса. Если, конечно, не сбиться и не попасть на антенные поля. Оттуда вообще можно больше никогда не вернуться. Но он туда никогда и не попадал: во первых, туда нет асфальтовой дороги, а во вторых, он даже и не подозревал о их существовании. Командуя по совместительству одной из связных частей гарнизона, этой самой связью давно уже перестал он интересоваться. Заметно охладел к ней и ее проблемам. Но состояние внутригарнизонного порядка и дисциплины угнетали его денно и нощно. В короткие часы ночного забвения снились ему марширующие куда-то строи и побеленные поребрики. Вот и сейчас не утерпел. Прикатил в неутолимой жажде всего и вся контроля, а еще дабы выслушать заодно очередную порцию живительных приветствий. И не ошибся. Многоголосие переклички было, конечно же, тотчас прервано по такому знаменательному случаю и перешло в демонстрацию радостных взаимных приветствий.
Наконец восклицания заканчиваются, и действо продолжается. Да-а-а, по всему видать, что радости никакой сегодня уже не дождаться - самый старший из присутствующих уже свирепо вращает глазами, высверливая кровавую воронку на лбу батальонного командира. А-а-а, вот и запоздалый в одышке текст: «Я так и знал! Я Вам говорил, что нельзя этому прохвосту квартиру давать? Конечно! Разве он теперь будет служить!? Он же все от армии уже взял! Квартира – есть, машина – есть, гараж – есть, жена тоже есть, да еще какая! Искать! Вы хоть на что-нибудь способны?! Из-под земли достать мне этого Окрошкина! До утра будем стоять! С места не сдвинемся, пока не сыщете эту шельму!» (Сергей тогда не понял,: каким образом этот, пока мифический для него, но, вне всяких сомнений, чрезвычайно удачливый Окрошкин смог помимо прочего заполучить от армии жену «да еще какую». В довесок, так сказать, к квартире, машине и гаражу? Но потом, в недалеком совсем последствии, познакомившись с двухцентнерной Нинулей, работавшей в штабе делопроизводителем еще до своего знакомства с пройдохой Окрошкиным, он понял, что какой-то смысл в воплях гарнизонного начальника все же присутствовал).
Тем временем начали формироваться поисковые отряды. Командиры на ходу верстали план поисковых мероприятий. С пристрастием опрашивался круг общения неожиданно пропавшего военного. Выяснялись возможные адреса его пребывания, уточнялись координаты явок и секретные тексты паролей. И все были так увлечены, что поначалу никто не заметил смутную тень, неуверенно крадущуюся в глубоких сумерках за ярко освещенным плацем. Наконец, неуверенная тень прощально-решительно крякнула, громко икнула и нырнула в озеро разлитого по плацу электричества. Окунувшаяся в лучи тень вдруг превратилась в фигуру, имеющую вполне реальные очертания военного прапорщика. Несмотря на окружающее тепло поздневесенней ночи, фигура была облачена в длиннополую в серости своей армейскую шинель.
(Поясним для совсем уж непосвященных. Шинель – это такое военное пальто. Пальто служит не только и не столько для защиты военных организмов от переохлаждения. Как раз эту функцию в хорошие морозы шинель выполняет плохо. Шинель, прежде всего, является для военного чем-то вроде смирительной рубашки. Только военный, бывалыча, разойдется (окончательно разозлится, например, на что-нибудь или кого-нибудь) на него сразу: брык, и одевают шинель. И вот он, военный, только сейчас, казалось бы, очень грозный, свирепо размахивающий кулаками во гневе, уже смиренно плачет в углу, облаченный в шинель, плачет от осознания собственного бессилия. А потому как не помашешь кулаками в шинели-то в этой. Руку поднять, демонстрируя воинское приветствие – и то не просто! И такая приверженность военных кутюрье к этому отстойному предмету воинского туалета выглядела довольно странно. Если совершить небольшой экскурс в историю и вспомнить что шинель эта отстойная изначально предназначалась исключительно для кавалерии, то становится не совсем понятным: как же облаченные в шинель кавалеристы рубились саблями и шашками? Это до сих пор для военных остается загадкой. Может, шинель с тех времен претерпела значительные изменения? Может быть. Это тема дополнительных исследований, но на них у военных никогда не хватает времени. Но вот то, что на шинели остался длиннющий (от нижнего края и до воротника) разрез сзади, облегчающий посадку кавалеристам на любое боевое парнокопытное и обеспечивающий комфортное передвижение на нем – это факт, свидетельствующий о том, что шинель все же не изменилась. Вот и вырисовывается очередной военный парадокс: лошади давно уже «сняты с вооружения», а все без исключения военные продолжают с наступлением холодов облачаются в некое странное пальто с двусмысленным (по нынешним временам) разрезом сзади. Некоторые ведь военные-то совершенно всерьез думают, что этот разрез облегчает общение с начальством в особые, очень трудные для него периоды. Например, когда начальство очень сильно раздражено и желает жить со всеми нерадивыми подчиненными сразу. И хотя такие случаи в армии происходят довольно часто и эти «некоторые» отчасти тоже правы, вместе с тем роль шинели, используемой в качестве средства усмирения взбешенных чем-то военных трудно переоценить.
Тем временем, очертания фигуры, облаченные в отстойное кавалерийское одеяние, как-то странно раскачиваясь, тайком прокрадывались в строй стоящей с краю пятой роты, но были замечены зорким оком гарнизонного начальника: «Ко мне, ублюдок! Бояться! Кал ронять на плац! Почему не дымится? Я же сказал – боятся!» Фигура вздрогнула и от неё что-то отделилось. Фигура непроизвольно подпрыгнула, видимо действительно не на шутку испугавшись. Очертания фигуры из-за частых вибраций вновь приобрели размытость и стали напоминать серое предгрозовое облако. «Облако» покаянно и как-то боком двинулось в сторону гарнизонного начальника, старательно пытаясь продемонстрировать строевой шаг. Надо отметить, что этот замысловатый шаг фигуре никак не удавался: как только нога взмывала над поверхностью плаца, фигура начинала давать крен в сторону, противоположную поднятой ноге, а для того, чтобы хоть как-то сохранить равновесие и в окончательном позоре не рухнуть на твердую поверхность, этой фигуре приходилось продвигаться вперед, постоянно захлестывая ногой за ногу.
Глядя на это судорожное перемещение, усталый и жаждущий праведного сна военный люд вдруг зашелся в неистовом гоготе. Только сейчас, во время выполнения этих замысловатых «па», стало вдруг очень заметно, до неприличия просто стало заметно, что фигура незадачливого прапорщика была облачена, помимо шинели, лишь в громадных размеров яловые сапожищи и увенчана была потертой, сплющенной в блин фуражкой. И все. Больше ничего. Совсем ничего! Окончательно подвел прапора кавалерийский шинельный разрез. Прапор, видимо, хорошо, душевно так гостил у знатной доярки из соседнего колхоза. Гостил до тех пор, пока неожиданно рано не вернулся с начавшейся посевной муж этой развратной передовицы труда – не менее знатный, но морально стойкий тракторист. Вернулся и стал свидетелем сцены, очень живо описанной в одной из песен Высоцкого:

Возвращаюсь я с работы,
Рашпиль ставлю у стены,
Вдруг в окно порхает кто-то
Из постели от жены.

В общем, что успел схватить прапор, прежде чем отправиться в памятный поврежденными конечностями полет, то и напялил потом на себя. Напялил, и овладело им вдруг присущее всем военным непреодолимое чувство долга. А окончательно овладев прапором беспокойное это чувство, вдруг пробудило в нем смутные воспоминания. Смутные воспоминания привели, в свою очередь, к обрывочным и резким суждениям в виде безжалостных вопросов к самому себе: «Какое сегодня число? Какой день недели? Месяц? Где я? Уходил из дома сразу же после того, как вернулся из наряда? Или же на следующий день? Куда уходил? Что говорил?»
И вдруг как из рога изобилия на бедовую голову прапора посыпались ответы: «Три дня назад сменился и сразу же ушел. Еще про какую-то войну говорил. Какое-то секретное спецзадание упоминал. Большие деньги Нинке сулил. Последние ведь забрал, сволочь. Где же они, кстати? В мешках, конечно же! А где мешки? Под глазами, как всегда!» Сразу за ответами наметились позывы к конкретным действиям: «Скорее в часть! Меня же, небось, уже ищут там давным-давно! Ищут, наверное, уже и всячески укоряют! И, на этот раз, совершенно справедливо укоряют!» Так вот, скорее всего, сработало неистребимое чувство долга у загулявшего было прапора, схватило оно его и привело на ночной плац. Домой сразу не решился он пойти. А что? Хоть так. И то хорошо. Некоторых прапоров вообще месяцами ищут. С офицерами такого, за редким исключением, не случается. Они, офицеры-то эти, все до одного карьеристы. Им звания и награды всякие подавай, переводы на службу в столицу снятся им. А прапора, что им, сердешным? Они свои гордые звания «знаменосцев» уже давно получили, а награды и переводы им эти без особой надобности. Вот только жилье свое не помешало бы, конечно, заиметь. А отдельное жилье за загулы как-то не стремился никто им предоставить. Ну а уж если жилье уже получено, – я вас умоляю … . Сразу начинает тянуть их на всевозможные в сельской местности приключения, прапоров этих. А коварные колхозницы тут как тут, подстерегают загулявших прапоров, а потом хвать их за шиворот или еще за что - и волокут их, разомлевших от свежего воздуха, в какое-нибудь тихое убежище. А дальше все по накатанной схеме: пригреют прапора-гуляку где-нибудь в удаленной от воинской части деревеньке, доведут самогоном до состояния амнезии и пустят потом по рукам. Только-то тщательно спланированные и добросовестно проведенные оперативно-розыскные мероприятия и могли иной раз спасти доверчивых прапоров от полного физического истощения. Но это все крайние случаи. А здесь … . Сам ведь пришел Окрошкин-то, наперекор судьбе, можно сказать, пришел. Не допустил он крайнего случая. Что, скажете, не было у него других адресов? Снова вспоминаем Высоцкого: « У него в любой деревне две-три бабы точно есть!» А он, Окрошкин, собрал всю свою могучую волю в кулак и пришел. Ну, пусть не в той форме одежды пришел он, в какой его хотел видеть в столь поздний час гарнизонный начальник! Но это же не повод, чтобы кричать на весь ночной гарнизон под гомерический хохот уже приплясывающих на плацу военных:
- А-а-а! Гребаный, Шай-храй-чук! Уберите немедленно с плаца своего голожопого прапорщика! Ходит здесь, яйцами по асфальту елозит! Не боится ничего, сволочь: видите кал не дымится? Он же пьяный еще! А потому и герой! Ничего-ничего, я завтра с вас с обоих портки посрываю и мошонки пооборву! В семь утра ко мне с этим Вашим Обрыдлиным, тьфу ты, дьявол, Обноскиным этим! Или как там его? В общем, вы поняли – с уродом с этим Вашим голожопым! Только не забудьте проверить наличие на нем штанов! И чтобы одеты они были ширинкой назад! Я буду жить с ним весь день! Без перерыва на обед жить с ним буду! Я его научу Родину любить! Я ему покажу прогулки по девочкам! В…у и высушу! Гербарий сделаю! Всё! Все вон отсюда! Ржут они! Вы у меня долго теперь ржать будете! Построение завтра всем в семь утра! (Стучит грозным пальцем по светящемуся циферблату командирских часов). Тьфу! Дьявол! Уже сегодня в семь построение! И будете стоять здесь, пока буду с этим Борщовым разбираться! А потом сами его можете дополнительно отблагодарить! Я разрешаю! Можете благодарить и прямо на меня ссылаться. Р-р-азойдись!
Закончив свой длинный и громкий, в нервозности своей, привычно сексуальный такой монолог, гарнизонный начальник поспешно засеменил к важному своему автомобилю и в мгновенье ока исчез в глубине лесного гарнизона. Исчез из поля усталого зрения все еще веселящегося воинства. А чего этому воинству теперь не веселиться? И повод вроде бы есть, и дома уже не ждут сегодня. Вернее, сегодня еще ждут, но только к позднему вечеру.
Наконец, накопленная за день усталость берет верх и бойцы под руководством строгих своих командиров расходятся по казармам. Окна казарменных помещений еще какое-то время ярко светятся, сквозь них доносятся слоновий топот и звуки воды низвергающейся в многочисленные и по-военному, специфические приспособления: коллективные писсуары, туалетные отверстия типа «очко», полнозвучные алюминиевые раковины и т.д. Затем все разом, как у военных повсеместно принято, односекундно все стихает и гаснет. Освещенные призрачным светом дежурного света казармы погружаются в короткий здоровый сон, пропитанный ароматами постепенно твердеющих портянок и густо вымазанных гуталином сапог.
Не спали только в ротных канцеляриях. Обсуждали там события прошедшего дня и строили планы на день грядущий. Не дремали и в канцелярии второй роты. До этого Сергей был представлен всему, так называемому, личному составу роты, а сейчас шло знакомство с офицерами.
- Старший лейтенант Зубчак, - представился, прикрыв ладонью голову (видимо изображая головной убор) и коснувшись пальцами другой ладони правого виска в шутливом приветствии, невысокий темноволосый офицер – местный замполит, Рижское политическое училище Ракетных войск.
- Старший лейтенант Бланута, – продолжил процедуру представления высокий, худощавый и очень серьезный на вид офицер, – командир первого «краснознаменного» взвода, Ставропольская военно-ракетная бурса.
- Лейтенант Захарук, - прогундосил печального вида лейтенант – командир второго взвода.
- И, наверное, тоже «краснознаменного»? – поинтересовался Сергей, узнав в лейтенанте когда-то курсанта младшего курса, проходившего военное обучение на одном с ним факультете – все-таки, как-никак знаменитая питерская школа.
- Нет-нет, «краснознаменный» взвод у нас только у Блануты, потому как он по совместительству еще и знаменным взводом назначается на всяческие наши праздники, – грустно пояснил, покачивая печальным носом лейтенант и вдруг встрепенулся, – а как Вы догадались, что я питерское училище заканчивал?
Личность курсанта Захарука была известна всему факультету. Известность базировалась на внешней оригинальности его повседневного поведения. Поведение это обусловливалось инородностью Захарука относительно той грубоватой среды, в которую он был внесен волной военно-книжного романтизма. В силу полученного когда-то и где-то воспитания, он совершенно искренне не понимал, как это так можно: ничего из указанного накануне начальником не сделать, а уверенно доложить ему, что все сделано и еще, не моргнув глазом получить вдобавок за все невыполненное начальственную благодарность и со спокойной душой убыть в внеочередное увольнение? Это же ложь! Это же несусветная подлость! Или же, не понимал он, как это так можно: попросить, например, у товарища мочалку в бане, если своя родная мочалка вдруг не была обнаружена в своей же прикроватной тумбочке? Это же не гигиенично! Были у него, кроме всего прочего, одно время проблемы чисто сексуального характера. Он, например, совершенно искренне не понимал: как это можно тыкать детородным органом в другого человека? Это же, наверное, во-первых, больно, а во-вторых, уж точно негигиенично.
Все свое свободное время проводил он за стареньким дребезжащим роялем, оставшимся в училищном клубе, видимо, в наследство от размещавшегося здесь когда-то Преображенского полка. Так и сидел в течение пяти лет, разучивая и исполняя одно за другим классические произведения, тогда как его менее утонченные товарищи сначала неистово шастали по женским общежитиям, а затем слегка остепенились и перешли к поиску оптимального сочетания всестороннего общения с женским полом и настойчивого приобщения к культурно-историческим ценностям Великого города на Неве. Оригинален был Захарук и в решении простых и понятных каждому бытовых проблем. Так товарищи застали его как-то за самого себя подстриганием в темной комнате сидючи. «Паш, ты хотя бы свет включил!» – воскликнули удивленные товарищи, щелкнув переключателем. «А зачем? – ничтоже сумняшись ответствовал Захарук. – Все равно ведь ничего не видно». Вот с такими оригиналами предстояло служить дальше! Однако время меняет людей. Сергей с большим удивлением узнал, что Паша уже оказывается год как женат! (Позже он узнал, что Паша женился на девушке с которой познакомился в поезде, следующим к новому месту службы после окончания училища. Женился Паша на третий день после первого знакомства по специальной военной справке, позволяющей предельно ускорить этот процесс. «Во как! Пять лет терпел парень, не выходя из казармы и тут, видимо, прорвало! Интересно, смогла ли супруга убедить его в необходимости свершения этого вандального акта, часто заканчивающегося деторождением, или она тоже какая-нибудь пришибленная и, в итоге, молодожёны всё свободное от службы время только книжки в слух читают и на пианино в четыре руки играют» – подумал Сергей узнав подробности Пашкиной женитьбы). Но само по себе это событие внушало определенный оптимизм. Подавив в себе рожденный училищными воспоминаниями приступ смеха, Сергей очень с серьезным выражением лица ответил лейтенанту: «Да нет, конечно же, нет у Вас каких-нибудь внешних отличительных признаков, товарищ лейтенант (а как же, теперь никаких «пашек», Сергей нынче командиром ему доводится и обязан искоренять всяческие признаки панибратства), просто вдруг вспомнил я, что как-то мы с вами в самодеятельности вместе участвовали. Помните акробатические этюды под Ваш, проникновенный аккомпанемент? Да-да, был я одним из этих акробатов. Вы-то за роялем в гордом одиночестве в свете рамп всегда пребывали, поэтому-то и запомнились всем».
Знакомство продолжилось, и Сергей узнал, что третьим взводом командует старший лейтенант Затыгулин, рыжий веснушчатый татарин, второй год перехаживающий свое гордое звание (и есть ведь чем гордиться - в армии ведь всего три старших имеется: старший сержант, старший прапорщик и старший лейтенант). Четвертый взвод уже почти год возглавляет сонный (это он всегда такой или только сегодня?) лейтенант Николаев, а на пятый взвод офицеров в Ракетных войсках не хватило и поставили им командовать самого талантливого и уравновешенного, несмотря на доставшуюся ему по наследству фамилию, во всей округе прапорщика Замутянского. Вспоминая события прошедшего дня, необходимо отметить, что во время знакомства поведение «великого» не отличалось уже прежней агрессивностью. То ли прочувствовал он силу сжатой внутри Сереги пружины сопротивления всяческим проявлениям «вождизма» и не ускользнуло от него полное отсутствия в Сергее чувства страха пред лицом начальствующим. Отсутствие именного того чувства страха, которое порождает должную, с начальственной точки зрения, степень к нему, начальству этому, подобострастия. А может, вспомнил «великий» параграф в учебнике военной психологии «Первичное знакомство с подчиненными»? Вспомнил и понял, что начинать знакомство с каких-нибудь обвинений - это очень даже непедагогично. Поэтому-то «великий» может и улыбался? И иногда пытался он как-то даже пошутить? Кто его знает. Ладно, ближайшее время покажет, познакомимся со всеми поближе, как говорится, по ходу дела познакомимся. Изучим манеры и повадки друг друга. Но это все потом, сейчас же необратимо приближалось время очередного построения, и необходимо было хотя бы чуть-чуть поспать. Поспать не для того, чтобы отдохнуть - для этого очень много времени надо. А поспать для того, чтобы вернуть себе хоть какой-то позитив в восприятии внешнего мира. Чтобы не все так тошно было. Для этого нужно просто так взять маленькую такую медицинскую пипетку, набрать в нее во время сна пару капель оптимизма и влить его в едва приоткрывшиеся с утра очи. Затем необходимо веками этих очей долго с нажимом хлопать одним об другое и с удовлетворением отмечать внутри себя факты приобретения окружающей действительностью оптимистических оттенков.
Выйдя на улицу, офицеры попрощались и разошлись, оставив в казарме единственного прапорщика-взводного в качестве самого ответственного в целой роте на сегодняшний день лица. Попутчиков Сергею не нашлось - все жили в разных концах лесного гарнизона. Но, пройдя сотню метров, он наткнулся на своего однокашника Мишку, обнаруженного ранее в строю другой роты. Тот, видимо, специально поджидал его неподалеку от общежития. Радостно обнялись. Вкратце рассказали друг другу о трехгодичных своих мытарствах. Узнав, что Сергей остановился в общежитии под лестницей, Мишка стал звать его на ночлег к себе в отдельную комнату в трехкомнатной квартире, где по соседству с ним жили еще две семьи таких же как и он, прибывших в гарнизон три года назад, старлеев. Но, не желая стать причиной ночного переполоха, Сергей отказался и побрел «к себе» под лестницу.
Заспанная дежурная долго не хотела открывать ему, спросонок не узнав в Сереге своего нового постояльца. Несмотря на позднее время, с верхних этажей общаги неслась вниз грустная в надрывности своей песня о трупах возле танка. Песня выражала так же сожаление о том, что дорогая так теперь никогда и не узнает, каков у парня был конец. Парень этот, с неизвестной геометрией конца, по видимому и был одним из четырех трупов. А может быть, он был одновременно всеми этими четырьмя трупами сразу. Некий собирательный такой образ на войне убиенного с неизвестным никому концом. Судя по манере исполнения этой жалостливой песни, наступила уже последняя стадия комсомольского гуляния. Очевидно, гуляли собравшиеся на слет комсомольские активисты. Отмечали, так сказать, удачное завершение слета, во время которого наверняка были намечены важнейшие вехи развития резерва мирового коммунистического движения. А против него, против резерва-то этого, не попрешь. Не призовешь его, всегда бурлящего, к тишине и порядку даже в ночное время. Резерв сразу начнет мстить и может сообщить какие-нибудь гадкие в вымышленности своей подробности вашего грубого ночного поведения самым бдительным представителям родной коммунистической партии: «И еще, называл вас всех земляными червяками!» А уж если партия на вас обидится … . Даже по такому вот подлейшему навету … . Никто в дальнейшем вам никогда не позавидует. И вот, видимо, поэтому истомившаяся в своем молчаливом бессилии пред безжалостным лицом карающей партии дежурная вдруг решила оторваться на Сергее: «Некоторые не успеют приехать и уже шляются где-то по ночам. А ведь мы знаем, что женатые они, навели мы уже справки-то где надо. Ни стыда, ни совести!» «Любимая, без всякого сомнения: ты - мой идеал! Но ведь других-то баб никто не отменял!» - с ходу процитировал Серега чьи-то стихи и проскользнул к себе под лестницу тщательно разровняв импровизированную ширму. Его величество Сон подчинил старлея себе сразу. Но поспать в наступающие сутки было не суждено. Буквально через полчаса после того, как Серега устало сомкнул веки (вернее, веки сомкнулись без всякого Серегиного участия), «зазвучали в ночи тяжело шаги: значит, скоро и нам уходить и прощаться без слов». Это были звуки шагов, сотворенных тяжеленными сапогами посыльных, извещающих офицерский состав о поступлении «сверху» радостной для всех для них вести о начале очередных учений и объявленной по этому поводу общегарнизонной тревоги. Как правило, такие события наступают далеко не неожиданно, и о том, что они наступят, все военные обычно узнают за неделю. Но бывают и приятные исключения. Исключение неожиданно состоялось. Похоже, состоялась действительно неожиданная тревога. «А может вовсе все это не так уж и неожиданно? – думал Сергей, быстро облачаясь в помявшуюся в чемодане полевую форму и натягивая тяжеленные яловые сапоги, - не случайно ведь они весь вечер по штабу с документами носились». Выскочив из общаги, Сергей влился в один из ручейков деловито спешащих в казармы к своим подразделениям «встревоженных» военных. Несмотря на это чем-то настораживающее слово «тревога», лица спешащих военных не были ничем встревожены. На мордах их помятых лиц застыла гримасса крайнего раздражения, вызванного внезапноранним пробуждением. Военные строят и вооружают свои подразделения, выводят их на плац, где снова строят для заслушивания боевого приказа. Заслушав приказ о выдвижении, развертывании и организации боевого дежурства, военные быстро передвигаются в автопарк, рассаживаются по нашпигованным всякой хитрой аппаратурой боевым машинам и выдвигаются в полевой район. По парку снуют какие-то весьма серьёзного вида типы. Надо отметить, совсем не похожи эти подозрительные типы на отъезжающих военных. Типы упакованы в тщательно отутюженную офицерскую форму «с иголочки». В руках у типов то и дело мелькают канцелярские блокнотики и отливающие серебром секундомеры. Это были внезапно прибывшие к отъезжающим военным инкогнито посредники из вышестоящих штабов. Отъезжающие военные всегда недолюбливали прибывших инкогнито и, проезжая мимо черкающих что-то в блокнот и поглядывающих на секундомер посредников на тяжелом двухкабинном «МАЗе» старались так «газануть» из всех его выхлопных труб сразу, чтобы посредник сразу стал бы похож на покрытого гарью и пахнущего соляркой боевого офицера. Если это удавалось, то военные, едущие на следующем «МАЗе», уважительно прикладывали ладони своих правых рук к вискам, приветствуя новоиспеченного боевого офицера. Если же посреднику удавалось как-то избежать боевого крещения (трусливо отпрыгнуть в кусты или униженно быстро пригнуться), то военные, едущие на следующем за неудачником «МАЗе», просто не замечали этих «инкогнито». Военные, в этом случае, придавали мордам своих лиц строгие выражения и, тщательно вглядываясь в зовущую тревожную даль, с пренебрежением проезжали мимо этих наглаженных и пахнущим одеколоном «хлюстов».
Наконец боевые машины выстраиваются в строгие колонны и, согласно поступившему приказу, выдвигаются в позиционные районы. Каждая колона выдвигается в свой строго определенный район. «Смотры, нэ пэрэпутай, Кутузоу!» - кричит Шахрайчук, тыча пальцем в карту каждому из ротных возглавляющих колонну своей роты. Наконец он прыгает в свой «УАЗик» и исчезает в предрасветных сумерках. Колонны яростно ревут и устремляются вслед за исчезнувшим пострелом. «Во как, - удивляется Сергей, согласно боевому порядку замыкающий на своем «КРАЗе» ротную колонну, - ни тебе разведки, ни боевого охранения. Где БТРы и БМП? Понятно, что это не Афган, а центральная Россия. Но все же? Надо же, чтобы всё, как на войне было. Даже если линия фронта далеко, здесь в округе все равно будут шастать диверсионно-разведывательные группы противника. Ну, наверное, так надо. Наверное, я чего-то не понимаю. Не тому, чему-то, наверное, меня еще в училище учили. И «духи», наверное, как-то неправильно себя вели. Хрен их поймешь, стратегов этих». Он с удовлетворением смотрел на громадный «КРАЗовский» капот, граничащий с линией горизонта, и думал: «Однако, отличная машина – этот призванный на военную службу карьерный грузовик. Иметь два метра жизни спереди – это вам не шутки».
Колонна, судя по карте, уже въехала на территорию Калужской области, когда Сергей заметил впереди себя на развилке дорог какую-то странную фигуру. Фигура принадлежала военному регулировщику, облаченному в черный кожаный комбинезон, перепоясанный белым ремнем с белой же портупеей. На голове странной фигуры громоздилась большая белая каска с ярко-красной звездой. Регулировщиков всегда высылали впереди колонн и ставили на особо важных перекрестках. Важность перекрестка определялась ценой возможной ошибки едущего на выполнение боевой задачи военного. Если на одних перекрестках военные, допустив ошибку, уезжали куда-то недалеко от того места, куда должны были приехать, и их быстро отыскивали, то ошибки на других перекрестках приводили к тому, что военные уезжали в такие дальние дали, которые были даже не обозначены на выданных им картах. В этих случаях приходилось учения прекращать и бросать все силы на поиски пропавших героев. Через некоторое время героев находили на каких-нибудь дальних от асфальтовой дороги хуторах и возвращали их погрузневшие фигуры на службу. Некоторые герои к моменту их счастливого обнаружения уже успевали обзавестись новыми семьями и привыкнуть к парному молоку со свежими сливками, и поэтому возвращаться к родному очагу уже никак не хотели они. Не поддавались они даже на уговоры специально приезжавших издалека замполитов. А ведь эти мастера партийной словесности при желании могли уболтать любого (могли они, к примеру, при желании даже уговорить Черчилля вступить в коммунистическую партию Советского Союза, но такие типы как Уинстон могли сильно дискредетировать КПСС своей неуёмной страстью к коньяку и, поэтому замполитов на встречу с британским премьером никогда не делегировали). И вроде бы желание кого-нибудь на что-нибудь уболтать у замполитов присутствовало всегда, но в некоторых случаях ничего не получалось и у них. Тогда в дело вмешивались особисты, называемые военными «молчи-молчи», и дело сразу шло на лад. После короткой, но, видимо, очень задушевной беседы с «молчи-молчи» заблудившиеся военные вдруг как-то подозрительно быстро соглашались на все условия возвращения и виновато покидали места своего «заблуда» с обещанием когда-нибудь вернуться. Но, как правило, не возвращались. Не возвращались, главным образом потому, что не помнили эти военные, куда они, собственно, обещали вернуться. А карт тех местностей у них не было. Вот для того, чтобы от таких стрессов во время проведения учений особо «блудливых» военных оградить на опасных в своем искусе перекрестках, по всему пути наступательного движения грозных колонн все время выставляли регулировщиков.
Вот на такого регулировщика и обратил внимания Сергей. Вроде бы регулировщик, как регулировщик. Но уж больно как-то странно он пытается все на этой дороге отрегулировать: когда регулировщик пытался указующе вскинуть тяжелый жезл, жезл неумолимо тащил его за собой и регулировщик некоторое время бежал в указанную им сторону, словно увлекая за собой тронувшийся было с места транспортный поток, но через несколько секунд жезл импотентно обвисал, и регулировщик неожиданно замирал, слегка покачиваясь и потерянно вглядываясь в даль раскинувшихся перед ним полей. Водители в недоумении пытались взбодрить мечтателя пронзительными звуковыми сигналами, нелицеприятными выкриками через опущенные стекла дверей автомобилей, но тщетно … . Регулировщик был во власти каких-то протекающих внутри его организма процессов и не обращал никакого внимания на окружающую его действительность. Действительность начинала накаляться, и от учинения самосуда на дороге ее еще сдерживало уважение к красной звезде, алевшей на лбу задумчивого регулировщика. «Да, тут, видимо, какие-то проблемы, - оценив обстановку подумал Сергей и, остановив машину, двинулся к вновь замершему после ритуального «танца с жезлом» регулировщику, пытаясь еще издалека вдохнуть в него жизнь. – Ты, что, боец, охренел что ли с перепугу? Тебя же сейчас либо раздавят, либо морду набьют. Не спасут ни дубинка, ни каска». Но боец отреагировал на старлея, только когда тот схватил его за шиворот и оттащил на обочину. Отреагировал нечленораздельным мычанием, сопровождавшимся испусканием резкого, далеко распространяющегося запаха технического спирта с характерным керосиновым оттенком. «А-а-а, вон оно в чем дело, – разозлился Сергей и тряханул регулировщика за шиворот, приводя его в чувство, - где прапорщик? Где прапорщик, сволочь?» Чуть придя в себя, боец-регулировщик смог только взмахнуть рукой в сторону придорожных кустов. Аккуратно уложив юного «алкоголика» в уже просохшую придорожную канаву, Сергей подошел к кустам. Взгляду его предстала картина, вместившая в себя два беспорядочно валяющихся пьяных тела: прапора (старшего поста) и еще одного горе-регулировщика. Пьяное тело прапора, задрав подбородок, сильно храпело. «Когда же они успели, а самое главное где же они достали этого керосинового спиртяги в такое время, - подумал про себя Сергей. - С момента их раннего уезда из части прошло не более двух часов, в стране вовсю свирепствует антиалкогольная компания и, к тому же, на полях полным ходом идет посевная. А во время посевной и уборочной добыть какой-либо спиртосодержащий продукт (даже тройной одеколон) в сельской местности было практически невозможно. Наверняка прапорюга этот ошалелый где-то заранее спиртяги скомуниздил да еще щенков этих напоил. Немолодой ведь уже мужик, а ума, видимо, так и не нажил. Вышибут теперь из армии идиота без выходного пособия и пенсии. Ну что же, как говорится, если человек дурак, то это надолго». Внимательно оценив состояние валяющихся на земле тел, Сергей даже не стал предпринимать попыток приведения их в чувство. Тела были быстро переброшены в кунг «КРАЗа», и движение было продолжено.
Но на этом дорожные приключения старлея не закончились. Вскоре колонна въехала в полосу густого тумана, клубившегося в одной из низин среднерусской возвышенности. Сергей с трудом угадывал в молочной пелене габаритные огоньки впереди идущей машины. Несмотря на предельно малую скорость передвижения замыкающего колонну «КРАЗа», огоньки вдруг стали стремительно приближаться к его кабине, и старлей дал команду водителю остановиться. От резкого торможения Сергей едва не достал головой лобового стекла объемной «КРАЗовской» кабины, самортизировав от спинки сидения. «Тьфу ты, дьявол, - подумал Сергей, - забыл совсем, что нельзя военному водителю отдавать таких резких команд, он их так же и выполнит. Учили ведь: включаем сигнал правого поворота, руль чуть вправо, плавненько притормаживаем, останавливаемся». Габаритные огни впереди идущей машины стали удаляться, но как-то неестественно медленно. «Давай за ним, - скомандовал Серега водителю, - подтянись как можно ближе и плавненько остановись, не так как прошлый раз, а то будешь потом мою башку в кювете искать». Водитель, подкравшись как можно ближе к впереди ползущему тихоходу, начал уже было притормаживать, когда Сергей в нетерпении спрыгнул с высокой подножки, чертыхнулся от боли и, прихрамывая, принялся бегом догонять «ползуна». Вскоре причина столь медленного перемещения грозной боевой машины была выяснена. Причина крылась в особенностях личностей, сидевших в кабине военных. Ведь давно уже известно, что причина почти всех злоключений, встречающихся на наших дорогах, заключается в особого рода прокладке. Прокладке между рулем и сиденьем. В этот раз старшим машины был лейтенант Захарук, а водителем ему сегодня был «ниспослан небом» рядовой Заболонник – долговязый, дебильноватого вида деревенский парень, попавший в армию (как потом выяснил Сергей) с удостоверением тракториста-машиниста широкого профиля. И, видимо, профиль его был настолько широк, а дефицит водителей в батальоне настолько очевиден, что ему, ничтоже сумняшись, было доверено вождение боевых машин в колонне («Какое там ГАИ? Кто будет останавливать боевую колонну?») Когда Сергей поравнялся с кабиной «ползуна», его взгляду представилась следующая картина. На расстоянии метров десяти от безжалостного бампера тяжелой машины, часто семеня лосиными конечностями, передвигался лейтенант Захарук, державший над головой карманный фонарь, а за ним крался, слегка надавливая на педаль газа, прилипнув лбом к лобовому стеклу (может оно, стекло, именно поэтому так и называется?) и выпукло тараща глаза на огонек дрожащего впереди фонаря, рядовой Заболонник. На не обезображенной интеллектом морде лица рядового застыло выражение безотчетного ужаса. «Да-а-а, дела! – подумал Серега. - Далеко ли мы так уедем?» Забыв про недолеченные болячки, он быстро вспрыгнул на подножку автомобиля, чем поверг в еще более глубокий шок Заболонника, в панике бросившего было руль. «Спокойно, боец, - как можно безразлично произнес в открытое окно Сергей, - возьмись за руль. Хорошо. Теперь чуть вправо. Чуть, я сказал! И теперь полегоньку останавливайся. Хорошо. Молодец боец! Лейтенант, Захарук! Остановитесь же вы наконец! Подойдите живо сюда!» Огонек как всегда о чем-то задумавшегося и уже достаточно далеко ушедшего лейтенанта удивленно вздрогнул и остановился. Через некоторое время огонек начал приближаться.
- А, это вы, товарищ старший лейтенант? А я уж думаю, куда это Вы запропастились. В задние зеркала смотрю - нет Вас. Думал, заблудились Вы уже где-то по-первости.
- Да нет. Картой в свое время научили пользоваться. Пришлось остановиться и «измученных нарзаном» регулировщиков погрузить.
- А-а-а, вот в чем оказывается дело! А я и думаю, что-то как-то странно они себя ведут. Рядовой на дороге качается, а прапор в кустах руками зачем-то размахивает. Думаю: может, вводную какую отрабатывают. И не стал останавливаться.
- Да-да, вводную: отравление нервнопаралитическим газом. Вам и не надо нигде останавливаться, – это не Ваша задача. Ваша задача - норматив по совершению марша в позиционный район выполнять, а вы ползете как черепаха!
- А что я могу сделать? Этот урод уже два раза чуть в кювет не улетел. Не видит, видите ли, он ничего в тумане. Какая-то «туманная слепота» у него. Чуть не угробил машину и экипаж. Полный кунг у меня бойцов и аппаратуры!
- Почему это полный кунг? Должно быть три человека.
- Три экипажа у меня там. Транспортный «Газ-66» не завелся, пришлось его в парке оставить, а бойцов всех сюда засунуть.
- Сплошные нарушения у Вас, товарищ лейтенант. Да и сами бесстрашно так вышагиваете перед пятитонным агрегатом, за рулем которого трясется ополоумевший «слепой» водитель. Он ведь сейчас с перепугу «газ» с «тормозом» перепутает и … : «Напрасно старушка ждет сына домой … ». Душераздирающая картина: расплющенное тело лейтенанта ракетных войск, подающее световые сигналы заблудшим в тумане автомобилям и самолетам соотечественников. Какая смерть! Какой высокий подвиг! А самому за руль?! Вас же учили, и права, наверное, выдали?
- Права-то есть, но ведь сдавал я на них еще на втором курсе. Сами знаете. А после этого ни разу за рулем не сидел.
- А почему? Вы уже год в части и за вами аж целых четыре автомобильчика числится! И за руль-то надо бы периодически садиться. Садится и по пустому парку хотя бы иногда нет-нет да и по нескольку кругов так про между прочим нарезать. Но нет, Вы выше этого. А все потому, что забыт старый и верный командирский принцип: «Делай, как я!», а Вы, видимо, за порочным современным лозунгом: «Делай, как я сказал!» решили отсидется? Ладно, потом разберемся. Сейчас надо норматив выполнить. Я сейчас вас подцеплю и до границы тумана дотащу. Дальше сами.
- Хорошо, Сергей Михалыч.
- Не «хорошо Вася», а: «есть, товарищ старший лейтенант!»
- Есть, товарищ старший лейтенант!
- Вот так-то оно будет лучше. Это за столом, за рюмкой чая мы с Вами однокашники. А здесь я и по должности, и по званию старше Вас. Это понятно?
- Понятно.
-Действуйте. Цепляйте буксировочный трос.
Лейтенант Паша, уныло опустив свой нос-«вопрос», засеменил к своей перегруженной машине, и вскоре туманная округа огласилась его возмущенными воплями. Не вслушиваясь в смысл Пашиных воплей Сергей описанными в Уставе жестами подогнал и поставил перед «ползуном» свой могучий «КРАЗ». Пашины крики все не умолкали, и Сергей вынужден был продолжить свое общение с рассеянным лейтенантом. Подойдя к месту Пашиных возмущений и вникнув в их суть, Сергей едва не лопнул от сдерживаемых приступов смеха. Оказывается, пока Паша уныло брел по туманной дороге с фонариком, простой парень Заболонник, видимо, борясь с никак не отступающим от него стрессом, умудрился «умять» все Пашины пирожки, заботливо испеченные женой и упакованные им в свой «тревожный» чемоданчик. Пирожки были Пашиной страстью и он уминал их с поразительной быстротой, как только для этого выпадала хоть малейшая возможность. Он постоянно таскал их с собой, завернутые в промасленную бумагу и тщательно упаковыванные в то, что хоть как-то приличествовало обстановке. В кожаную папку – если шел на партийное собрание, в брезентовую сумку из под эксплуатационной документации – если шел в парк руководить регламентным обслуживанием техники и т.д. И все всегда было нормально. Хотя окружающим Пашу офицерам не всегда нравились эти его странности. Особенно когда эти окружающие были голодны. Делиться-то Паша никогда не торопился. Только под градом грубых военных насмешек. Но, в любом случае, Паше доставалась львиная доля предметов его обожания. А вот сейчас этого не произошло. Хотя, казалось бы, надежно все упаковал он в «тревожный» свой чемоданчик, защищенный двойной молнией, а трагедия все равно неприминула случиться. Туловище лейтенанта едва не выпрыгивало из сапог: «Вы подлец, Заболонник! Вы вор! Я отдам Вас под суд военного трибунала!» «Да я это ... . Товарыщ, лытынант … . Так пахныт … . Думал, чуточки отломаю … . А воны кончылысь … Можэ, нэ надо зараз в турму-то? Я вед вирну, мамке зараз напишу она прышлэ». – ковыряя носком сапога асфальт виновато гнусавил еще больше испуганный Заболонник. «Все, хватит! Позже разберемся! – рявкнул справившийся с приступами душившего его смеха Сергей, - Заболонник, цепляйте трос. Куда же ты, балбес? Шпильку в фаркоп вставь. И чтобы держал дистанцию, Заболонник! Иначе ты у меня не в тюрьму попадешь. Убью я тебя, лично убью. Вот этой монтировкой убью. Понял меня? По машинам!» Движение наконец-то было возобновлено. «Скорей бы уже доехать, - думал Серега, - развернуться бы поскорее, войти в связь, да и поспать хоть пару часиков где-нибудь. Кстати, а как у этих «стратегов» организован отдых личного состава в полевых условиях?». Голова его почти бессильно болталась в нахлынувшей полудреме, а полупотухшее сознание подсчитало, что за прошедшие двое суток поспать ему пришлось от силы часа три. «Суточному наряду разрешается спать (отдыхать лежа) не более четырех часов,- пришли на память спутанные строки из Устава,- не более четыре часов … . Три часа – это не больше четырех. Так это же за сутки … . А у меня третьи уже пошли. Да и не в наряде, вроде как, я … ».
Но не надолго сегодня выпало чуть полувздремнуть расслабившемуся было старлею. Не до конца угасшее сознание внезапно просигнализировало о какой-то угрозе. Туловище старлея встрепенулось и привело расслабившееся было сознание в состояние полной боевой готовности. Боеготовое состояние позволило выявить прямо по курсу наступательного передвижения арьергарда двигающейся на учения колонны лениво перебегающего дорогу лося. Лось был едва заметен в рассеивающихся клубах низинного тумана и перебегал он дорогу, скорее всего, не так уж и лениво – шел знакомый всем живым весенний гон и он, как только мог стремился широким шагом куда-то в лесную чащу к призывно голосившей где-то подруге и ничего в округе не замечал. Но этой скорости оказалось недостаточно. Очевидно, не так быстро передвигался он, романтически задрав рогатую свою голову, для того чтобы избежать травмы не совместимой с самоей его жизнью. «Тормози!» – вскинулся старлей. «Вижу!» - коротко бросил за мгновение до команды начавший тормозить водитель. Но было уже поздно. Уйти влево нельзя - по встречной полосе кочегарил клубами солярки такой же «КРАЗ». А справа глубокий кювет и лес с его жесткими даже для тяжелой машины стволами. Резкое торможение, мягкий тычок лосинного тела о бампер (что для многотонного «КРАЗа» два центнера увенчанного рогами лосинного мяса?), и по-предательски жесткий удар сзади заболонниковского «Урала»! «Вот сволочь, - думал Сергей, рассматривая помятый бампер «Урала» и разбитые задние фонари «КРАЗа», - опять все проспал и просрал этот Паша. Недалеко ушел от своего вороватого горе-водителя. Сидят теперь и трясутся оба за потрескавшимся стеклом кабины. Боятся выходить-то гады, но сейчас придется». Сергей уже направился было к кабине, когда заметил испуганное исчезновение в ней двух голов. Головы стремительно обрушились куда-то вниз. «Ну все, обосрались оба окончательно, как вот с такими можно будет воевать и еще побеждать кого-то? – подумал Сергей и только сейчас обнаружил зажатую в ладони большую заводную ручку. - А-а-а, вот в чем дело … . Грозился ведь «в случае чего» убить. «В случае чего» наступило. Вот поэтому и трясутся. Они ведь все, не нюхавшие пороху, считают «афганцев» такими чокнутыми «дураками», для которых убить человека – это как, иногда говорится, два пальца под струю. Наверное, так оно и есть. Во всяком случае, пусть боятся дальше. Боятся – значит уважают». Сергей забросил (от греха подальше) заводную ручку в кабину «КРАЗа» и направился к дрожащим на полу кабины трусам. Те, видимо, за ним наблюдали. Отметив отсутствие в руках старлея грозного оружия, головы вновь вынырнули из своего позора и замаячили за треснувшим стеклом «УРАЛа». При этом голова «старшего машины» совершала наступательно клюющие движения уныло повисшим носом в сторону оправдательно кивающей головы «слепого» водителя. «Да-да, Паша, теперь самое время как следует заняться воспитательной работой, - с презрением подумал Сергей и стал внимательно осматривать дорожное полотно. - А где же лось? Что-то нигде его не видно. Может, все-таки выжил, сластолюбец эдакий, и скрылся? Надо как можно быстрее в этом убедиться, либо срочно прятать куда-то его тушу. Иначе от егерей потом не отобьешься. Все денежное содержание уйдет на штрафы». Тушу лося Сергей обнаружил в кювете метрах в сорока от последней машины. Следы внешних повреждений на туше отсутствовали, за исключением обломанного рога. «Видимо, от сотрясения мозга, - подумал Сергей, - надо же, зверь ведь вроде. Зачем, казалось бы, ему мозг? Кору глодать и лосих драть можно, наверное, и без мозгов. Но вот, поди ж ты, тоже без них никак. Сотряслись и – амба». Кусок лосинного рога, напоминающий кусок коры застарелого дерева валялся неподалеку. Дабы замести следы невольного преступления, его пришлось отбросить ударом сапога в глубокий болотистый кювет. В сожалении о незавидной лосинной участи, Сергей дошел до дверей кабины «УРАЛа» и, открыв дверь, приказал растерянно хлопающему веками враз поглупевших глаз Захаруку: «Лейтенант, возьми пару-тройку бойцов из своего преступно переполненного кунга и быстрее тащите лося в мою машину. Лось вон там, в сорока метрах отсюда. Подъезжать не будем, маневрировать уже некогда. Если появится какая машина – лося в кювет и всем изображать коллективное справление малой нужды. И по краю тащите, а то еще бойцов твоих, как лосей, здесь понасшибают. Живо!» Лейтенант Паша суетливо принялся за исполнение приказания, а Сергей пошел к своему «КРАЗу», сметливый водитель которого уже растворил двери кунга для приема очередного «гостя». Уставшие регулировщики отдыхали в тех же позах, в которых их недавно складировали. И ничто не могло нарушить покоя этих беззаветных тружеников автомагистралей. Ни бегающие по проезжей части любвеобильные лоси, ни коварство подлых в подслеповатости своей «заболонников». Свежую тушу остывающего лося быстро уложили рядом со спящими и сразу же тронулись в путь. Нормативы свершения марша трещали по всем швам. До позиционного района по Серегиным подсчетам оставалось километров двадцать, а контрольное время заканчивалось через тридцать минут. Успеть еще было вполне возможно, но с этими «заболонниками» … .
Ревущий «КРАЗ» с болтающимся за ним на высоких ухабах «Уралом» ворвался в полевой район за две минуты до окончания нормативного времени. На лице зафиксировавшего этот факт посредника отразилось сожаление, но, заметив мятый бампер и разбитые фонари, штабной чистоплюй разом просветлел и принялся что-то агрессивно черкать в свой погрязший в бюрократизме блокнотик.
В полевом районе полным ходом шло разворачивание боевой техники. Угрожающе раскачиваясь на растяжках, устанавливались мачты антенн, раскидывались лоскутные полотна массетей, повсюду разносились кузнечные звуки многоголосого вбивания кольев заземления, и поначалу на прибывших никто не обратил внимание. Но как только запоздавшая аппаратная снова заняла место в развернутом боевом строю и экипаж приступил к ее разворачиванию, как гриб из под земли, перед Сергеем вдруг неожиданно вырос воинственный Пчелкин в съехавшей на бок фуражке-аэродроме, на этот раз полевого фасона:
- Где вас черт носит, Просвиров? Захарук с десятком бойцов исчез куда-то, Вас нет, целый пост регулировщиков – как слизало с дороги! Комбат тут бегает. весь на говно постепенно исходит, а я ни бе, ни ме, ни кукареку ему ответить не могу!
- Это очень плохо, Пчелкин, если Вы до сих пор с ходу правдиво звиздеть начальству не научились. А по поводу того, что меня где-то носит, Вы бы лучше об уровне водительского мастерства своих водителей и старших загодя побеспокоились бы.
- Теперь уже и Ваших, товарищ старший лейтенант!
- Вот я уже и приступил к исправлению пока еще Ваших недоработок. Прошу обратить внимание на результаты выработки у личного состава навыков езды на гибкой сцепке.
- Да-а-а, бампер-то - черт с ним. Пока здесь стоим Заболонник снимет его и отрихтует, он, кроме того что болты крутить и молотком стучать, больше ни на что и не способен. А фонари-то где я Вам тут в лесу достану?
- А где же Ваш запас? ЗИП-то Ваш где?
- Какой еще ЗИП? Вы в своем уме? Тут только и успеваешь, что дыры латать!
- Ну, дыры - это уж совсем … . Это уже признак бессилия.
- Ловлю Вас на слове. Как вернемся, так Вы этим бессильем и займетесь. А сейчас ознакомьтесь со схемой организации связи и приступайте к контролю нормативов установления связи.
- Не так быстро, у нас с Вами еще два незавершенных мероприятия.
- ?????
- Извольте пройтись к моему «КРАЗику».
Когда Сергей с «Буонапартом» были уже почти у цели, на них из-за толстого соснового ствола набежал, свирепо вращая глазами, неистовый подполковник Шахрайчук. И без того высокий уровень свирепости которого был существенно повышен тем обстоятельством, что его воинской беззащитностью только что в очередной раз воспользовались в конференцзале командно-штабной машины (КШМ). И воспользовался не кто иной, как какой-то заместитель командира пусть даже и вышестоящей части. А поскольку часть была вышестоящей, этот заместитель являлся для Шахрайчука прямым начальником. Нет-нет, этот заместитель ничего противоправного не совершал, пользуясь своим более высоким положением. Он, всего-то навсего, имел неосторожность предложить бывшему танкисту доложить схему организации связи на предстоящие учения.
- Ну, мы тут это … , - уныло начал, переминаясь с ноги на ногу у расстеленной на большом столе схемы, Шахрайчук (замовлявший преимущественно на всеми понимаемой мове, а в моменты лишения воинской невинности всегда переходивший на не всегда понимаемую окружающими смесь русско-украинского языков), - сначала поихалы значыт, а потом приихалы и тэперь разворачываемся.
- А дальше-то что? Развернетесь сейчас, подадите питание, включите станции и чего? В скольких радиосетях и радионаправлениях будет осуществляться информационный обмен? Какой ресурс орбитальной группировки предполагается задействовать для организации спутниковой связи? Сколько радиорелейных и тропосферных каналов будет организовано?
- Ну, в общем, это … , что тут нарисовано, что Вам завготно, то мы и зробым. Мы людины исполнительные.
- А выделенного частотного ресурса хватит Вам?
- Рэсурса?! – лицо Шахрайчука расплывается в суровой улыбке пещерного человека, - тю, та этого добра у нас нэ мэрэно. Зараз народу у нас дюже богато. Ежели надо, то мы и шисть смэн на дэжурство зробым.
- Ну и дуб же Вы, извините, Андрей Петрович!
- Так, тощно, товарыщ полковник, зато командыр части, - мстительно шипит подполковник, украдкой с завистью поглядывая на полковничьи погоны пусть заместителя командира, но все же вышестоящей части.
- Идите и позовите ко мне начальника Вашего штаба. Может хоть от него чего-то удастся добиться.
- Есть, товарыщ полковник. Пойду соби зараз.
Вот после такого диалога и произошла знаменательная встреча обоих старлеев с вочередной раз лишенным воинской невинности Шахрайчуком. В жизни его было много подобных лишений, и каждое из них приводило его в скрытую ярость. Ярость постоянно искала выхода и ждала подходящего случая. Иногда случай представлялся очень быстро. Как, например, сейчас. Кубарем скатившись со ступенек КШМ-ки и завидев пробирающихся на лесную поляну старлеев, Шахрайчук устремился к ним лавируя между деревьев. Достигнув цели, он немедленно приступил к разрядке, решив начать с Сергея:
- Вы шо?! Вы мнэ усе норматывы чут нэ угробылы!
- Так уложились же.
- Уложылыс вони … . Рэгулыровщики куды-то пропалы, лэсныки приихалы, что-то про лосив гутарят, щэ Вы гдэ-то шастаэтэ! Бардак!
- Да нет никакого бардака, товарищ подполковник, все на месте. Все четыре трупа в сборе, - спокойно возразил комбату Сергей, открывая массивную дверь «КРАЗовского кунга».
- Вы шо?! Якые такые трупы? Мэнэ тильки этого ще нэ хватало! – испуганно взвопил Шахрайчук, с опаской подходя к машине и заглядывая внутрь кунга.
- Извольте убедиться. Нормальные такие трупешники. Три временных (это которые румяные) и один постоянный (тот, который волосатый). Очень жаль, но он уже неисправим.
- Фу, нэможно дыхати. Самогон, чи шо? А-а-а, знова Окрошкин. Сволочь. Уволю на хер! Гдэ начальнык штабу? Бчелкин, нэмедленно разыскаты его и до мэнэ. Дэ ж вы этих пьянычек знайшлы?
- Как где? На посту. Эти двое, видимо, по очереди регулировали движение колонны. Когда я подъехал, один из них отдыхал на травке, а прапор как мог контролировал их службу, скрываясь в кустах.
- Так зачэм жэ Вы их в кунг поховали?
- Слишком рьяно несли службу. Еще чуть-чуть, и их либо оскорбили бы множественными действиями, либо просто тупо так раздавили. Нам это надо?
- Добрэ. А дэ жэ Вы, Просвиров, лосика затрэмали?
- Нашел на дороге, товарищ подполковник. Кто-то сбил его, горемычного и скрылся с места преступления. А я остановился, пощупал – теплый еще. Чего же добру-то пропадать?
- Добрэ. Отвэзытэ его у едальню. Старшинэ пэрэдайтэ, хай менэ сэрдцэ зажаркует. И щоб нэхто нэ бачив!
- А с этими алкоголиками что делать?
- Та вырахайтэ их на зимлю. Нихай охолонут. Вон якы румяны, свыньи.
Подозванные Сергеем солдаты аккуратно стащили не подающие признаков жизни тела опальных регулировщиков наземь, но, когда дело дошло до тела Окрошкина, возникли некоторые трудности. Пальцы прапорщика, реализуя профессиональный инстинкт, мертвой хваткой вцепились в лосинную шерсть и, выудить его из кунга в одиночку оказалось делом очень непростым. Если не сказать больше – было это дело попросту нереальным. Людям, знакомым с особой хваткой прапорщиков, это вполне понятно. Есть даже такая народная загадка: «Кто может унести на себе больше: прапорщик или слон?» Сразу предлагаем отгадку: «Если на склад, то слон. Если со склада, то прапорщик». И ладно бы, прапорщик был еще в сознании, тогда еще иногда можно было убедить его проникающей силой командирской мысли. Но прапорщик-то был абсолютно без сознания. Поэтому пришлось стаскивать его тушу вместе с лосинной. Сознание неожиданно посетило Окрошкина, едва тело приняло положение близкое к вертикальному, а ноги коснулись земли. Очнувшись, он некоторое время дико озирался то на однорогое чудовище, то на Шахрайчука, а затем, стыдливо прикрываясь лосинной тушей, прапорщик попытался как-то боком, по-крабьи спрятаться за машиной.
- Куды Ви, Окрошкин? – дико взвизгнул Шахрайчук, - Куды ж Ви зараз ховаетесь, негодяй? Лосика-то положьте! Шо случилось с Вашими бойцами? Воны ще, вбыты?
- Да я-то откуда знаю, товарищ подполковник? Я-то абсолютно тут ни при чем, и совсем ни в чем не виноват. Стоял себе, регулировал как положено, а тут этот зверюга, - скороговоркой залепетал неожиданно тоненьким голоском, мгновенно сориентировавшийся в обстановке Окрошкин и продолжил, приподнимая для убедительности лосиную голову, - бац меня рогом, видите – обломал даже. И все. Больше ничего не помню. И что с бойцами потом случилось – не знаю. Может их лось оставшимся рогом забодал?
- А чому же от Вас разит, як от бочонка с бражкой? Фу, дюже погано дыхаты.
- От стрессу, товарищ подполковник. Исключительно от пережитого стрессу! У меня всю жизнь так, с самого малолетства. Как только стресс, так сразу начинает спиртом пахнуть. Двойку в школе получишь, бывало, - и сразу запах. Сколько после этого родителей в школу вызывали. А раз было, товарищ подполковник, - вдруг доверительно зашептал лепетавший до этого полупьяной скороговоркой испуганный прапорщик, - из школы даже исключили. Вот Вам крест.
- Та заткнытэсь Ви вже! Трэба вже закусыты от Вас. За бойцыв под трыбунал пийдетэ. А за пьянычство – Вам строгий выговор, товарыщу прапорщыку.
- Зачем он мне? Он мне не нужен, - от видимого огорчения силы стали покидать неисправимого нарушителя спортивного режима, и он попытался положить лосинную тушу наземь. Но пальцы прапорщика при этом по-прежнему отказывались разжиматься и поэтому тело Окрошкина приняло устойчивое положение буквы «Г».
Именно в таком положении его и застал прибывший начальник штаба (НШ). Доложив о прибытии командиру, НШ удивленно взглянул на икающего ракообразного прапорщика и заметил:
- Глядите-ка, Окрошкин-то у нас начал исправляться. Мы думаем, что он с поста дезертировал, а он-то, оказывается, лосей для кухни по всему лесу ловит. Заготовкой свежего мяса, стало быть, занимается. Вносит, так сказать, разнообразие в строгий солдатский консервный рацион. А я-то и думаю, что это сюда егеря зачастили? Только-только вокруг кухни крутились, принюхивались. Пришлось их под предлогом борьбы с диверсантами выпроводить из тылового района.
«Ну, Захарук, сволочь. Все-таки засветился. Видимо, кто-то засек все же отдыхающего на обочине лося с проезжающей мимо машины и «стукнул» егерям. Ну что это за лейтенант? Что ему можно доверить, если он даже имитацию группового оправления малой нужды не может организовать?» - начал было зло размышлять Сергей, но его мысли прервал близкий к истеричному выкрик Шахрайчука: «Да пустытэ Ви зараз лосика, сволота!» Пальцы взрогнувшего прапорюги наконец испуганно разжались, и он расслаблено, неполным мешком свежей рыбы повалился на землю. «Мешок» ртутью растекся по свежей траве и тут же, облегченно дрожа, сотрясся в громком музыкальном храпе.
- Вот гад! Стальные нервы. Или старые дрожжи? Он ведь от тех своих похождений еще не отошел, но уже умудрился еще раз нажраться. Что прикажете делать со всем этим безобразием? – обращаясь к командиру удрученно спросил НШ.
- Шо- шо, ни шо! - пьянычек поховать по дэзотсекам аппаратных и зачинить до утра. Утром трэмайтэ мой «УАЗик» и на «губу» всю эту сволоту. Прапора на пьятнадцать суток, бойцив на дьесять, - начал успокаиваться и постепенно отдалятся от «ридной мовы» Шахрайчук, - вси по местам, а лосика на кухню. А Вы, товарыщу майору, зараз сходыте до КШМ и доложитэ, як началнык штабу, этим москаливским умникам про якую-то схэму. Схэмы та бумагы – цэ по Вашей части. Воны там по схеме какимы-то ресурсами очень интересуются. Прислать бы им сейчас Окрошкина с докладом, мы бы посмотрели на их ресурсы.
Сергей проконтролировал начало транспортировки оживающих тел регулировщиков и храпящего тела прапорщика по указанным командиром местам и, поправив водруженную обратно в кунг тушу лося, тщательно закрыл тяжелые двери. Впрыгнув в кабину «КРАЗа», он отдал команду водителю о следовании в тыловой район, и они запрыгали на громадных колесах карьерного грузовика через пеньки, ведущей туда просеки.
Найдя средь наспех натянутых палаток старшину, Сергей отдал ему распоряжение по поводу лося и его безвременно остановившегося сердца. Пожилой прапорщик выслушал его и взмолился:
- Какой еще лось, товарищ старший лейтенант, тут с нашими консервами-то не разобраться никак. Повара нормального уже который призыв не присылают. И дизель уже третий час завести не можем, а как заведем, кухня током начнет дубасить.
- С дизелем и кухней разберемся, а повара с консервами – это, извините, ваши проблемы. Формируйте «лосинную» команду и освободите мне кунг от падшего скота. Надеюсь, понимаете, что все должно быть сделано скрытно. Без лишней огласки и выпуска «Боевого листка»?
- Постараемся.
- Вот и хорошо. Дайте соответствующие команды и пойдемте вначале к дизелю.
Оценив степень плачевности состояния аккумуляторов пускового механизма дизеля, Сергей быстро организовал его запуск от «КРАЗа» и перешел к осмотру полевой кухни, состоявшей из четырех электрокотлов. Тэны котлов выглядели не лучше дизельных аккумуляторов, но тут уже ничего поделать было нельзя – запасных не было.
- Да-а-а, как у вас тут все запущено, старшина. Трупов ждете? – с надеждой спросил Сергей, - трупы скоро придут. Не замедлят вскоре они появиться – изоляции нет на половине тэнов. Вот потому и шьет постоянно на корпус.
- И что же делать? Людей-то кормить надо?
- Одних людей нельзя кормить ценой жизни других, старшина. Мы же не каннибалы. Самые опасные места я замотал изолентой. Слабое утешение, конечно, но пока – хотя бы так. И заземлить надо получше. Сделайте три контура и подсоедините их сюда, сюда и вот сюда. А своих кухонных бойцов заставляйте непрерывно мочиться под колья, дабы улучшить проводимость местной почвы.
- Это же антисанитария! А тут еще эти посредники везде крутятся в поиске недостатков.
- Шучу. Воду лейте под колья после мытья посуды. Этого будет вполне достаточно. Кстати, а как у вас организуется отдых командного состава?
- Никак. Места в палатках у нас только для личного состава, а офицеры сами где-то пристраиваются. Кто как. Кто в кабине, кто в аппаратной, а кто и в дезотсеке аппаратной.
- Великолепно.
- Да Вы и сами не сможете в этих палатках уснуть. Галдеж постоянный. Одна смена ушла, другая пришла, освещение слабое – все толкаются, и вещи путают. А дух … ! Такой дух там стоит, хоть топор вешай.
- Ладно, как-нибудь определимся. Поехал я связи пробивать. Про лося не забудьте.
- Будет готов - дам знать.
- Мне не надо. Я и так себя невольным соучастником убийства чувствую. Комбата известите. Он как увидел эту гору мяса, аж затрясся весь бедный. Дома, наверное, мяса не доедает. Денежного содержания подполковника, видимо, маловато для удовлетворения его потребностей. А тут такая вдруг халява образовалась. Пусть повеселится. Может орать меньше будет.
- А вот хрен ему. Он и так в «УАЗик» свой еле влезает. Отщипнуть, конечно же, отщипнем, но и себя не забудем. Желаем здравствовать, товарищ старший лейтенант. А то заходите … . Мы и к лосику чего-нибудь сыщем.
- Спасибо. И Вам - не хворать.
Вернувшись в позиционный район, Сергей определил место стоянки своего «КРАЗа» и, наказав водителю и аварийной команде заняться маскировкой большегрузного автомобиля, направился осматривать аппаратные.
Везде царила рабочая обстановка, в аппаратных весело помигивали желтыми и зелеными огоньками контрольные лампочки радиоприемников, тревожно звучала морзянка, и в испуге метались за ней стрелки встроенных в передатчики приборов. Словом, шло вхождение в связь, и постепенно открывалась работа в радиосетях и радионаправлениях. «Буонапарте» уже час где-то «совещался» с Шахрайчуком, и его руководящая и направляющая роль временно тоже где-то отсутствовала. Благодаря усилиям опытных взводных Затыгулина, Блануты и Замутянского, процесс шел даже с некоторым перевыполнением плана. Сильно отставал от передовиков вечно сонный лейтенант Николаев, а у приснопамятного Захарука уже и вовсе наметилась полная катастрофа. Сергей застал его у темной аппаратной, вокруг которой уныло бродили, дрожа и пытаясь согреться, уже успевшие основательно промерзнуть в еще холодных весенних сумерках горемыки-бойцы.
- В чем дело, Захарук? – как можно спокойнее спросил старлей у что-то внимательно рассматривающего при свете фонаря в наружном разъеме аппаратной Захарука.
- Да вот, питание на новую станцию не можем подать, за неделю до учений пригнали ее, не успели еще разобраться, - уныло отвечал лейтенант, покачивая еще более унылым носом.
- Что-то про питание бормочете, а изучаете зачем-то информационный разъем. Вы так до утра тут проторчите, а бойцов ваших придется скоро в лесу закопать по правилам военного времени. Вы хотя бы в парке пробовали станцию развернуть?
- Разворачивали раз «всухую», без питания то есть. А потом всех замполит на занятия погнал. Кое как все свернули. Оттяжки и кабелюки все перепутали и убежали. А теперь вот по темноте не разобраться никак … .
- А вы позовите сюда замполита. пусть он теперь вам тут все распутает и подключит. Или пусть какую речь зажигательную произнесет. Может сразу все само собой и образуется.
- Так ведь замполит же … .
- Причем здесь замполит? Кто отвечает за боеготовность вашего взвода? Замполит, он только за нашу веру в праведность КПСС отвечает. И мы верим, что у КПСС все хорошо. А вот конкретно у Вас - все плохо. Ладно, заканчиваем сотрясать воздух словесами. У Вас хотя бы эксплутационная документация с собой?
- Сейчас разыщем.
- Правильно, как у каждого русского человека. А у него ведь всегда как? Правильно, сначала руками надо все пощупать и собрать что-нибудь «методом научного тыка», а уж только потом, ежели чего совсем не выходит, вдруг посещает удивительная по своей глубине мысль о том, что надо бы все же достать инструкцию и почитать о том, как же надо было делать правильно. Первую стадию Вы уже, как я понял, прошли. Предлагаю приступить ко второй. Вот и давайте для начала посмотрим схему электропитания.
При помощи двух фонарей, старательно поддерживаемых дрожащими руками захолонувших бойцов, схем и инструкций двум военным инженерам вскоре удалось разобраться и подсоединить безжизненную аппаратную к полевой электропитающей установке, а еще через некоторое время сделать ее полноценным элементом полевого узла связи. При выполнении всех этих манипуляций Захарук впервые показал себя с положительной стороны. «Голова-то у него соображает, - думал Сергей, - и это неудивительно. Дураков-«сынков» в нашу бурсу брали очень редко. А этот на «борзого» сынка, вроде бы, никак не похож. Но командир из него никакой. Ему бы куда-нибудь в сменные инженеры или в НИИ какой-нибудь, но мудрые «кадры», видимо, думают иначе».
Наконец, в расположении роты появился прозаседавшийся «Буонапарте». Сергей коротко доложил ему о состоянии дел. Слушая его, «император» важно и снисходительно кивал, видимо, переполненный более высшими знаниями. Частичкой этих глубинных знаний «великий» поделился с офицерами роты во время наспех собранного совещания: «Комбат нами недоволен. Слишком много проколов. Часть вспомогательной автомобильной техники не завелась и так и осталась в парке. Во время марша вышло из строя еще три аппаратных, которые пришлось тащить на сцепке. Это все зафиксировали пронырливые посредники. Тут еще подсуропили пьяные регулировщики, да и лось этот, будь он неладен, не вовремя на дорогу выпрыгнул. Но это, за исключением мятого бампера и разбитых фонарей пока еще не попало в блокнотики наших сторонних наблюдателей. Действия старшего лейтенанта Просвирова расценены «сверху» как правильные, но предлагается провести дополнительные беседы с бойцами с целью недопущения утечки информации. А сейчас предлагается проверить правильность организации боевого дежурства, еще раз уточнить составы боевых расчетов и организовать отдых свободных смен. Быть готовым к выполнению вводных. С утра продолжить работы по маскировке района расположения роты».
Разбив с «великим» остаток ночи поровну, Сергей отправился отдыхать в первую смену в облюбованный им во время разворачивания дезотсек новой аппаратной «имени Захарука». Дезотсек располагался в задней части кунга и был предназначен, в основном, для размещения в нем агрегата бензинового (АБ). Это был самый большой в роте дезотсек, так как смонтированная в аппаратной новая радиостанция была самой мощной, и ей в качестве резервного питания полагался самый мощный АБ. Набросав на пол пустого дезотсека (АБ выбрасывались из кунгов еще при разворачивании аппаратных) старые солдатские шинели, Сергей с превеликим удовольствием улегся на жестковатое ложе не снимая сапог и положив под голову матерчатый «тревожный» чемодан. Едва голова старлея коснулась чемодана он мгновенно очутился во власти Морфея (не путать с морфием), достойного сына почтенного папаши Гипноса. А вскоре в дело вмешалась еще и матерь его - Никта. Для неспавшего почти четверо суток Сергея это было даже много. Сегодня он мог обойтись даже без Морфея. Но так уж получилось. Не выгонишь же их? Не со зла ведь они.
Качаясь на волнах вожделенного сна, Сергей наконец-то встречается со своей ожидающей его из Афгана и пока сиротливо проживающей в Питере семьей. Разговаривает с женой и дает ей ценные указания по сбору в дорогу, несмотря на многообещающую информацию, исходящую от некоторых барбосов: «Жилья для Вашей семьи в скором времени не предвидится». «Наплевать на этих дураков, приезжай скорее, моя милая, - говорит жене Сергей и дает строгие указания своему трехлетнему сыну, - а ты давай там маму слушайся и снег не ешь (хотя какой сейчас снег? Что это я такое несу?) Тьфу ты, это от усталости. Извини, сынок, я хотел тебе сказать, что бы ты по лужам не лазил». Далее перед Сергеем проплывают все его многочисленные московские родственники, живущие дружной многочисленной семьей во главе с Серегиной бабушкой – мудрой, доброй и очень справедливой старушкой. Родственники по очереди проплывают мимо покачивающегося на волнах Сергея, улыбаются ему и говорят самые разные, но одинаково приятные слова: «Слава Богу, что ты вернулся! Как хорошо, что ты наконец вернулся! Приезжай поскорее в гости! Как хорошо, что ты теперь будешь рядом!» Сергей почти что вырос в этой семье, проводя все школьные каникулы у бабушки. В семье, в которой все друг друга любили и всячески старались поддержать при возникновении каких-либо жизненных неурядиц. Правда, Сергей почти не знал жен своих дядек. Видел он их только на не так давно отшумевших свадьбах. Дядьки были не на много старше Сергея и женились довольно поздно. Поэтому-то и свадьбы у них произошли одна за другой с небольшими интервалами. Свою-то свадьбу Сергей помнил отчетливо. Разве такое забудешь? Белый «обкомовский» зал ресторана «Невский» на Невском проспекте, перепавший ему с невестой почти случайно (свадьба происходила 13-го числа, а партийная элита города была на счастье молодоженов чертовски суеверна), белый наряд невесты, шампанское, танцы под песни модных тогда артистов итальянской эстрады, да и многое другое, незабываемое. А вот свадьбы дядек слились у него в одно целое, и он порой даже путал имена их женушек, черкая короткие письма с войны. Дядьки на Сергея никогда не обижались и даже иногда отпускали в отношении друг друга плоские шуточки с предложениями о временном обмене супругами согласно Серегиным письменным к ним обращениям.
Окутавшую Серегу дремотную идиллию вскоре прервал сонно хлопающий веками своих потухших в безвластии глаз «Буонапарте». Он коротко сообщил Сергею об изменениях, произошедших за последние три часа и, пошатываясь, видимо, от накатывающих и на него волн, излучаемых невидимым стариком Гипносом, пробрался в кабину соседнего «УРАЛа». Остаток ночи прошел относительно спокойно. Лишь когда уже вступил в свои права рассвет и половинчатый солнечный диск на мгновение замер над верхушками деревьев, в расположении роты неожиданно нарисовался посредник. Выглядел посредник достаточно бодро для столь раннего часа. «Небось, как завалился с раннего вечера в свою скрипящую от крахмала постельку в специально пригнанной для этих хлыщей машине обеспечения боевого дежурства, так только сейчас и очнулся от приступа возрастного энуреза», - зло подумал полусонный Сергей, докладывая посреднику обстановку по связи. «Так-так-так, - бодренько потер свои потные ладони посредник, - хорошо докладываете. А теперь пойдемте и посмотрим, каково же реальное положение дел». Посредник тут же принялся, как заводной, ползать по аппаратным, все обнюхивая на своем пути. Внимательно выслушивал доклады бодрящихся старших номеров дежурных расчетов, пару раз «бросил» вводную: «Пропало электропитание» и, оценив спорые действия бойцов по приведению в действие АБэшек, уже собирался было убираться восвояси, черкнув пару строчек в свой фискальный блокнот, но тут его ищущий взгляд упал на плохо замаскированную аппаратную «имени Захарука»:
- О-о-о! А это какая-то новая аппаратная. Пойдемте-ка посмотрим. Очень интересно.
- Так точно, это новая аппаратная, и она еще не включена пока в боевой расчет, - не моргнув глазом соврал Сергей, зобом чувствуя очередной подвох, заложенный в этот злополучный агрегат незадачливым Захаруком.
- Зачем же вы ее сюда пригнали?
- Для изучения боевых возможностей, товарищ полковник.
- Так-так. И мы посмотрим. Почему-то никто нам не докладывает.
- О чем докладывать-то, товарищ полковник. Дежурство здесь не несется.
- Как о чем? О ходе изучения боевых возможностей например. Ну нет … . Тишина. А почему это у вас возбудитель не опломбирован?
- Это не возбудитель, товарищ полковник. Это приемник. А возбудитель - вот он, опломбирован свинцовой пломбочкой. Несанкционированный выход в эфир невозможен.
- А это что такое? – спросил пунцовый в своем внезапном конфузе полковник, обнаружив в углу полутемной аппаратной два контура спящих тел. Контуры тел спали, уронив контуры голов на узенькие столики автоматизированных рабочих мест номеров дежурных расчетов.
Внимательно приглядевшись, Сергею удалось идентифицировать принадлежность одного из контуров. Контур принадлежал телу замполита Зубчака. Голова тела упала на столик перед приемником, изрыгающим из своего электронного нутра «вражеский голос»: «Голос Америки» из Вашингтона, у нас восемь вечера, передаем последние новости. По свидетельству наших кремлевских источников состояние здоровья Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова по прежнему остается тяжелым … ».
- Что это такое?! – свистящим шепотом повторил свой вопрос посредник, - это же исключение из партии и статья!
- Товарищ полковник, это все одобрено партией. Перед Вами наш ротный замполит.
- Замполит?! А это кто? – возмущенно загремел посредник, тряся за плечо дремлющего сидя рядом с замполитом бойца, - замполит, разлагающий личный состав?! Где такое видано?!
- Изучаю змеиную сущность вражеской идеологической машины, распространяющую тлетворное влияние Запада на неокрепшие умы молодого поколения советских граждан, товарищ полковник, - испугано зачастил мгновенно проснувшийся Зубчак.
- Это Вы своему политическому начальству будете рассказывать, - взвизгнул посредник и загромыхал по железным ступеням аппаратной. Через некоторое время его по-штабному пижонская фуражка возмущенно исчезла среди высокого папоротника лесной чащи.
- Да-а-а, похоже, что влип, очкарик, - растерянно проговорил замполит, - теперь раструбят на весь наш центральный узел.
- Не переживай, может еще обойдется, - посочувствовал Сергей замполиту, хотя очень не любил эту армейскую прослойку, сплошь и рядом состоявшую, в основном, из патологических болтунов, бездельников и доносителей, - попробуй сработать на опережение. Сходи сразу же к батальонному своему шефу-замполиту и поговори с ним на своем политическом языке.
- Пожалуй, так и надо сделать, а то сейчас переврет все, полкан этот невменяемый, - встрепенулся Зубчак и по-заячьи зарысил по росистой тропинке в сторону тылового района.
Меж тем, полевой узел продолжал жить своей жизнью, ставшей уже обыденной даже за такой короткий отрезок времени. То затихала, то разгоралась с новой силой интенсивность радиообмена в сетях и направлениях. Изредка в расположении узла появлялись заспанные и икающие вчерашним спиртом посредники, подбрасывая то одну, то другую вводную, принуждая отдыхающие смены рыскать с примитивными рамочными пеленгаторами по окрестному лесу в поисках забрасываемых передатчиков помех (ЗПП). Видимо, по действующей в те времена военной доктрине наши забугорные противники в военное время должны были метать в наших военных эти передатчики с высоко летящих самолетов или даже со спутников, дабы ухудшить качество нашей помехоустойчивой связи. Ведь, как известно, потеря связи – это потеря управления войсками, силами и оружием. А этим гадам только и надо было всегда, чтобы у нас ничего не управлялось. Непонятно только: зачем они этого все время добиваются? Супостаты ведь до сих пор так и не поняли, наверное, что когда мы становимся неуправляемыми, все для них может еще страшней обернуться. Все может просто-таки выйти им очень толстым и жестким боком! Но это их проблемы. Не надо на этом останавливаться и подробно им все это объяснять. Может, это наша военная тайна, которую не выдал когда-то Кибальчиш. А мы сейчас возьмем сдуру, да и все выложим. Лучше поговорим о наших официальных документах. Например, о той же военной доктрине. Эта доктрина, наверное, все же не до конца учитывала возможности наших противников в радиоэлектронной борьбе. У супостатов ведь уже в то время были более совершенные комплексы радиоподавления. По всему миру у них уже тогда вовсю «АВАКСы» разлетывали. Не стали бы уже они, наверное, заниматься такой фигней, как метание этих примитивных «радиодротиков» для нарушения доблести нашей связи. Это для них был бы уже позавчерашний век. А вот зная наше серьезное отношение к этим примитивным ЗПП, – это было вполне возможно. Вполне возможно, что они стали бы метать в нас этими отстойными предметами исключительно для изматывания нашего личного состава на пересеченной местности с рамочными антеннами в посиневших руках. Просто из врожденной в них вредности стали бы метать. Но посредникам этого было не понять. Тем более, что в мирное время им эти ЗПП приходилось всюду метать самим. Вместо супостатов трудились они в мирное время в поте своих строгих лиц, а потом требовали такой же самоотдачи от других. И не могли они поступать иначе. Действительно, не могли же они, затратив столько труда на то, чтобы раскидать эти зловредные для окружающей среды ЗПП по всей округе, после этого распорядиться относительно того, чтобы все сохраняли спокойствие, чтобы никто и никуда не бегал, чтобы все берегли силы для более важных дел и не обращали на эти гнусные устройства абсолютно никакого внимания. Не могли посредники этого допустить и по причинам «шкурного» характера: ЗПП, они ведь тоже денег стоили, и за потерю «радиодротиков» эти же деньги могли вычесть из денежного содержания самих проверяющих. Поэтому они до потери своего пульса изматывали так называемые отдыхающие смены радистов до тех пор, пока последний запрятанный ими в лесной чаще ЗПП не будет найден.
А еще посредники очень любили бороться с диверсантами и устраивали иногда настоящую игру в «войнушку». При этом одна группа отдыхающих бойцов («наших») рыла за спрятанными в лесу аппаратными окопы полного профиля и строчила оттуда из автоматов холостыми патронами по нападающим из леса, таким же, как и они, отдыхающим бойцам-«диверсантам». «Диверсанты» вырисовывали на мордах своих лиц зверские выражения и тоже всегда строчили из автоматов, но почему-то постоянно оказывались побежденными и, в конце-концов, с позором ретировались в лес, унося на плащ-накидках условно раненых своих сотоварищей по военному бандитизму. А потом все эти «отдохнувшие» воины принимали дежурство в радиосетях и, с трудом что-либо соображая, «радиообменивались» со станциями старших штабов. Обменивались, допуская громадное количество нарушений правил радиообмена и зарабатывая штрафные очки у «смотрящих за эфиром» служб контроля безопасности связи. А на станции подчиненных штабов радиотелеграфисты-«наши» и радиотелеграфисты-«диверсанты» вообще не обращали никакого внимания. Особо докучавшим им радиокорреспондентам они отвечали чаще всего нейтральной кодовой фразой: «Я занят, прошу не мешать». Или же, когда совсем допекут, отбивали обидное: «Смените радиста». Но все это абсолютно не волновало посредников, и складывалось такое впечатление, что они приехали на учения мотострелкового батальона, и основной их задачей является организация военно-патриотических игрищ типа пионерской «Зарницы». Они даже не замечали фактов иногда случавшихся подлогов. Подлоги случались в те скорбные моменты, когда связь в эфире не удавалось установить вообще. Ну, например, когда не позволяли условия прохождения радиоволн или же на другом конце попросту забывали включить приемник (в деятельности военных связистов всегда незримо присутствовал девиз-отмазка: «Дурак – он всегда на другом конце»). В такие моменты радиограммы передавались в пункт назначения не веселой морзянкой в неисчерпаемом радиоэфире, а сдавленным от постигших жизненных разочарований голосом по банальным в своей медности телефонным проводам. Но при этом в аппаратные журналы с особой тщательностью заносились правильные записи о времени установления радиосвязи, давались положительные оценки качества радиоканала, делались отметки об успешной передаче радиограммы и т.д., словом, старый военный принцип: «Сделал – отпиши, не сделал – три раза отпиши», всегда выполнялся неукоснительно. И это, видимо, посредников вполне устраивало. Ну а раз этих строгих людей все устраивает … .
Дней через семь после наступления последней стадии обыденности, в период, когда затеи изобретательных посредников начали повторяться и перестали кого-либо удивлять, большинству батальонных военных стало вдруг хотеться как можно быстрее совершить действо, называемое у военных «вернуть все взад». Выполнив план проведения ратных своих игрищ, военные с нетерпением ждали команды на безжалостное сворачивание того, что они совсем недавно развернули, и было им всего этого абсолютно не жаль. Но это касалось большинства военных. Были и исключения. Исключения составляли «космонавты», руководимые капитаном Андреем Поникаровым, и радиорелейщики прапорщика Замутянского. Эти два коллектива уезжать никуда не хотели. Куда им было спешить? Посредники не докучали этим военным своей назойливостью, так как понимали, что если на этих участках организовать какую-нибудь непродуманную вводную, то можно очень даже запросто на долгое время лишить связи верхнее руководство. А это, как показывал накопленный с годами опыт, было чревато до чрезвычайности. Если какому-нибудь старшему воинскому начальнику вдруг не удастся с утра доложить мужественно-бодрым голосом о своих ратных подвигах еще более старшему воинскому начальнику («Воюем, товарищ генерал. Трудно, конечно же. Личный состав обучен очень слабо. Приехали сюда вообще придурки-придурками. Да, да сейчас уже удалось кое-чему научить их») или, еще того хуже, не удастся ему вдруг вечером за билиардной партией дозвониться до своей супруги или любовницы («Как дела, милая? Да нет, это не настоящие выстрелы, не волнуйся. Это холостые снаряды и мины тут повсюду падают. Почему так громко? Так ведь все ближе и ближе ложатся они. Пристрелялись, гады. А ты как думала? Мы же не в бирюльки тут играем!») – все, хана учениям. Всех военных (и посредников тож) срочно построят и дадут в руки кабель как при штурме Сиваша в далекую гражданскую войну. Кабель протяженностью до первой точки привязки к сельской телефонной сети.
Такого развития событий никто не желал. Поэтому-то «космонавтов» с «релейщиками» никто и не тревожил. И они этим обстоятельством прекрасно пользовались. Единожды отъюстировав свои антенны, настроив аппаратуру и сдав каналы на кросс, капитан и прапорщик уже пятые сутки плавно покачивались в штатных гамаках своих VIP-овских аппаратных, лениво пожевывая приносимую бойцами лесную пищу. Бойцы редко доставляли своим командирам что-нибудь из полевой столовой, потому как всегда были озабочены состоянием командирских животов. И их можно было понять: если в животе у командиров все в порядке, то отдельные мелочёвые отклонения от строгих законов военной службы, периодически допускаемые воинами срочной службы, никоим образом не угнетают их. А вот если живот командирский пуст, или же в него чего-то не то попало – пощады не жди! Вот и тащили воины из окрестного леса все, что там бегало и росло. Тащили, все тщательно промывали или жарили на огне и подавали в командирские гамаки. А лениво пережевывающие дары леса командиры лишь изредка соскакивали вниз для оправления нужд, присущих всему человечеству, или же (исключительно с целью предотвращения образования сетчатых пролежней) для ловли ротанов в соседнем болоте. Особенно в этом деле преуспевал капитан Поникаров. Еще бы - это был один из самых опытных офицеров батальона. В своем гордом звании он пребывал уже пятнадцать лет, за что за глаза его частенько звали «пятнадцатилетним капитаном». Для смеха, конечно же. Его образ никак не ассоциировался с малолетним капитаном из известного романа Жюля Верна. Бурный карьерный рост капитана объяснялся его особыми методами работы с личным составом. В прошлом неплохой боксер, он очень хорошо владел хуками с обеих рук и если какой-нибудь из бойцов начинал наглеть в ожидании близкого дембеля или еще по какому-либо возрастному поводу, то Поникаров некоторое время выдерживал паузу, а потом, улучив момент, когда свидетелей было поменьше, тихо подходил к оборзевшему воину вразвалочку и доверительным, очень тихим шепотом, коротко произносил: «Жало!» «Что-что?» - переспрашивал боец, вытягивая шею в сторону капитана, пытаясь его понять, и тут же получал короткий хук в челюсть. В первом кадре своего очнувшегося сознания проштрафившийся боец обычно видел добродушное, улыбающееся отцовской улыбкой лицо Поникарова: «Проснулся, сынок? Ты вот что … , ты так больше не делай. Нехорошо это». И что самое странное бойцы после хука понимали своего командира с полуслова! А вот замполиты – нет, не понимали они капитана (видимо, потому как не было произведено в их отношении хука. Ведь хук в отношении замполита - это целое политическое дело, а политикой Поникаров не интересовался). Не понимали замполиты капитана-новатора и все время бубнили что-то про недопустимые методы воспитания и о том, что эти методы являются несовместимыми с моральным обликом строителя коммунизма. И хотя сам Поникаров в строители коммунизма никогда не метил, замполиты неуклонно хотели его к этому моральному облику подтянуть. Он сопротивлялся, а замполиты, видимо, в отместку, не подписывали ему представление на следующее воинское звание. Так и ходил он капитаном, поначалу с завистью поглядывая на своих однокашников-полковников. Но это только поначалу. Поначалу он даже пытался под этих самых замполитов хоть как-то подстроиться и проводить воспитательную работу строго «по Уставу». Ничтоже сумняшись, он брал с канцелярской полки увесистый томик Уставов, приставлял к челюсти нашалившего и плохо поддающегося словесному воспитанию бойца, тщательно прицеливался и молниеносно производил свой отработанный годами хук. Хук производился исключительно по Уставу, но боец все равно чувствовал после этого себя не очень хорошо и некоторое время отдыхал, приходя в сознание, лежа на жестком канцелярском полу. И это опять не нравилось замполитам! «Как? Я же производил действия строго по Уставу! А как же наш армейский лозунг: «Живи по Уставу, завоюешь честь и славу? Где же они? Эти честь и слава?» - принимался было возмущаться на служебном собрании оскорбленный гнусными наветами Поникаров. Но замполитов словами было не пронять, и очередное звание в очередной же раз Поникарову почему-то не присваивалось. Больше Поникаров не знал, как этим чванливым замполитам еще можно было угодить, и вскоре он перестал вообще обращать на них какое-либо внимание. И завидовать своим однокашникам-карьеристам тоже в это время перестал он. «Чем мельче на погонах звезды, тем чище совесть», - часто любил говаривать он.
Ловля головастых ротанов из поганых болот была самым увлекательным делом, которым можно было заняться в ходе проведения такого скучного мероприятия, как обеспечение связью Ракетных войск стратегического назначения, и Поникаров, облачившись в свои личные, неформенные болотные сапоги, временами ставил рекорды окрестных побережий. Пользуясь преимуществом своей неказенной амуниции, он умудрялся пролезать в такие трясинные места, где громадными стаями охотились на головастиков непуганые никем эти полурыбы-полулягушки. Пробравшись и подсунув под нос самого большого из сидящих в засаде ротанов громадных размеров крючок с наживленным на нем головастиком, Андрею силой своего убеждения всегда удавалось доказать туповатой рыбине необходимость немедленного заглота троянца-головастика. Ротаны обычно так проникались этой необходимостью, что заглатывали громадный крючок до кончика глупого своего хвоста, и достать его без проведения срочного хирургического вмешательства не представлялось никакой возможности. Капитан этим рыбодерством никогда не занимался. Не капитанское это было дело. Этим занимались дежурившие на болотистом берегу бойцы. В их обязанности входило своевременное нанизывание на крючок головастиков, снятие с крючка убежденных капитаном ротанов, а так же выуживание самого капитана из периодически засасывающей его трясины специальным тросом. Трос перебрасывался через толстую ветку стоящего на топком берегу дерева и крепился на капитанском поясе. И в тот напряженный для далекой супруги капитана момент, когда его гениталии готовы были уже скрыться в холодной мутно-тухлой воде, бойцы дружно повисали на другом конце троса, и капитан со звуком: «Чпок!» победно взмывал над слегка взволнованной поверхностью, роняя в болотную жижу ошметки протухшей тины. Взмывал и хищным орлиным взором принимался осматривать просторы простиравшейся внизу акватории в поисках нагуливающего бока косяка. Найдя искомое, капитан плавно раскачивался на тросе и, подав бойцам особый сигнал слегка обструганной веткой-удочкой с наспех притороченной к ее концу веревкой-леской, почти бесшумно плюхался на очередной участок болотной топи. И таким образом не состоявшийся карьерист иногда умудрялся за час убедить целое ведро отборнейших ротанов, достойных украсить витрины обоих столичных елисеевских магазинов сразу. Но военные не спешили делиться своими трофеями с этими элитарными торговыми точками. Капитан никогда сам ротанов этих не ел и, закончив охоту, сразу же покидал недавнее ристалище, удовлетворившись поступившим в кровь адреналином, а нагулявшиеся на свежем воздухе и слегка одичавшие в лесу бойцы сжирали все выловленные деликатесы тут же на месте лова. Прямо здесь, на этом вонючем болоте. Тут же разводили они костерки, демаскирующие своими дымами секретное военное стойбище, обмазывали самых крупных из убежденных рыбьих особей глиной и безжалостно кидали их в огонь. Когда глина затвердевала и вместо рыбьих особей в костре образовывались причудливые керамические шкатулки, их немедленно извлекали из огня и кололи на пеньках как орехи. Внутри керамической скорлупы бойцов ожидало очищенное глиной от жесткой ротаньей шкуры белое сочное мясо этих морских хищников. А из особей, что помельче были, храбрые советские воины варили пахнущую болотом уху. Все это с диким аппетитом и в мгновение ока сразу же воинами съедалось. А сверху, привлеченные дымами костров, на них взирали своими оптическими глазами удивленные спутники супостатов: «Что это такое? Что они едят? Неужели этих отважных воинов ничем другим никто не кормит?» А на самом деле, все объяснялось очень даже просто: все эти нехитрые болотные яства значительно превосходили по вкусу и качеству повседневную бурду, каждодневно булькающую в глубинах котлов военных кухонь. Это изнеженные воины супостатов бродят по своим столовым с подносиками, терзаясь проблемой выбора: «Что же бросить в тарелку на этот раз? Стейк из свинины или говядину с кровью?» Нашим военным такие проблемы ни в какие времена были неведомы. А потому как победители они - по определению. Это определение когда-то было сформулировано самим фельдмаршалом Суворовым. Великий полководец как-то сказал, что несмотря ни на что, мы все равно всех победим. Почему? Да только потому, что мы – русские. А раз несмотря ни на что победим, то зачем тогда вообще кормить-то их? Воинов этих. Все равно ведь они всех, когда надо будет, замочат. От голодной злости всех разорвут. Поэтому-то и песни про строгий воинский рацион ныне принялись сочинять: «Немного крупы перловой, немного коры дубовой, немного дорожной пыли, немного болотной тины, – солдат не умрет голодным!»
Но вот, наконец, и долгожданная команда с невидимого никому из лесо-полевых военных «верха»! Видимо докатились до «верхов» слезные просьбы самого высокого гарнизонного начальствующего, полковника Ахтунга. Он давно уже названивал в вышестоящие штабы и умолял поскорее вернуть назад уехавший батальон. «Вы хоть понимаете, - жалобно гундосил в трубку Ахтунг, - что без батальона мы все здесь утопаем в дерьме! Бордюры не покрашены, всюду мусор, а на клумбе перед памятником Ильича даже завяли цветы! Вы только задумайтесь: близ самого Ильича! Не к добру это. А что я могу поделать? Ведь некому стало мести, красить и поливать. Все эти бездельники по полям разъехались». И, видимо, окончательно достал-таки своим нытьем Ахтунг «верхних» воинских начальников. Выдавили они, наконец, из себя нужную военным команду. Эта сладостная команда предписывала всем без исключения одичавшим в лесу военным срочно «свернуть» то, что они две недели назад с таким трудом «развернули», тщательно замести следы своих контактов с родной природой и обратным маршем «всем, без исключения, военным срочно вернуться взад». Военные всех степеней и рангов всегда очень радовались этой команде и, заслышав ее, всякий раз принимались радостно, по-праздничному суетиться. Каждый военный суетился на своем месте. И сообразно своему рангу суетился. Одни облегченно сворачивали карты и схемы, рассовывая их по большущим тубусам. Другие аккуратно роняли наземь мачты антенн и натужно вращали большие барабаны-катушки, сматывая только что выкопанные кабели. В общем, каждый военный был при своем деле, но в голове у этого каждого звучала одна и та же модная в те времена песенка: «Домо-о-о-ой!» Звучала она даже в голове у тех военных, которые назывались «срочниками» и должны были вернуться не на свою малую родину под прочный родительский кров, а возвратиться в совсем еще недавно постылую для них казарму. Теперь эта казарма представлялась им самой комфортабельной в СССР гостиницей из серии «Интурист». Но настоящая любовь «срочных» военных к казарме вспыхивала только при их возвращении с зимних учений. Вот тогда постылая казарма казалась этим военным не чем иным, как земным раем. Но сейчас была весна, и в глазах военных светилась относительно спокойная радость. С этой тихой радостью в глазах, подгоняемые нетерпением военные быстро все свернули, скрутили, упаковали и, запрыгнув в кабины и кунги боевых машин, бодро покатили в указанный им кем-то невидимым «сверху», но вполне определенный «зад». Впереди колонны двигался «УАЗик» неустрашимого подполковника Шахрайчука. Подполковник слегка порыгивал на кочках в лобовое стекло автомобиля непереваренной до конца лосятиной. Замыкал колонну на своем «КРАЗе» старший лейтенант Сергей Просвиров. Задние фонари его могучего автомобиля были восстановлены, а габариты капота по-прежнему гарантировали старлею дополнительные «два метра жизни». Тщательно отрихтованный бампер заболонниковского «УРАЛа» сиял свежей черной краской. И ничто, кроме запотевших стекол командирского «УАЗика», не напоминало больше никому о безвременно ушедшем недавно из жизни лосике. А все ж таки жаль животное. Даже, несмотря на то, что судьба оказала ему напоследок такую честь. Высочайшую честь быть самолично съеденным самим командиром части!
Колонна боевых машин достигает пункта назначения только к полуночи и в автопарке тут же образуется очередь на заправку. Ни одна боевая машина не имеет права встать в бокс с пустыми баками, а если машине сильно повезет, то она может попасть в свое стойло еще и отмытой от дорожной грязи и лесной паутины. Личный состав воинов-связистов покидает автопарк и еще будет долго строиться и пересчитываться. Пересчитывать оружие и боеприпасы. Проверять состояние и комплектность средств химзащиты. Часам к трем этот героический личный состав (личность владельца не установлена) будет уложен спать до семичасового утра. А тем временем, в парке остаются одни водители, возглавляемые Просвировым. Такой чести он был удостоен лично «Буонапарте» - Пчелкиным. Тот понимал толк в оказании знаков внимания. Всем ведь было известно, что военный водитель – это не военный и не водитель. Не военный, потому как считался самой низкоквалифицированной боевой единицей и в «мирное» время постоянно привлекался для выполнения черновых работ во время производства которых водитель постепенно деградировал как военный и превращался в дворника, маляра, свинопаса, пахотного крестьянина и т.д. А «не водитель», потому как в «мирное» время за руль боевой машины попросту не допускался: во-первых, с целью экономии горючего, а во-вторых, в силу необходимости выполнять обязанности гарнизонного дворника, маляра, свинопаса, пахотного крестьянина и т.д. Поэтому когда «не военный и не водитель» ехал в составе колонны машин, он был еще более или менее адекватен, но когда ему предоставлялась возможность где-либо поманеврировать – это было зрелище, достойное финальной ключевой сцены для многомиллионного голливудского боевика. Вот и сейчас, если бы не непрерывная Серегина беготня, сопровождаемая громким ором на нанайском наречии, между бензоколонками, мойкой и боксами, автопарк к утру мог всего этого лишиться, и взгляду самого старшего автопаркового военноначальствующего – майора Завдрыщенко, предстала бы панорама обороняющегося уже полгода от фашистских полчищ города Сталинграда. Но жертвы и разрушения удается предотвратить. Очередь рассасывается к самому утру. До подъема спящего личного состава остается ровно час. Сергей строит измученных водителей, считает их, считает оружие, благодарит их за службу и отправляет в расположение роты, дабы еще до подъема без суеты и спешки могли эти якобы «водилы» свершить чудесное преображение из чумазых и плохо организованных шахтеров, пошатывающихся от усталости после смены, в бодрых и дисциплинированных бойцов Красной Армии, являющих собой образец внешнего вида. Отправив бойцов, Сергей вернулся к воротам бокса и уже хотел было опечатать их, как откуда-то из темноты перед ним вырос какой-то щеголеватый рыжий прапорщик. Его огненно-рыжая шевелюра горела даже в слабеньких лучиках высоко висевшего над боксами фонаря и как бы подсвечивала его чистенькую, тщательно отутюженную форму.
- Одну минуточку, товарищ старший лейтенант. Я начальник пожарной охраны гарнизона. Прапорщик Багров. Мне надо оценить противопожарное состояние бокса.
- Да-а-а, Ваш внешний вид и фамилия очень даже соответствуют занимаемой должности. А другого времени для этого ответственного мероприятия Вы не могли найти?
- Вы, наверное, не поняли. Меня лично Ахтунг прислал. Вызвал вчера вечером и наказал проверить боксы как, только туда заедет батальон. А то говорит, еще чего забудут, подлецы. Машины с полными баками. Проблем потом не оберешся.
- Прямо так и сказал: «подлецы»?
- Прямо так и сказал. Вы же его еще не знаете. А что? Он тут ведь самый главный и может себе позволить особенно не выбирать выражения.
- Вы действительно так считаете?
- Да, конечно.
- Очень жаль. Но это Ваше право. А вот транслировать мне оскорбительную чушь вашего зарвавшегося начальника в следующий раз я Вам очень сильно не советую. Могу ведь в запале перепутать истинный источник словесного поноса и ударить по телу ближнего из говорящих. Понимаю, что это идет вразрез с генеральной линией партии, но ничего с собой поделать не могу.
- Хм, чушь, говорите? Зарвавшийся начальник? Ну-ну. Так я осмотрю бокс? Не возражаете?
- Смотрите уже, коль пришли. Коль есть на это высочайшее повеление.
- Есть, есть. Даже не сомневайтесь.
Включив внутреннее освещение, прапорщик проворно исчез в глубоком чреве бокса. Из чрева бокса стали доноситься, постепенно удаляясь, звуки открываемых и закрываемых дверей кабин уже задремавших было автомобилей. Наконец из самой глубины бокса раздался радостный крик пожарного-прапорщика, видимо, нашедшего то, что доселе никому найти не удавалось. Видимо, обнаружил он, наконец, сокровища древних инков, неизвестно какими путями в этот бокс попавшие. А может, удалось ему, наконец, отыскать пропавшую во время войны янтарную комнату? А что? Немцы ведь умудрились дойти в те далекие военные годы до этих краев. В Москву направлялись. А как по зубам получили, то все побросали и на юго-запад ретировались. Может, и янтарную комнату тогда бросили? Никто ее с войны разглядеть не мог в полутемном боксе, но нашелся-таки наконец особо глазастый прапорщик – и вот вам, пожалуйста. Извольте забрать все в музей, а внимательному прапорщику перечислить на его сберкассовский счет полагающиеся по закону 25%. И все, можно уже больше не служить. Можно уже купаться в благоденствии, устроившись для отмазки на пол-ставки пожарным инспектором в стоящую рядом с домом и давно неработающую котельную. В те времена ведь по другому-то было никак нельзя. Вы думаете, ради чего работал подпольный миллионер Корейко? Ради грошового жалования бухгалтера? Конечно же, нет. Исключительно для того, чтобы не преследоваться по закону за тунеядство. Тунеядцев тогда очень сильно не любили. Это сейчас можно спокойненько, к примеру, сдавать квартиры, доставшиеся в наследство от почившей в бозе родни, и ни в одном списке трудового коллектива не числиться. Можно жить себе поживать без единой записи в трудовой книжке. Сейчас можно даже вообще этой книжки не заводить. А тогда - нет. Такого допустить было никак нельзя. Если отсутствует ваша фамилия в каких-либо списках, к вам сначала начнет захаживать участковый и просматривать соответствующие отметки в вашей трудовой книжке. После просмотра участковый будет всячески укорять вас и, если вы будете упорствовать, его визиты участятся, а глубина укоризны будет возрастать от визита к визиту. И если вы в скором времени не одумаетесь и не попадете в какой-нибудь список хотя бы как-то трудящихся граждан (пусть даже из рук вон плохо трудящихся), то вскоре за вами приедет целый наряд милиции, и отправят вас тогда валить сибирскую тайгу. А там не забалуешь. Народ очень строгий там. Не дадут сачкануть вам. А после того как вы там в Сибири исправитесь, в вашу трудовую книжку и паспорт поставят особые штампы. А с этими штампами вы, вроде бы окончательно полюбивший трудиться, уже не сможете этого сделать никогда. Только на своем огородном участке сможете вы теперь как следует поработать, проливая бальзам на исправленную в Сибири душу. Ни один трудовой коллектив Вас теперь не примет. И поделом. Надо было головой думать в свое время и не бузить попусту.
Как-то мы сильно отвлеклись от темы в своих размышлениях о возможной судьбе огненного прапорщика, связанной с его дорогостоящими находками. Что же все-таки нашел он там, в полутемном боксе? Может сокровища древних инков и янтарная комната – это дешевая бижутерия в сравнении с этим «что же»? Иначе, почему же так сильно возликовал он поздней ночью, граничащей с уже брезжащим на востоке утром? Сергей тут же поспешил на радостные вопли и обнаружил прапорщика, ликующе направляющего луч своего жужжащего ручным приводом фонарика внутрь кабины одного из горбатых в своей неукротимой мощи «УРАЛов». Это был тот самый злополучный «УРАЛ» «имени Заболонника» со свежепокрашенным бампером.
- Ну и чего же вы так верещите-то, товарищ главный пожарный прапорщик? Случилось что-то невероятное? Я - то уж было обрадовался, подумал, что Вы клад какой нашли. Вот, думаю, хоть кому-то в этой жизни сильно повезло. А Вы кабину зачем-то освещаете. Там единственно-то, что и было ценного, так это пирожки лейтенанта Захарука, но и их давно уже в запале сожрал его водитель Заболонник. А вы тут голосите на весь спящий гарнизон … . Сейчас машины от Ваших воплей заведутся, возьмите себя в руки и дайте этим счастливцам еще немного поспать, - не скрывая своего устало-бессонного раздражения, разразился длинной тирадой старлей.
- Нет-нет. Вы подойдите-ка сюда, пожалуйста. Гляньте, в кабине «бычки» от сигарет!!!! – фуражка рыжего прапора от возмущения сползла на затылок.
- А-а-а! Курят в дороге, мерзавцы, а сил, чтобы выбросить бычок в окно, уже не хватает. А может им воспитание не позволяет? Гхм, мало вероятно. Ладно, завтра мы с ними разберемся по законам военного времени, – устало зевая, произнес старлей и уже было повернул к открытому выходу из бокса.
- Нет, Вы, наверное, не поняли. Там же «бычки»!!!!
- Слушай, прапор, ты мне уже надоел, - вскипая бешенством стал надвигаться на рыжую бестию старлей, - дались тебе эти «бычки». Они что, на концах своих горящие? Это же давно уже мертвые «бычки». Ты это-то хоть понимаешь?
- Да-да, конечно же, - испуганно лепетал прапор, пятясь и вжимаясь в кунг злополучного «УРАЛа», - только вот Ахтунг приказал: не единого «бычка»! Поэтому, надо бы убрать … .
- Что?!!! – взревел старлей, хватая прапора за наглаженную шкирку и окуная его в кабину, - ты кому это предлагаешь, сволочь? Хватай свои «бычки» и бегом на помойку, гнида! Я тебя научу свой не поврежденный фейс любить! Пожарник несчастный! – Сергей занес руку над головой изрядно перетрусившего прапорщика.
- Я здесь главный пожарный, а не пожарник! – истошно вопил прапорюга, быстро собравший и уже сжимающий в потной ладони разом пожелтевшие «бычки».
- А какая, на хрен, разница? – ревел взбешенный старлей, вытаскивая за шкирку борзого прапора из дверей бокса, - на помойку! Бегом! По команде «бегом» руки сгибаются в локтях, товарищ прапорщик! Вот так! Бегом, марш!
- Вы еще за это ответите, - заскулил, медленно убегающий в сторону мусорного бака прапорщик.
- Отвечу-отвечу, - прохрипел, догнавший прапора старлей и добавил, придав ему пинком должное ускорение, - только поторопись-ка ты, рыжий хрен!
- Я Вам еще все это припомню. Вы мне еще ответите за оскорбление личности! – вопил уже достаточно быстро убегающий прапор.
- Отвечу-отвечу, - проговорил, постепенно успокаиваясь и опечатывая массивные ворота боксов, Просвиров, - вот же, шельмец. Прапор, а туда же. Личность, особо приближенная к императору. В этом гарнизоне, похоже, куда не плюнь, обязательно попадешь либо в какого-нибудь самодержца, или же в какого-либо влиятельного царедворца. Одним словом, придворный гарнизон. Правильно мне говорили мудрые люди: чем дальше от столицы, тем проще служить. Ну, ничего. Как говорит местный командир: побачимо.
Сергей уже подошел к своему общежитию с аппартаментами под лестницей, когда утро уже вступило алым рассветом в свои наследственные права. «Здравствуй, новый день, - мысленно проговорил Сергей, - принеси нам, сирым, хоть чего-нибудь по-хорошему яркого. Избави нас от серости повседневности!» Он знал, о чем мысленно просил, приветствуя наступающий день, потому как давно уже понял, что самое тяжелое в военной жизни мирного времени это не учения, марши и вводные, а серая, растлевающая душу военная повседневность. В особо заумных военно-научных трудах это уничтожающее личность явление часто называют не иначе как «повседневная деятельность войск».


Глава 3. Борьба за повседневщину

Дальнейший ход событий показал, что старлей очень даже преждевременно опасался наступления повседневности. В отличии от давно осевших в гарнизоне военных, ему еще много надо было сделать, чтобы эта повседневность наступила и, только потом уже постепенно обрыла до того состояния, чтобы пришлось с ней всеми силами бороться.. Вскоре после возвращения с учений к Просвирову наконец-то прикатило его долгожданное семейство. Состоялась-таки воссоединение после почти двухгодичного перерыва. В обычно мягкие черты лица жены вкрались жесткие оттенки перенесенных переживаний и усталости от почти вдовьего бытия. Заметно постарел сын, превратившись из непрерывно ползающего, везде лазающего и пытающегося ходить годовалого пострела в степенного и философствующего трехлетнего мудреца. Мудрец любил подолгу сиживать на полу, погружаясь в глубокие размышления о бренности бытия. При этом он полусознательно строил различные комбинации из игрушек и частенько вздыхал, приговаривая: «Ох, как быстло безыт влемя!» «Вот и ну! – удивлялся Сергей, - откуда это у него? Папа, вроде бы, по-армейски психически здоров и, как полагается военному, слегка туповат. Все, как говорится, в соответствии с петровскими традициями: пред лицом начальствующим вид подчиненному необходимо иметь лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство. Может, мама страдает тайной склонностью к любомудрствованию? К созерцанию феноменов трансцидентального сознания? Не похоже. У мамы очень практический склад ума и полное отсутствие свободного времени. Надо срочно что-то с парнем делать. Больно уж все это не соответствует его возрасту. Так ненароком может и крышу у мальца снести. Нельзя же родителям сидеть сложа ручки и спокойно наблюдать за тем, как у родного чада «тихо шифером шурша, едет крыша не спеша».
Но приезд и связанные с ним приятные хлопоты были еще несколько впереди. Сейчас же Сергею предстояли многие битвы. Битвы за создание этой здоровой обыденности, а попросту говоря, за налаженный семейный быт. Собственно первая битва за эту обыденность у Сергея началась еще до приезда семьи и случилась она с батальонным замполитом, спесивым и циничным майором, носящим соответствующую его внутреннему содержанию фамилию - Хитрованов. Битва началась за кусочек гарнизонного жилья для своего немногочисленного семейства в тот момент, когда до майора дошел по инстанции поданный Сергеем рапорт с предложением этот самый кусочек ему каким-либо образом выделить.
- Какая это еще семья к Вам вздумала вдруг приехать? Что Вам спокойно не живется? Мы же выделили Вам койко-место в общежитии, вот и проживайте там себе в удовольствие. Не каждому такая удача в жизни выпадает. Так Вы нет, чтобы спасибо сказать, еще чего-то требуете. Семья какая-то надумала вдруг приехать к нему … .
- А Вы, наверное, еще моего личного дела не успели прочитать и не знаете, что у меня, оказывается, она есть. Семья эта. Впрочем, при Вашей занятости это совсем неудивительно. Я уже и сам стал забывать об этом факте своей биографии. Проснешься, бывало, утром в одиночестве и начинаешь думать: а чего это я опять в кровати один очутился? На соседней койке храпит какой-то мужик, или же множество каких-то мужиков похрапывает, посапывает и временами даже попердывает на множестве соседних коек. Я же, вроде бы, когда-то женился и даже, если не изменяет память, успел дитем обзавестись. Где же это все? Куда делось? Может, мне все это только сегодня приснилось? Не поверите, аж потом иной раз прошибет. Приходится сразу же открывать Удостоверение своей личности и убеждаться в своей психической дееспособности – там черным по белому написано: семья есть. И даже некоторые данные приведены: жена – такая-то, сякая-то; сын – такой-то, сякой-то. Вот как только глянешь на эти документы, так сразу и успокаиваешься. Но не надолго. Потом другие мысли начинают в голову лезть: а жена не вышла ли ненароком еще раз замуж? На кой ей такой муж? А может давно уже пошла по рукам или превратилась в обычную проститутку после долгой разлуки-то? Что с сыном? Может, уже состоит он на учете в детской комнате милиции? Вы понимаете, о чем я?
- Вы меня за советскую власть не агитируйте - я коммунист с десятилетним стажем. Не надо забывать, что мы с Вами в армии находимся, а Вам командир еще по Вашему приезду сказал, что с семьей надо бы повременить, потому как нет свободного жилья в гарнизоне.
- В этом отношении мне как-то по-барабану, что и когда он там сказал. Нет жилья, давайте мы поселимся в штабе. Вон у Вас агиткомната какая большая. Вынесем из нее трибуну-кормушку для агитатора и сразу же можно будет туда две кровати и шкаф поставить. Туалет в коридоре имеется. Правда, только один. Но это не беда - повесим табличку для мальчиков и девочек и будем по расписанию переворачивать. А как по другому? Вы ведь, как замполит, никак не можете допустить развала советской семьи? Этой фундаментальной ячейки социалистического общества?
- А где же я, по Вашему, буду политзанятия с прапорщиками проводить? Это ведь два раза в неделю и по четыре часа!
- Понятия не имею. Можно в том же туалете. Там места на всех прапорщиков хватит. А семья потерпит. Это же всего-то два раза в неделю.
- Немедленно перестаньте кощунствовать! Политзанятия - и в туалете! Это же надо было такое ляпнуть! Надо уже, наверное, выносить обсуждение Вашего поведения на партийное собрание! Даже представить страшно, что в этом заведении будут звучать такие имена: Ленин, Маркс, Энгельс … ! – замполит с картинным благоговением закидывает голову и зажмуривает глаза.
- Дело Ваше, я предложил один из множества вариантов. И ничего кощунственного я тут не вижу. Вы что, всерьез думаете, что люди, имена которых Вы только что перечислили, были бесплотными существами и не знали, что такое сортир? – лицо старлея, не желающего становиться предметом внимания партсобрания, сразу же приобретает классическое в лихости и придурковатости своей удивленное выражение.
- Какое это еще «множество вариантов», - хитро прищурился заметно смягчившийся замполит, - предлагайте, может мы тут чего-то не знаем, а Вы только приехали, глянули вокруг и сразу что-то увидели.
- Например, можно подселить нас в квартиру Ахтунга. У него же четырехкомнатная, а живет вдвоем с женой. Зачем ему столько квадратных метров?
- ??????????????????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! – глаза Хитрованова, выскочив из орбит, заскакали как теннисные мячики по громадной поверхности его обтянутого зеленой биллиардной тканью стола. Дыхание сделалось сдавленным и хриплым.
- Что с Вами?- деланно-обеспокоено спросил Сергей, делая заботливый полувыпад в сторону резной тумбочки, стоящей рядом со столом и поддерживающей запотевший граненый графин, взятый в плен окружавшими его граненными же стаканами, - может водички налить?
- Кх-м! Кха-кха-кху-кху-кху! – закашлялся посиневший лицом замполит и плеснул в стакан воды себе сам. - Вы в своем уме?! Представляю себе физиономию Ахтунга, услышавшего такое предложение! Он же нас всех сразу же в Читу сошлет!
- Это на каком же основании? Вы только представьте себе: на общем партийном собрании гарнизона не имеющий жилья коммунист Просвиров задает вполне обоснованный вопрос имеющему излишек жилплощади коммунисту Ахтунгу. Заметьте: не старший лейтенант Просвиров задает вопрос полковнику Ахтунгу, а коммунист Просвиров задает вопрос такому же, как и он коммунисту, но с другой фамилией. И фамилия эта - Ахтунг. Коммунист Ахтунг, конечно же, отвечает коммунисту и собранию что-то невнятно-невразумительное, потому как ответить собственно нечего: нарушено советское жилищное законодательство. Коммунисты внимательно слушают этот бред и бурно обсуждают ответ коммуниста Ахтунга. Затем, коммунисты ставят вопрос на голосование и выносят по-партийному справедливый вердикт: «Подселить на избыточную жилплощадь коммуниста Ахтунга обездоленную семью коммуниста Просвирова». И все. Делов-то. Когда у нас там очередное собрание? – лицо старлея вновь принимает стандартно-петрозаветное выражение.
- И думать про такое забудьте,- бессильно откидывается на спинку кресла пятнами побледневший замполит, - идите, служите. Мы подумаем, как лучше поступить, и дадим ответ по существу Вашего рапорта.
- Только прошу обратить внимание на дату приезда семьи, товарищ майор.
- Идите, идите. Ответ будет дан вовремя.
- Но если трибуну надо будет заранее в туалет перенести, так Вы … .
-Я же сказал: идите!!! – досадливо замахал на Сергея руками озадаченный замполит.
В этот же день Сергей заступал в наряд дежурным по части. Выслушав инструктаж начальника штаба и посидев часок на спине, он провел краткий устрашающий («Враг не дремлет!», «Будьте бдительны!» и т.д.) инструктаж суточного наряда на плацу, сообщил «секретное слово» начальнику караула и развел наряд под гимн Советского Союза по местам несения службы. Пересчитав оружие, хранящееся в комнате дежурного по части, он быстро принял дежурство у своего однокашника Ильинского и приступил к выполнению хлопотных обязанностей. Ночь прошла относительно спокойно за исключением двух удививших старлея эпизодов. Оба эпизода были связаны с входившими в его обязанности посещениями расположения рот в ночное время с целью проверки бдительности несения службы дежурными и дневальными, а так же контроля выполнения «срочными» военными распорядка дня – второго по значимости «святого писания» для всех военных после «Библии» - Уставов. Первый эпизод случился при посещении расположения роты, в которой служил его однокашник. Посчитав спящих бойцов и убедившись в правильности всего в роте происходящего, Сергей хотел было уже покинуть этот храм дисциплины и уставного порядка, когда его слуховое внимание привлекли странные звуки, приглушенно доносившиеся из умывально-туалетного помещения. Если к этим звукам сильно не прислушиваться, то можно было подумать, что это шум капели из неплотно закрытого крана. Поначалу Сергей так и подумал, хотя капель была какая-то странная: как будто падающие капли тут же кем-то слизывались с поверхности металлических военных раковин. Сергей уже хотел было сделать замечание дежурному по роте и напомнить ему о необходимости экономить народное достояние, в состав коего входят и запасы пресной воды. Словом, хотел было сказать что-то вроде: «С таким вот подходом к экономии богатств нашей Родины, товарищ сержант, можно и Байкал за год просрать». Но, войдя в умывальную комнату, Сергей убедился в том, что все умывальные «крантики» добросовестно закручены, и чавкающая капель доносится из соседнего клозетного помещения. Старлей бесшумно проник в пропахшую смесью хлорки, карболки и естественных человеческих выделений комнату и по слуху определил, что звуки доносятся из-за дверей одного из очков. Старлей замер и прислушался. Звуки на какое-то время прекратились, но тут же возобновились с новой силой. К звукам добавилось уже явно различимое человеческое сопение сразу нескольких лиц. «Это еще что такое,- с ужасом подумал Сергей, - педерасты в советской армии?!» Он резко дернул ручку двери на себя, выломав хилый «очковый» шпингалет «с мясом». Негодующему взгляду старлея представилась следующая картина: на «очке», обычно с трудом вмещавшем среднего военного, каким-то образом разместились три здоровенных хохла, сидящих на корточках. На доске, покрывавшей фарфоровую чашу унитаза, ровненьким рядком розовело ополовиненным шматком тонко порезанное сало, рядом с салом леживало несколько откушенных луковиц и крупно нарезанный кирпич «столовского» черного хлеба. Бойцы-хохлы поначалу от неожиданности оторопели и уставились на старлея узкими от недавно полученного удовольствия глазками, но, разглядев дежурного, немедленно совершили каждый свою попытку принять вертикальное положение, при этом свинячий шматок неожиданно ожил и, подпрыгнув, соскочил на спасительную кафельную поверхность клозета. Его освободительному примеру тут же последовали надкусанные головы «цыбули», а завершил общую картину побега полет горбушки ноздреватого черного хлеба прямо в руки разгневанного старлея. Сергей некоторое время удивленно вертел в руках спасенную горбушку не в силах подобрать слова, соответствующие создавшейся ситуации. Наконец он пришел в себя и положил хлеб на переборку между «очками».
- Вы что, бойцы, совсем ох…и?! Понятно, что для яких гарных хлопцыв як вы, солдатская пайка – это, как слону дробина. Но чтобы ночью, в вонючем сортире?!
- Та вот, мамка позавчора прывслала, дюже завготно. Як пахнэ! Нэ стерпелы, ызвыняйтэ, товарищу старшый лэйтэнант,– виновато запричитал один из сынов великого украинского народа.
- Да это, наверное, только вы можете различить аромат этого продукта среди военно-сортирных запахов. Как так можно? Почему по-людски не подойти к этому вопросу? Взять, к примеру, стратегический продукт с собой на ужин или же уничтожить его в свободное время. Ах, да, конечно, – это же с товарищами придется поделиться. А так, безусловно, экономней получается. Пусть по-свински, зато «всэ для сэбэ».
- Товарыщу старшый лэйтэнант, просымо ныкому про сало нэ говорыть. А мы зараз шматок Вам подаркуем.
- Что-что? Взятка должностному лицу … ?
- Та кака-така взатка? Це ж сало … .
- Так, понятно, значит поступим следующим образом, - старлей повернулся к дежурному по роте, - этих троих зажиточных взяткодателей в койку. Вас, товарищ сержант, я с наряда снимаю. За подлог, вранье и укрывательство. Это неофициальная формулировка. Официальная: за халатное несение службы в наряде по роте. Кстати, что вы в кровати подложили вместо этих трех жлобов? Я, честно сказать, при этом блеклом дежурном освещении ничего подозрительного не обнаружил.
- Шинели там. Скрученные особым образом, - подавлено прогундосил халатный дежурный.
- Во как! Научились, значит, из шинелей чучела спящих хохлов делать. Молодцы! А вы, товарищ сержант, если это, конечно же, не самый главный в вашей жизни секрет, извините, за сало продались?
- Бес попутал.
- Вот-вот! Бес он ведь всегда в нюансах. Внешне Вы такой бравый и исполнительный, а копнуть поглубже – продажный плут. А это и есть нюансы. Но не волнуйтесь – Ваши нюансы не замедлят вскоре трансформироваться в нюансы служебные. Множество нюансов. Поднимайте зама командира первого взвода. Пусть он теперь за Вас отдувается, а вы потом с ним продажным салом расплатитесь. У вас же здесь не рота, а притон взяточников какой-то вырисовывается. А утром сами все доложите командиру роты. Только правдиво все докладывайте! Не попадайте под дополнительные нюансы. С докладом о приеме-сдаче дежурства ходить никуда не надо, позвоните мне в дежурку. Выполняйте!
«Отстой какой-то, - думал Сергей, следуя к другому казарменному зданию, - сало, наверное, действительно обладает какими-то наркотическими свойствами. Во всяком случае, для хохлов. У них точно от сала крышу сносит. Это же надо до такого скотства дойти? Ладно, хорошо хоть не педерасты. Иначе-то ведь уголовное дело могло образоваться, а так, ну пожурят этих придурков, посмеются над жлобами да и скоро забудут. Лишь бы жлобы не забыли и сделали правильные выводы. Далее у Сергея согласно им же разработанному плану было посещение роты, недавно назначенной ему в родные. Здесь его тоже ждало разочарование. Бесшумным рывком открыв входную дверь, старлей подал дневальному жестом знак молчать и не звать дежурного, как этого требовал уставной порядок. Быстрым кошачьим шагом пройдя в спальное помещение, Сергей обнаружил какие-то странные людские силуэты, колеблющиеся вдоль освещенных уличными фонарями окон. Силуэты сжимали в силуэтах рук силуэты сапог. Силуэты издавали приглушенные звуки автоматных очередей и пушечных залпов: «Тра-та-та-та, ух-ух-ух». «Очень интересно, - подумал Сергей, встав за одну из поддерживающих потолок обширного спального помещения колонн, - тут какая-то война идет. А мы-то сидим у себя в дежурке и ничего не знаем. Ну, раз война, должны быть и потери. Посмотрим, посмотрим». Наконец один из силуэтов устало отпрянул от окна, поставил сапог на пол и, вытирая со лба боевой пот, доложил куда-то вглубь помещения: «Уважаемые сеньоры старики, танковая атака со стороны деревни Акунино успешно отбита! Разрешите «отбой»? «Какой, на хрен, тебе «отбой»? – раздался полусонный голос откуда-то из глубины помещения? А налеты вражеской авиации? Тебе новая вводная, «дух ракетный»: тебя атакуют сразу три бомбардировщика Б-52!» «Вот теперь все понятно, - подумал старлей, узнавший обладателей смутных силуэтов и полусонного голоса, при этом он разом нажал сразу на все включатели внутреннего освещения, - рота подъем! Строиться! Форма одежды номер четыре!» Ничего не понимающие спросонок бойцы, тем не менее молча и быстро построились. «Старшина Сонин, проверить наличие личного состава и доложить!» - отдал команду старлей и удалился в ротную канцелярию. Через некоторое время в помещение канцелярии вошел с докладом старшина. Оказалось, что весь личный состав на какое-то лицо и незаконно отсутствующих нет. «Ну что ж, это уже хорошо, - не по Уставу деланно обрадовался старлей и, потирая во мнимом удовольствии ладони вышел, хитро улыбаясь к смирно стоящему личному составу, - вольно! Уважаемые лично мной товарищи бойцы победоносной Красной Армии! Здороваться с вами пока не буду, повременю - еще не утро. Я поднял вас по одному важному делу, но прежде всего хотел сообщить вам пренеприятнейшее известие: в нашей строгой военной среде неизвестно каким образом завелись сеньоры! Да-да самые настоящие, даже, можно сказать, вполне взаправдашние сеньоры. У них, у этих уважаемых кем-то господ, уже даже есть свои вассалы. Я думаю, все здесь стоящие очень хорошо понимают, о чем я говорю. Хочу предупредить сеньоров и их преданных вассалов, что с моим приходом дедовщина в роте будет искоренена, выжжена каленым железом. Это я вам обещаю. Чего бы это мне ни стоило. Поэтому очень настойчиво рекомендую почтенным господам и их верным рабам глубоко над этим обещанием задуматься. Задуматься, а стоит ли возвращаться к этим средневековым отношениям? Да еще такой ценой, за которой я не постою. Задумываться можно начинать прямо сейчас, а пока о главном. Понимаете ли, какое дело: зашел я тут к вам ночью будучи самым главным на сегодня дежурным, дабы просто проведать вас. Посмотреть, как вы тут живете-можете. Глядь, а на полу монетка в пять копеек лежит. Вот думаю: чья она? Кто-то ведь потерял ее, а сейчас, наверное, мучается и не может уснуть. На пять копеек в «чипке» можно ведь здоровенную булку купить. Ан, нет. Такая вот тут незадача вышла. Вот я и решил вас поднять, поинтересоваться. Я ведь солдатские проблемы очень хорошо знаю. А кроме того, поймите меня правильно: мне ваши деньги не нужны! Так чьи же это деньги? Кому мне их отдать? Шаг вперед!»
В помещении роты повисла звенящая ночная тишина. Тишина продолжалась минут десять. Наконец природная застенчивость воинов стала уступать место физиологической потребности доспать до стремительно приближающегося утра. Вдоль строя забегал свистящий шепоток. Стоящие в задней шеренге старослужащие пытались незаметными толчками в спину спровоцировать на облегчающее всем жизнь действие бойцов помоложе. Предвидя возможность назревавшего подлога, Сергей вновь взял инициативу на себя: «По глазам вижу, что это деньги рядового Лактионова. Что же вы стесняетесь, Лактионов. Не надо стесняться, коль деньги честно заработаны. Берите и больше не теряйте». «Да мне они … » - начал было лепетать «старик» Лактионов, высокий и до чрезвычайности наглый боец – хозяин полусонного голоса, озабоченного состоянием противовоздушной обороны страны. «Нет-нет, Лактионов, вы поймите меня правильно, еще раз вынужден повториться: мне ваши деньги не нужны, - проговорил старлей. подходя почти вплотную к стоящему во второй шеренге Лактионову (в первой шеренге перед «стариканом» испуганно хлопал глазами несостоявшийся «зенитчик» Заболонник) и шепотом добавил, - и не забудьте, достопочтимый сеньор, поделиться со своим вассалом. Он сегодня заработал – десяток сгоревших танков дымится в районе Акунино. Видел сам. Настоящие сеньоры должны быть великодушны к своим вассалам. Тем более, когда вассалы - герои». Лактионов с неохотой дотронулся до плеча Заболонника, который как положено сделал шаг вперед и в сторону, освобождаю путь своему «господину». «Сеньор» вышел из строя, и криво, больше про себя, полуусмехнувшись нехотя взял монетку. «Вот и хорошо, справедливость наконец восстановлена, - продолжил старлей, - сейчас вы вновь разойдетесь по койкам и безмятежно проспите до самого утра, но перед этим хочу еще раз обратить ваше самое серьезное внимание на искоренение в нашем доблестном подразделении средневековых отношений. И призвать вас к аккуратному обращению с выдаваемыми вам щедрым государством денежными средствами!» Закончив свои ночные спитчи, Сергей последовал в свою штабную дежурку. До команды «Подъем» оставалось еще целых полчаса, этого было достаточно для того, чтобы привести в порядок дежурную документацию. Именно этим Сергей и занялся, в краткой форме описав ночные события, предусмотрительно опустив повествование о прошедших недавно в этой местности танковых сражениях. «Неуставняк» в роте – это серьезно. За это могут даже расстрелять ржавыми пулями. Пулями, подвергшимися коррозии в глубоких сейфах замполитов, мыслящих исключительно штампами, к примеру, такими как: «Партийно-политическая работа в подразделении проводилась не на должном уровне, что привело …», «Коммунисты подразделения сквозь пальцы смотрели на проявления неуставных взаимоотношений между военнослужащими срочной службы, в результате чего …» и т.д. А ссориться с замполитами в пору продолжения битвы за кусочек гарнизонного жилья Сергею было абсолютно не с руки.
Гарнизонный день начался как обычно. За десять минут до подъема в расположение рот прибыли специально назначаемые каждый день «ответственные». Под строгим наблюдением «ответственных» вскоре должны были начаться утренние военные ритуалы радостного пробуждения, массового и облегчительного посещения клозетных комнат. Ритуалы должны продолжиться массовым высыпанием радостных военных, что называется - гурьбой, в объятия свежего лесного утра. Через какое-то время так все и происходит. И вот уже забухали по всей ближайшей округе тяжеленные сапожищи молодцеватых и внутренне довольных собой военных. Военных, убегающих легкой поступью куда-то в манящую, охваченную зарей даль. На лицах убегающих военных здоровым румянцем разливается затаенная надежда физически подзарядиться на весь предстоящий день. Вскоре, после шести километров легкого заряжающего бега по окруженной целительным лесом бетонке военным удается достичь своей цели, и они переходят к водным процедурам. Поплескавшись в бодрящей воде военные следуют на завтрак, и пополнив свои энергетические запасы на манер английских аристократов калорийной овсяной кашкой-«шрапнелью», военные строятся на плацу в ожидании получения задач из репертуара повседневной деятельности войск. Получив по одной, а то и сразу по несколько заведомо невыполнимых задач сразу, военные, под руководством своих оптимистично настроенных командиров, уныло разбредаются и растворяются в строгой военной повседневности. Растворяются, чтобы через некоторое время материализоваться и снова построиться. А построившись, немедленно получить новые нереальные для выполнения задачи. Получив эти задачи, военные испаряются вновь, как говорится: вперед и с песней. Вот поэтому-то в местах активной жизнедеятельности военных все время звучат какие-то песни и кто-то куда-то шумно перемещается. Перемещается исключительно вперед. И так до обозримой бесконечности. Сплошная рутина. Одно слово – повседневность … .
Тем временем наступали для Сергея благословенные для каждого дежурного минуты. Драгоценные минуты отдыха после хлопотной и бессонной ночи. Отдыха весьма ограниченного: «… отдыхать лежа (спать), не снимая снаряжения и не раздеваясь», «не более четырех часов»; но все же позволяющего слегка освежить замусоренную ненужной информацией голову, прогнав из нее вредоносную скудность слипшихся в глупости мыслей. Весь в предвкушении спасительного забытия Сергей бодро доложил, пришедшему в часть сразу после солдатского завтрака, Шахрайчуку, заведомую ложь о том, как прошла ночь («Во время Вашего высочайшего отсутствия и нашего низменного присутствия на территории вверенной Вам партией и правительством воинской части абсолютно никаких проишествий не случилось!») и пошел в комнату, специально предназначенную для его ограниченного отдыха. На этот момент времени его земные дела были праведно завершены: еще до прихода Шахрайчука он кратко, но в красках проинформировал Пчелкина и командира роты «скаредных хохлов» о веселых событиях, произошедших в вверенных им подразделениях. И когда озабоченные командиры уже принялись «наводить порядок всеми имеющимися средствами и методами», «разруливать ситуацию в нужную для страны сторону», «учить подчиненных любить свободу», «тщательно разбираться и наказывать первого попавшегося» и т.д. Сергей, похрустывая усталыми сочленениями, вытянулся на жестком топчане и почти сразу же заснул. В короткий миг отхода ко сну усталому Серегиному сознанию вновь поочередно стали являться образы родных ему людей. Последним был образ его непришедшего с войны деда. Этот образ был знаком Сергею по желтой и потрескавшейся фотографии, сделанной в госпитале, где дед последний раз виделся со своей семьей, залечивая раны, полученные в первые месяцы войны в боях за крымский полуостров. Вскоре после этого свидания он погибнет в брошенном всеми героическими военноначальниками Севастополе, защищая узкую, хорошо простреливаемую с прибрежных высот танками Манштейна прибрежную полоску родной земли, с горсткой чудом уцелевших в предшествующей бойне бойцов и одной винтовкой в руках. Это было одно из самых страшных предательств прошедшей войны. Но для деда предательство еще не состоялось, и сейчас, этот считанный с фотографии образ по-доброму улыбался, глядя на засыпающего Сергея, а потом даже ободряюще подмигнул ему: «Мол, все это, Серега, ерунда. Чтобы ни случилось – прорвемся!» «А ведь деду в те времена было столько же лет сколько и мне сейчас. И он тоже был старлеем … . Хотел жить, детей растить, жену любить, а тут Манштейн, трусливое бегство из оборонительного района прославленного после войны вице-адмирала Октябрьского со всей своей свитой. Вот интересно, а во время этого позора они щеки свои важные тоже надували? Или дрябло ими трясли? Что, интересно, думали они, бросая гибнущий гарнизон?», - последнее, что пришло Сергею в голову перед тем как он окончательно уснул.
Но поспать ему в этот день так и не удалось. И причиной тому стал всё тот же банальный, захлестнувший лесной гарнизон вождизм. Вождизм, которым давно уже был поражен воспаленный жаждой величия и власти мозг самого старшего из всех гарнизонных военноначальствующих, мозг полковника Ахтунга. Помимо каждодневно случающейся практики вождизма, мозг этот был еще довольно серьезно подкован в теории. Хозяин каждодневно тренировал его чтением трудов Макиавелли, неизвестно как у него оказавшихся, и беседами со «сталинскими соколами», высланными когда-то из столицы вместе с уголовными элементами за мелкие оппортунистические грехи и теперь доживающими свой скорбный век в районе сто первого километра от столичного рая. Минут через сорок после того как Сергей сомкнул свои воспаленные веки, в дежурку поступил звонок от разъяренного в испуге Шахрайчука. Оказывается, ему позвонил после своего традиционного обхода Ахтунг и выдрал батальонного командира по полной программе за обнаруженную где-то в прилегающих к автомобильному парку кустах бумагу. «Какого хера, я Вас спрашиваю, отдыхает Ваш гребанный дежурный, когда на территории гарнизона воцарился «его Величество» бардак?! Немедленно поднять его и пусть организовывает уборку территории! Иначе этим займетесь Вы! Лично!» - орал в исступлении в телефонную трубку внешне разъяренный Ахтунг. Сонный и не до конца «въехавший» в ситуацию старлей вычислил по специальной схеме подразделение, ответственное за уборку территории на которой «воцарился бардак», и позвонил его командиру. «Нет у меня сейчас людей, последних недавно забрал Ваш помощник для разгрузки «военторговской» машины. Так что извините, сейчас ничего не смогу поделать. Надо подождать до обеда». «Ну ладно, гад, - подумал уже начавший злиться старлей, - я тебе сейчас устрою сбор бумажек для пролетариев всех стран и народов». Сергей тут же послал гонца-посыльного в магазин «Военторга» и под вопли обленившихся продавцов отозвал «грузчиков» обратно. Сергей тут же бросил их «в прорыв» на место случившегося происшествия, предварительно вооружив их метлами. Место, на котором вот уже сорок минут торжествовал «Его Величество Бардак». Бойцы довольно быстро справились с непростой задачей и изгнали эту гадостную сущность восвояси. Сергей отправил бойцов завершать свои «военторговские» дела, доложил об одержанной победе Шахрайчуку и опять было прилег на отталкивающую жесткость топчана. В этот раз прилег он уже насторожено: о настырности Ахтунга в гарнизоне слагали легенды. И, по всей видимости, не беспочвенно. Вскоре раздался еще один звонок от еще более испуганного Шахрайчука.
- Дэ ж тэ воины, якы булы у магазынэ? – почти заискивающе спросил он.
- Убирали территорию, а сейчас уже где-то на пол-пути к магазину. Скоро уже будут.
- Да Вы шо? Вы же зараз увесь гарнызон без продуктив оставытэ?
- Это почему же?
- Та потому шо нэ будэ эта машина ждати. Нэ успеют разгрузыты, повернэтся и зараз уидэ.
- Так вот и пусть штатные грузчики поторопятся. Они там ходят– руки в брюки и предельно измученные портвейном. Только того и ждут, что пришлют им на выручку героических бойцов.
- Вот цэ Вы будытэ сами Ахтунгу объясняти, но тильки запомынайтэ, шо если его Мане не достанется сегодни копченой колбаски, вин тут же прикаже закоптыть Вас!
- Как-то не страшно, товарищ подполковник. К тому же я не вкусный –лекарств всяких еще много во мне, кроме того, я очень полезный – мух ем.
- Во-во, об этом Вы тож с ным побалакаетэ А зараз срочно шукайтэ усиление.
- Есть.
Сергей понимал всю безнадежность поиска бездельничающих где-то бойцов, потому как в этой воинской части, которую ежедневно разрывали на части все кому не лень с целью бытового обслуживания всего гарнизона, а потом эти же «все кому не лень» без тени смущения вдруг принимались интересоваться ходом боевой подготовки ее личного состава. В этой в/ч утаить рабскую силу было практически невозможно: каждый боец подлежал «всестороннему и строгому» учету и был постоянно на виду. Поэтому, повесив телефонную трубку, Сергей тут же снова прилег на ортопедический топчан и сомкнул очи. Но вожделенный им сон уже окончательно покинул эту комнату. Не прошло и десяти минут, как раздался телефонный звонок от общегарнизонного дежурного, который извещал о недовольстве Ахтунга состоянием территории вокруг учебного корпуса и прилегающей к ней территории заросшего сорняком стадиона.
- А Вы в курсе того, - спросил у гарнизонного дежурного Сергей, - что уборка этой территории закреплена за другой частью?
- В курсе, но ведь сам Ахтунг приказал навести там порядок лично Вам! – испуганной скороговоркой лепетал в трубку общегарнизонный дежурный.
- Лично мне? Ну, во-первых, для того, чтобы ставить такие задачи, у меня есть свой командир части, а во-вторых, для руководства таким интеллектуальным действом как уборка территории существует сержантский состав. Так что с нетерпением жду дальнейших указаний от своего командования. – Сергей раздраженно бросил трубку и направился выполнять такой обязательный пункт программы каждого дежурного по части, как «контроль приема пищи личным составом». Перед «контролем приема …» необходимо было осуществить снятие пробы того, что булькало в поблескивающих застарелым комбижиром котлах солдатской столовой. Вяло похлебав обычную армейскую бурду, Сергей оставил в специальном журнале запись о том, что все приготовленное может считаться съедобным для представителей «хомо милитер» и принялся наблюдать за прибывающими подразделениями. «Интересно, а почему это по военному распорядку запись о качестве наготовленной бурды необходимо делать сразу после снятия пробы? – вдруг подумал Сергей, глядя на жующий свою немудреную пищу бойцов, - почему бы не сделать ее минут через сорок? Тогда, хотя бы, будет понятно: раз дежурный до сих пор жив, значит, шансы уцелеть у всего остального личного состава являются вполне реальными. А не так – попробовал и прямо сразу: «Пригодна к употреблению». Это попахивает скоропалительным волюнтаризмом». Вскоре прибежал посыльный из штаба с известием о том, что Сергея с превеликим нетерпением ожидает у себя в кабинете подполковник Шахрайчук. Его нетерпение выражалось надсадными выкриками, периодически вырывающимися из-за массивной двойной двери, изготовленной из погубленного где-то в сибирской тайге дуба: «Дэ этот гребанный дэжурный?! Из-за ёго цельный дэнь як на прыеме у проктолога! И зараз пожрати нэ дают вони мэнэ с этым Ахтунгом!»
Выслушав сухой доклад старлея о своем прибытии, подполковник, резко перешел на укоризненно-доверительный тон:
- Шож Вы такэ творытэ? Так разозлылы самого Ахтунга … . Вы же тильки прыбули и ще дажэ хату нэ получили … . И вот, тэперь ён нас с Вами уместе до сэбэ вызывает, - обреченно и беспрестанно путая ударения и, как всегда, попирая все правила и нормы великого и могучего языка, вполголоса произнес Шахрайчук, многозначительно подняв указательный палец вверх,- а цэ добром нэ закончится.
- Ну что делать, товарищ подполковник? Мертвого, как говорится, пуля боится.
Дойдя до обиталища гарнизонного «змея Горыныча» и прождав в его приемной около двадцати минут, старлей и подполковник наконец были приглашены внутрь громадного ахтунгова кабинета, вдоль которого тянулся длиннющий, покрытый зеленым сукном стол. Завершал эту вытянутую композицию буквы «Т» стол самого «великого и ужасного». Это был не стол – столище. Размеры этого мебельного сооружения позволили бы в случае необходимости без труда переоборудовать его в площадку для приема вертолетов средней грузоподъемности. Но пока такой необходимости, видимо, не возникало, и стол-монстр высился и громоздился в кабинете самого старшего гарнизонного начальника, подавляя волю к какому-либо, пусть даже и очень слабому, возражению всякого в кабинет входящего. Произвел впечатление стол и на старлея. «Ого! Отец всех народов и друг всех физкультурников товарищ Сталин в данном случае просто отдыхает. В сравнении с этим кабинетом его неоднократно демонстрируемый на экранах телевизоров и кинотеатров кабинет в Кремле – это комната, выделенная неуважаемому никем председателю какого-нибудь нерентабельного колхоза «Тридцать лет без урожая» в тесном и покосившемся здании правления, - отметил про себя Сергей, переступая порог кабинета, видимо, чем-то недовольного «вождя местного розлива». Переступать порог пришлось в два приема: кабинет, видимо с целью предотвращению утечки из него информации особой государственной важности, был отгорожен от приемной тройной дубовой, плотно закрывающейся дверью. «Что их все время к этому дереву тянет, - с удивлением подумал старлей, - наверное, чувствуют все высоковоенноначальствующие какую-то внутреннюю взаимосвязь между собой и именно этой породой. Но сколько же дубов загублено на двери для «дубов»! Ого, получился почти что каламбур. Надо будет как-нибудь его доформулировать на досуге. Потом. Сейчас как-то не до того. По крайней мере, обстановка к этому никак не располагает». Тем временем «великий и ужасный», не удостоив вошедших ни единым знаком внимания, несмотря на их громкие доклады с порога, продолжал что-то сосредоточенно черкать в большой, обтянутой черной кожей тетради-блокноте. Видимо, самый старший из гарнизонных военноначальствующих пребывал в какой-нибудь начальной стадии своего праведного неиствования – стадии безмолвного гнева. По всему было видно, что «ужасный» совсем недавно разговаривал с кем-то по телефону. И, видимо, разговор состоялся не из лицеприятных. Большая черная телефонная трубка хранила на своей эбонитовой поверхности нервные и постепенно остывающие следы потных в засаленности своей толстых пальцев. Через пять минут безмолвного стояния по стойке смирно дыхание подполковника стало напоминать какие-то трусливые стоны-всхлипы, при этом ноги Шахрайчука стали как-то странно трансформироваться попеременным вздутием коленных суставов, разглаживающим безупречные стрелки на его раздутых галифе. Вымотанному хлопотной и бессонной ночью старлею все это вскоре надоело, душой его вдруг овладела спокойная и холодная ярость, он резко перенес вес тела на прострелянную когда-то ногу и с плохо скрывающим вызов тоном обратился к доселе безмолвно восседающему за столом «Гудвину»:
- Товарищ полковник, я вижу Вам сейчас некогда. Может нам в другой раз зайти? Не просто так праздно зайти, конечно же. Ну, например, для того, чтобы выслушать лекцию о том, кто же мы есть на самом деле и как нам теперь со всем этим жить дальше?
Звуки дыхания Шахрайчука как-то разом прекратились. Стало заметно, как разгладились стрелки одновременно на обеих штанинах его пузырчатого брючного одеяния. Его лицо с выпученными от неподдельного ужаса глазами выражало готовность к немедленному испражнению после затяжного запора. «Вот это да! – подумал Сергей, с омерзением переводя взгляд на то бледнеющую, то наливающуюся краской лоснящуюся физиономию Ахтунга, - вот это фронтовик! До Кенигсберга дошел! Полз, наверное, где-нибудь в обозе, лошадям хвосты крутил. А теперь как же – фронтовик. Правду, видимо, говорят, что тот, кто по настоящему воевал, тот уже давно умер. А этот мало того, что жив до сих пор, так еще и служит! Прислуживает, то есть … ». Тем временем на лоснящейся морде лица «Гудвина» стали наблюдаться мощные растяжки. Нет-нет ноздри его не раздувались как это обычно бывает при выражении классического начальственного гнева. Широко раздвигались и кучкообразно сдвигались лишь его толстые блестящие губы, быстро смазываемые широким и слюнявым языком. Наконец лимит подготовительной мимики был исчерпан и раздался раздирающий величавые объемы кабинета «вождя» истеричный рев: «Вон отсюда! Оба! Педерасты! Никакой дисциплины! Даже с колбасой не могут разобраться!» Сергею стало вдруг смешно:
- А что? Тете Маше действительно не хватило копченой колбасы? Так Вы душите этих воров из «Военторга» - у них в запасниках еще не то найдется! Стоит только тряхнуть этих гадов посильнее. и можно будет даже, наверное, балычка из осетринки изрядно испробывать.
- Не рассуждать! Вы мне еще за моего прапорщика ответите! Я Вас отучу в моих людей «рыжими херами» бросаться!
- А-а-а, так вот в чем дело! Вон, оказывается, почему Вы так взбеленились! Так прошу, в этом случае, учесть, что разбрасываться мне нечем: «рыжих херов», как Вы изволили накануне выразиться, у меня нет. Есть один нерыжий, но это святое. Как тут разбрасываться: скоро жена приезжает. Надо бы поберечь. А если Вы имеете ввиду того полудурка которого Вы подослали ко мне ночью, то имейте ввиду, что в следующий раз я сделаю его или каждого подобного ему, этим … , как Вы изволили интеллигентно выразиться в самом начале … ? Во, самым настоящим педерастом я его сделаю при всех! Тут же! Не отходя, как говорится, от кассы.
- Да Вы наглец! Вы … , вы еще на какое-то жилье претендуете? Вы у меня в собачьей будке жить будете! Со всем своим семейством!
- Ну, это мы еще посмотрим, кто из нас будет жить в собачьей будке, - яростно прошипел вновь озверевший старлей, - Вы пока еще коммунист, Ахтунг, не забывайте какую Вы жилплощадь занимаете не имея для этого никаких оснований.
- Что это такое? – растерянно проговорил как-то сразу сникший Ахтунг, обращаясь к бледному и заливаемому обильными каплями пота Шахрайчуку, - этот старлей подвергает мои слова сомнению! Я не могу служить с ним в одном гарнизоне!
- Очень правильное решение, товарищ полковник, - безапелляционным тоном, но с намеком на нотки одобрения в голосе произнес вконец оборзевший старлей, - Вам необходимо срочно куда-то переводиться. Заодно и вопрос с жилплощадью решится сам собой. Без скандалов и партийных собраний.
- Вон, - ослабшим на выдохе голосом произнес Ахтунг, указывая дрожащим перстом на дверь, - оба вон отсюда. А Вы, товарищ подполковник … . Вы научитесь когда-нибудь воспитывать этих вот молодых наглецов?!
- Осмелюсь заметить, товарищ полковник, - спокойно заметил Сергей, - от наглеца я эти слова слышу. Очень жаль, что родная коммунистическая партия и заботливое советское правительство запрещает дуэли, иначе до сегодняшнего вечера Вы бы вряд ли дожили. Может для Вас это было бы лучшим вариантом. Вы же, наверное, побаиваетесь домой-то идти, если честно? Тетя Маша, небось, сгрызет взамен копченой колбаски? Ах-ах-ах, какое разочарование: не досталось вдруг сегодни нам финского сервелату!
- Вон!
- Я не знаю такой формы обращения между военнослужащими, товарищ, пока еще, полковник. В Уставе такого обращения не прописано. «Вон» - Вы можете применять к своим лизоблюдам, падающим в обморок в Вашем министерском кабинете. Кстати, а существуют ли нормы на полковничьи кабинеты? А на столы? Надо бы поинтересоваться. Так что извольте обратиться согласно положений Устава.
- Товарищ … , товарищ старший лейтенант. Э-э-э, … как же там. Э-э-э, это … . Ах, да - идите. – глухо прорычал наконец Ахтунг, рыбьи глаза которого озадачено гоняли по кругу радужную оболочку. Цвет пигментации оболочки возмущенно менялся с каждым кругом.
- Есть, - приложив кончики пальцев к козырьку Сергей, круто повернувшись, облегченно вышел из объемного в недружественности своей помещения, дважды перешагнув через широкий трехдверный порог. Последнее, что он увидел при выходе, было сползающее по стене и подрагивающее в конвульсиях страха тело Шахрайчука. Голова тела при этом жмурила веки, а руки отгоняли от медленно оседающего туловища какое-то уж очень нежелательное для него видение. «Во как, - в очередной раз изумился Сергей, - чем же можно было так испугать этого порой такого грозного воина?»
Вернувшись в «дежурку» штаба своей части, Сергей без всякого удивления узнал от своего помощника, что его, старлея, приказом Ахтунга оказывается, пять минут назад сняли с наряда, как не справившегося с несением службы, и вот-вот прибудет новый кандидат на это почетное место. Счастливчик незамедлительно прибыл, им оказался знакомый нам уже Ильинский. Однакашники быстро договорились о том, что смена наряда будет производиться очень долго – до того момента, когда закончится официальное время Серегиного дежурства, и юридически его уже никто не сможет поставить в наряд в этот же день. Так и получилось. На плацу уже во всю гарцевал перед очередным суточным нарядом очередной же плановый батальонный дежурный, а дежурный «а ля Ахтунг» через каждые пять минут названивал Ильинскому: «Что же Вы там сопли жуете? Когда Вы, наконец, смените этого негодяя? Ахтунг нервничает! Вы понимаете, что это такое?!» «Понимаю-понимаю,- спокойно ответствовал Ильинский, - только вот одного автомата не могу найти с полным боекомплектом. Это-то Ваш Ахтунг может понять? Вот куда он исчез? И случайно ли? Довели ведь дежурного до состояния крайнего нервного истощения … . Кто знает, что у него на уме? И нет его самого нигде. Ключи от оружейной пирамиды на стол бросил и куда-то ушел. Да нет, не надо никакой тревоги, сейчас, наверное, уже подойдет». А «нервно истощенный» Сергей в это время мирно подремывал в комнате отдыха, тщетно пытаясь «добрать» мгновениями сумму заслуженного за сутки отдыха.
Наконец развод нового наряда закончился, и трое дежурных поднялись для доклада Шахрайчуку. Сначала доложили о приеме-сдаче Просвиров с Ильинским и, не дав Шахрайчуку опомниться, тут же и о том же доложили Ильинский и совсем новый дежурный. Не успевший отойти от «визита к минотавру» Шахрайчук озадаченно крутил своей «колобковой» головой, с глубоким недоумением осматривая дежурных. Что-то в очередной раз никак не срабатывало под его округлой черепушкой. В этой отшлифованной годами службы посудине, видимо, помещалось только два дежурных: один сдает, другой принимает. Тут вроде бы все ему было понятно. Но откуда взялся третий? Третьего дежурного черепушка, видимо, отказывалась вмещать, и Шахрайчук намеренно не спешил с разрешением на смену. Он то изумленно рассматривал нетерпеливо периминающихся с ноги на ногу дежурных, то отворачивался к окну и внимательно рассматривал качаемые ветром деревья, барабаня пальцами по краю стола. Минут через пять какие-то процессы все же нашли свое завершение под блестящей черепушкой батальонного командира и он, неожиданно для себя и всех присутствовавших вдруг изрек, обращаясь ко всем дежурным сразу: «Вы шо? Чому трое?»
- Так сняли же меня, - ответил за всех Сергей, - Ильинский принял дежурство, а тут уже и плановая смена подоспела.
- Ну и шо? Вот пусть Ильинский и дежурит!
- Извините, товарищ подполковник, во-первых развод проводил не я, поэтому не могу нести ответственности за несение службы уже «разведенным» суточным нарядом, - парировал Ильинский, - а во вторых, я завтра в свой плановый наряд заступаю.
- Бис вас разбэрэ, - безнадежно махнул рукой Шахрайчук, - идытэ и сами опрэделяйтэсь, хто из вас дэжурный.
- Хорошо-хорошо, товарищ подполковник, - оценив состояние батальонного командира, вдруг проговорил новый дежурный, - Вы только в журнальчике распишитесь. Вот здесь и еще здесь.
- Чому ж два раза? Чому трое? – бормотал Шахрайчук, распиваясь там где ему указали, - пид трыбунал мене скоро подведетэ, ироды … .
- Разрешите идти? – почти одновременно испросили дежурные.
- Идыте, - отвернулся от дежурных Шахрайчук, - а Вы, Просвиров, зайдыте-ка до замполиту. Божал вин на Вас побачытэ.
Окончательно отделавшись от хлопотных полномочий дежурного, Сергей с облегчением перекурил на штабном крылечке и отправился к замполиту. Хитрованов был не один. В его прокуренном и завешанном образами революционных вождей кабинете кроме него присутствовал, попыхивая своей выпендрежной трубочкой, местный секретарь партийной организации капитан Дуров. Секретарь Дуров почему-то назывался «освобожденным». Как, когда и от кого он освободился было никому неизвестно, но все его так все время называли: «Наш освобожденный секретарь». Своим внешним обличием «освобожденный» сильно напоминал кого-то из персонажей, история которых была описана в известной сказке «Три поросенка». По крайней мере, именно такими обычно изображали юных хрюшек в детских книжках того времени. Вернее всего, своим внешним видом «освобожденный» напоминал поросенка, дух которого буквально пронизывал текст этой сказки, но при этом сам поросенок так и не попал на страницы этой замечательной книжки. Имя этого самого нахального из всех братьев звучало не иначе как Нах-нах. Может, из-за этого неблагозвучного имени ему как раз и не нашлось осязаемого места в мировой литературе? Этого никто точно не знает, но духом этого нахала от сказки, попавшей в золотую кладовую мировой детской литературы, так и веет.
Первым заговорил с вошедшим старлеем «освобожденный Нах-нах».
- А-а-а, старлей, заходи-заходи. Наслышаны о твоей борьбе с Ахтунгом. Ты в курсе, что завтра намечается продолжение? – протирая запотевшие очечки и близоруко щурясь, довольно смыслоразличимо прохрюкал Нах-нах, - Назавтра Сам приказал созвать общегарнизонное партийное собрание. На повестке дня два вопроса: первый – по делу того замполита-придурка, слушавшего на учениях вражеские голоса, второй – по поводу твоей отвратительной службы в наряде.
- Секундочку, партагеноссе, - вмешался в торопливое похрюкивание Сергей, - я чего-то не понимаю: как это приказал собрать партийное собрание? Такого, по-моему, даже при Гитлере не было.
- Ну, знаешь ли, со своим уставом, да в чужой монастырь … .
- Не со своим уставом, а с уставом КПСС. Или на этой территории он не действует? Надо бы сигнализировать в комитет партийного контроля, - нарочито задумчиво и как бы про себя проговорил Сергей и пристально посмотрел в глаза Нах-наху, - впрочем, я и сам давно уже мечтал кое-что обсудить в рамках партийного собрания. Вот, похоже, случай и представился.
- А можно ли уточнить, что это «кое-что»? Партийное собрание – это не место для дискуссий. Все должно быть строго в соответствии с регламентом! – подскочил на стуле «освобожденный».
Но Сергея он уже как будто перестал интересовать. Оставив реплику Нах-наха без внимания, старлей повернулся к замполиту.
- Так как там все же, обстоят дела с жильем для моего сиротского семейства, товарищ майор?
- Во-во, с жильем … . Вы же сами себе роете яму. Надо было Вам сегодня заводиться с Самим Ахтунгом! Он ведь теперь как ставит вопрос: «Какой-то старлей подвергает Мои слова сомнению, поэтому я не могу служить с ним в одном гарнизоне».
- Ну, коль не может, так надо куда-нибудь ему перевестись. Инициатива-то ведь от кого исходит? Я ему сегодня это как раз и предложил. Не можешь – флаг тебе в руки. А меня сюда Родина прислала.
- Что? Вы это сказали Самому Ахтунгу?! Теперь я боюсь, что ничто Вам уже не поможет. Вас вскоре отправят куда-нибудь в Оренбургскую или Читинскую армию. Та же Родина отправит в лице того же Ахтунга. Вы это-то хоть понимаете?
- Мы еще поглядим, кто куда кого и как отправит. Прошу не забывать, что я боевой офицер, и, к тому же, орденоносец. Так что у нас там с жильем? Я как раз хотел бы завтра поднять этот вопрос на собрании. Напомнить о существующих резервах. Тем более, что один товарищ у нас собрался куда-то срочно переводиться.
- О чем это он? – прохрюкал секретарь в сторону замполита с явной опаской поглядывая на старлея.
- Да ничего особенного. Вчера попрекал Ахтунга излишками жилой площади. А теперь вот, похоже, совсем его выселить хочет.
- ?????!!!!!
- А что? Пусть ответит, как коммунист коммунисту. Предъявит ордер собранию, ткнет пальчиком в статьи закона, по которому ему столько всего полагается. Про кабинет свой поподробней расскажет: почему он вдруг раза в два больше сталинского оказался. В общем, я так понимаю, должно состояться конструктивнейшее обсуждение наболевших вопросов коммунистами гарнизона.
- Ладно, в конце-концов - дело Ваше, давайте доживем до завтра. Завтра же будет решаться и вопрос с жильем. Независимо от того, выживете ли Вы Ахтунга из гарнизона или нет. Ха-ха-ха.
- Смейтесь, смейтесь. Я, пожалуй, подожду со смехуёчками до завтра. А вот завтра тоже посмеюсь, - твердо проговорил Сергей, демонстрируя неустрашимую непоколебимость во взгляде, чем окончательно поверг парторга в глубокое уныние.
- Вы, кажется, решили сорвать нам собрание, - уныло прохрюкал «освобожденный».
- Как же я могу его сорвать, если сам в его проведении сильно заинтересован. Но предупреждаю, избиения младенцев с заранее подготовленными речами типа: «Я не знаю, что там на самом деле утворил коммунист Просвиров, но он все равно сволочь», не состоится. Придется и коммунисту Ахтунгу ответить на кое-какие неудобные для него вопросы.
На этом Сергей с разрешения Хитрованова гордо удалился из «вожде-молельного» замполитового кабинета и отправился восстанавливать пошатнувшееся за сутки здоровье на свое койко-место в общежитие. Старлей шел слегка расслабленной походкой, глубоко вдыхая прокуренными легкими свежесть окружающего гарнизонный забор леса. А тем временем в замполитовой «часовне» под строгими взглядами взирающих с портретов вождей уже во всю кипела политическая работа. Она началась сразу же, как за Сергеем закрылась дверь: оба «врачевателя» военно-человеческих душ как по команде принялись судорожно крутить номеронаборниками телефонных аппаратов, названивая каждый в свою инстанцию с одной и той же просьбой-предложением. «Второй вопрос надо с повестки немедленно убрать. Что-что? Вы тоже хотите устроить никому не нужную полемику, дискредитирующую высших начальствующих лиц гарнизона? Как-как? Он же дурак, понимаете? Раненный в голову афганец … . В ногу? Неважно, значит, пуля давно уже мигрировала в то место где в детстве был мозг. Он ведь начнет резать правду-матку и что Вы ему отвечать будете? Когда все рыло у Вас в пуху? Да, нет, извините, конечно, лицо … . Лицо в пуху. Это просто поговорка такая. Ничего не будете ему отвечать? Объявите его клеветником? Он то же самое сделает со своей стороны, да еще и завоюет поддержку зала. И все это надо будет занести в протокол, а протокол по регламенту надо будет отправить в политуправление. И что там про нас скажут? Вот-вот. Оно Вам надо? Сейчас ведь не те времена … . Нынче припожаловало к нам откуда-то новое мышленье (ударение всегда делалось на первый слог) и плюрализм! Поэтому пусть они, отцы-командиры, сами с этим Просвировым разбираются! В дисциплинарном порядке пускай разбираются, а партию сюда не впутывают. Партия, она ведь, как жена Цезаря, …».
Но Сергей ничего не знал о состоявшихся переговорах между гарнизонными партийными бонзами и очень удивился, когда узнал о том, что общегарнизонное партийное собрание отменено, а по вопросу идеологически разлагающегося под воздействием «вражеских голосов» ротного замполита Зубчака назначено собрание батальонных коммунистов. И все. Про него же, про Просвирова, не упоминалось ни в одном объявлении. «Да, похоже что 20-ый съезд устроить не удастся, - огорченно подумал Сергей,- но ведь это мурло все равно теперь не отстанет и будет искать повод, что бы сделать из меня «отрицательный пример для воспитания молодежи». Да и хрен с ним, сказано же: «Мертвого пуля боится». Как же теперь выбить жилье?» Однако, к удивлению Просвирова, проблема решилась довольно быстро. По завершению послеобеденного построения Сергея пригласил к себе замполит. Зайдя в кабинет, Хитрованов лукаво посмотрел на старлея и достал из ящика своего стола какой-то ключ.
- Как там в сказке: «Еще триста ведер и золотой ключик у нас в кармане?», - игриво произнес майор и протянул ключ Сергею, - а для Вас все даже лучше, чем в сказке складывается – без ведер обошлись.
- Ну конечно же, очень мне повезло в этом вопросе. Всего четыре года прослужил и уже ключ какой-то дали. Что хоть он отпирает? Небось тоже дверцу в какую-нибудь сказочную страну? Если в страну дураков, то не хотелось бы, это как «из огня да в полымя» получится.
- Это Вы на что намекаете? – насторожился замполит, - уж не на нашу ли величайшую в мире страну, «где так вольно дышит человек»?
- Ну что Вы, конечно же, нет. Я всего-то-навсего имею в виду наш героический батальон. У нас же все по сказке Толстого: «Лишь только солнце скрылось за горизонтом, в стране дураков закипела работа».
- Это всего лишь особенности нашей работы с личным составом: круглосуточный прессинг, дабы никакая чушь не лезла бойцам в головы. Но сейчас, собственно, не об этом: ключик этот от однокомнатной квартиры в недавно построенном доме. В резерве ее держали для особо настырных. Похоже, что настырный не замедлил появиться. Сходите и посмотрите. Если устроит, то завтра можете начинать оформлять документы. Недоделок, конечно же, по этому дому много. Ну а что Вы хотели? Вы же знаете: «военный строитель – это не военный и не строитель». Почему ключ только один? Кто ж его знает. А зачем Вам больше? Все равно замок надо менять.
Подгоняемый любопытствующим нетерпением, Сергей резво проследовал к стоящему на окраине жилого городка новому дому, быстро нашел дверь вожделенного жилища и после непродолжительной возни с кривовато вставленным замком, наконец, проник в пустующее помещение. Беглый осмотр будущего жилища показал, что назвать его пустующим было никак нельзя. «Вот поэтому-то и ключ замполиту достался всего один», - подтвердил сам себе свою же догадку слегка удрученный старлей. Следы присутствия, видимо, укрывающихся здесь порой от работы военных строителей обнаруживались повсюду. На полу и подоконниках были разбросаны обрывки пожелтевших газет, куски грязной ветоши, бутылки с прокисшими молочными продуктами и засохшие остатки нехитрых съестных припасов. Из туалета омерзительным шлейфом тянуло когда-то не смытыми и тоскливо засыхающими в своей несвежести интернациональными экскрементами. Все дело в том, что основу героических военно-строительных сил традиционно составляли выходцы из сельской местности закавказских и среднеазиатских республик, многих из которых только после полугодичной службы принимались допекать смутные догадки о том, как все-таки надо правильно пользоваться нехитрым туалетным оборудованием. Познающие плоды цивилизации «джигиты» порой подолгу «зависали» над строгими военно-туалетными очками, периодически дергая за рычаги и веревки, свисающие с высоко подвешенных сливных бачков. Не обращая внимание на нарастающую ярость окружающих, они могли подолгу и с неподдельным удивлением разглядывать мощные водяные водопады, исчезающие в неведомых глубинах сливных отверстий. Лишь к концу своей военно-строительной карьеры лучшим из «джигитов» удавалось овладеть искусством набора телефонного номера, а особо продвинутые из лучших достигали иногда таких высот, что могли уже самостоятельно пользоваться телефонным аппаратом в полном объеме и даже что-то изрыгать в трубку на предельно изломанном русском языке. Сергею уже доводилось общаться по телефону с самыми продвинутыми индивидами из басмачества. Сосед Сергея по общежитию, мрачноватого вида и богатырских размеров холостяк, капитан Игорь Шиленков, командовал ротой строителей и старлею несколько раз довелось звонить ему среди дня, решая какие-то общебытовые вопросы. В казарме военно-строительных войск трубку, как положено, брал дневальный:
- Днэвал рот рад Курбердымухаметханов сюсю!
- Старший лейтенант Просвиров. Соедините меня с командиром роты!
- Командира? Ёкх, командира. Она ушла склад!
Вот с таким контингентом приходилось управляться Шиленкову, и его повседневная невеселость имела под собой вполне реальное объяснение. «Да, без Игоря мне тут явно не обойтись, - подумал Сергей, стремительно покидая гадюшник, из которого ему в скором времени предстояло соорудить достойное для проживания жилье, - ко всему прочему паркетные плиты положены вкривь и вкось, краны текут, а кухню и ванную на первое время надо хотя бы покрасить». Дабы ускорить процесс свития семейного гнезда, Сергей решил, не дожидаясь вечера, сразу же по-дружески озадачить Шиленкова и направился в расположение его «дикой дивизии». Несмотря на то, что до вечера еще было далеко, казарма была полна галдящего полувоенного народа. Сидящий в полудреме на приставленном к тумбочке стуле дневальный даже не заметил прихода в расположение роты незнакомого старлея. Брезгливо поморщившись, Сергей быстро отыскал кабинет с надписью: «Канцелярия» и, открыв дверь, с удовлетворением обнаружил там соседа-капитана. Шиленков сидел за стандартным армейским канцелярским столом и с по обыкновению мрачным видом рассматривал, медленно поворачивая в ладонях, маленький золотистый бюст Ленина.
- А-а-а, это ты, и тут от тебя покоя нет, - чуть повеселел капитан, приподнимаясь и протягивая Сергею руку, - только ты в следующий раз лучше постучи, а то можешь получить чем-нибудь в лобешник. Это я так своих туземцев воспитываю: как только вошел без стука, хватаю что под руки попадется и мечу в дверной проем.
- И что? Помогает?
- Не то слово. Давно уже такого не было, вот я и расслабился. Тебя вон упустил, хотя и предмет самый, что ни на есть подходящий в руках был … .
В этот момент в казарме возник какой-то неясный шум, переходящий в гул. Через некоторое время в нарастающем гуле уже можно было различить звуки ударов тупых предметов по биологическим телам, сопровождаемые гортанной руганью на смеси русского и еще какого-то тарабарского языка, культивируемого где-то на национальных окраинах великой державы. Капитан резко вскочил и в одно мгновение исчез за дверями канцелярии. Взгляду выскочившего вслед за ним Сергея представилась следующая сцена. В центре казармы образовалась «куча мала» дерущихся туземцев. Различить с ходу, кто из них за кого, не представлялось никакой возможности, так же как и не понять было сразу, что именно не поделили между собой эти горячие южные парни. Но, как выяснилось, этого вовсе и не требовалось: капитан сходу врезался в ершащуюся конечностями-протуберанцами кучу и с криком: «Пирмуххаметов! Сволочь! Опять ты за свое, сучье вымя!» выдернул из нее фигуру какого-то размахивающего руками «урюка» с оторванными на одном погоне сержантскими лычками. Капитан несколько секунд тряс болтающееся на вытянутой руке тело, тщательно прицеливаясь свободной рукой для более точного попадания заносчивой фигуре в особую болевую точку. Искомая точка, видимо, находилась на лбу головы фигуры. Об этом можно было судить уже после того, как капитан резко выбросил в сторону фигуры только что выцеливавшую что-то руку, заканчивающуюся пудовым кулаком. Кулак угодил точно в лоб головы фигуры. После этого фигура, разрушив на своем пути еще шевелящуюся кучу туземных тел и описав плавную дугу чуть выше спинки стоявшей метрах в трех от места действия кровати, мягко коснулась амортизируемого пружинами матраца. Дерущиеся в мгновение ока куда-то исчезли, как будто их смыло неизвестно откуда накатившей волной. «Он у них предводитель, - спокойно проговорил капитан, уважительно указывая на неподвижную фигуру с оторванной лычкой, - сейчас очнется, будем воспитывать. Ты не удивляйся: у них менталитет такой, как у кавказских овчарок – раз в месяц надо бить, чтобы не забывали кто в доме хозяин. Ты с каким вопросом-то пришел? Пойдем поговорим с глазу на глаз». В канцелярии Сергей коротко изложил суть своей просьбы.
- Да не вопрос. Все сделают обезьяны в лучшем виде. А я то и думаю: «Куда это у меня тройка приматов периодически и незаметно для пытливого глаза на открытой местности разом исчезает?» Уже не раз мне об этом докладывали, а начнешь допрашивать – молчат «как рыбы об лед». Лепечут иногда что-то вроде: «Командира, мы плана выполняем». А тут вон оказывается что … . Конспиративной квартирой обзавелись, подпольщики. Вот они все и сделают. Лично проконтролирую. Давай ключ. Одна только просьба: если есть, дай мне десяток значков для дополнительной стимуляции этих туземцев.
- Каких значков?
- Да любых. Военных, само собой. «Воин-спортсмен», «Отличник боевой и политической подготовки» и т.д. Они ведь для того, чтобы поехать на «дембель» с ног до головы увешанными этими блестящими фитюльками родную мать, наверное, продадут.
- Без проблем.
- Ну, давай. До встречи, брате, в нашей келье. Приходи, помолимся о судьбах мира сего. А пока пойду-ка я, займусь чем-нибудь земным. Налажу-ка я, пожалуй, сегодня выполнение внутреннего распорядка дня.
Выйдя из канцелярии, капитан отправился к месту недавнего ристалища, а Сергей заторопился в автопарк подводить итоги уходящего дня. Приближались следующие учения, а работоспособность двух аппаратных из взвода нерасторопного лейтенанта Захарука оставляла желать лучшего. Спускаясь по лестнице, он вдруг услышал долетевший откуда-то сверху леденящий душу вопль, и, тут же, где-то наверху по-тараканьи испуганно и вразнобой затопало большое количество сапог. «Воспитательный процесс в действии, - отметил в своем сознании Сергей и с облегчением вышел на улицу. Все-ж-таки гадостная атмосфера царила в этой полукриминальной казарме. Никак не напоминала она о святых устоях простого воинского быта.
В воротах автопарка старлей нос к носу столкнулся с самым главным в батальоне зампотехом майором Завдрыщенко. Майор был отчаянным холериком, и в его слегка воспаленном мозгу, по видимому, было так много извилин, что мятущиеся по ним мысли никак не могли найти себе достойного выхода. Об этом свидетельствовали и мимика морды перечеркнутого усами лица, и слетавшие из его всегда нервно подрагивающих уст скороспело-скоротечные фразы. На непрерывно шевелящей тараканьими усами морде лица Завдрыщенко непрерывно отражалась какая-то шедшая внутри него борьба. Импульсы этой внутренней борьбы придавали ускорение мыслям. Мысли безнадежно плутали по бесконечным лабиринтам, приводя майора в отчаянье, и, когда отчаянье достигало своего апогея, оформленная в осколки слов мысль неожиданно срывалась со слегка припухших губ Завдрыщенко. Эти поминутно срывающиеся мысли часто пугали его самого. Пугали отнюдь не громким произношением, а своей непредсказуемостью. Вот представьте: задумал, к примеру, майор с самого утра переставить кунг с неисправной машины на исправную новую, но эта мысль утром так и не нашла выхода из лабиринта и не была услышана личным составом. Личный состав, проявив инициативу, к вечеру отремонтировал неисправный автомобиль, переставив большую часть деталей с бывшей еще утром новой и исправной машины. И тут после завершения очередного этапа внутренней борьбы мысль о перестановке кунга неожиданно вырывается в виде приказа из отверзых уст Завдрыщенко: «Быстро, нах! Кунг с «08-10» на «08-12». Все, я сказал. Не обсуждать. Сгною, нах». И на глазах оторопелого личного состава майор быстро куда-то исчезает. После своего исчезновения он некоторое время где-то блуждает. Во время блуждания борьба внутри майора не утихает, и в его изрезанном извилинами мозгу вдруг возникает догадка о том, что все-таки напортачил инициативный личный состав. Мысль-возмущение о загубленной новой машине начинает хаотично метаться по запутанному лабиринту, принося майору почти ощутимую физическую боль. Завдрыщенко быстро возвращается к машинам и с отчаянием убеждается в том, что набитый исправной аппаратурой кунг вновь оказывается на неисправной, пусть и новой еще машине. Отчаяние майора нарастает и, наконец, достигает своего апогея. Выплескивается запоздалая, но поразительная по своей глубине мысль: «Вернуть все в зад! Ублюдки! Всех сгною, нах!» И майор снова куда-то исчезает. И так до десятка раз на дню. Вот такими неповторимыми особенностями обладал майор, с которым Сергею не посчастливилось столкнутся в воротах автопарка.
- Просвиров, я же ставил с утра задачу: перебрать движок на ГАЗ-66 и заняться тормозами на ЗИЛу? Ни хрена никто ничего не делает! Один спит под машиной, другой ходит вокруг разобранного движка, репу чешет, не знает, как его теперь обратно собрать. А Вы где-то шляетесь целый день. Всё пожарных по гарнизону гоняете?
- Ха, ха, ха, - раздельно и серьезно произнес Сергей, - good joke, как говорят наши потенциальные противники, товарищ майор.
- Что-что? Вы что там, матюгаетесь, что ли? – от назревавшего возмущения кончики усов Завдрыщенко начали загибаться кверху.
- Отнюдь. Я только порадовался Вашей, как всегда, удачной шутке, товарищ майор. А по поводу того, о чем Вы мне сейчас рассказали, хотелось бы напомнить: все это, конечно же, имело место быть, но было вчера. На движке полностью убит коленвал и растачивать его смысла не имеет, а на ЗИЛе текут тормозные цилиндры, да и колодки не мешало бы поменять. Поскольку на батальонном складе требуемых запчастей нет, то Вы обещали сегодня потрясти прапоров с гарнизонного склада.
- Я? Обещал? – на лице майора, как отражение происходящей в нем внутренней борьбы, вновь заметались усы и губы. – А Вы то, сами чем-нибудь собираетесь заниматься? Или Вы думаете, что целый майор будет целый же день бегать по гарнизону и лебезить перед прапорами, выпрашивая у них для нерадивых старлеев различные автомобильные детальки?
- Вот теперь все понятно. Только зачем было тогда что-то обещать? Так бы и сказали, что добыча автомобильных запчастей - это проблема «каждого индейца».
- Подогадливей надо уже быть, товарищ старший лейтенант. Чай не первый год служите.
- Да нет, тогда дело здесь не только в чьей-то догадливости. Здесь нужны еще и некие продукты обмена. Излишки, так сказать, процесса производства, предназначенные для натурального обмена. Бартера, другими словами.
- Что Вы имеете в виду?
- Именно то, о чем Вы сейчас подумали. Речь идет о спирте, разумеется. Вы же ежемесячно его себе забираете, а потом, обвиняя всех в беспомощности, демонстративно решаете проблемы обеспечения запчастями сами.
- Это не Ваше дело. В армии есть хорошая поговорка: старшим в жопу не заглядывают.
- Даже и не мечтал никогда о возможности такого созерцания, товарищ майор. Честно Вам говорю. Вряд ли там есть что-то новое и интересное. Может какая-то особая форма геморроя? Но я в этом ничего не понимаю. Медицинского образования не имею.
- Вы что-то очень много сегодня разговариваете, надо бы объявить Вам еще одно взыскание.
- Может хватит? У меня их уже десять на сегодня. (Майор очень любил раздавать взыскания направо и налево. Сергей иной раз получал их более двух десятков за день. И если бы существовала особая военная книга, подобная книге рекордов Гиннеса, Завдрыщенко непременно в нее бы попал как рекордсмен по наказанию подчиненных и вряд ли кто мог бы превзойти его до скончания дней существующей цивилизации. Но, к чести майора, необходимо отметить, что он этих взысканий никогда не запоминал и ни в какие служебные карточки никогда не записывал. Поэтому на служебной карьере наказуемых его строгости никак не отражались. Да и вообще, если так поподробнее разобраться, был Завдрыщенко добрейшей души человеком. И некоторые стремились этим воспользоваться в своих корыстных интересах. Например, пользуясь врожденной добротой майора, его частенько побивала супруга и даже выгоняла из дому, принуждая подолгу жить в своем служебном кабинете. Прощения майор заслуживал только в некие особые дни, как правило, но, наверное, все же, по чистой случайности совпадающие с днями получения всеми военнослужащими батальона денежного довольствия. В такие знаменательные для всей воинской части дни в кабинет Завдрыщенко совершенно случайно, просто проходя мимо штаба по своим хлопотным делам, заглядывал его сынишка и, как бы промежду прочим, информировал о постигшем его высочайшем прощении. Майор безропотно возвращался домой, чтобы через каких-то пару недель появиться на службе с расцарапанным лицом, либо с большущим «фингалом» под глазом. Иногда во внешность майора вносилось некое разнообразие и он появлялся на службе с изрядно ощипанными усами. И все это вместо того, чтобы собраться с духом и хотя бы один раз, как следует, врезать стерве-жене промеж роста виртуальных рогов и отправить эту дуру в деревню к маме на пару месяцев для профилактики. При этом ничего бы больше не потребовалось, кроме того, как исправно перечислять алименты на детей и иметь в подтверждение этому соответствующие документы-квитанции. Квитанции могли понадобиться для соответствующих оправданий перед политотделом, потому как гарнизонные стервы были всегда сильны не умом, красотой и силой убеждения, а именно этим самым политотделом. Они без продыху строчили туда жалобы по поводу и без повода. Писали о том, например, что муж, придя со службы выпивает водки, а выпив, употребляет матерные слова в адрес своих командиров (это в том безобидном случае, если очередная стерва, к примеру, наказала мужу, отъезжающему в Москву по делам, купить в ГУМе немецкую косметичку, а он почему-то не купил. Ну не было в тот злосчастный день в ГУМе именно такой косметички!) Если же дело двигалось к разводу, то стервы ничтоже сумняшись, могли тут же состряпать в политотдел писюльку, приблизительно следующего содержания: «Прошу принять меры и наказать по всей строгости советских законов моего мужа, Суходрищева Панаса Петровича. Жить с ним стало невозможно, ибо он каждый день пьет с утра до поздней ночи, а под утро ежедневно наносит мне увечья. Кроме того, у него появилась привычка периодически выбрасывать детей в окно, а это очень отвлекает их от приготовления уроков на следующий день, так как мы живем на девятом этаже. В результате подрывной деятельности Суходрищева Панаса Петровича сильно упала школьная успеваемость и возникла угроза неперевода учеников в следующий класс». Подобные послания вызывали иной раз удивление даже в политоделе: «Как это – с утра до ночи? Когда служит? Командиры говорят, что неплохо служит да и не пьет много? И дети живы до сих пор? Что? Отличники!? Не может такого быть! Дыма без огня не бывает. Так что накажите Суходрищева на следующем собрании за аморалку. Не виноват? Она - дура? Ничего-ничего, пусть сделает так, чтобы эта стерва сюда больше ничего не писала. А пока пишет, мы обязаны реагировать».
Таким образом, стервы вначале запугивали своих мужей, а потом беспрепятственно руководили ими. Не просто руководили, а самым настоящим образом вили из них веревки. И невдомёк было вчерашним колхозницам, что этими самими веревками душили впоследствии их же мужей. Душили, задерживая присвоение очередного звания или же откладывая назначение на вышестоящую должность. А как же иначе? По деловым качествам вроде бы достоин, но как погано ведет себя этот мерзавец в быту?! Надо бы подождать и еще лучше к нему присмотреться. Вдруг мы его повысим, а он завтра что-нибудь учудит? Что-нибудь отмочит, а нас завтра спросят: куда же вы глядели? Как допустили? Вам же сигнализировали … . На каком основании повысили? Нет, ну его на фиг. Подождем. Вот так присматриваются, приглядываются и ждут. А время идет, и вчерашний молодой, перспективный и инициативный капитан превращался в старого, никому не нужного, переполненного желчью майора, считающего дни до пенсии. Здесь бы этим деревенским дурам взять бы, заинтересоваться и понять, что каждая задержка в продвижении мужа по службе - это прямые финансовые потери для семьи, и каждое очередное идиотское послание может привести к тому, что вскоре речь может идти не о немецкой косметичке, а о неожиданно возникших проблемах, связанных с покупкой утепленных зимних трусов, в связи с приближающимися зимними холодами. Но нет, так и не стали понятными эти простые истины большинству гарнизонных хабалок. И наградой им за это были мизерные мужнины капитано-майорские пенсии до скончания их скорбного века. Ну а как же иначе, если ума нет, а властные инстинкты присутствуют? Иначе, наверное, никак нельзя. Только так.
Лишь особо умные псевдо-стервы, изучив повадки политотдела, пользовались им для извлечения общесемейной пользы. Например, особо умная жена запросто могла прикинуться стервой и написать в политотдел жалобу на мужа, отлынивающего от выполнения супружеского долга. Мужа сразу вызывали и начинали интересоваться о причинах столь вопиющего для офицера и коммуниста поведения. «Устаю сильно, все силы службе отдаю и больше ни на что их не хватает. Много раз на этой неделе пробовал исполнить - ничегошеньки не получается, - лепечет, бывало, саботажник, - что только ни пробовал, как только ни пытался уговорить – бесполезно: все висит и даже не думает подниматься. По всей видимости, куда-то пропала моя эрекция». И это была железная «отмазка», так как «виагры» в то время еще не было. «Вам надо срочно отдохнуть, мы слышали, что в этом случае очень сильно помогает отдых на море. Вот Вам путевки на все семейство и езжайте немедленно отдыхать, восстанавливайте эрекцию и приступайте к срочному укреплению ослабленных Вашим хамским поведением семейных уз», – настаивали в таких случаях озабоченные дяденьки из политотдела, и довольный «импотент», вяло имитируя переживания о временно оставляемой работе («Скоро учения! Как же там моя рота!?»), немедленно и на продолжительное время исчезал с территории, огороженной тремя рядами колючей проволоки. Но здесь был другой случай. В рассматриваемом случае можно было схлопотать формулировку типа: «Коммунист-офицер бросил жену с детьми на произвол судьбы». И хотя «произвол судьбы» в те времена довольно ощутимо сдерживался государством - это была очень плохая формулировка. За ней могли последовать удручающие оргвыводы. Поэтому квитанции были необходимы. Однако, майор никак не мог решиться на этот достойный настоящего мужчины поступок по причине своей врожденной доброты и слабохарактерной мягкотелости. Завдрыщенко по-видимому и сам хорошо осознавал этот свой мягкотелый недостаток, но если в семейной жизни он плыл по течению вздорного характера своей стервы-жены, то к жесткой военной среде он стремился адаптироваться путем проявления фальшивой агрессивности и лживой грубости. И иначе было нельзя. Иначе в военной среде могут сразу же сожрать и напоследок даже могут намеренно забыть об обязательном ритуале испрошения фамилии съедаемого. Разумные люди (были тогда в армии и такие) очень хорошо понимали эту майорскую оборонительную особенность и никогда не обижались на него. Вот и сейчас майор был в своем защитном репертуаре.
- Нет-нет. За халатную организацию работ в парке объявляю Вам, товарищ старший лейтенант, выговор, нах.
- Есть выговор. Только как же насчет спирта? Трех фляг, я думаю мне хватит для решения всех накопившихся проблем.
- Три фляги!? Почти три литра, нах! Да Вы наглец! Хватит Вам и половины фляги, нах.
- Никак нет. Три.
- Не пререкайтесь. Иначе получите еще одно взыскание, нах. Зайдите-ка Вы лучше ко мне вечерком в штаб, нах, сразу после солдатского ужина.
- Есть.
Заранее предвидя положительный результат посещения cугубо секретного, пропитанного запахом технического спирта кабинета зампотеха, старлей предусмотрительно запланировал на пятницу выезд своего КРАЗа за строгие пределы гарнизона. Посредством разъездов по постепенно нищающим окрестным колхозам, совхозам и прочим артелям на этом безопасном (для всех находящихся внутри него) карьерном грузовичке Сергей все же надеялся решить низменные проблемы дефицита автомобильных запчастей для могучей и непобедимой Советской Армии. Пусть даже и на уровне отдельно взятой роты. Что-то подсказывало ему, что это реально. Наверное, это «что-то» не было интуицией. Все было довольно строго обусловлено отголосками всеобщей и яростной борьбы с алкоголем, с переменным успехом ведущейся в то время на всей территории одной шестой части суши. И, как будет показано в дальнейшем, результаты поездки намного превзошли ожидания старлея.
Прибыв в назначенное время в благоухающий спиртосодержащими продуктами и заставленный громадными металлическими сейфами кабинет зампотеха старлей, долго и яростно размахивал внушительным списком запчастей, требуемых для восстановления подорванной боеготовности страны. Размахивание происходило на незначительном удалении от потеющего лица Завдрыщенко. Резкие перемещения развернутого веером фолианта заставляли в унисон и довольно амплитудно колебаться унылые майорские усы. Старлей что-то долго, громко и убежденно вещал, поминутно тыча пальцем то в один, то в другой лист документа. Майор лишь изредка прерывал его, разражаясь бурным потоком грубых армейских оскорблений, самыми интеллигентными из которых были: наглец, шельмец и нахалюга. Но вскоре тон завдрыщенковых возражений начал тускнеть и угасать, а вскоре и вовсе сошел на вялое покачивание мокрым от перенесенных переживаний лицом. Его недавно развевающиеся усы безвольно обвисли по плечам и скрыли недавно блиставшие на погонах майорские звезды. Это означало полную майорову капитуляцию, заключавшуюся в том, что старлей сумел-таки выбить у разом постаревшего лет на шесть зампотеха аж целых две с половиной фляжки лишь слегка отдающего керосином технического спирта! Легкий запах керосина угадывался метров с десяти. Подходить к открытому сосуду ближе не рекомендовалось тогдашним Минздравом. Но в те далекие времена этих рекомендаций никто не выполнял, зная, что чиновники этого ведомства имели привычку сильно перестраховываться и временами доходили до того, что запрещали употреблять в пищу безобиднейший из всех известных напитков - денатурат! В общем, никто этих гнусных рекомендаций в те времена не придерживался. Их попросту игнорировали. А потому - это была настоящая старлеева победа! И не важно, что при этом в его активе появилось ещё несколько взысканий. Важно, что в руках у него теперь было много «жидких долларов». Половину содержимого неполной фляги Сергей тут же променял у прапорщика-помощника начальника отдела кадров на два килограмма армейских значков, а остальные «доллары» запрятал до пятницы поглубже в недра своего здоровенного сейфа типа «Изделие Минского металлического завода». Добравшись к вечеру на ночевку в общежитие, Сергей тут же отсыпал килограмм знаков воинской доблести слегка удивленному Шиленкову.
- Куда ты столько? Этого хватит на капитальный ремонт стоквартирного дома, - изрек капитан, глядя на возвышающуюся над крышкой стола горку бижутерии.
- Ну нет у меня стоквартирного дома, Игорек, как-то не сложилось. Отгреби сколько надо для ускорения процесса. Семья-то уже через два дня приезжает. А остальное отложим в резерв на кафельную плитку и чешскую сантехнику.
- А станок у тебя есть?
- Какой еще станок?
- Губищу обратно закатать. А то раскатал: плитка, импортная сантехника … . Может тебе еще биде на кухне поставить? А что? У меня есть одно резервное – от переоборудования гарнизонной гостиницы осталось.
- Давай-давай, на кухне ему самое место.
- Так ведь больше некуда. Санузел у тебя маленький, в комнату что ли трубы тянуть?
- Ладно, с биде придется повременить. Вот займу место Ахтунга, отхвачу себе квартирку с тридцатиметровым санузлом, тогда и вернемся к этой теме. Может и на джакузи договоримся. Кстати, значки на установку биде можешь взять вперед.
- Вот за что я тебя уважаю, так это за неподдельную твою доброту, - проворчал капитан, располовинивая горку в вещмешок и потрясая им. – Вот насколько у нас скоро увеличится количество «Воинов-спортсменов» и «Отличников боевой и политической подготовки». Враги уже трепещут!
- Враги-то пусть себе трепещут, а что там с моим жилищем?
- Не переживай, послезавтра твоя квартира будет готова. После обеда приходи принимать.
- Спасибо, дядько!
- Нэма за що. Но «спасибо» почему-то никогда не булькает.
- С «бульками» проблем не будет, - тут же парировал оригинальный намек Сергей, потрясая неполной флягой, - сейчас марганцовочки туда брошу, а потом на лимонных корочках денек постоит и можно будет слегка повеселиться.
- Запаслив, однако. Вот съедешь, опять придется на сухом пайке сидеть и у прапоров со склада ГСМ спирт клянчить. И на фига ты так рано женился? Холостяковал бы себе потихонечку лет, эдак, до тридцати пяти и не знал бы этих проблем: жилье, пеленки, сопли, детские сады ….
- Раньше сядешь – раньше выйдешь.
- Здесь по-моему другой случай: сесть-то сядешь, только уже не выйдешь никогда. Это на диком Западе родители дотягивают детей до совершеннолетия, в лучшем случае еще оплачивают им высшее образование, а дальше: «С приветом, Шишкин!» Вертись, как хочешь и зарабатывай. Но мы же не дикие. У нас другой подход, вот и возятся с этими спиногрызами до пенсии. Да ладно бы до своей – до их, спиногрызов, пенсии!
- Что там дальше будет - неизвестно, а пока это все приятно, хоть и хлопотно.
- Хлопотно … . Ты-то уже и забыл, наверное, как это хлопотно. Два года проволынил неизвестно где … .
- Вот через пару деньков как раз и вспомню.
-Вспомнишь, конечно же. Куда ты теперь денешься … . А я вот, если честно, до сих пор не понимаю: как это вообще возможно – жениться? Жена – это ведь не родственник. Нет ведь с ней никаких кровных связей. И как же тогда, хочу я тебя спросить, можно отдавать кровью и потом заработанные деньги совершенно чужому человеку?!
- Ха-ха-ха, хо-хо-хо! Ну ты выдал! Хорошо, вот ты и попробуй: женись, а деньги не отдавай. Вот тогда-то только, наверное, это самое возникающее откуда-то родство сразу и почувствуешь.
Еще немного, как сейчас принято говорить, поприкалывав друг друга, по различным поводам, «сокамерники» вскоре благополучно отошли ко сну. Последующие два дня пролетели для них почти незаметно. На исходе среды Сергей принял у Шеленкова отремонтированную, пахнущую высыхающими обоями и паркетным лаком квартиру (о чем был составлен соответствующий, почему-то пропахший настоенными на спирту лимонами, акт). В квартиру тут же были занесены три застланные солдатские койки и купленные Сергеем в местном магазине «Военторга» предметы первой необходимости. Первую необходимость составили телевизор и холодильник. Все эти благости мог себе запросто позволить любой старлей с трёх-четырёх своих получек. Ежели никуда больше их не тратить и временно забыть про еду.
Рано утром в четверг Сергей благополучно встретил семью на вокзале и вскоре с радостью запустил её в отремонтированные хоромы. Вот с этого-то радостного момента появления у старлея полноценного домашнего очага повседневность уже не отступала от него до самоей, что ни на есть, последней минуты его пребывания в этом лесном гарнизоне.

Глава 4. Долгожданная повседневщина и не только … .

Повседневщина просто-таки навалилась на Сергея уже на следующий день после долгожданного воссоединения с семьей. Навалилась, несмотря на то, что это был один из самых удачных для него дней. Этот день назывался пятницей и был выбран старлеем для объезда соседних совхозов абсолютно не случайно. Давно известно, что пятница на Руси – это не просто день недели, это такой национальный русский праздник, а по праздникам наш народ бывает необыкновенно радушен и щедр. Вот эту-то национальную особенность и хотел использовать старлей для укрепления пошатнувшейся обороноспособности великого государства, выехав с утра пораньше на облюбованном «КРАЗе» в бескрайную даль среднерусских лесов и полей. Ближайшим объектом, представляющим шкурный интерес, был известный во всей округе зверосовхоз. Это хозяйство было известно местной общественности отнюдь не передовыми показателями сдачи пушнины и целебного звериного мяса государству. По крайней мере, туда не ездили с награждениями высокие партийные секретари, и успехи этого зверского предприятия не отмечались в передовицах даже местных газет. Совхоз был известен тем, что никто в округе не знал, чем же всё-таки занимаются на самом деле его работники. Их часто можно было обнаружить праздношатающимися по территории центральной усадьбы этого сельскохозяйственного предприятия в рабочее время. Как правило, работники эти с утра были до синевы выбриты и слегка пьяны. К вечеру картина диаметрально менялась. Вечером тех же самых совхозников можно уже было встретить слегка выбритыми и до синевы пьяными. В лучах приближающегося заката совхозники предпочитали никуда не перемещаться. Летом их утомленные самозабвенным трудом тела можно было обнаружить всюду. Тела беспорядочно валялись на сочной зеленой травке или же едва виднелись (по оставшимся на поверхности конечностям, по случайно забытым предметам нижнего белья и другим демаскирующим признакам) в прохладных ирригационных канавах. Но так было не всегда. В периоды затяжных в мокроте своей российских ненастий и промозглых в морозной ветренности холодов центральная усадьба совхоза выглядела безлюдно. Сияли огнями лишь находящиеся неподалеку дощатые бараки. Непосвященные окружающие догадывались, что именно там, в этих покосившихся от времени бараках и протекал основной производственный процесс, не позволяющий совхозникам окончательно раствориться в отдыхе и где-нибудь безвозвратно заблудиться во время своего праздного шатанья. Кроме того, этот производственный процесс, видимо, приносил «зверским» работникам даже какой-то доход. Об этом свидетельствовали видневшиеся из некоторых огородов крыши автомобилей. И это были не какие-нибудь двухместные «инвалидки» с маломощным мотоциклетным мотором, а настоящие автомобили представительского класса советских времен. Это были автомобили типа «Запорожец», с кожаными салонами и хромированными деталями торпеды. Некоторые остряки в период заката великого государства, во время которого по несчастью случился взрыв на Чернобыльской АЭС, принялись сочинять всяческие гнусные стишки, что-то вроде того, что: «Запорожец» не машина, киевлянин не мужчина». Но это все бред. Нельзя серьезно относиться к словам этих паразитирующих на чужом горе стихоплетов. Насчет потенции мужской части населения Киева до сих пор широкой общественности ничего не известно – это тщательно охраняемая службой «национальной бэзпэки» информация. А вот про «Запорожец» знают многие. Знают, что по проходимости «Запорожец» ни в чем не уступал «КРАЗу». «Запорожец», он лишь слегка уступал «КРАЗу» в грузоподъемности, но зато превосходил его размерами салона. Поэтому владельцам этой супермашины было чем гордиться. А прежде чем начать гордиться необходимо было этот самый предмет гордости приобрести. И, видимо, доход от производственного процесса позволял «зверским» совхозникам сделать эту весьма дорогую покупку. Здесь все вроде было для всех понятно. Лишь одна загадка продолжала мучить непосвященных окружающих: каких же все-таки зверей выращивают эти немногословные работники? И как ни пытались выведать эту тайну праздно любопытствующие окружающие, ничего у них не получалось. Сами совхозники хранили угрюмое молчание, а, услышав прямой вопрос, горестно вздыхали и отводили взгляд. К баракам же праздно любопытствующих, близко не подпускали. Как только они предпринимали какие-либо попытки подобраться к этим сооружением поближе, с ними начинали твориться какие-то странные вещи. То на праздно любопытствующих сваливался откуда-то острый приступ диареи, а то на них нападал какой-то дикий ужас, гнавший прочь от производственных бараков в широкие поля. Наблюдались и другие странные явления, но во всех случаях бараки вдруг переставали интересовать праздно любопытствующих и тайна вновь оставалась не раскрытой. Некоторые даже утверждали, что всё это как-то связано с тайнами Бермудского треугольника. Так что местность, которую в первую очередь вознамерился посетить старлей, не была лишена некой интриги. И хотя цель его визита была несколько другой, эта неразгаданная тайна тоже, с некоторых пор, не давала ему покоя.
Остановив могучую машину напротив двухэтажного правления совхоза, Сергей, побулькивая висящими на ремне флягами, беспрепятственно проник внутрь и начал внимательно изучать пожелтевшие, покоробившееся бумажные таблички, наклеенные на внутренних дверях здания. Судя по кратким надписям на табличках, составленным неизвестным грамотеем, на первом этаже разместились: «Нач. хоз. часть зверь. совхоз», «Отд. учета зверь.», «Отд. учета раб.», «Глав. инж. зверь. совхоз», «Глав. технол. зверь. совхоз», «Бух-я звер. совхоз». Что заставило представителей элиты звериного хозяйства перейти к такой пугающей краткости при вполне естественной для этих мест неграмотности тоже было загадкой. Бумаги и канцелярского клея в стране в то время было вполне достаточно. Хватало так же в стране разноцветных туши, пасты и чернил. Но, тем не менее … . На втором этаже в части пугающей краткости и привычной неграмотности было ничем не лучше: «Дир. зверь. совхоз.», «Глав. бух. зверь. совхоз.», «Нач. отд. зверь. совхоз.», «Глав. мех. зверь. совхоз.». А может и не было никакой неграмотности вовсе? Может ошибки делались вполне сознательно? Всем известно, что главная мечта каждого пусть даже и самого мало-мальского, начальника – это наличие, пусть даже самой малюсенькой власти при минимуме беспокойств. Ну а кто из здравомыслящих полезет за дверь, на которой черным по пожелтевшему белому написано: «зверь»? Кто отважится? Очень немногие. Либо самые от рождения отважные, либо уже совсем безнадежно по жизни пьяные. Но на этих всегда можно найти противоядие. Первым можно что-то с самого порога и с ходу сразу что-нибудь обезоруживающее наврать. Что-нибудь успокаивающе-благостное: «Как это могло произойти? Извините, мы про эту Вашу проблему первый раз слышим! Разберемся и всех виновных строго накажем! Ждите ответа. Не сомневайтесь - всё решим. Будьте здоровы. И члены Вашей семьи тож. До свиданья». Быстренько выпроводить буянов, закрыть за ними дверь изнутри на засов и ничего не делать до следующего раза. А в следующий приход этих беспредельщиков надо изобразить совершенно искреннее негодование: «Как не сделано? Мы же звонили и писали! Всюду сигнализировали, телефонизировали и ставили на вид! Что тут поделаешь? Страна у нас такая … . Ладно, придется обратиться лично к Григорию Кузьмичу. Зайдите через недельку». Только теперь придется недельку попотеть и хоть что-то сделать. Иначе можно в следующий раз запросто получить в глаз. Но таких буйных очень мало. Можно даже сказать, что почти совсем уже нет их. А вот со вторыми можно поступить попроще. Надо просто взглянуть на пьяно-буйного построже: «Опять напился, сволочь? Пришел качать права? Сейчас-сейчас, милицейский наряд уже в пути. Сначала пятнадцать суток, а затем ЛТП или же на «химию» еще раз отправим тебя, дурака. У тебя что, здоровья от прошлого раза много осталось? Эй! Ты где? Во какой шустрый … . Только что был, грозно и несвязно что-то требовал и уже нет его нигде … . Даже стали забывать как он выглядел. Ну и ладно, нам так даже проще. Правильно говорил когда-то великий вождь о том, что все проблемы исходят от конкретного человека. А вот когда нет этого человека, то нет и никаких проблем.
Предупредительно постучав, Сергей приоткрыл скрипучую дверь с табличкой «Дир. зверь. совхоз». Дверь открывала вход в небольшой кабинет с пыльными стеклами окон. В лучах с трудом пробивавшегося сквозь грязные стекла солнца грустно-задумчиво сидел за столом средних лет человек. Его сизый, рыхлый и испещренный зарубцевавшийся язвочками нос был достоин кисти самого великого художника-карикатуриста эпохи антиалкогольной кампании. Но сыскать такого в данной местности видимо не представлялось возможным, и нос бездарно простаивал. Хозяин носа, заслышав дверной скрип, отвлекся от каких-то навевающих на него грусть размышлений и пристально поглядел на старлея своими мутными и бесцветными глазками.
- А-а-а, воинство припожаловало! Входи, старлей, смелей, - проскрипел с трудом размыкая спекшиеся губы, обладатель хрестоматийного носа, - родной армии мы завсегда рады. Садись. Как там в «Чонкине» говорилось: на полную жопу садись – не стесняйся. Какими судьбами в наше зверское захолустье?
- Да вот, нужда пригнала …, - начал было Серега, ерзая «полной жопой» и ища точку устойчивого равновесия шаткого стула.
- Так Вы сюда по нужде приехали?! – изобразил поддельное удивление директор, - пожалуйста, полей и лесов в округе много. Как там, в народных стихах: «Выйду в поле сяду с..ть – далеко меня видать. Ж..а нюхает ромашку, член опять поймал букашку …». Так что ли? Ха-ха-ха, - проскрипел довольный своим остроумием и глубокими знаниями народного фольклора директор.
- Ну по такой банальной нужде я бы к Вам не приехал, - ответил Сергей, озабоченно хмуря лоб и подчеркивая этим серьезность своей миссии, - речь идет, ни много - ни мало, о восстановлении обороноспособности Ракетных войск стратегического назначения.
- Во как, - мгновенно проникся и посерьёзнел директор, - чем могу? Имеются у меня кой-какие излишки дизтоплива. Как там у нас ракеты на «соляре» летают?
- Нет, «соляра», к сожалению, не подойдет. Не достичь на ней расчетной траектории. Пробовали когда-то – не получилось. Мне бы что-нибудь из этого, - ответил Сергей и протянул директору длиннющий, многостраничный список автомобильных запчастей, - по бартеру.
- Так-так-так, - задумчиво бормотал директор, перекладывая листы, - сразу тебе скажу, старлей, что «ГАЗонов» у нас нет вообще, а вот по «ЗИЛам» можно что-нибудь пошарить. Сейчас главного механика высвистаем, если он сегодня живой, и узнаем. (Директор громко и троекратно стучит кулаком по стене кабинета, при этом чувствуется, что каждое движение ему дается с большим трудом, а каждый стук отзывается импульсом острейшей боли в отравленной вчерашним алкоголем голове. Примерно через минуту в кабинет как-то боком просачивается грузный человек в коротком изрядно потертом пиджаке и заляпанных чем-то брюках).
- Ага, а вот и Семеныч! Как живой, - обрадовано воскликнул директор.
- Вот именно - «как», - выдавил из себя обливающийся потом Семеныч и плюхнулся на стоящий в углу потертый дерматиновый диван. Глаза его потерянно бегали по кабинету, - ох и худо мне чего-то сегодня. Погода наверное меняется. Подлечиться бы, а? Кузьмич?
- Сегодня ему плохо, видите ли … . Погода, знаете ли … . Можно подумать, что вчера утром тебе было хорошо. А лечиться уже нечем, сердешный. Вчера в бой были брошены последние резервы главного командования. Вот если только Красная Армия нам чем-нибудь поможет, - кивнул директор-Кузьмич и болезненно поморщился, потирая сморщенные виски.
- Да без вопросов, - поддержал эти весьма изысканные и утончённые намеки Сергей, похлопывая по выпуклому бочку зеленой армейской фляги, - «зеленый змий» дремлет до поры до времени в родном для него сосуде. Только вот сначала дело надо сделать.
- Какие в пятницу еще могут быть дела? – С деланным равнодушием спросил Семеныч. При этом взгляд его уже сверлил алюминиевую стенку темницы, в которой изнывающее побулькивал «зеленый змий», а на уголке его рта вскоре предательски заблестела слюна.
- Да дело-то, если разобраться, абсолютно плевое. Вон списочек лежит всего того, что предстоит мне как-то нажить непосильным трудом. И всё это не корысти ради, а только волей пославшего мя начальства. Иначе, Семеныч, третья мировая война станет неизбежной. В настоящее время между двумя ядерными сверхждержавами сильно нарушен паритет. И заметь, Семеныч, не в нашу сторону, нарушен.
- Да-а-а?! Ядреная война – это дело сурьезное. Паритет надо срочно восстанавливать. Ну-ка глянем, - с трудом выбравшийся с низкого дивана Семеныч решительно подошел к столу, и его обретший устойчивость под грузом неожиданно свалившейся на него ответственности взгляд впился в привезенные Сергеем бумаги, а черный, покрытый заусенцами палец уверенно заскользил по строчкам, - так-так, это и это есть, а вот этого нету и никогда не будет. О-о-о, моя голова! А может пошло оно все на фиг! Может пусть лучше скорее начнется она, третья мировая?
- Ну к чему же она нам? Война-то? Зачем нам гибель очередной земной цивилизации? На-ка, Семеныч, подобрей немного, - старлей плеснул из фляги в заботливо и суетливо подставленный директором стакан и подал его затрясшемуся в предчувствии предстоящего экстаза Семенычу.
- О-о-о, это же спирт! Почему не предупредили, ироды? – опрокинув стакан запричитал хватая воздух отверзым на грани разрыва щек ртом Семеныч и, схватив со стола директорский графин, широко задвигал кадыком, судорожно глотая желтую, видимо, очень давно, не меньше чем год назад, налитую туда воду. Минуты через три он уже расслабленно сидел на диванчике. Лицо Семеныча мгновенно порозовело и излучало неподдельное добродушие окружающей его действительности. Мысли о предстоящей ракетно-ядерной войне, видимо, окончательно покинули его. Глядя на довольную рожу Семеныча, черты директорского лица, напротив, резко ожесточились. Нос принял какой-то зловещий лилово-кровавый оттенок.
- Так что с деталями, сволочь! – возмущенно вскричал директор. - Тебе я вижу уже очень хорошо, хотя это и ненадолго. Уж мы-то знаем … . А обо мне ты подумал, мерзавец?!
- Причем здесь я? Спирт-то не у меня … .
- А запчасти у кого?
- Половины требуемых по списку запчастей у нас нет, не было никогда и не будет.
- И что ты себе думаешь? Хочешь до войны дело довести? Тебе что, опять поплохело? Рановато что-то … . Пока больше прикидываешься. Но минут через пять точно поплохеет: спирт это, к сожалению, не вечно действующее зелье. А как хотелось бы (директор мечтательно закатил глаза): выпил, к примеру, как следует разок в молодости и ходи себе пьяным всю оставшуюся жизнь. Это же какая экономия!
- А что ежели нам старлею целиком новый «ЗИЛ» отдать за флягу спирта? Он все равно у нас без толку стоит. Прислали, что называется, ни к селу, ни к городу. Просили бульдозер, чтобы зимой дорожки чистить, а прислали зачем-то этот гребанный «ЗИЛ».
- Как это – отдать? Он же у нас на балансе.
- Слушай, Кузьмич, это что, у тебя единственная такая вещь будет, которая на балансе вроде как есть, а фактически её уже не то, чтобы у нас, а вообще в природе давно уже нету?
- И то, правда, соображаешь ещё чего-то, стало быть, не все мозги пропиты, - немного подумав, огорченно махнул рукой директор, - как говорится: семь бед – один ответ. Забирай, старлей, новый аппарат, да и дело с концом. Чего не сделаешь ради того, чтобы все народы на земле жили в мире. Только флягу не забудь оставить.
- Секундочку. А я-то что буду с ним делать? Как у себя-то мне этого «ЗИЛа» на баланс ставить?
- Ну, это уже твои проблемы. У нас явная недостача вырисовывается, и то мы особо не переживаем, а у тебя-то – прибыль. Впрочем, ты можешь разобрать этот аппарат на запчасти согласно своему списку и ремонтировать имеющуюся у тебя рухлядь. Получишь две рухляди сразу. По этому практика показывает, что лучше такой фигнёй не заниматься. Машина – это же живой организм. И не надо его разбирать на эти, как их … , плантаты. Они ведь могут не прижиться. А этот, пусть себе ездит. Вы же все равно колоннами передвигаетесь. А кто будет проверять военную колонну? Не бойся ничего. Мы даже документы тебе на эту машину отдадим. И в милицию точно заявлять не будем. Мы этого «ЗИЛка» скоро под что-нибудь спишем. Под какое-нибудь местное наводнение.
- Водилу дадите до части докатить?
- Не связывайся ты с нашими водилами, потом будешь голову ломать как от них отделаться. Цепляй этого «крокодила» на жесткую сцепку и тащи. А по поводу запчастей к «ГАЗону» советую заглянуть к нашим соседям в геологоразведочную партию. До них от нас километров пять будет. Вот у них этих «шестьдесят шестых» хоть ж…й ешь. Очень много, в смысле.
- Договорились. Ну что? По граммульке?
- Погнали. Давай флягу, сейчас перелью, разведу и что-нибудь на «поклевать» в бухгалтерском холодильнике достану.
Вначале было выпито за здоровье (свое, жен, детей, родителей), затем за предотвращение третьей мировой войны. Вскоре выяснилось, что Кузьмич в молодости служил в авиации, а Семеныч был когда-то танкистом. Выпили еще и за содружество родов.
- А чем здесь - то занимаетесь? Каких хоть зверей выращиваете? – Как можно простодушнее задал вопрос, что называется, в лоб, Сергей. Глядя на ностальгирующие лица своих пьяных собутыльников, он решив, что настало самое время для снятия завеса тайны с профиля этого засекреченного сельскохозяйственного предприятия.
Лица собутыльников сразу же преобразились и приняли официально-непроницаемые выражения, а челюсти принялись с удвоенной частотой обрабатывать хрустящую в нехитрости своей закуску, состоящую в основном из молодого репчатого лука и, едва оформившихся из завязи бледно зелёных помидоров.
- Нет, если это какая-то тайна, то вы, конечно же, вправе мне ничего не отвечать. Нежели мы без понятиев? Мы, военные, очень даже хорошо знаем, что такое тайна. Военная и государственная. Но вот что такое сельскохозяйственная тайна - мы никогда не слыхивали. Что, действительно есть и такая? – развязно рассуждал, как бы сам с собой и себе же задавая вопросы, изображавший состояние внезапного опьянения старлей.
- Да нет такой тайны, - уныло качнул своим примечательным носом директор, - это не тайна, а стыдоба одна. Ладно, тебе уж, как военному поведаем, только больше никому. Ни-ни.
- Чтоб я сдох!
- Раньше-то мы хоть полуручное зверье для завидовской охоты выращивали, а как умер генеральный-охотник, так все заказы тут же прекратились. Так … , подбрасывают что-нибудь иногда. Через час по чайной ложке. Живет сейчас у нас десяток зайцев для оставшихся старичков из Политбюро. Но это что … . Раньше у нас кого только не было. Даже белые медведи с северными оленями и то бывали. «Как же так? Как он здесь очутился?» - бывало удивленно вопрошает какой-нибудь кремлевский небожитель, осматривая громадную тушу только что убитого (якобы им) обитателя Арктики. «Да кто ж его знает, - отвечаешь, - как-то умудрился сюда забежать. Может, понял, наконец, что в заповеднике все же безопасней, а может это с климатом что-то творится». А сейчас вот уже пятый год баклуши бьем и что-то имитируем. Вот отсюда и вся наша секретность. Нельзя ведь окрестный народ своей бездеятельностью за государственный счет разлагать. И так бездельников во всей округе развелось тьма тьмущая. И каждый ведь еще и выпить норовит.
- А как же внезапная диарея, безотчётное чувство страха и всякая другая «бермудская» хрень?
- Это запущенные нами же слухи. Чтобы не шлялся кто попало.
- Все понятно. Ну, желаю здравствовать. Пора мне, пожалуй, к геологам. Пока еще в сознании. Выражаю вам благодарность от имени Главкома РВСН.
- На хер нам твой главком вместе со своей благодарностью сдался! Ты от себя выразил, и нам на сегодня этого вполне достаточно. Даже на завтрашнее утро хватит.
Аккуратно упаковав документы, Сергей с помощью водителя «КРАЗа» быстро посадил на жесткую сцепку новенький, похожий на крокодила «ЗИЛ», и они отправились навестить прозябающих в калужском лесу геологов. Геологическую партию они отыскали довольно быстро. Поляна, на которой разместилась партия, была сплошь заставлена строительными вагончиками и автомобилями «ГАЗ-66» со смонтированными на них разнокалиберными буровыми установками. Выяснив у одного из сильно помятых жизнью буровиков примерное местонахождение начальника партии, Сергей немедленно приступил к его поиску. Начальник неожиданно быстро нашелся в самом первом вагончике, в который заглянул Сергей. Старлей сразу распознал его по сильно озабоченному выражению лица и бирке, пришитой к нагрудному карману спецовки. На бирке так прямо и было написано: «Начальник партии». Начальник был занят тем, что играл сам с собой в нарды. Сидя на краю обычной железной армейской койки, покрытой армейским же одеялом, он поминутно переворачивал доску и шумно бросал на нее глазастые кубики.
- Кто побеждает? – войдя, поинтересовался Сергей.
- Пока ничья, - не проявляя никакого интереса к вошедшему, произнес начальник, явно озабоченный ситуацией на доске.
- А Вы попробуйте лошадью пойти. Может, хоть это поможет вырваться вперед?
- Чего-чего? – Не понял геологический начальник и, наконец, подняв голову, пристально осмотрел старлея. – Во как. Вооруженные силы припожаловали. Чем, как говорится, обязаны?
- Да вот, спасаю планету от ядерной катастрофы. Восстанавливаю, так сказать, ядерный паритет.
- Достойная миссия. И что? Получается?
- С переменным успехом.
- В чем же загвоздка?
- А загвоздка вот в чем, - Сергей выложил на доску перед начальником уже изрядно помятые и заляпанные пальцами недавних благодетелей списки автозапчастей, - вымениваю, понимаете ли, железяки на «жидкие доллары».
- «Жидкие доллары»? Хм. Мы это очень даже уважаем. Зеленые империалистические доллары мы все время клеймим позором. Эти фантики стоят у нас 92 копейки в базарный день. А вот жидкие … . Нынче мы их очень даже сильно уважаем. Они, можно сказать, пользуются у нас очень даже большим спросом. Как говорится: спасибо родной партии за заботу о нашем алкоголизме.
- Ну так, за чем же дело встало? Налицо обоюдный интерес. Опять же нельзя забывать про нарушенный паритет … . Мы же с Вами, надеюсь, патриоты?
- Вне всякого сомнения. Патриотизма у нас – хоть отбавляй. Сейчас отыщем нашего главного механика, если он еще на выходные в Москву за водкой не умотал, и попытаемся реализовать свой патриотический порыв. Кстати – Борис Степаныч.
- Очень приятно, Сергей.
Они вышли из вагончика и углубились в лес. Вдоволь наспотыкавшись на торчащих отовсюду корневищах Сергей и Борис Степаныч вскоре вышли на берег небольшой лесной речушки-переплюйки к какому-то странному шалашу. Шалаш имел довольно внушительные размеры и обладал какой-то поразительной кривобокостью. Видимо, он был сооружен настолько «наспех», что не совсем укладывалось в голове: за счёт чего он мог сохранять вертикальное положение. Из уродца-шалаша доносились весьма характерные для определенного рода процессов мужское сопение и женское повизгивание.
- Ну все нормально, - шепотом известил Сергея Степаныч, - не уехал. Бабу себе где-то нашел. Не будем мешать – дождемся оргазма.
- А он случайно не половой гигант с постельной кличкой «неутомимый»? Не придется ли нам тут битый час бродить и изнывать от здоровой зависти? Скоро смеркаться начнет. Солнце скроется, муравейник закроется. Мой муравейник закрывается в 19.00. Опоздаешь – скандал, а позвонить и предупредить неоткуда.
- Как это неоткуда? У нас тут хоть и дикость вокруг, а телефонная связь имеется. Вернемся и позвоним, куда Вам надо, из моего вагончика.
Наконец из шалаша донеслись предсмертные вопли пронзенной стрелой серны, заглушившие ликующий возглас удачливого охотника, и все в округе разом умолкло. Не стало слышно пения птиц и стрекотания кузнечиков. Испуганная природа временно затаилась. Подождав для приличия минут пять, Степаныч, громко топая кирзовыми сапогами подкрался к шалашу и, деликатно покашляв, для того, чтобы быть гарантированно услышанным, гулко постучал костяшками пальцев по самой толстой ветке, составляющей основу этой патриархальной конструкции. В этот момент случилось неожиданное. Шалаш мгновенно сложился и рухнул, погребя под своими ветвями неистовых прелюбодеев. Что послужило причиной этой локальной катастрофы, было не совсем понятно. С одной стороны, шалаш был изначально сооружен со значительными отклонениями от дедовских технологий, но, с другой стороны, кто может уверенно утверждать, что дедовские технологии предусматривали такую интенсивную эксплуатацию? Наши предки сооружали шалаши, в основном, для отдыха во время зноя в сенокос. А тут такое … .
Из-под обрушившихся ветвей вновь донеслись приглушенные стоны. Но на этот раз они имели совершенно другую тональность: если чуть ранее они извещали о том, что внутри шалаша чьё-либо присутствие выглядело бы, по меньшей мере, не очень уместным (ежели не принимать в расчет существующие извращения), то в настоящий момент стоны означали призыв о помощи сторонних лиц. Сторонние лица быстро разбросали шевелящиеся ветки и выудили на свет два обнаженных туловища. Первое туловище принадлежало главному механику геологической партии Эрасту Петровичу Матэо, страстному потомку подмастерий известных итальянских зодчих, некогда возводивших свои шедевры в столичных российских городах. Второе туловище принадлежало толстой деревенской бабище с отвисшим до пупа выменем. Вид лица головы габаритно-обнаженного женского туловища можно было сравнить с картиной, открывающейся при взгляде сверху на кастрюлю с крупноклубневым вареным картофелем. Т.е. довольно непривлекательным был этот вид. Для кастрюли всё это вполне сошло бы, все выглядело бы очень даже аппетитно, но вот для лица … . Видимо, Эрасту Петровичу пришлось как следует выпить (как в старом анекдоте о том, как два приятеля собираются в гости к подружкам, и один из них говорит другому: «Ты сильно не переживай по поводу внешности подруги, с которой тебе предстоит заниматься. Возьмем с собой побольше водки, выпьем, и через каких-то полчаса она покажется тебе красавицей». Приятели приходят к подругам. Тот из них, которого недавно успокаивали, внимательно разглядывает предназначенную ему подругу и непроизвольно, с отчаянием в голосе восклицает: «Нет, я столько не выпью!»)
Отряхнув с покатых плеч обломки засохших ветвей, Эраст Петрович нисколько не смутившись, тут же отыскал в куче хвороста весь свой гардероб и быстренько в него облачился. Во время поисков Петрович, ещё не окончательно забывший о своей недавней пассии, попутно подбрасывал ей попадающиеся ему на глаза отдельные детали по-деревенски нехитрого женского туалета. Пассия, ошарашенно хлопая коровьими глазами, вытряхнула застрявшие в растрепанных волосах сучья и со стыдливостью юной девы принялась напяливать на себя все заботливо выброшенное Петровичем. Впрочем, никто из присутствующих на нее внимание не обращал. Даже прелюбодей Петрович. Все присутствующие думали о предстоящем деле. Пассия предприняла ещё несколько попыток пробудить к себе былой интерес, игриво кинув в Эраста несколько крупных сучьев. Видимо, для того, чтобы договориться о чём-то назавтра. Но, похоже, она окончательно перестала интересовать своего недавнего любовника. Петрович, несмотря на то, что один сучок угодил ему прямо в лоб, даже не посмотрел в ее сторону. Осознав всю глубину овладевшего Петровичем безразличия, называемого в народе апатией, толстомясая куртизанка предприняла грациозное движение в сторону леса. Её обрюзгшая фигура, некоторое время ещё мелькала в зарослях кустарника, тяжело покачивая выменем и вскоре вовсе исчезла из вида. Духовно опустошенный Петрович при этом отрешенно сиживал неподалеку от обрушившегося сооружения. Ведь что такое в народном понимании означает слово «апатия»? Апатия – это отношение к сношению после сношения. Вот поэтому и сиживал апатичный Петрович, покуривая на пеньке дешевую сигарету «Друг» и щурясь заходящему солнышку. В лучах пылающего заката Петрович был очень похож на отдыхающего после тяжелого боя солдата, до конца выполнившего свой сегодняшний долг. При взгляде на главного механника сознание тут же дорисовывало за его спиной как минимум десяток медленно сгорающих вражеских танков. Если бы не стремительно убегающее время, Сергей бы, наверное, еще бы полюбовался героической картиной, но ситуация требовала от него немедленных действий. Он аккуратно подтолкнул к механику очарованного закатом геологического начальника, тот сразу же встрепенулся, стремительно подошел к потомку помощников великих зодчих и, стараясь как можно быстрее привлечь его внимание, с размаху хлопнул его по плечу. Не привыкший к такому обращению Эраст грязно выругался. Начальник ответил тем же. Некоторое время они ещё препирались о чём-то друг с другом, но вскоре административный ресурс начальника возымел на распоясавшегося сладострастца должное действие и, тот, сгорбившись, замолк. Начальник, склонившись к нему, что-то быстро зашептал на ухо, поминутно указывая носом на стоящего в небольшом отдалении старлея. Сергей не стал ждать реакции неразборчивого эротомана и, подойдя к нему, молча протянул списки. Взяв протянутые бумаги, Петрович скосил на них оба глаза, полистал и, вздохнув, вернул уже основательно измятые листы Сергею.
- «Жидкие доллары» - это хорошо, - мечтательно протянул Петрович, затягиваясь уже обжигающим пальцы «хабариком», - но, к сожалению, на этот раз недосягаемо - Вам гораздо проще купить новый «ГАЗон». Он ведь весь там, в Ваших списках. Только кузов отсутствует. Но кузов у Вас, я так понял, есть.
- Купить? У нас ведь не торгово-закупочная организация. Нам либо дают, либо нет. Если и дают, то по каким-то никому неведомым нормам. Вот и попробуй угадай, когда следующий аппарат пришлют. Этот-то по их нормам еще под списание не подпадает.
- Ну, некоторые детали мы, конечно же, найдем … . Хоть сколько-то-нибудь «жидких» надо ведь как-то урвать … . Просто так-то Вы, наверное, не нальёте? – глаза Петровича наполнились бездонной просьбой.
- Нет-нет. Это исключено. По мелочам я размениваться не собираюсь. Нужен полный комплект. Кстати, а нет ли у вас какого-нибудь лишнего рабочего «ГАЗончика»? – поддаваясь приступу нахлынувшей на него наглости, неожиданно для себя спросил Сергей. Эта мысль появилась у него уже достаточно давно, ещё когда Петрович безнадежно буравил списки едва оправившимся от апатии взглядом. Но он как-то не решался задать этот вопрос, памятуя о том, что два раза подряд такие удачи, как правило, не приходят.
Видимо, это было исключение из правил. Начальник и самый главный из местных механиков довольно продолжительное время смотрели друг на друга, странным образом перемигиваясь и ежесекундно меняя выражение лица. В этом странном перемигивании и смене гримас участвовали все приложения к их изрядно пооблетевшим от времени головам: глаза, веки глаз, носы с их активными кончиками, уши и мочки ушей, остатки волос, слегка выбритые подбородки и щеки. Всё это разом пришло в движение. Но особенно выразительными были огрубевшие в постоянном начальственном оре и давно посиневшие отчего-то губы. Наверное, за долгие годы совместной работы у этих прохиндеев выработался какой-то особый, понятный только им, мимический язык. Этот язык, наверняка, помогал им выкручиваться из скользких ситуаций во время получения нагоняев в кабинетах более высокого начальства или же в ходе инвентаризационных проверок вышестоящих организаций. Но старлея не интересовали ни особенности этого безмолвного языка, ни детали этого немого разговора – он ждал итога. И итог не замедлил появиться.
- Мы это … . Кх-м, – неуверенно начал самый главный из механиков. - Есть у нас один новенький, годовалый всего «ГАЗончик». Как пригнали его, так и стоит он на бетонной площадке. Бурильная установка на нем накрылась. Раз попробовали с него шурф пробурить, да бур обо что-то сломали. Но это полная ерунда. Бур мы сейчас быстренько снимем. А «ГАЗончик» совсем новенький. Даже муха ещё не е…сь на нем.
- Ну ладно, давай заканчивать метание словесов в мировое пространство. Давай по делу, а то, я гляжу тебя опять на интим потянуло. Одно только у тебя на уме. То каких-то страшных баб по шалашам тискаешь, а теперь уже до насекомых добрался, извращенец. Совсем озверел в лесу. Давай, как там у вас е…ов говорится - ближе к телу. Не видишь - старлей торопится. Уже ногами сучит от нетерпения, - вдруг накинулся на Петровича начальник, - давай своей не…..ной мухой на базу, снимай бур и заводи машину. А мы со старлеем обсудим некоторые детали.
Блудливого механика словно слизала своим гигантским языком какая-то исполинская корова. От его былой апатии не осталось и следа. Петрович напрямую ломанул в лес, даже не потрудившись поискать тропинки. Созданная им турбулентность сорвала со старлея фуражку. Некоторое время еще был слышен хруст ломаемых на его пути веток, но вскоре все затихло.
- Вот что делает с людьми жажда скорой наживы, - покачал головой Сергей и, подняв «фурлет», двинулся в сторону выползающей на берег тропинки.
- Да, кстати, о наживе. Этот вопрос мы всуе так и не обговорили. Каковы ее объемы? Насколько может быть пополнен золотовалютный запас терпящей бедствие поисковой партии?
- Ровно на одну флягу чистейшего, почти медицинского спирта!
- Скока-скока? – возмущенно протянул, останавливаясь начальник. – Какая-то фляга за почти новую машину?!
- Имейте совесть, фляга – это же почти литр спирта. А литр спирта – это четыре с половиной бутылки водки по Менделееву, - спокойно парировал возмущение окончательно обнаглевший старлей, - вот как раз одна не новая машина и получается. И ничего не поделаешь, такие нынче расценки. Все вопросы к Политбюро ЦК нашей партии. Можете туда обратиться. Там есть отдел по работе с запросами чего-то непонимающих граждан. Обратитесь и Вам там, в этом отделе все подробнейшим образом пояснят. И не таким несознательным объясняли.
- Ну, старлей, ты нас просто режешь без ножа! Это же форменный грабеж средь бела дня! Если кому рассказать – никто не поверит, а если поверит, то будет долго над нами, дураками, смеяться. Чтобы на флягу спирта променять новую грузовую машину повышенной проходимости?!
- Сейчас, видите ли, произошла некая смена ценностей, а Вы сидите в своем лесу, дырки в родной земле сверлите и ничего вокруг не замечаете. Озверели уже тут, похоже, окончательно. Пораскиньте-ка своими отвердевшими мозгами: машин нынче в стране у нас уже очень много, а водки почти нигде нет. Если где и есть, то очень мало. И вина хорошего нет – все элитные виноградники уже давно и с абсолютного, что называется, «сдуру» повырубили. А раз чего-то нет, значит это «что-то» называется дефицитом, а там где появился дефицит, тут же самоорганизуется черный рынок. Ну и как на всяком уважающем себя рынке образуются особого рода цены – рыночными они называются. Вот мы с Вами, например, в мгновенье ока и превратились в махровых дельцов теневой экономики и прямых участников рыночных отношений. А это уже, извините меня за столь грубое слово, капитализмом называется. Да, да. И не морщьте так презрительно нос, пожалуйста. Вы, кстати, между нами, девочками, совершенно случайно не член ли родной нашей партии?
- В данном случае это не имеет никакого значения.
- Позвольте. Как это не имеет? Это же чуждая нашему признанному флагману модель развития общества. У нас же давно воцарился социализм и присущая ему сугубо плановая экономика. Вы что, ею не довольны? Странно, это отбрасывает тень на светлый облик строителя коммунизма. Надо бы сообщить куда следует об изъянах в Вашем моральном облике и творящихся у Вас махинациях. Страна доверила Вам разведывать запасы принадлежащих народу недр. А Вы? Что Вы себе позволяете? К чему призываете?
- ?????!!!!!!!!!!!
- Да успокойтесь, я же шучу сквозь готовые пролиться слезы, - поспешил успокоить мгновенно позеленевшего начальника Серега, осознавший то, что в данном случае он сильно перегнул и без того хрупкую палку, , - для меня кого-то сдавать, это значит вступать в полное противоречие со своими принципами, а в данном случае это еще и противоречит моим рыночным интересам. Так что соглашайтесь, пока я не передумал.
- Совсем запутали меня … . Ну еще хотя бы четверть фляги … ?
- С превеликим бы удовольствием … . Да, к сожалению, больше у меня нет. Это-то у сквалыжного зампотеха еле-еле выцарапал. Себе и то только на чекушку удалось отцедить.
- Эх, что с вами, военными, будешь делать … .
- Спасибо. И не надо забывать, что я ведь не корысти ради … . И мы с Вами всё же патриоты.
- С Вами про такое не забудешь. Ну и где же они? «Жидкие»-то эти?
- Утром стулья, вечером деньги.
- У классиков, по-моему, все было наоборот … .
- Может быть. На то они и классики. Все у них вечно шиворот навыворот.
Ведя такой неторопливый в непринужденности своей диалог «акулы теневого рынка» наконец достигли расположения поисковой партии, где их с огромным нетерпением ожидал главный механик. Совсем еще новенький «ГАЗон» с опустевшей сзади рамой уже был заведен и нетерпеливо фыркал, роняя влагу из выхлопной трубы в предвкушении встречи с дальней для него дорогой.
- Застоялся жеребец, - ласково похлопал машину по капоту старлей, - а сыт ли?
- Тридцать литров залили в него, должно хватить. Вам ведь ехать-то, наверное, чуть больше сотни километров?
- Должно хватить, - уклончиво ответил Сергей. - Ну, как говорится, по коням. Давайте документы и вот вам заветная фляга. Заметьте, драгоценное содержимое вместе с казённой тарой вам отдаю. Ничего для вас не жалею. Другой бы жлоб флягу себе оставил. Это ведь государственное имущество. А я вон нет – иду, можно сказать, на тяжкое должностное преступление. И все ради успехов советской геологии. Кстати вы что, нефть тут ищете? Удачи вам и желаю здравствовать! Калужская область должна вскоре обогнать Эмираты, коли такие люди в стране советской есть! Не помню, кто это сказал. Но звучит! Удачи вам!
С этими слегка выспренными словесами Сергей впрыгнул в кабину, бросил документы в «бардачок» и, подав сигнал: «Следуйте за мной», терпеливо дожидавшемуся водителю «КРАЗа», тронулся с места, по-воински приветствуя счастливых обладателей фляги. Вернее, приветствуя то место, где только что топтались геологические разведчики. Сами разведчики уже спешили в сторону вагончика начальника, суетливо перебирая ногами и оживлённо жестикулируя.
Часа через два боевая колонна, утроенная относительно своего первоначального состояния, наконец достигла родной воинской части. Родная встретила своих отчаянно-удачливых сынов не очень дружественным образом. Прапорщик-дежурный по КПП сообщил Сергею, что о задержке машины из рейса было доложено Ахтунгу. Тот же, как всегда, едва заслышав фамилию Просвиров, пришел в неописуемую ярость. Его праведный гнев тут же пролился вниз, и, в результате мокрый от высочайшего гнева Шахрайчук до сих пор сидит в штабе и ждет доклада о старлеевом прибытии. Тем же самым занимаются Пчелкин (обсыхает, сидя в роте) и Завдрыщенко (обтекает в автопарке). Попросив прапорщика позвонить с докладом о своем победном прибытии помимо дежурного ещё и Пчелкину, Сергей повел свою колонну в автопарк. Нетрудно было предположить, что у ворот парка его будет караулить Завдрющенко. Так оно и произошло. Первое, что увидел старлей, подъехав к воротам, была долговязая тень майора, меряющего своей нервной походкой расстояние от столба до столба. Заметив подъехавшую колонну, тень вначале настороженно замерла, а затем рваными прыжками двинулась к головной машине.
- Это еще что такое, нах?! Откуда это все взялось? Что за машины, нах?
- Это наши боевые машины, товарищ майор. Вот документы на них.
Сергей коротко рассказал майору о своих приключениях и о знаменательных встречах с замечательными советскими людьми. Простыми советскими тружениками.
- Да-а-а? И всё это за две фляги технического спирта, нах?! – продолжал недоумевать майор, осматривая новую технику. – Совсем озверели, нах, скоро всю страну на водку выменяют у дяди Сэма, нах!
- А Вы не верили. И спирт не хотели давать. Дали бы больше, глядишь я Вам еще и «Волгу» пригнал бы. Новую – «ГАЗ-24». Как у Ахтунга. Он бы лопнул от злости, когда увидел бы скучающего Вас, едущего на ней утром на работу. Представляете, заезжаете Вы утром на этой «Волге» на плац, за рулём у Вас Шахрайчук, хлопаете дверью и нехотя козырнув, неторопясь шевствуете мимо Ахтунга в строй. Всё! Инфаркт! Во-от такой рубец!
- Да ладно. Пусть живет, нах. Сегодня кто-то звезданул, что переводят этого козла от нас куда-то в вышестоящую часть, нах.
- Вот и правильно! Я же давно говорил, что ему надо немедленно переводиться, раз он не может служить со мной вместе в одном гарнизоне. Вот он своего, наконец-то, и добился. Надо отдать ему должное – очень упорен.
- Ладно, нах, пока он еще здесь, машины надо бы куда-нибудь припрятать. Поставьте их пока на ПТО, нах, туда в ближайшее время никто не собирается. А кунги мы на неделе перебросим, нах, и будем полностью боеготовы. Хоть и выглядит всё это не очень … , но фули делать, если обеспечение такое хреновое, нах? Боевые задачи-то выполнять надо, нах … . А в колоне, действительно, ну кто у нас будет что-то проверять, нах? ГАИ? ВАИ? Номера кузовов и двигателей? Не до жиру, нах … . Отродясь такого не видал, нах.
Заметно подобревший майор снял с Сергея парочку десятков взысканий и облегченно побрел докладывать о результатах выезда комбату. Тем временем старлей, расставив машины по указанным боксам, выдвинулся в расположение своей роты. Когда он вошел в канцелярию, Пчелкин разговаривал с кем-то по телефону. Увидев Сергея, он, прикрывая трубку ладонью, вполголоса сообщил: «Это дежурный Ахтунга. Спрашивает: откуда взялись еще две машины, и почему одна на сцепке?» «Скажите, что это кому-то в темноте померещилось. Это уже не первый случай: особо бдительным дежурным вместо большого «КРАЗа» вечно мерещится множество маленьких «ЗИЛов» и «ГАЗов», один из которых обязательно на сцепке. Говори-говори, как есть, я сейчас все объясню». Пчелкин как мог корректно проинформировал дежурного о наблюдающихся у отдельных военнослужащих галлюцинациях. Про то, как эти подверженные галлюцинациям военнослужащие накануне дежурства часто нарушают спортивный режим и про то, как он, Пчелкин, с этим упорно борется на уровне своей роты, но пока, к сожалению, победить удается не всегда. Видимо вконец утомленный рассказами Пчелкина о нюансах процесса воспитания военнослужащих срочной и сверхсрочной службы дежурный вскоре повесил трубку. Об этом свидетельствовали короткие гудки, начавшие раздаваться из телефонной трубки в тот момент, когда Пчелкин дошел до той статьи Устава, в которой говорилось о порядке подготовки военнослужащих к несению внутренней службы. Воспользовавшись образовавшейся паузой, Сергей поведал «Буонароте» о своих беспримерных пока еще подвигах. «Группенфюрер» хоть и пробурчал вначале что-то для порядка (например, произносились такие слова как: «нелегитимность», «должностное преступление», «мошенничество в особо крупных размерах» и т.д.), но на его лице были заметны признаки внутренней удовлетворенности. Еще бы: в одночасье избавиться от такого геморроя в период подготовки к предстоящим учениям! Лишь одно обстоятельство нарушало его внутренний праздник: сделано все было без его прямого участия. Но, что тут поделаешь? Это болезнь всех честолюбивых «монархов» и «фюреров». Так и живут они большей частью с чувством внутреннего дискомфорта, пока в очередной раз удастся им приложиться к чему-нибудь великому и вновь воспарить над, и без того великим, собой. Но такие моменты случаются не так часто, и да сама эйфория длится не так долго. Не так часто и долго, как этим честолюбцам хотелось бы. Поэтому-то в их судьбе и превалирует внутренний дискомфорт, с которым всем остальным приходится порой считаться.
Постепенно угасали остатки пятничных суток, однако закончить их на мажорной ноте Сергею мешал один не закрытый до конца вопрос. С момента окончания «ночной битвы под деревней Акунино» прошло уже достаточно много времени, а должной реакции на эти грозные события со стороны местного «группенфюрера» Сергей так и не заметил. Так же высокомерно держали себя с первогодками преждевременно состарившиеся «сеньоры» Лактионов и иже с ним. По-прежнему, суетливо забегая перед «сеньорами» в столовую, стремились услужливо выставить из-под обеденного стола скамейку их преданные «вассалы» - Заболонник со товарищи. Все это и раньше вызывало у старлея устойчивое чувство отвращения, но после невольного просмотра ночного спектакля это чувство начало стремительно нарастать. И сейчас, пользуясь неожиданно возникшей приближенностью к «императору», Сергей решил расставить точки над «и».
- Давно хотел спросить: что будем делать с ночными бойцами, «сеньорами», «вассалами» и прочей феодальной нечистью, паразитирующей в здоровом организме нашего боевого подразделения?
- Как это - что? Будем всячески пресекать проявления неуставных взаимоотношений.
- И как это будет выглядеть ночью?
- У нас же есть «ночной сторож» - дежурный коммунист.
- Этот ночной коммунист, как правило, исчезает через час после отбоя. И как только его шаги затихают в ночной тиши, тут же начинают разворачиваться боевые действия или ставиться спектакли по мотивам средневековой европейской жизни.
- Что Вы предлагаете?
- Из классики нам хорошо известно, что только «битиё определяет сознание». Поскольку «битиё» в явном виде мы себе позволить не можем – это ведь тоже «неуставняк», предлагаю заняться спортом.
- Каким еще спортом?
- Предлагаю приступить к всеобщему изучению и доведению до совершенства сто десятого приёма каратэ, а так же организовать регулярные занятия с нашими «сеньорами» классическим английским боксом.
- Что это за прием такой?
- Изматывание противника на пересеченной местности. Кросс, по нашему. Это почти дословный перевод с японского. Бег по сильно пересеченной местности в полном снаряжении и вооружении. Возможно достижение тройного эффекта: воспитание у личного состава физической выносливости, волевых качеств и полное очищение сознания военнослужащих от глубоко чуждой им по природе мелкобуржуазной шелухи.
- А бокс тут причем?
- Этим я займусь сам. Всёж-таки, как-никак, кандидат в мастера спорта. Тут всё просто: одеваем на очередного погрязшего в спеси воина боксерские перчатки и проводим мастер-класс, попутно объясняя ему, в чем именно он накануне был неправ. И всё, заметьте, на законных основаниях. Бокс – это ведь спорт такой. Не мы ведь его придумали. Он входит в программу Олимпийских игр, девизом которых является: «О, спорт, ты мир!» А мы всегда за мир, хоть и есть у нас где-то на запасных путях проржавевший местами бронепоезд.
- Не нравится мне здесь что-то. Уж очень все это сильно попахивает «поникаровщиной».
- А в чём Андрюха-то не прав? Он же бьёт-то точно по Уставу. Не промахивается никогда. Не знаю, за что его замполиты недолюбливают. У него в подразделении как раз всегда близкий к идеальному уставной порядок. И Ленина все любят. И дорогого Леонида Ильича. Что этим собакам ещё от него надо?
- Нет-нет, это не наши методы. Иначе мы с Вами так и помрем старлеями. Поникаров, он хоть капитана успел до своей опалы получить. Так что давайте бокс пока отложим, а вот насчет кроссов надо бы подумать. Не преподнесут ли всё это замполиты как издевательство над личным составом?
- Преподнесут, конечно же, если мы всё это грамотно не оформим. А надо, например, придать всему этому форму занятий. Написать соответствующий план-конспект, подписать его у кого надо и утвердить у высочайшего руководства. И вперед! Совершенствовать свою боевую подготовку.
- Вот Вы этим и займитесь.
- Уже, - проговорил Сергей и достал из стола тетрадь с план-конспектами проведения занятий, - план составлен, осталось только Вам его подписать, да ещё утвердить у комбата. Можно было бы и без него обойтись, но планом предусмотрено получение оружия. Куда же без него? Это ведь воинский кросс, а не утренняя прогулка пенсионеров: приседания с попукиванием под наблюдением врачей. А раз оружие, значит только через комбата.
- Оставьте тетрадь мне, я у него при случае подпишу.
- Только число не ставьте пока. Мы еще сами со сроками не определились. Здесь ведь нужен прецедент: раз вас, голубчики, предупредили, не наказывая, но вы командирской доброты не оценили – а вот теперь получите-ка фашисты по гранате. И тогда всем «сеньорам» и рабам всё сразу становится понятно: откуда ноги растут и за что им это всё. А вот если провести эти скачки без прецедента, могут сразу и не понять. Могут подумать, что мы тут от безделья окончательно ошизели и мечтаем вырастить из них олимпийских чемпионов. В этом случае может появиться естественная озлобленность, и воспитательная цель не будет достигнута.
- Ладно, подпишем, но будем надеяться, что прецедента не произойдет.
- Блажен, кто верует.
В эти пятничные сутки Сергей очутился вблизи своего домашнего очага за две минуты до их окончания. Очаг разогревал его давно остывший ужин. На кухне его ожидала боевая подруга с явными признаками недавнего приступа внезапной плаксивости на всё еще недовольном лице.
- Ты что, всегда в такое время будешь возвращаться?
- Здесь, милая, всё обстоит гораздо хуже, чем ты думаешь. Будут и такие периоды, когда меня может не быть сутками. И речь идет не о нарядах и учениях – это всё само собой. В батальоне всегда найдется очень много всяческих нужных и полезных дел, которые очень строго обязательно и предельно необходимо сделать к завтрашнему утру. А когда их ещё делать как не ночью? Тем более когда всё так интересно … .
- Что же там может быть такого интересного?
- Как это что? Ты пойми, что это по сути дела придворный батальон, в котором постоянно идут какие-нибудь проверки со стороны всевозможных вышестоящих московских частей. А проверяющие, они все почему-то не любят ездить далеко. Они все ездят к нам и ставят в своих планах отметки о проведенных в войсках проверках. Завтра, например, проверяют службу тыла, поэтому за ночь надо проверить, на всех ли вещмешках пришиты бирки. А если вдруг так случится, что не на всех, то надо срочно организовать устранение обнаруженных недостатков. И надо еще догадаться, где можно глубокой ночью найти эту бирку, чтобы боец мог тут же подписать её и пришить. А послезавтра едут проверять техническую службу и надо за ночь организовать правильное заполнение нескольких тысяч формуляров. Еще через день могут приехать, чтобы проверить состояние противохимической подготовки войск, а значит надо ночью потренироваться для выполнения нормативов по облачению в ОЗК. Потом все составляющие этого пугающего врагов костюма надо тщательно вымыть, где-то высушить и к утру упаковать в специально сшитые для этого мешочки. А ещё … .
- Да хватит уже. Одного только не могу понять: почему всё это нельзя делать днём?
- А когда, скажи на милость, заниматься обслуживанием техники и боевой подготовкой? Боевых задач-то никто с этого грёбанного батальона не снимал. Когда, спрашивается, мести асфальт, красить осеннюю листву, белить бордюры и ухаживать за домашними животными? Этих задач с героического батальона тоже никто не снимал. Поэтому, как только мы уезжаем на учения, весь гарнизон через неделю начинает утопать в собственном дерьме. И ещё, поверь, кроме этого есть очень много разных дел, которые ночью не сделаешь.
- А когда же отдыхать, уделять внимание семье и всё такое прочее …?
- Насчет этого у высшего начальства всегда есть чёткий ответ: отдыхать надо в свободное от службы время. И насчёт семьи тут недавно Шахрайчук выразился довольно чётко: «Я вам запрэщаю воспытыват своих дытын, усим воспытыват тильки свий лычный состав».
- Как всё это интересно … .
- Во-во, мне тоже. Но может всё скоро изменится. Говорят, Ахтунг куда-то уходит. Выжил-таки я его. Ха-ха. А без него, глядишь, и Шахрайчук угомонится.
- Будем надеяться.
- А вообще, милая, надо сваливать отсюда как можно быстрее. Роста здесь никакого. Майор для данной местности, ну просто потрясающе большой человек. И на любую майорскую должность стоит очередь из шести-восьми человек. И половина из них готова лизать всё что угодно, все выступающие и углубленные части тела вышестоящего начальства, лишь бы получить по большой звезде на погоны.
- И куда же ты думаешь пробиваться?
- В Питер, куда же ещё? Только на имеющуюся жилплощадь. Если папа не генерал, то иначе никак. А папы у нас не генералы … .
- Ну давай, хотя мне и здесь в лесу пока нравится.
- Вот именно – пока. Ты здесь второй день. А те, которые уже второй год тут чалятся, уже воют в полный голос. Особенно фифочки из больших городов. Но ты-то ведь у меня не такая? Выть не будешь? Ты ведь у меня декабристка?
- Иди ты уже спать, Волконский. Завтра, небось, опять в семь убежишь.
- Нет. Завтра – в семь тридцать. А до семи тридцати нам ведь ещё много чего надо сделать. Надо ведь наверстывать упущенное за два года?
- Надо, но, пожалуйста, без фанатизма, мачо.
Прибыв утром в расположение роты, Сергей без удивления узнал, что прецедент всё же не замедлил состояться. На этот раз его обнаружил прапорщик Замутянский. Прапорщик заступил накануне в наряд начальником караула и, обойдя с ночной проверкой посты, решил было заглянуть в расположение родной роты. Заглянул дабы так, на всякий случай проверить, как там проистекает мирный сон внешне дисциплинированных бойцов. Не нарушают ли какие злые силы мирное посапывание спящего воинства? Но в конечном итоге прапорщик попал на войну. По казарме, лязгая гусеницами, ползали танки, под потолком во взлётном режиме ревели двигателями «Б-52», с гортанными воплями наступала куда-то вражеская пехота. Всё это нисколько не удручало «ракетных духов», которые с сапогами и табуретками в руках невозмутимо отражали атаку за атакой. За всем этим действом лениво наблюдали полусонные «сеньоры», вальяжно возлежащие в своих койках. Только в этот раз они почему-то требовали от своих «вассалов» называть себя «сэрами». «Сэры» периодически подбрасывали обороняющимся вводные («Танки справа», «Разрыв фугасного снаряда» и т. д.) и те, прежде чем выполнить какое-либо соответствующее складывающейся ситуации действие, обязаны были громко и чётко отвечать: «Yes, сэр!» Вскоре силы врага иссякли и раздался победный клич контратакующего воинства. Завороженный происходящим прапорщик не стал ждать дальнейшего развития контрнаступательной операции, поскольку ему нельзя было надолго оставлять караульное помещение. Он быстенько организовал подъем, построил ещё неостывшую от боя роту на этаже, сообщил по телефону о происходящих сражениях Пчелкину и ускоренно удалился для продолжения несения службы. «Буанопарте» прибыл на поле битвы через десять минут и тут же принялся подводить итоги боевых действий своего подразделения. Путём опроса очевидцев были определены безвозвратные и санитарные потери, сформирована похоронная команда и назначено место захоронения сложивших в бою свои головы воинов.
Вскоре всё успокоилось. Захоронив убиенных под выстрелы прощального салюта в наскоро вырытых братских могилах, оставшиеся в живых бойцы заняли места в своих койках. Но ненадолго. Наскоро зализавшую раны роту ждало новое испытание – передислокация. Передислокация происходила в форме ускоренного передвижения по сильно пересеченной местности в полном снаряжении и при наличии всего имеющегося у мужественных бойцов вооружения. Путь к месту передислокации был не близок. Достичь его в этот раз так и не удалось. Рота заплутала в неизученных топографами должным образом окрестных лесах и с превеликим трудом вернулась к месту своего прежнего расположения. За плечами у роты остались двенадцать политых потом километров. На некогда грозных бойцов было жалко смотреть: измазанные соплями и покрытые трупными пятнами перекошенные лица, перекрученные ремни снаряжения и вооружения, торчащие из сапог портянки. Ну что ж, лиха, как говорится, беда – начало. После завершения пятого по счету кросса Сергей с удовлетворением отметил про себя заметно выросший потенциал подразделения.
- Вот теперь вы очень похожи на советских воинов, спасших мир от коричневой чумы, - говорил он восстанавливающему дыхание в движении ладному строю, - а ведь ещё не так давно смотреть без слёз на вас было просто невозможно. Это было какое-то напуганное сборище растерянных, выброшенных на берег цунами полуобморочных от усталости павианов. И что-то «сеньоров» с «сэрами» не могу я среди вас никак разглядеть. Исчезли что ли?
- Так точно, - глухо отвечал строй.
«Сеньоры» с «сэрами» никуда, конечно же, не исчезли. Они просто как-то сникли и перестали выделяться. По всему видать, что мечта об уходе на «дембель» с лавровым венком олимпийского чемпиона на голове их никогда не посещала. Впрочем, услужливая «молодёжь» как и прежде старалась подставить под их «сморщенные от старости» зады скамейки в столовой, но это уже не выглядело махровой «дедовщиной». Это были уже, наверное, знаки вполне заслуженного уважения, и старлей прекратил обращать на них внимание. А вот ночные сражения с того самого раза точно прекратились. Сергей много раз пытался попасть на этот ночной спектакль, но каждый раз почему-то неудачно. Все без исключения воины вдруг как-то в одночасье приучились по ночам банально так спать. Именно спать и ничего другого. Отдыхать лёжа, как прописано в Уставе. Что с ними случилось – неизвестно. Психологи говорили что-то про период взросления. Наверное, всё так и есть. Хотя этот период каждый переживает по своему и в свое время, а тут как-то одновременно всё получилось … .
Надо отметить, что в других ротах подобных совпадений в сроках взросления как-то не наблюдалось. Случались и случаи рукоприкладства. Не раз на различных построениях на плацу рассвирепевший Шахрайчук допрашивал перед строем то одного, то другого драчливого в престарелости своей «сэра». Допросы всегда производились по приблизительно одинаковой схеме:
- Хто у тэбэ маты?
- Доярка.
- Хто твий батька?
- Тракторист.
- Ви бачетэ, шо робится, - возмущенно кричал Шахрайчук, обращаясь уже ко всему строю. - Батька – тракторыст!!! Маты – доярка!!!! А вин, шэлмэц, молодогхо солдата кулачышшэм по пузяке!!!
После таких допросов следовало суровое наказание, связанное с долговременной отсидкой буйного «старикана» на гаупвахте. Это было действительно очень суровым наказанием и о гарнизонной гаупвахте надо рассказать отдельно. Несмотря на то, что гауптвахта называлась гарнизонной, располагалась она в караульном помещении батальона. Поскольку службу в гарнизонных караулах несли исключительно только офицеры и особо выдающиеся прапорщики батальона, они же были по совместительству и начальниками караулов при гарнизонной гаупвахте. Начальники караулов, вступив в преступный сговор, создавали порой невыносимые условия «отсидки» на гаупвахте для особо проштрафившихся воинов. Собственно говоря, ни о никакой «отсидке» речи идти не могло. Буянов исправно кормили, но сидеть и лежать практически не давали. Днём их гоняли на работы, а по ночам заставляли отрабатывать вводную: «Пожар на гаупвахте». По этой вводной пол камеры, в которой содержался заключенный, сначала равномерно засыпался песком, а затем по щиколотку заливался водой. После этого заключенному выдавалась тряпочка размером с носовой платок и тазик для сбора водо-песочной взвеси. При этом предназначенный для отдыха топчан сворачивался к стене и закрывался на замок. Ключ от замка хранился только у начальника караула. Если заключенный успевал до утра так вычистить камеру, что результаты этой работы сильно нравились начальнику, тот мог милостиво, но не более чем на часок, позволить заключенному покемарить лёжа. Но такое происходило крайне редко. Как правило, к утру начальникам не нравилось уже ничего, и заключенные тренировались спать стоя. На следующий день всё повторялось. И это было правильно. А как иначе? Тебя посадят, а ты не воруй. И не тыкай «молодогхо солдата кулачышшэм в пузяку». Как правило, воспитательный процесс ограничивался одной отсидкой. По второму разу попадать на гаупвахту особо никто не стремился. На старлеевой памяти был один такой уникум, но тот был политическим. Единожды отсидев за «неуставняк» он, несмотря на строгий командирский запрет, постригся налысо в известный солдатский праздник, называемый «сто дней до приказа». Командир вначале наказал его безобидными нарядами вне очереди, но охамевший боец, что называется, встал в позу обиженного: «А ведь Ленин тоже лысым был. Если бы он был жив и Вам дали бы волю, то Вы и Ленина сортиры чистить отправили бы!» Подобные заявления - это, конечно же, полный беспредел. Даже не стоит и говорить, что наглец тут же был отправлен на гаупвахту на самый большой из оговоренных Уставом сроков.
Но не всё было так мрачно в этом батальоне. Случались иногда и по настоящему смешные истории. Эти истории порой вносили некое разнообразие в пожирающую военных повседневщину. Одна из них произошла с всегда полусонным и безнадежно любящим всяческие проявления комфорта лейтенантом Николаевым. Если быть точнее, то история произошла не с ним, а с совершенно другим лейтенантом – только что прибывшим в часть лейтенантом медицинской службы Зельским. Но лейтенант Николаев стоял у истоков этой истории и был, можно сказать, её застрельщиком. Заступил как-то этот неисправимый любитель комфорта в свой самый нелюбимый наряд - начальником караула - и тут же, как только мог, постарался скрасить свой строгий быт. Едва перешагнув порог караульного помещения, он тут же распорядился принести ему из расположения роты парочку матрацев на жесткий топчан и троечку дополнительных подушек. Наскоро приняв наряд у предшественника и отправив смену на посты, лейтенант вдоволь отведал принесенной с собой домашней снеди, после чего его отчаянно потянуло в туалет по великой нужде. Туалет караульного помещения лейтенант, мягко говоря, недолюбливал. И мало того, что недолюбливал – он в него просто не мог влезть. Поэтому всякий раз, когда нужда настигала лейтенанта во время его мужественного несения службы в карауле, он, ничтоже сумняшись, покидал караульное помещение и отправлялся в находящийся неподалёку полевой сортир, оборудованный, как положено, выгребной ямой. Этот сортир соорудили когда-то в незапамятные времена первые строители гарнизона. Как это ни странно, но после окончания строительства сносить его не стали. Впрочем, ничего странного в этом не было: стоит сортир на окраине лесочка, в глаза не бросается и каждый снующий по территории части военный, не взирая на должности и звания, может им воспользоваться, не заходя специально для этого в казарму или в штаб. Очень даже удобно и в духе начавшей уже тогда зарождаться демократии. Вот в этот-то демократичный сортир и отправился полусонный и сытый лейтенант. Из чисто этических соображений не будем расписывать всех подробностей процесса лейтенантского испражнения, хотя с научной точки зрения он явно представлял интерес. Об этом свидетельствовала создаваемая соответствующим органом во время процесса непередаваемая гамма всевозможных и неизвестных еще в живой природе звуков. Случайные прохожие, заслышавш эти неповторимые звуки, сразу понимали, что в карауле сегодня лейтенант Николаев, и обходили опасно раскачивающееся строение стороной. Но в этот раз среди привычных ему с юности звуков лейтенант уловил какой-то особый, нельзя сказать, что совсем уж ему не знакомый, но какой-то не соответствующий процессу звук. Вернее даже не звук, а коротенький такой звучок: «Бульк!» Лейтенант усилием воли вынужден был прекратить процесс яростного испражнения, дабы проанализировать природу нового звука: «Ха, «бульк», как из бутылки. Что это могло быть? Бутылки-то ведь поблизости нету …». И тут в общем-то неглупого лейтенанта насквозь прожгла внезапная догадка: «Значит, что-то упало!» Он принялся судорожно проверять карманы – всё вроде бы на месте. Сердце лейтенанта мгновенно похолодело, когда он добрался наконец до висящей на ремне кобуры. Кобура была расстегнута и пуста: «Так и есть! Нет пистолета типа ПМ! Трибунал!» В отчаянии забыв о довершении процесса до победного конца и кое-как натянув штаны, Николаев побрёл обратно в караульное помещение. «Что же теперь делать? Что делать? – Отчаянно стучало в его голове. – Доложить дежурному по части? Пусть объявляет тревогу и вызывает с флота водолазов. Какой на хрен флот?! Ты что? Уже бредишь? Так-так-так, водолазов у нас нет, а кто же у нас есть хотя бы чем-то похожий на водолаза? Во, точно! Воин в ОЗК! Срочное погружение. А если вдруг утонет? Привяжем к нему веревку. В случае чего – экстренное всплытие. Кому же это можно поручить? Чем-нибудь застращать и потом сурово приказать? Нет-нет, приказывать в этом случае нельзя, можно только попросить. Не в службу, мол, а в дружбу. А прежде чем просить, надо бы что-то пообещать. Что и кому я могу пообещать? Ага, вот! Каретин же у меня собирался в отпуск, а ротный ему его зарубил за халатное несение службы в наряде по роте. Плохо он тогда сортир вымыл. Да фигня это всё! Это не является грубым нарушением воинской дисциплины. По такому случаю я как-нибудь ротного уговорю. Срочно. Звонить в роту». Едва сдерживая нетерпение, Николаев ворвался в караульное помещение. Бойцы с удивлением взглянули на его незастегнутые и сползающие с крутых бёдер штаны и внутренне напряглись, думая, что сейчас последует какая-нибудь вводная. Это особенно настораживало, потому как ленивый лейтенант никогда вводными не разбрасывался. Но лейтенант, не обращая на них никакого внимания, стремглав бросился к телефону: «Лейтенант Николаев. Дневальный, срочно доложите: где у нас находится ефрейтор Каретин? Немедленно пришлите его ко мне в караульное помещение! Скажите, чтобы взял с собой ОЗК в комплекте с противогазом! Да, еще пусть какую-нибудь веревку с собой прихватит покрепче и фонарик. Где-где. Пусть к старшине подойдет. Скажет, что это я просил». Положив трубку, лейтенант начал тихо тлеть от нетерпения. Прошло уже целых пятнадцать минут, а Каретина всё еще не было. Тление плавно перешло в горение и лейтенант ещё раз позвонил в роту: «Где Каретин, вашу мать? Вы что там еле шевелитесь? В штаны что ли насрали? Сгною! Кто не разрешает открыть оружейную комнату? Дежурный по части? Уроды! Ничего нельзя доверить! А где командир роты? Б…ь. А старшина? Тьфу ты! Сучара ленивая!» Находясь в непривычном для себя состоянии крайнего раздражения, лейтенант с размахом бросил трубку, но тут же поднял её снова и дрожащими пальцами набрал домашний номер ротного командира. Непрерывно извиняясь, лейтенант сбивчиво объяснив ему ситуацию принялся слёзно просить Пчёлкина дать добро на вскрытие оружейной комнаты, где для пущей сохранности были складированы все ротные ОЗК. «Буонапарте» поначалу влез на коня: «Вы дадите мне когда-нибудь хоть какого-то покоя? Только вошел, ещё даже пожрать ничего не успел, а отдельные лейтенанты уже успели набить, чем ни попадя, свою ненасытную утробу и топят теперь вверенное им боевое оружие в окрестных сортирах! Чего Вас туда понесло? Вам же по Уставу не положено для таких целей покидать караульное помещение! Не можете срать, как все нормальные воины? Пишите рапорт на медицинское освидетельствование. Может Вы уже совсем служить не в состоянии, если даже посрать как следует не можете?» Через некоторое время, немного поостыв и осознав, что если допустить такое ЧП, то мало никому, в том числе и ему, не покажется, «его императорское величество» соизволило прибыть в роту и, снабдив Каретина всем необходимым, выпроводило его для выполнения важного государственного поручения.
- Для чего идете, знаете?
- Да нет, лейтенант зачем-то позвал.
- А-а-а, ну ступайте, ступайте. Сейчас товарищ лейтенант Вам всё объяснит.
Меж тем, когда алчущий отпуска Каретин прибыл в караульное помещение, на улице уже начало смеркаться. Лейтенант с просящими нотками в голосе объяснил Каретину суть боевой задачи. Почувствовав, что в данной ситуации от его мнения что-то зависит, боец принялся было отнекиваться, набивая себе цену. Начал что-то лепетать про несовместимость выполнения боевых задач с купанием в дерьме. «Это ведь совершенно разные вещи, товарищ лейтенант, - упрямо гундосил Каретин, - не для того меня в армию призывали, чтобы я по ночам в говне плавал». Тут лейтенант вспомнил и рассказал упрямому бойцу историю про подвиг разведчиков, проникших во вражеский штаб по забитой фекалиями трубе. Каретин с интересом выслушал захватывающий рассказ лейтенанта, но всё ещё продолжал колебаться. Решающее действие на него возымело волшебное слово «отпуск», много раз произнесенное лейтенантом в разных падежах. Окончательно проникшийся важностью решения предстоящей задачи для поддержания хрупкого мира на планете, Каретин наконец принялся облачаться в «костюм военного инопланетянина». При этом всё же какие-то сомнения не покидали его. Облачаясь в пресловутый ОЗК, он то и дело что-то обреченно бурчал себе под нос. До ушей лейтенанта долетали обрывки каких-то странных фраз, казалось, совсем не относящихся к сложившейся ситуации: «кусок железа», «права человека», «личное достоинство воина», «море дерьма», «торжественное погребение воина, безвременно утопшего в дерьме». В общем, всякая хрень лезла в голову Каретина перед таким непростым погружением. Эти ощущения знакомы многим исследователям глубин и подробно описаны в соответствующей литературе. Поэтому мы не будем подробно на этом останавливаться и плавно перейдем к описанию самого погружения, а так же всего того, что за ним последовало.
Наконец процесс облачения в ОЗК был благополучно завершен. С целью придания комплекту большей герметичности все шпеньки были наглухо застёгнуты в крайние положения и уже зиял своими пустыми глазницами тщательно подогнанный противогаз. В общем, потенциальный отпускник принял шаблонное обличие инопланетянина с потерпевшего аварию корабля пришельцев, так часто описываемое уфологами в околонаучных журналах. Зрелище, надо сразу сказать, малоприятное с точки зрения неподготовленного к ужасам тогдашнего земного обывателя: непомерно большая голова с круглыми и почти пустыми глазницами-иллюминаторами, зеленое бесформенное и сморщенное туловище, неуклюжие слоновьи конечности. Это сейчас обыватель уже готов к чему угодно, к встрече с любой нечистью: спасибо, как говорится, многочисленным «ужастикам» современного кинематографа! А тогда самым страшным фильмом советского проката был безобиднейший ныне «Вий», снятый по известному произведению Н.В. Гоголя. Поэтому военные, дабы не травмировать психику гражданского населения старались лишний раз по улицам в ОЗК не расхаживать. Но тут был другой случай. Всё происходило поздним вечером и на задворках военного гарнизона. Лейтенант вызвал подкрепление из состава бойцов отдыхающей смены караула и, обвязав Каретина веревкой вокруг пояса, дал добро на погружение. Каретина медленно опустили на веревке в выгребную яму через очко, соседствующее с аналогичным отверстием, через которое произошло досадное падение боевого оружия. С трудом нащупав склизкое и неровное в топкости своей дно, Каретин специальным, понятным только опытным водолазам знаком попросил прекратить погружение и протянул руку за фонариком. Лейтенант, брезгливо морщась, насколько мог низко склонился над отхожим отверстием и просунул в него фонарь. Выполняя распоряжение лейтенанта, бойцы отдыхающей смены немедленно организовали оцепление вокруг района поиска. У военных есть такое всегда неукоснительно соблюдаемое правило - о сути происходящего на секретном объекте не должен был знать никто, кроме, как они всегда говорили, «узкого круга ограниченных людей». Так было и в этот раз.
Тем временем, вооружившись фонарем, Каретин немедленно приступил к поисковой части операции. Создавая высокие и вязкие волны, поднимая в ночной воздух стаи зеленых мух, боец то приседал, почти полностью исчезая в волнующемся дерьме и непрерывно шаря в округе свободной рукой, то вновь вздымался над поверхностью, шумно вибрируя клапаном противогаза. По всей округе разлилась потрясающая воображение вонь. Права народная поговорка, говорящая о том, что если есть такая возможность, то дерьмо лучше не беспокоить. В данном случае такой возможности не было, и находящийся мыслями в родных местах, рядовой Каретин продолжал упорно и безуспешно нырять в агрессивную пучину. Меж тем, облепленный мухами и изнемогающий от вони лейтенант стал постепенно терять терпение.
- Каретин, ну долго ты там будешь возиться? Я чувствую, что тебе там понравилось. Конечно, тебе там хорошо, ты же в противогазе … . Тепло тебе и мухи тебя там, наверное, не кусают. Не кусают ведь, Каретин? – пританцовывая, ныл Николаев, вибрируя нотками плаксивого сарказма.
- Бу-бу-бу, - возмущенно отвечал Каретин, выныривая и гортанно вибрируя клапаном.
Вскоре лейтенанту всё это надоело. «Пойду-ка подышу чуток, а этот конформист пусть пока поплавает. Даже если отыщет он наконец эту злосчастную «пушку» - подождёт, ничего с ним не случится». – Размышляя подобным образом, Николаев, не спеша, проследовал в «караулку» с наслаждением и глубоко вдыхая ночной воздух леса. Тем временем, по лесной тропинке, никуда не торопясь, брел с хоздвора в расположение части лейтенант медицинской службы Зельский. Лейтенант был совершенно недавно назначен начальником батальонной медсанчасти и порой с трудом осознавал то, что вокруг него происходит. До него никак не доходило, например, как можно отправлять в командировку человека с двухсторонним воспалением лёгких? Тем более, что он, врач по образованию, выдал этому человеку справку о заболевании и даже настаивал на его немедленной госпитализации, а какой-то долдон-командир его компетентное мнение тут же наглейшим образом проигнорировал: «Та Вы що? Дохтур? Дэ Вас учылы? Якы такы заболеваныи? Подохает чуточкы, та выздоровит. Можэ буть отёк? Якый такый отёк? Та я Вас умоляю, щё горылки з перцем на ныч прыймэ и нэ якых отёков. А зутра хай идэт у командыровку. Всэ! Зараз я командыр». Вот и сегодня его, специалиста, которого шесть лет учили лечить людей, ни с того - ни с сего отправили на хоздвор лечить занемогшую во время сностей свиноматку. Когда лейтенант попытался найти какие-нибудь общедоступные слова, чтобы объяснить разницу между ветеринаром и терапевтом, между свинским и человеческим организмами, то в ответ услышал примерно следующее: «Шо Вы такэ гонытэ? У мэнэ в сэли усих водын дядько Макар лекарил. Симь классив учылся дядько Макар! А на Вас радянский народ аж шестнадцать лит горбативси … . А Вы – «разныца». Та нет эё ныкакой «разныцы»!
«Видимо, действительно нет», - подумал лейтенант и поморщился от нарастающей боли в животе. Зельский не успел сегодня пообедать в гарнизонной столовой и ему пришлось перекусить в VIP-бане, находящейся неподалеку от хоздвора. В этой бане Ахтунг принимал высокое начальство и председателей всех посещающих гарнизон с проверками комиссий. В бане лейтенанта, видимо, попотчевали тем, что осталось «с барского стола» уехавшей вчера комиссии по проверке состояния морального духа войск. С «духом» у остатков вроде бы всё было нормально, да и выглядели они довольно привлекательно, но вкусовые качества лейтенанта сразу же насторожили. Но в этот час лейтенант был не просто голоден, а очень голоден. И короткая борьба голода с сомнениями окончилась безоговорочной победой первого. Теперь же Зельский пожинал плоды этой победы. Очередной резкий приступ диареи заставил его остановиться и замереть. Он некоторое время неестественно прямо стоял посреди тропинки, медленно покрываясь липким потом в ожидании окончания приступа. «И чего я тут мучаюсь, - досадуя на свою врожденную интеллигентность, подумал доктор, - я же в лесу. Здесь же всё можно. Можно взять так и, прямо не сходя с тропинки попросту опорожниться. Вокруг никого нет и темно уже, хоть глаз выколи. Ладно, дай-ка попробую сделать хотя бы шаг в сторону, дабы полностью исключить вероятность неуместной с кем бы это ни было встречи. Но только один шаг! Только один! Не больше!» Приступ и не думал утихать. Руки Зельского уже против его воли заскользили по штанам, судорожно расстегивая пуговицы. Однако сила заложенного в нём воспитания не позволила отважиться на прямое действие, и приступ под натиском этой же силы начал медленно отступать. Зрение лейтенанта от пережитого только что ужаса внезапно обострилось, и он вдруг заметил вблизи себя очертания знакомого сооружения. «Фу-у-у, ну теперь-то уж, наверное, дойду без ущерба природе, - облегченно подумал лейтенант, - по тропинке явно не успею, а вот ежели напрямки, то шансы мои вполне реальны». Лейтенант, не раздумывая, рванул к спасительному сортиру прямо через лес. Надо заметить, что слово «рванул» здесь, наверное, вряд ли подходит. В этот раз «рвануло» только сознание старлея. На самом же деле Зельский медленно-бесшумно засеменил, совершая движение ногами только начиная с коленных суставов и сохраняя при этом неестественно прямую осанку. «Только бы не расплескать, только бы не расплескать», - отчаянно пульсировало в его липкой от пота голове, как будто он нёс внутри себя что-то бесконечно ему дорогое. С этой лишенной всякой логики пульсацией Зельскому удалось каким-то образом благополучно преодолеть оцепление, организованное вокруг секретного объекта, и остаться при этом незамеченным. Он рывком ворвался в скрипящее старыми досками помещение, кое-как примерился к одному из зияющих в полу отверстий, рывком стащил с себя штаны, выводя их из зоны риска, и с облегчением дал свободу рвущейся из него наружу ураганной мощи. Соизмеримые с Ниагарским водопадом потоки неистово бушевали всего несколько минут. «Всего-то? – разочарованно подумал Зельский, наслаждаясь наступившей тишиной, - значит, всё еще впереди. Съел-то много. Куда же всё это делось? Надо бы в таком случае ещё посидеть и подождать. Это ведь дело такое … . Вроде бы кажется, что всё успокоилось, а только отойдешь от очка подальше, оно как … !» Рассудив таким образом, лейтенант остался на прежнем месте и в прежней позе. Для большего удобства он только лишь свесил свою обескураженную задницу ещё ниже над круглым бездонным очком. На этот раз он решил, что пора самому становиться хозяином ситуации и встретить очередной приступ коварной, подкравшейся к нему ядовитой змеёй диареи, как говорится, во всеоружии. И это была его роковая ошибка! Оружие было вовсе не там.
Не обращая никакого внимания на обилие снующих кругом него мух, царящий в ближайшей округе омерзительный запах и постепенно затекающие конечности, Зельский начал уже было подрёмывать. А в наступившей дремоте лейтенант еще какое-то время успел даже насладиться звенящей насекомыми тишиной. Но внезапно его чуткое слуховое внимание привлекли какие-то странные, едва различимые звуки, доносящиеся прямо из-под его уныло свисающей в очковый проем пятой точки. «Лягушки, наверное. Мух ловят», - вначале безразлично подумал полусонный лейтенант и вновь прикрыл веки. Но вскоре звуки стали приобретать вполне различимый характер и через какое-то время их уже нельзя было отличить от весьма характерных и знакомых очень многим гражданам звуков. Это были хлюпо-вздыхающие звуки очень похожие на те, которые обычно издает вантус при пробивке засоров в унитазе. «Что же это такое? Что угодно, только не лягушки. Это что-то другое. Да и откуда они могут быть здесь? Насколько я помню из научной литературы, лягушки - они ведь и не такие-то большие любительницы поплавать в дерьме. Даже в погоне за большими мухами. Судя по кинофильмам про увлекательные похождения геологов в сибирской тайге, так может хлюпать и вздыхать только болотная трясина перед тем как с видимым глазу удовольствием готовится поглотить заблудившегося и обессиленного путника».
На лейтенанта неожиданно обрушилось чувство одиночества, затерянности и оторванности от всего остального человечества. Внезапно по телу Зельского волной прокатилась дрожь. На голове лейтенанта вдруг зашевелились волосы, внутри неё начали спонтанно воскресать образы, сошедшие с где-то и когда-то им виденных сказочных рисунков уродливых морских чудищ. Пронизывая иглами и без того воспалённый мозг, тут же зазвучали в нём на разные голоса самые страшные выдержки из леденящих душу рассказов про водяных и упырей, слышанных им когда-то в пионерском детстве. Сознание доктора дрожащим маревом безотчетного страха начало разделяться с его всё еще пребывающим в не самой привлекательной для него позе туловищем. Стремясь предотвратить это пагубное разделение, Зельский предпринял судорожную попытку как можно резче и выше приподняться над окружающей его неприглядной действительностью. Но претворить задуманное в свершившийся факт, в этот раз ему было явно не суждено. Видимо, это был совсем не его день. И поэтому, именно в тот момент, когда лейтенант, собрав всю имеющуюся у него волю в единый кулак, приступил к стремительному разгибу затекших нижних конечностей, в его запотевшую от страха многострадальную задницу мощно ткнулось что-то мягкое и липкое. Этот по-предательски неожиданный удар изменил траекторию задуманного лейтенантом движения и отбросил его спиной прямо на загаженный пол давно немытого сортира. Некоторое время Зельский ещё был в сознании, и пред его угасающим взглядом, как на экране кинотеатра, прокручивались кадры какого-то фантастического фильма, снятого, по всей видимости, каким-то психически ненормальным режисёром-оскароносцем. На этих кадрах из подсвеченного чем-то снизу срального отверстия сначала стала медленно и с явной опаской появляться голова ужасающего и заляпанного дерьмом чудища. Чудище источало такую пронзительную вонь, что на пол сортира замертво посыпались только что кружившие всюду мухи, и вскоре наступила полная тишина. Некоторое время чудище, высунувшись почти по пояс из очкового отверстия, молча и казалось, с удивлением обозревало своими пустыми, заляпанными калом глазницами давно истлевших глаз окружающее его туалетное пространство. В правой верхней своей конечности чудище сжимало что-то очень похожее на пистолет Макарова. Наверное, это «что-то» было какой-нибудь модификацией гиперболоида инженера Гарина. И со стороны было очень похоже, что этот заляпанный говном монстр находился в состоянии поиска жертвы, достойной немедленного поражения смертоносным лучом лазера. Из левой верхней конечности чудища вырывался пучок какого-то странного света, позволявшего ему мониторить окружающее пространство. Наконец луч света уперся в лейтенантский погон лежащего на полу доктора. Это, почему-то, привело монстра в неописуемый восторг. Чудище стремительно выскочило из явно узкого для него отверстия, словно подброшенное снизу взрывом и, разбрызгивая вокруг крупные капли коктейля из плескавшегося под полом дерьма, весело подскочило к лейтенанту. Обезумевший от радости монстр принялся плясать вокруг почти бездыханного тела Зельского, радостно потрясая чем-то похожим на пистолет Макарова и издавая воинственные крики, среди которых с большим трудом можно было разобрать только: «Ашёл! Ашёл, оварищ лейтеат. Уа! Уа! Отуск! Аешь отуск!» На этом сознание лейтенанта надолго покинуло его измученное диареей тело. Лейтенанта три часа приводили в чувство вызванные из райцентра врачи, но в конце, концов всё закончилось для него благополучно: инфаркта обнаружено не было. Его психическое здоровье впоследствии не вызывало у окружающих опасения. Но полевые туалеты Зельский с тех пор обходил за версту. Впоследствии, выезжая на учения, он порой надолго уходил из своей краснокрестной палатки куда-то в лес с лопатой наперевес. Некоторые непосвященные думали, что он ходил туда по грибы и недоумевали по поводу лопаты. Невдомек им было, что дело тут совершенно не в грибах. А лопата – это всё от мешающей службе врождённой интеллигентности … .
Отмытый из пожарных брандспойтов и прошедший психологическую реабилитацию в родных краях Каретин, спустя некоторое время, как-то поделился с лейтенантом Николаевым своими впечатлениями о случившемся: «Когда Вы меня в дерьмо-то это опустили, я некоторое время, привыкая к вязкости среды, не отходил никуда, а только шарил вокруг руками – нет «пушки». Раз не рассчитал, плеснул сильно и стёкла противогаза забрызгал. Начал оттирать – только ещё хуже сделал. Видимость – ноль. А тут ещё клапан на противогазной коробке дерьмом забился – дышать невозможно. Я коробку отвинтил: ну, думаю, всё, сейчас точно сдохну. Стал Вас кликать. Вы не отвечаете. Пока кликал, вроде бы к запаху притерпелся. Продолжаю поиски. Всё излазил - нигде ничего нет. Хотел уже веревку дергать, чтобы, значит, вытащили. К веревке потянулся: оба-на! «Пушка» почти у поверхности плавает. Только я её схватил, сверху как чего-то рванет! Как чего-то зеленое с небес на меня польется! Ну, думаю, конец мне пришёл. Что родителям о моей бесславной кончине расскажут? Так, мол, и так, сынок-то Ваш, оказывается, любил вечерами поплавать в дерьме. Такое вот, знаете ли, странное хобби у него было. Что? Вы про это не знали? Дома за ним такого никогда не наблюдалось? Странно. А мы думали, что у него это с детства, а Вы этот факт в военкомате стыдливо умолчали. Так вот, боролись мы с ним боролись, чтобы, значит, отвадить его от этого странного занятия, а он ни в какую. Вот и в этот раз не уследили, а он возьми да утони. Так что примите наши соболезнования, ящик одеколона и немедленно увозите своего говнюка для захоронения на родине. Да, наш вам совет, если весь одеколон в дороге не используете, вылейте оставшееся на его могилу. Так мне тогда тоскливо стало, а это зелёноё всё льется и льётся сверху. Уровень дерьма всё поднимается и поднимается. Но взрывов больше нет. Горло от вони всё пересохло, даже пискнуть уже не могу. Хорошо хоть клапан уже успел просохнуть, и я коробку обратно к противогазу прикрутил. Вспомнил ещё раз о доме, себя представил, воняющего в гробу, и тут вдруг такие силы во мне проснулись! Как рванул с места вверх, но обо что-то сильно ударился головой. Хорошо, что это «что-то» было не очень твердым. Что же это такое могло быть, - думаю, - может, пока я тут в дерьме прохлаждаюсь, на земле уже ракетно-ядерная война разразилась. Взрывы-то откуда? Вот, думаю, наверное, меня взрывной волной тут и замуровало … . Потом, гляжу, вроде бы Вы на полу лежите. Тут я обрадовался, окончательно выскочил из ямы и стал Вам докладывать о выполнении боевой задачи. Не по всей форме, конечно же, докладывал. Волновался очень. Я докладываю, а Вы чего-то молчите. Смотрите на меня как-то задумчиво и не отвечаете, а потом и вовсе глаза закрыли. Вроде, как уснули. Странно, думаю, даже не обрадовался. Уснул почему-то. Скучно ему что ли стало? Удивительно, как будто мы каждый день в дерьмо за пистолетами ныряем. Да и нашёл же место где спать … . Что-то за нашим лейтенантом такого раньше не наблюдалось. Он ведь и в караул-то с двумя матрацами всегда ходит. Нет, думаю, что-то не то … . Наклонился ниже и вижу, что не Вы это вовсе в туалете на полу спите, а какой-то совершенно незнакомый мне лейтенант. Сразу-то ведь и не разобрать. Очки-то все дерьмом ведь заляпаны были. Отлегло у меня на сердце сразу, и пошел я тогда Вас в «караулке» искать. Ну, а дальше Вы всё знаете».
Вот такие случались иногда траги-весёлые исключения из всей тягомотины повседневщины военно-гарнизонной жизни, сплошь состоящей из нередеющей череды нарядов, учений, скорых домашних обедов, долгих построений, ранних уходов, поздних приходов, коротких снов и т.д. и т.п. А когда исключений из этого отупляющего однообразия военного бытия долго не случалось, бывало и такое, что за дело принимался весь цвет гарнизонного начальства. Всё это делалось строго на добровольной основе и исключительно для подъёма боевого духа.
И выглядело это всегда настолько естественно, что задавленные рутиной подчинённые всякий раз все начальственные спектакли принимали за чистую монету. Сидят, например, измученные вусмерть недавно прошедшими учениями батальонные офицеры на собрании, посвящённом очередному юбилею Великого Октября, и клюют носами в отчаянной борьбе со сном. С праздничным докладом держит слово самый главный батальонный командир. Он долго что-то говорит, поминутно ныряя головой в трибуну («кормушку для агитатора») и, как всегда, мешая русские слова с украинскими. Он пространно глаголит о влиянии этого знаменательного события на ход мировой истории, об организующей и направляющей роли родной коммунистической партии Советского Союза и, переходя к освещению международной обстановки, вдруг, свершив очередной нырок, изрекает: «Амэрыканскыэ ипэрыалысты цэ варвара ха-ха-вэ!» В зале повисает недоумённая тишина. Офицеры перестают клевать носами и с интересом смотрят на своего командира. Лицо Шахрайчука медленно багровеет. Наконец он всем корпусом и так же медленно, как и багровел, поворачивается к замполиту.
- Товарыщ майор! Шо за чушь Вы мэни тут понапысалы? – угрожающе шипит подполковник Хитрованову.
- Извините, товарищ подполковник, там всё правильно написано, только римскими цифрами: «Американские империалисты – это варвары ХХ-го века». – В очередной раз вывернулся замполит.
И всё. Цель спектакля достигнута. Большинство самых крепких офицеров батальона уже просто и весело смеётся, забыв о недавних невзгодах, а меньшинство менее крепких бьётся в истерике и падает со стульев.
Или же стоит на плацу батальон по случаю внеочередного строевого смотра, посвященного переходу на летнюю форму одежды (очередные строевые смотры проводятся каждый понедельник и четверг). На плацу светлый весенний месяц апрель. Температура окружающего батальон воздуха - минус 7 градусов по старику Цельсию. Дует пронизывающий стоящие на плацу тела ветер и леденит их безхитростные души. Лица замерзающих тел начинают синеть. И по другому нельзя. В армии ведь всё делается по приказу. В этот раз поступил приказ о начале лета. Военные, как всегда, ответили «есть», и лето для них тут же наступило. Батальонный командир обходит с осмотром внешнего вида офицерскую шеренгу и, дойдя до старшего лейтенанта Блануты возмущенно замирает: на голове старлея красуется зимняя шапка! От мгновенно сразившего его возмущения Шахрайчук временно теряет дар речи, а потом, заикаясь и хватая ртом воздух, с трудом выговаривает:
- Вы …, вы …, шо? Т-т-т-то-варыш с-с-тар-шой л-л-лэйтэнант такэ творытэ?!
- А шо такое? – С деланным безразличием и в тон ему отвечает вопросом на вопрос рискованный старлей.
- Ч-ч-чому у шапкэ?
- А-а-а, вот Вы что имеете в виду. Боюсь менингитом заболеть, товарищ подполковник. Врач сказал, что у меня к этому есть предрасположенность.
-Шо-о-о?
- Ну, как бы Вам это объяснить … . Чтобы даже Вам было понятно … . Понимаете, менингит – это такая болезнь, от которой люди либо умирают, либо, выжив, становятся неизлечимо законченными дураками. Как в том фильме: «Если человек дурак, то это надолго».
-Шо Вы мнэ тут объяснаитэ? Я этой болэзнъю уже вторый раз в этом годе пэрэболэл! Ч-ч-чому у шапкэ?! Объявлаю Вам строгый выговор!
И вновь спектакль удался. Казалось бы, что военные уже окончательно промерзли за два часа стояния в летней одежде на продуваемом ледяным ветром плацу и неспособны уже на проявление никаких эмоций. Ан нет. Военные, как ни в чём не бывало, ржут в полный голос. Не могут они удержаться, невзирая на необходимость соблюдения правил воинского этикета. Только на сей раз это был не совсем спектакль. Как потом выяснилось, подполковник действительно два раза переболел менингитом и впоследствии по два раза в год ложился в госпиталь для проведения специальных исследований. Как он мог служить с таким заболеванием? Это загадка. А вообще в армии всегда было, есть и, наверное, будет очень много людей с подобными Шахрайчуку внешними поведенческими проявлениями. Наверное, всё это следствие перенесённых когда-то заболеваний. Как в известном анекдоте, в котором бестактная молодая ворона знакомится с воробьём и спрашивает у него:
- Ты кто?
- Как кто? Орёл! – отвечает воробей, гордо выпятив грудь.
- Орёл?! А чё тогда такой маленький?
- Да-а-а … . Болел в детстве.
Ну а коль речь зашла о вороне, то, наверное, к месту будет вспомнить ещё об одном спектакле. На этот раз это был бенефис не представителя какого-нибудь там гарнизонного начальства, а целого командира вышестоящей части. Он приехал в гарнизон сразу после возращения батальона с очередных учений. Учения проходили очень тяжело. В окрестных лесах трещали ветвями сорокоградусные морозы, и из-за многократной смены позиционных районов половина боевой техники батальона вышла из строя. Произошло это, главным образом, из-за того, что после каждой дислокации водителям приходилось сливать воду из системы охлаждения, а о том, что на «УРАЛАх» для этих целей предусмотрено целых два «крантика» знали далеко не все. В результате вода оставалась в «рубашке» двигателя, и ночной мороз делал свое черное дело, покрывая причудливыми трещинами корпуса двигателей. Второй роте этого удалось избежать из-за патологического недоверия Просвирова всему тому, что было связано с деятельностью Захарука. Перед учениями Сергей, несмотря на полные оптимизма доклады командиров взводов, решил лично проверить состояние техники. По результатам проверки было установлено: оптимизм был оправдан лишь отчасти. И виной этому был всё тот же Захарук. На всех машинах его взвода красовались летние маскировочные сети. Пришедшему в ярость старлею никто не мог указать местонахождение нерадивого взводного. Посыльные сбились с ног, разыскивая его по гарнизону. Сергей уже хотел было сам возглавить замену сетей, располагавшихся на крышах автомобилей, но в последний момент передумал: «Нет, уважаемый Паша. Я за тебя работать не буду. Пора прекращать этот детский сад. Где же он может быть? Стоп. Училище, пианино … . Есть ли в гарнизоне пианино? Нигде не видел, но в клубе, наверное, должно быть. Зайду, пожалуй. Всё равно ведь по пути». Звуки пианино Сергей услышал ещё у входа в гарнизонный клуб. Установив приблизительное местонахождение источника этих чарующих звуков, старлей вскоре очутился у двери с табличкой «Малый зал». Аккуратно приоткрыв дверь, Сергей осторожно заглянул внутрь зала. Он был не просто «малым», а очень «малым». Большую его часть занимал огромных размеров рояль иностранного происхождения. Об иноземных корнях инструмента свидетельствовали многочисленные золотые вензеля, покрывавшие его боковые поверхности. «Откуда он взялся такой чопорный в простоте данной местности, - недоуменно подумал Сергей, - не иначе как реквизировали у местного помещика ещё во времена революций и гражданской войны?» За роялем, вдохновенно перебирая клавишами, в мечтательной позе восседал лейтенант Паша. Его полные неги глаза были слегка подёрнуты поволокой задумчивости и устремлены в бесконечность. Сергей громко постучал в четвертьоткрытую дверь и вошёл в помещение.
- Глубокоуважаемый господин лейтенант, не соблаговолите ли Вы, любезнейший, незамедлительно проследовать в парк, дабы подготовить свои машинки к предстоящим учениям? Я надеюсь, это Вас не сильно затруднит?
- Как Вы можете? У меня, понимаете ли, концерт. Собрались уважаемые зрители … , - прекратив скользить по клавишам, возмущенно закудахтал Захарук, указывая на трёх полусонных дам бальзаковского возраста, угрюмо восседающих на низкой гимнастической скамейке, располагающейся почти под роялем.
- Как я Вас понимаю … . И всёж-таки не сочтите за труд … , - с искренним сочувствием в голосе проговорил старлей едва сдерживая себя чтобы не закатать Паше в ухо. Он решительно подошёл к роялю и с шумом захлопнул крышку.
– Концерт закончен! – торжественно произнёс Сергей, с поклоном обращаясь к оторопевшим дамам, - деньги за нереализованные билеты вы можете получить в кассе «Малого зала» нашей филармонии.
- Позвольте, но …, - захлопал веками влажных глаз, казалось, готовый расплакаться Захарук.
- Никаких «но»! - заорал на него окончательно выведенный из терпения старлей, - в парк! Пулей! Метнуться в ужасе! Немедленно сменить сети и доложить! Лжец! Докладывать хорошо научился: «Автомобили взвода к маршу в полевой район готовы!» Я теперь каждый Ваш шаг контролировать буду!
Лейтенант пристыжено выскользнул за дверь и широкими шагами зашагал в сторону парка. «Сейчас опять что-нибудь напортачит, – подумал, глядя ему вслед, Сергей, - Захарук – это точно «лейтенант-катастрофа». Надо бы всё же настоять на его переводе на новое место службы. Куда угодно, только подальше от личного состава. А может он этого только и ждёт? Поэтому – косит? Непохоже. Но его перевод станет возможным только летом, когда пришлют новую партию выпускников-лейтенантов. Не случилось бы до лета какой-нибудь беды …».
И беда не замедлила вскоре случиться. Она случилась при выезде на первые летние учения, когда бойцы под руководством Захарука пытались прицепить к машине смонтированную на шасси дизель-генераторную установку, и голова одного из них оказалась расплющенной между кунгом машины и кожухом дизеля. Боец погиб на месте. Захарук каким-то чудом избежал уголовного наказания, был наказан по партийной и дисциплинарной линии, а затем переведен на какую-то спокойно-тупиковую должностёнку в штабе, связанную с перекладыванием с места на место пыльных и никому не нужных бумаг внутри больших сейфов.
Но все эти события ещё случатся потом. Жарким летом. А сейчас рота была на учениях в морозном лесу, и старлей, не привыкший бросать слов на ветер, ежеминутно контролировал действия Захарука. После очередной передислокации водители доложили взводным о слитии воды из систем охлаждения, о чём взводные, в свою очередь, доложили Сергею. Доложил и Захарук.
- А Вы сами проверили? – спросил его старлей.
- Так точно!
- Извините, не верю. Вы и знать-то, наверное, не знаете о том, что надо контролировать, но при этом никогда не стесняетесь бодро докладывать. Пройдемте к расположению Вашего взвода.
Сергей в два приема оказался на крыле первого попавшегося ему на пути «УРАЛА» из взвода Захарука. Лейтенант неуклюже вскарабкался вслед за ним.
- Ну и открытие каких кранов надо контролировать, товарищ лейтенант? – спросил Захарука старлей, поднимая тяжёлую крышку капота.
Лейтенант молчал тупо уставившись на двигатель.
- Так, уже неплохо, - проговорил старлей, - а где водитель?
- Алкадыров! – крикнул куда-то в сторону Захарук.
- Я тута, товалис литинат, - пролепетал снизу малорослый раскосый киргиз.
- Не тута, а здеся, - шутливо поправил его старлей, - ну-ка, боец, полезай, покажи, как воду сливал.
- Я открыла эта крантика, - тыкая пальцем в кран неуверенно изрек Алкадыров, взобравшийся на другое крыло.
- И всё?
- Така точно.
- Баран!
- Иникак нет. Два баран!
-Чего-чего?
- Алкадыров за два баран купила себе права.
- Вот теперь понятно. Смотри сюда, Алкадыров. И Вы тоже загляните, Захарук, лишним для Вас не будет, хотя бы в плане общей эрудиции. А может, когда и для чего-нибудь другого пригодится. Вот он, второй «крантик», который надо открывать при сливе воды, а потом не забывать его закрывать. Понятно?
- Так тосьно.
- Открывайте. Видите, сколько ещё осталось воды? Ещё бы часок-другой и прощай двигатель.
- Так тосьно.
- «Так тосьно». Вот заставили бы вас когда-нибудь за свой счёт движки покупать, загубленные по собственной дурости, тогда в Киргизии, Алкадыров, наверное, баранов вообще бы не осталось.
- Так тосьно.
- И вот таким образом, Захарук, повторяю: только таким. Своими глазами и ручками убедиться в том, что всё сделано правильно и на других машинах.
- Есть.
- «Есть», как говорится, на жопе шерсть. Вы это «есть» уже не раз говорили, а воз и ныне там. Приступайте.
Вот из-за такой предвзятости старлея к Захаруку второй роте батальона удалось избежать потерь боевой техники. В других ротах сложилась плачевная ситуация. Видимо, там были свои Захаруки, Оболонники и Алкадыровы, но не было старлеев, сравнимых по гнусности с Просвировым. И поэтому автомобили этих рот эвакуировали из полевого района специально вызванными из Кантемировской дивизии танковыми тягачами. Вот поэтому-то и приехал на «разбор полетов» целый командир вышестоящей части из самой Москвы-матушки. Ехал, видимо, с целью учинения форменного разноса всех и вся. Клокотало, наверное, в нём неистребимое желание смешать всех батальонных военных с их же собственным дерьмом. Но когда он вышел на плац и посмотрел на и без того удручённые и горящие искренним раскаянием лица военных, то решил он, видимо, сменить свой праведный гнев на всепрощенческую милость. И вместо глобальной порки, грозящей перерасти в избиение военных младенцев, решил устроить он очередной ободряющий спектакль. В начале своего мастер-класса командир принялся что-то пронзительно кричать стоящим на плацу батальонным военным. Кричал он что-то жизнеутверждающее. Кричал с высоты установленной на плацу трибуны. Ничего не понимающие военные уныло подрагивали отмороженными ушами. На их лицах выражалось полное отсутствие воодушевления. Это не осталось незамеченным командиром. И, видимо, для того, чтобы исправить ситуацию и влить в военных большую долю оптимизма, командир решительно спрыгнул с трибуны, быстрыми шагами направился к строю. В какой-то момент многим показалось, что он пошёл на таран, но на расстоянии метров пяти от первой шеренги строя командир вдруг резко замедлил движение и даже поменял его направление. Командир принялся неспешно и важно прогуливаться вдоль замершего от ужаса строя.. При этом с его миролюбиво шевелящихся губ продолжали срываться какие-то ободряющие слова. До задних рядов строя изредка доносилось: «Уроды! Слюнтяи! Не в состоянии … ! Неучи … . «Крантики» … . Вода … . Плохая связь … . Тридцатипроцентное выполнение … . Сгною … . Разжалую … . Сошлю в Мухосранск … ». В общем, это была какая-то бессвязная речь усталого, взволнованного чем-то человека, и многие военные так ничего и не поняли. Прогуливаясь и дыша свежим лесным воздухом, командир заложил руки за спину и слегка наклонил вперёд свою буйную голову. В это время на край трибуны села ворона и приняла приблизительно такую же позу, как и у гуляющего по плацу командира. Некоторое время ворона находилась без движения и внимательно наблюдала за «гулёной», стоя боком и скосив на него хитрый глаз, а потом принялась в точности предпринимать те же движения, что и совершающий променад командир, с той лишь разницей, что вороний променад осуществлялся не на асфальтовом плацу, а на высоком деревянном краю стоящей на нём трибуны. Если командир шёл вправо, вправо шла и ворона. Если командир вдруг останавливался и возмущенно вскидывал голову, то же самое тут же вытворяла эта плутовка. Да, пожалуй, разницу составляло ещё и то, что на лице вороны почти полностью отсутствовала мимика. Вернее, мимика присутствовала, но у командира в этом плане возможностей всё же было несколько больше. Здесь ему впору было бы от всей души поблагодарить матушку-природу. Ворона не могла, например, презрительно сморщить нос, усиливая степень отвращения командира к присутствующим неподалёку военным или же, подчёркивая удивление командира глупостью тех же военных, высоко поднять несуществующие брови. Но, в основном, всё выглядело вполне убедительно. Дополнительную пикантность этой ситуации придавало то обстоятельство, что все без исключения военные, стоящие на плацу, имели возможность наблюдать одновременно и командира, и ворону, а командир такой возможности не имел. Но военным всегда было наплевать на всякую там пикантность, поэтому они сначала тихо хихикали, а затем принялись ржать во все свои лужёные глотки. Ничего не понимающий командир поначалу принялся было что-то громко вопить, активно размахивая руками, но приблизительно тоже самое сделала и ворона … . Она тут же остановилась, замахала крыльями и принялась возмущенно-гортанно каркать во всё своё воронье горло. При этом некоторые военные тут же выпали из строя и долгое время, звучно икая, катались по асфальту, другие же, те, что покрепче, строя не покинули, но икая таким же образом и иногда даже негромко попукивая, молча подпрыгивали на месте, согнувшись в три погибели. В общем, и этот спектакль удался! Удался, благодаря мастерству и прозорливости самого старшего на всю округу командира. Это же надо было так придумать, да ещё и с вороной суметь договориться!
Но это был уже апофеоз, который окончательно разгрузил психику военных, подорванную плачевными результатами учений, и помог им снова окончательно поверить в себя. А начало процесса релаксации было положено всё тем же Шахрайчуком. Несмотря ни на что, батальонный командир всё же решил коротко подвести итоги учений непосредственно перед выездом из полевого района в расположение части. Собрав уже порядком отмороженный офицерский состав на расчищенной от снега лесной полянке, он принялся было по привычке браниться перед строем, употребляя всяческие некультурные выражения, определяющие ненормативную лексику сразу двух языков. В это время за его спиной начал сдавать задом автобус, увозивший с учений посредников (у посредников была такая очень устойчивая привычка - ездить на учения исключительно только на самых комфортабельных в мире советских автобусах типа «ПАЗ»). Водитель автобуса, похоже, не видел батальонного командира и уверенно приближал к нему транспортное средство. Офицеры с интересом наблюдали за этой сценой, но прервать пламенный спитч командира никто не решался. Наконец, когда расстояние между командиром и автобусом сократилось приблизительно до полутора метров, первым не выдержал Андрей Поникаров. Он замахал Шахрайчуку рукой, указывая на угрозу, и даже пытался прокричаться ему навстречу сквозь некультурные его слова: «Тоарищ подполковник! Танки сзади!» Но куда там! Видимо, как-то по своему поняв отчаянные капитановы жесты и брошенный им клич (издалека стороннему наблюдателю могло показаться, что Поникаров гонит командира и даже указывает ему направление дальнейшего перемещения), Шахрайчук мгновенно достиг пика до этого момента постепенно распаляемой в себе ярости.
- А Вы! Вы, Поникаров! Вы вообшэ лучшэ бы помовчалы! Я усэгда знал хто ви и що ви такэ! Мэрз-завэц! Умретэ у мэнэ капытаном! – взвопил командир и, наверное, продолжил бы развивать эту тему ещё достаточно долгое время, но автобус, наконец, вступил в контакт с его раздосадованным туловищем. Раздался глухой удар, и машина с посредниками остановилась, как вкопанная. Слегка озадаченный Шахрайчук, подобрав слетевшую с округлой и ещё не успевшей остыть головы шапку, некоторое время вомущённо-оторопело рассматривал глубокую вмятину в задней части корпуса автобуса.
- Вот так, - громко, но невозмутимо заметил в этот застывший на морозе момент Поникаров, - и очень даже хорошо, что так всё благополучно закончилось. А вот если были бы мозги, товарищ подполковник, наверняка, было бы и сотрясение.
Военные, казалось бы, вконец измученные долгими и трудными учениями, угнетенные их не совсем удачным завершением, заслышав простое капитаново резюме, вдруг неожиданно быстро оживают. Ещё пара секунд, и они уже по лошадиному здорово ржут, дисциплинированно не покидая строя и подпрыгивая каждый на своём на месте. И всё. Больше ничего и не надо. Цель в очередной раз достигнута. Это уже некий гарант того, что теперь они успешно доберутся «до дома, до хаты». И ведь снова всё благодаря командирской мудрости и врождённому артистизму! Это ведь надо было так подгадать всё с автобусом! Никто другой, наверное, никогда до такого бы не додумался! Да, были в то время подлинные мастера нестандартных решений. В подтверждение этому можно так же вспомнить следующий факт. Как-то решили тайком попариться в секретной ахтунговой бане два закадычных друга, два «пожилых», давно перехаживающих сроки присвоения им очередных воинских званий старлея – Бланута и Затыгулин. Вступив в преступный сговор посредством дачи взятки в виде крупной суммы «жидких долларов» с нештатным комендантом бани старшим прапорщиком Совковым, они пропарились всю ночь, а в итоге, как это часто бывает с незнающими меры россиянами, перепились и чуть не угорели окончательно. Их с большим трудом удалось откачать в реанимации. Этот факт стал известен самому большому ракетному начальнику. Буквально на следующий же день этот самый большой ракетный начальник издал приказ, предписывающий всем частям и соединениям, имеющим бани с парильными отделениями, оборудованными бассейнами, в срочном порядке залить эти самые бассейны самым крепким в Ракетных войсках бетоном. Именно тем бетоном, из которого делают ракетные шахты. Читая этот приказ, все военные задавали друг другу один и тот же вопрос: «Эти старлеи, что, в бассейне угорели что ли? Как это им удалось?» Бассейны залили, но вопрос остался не закрытым до сих пор. Вот такие вот нестандартные решения иной раз рождались в этих беспокойных начальственных головах. А иначе просто и быть не могло. Иначе хозяева этих голов никогда не стали бы большими начальниками.
А как они поступили со старшим прапорщиком Совковым? Нет-нет, не в случае, связанным с баней. По делу пьяного угара двух старлеев Совков официально даже не проходил: он ведь был внештатным комендантом. Его просто неофициально выгнали из этой бани и отправили нести службу на продовольственном складе. Пустили, как говорится, козла в огород. Но не в этом дело. Нестандартное решение, определяющее судьбу Совкова, было принято несколько позже и совершенно по другому случаю. А случай состоял в следующем. Совков был весьма любвеобильным военным и не всегда мог умерить свой плотский аппетит, выполняя неукоснительное правило женатого ловеласа, желающего сохранить семью: «Не прелюбодействуй там, где живёшь и не прелюбодействуй там, где работаешь». Невыполнение этого строгого правила всегда приводит к громким провалам, заканчивающимся, чаще всего, развалом семьи. Совков об этом правиле не забыл, но как-то раз понадеялся на то, что минует его чаша сия, и завел себе любовницу не где-нибудь, а на том же этаже семейного общежития, где и проживал уже долгое время. Проживал он в одной из комнат этого общежития естественно не в одиночестве. С семейством проживал Совков. В состав его немногочисленного, но официально зарегистрированного семейства входили располневшая без меры к своим тридцати годам жена и школьница-дочь. В отличии от полуграмотного ПТУ-шника Совкова, его жена имела высшее образование и это обстоятельство угнетало прапорщика ещё сильнее чем её ранняя полнота. В состав совковского так же немногочисленного, но вдобавок ещё и неофициального семейства входила молодая, немиловидная от роду, но достаточно стройная телеграфистка Раечка. В свою очередь, стройная телеграфисточка по совместительству, но на вполне официальной основе выполняла свои супружеские обязанности с лейтенантом Гавриловым.
Вот так они и жили. Разводится с женой, чтобы официально жениться на Раечке и усыновить лейтенанта Совков явно не собирался. Об этих запутанных донельзя отношениях всегда ходило множество слухов, но явных улик ни одной из заинтересованных в этом сторон, до сих пор, обнаружить никак не удавалось. С некоторых пор обстановка в этом «бермудском треугольнике» начала накаляться. Сластолюбивый прапорюга уже чувствовал на своём затылке горячее дыхание рогатого мужа, но ничего поделать с собой не мог. Его пожираемую пороком душу грела только одна надежда: прапорюга должен был уже вот-вот получить квартиру в наспех достраивающемся доме, и тогда попранный им принцип, хоть и не в полной мере, но уже начал бы хоть как-то исполняться. Однако судьба не позволила греховоднику уйти от наказания и вскоре сыграла с ним вполне справедливую шутку. Началась шутка с лейтенанта Гаврилова, который неудачно выпрыгнул из окна второго этажа и сломал ногу. Зачем он это сделал, спросите вы? В смысле, зачем он выпрыгнул из окна? С ногой-то всё само собой как-то получилось … . А вот с прыжком как-то всё слишком уж банально получилось. Лейтенант мирно гостил себе у какой-то майоровой жены, которая пригласила его для ремонта неожиданно сломавшегося, не обращая внимания на свои самые высокие надёжностные показатели в мире, советского цветного телевизора. Дело в том, что майор, конечно же, мог и сам его отремонтировать, но, как на грех, заступил в тот вечер в наряд. А как же вечером даме одной да ещё и без телевизора? Вот лейтенант и пришёл. Его ведь с детства приучили помогать людям. Пришёл, заменил перегоревший предохранитель и уже собирался было с минуты на минуту уходить, как в квартиру ворвался обезумевший от трудностей несения службы в наряде майор и набросился на отзывчивого лейтенанта. Лейтенанту удалось сначала забаррикадироваться в одной из комнат майорской «двушки», а потом, что называется, «в чём мать родила» выпрыгивать из окна второго этажа. Почему он выпрыгнул в таком неприличном для советского офицера виде? Да потому, что его одежда оказалась, каким-то образом, в другой комнате. Ведь для того, чтобы поменять предохранитель, лейтенанту пришлось переодеться в рабочий комбинезон. А как же иначе? Это ведь элементарные паравила культуры труда. Работать всегда надо только в специально приспособленной для этого одежде. Это позволяет исключить травматизм на производстве. Но в этом случае всё произошло с точностью до наоборот. Закончив свою трудную работу, лейтенант, испытал удовлетворение и устало смахнув со лба пот, решил уже было переодеться и даже снял для этого комбинезон, но тут, откуда не возьмись, в квартиру вломился неизвестно что возомнивший о себе майор. Вот и пришлось от него спасаться. Не драться же с ним, требуя денег за ремонт? Это было бы не по Уставу. Вот и пришлось Гаврилову сигать из окна нагишом. Хорошо ещё, что под окнами уже намело сугробы, и мягко приземлившийся лейтенант сломал себе только одну ногу. Сломал и поскакал на несломанной ноге к другу в холостяцкое общежитие, а пока скакал обморозил себе это …, как в народе говорят, яйца. Вот если он выпрыгнул бы летом, то финал мог быть значительно трагичней, а так … . Ничего … . Можно даже сказать, что всё это недоразумение закончилось форменными пустяками. С этими тщательно забинтованными «пустяками» и положили Гаврилова в госпиталь. Не беда, молодой ведь ещё: нога как-нибудь срастётся сама и отмороженные детородные органы когда-нибудь восстановятся. А не восстановятся – советская медицина всегда поможет и вставит имплантат. С имплантатом эрекция иногда бывает даже надежнее. А надёжность всегда рождает уверенность. В общем, сильна была тогда советская медицина и переживать лейтенанту было не о чем. Он уже ни о чём и не переживал, а вот ненасытный прапорюга – напротив, очень сильно в тот момент возбудился и сразу же озаботился своим извечным скотско-плотским интересом. Ну не мог он упустить такого шанса и как только забинтованного лейтенанта унесла вдаль карета скорой помощи, Совков тут же объявил жене о своем экстренном заступлении в наряд: «Да эта сволочь, Окрошкин, опять куда-то пропал, вот меня и воткнули, будь оно всё проклято … . Заверни-ка мне какой-нибудь «хавчик» на ночь». Облачившись в соответствующую несению службы в наряде военную одежду и прихватив заботливо упакованный «хавчик» хитроумный прапор выдвинулся на развод. Ни на какой развод он, разумеется, не пошёл, а просидев на своём складе примерно до восьми часов, ужом прополз обратно в общежитие к давно ожидавшей его Раечке. В силу нажитого груза лет и количества приобретенных за этот же период хронических заболеваний, на всенощное гуляние Совков уже был не способен, но, использовав в качестве допинга изрядную долю алкоголя, полночи прапор выдержал с честью. Далось ему это нелегко, и под утро, прапор забылся глубоким сном без обычных для него эротических сновидений. Однако ранним утром его согнала с постели застарелая в зловредности своей аденома предстательной железы и, повинуясь злодейке, прапор пополз вдоль стены родного коридора в общий и единственный на этаже сортир. Стравив избыточное давление, полусонный и не отошедший от принятого накануне обилия горячительных напитков сластолюбец на обратном пути, как ни в чём не бывало ввалился в комнату к своей основной жене и привычно рухнул на супружеское ложе. Ну что же, вполне обычная ситуация. Ведь в такое вот незатейливое ночное путешествие незадачливый прапор отправлялся почти каждую ночь. И всякий раз по завершении пути плюхался в одно и тоже ложе. Но в этот раз неожиданно возникла едва уловимая, как говорят в Одессе, разница. Разница состояла, всего лишь навсего, в том, что в этот раз прапор по официально озвученной им же самим, да ещё в присутствии официальной супруги версии находился на, полном опасностей, воинском дежурстве. Но об этом Совков немного подзабыл. Алкоголь оказал-таки своё разрушительное воздействие на прапорову память, в результате чего Совков временно пребывал в состоянии включенного «автопилота». Однако, к глубокому прискорбию сластолюбца, у его тяжеловесной и официальной спутницы жизни с памятью дела обстояли неизмеримо лучше. Бессонницей она, по молодости своей, пока ещё не страдала и посему горячительных напитков на ночь не принимала. Вот именно это обстоятельство и сгубило окончательно семейную жизнь Совкова. Жена спросонок некоторое время щурилась на торчащую из-под одеяла небритую физиономию мужа, морщась от источаемого ею перегара, а затем мощно ткнула тело физиономии локтём в бок.
- Ты откуда, Иван?
- С дежурства … . Откуда ещё … ? Отстань, дай поспать. – так же на «автопилоте», но уже чем-то смутно обеспокоенный недовольно пробурчал сквозь наступающий сон «дежурный» прапор.
- С дежурства, говоришь? С дежурства нормальные люди вечером приходят … .
- Да отстань ты от меня … . Ну сняли меня с дежурства … . Довольна ты теперь, дура? Не удержался: выпил чуточки. А тут абсолютно трезвый проверяющий. Откуда он только такой взялся? Да ещё ночью? Унюхал, зараза. Раздул скандал. В общем, сняли меня … . Утром на работу. Ты наконец дашь мне поспать? – начиная осознавать гибельность своего положения перешёл в атаку прапорюга.
- Хм. Сняли, говоришь … . Выпил, значит, лишку … . Ну-ну … . А вот расскажи-ка мне, пожалуйста, а одежда твоя «нарядная» где? Где портупея? Где кобура? – в свою очередь перешла в атаку начавшая просекать ситуацию жена.
( Надо заметить, что Совков больше всего сейчас боялся именно этого вопроса и до самого момента его категоричной постановки всё ещё надеялся, что основательно отупевшая на домашнем хозяйстве жена всё же не найдет в себе умственных способностей этот вопрос правильно сформулировать. Но надежды в очередной раз не сбылись).
- Да я это … . Где-то оставил спьяну … . Наверное на КПП. Сейчас по-быстренькому сбегаю, поищу, - испуганно зачастил предчувствующий неизбежность провала Совков и предпринял попытку подняться с кровати, но был остановлен чувствительным толчком в грудь.
- Ну что ты, милый, не надо никуда бегать и попусту суетиться. Я, кажется, поняла, в чём дело! То есть тебя с наряда сняли. Причём ни за что сняли. Не повезло тебе просто. Ну, бывает, попался какой-то дятел-проверяющий со сверхчувствительным носом. Что-то там унюхал и ему показалось, что ты что-то не то выпил. Вернее, выпил как раз то, что на службе выпивать почему-то никак не полагается. Так было дело?
- Да-да! Конечно же! Этому уроду только показалось! Чему этих офицеров только в училищах этих учат! А ты вон, оказывается, у меня какая умная! – Растерянно и явно заискивающе зачастил Совков, не особенно вдаваясь в саркастический смысл только что сказанных женой слов. В эти минуты для прапора важней всего была интонация. А интонация была очень даже обнадёживающей.
- Сейчас не об этом. Давай-ка рассмотрим твое поведение беспристрастно и до конца. Ты, значит, обиделся и в знак протеста разделся на КПП, чтобы прогуляться в одних трусах по гарнизону … . Это в двадцатиградусный-то мороз! Конечно, а как же ещё можно выразить протест? Летом будешь разгуливать в трусняке, народ подумает, что ты просто нудист или же ещё какой эгсгибиционист. Словом, народ подумает, что ты простой извращенец, и набьёт тебе морду. Народ-то у нас простой и на расправу скорый. Или же попадётся кто-то из редких сердобольных и вызовет для тебя скорую помощь. А дальше тебя ждёт дурдом и никаким протестом здесь даже и не пахнет. Согласен?
- Да-да! Милая! Конечно же! Именно так! - угодливо поддакивал Совков, с напряжением внутри ожидавший окончания цепочки рассуждения, в которое неожиданно для него погрузилась обычно глуповатая, невзирая на образованность, жена, - слова-то какие ты, оказывается, знаешь! Нудист – это наверное тот который постоянно нудит, как наш замполит на политзанятиях, а этот …, как бишь его? Во, эксбицинист – это ведь что-то, наверное, цирковое? Правильно, милая. Армия – это сплошной цирк. Не даром ведь говорят: кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.
- Нет, всё не так. Долго тебе про всё это надо рассказывать – это не для средних прапорщицких умов. Не юли и не уводи разговор в сторону … .
- Так ты же сама завела «нудист», «эксбицинист». Я хоть и без высшего образования, но тоже разобраться хочу … .
- Вот потом возьмёшь в библиотеке словарь и разберёшься. А сейчас давай-ка ближе к делу. К причинам твоего голожопого гуляния по гарнизону. Мы с тобой выяснили, что летом тебя бы поняли неправильно. А вот зимой – да, всё это очень даже похоже на мученический протест. Неспящий народ смотрит: идет морозной ночью по гарнизону голый прапорщик (да, да, по твоей роже всем понятно, что ты – прапорщик) с КПП и уже аж звенит застекленевшими мудями, но почему-то не стремится поскорее в тепло спрятаться. «Ага, - думает бессонный народ, - значит что-то у нас в армии не так, раз прапорщики по ночам яйцами звенят!» И тут же найдутся бдительные и неленивые граждане, которые обязательно возьмутся за написание соответствующих сложившейся ситуации писем в Политбюро ЦК КПСС. Оттуда вскоре приедет авторитетная комиссия и начнёт разбираться: «Ну-ка, это который такой прапорщик по ночам звенит гениталиями и не даёт спать гражданскому населению? Где этот бесчинствующий мудозвон? А-а, это Вы? Ну и что Вы себе позволяете? У Вас что, бессонница? Вас обидели? Каким образом? А-а-а … . Так Вы в тот день совсем ничего не пили? Только компот и кефир? Продукты были свежими? Понятно. А как фамилия этого проверяющего? Хорошо, Вы идите, товарищ, и спокойно себе служите, а мы с этим капитаном разберемся. Надо же, до чего ведь довёл советского прапорщика!» Так ты на такой что ли сценарий рассчитывал? – наконец перевела дух чем-то раздраженная жена, и в глубине души Совкова вдруг с новой силой загорелась надежда на мирный исход его черезвычайно запутанного дела.
- Ну, да. Приблизительно на это. Только без писем в Политбюро. Здесь достаточно было бы и нашего замполита Хитрованова. Наши гарнизонные граждане знают, кому и на что можно «стукнуть». – Попытался как можно бесхитростней ответить прапор, втайне надеясь, что тема пропавшей куда-то одежды будет забыта.
- Ладно-ладно. До замполита мы ещё доберемся. А вот с членовредительством пора заканчивать. А то взяли моду … . Один яйца уже где-то отморозил, другой к этому стремится … . Постой-постой, а не там ли хранится твоя гнусная одежда, откуда не так давно увезли перебинтованного мачо? Не на том ли стульчике висит она, где ещё недавно висела такая же зелёная ветошь выбывшего из строя соседа? Товарища, так сказать, по оружию? – на лице жены появилась улыбка дьявольского озарения. - Ну-ка, поднимайся, боров, и пошли-ка её поищем, окаянную.
С этими словами жена, несмотря на безвременно приобретённую тучность, легко спрыгнула с кровати и ухватила цепкими мясистыми пальцами волосатое ухо Савкова.
- Да погоди ты, дай хоть штаны одеть, - взвопил прапорщик.
- Зачем они тебе? Как по гарнизону с голой жопой под фонарями разгуливать, так ты мастак, а как десяток метров по коридору пройти, так ты уже и застеснялся. Пойдем-ка, кобелёк мой ненаглядный, поищем твои заплутавшие где-то штанишки … . – Неумолимая супруга буквально выволокла упирающегося Совкова в коридор и подтащила его к дверям вертепа, преграждающим путь к осмотру места недавно случившихся развратных действий.
Совков, проявляя присущую всем прапорщикам тактичность, и явно не желая беспокоить соседей в столь ранний час, уперся было руками в края дверного проёма, но получил такой пинок сзади, что в общем-то нехилые его ручонки мгновенно вывернулись и с хрустом поврежденных суставов мгновенно схлопнулись за согбенной спиной. При этом Совков, сгорающим в атмосфере метеоритом кубарем влетел в когда-то вожделенное помещение. Совершив такой опрометчивый в стремительности своей влёт, прапор больно стукнулся головой о какой-то шкаф и начал терять сознание. Следом за ним в комнату, яростно изрыгая потоки недвусмысленных угроз и изощренных площадных ругательств, разъяренной кометой ворвалась фурия-жена. На последнем кадре, зафиксированным угасающим сознанием Совкова, была изображена искаженная злобой морда лица жены и, как бы отдельно от морды лица, её руки. В ладонях рук змеёй извивалась прапорщикова портупея. Вместо кобуры на портупее висела невзрачная Раечкина голова. Морда лица, висящей на портупее головы отчаянно гримасничала. Один из глазьев кривляющейся морды лица почти утонул в чернильного цвета гематоме. На черепушке гримасничавшей морды лица отсутствовали обширные фрагменты когда-то пышных волос, и она ярко отсвечивала проплешинами в лучах с ужасом заглянувшего в окна рассвета. В этот момент сознание окончательно покинуло Совкова, онемевшего от пережитого страха и мучительного стыда за нетактичное поведение своей озверевшей супруги. Бренное тело скорбящего прапорщика тут же погрузилось в бесконечную мягкость, успокаивающей своим равнодушием пустоты.
Вот такие вот страдания пришлось перенести Совкову. И всё из-за чего? Если беспристрастно и внимательно во всём разобраться: из-за обычного бытового б….ва. Из-за бабы, короче. Кому, спрашивается, он нанёс хоть какой-нибудь вред? Жене? От этой коровушки не убудет. Порочной с детства телеграфистке Раечке? Так это не он, а нежелающая ничем делиться алчущая жена. Волчица какая-то, да ещё и самка, как иногда говаривали классики. Он же, Совков, напротив, только помог временно занемогшему товарищу по оружию, выполнив за него священные обязанности каждого уважающего себя индейца. Но командование не пожелало во всём досконально разобраться и отправило блудливого прапора служить в Иваново. А Иваново в советское время почти официально называлось «городом невест». Это был город, как единожды изволил выразиться шепелявый в престарелости своей генсек, большого числа «многосисечных коллективов» жаждующих любви ткачих, мотальщиц и швей-мотористок. Вот туда и послали служить Совкова. Ну, что тут можно было сказать … . Ведь снова же запустили козла в огород! И это было очередным проявлением начальственной нестандартности и какой-то изуверски загадочной парадоксальности. Нам, сирым, остается только что-то очень отдалённое от истинного смысла начальственных идей предполагать. Например, можно предположить, что Совкова послали в Иваново для того, чтобы он, оценив многочисленность объектов своего вожделения, вдруг понял бы, что девиз всей его жизни: «Всех женщин не пере…пробуешь, но к этому нужно постоянно стремиться!» в данных условиях принципиально нереализуем, и от безысходности тут же успокоился? Для того чтобы угомонился он, наконец, и целиком погрузился в лоно семьи? Может быть, оно и так, только сиё, как говорится, нам неведомо. Неведомо, потому как - пути начальства неисповедимы. Неведомо это было и Совкову, который перед тем как уехать, в ускоренном порядке развелся с женой. Развёлся, якобы, только для того, чтобы она получила в этом придворном гарнизоне долгожданную квартиру, в которой Совков вроде бы рассчитывал провести остаток своих скорбных лет по выходу на пенсию. Но больше его в гарнизоне никто и никогда не видел. Бывшая жена не дождалась от него ни одной весточки. Многие сначала подумали, что Совков умер в Иваново от тоски по семье и любовнице. Работники местной сберкассы тут же опровергли эти слухи: алименты от Совкова приходили исправно. Затем, какие-то злые языки как-то распустили слух, что Совков почти сразу же по приезду на новое место службы женился на изрядно потасканой дочке отставного генерала, с коей и проживает в четырёхкомнатной квартире в самом центре города Иваново. Старик-генерал на радостях подарил ему свою «Волгу» и Совков теперь важно ездит на ней с новой, но изрядно потрёпанной беспорядочной половой жизнью женой на свою персональную двухэтажную дачу, расположенную через забор от дачи первого секретаря тамошнего обкома (этот факт в те времена говорил о многом!) А иногда, шепчут злые языки, Совков тайком вывозит на этой же «Волге» куда-то за город каких-то ткачих, или же мотальщиц. Кто ж их там разберет? Может это вообще были швеи-мотористки …. В конце-концов, какая кому разница? «Иногда, - шептали чёрные языки, - Совков вывозил на природу сразу по нескольку честных советских тружениц за раз!» И добавляли: «Шельмец, эдакий!» Хотя почему Совков «шельмец», было не совсем понятно. Ведь, судя по лицам, свидетельствовали те же языки, ткачихам, мотальщицам и мотористкам это всё даже очень нравилось. Конечно, кто бы сомневался … . Чего им там могло бы не нравится? Салон у «Волги» большой, кресла тоже большие и мягкие, а подвеска очень даже надежная у неё. Свежий воздух, опять же … . Трудящиеся в стране советов должны были отдыхать полноценно и всесторонне. А раз так, стало быть, никакой Совков и не «шельмец», а весьма даже уважаемый человек в городе Иваново. Так ведь получается? Современным языком можно даже сказать, что он известный в этом городе аниматор. Конечно, это до конца непроверенная информация. Никто ведь за Совковым в лес шпионить не ездил. Но то, что эта положительная информация получена от весьма злых языков уже говорит о многом. А злые-то, они чего ведь только от зависти не наболтают … . Был бы только человек хороший.
Глава 5. Охота к перемене мест.
Спустя всего-то какую-то парочку лет, прошедших с момента своего прибытия для дальнейшего прохождения службы на границу двух областей, шибко достала Сергея тягомотная повседневщина гарнизонного быта. Достала, несмотря на все потуги, предпринимаемые верхним руководством для того, чтобы внести в неё хоть какое-то разнообразие. К тому времени Сергей был уже капитаном, сменившим на высоком посту командующего ротой самого «Буонапарте». Его «императорское величество» отбыли для отправления службы в вышестоящий штаб. Бывший «группенфюрер» часто наезжали в гарнизон, но таперича уже только по случаю приезда в него очередной высочайшей проверки. Их, не вызывающее ни у кого сомнений, «величество» состояло непременным членом всех приезжающих комиссий на правах большого знатока местного колорита. Ну и, конечно же, их «величество» изволили париться во время каждого своего высочайшего приезда в знаменитой ахтунговой бане. Впрочем, баня эта уже давно ахтунговой не была, потому как самого Ахтунга так же давно уже в гарнизоне не наблюдалось. Этого неистового властолюбца когда то скоропостижно перевели в вышестоящий штаб. Правда, на очень короткое время. По началу надеялись, наверное, что поумерит он свой гарнизонный великодержавный пыл и непомерные свои материальные аппетиты, потёршись о «святые» стены высокого штаба. Надежды не оправдались. Властолюбец не унимался и временами пытался «строить» даже генералов. Генералы, видимо, «строиться» не пожелали и деспотичного тирана быстренько уволили на пенсию. А уволив, говорят, предоставили Ахтунгу квартиру где-то в ближнем Подмосковье. По слухам, получение этой квартиры далось ему с большим трудом. Ахтунгу говорили:
- А зачем Вам эта квартира? У Вас же уже есть одна и тоже в Подмосковье. Очень большая квартира. Кстати, как Вам удалось получить так много жилплощади?
- Сам не знаю, как так получилось, просто я очень хорошо служил … . Заметили, видимо, – невнятно лепетал себе под нос некогда грозный Ахтунг.
- Ладно-ладно, дело прошлое. Так зачем Вам другая квартира? Чем эта-то Вас не устраивает?
- Квартира-то меня устраивает, меня место не устраивает.
- Чем же? Девственный лес, речка неподалёку … .
- Видите ли, я когда там служил, был очень принципиальным офицером … . – Продолжал, бубня, канючить недавний буян.
- Знаем-знаем. Наслышаны о вашем былом могуществе. Ну ладно, пойдем Вам навстречу. Но только квартиру в лесу Вам придется сдать.
- Хоть завтра!
- Во как! Чувствуется, что Вас там очень сильно уважают. По лицу ещё не бьют?
- Пока ещё нет. Пока ещё побаиваются. Но смотрят волками. Халдеи и лизоблюды! Когда-то ведь пятки лизали … .
- Вот-вот, Вы только таких по службе и двигали. Они всё лизали Вам, лизали, и не только пятки, а теперь жаждут все слизанное сразу Вам в лицо сплюнуть. Впрочем, не нам Вам это объяснять. Вы ведь, как мы слышали, трудами Макиавелли зачитываетесь.
- Это не имеет никакого отношения к делу.
- Может быть, может быть. Только имейте в виду, что квартиру мы Вам предоставим в точности с действующим советским законодательством. И не сантиметра больше.
- Может … .
- Никаких «может». Это в лесу можно было под шумок кое-что себе урвать, тем более находясь при почти неограниченной власти. А здесь нет. Здесь не забалуешь. Здесь такими «ахтунгами» хоть пруд пруди.
С тех пор и жил Ахтунг в своей маломерной квартире неподалёку от столицы, к гарнизону не имел ровно никакого отношения и навещать места прежней службы как-то не торопился. Видимо, переживал за состояние морды своего лица. Озаботился под старость своим внешним видом. Что ж, такое бывает довольно часто и расценивается геронтологами, как первый признак старческого слабоумия. А вот «Буонапарте» в родную роту захаживал. Не забывал при случае. Случаи обычно выпадали ему после бани, обычно предшествующей дню отъезда очередной высочайшей комиссии. И, надо отметить, не просто так захаживал «Буонапарте», а интересовался делами, интересовался, надо ли чем помочь, и даже звал Сергея послужить к себе в вышестоящий штаб, обещая составить высочайшую протекцию. Сергей сначала отказывался, ссылаясь на отсутствие жилья в тамошней местности, но когда его окончательно достала пресловутая тягомотина гарнизонной повседневщины, овладела им вдруг охота к перемене мест. Эта охота не покидала его до самого конца службы, но то, что он переживал в то время, было самым начальным и, поэтому, самым сильным в свежести своей ощущением. Его лихорадило от нетерпения. Он по нескольку раз в день названивал различным должностным лицам вышестоящего штаба, решавшим (или же имитирующим решение) проблему его перевода, и успел уже порядком этим лицам надоесть. Капитан физически ощущал, как морщились эти лица на другом конце телефонного провода, едва заслышав его вопрошающий голос. Может он, конечно же, себе этим сильно навредил. Навредил и тем самым отсрочил дату перевода, но то, что уже порядком сморщенные должностные лица вскоре поняли, что это как раз тот случай, когда просителю «лучше дать, а иначе – себе дороже», было положительным моментом. Процесс перевода длился около трёх месяцев, в течение которых капитан постепенно передавал хозяйство роты старшему лейтенанту Николаеву. Наконец приказ состоялся. По этому случаю Сергей, что называется, «накрыл поляну» ранним вечером для своего ближайшего окружения в одном из секретных мест окружающего гарнизон леса (антиалкогольная компания к тому времени фактически затихла, но идеологически ещё была сильна) с тем, чтобы ранним же, но только утром следующего дня, без долгов выдвинутся в сторону нового места службы. В конце-то концов, всё получилось так, как всегда получается у военных, когда они без жён (официальных и не вполне) собираются за праздничным столом. Такое у военных, в те ужасные для всего советского народа времена, случалось достаточно редко: только при присвоении очередных воинских званий или же при назначении военных на вышестоящие должности (тогда в армии ещё не пили на рабочих местах, по поводу и просто так для снятия стресса. Это было в те времена, во первых, не модно, а во-вторых, жестоко преследовалось со стороны генеральной линии партии. Ну, по крайней мере, в РВСН было именно так). Но, тем не менее, временами совместно выпивать военным всё же случалось, а когда уж это случалось, то заканчивалось всё всегда одним и тем же: весьма содержательным весельем (поддерживаемым поминутными глубокомысленными вскриками «Гип-гип, ура!»), продолжавшимся до позднего вечера и заканчивающимися неизлечимо больной головой с утра. Именно с такой головой, несущей на себе искаженные черты позеленевшей морды лица и отправился капитан в дальний путь. Дальний путь пролегал через половину Подмосковья, равному, как вы наверное помните, по площади территории Франции, и длился этот путь почти три часа. Начался путь с автобуса, затем продолжился электричкой. После электрички вновь последовал автобус, довёзший капитана до следующей электрички. Завершилось путешествие опять же автобусом, доставившим уже порядком измученного путника прямо в расположение части, которая ещё совсем недавно была для него «вышестоящей». У Сергея было много попутчиков, которых в разное время перевели «в верха», но квартир пока так и не дали. «И это вы так каждый день мотаетесь? Три часа туда, три обратно … . Шесть часов в день только в дороге! А когда же жить?» - обратился он с непростым вопросом к своим новым товарищам по несчастью. Новые товарищи глумливо заулыбались. Самый «старый» из них «ездок», снисходительно поделился с Сергеем: «Вот так и живём. Всё время в дороге. Перебиваемся, так сказать, случайными попутчицами и уже стали неразборчивыми в своих связях. Хи-хи-хи! А три часа – это счастье. Такое может случиться только ранним утром, когда весь транспорт летит в Москву или ранним вечером, когда всё летит обратно. И то, только при том лишь условии, что ничего нигде не сломается. Но такое у нас, как ты понимаешь, случается довольно редко, поэтому иной раз часов по шесть добираемся. Ничего-ничего, привыкнешь. Есть ведь во всём этом и свои маленькие прелести: уехал, к примеру, ты из части домой, и ни одна сволочь тебя сегодня обратно на службу не выдернет. В батальоне, наверное, ты о таком даже и мечтать не мог». Так и стал Сергей жить в дороге. Вскоре он приспособился не только читать в переполненных электричках и автобусах, но, если это очень было надо, ещё и писать. И если учесть то, что читать большей частью приходилось сложную техническую литературу, а большую часть писанины, составляло конспектирование идей классиков марксизма-ленинизма или же материалов очередного съезда КПСС – жизнь капитана стала напоминать один, но непрерывно длящийся подвиг. Дома капитан только ужинал, спал и наскоро завтракал. Иногда молодость брала свое и в нём просыпались всем известные низменные инстинкты, связанные с почётной обязанностью исполнения супружеского долга. А на работе капитан служил. Ему никто не хотел дать и пяти минут для того, чтобы отдохнуть от дороги, и с самого утра засыпали всякими заведомо невыполнимыми до конца задачами. Капитан их никогда до конца и не выполнял. И этого оказывалось достаточно, чтобы в конечном итоге всё выходило как надо или близко к тому «как надо». То, чем тогда занимался капитан, до сих пор, наверное, перепачкано различными чернильными печатями с указанием грифа секретности. Поэтому не будем вдаваться в подробности, дабы не тратить бесценные годы жизни на праздное времяпровождение в подвалах ФСБ. Скажем лишь то, что деятельность гражданина Просвирова была связана с планированием организации связи в масштабах всех РВСН. Вскоре он значительно преуспел на этом поприще и даже был отмечен в каком-то праздничном приказе самого высшего командования войсками, силами и оружием. А вскоре после попадания в праздничный приказ Сергею предложили встать в быстро продвигающуюся очередь на кооперативную квартиру в Москве. «Бесплатной» квартиры в те времена можно было ждать добрый десяток лет, а кооперативную можно было получить за год. Вымотанный ежедневными дальними перемещениями капитан сразу согласился, даже не задумываясь о том, где он достанет на это деньги. А деньги требовались солидные. Для того чтобы скопить требуемую сумму, капитану потребовалось бы два года служить, не выезжая никуда в отпуск и содержать семью, что называется, впроголодь. «Ничего-ничего, - мечтательно размышлял Сергей, - пройдусь с шапкой по своей многочисленной и дружной московской родне – выручат. С миру, как говорится, по нитке – голому штаны». Дабы ускорить прикрытие наготы капитан быстро собрал необходимые документы и, попал наконец в заветную очередь. И потянулись долгие месяцы ожидания счастливого будущего.
Тем временем жизнь продолжалась. Обеспечивая продолжение жизни, продолжалась и штабная капитанова служба. В сравнении с батальонными буднями будни штабные выглядели неизмеримо предпочтительнее: отвечаешь только за свои действия, да и нарядов раза в два поменьше. Вместе с тем наряды были гораздо «веселее» батальонных. И вся их «весёлость» плавно вытекала из «центральности» расположения части. Самой увлекательной «нарядной» службой была служба дежурного по автомобильному парку, напичканному различной техникой, включая «членовозы» главного командования. Смениться в этом наряде без какого-нибудь взыскания слыло делом практически нереальным. Дежурного в этом парке мог наказать за несвоевременную подачу автомобиля, как говорится, «каждый дурак» - от главкома до начальника автослужбы. Как-то, заступая в один из таких нарядов, Сергей удостоился быть проинструктированным самим начальником соединения генералом Белухой. И дело было вовсе даже не в том, что Белуха вдруг сильно за что-то зауважал капитана или же наоборот, прослышав чей-то грязный навет о беспримерной капитановой тупости, решил лично вмешаться в ход его подготовки к столь ответственному мероприятию. Нет, всё дело было в том, что незадолго перед этим на территории гарнизона перевернулся самосвал. Образовалось сразу два трупа – водителя и старшего машины. По этому случаю была создана и долго заседала особая комиссия. По результатам работы комиссии был сделан вывод о том, что причиной аварии самосвала, повлёкшей за собой гибель людей, является отсутствие подписи на путевом листе начальника контрольно-технического пункта (КТП).
Вот так. Вот таким вот образом. Это если учесть, что за всю свою многолетнюю службу Сергей ни разу не видел ни одного начальника КТП, способного оценить что-то большее, чем исправность сигнальных и осветительных приборов автомобиля. А если учесть ещё и то, что самосвал перевернулся белым днём да ещё на совершенно пустой дороге, то можно сказать, что выводы высокой комиссии выглядят вполне логично. Тем более, что члены высочайшей комиссии наверняка прослужили гораздо больше капитана, и где-то они наверное видели этого технически грамотного начальника. Этот грамотей, видимо, был запечатлён в сознании членов как некий кудесник, священнодействующий за пультом, оснащенным различными современными и поэтому очень совершенными измерительными приборами. Во время священнодействия кудесник озабоченно морщил лоб, принимая решение о возможности отправки водителя в рейс. Да, наверное, где-то такое всё же было и кто-то всё это видел. Но в парке, из которого выехал в свой последний рейс злополучный самосвал, КТП представлял из себя обычный бокс, только что был он ещё с осмотровой ямой. Эта яма никогда для осмотра не использовалась. Использовалась она исключительно для ремонта и только в тех случаях, когда признаки разрушения автомобиля принимали очевидный характер. Ну, например, когда отвалившийся карданный вал начинал высекать искры из асфальта. Всё остальное время бокс стоял пустым и тщательно прибранным. Особое внимание при его проверках всегда уделялось отсутствию на полу масляных пятен. И всегда, абсолютно справедливо, считалось, что ежели масляных пятен на полу КТП нет, то это свидетельствует о том, что его начальник работает очень даже хорошо. И это правильно. Надо быть аккуратным.
Но суть не в этом. Причём здесь, собственно, оборудование КТП, а так же квалификация и аккуратность его начальника? Надо внимательно читать заключение комиссии. Там ведь ясно сказано: «отсутствие подписи». Видимо, эта подпись имела некое магическое значение. Наверное, это был какой-то оберег. Оберега в самосвале почему-то не оказалось – и вот вам, пожалуйста, целых два военных трупа. И посыпались откуда-то сверху грозные указания: «искоренить», «указать на недопустимость», «ужесточить контроль» и т.д. А дежурного по автопарку, выпустившего в рейс горе-самосвал без оберега понизили в звании и отправили служить в какую-то унылую местность под городом Чита. Вот этим-то и объяснялись те знаки внимания, которые были продемонстрированы простому советскому капитану самим начальником соединения. Генерал долго призывал Сергея чего-то «искоренить» и указывал ему на «недопустимость», а в завершении инструктажа приказал «ужесточить контроль». Капитан всё это намотал на недавно отросший у него ус и заступил в наряд изрядно просветлённым. Промаявшись всю ночь, развозя смены поваров по многочисленным столовым гарнизона, Сергей, на остатках бдительности, сначала отследил, а потом остановил строй военных водителей перед входом в парк. Водители следовали из столовой в автопарк дабы приступить к развозу высокопоставленных тел своих «хозяев» по местам службы. Капитан в краткой форме проинструктировал нагловатых бойцов («Вы знаете, кого я вожу?») и «указал им на недопустимость» выезда из автопарка с путевым листом без «оберега» начальника КТП. Кроме того, многоопытный капитан ещё раз уточнил месторасположение КТП и его начальника, а также предупредил этот строй начинающих хамов о том, что начальник, согласно утверждённому свыше распорядку дня, в 8.45 убывает в столовую для поглощения полагающегося ему завтрака, а посему: «Кто не спрятался – я не виноват». Затем капитан вежливо осведомился о том, правильно ли его поняли. «Так точно!» - утвердительно закивали головами постепенно теряющие свою приобретённую борзость бойцы. Дав команду о допуске строя в парк, Сергей принялся заполнять многочисленную «автопарковую» документацию: скоро должен был подойти начальник автослужбы майор Памперс. Майор был большим любителем чтения этой занимательной литературы, и Сергею не хотелось разочаровывать его с самого утра. Памперс был и так обижен на всё и вся. Обида - это было его постоянное состояние, в которое он впал, вероятно, ещё в далеком детстве и, предположительно, в тот самый момент, когда впервые узнал всю горькую правду о содержательной части своей фамилии. В те времена советские люди памперсами ещё не пользовались и слово это было не в ходу. Можно даже сказать больше: многие советские люди даже не знали, что это такое. Но Памперсу всегда казалось, что если люди при знакомстве с ним улыбаются, то всё это не этикета ради, а исключительно от того, что они очень даже хорошо понимают смысл этого слова и вместо майора сразу же представляют себе пропитанный мочой тампон. В большинстве случаев это было не так, но Памперсу всегда мнился скрытый подвох и он, при виде чему-то улыбающихся людей, тут же впадал в своё привычно-обиженное состояние. Усиливать в нём это негативное чувство было крайне нежелательно. Дополнительно обидевшись на какого-нибудь дежурного по парку, майор тут же принимался испускать негативные сигналы во все инстанции. Начинал он обычно с непосредственного начальника неосторожно улыбнувшегося или напортачившего что-нибудь в документации дежурного. Памперс сразу же звонил этому непосредственному начальнику и сигнализировал о всех мерзостях окружающей его жизни, приписывая их происхождение исключительно своему невольному обидчику. И если непосредственный начальник не давал Памперсу твердых гарантий того, что нынешний дежурный будет немедленно расстрелян после сдачи наряда («Сразу же расстреляю эту собаку! Вот пусть только зайдёт после окончания службы в подразделение!»), тот принимался сигнализировать в более высшие инстанции с требованием о жестоком наказании не только самого падшего дежурного, а ещё и его непосредственного начальника. В результате дело могло дойти до какого-нибудь заместителя главкома, и дежурного могли с позором изгнать из парка, предварительно наложив различного вида взыскания на его командиров и, само собой, на него самого. Поэтому капитан, руководствуясь старым военно-бюрократическим принципом: «Сделал – отпиши, не сделал – три раза отпиши!», насколько мог аккуратно заполнил документацию и, не разжимая губ, дабы не быть неправильно понятым, представил её для проверки и утверждения прокравшемуся неизвестно какими путями в автопарк майору Памперсу. В это время к воротам автопарка начали поочерёдно подъезжать машины высокопоставленных военных лиц, демонстрируя своё желание покинуть территорию парка для развозки тел, принадлежащих видным советским военноначальникам, по местам их боевой славы. Невзирая на наличие у себя в подчинении двух прапорщиков-помощников, Сергей самолично проверял правильность заполнения путевых листов. Этого требовали твёрдые слова командира, звучащие во время инструктажа: «Самолично! Персонально! Лично, бля, каждую!» Прапорщикам он поставил другие задачи. Один из них, к примеру, следил за начальником КТП, чтобы тот не улизнул из парка раньше означенного распорядком дня времени. И всё вроде бы шло нормально, пока к стоящему у ворот автопарка капитану не подъехал «членовоз» целого начальника Главного штаба (ГШ) всех без исключения РВСН. Из окна водительской двери высунулась наглейшая харя водителя этого чемоданоподобного «членовоза». Хамские, с искорками вызова глаза хари оглядели капитана с тульи его фуражки до носков сапог и на мгновение задержались на погонах. Губы хари во время случившейся задержки презрительно дрогнули. Холёная рука хари протянула капитану изжёванную бумажку, видимо, символизирующую путевой лист. Сергей быстро глянул на протянутый комок, предварительно его встряхнув, и на мгновение оторопел: на так называемом путевом листе отсутствовали штамп и подпись начальника КТП.
- Вы где, товарищ ефрейтор, эту бумажку нашли? В сортире? В ведре для использованной не по назначению макулатуры? Или же в зоопарке? Вырвали из пасти философствующего верблюда?
- А можно покороче, товарищ капитан? Меня сам начальник ГШ ждёт … , - лениво, на блатной манер растягивая слова гнусаво процедила харя.
- Оно, конечно, можно и покороче, - с нескрываемым теплом излучаемой доброты в голосе начал было капитан и вдруг оглушительно рявкнул. – К машине! Сучий потрох!
От неожиданности «харя» подпрыгнула на сидении и глухо стукнулась теменем о крышу автомобиля.
- Команда «К машине!», товарищ ефрейтор, должна выполнятся быстро и без суеты. – Сергей, ухватившись за шиворот и ремень туловища хари мгновенно выдернул наглеца из салона и, слегка небрежно поставив его на асфальт, пустился было в изложение длинных уставных положений. - По этой команде военнослужащие покидают транспортное средство и выстраиваются … . Ну и так далее, извините, всё время забываю, что Вам некогда. Экий Вы всё-таки торопыга и пострел … . Так вот, товарищ ефрейтор, разворачивайте свой «кадилак» и езжайте оформлять «путёвку в жизнь» в соответствии с образцом, представленным на стендах, висящих в каждом боксе.
- Вы, наверное, не поняли, - уже без приблатнённого вызова в голосе но всё ещё довольно борзо зачастил заметно взбодрившийся ефрейтор, - мне через пятнадцать минут необходимо быть у товарища генерала-полковника!
- Ну и будьте, раз это так Вам необходимо. Не смею, как говорится, Вас задерживать, но только вот машину Вам придётся оставить в парке. А как иначе? Документы-то не в порядке … . Жёванные какие-то и без подписи. Как можно ездить с такими документами? Одни вон поехали недавно … . Рискнули. А в итоге два трупа и множество исковерканных судеб.
- Ну не успел я к начальнику КТП! Он раньше времени на завтрак ломанулся!
- Не врите, ефрейтор. Начальника я держал под своим личным контролем и знаю, что он убыл на приём пищи на пять минут позже положенного срока. Вас он, наверное, ожидал в ущерб собственному желудку. Надеялся, видать, что вы сегодня всё же найдёте время и подъедете к нему за жизнь «поломатую» покалякать. Ну уж и заодно подписать кое-какие бумаги. А Вы вон как … . И ещё, что значит «ломанулся»? Как Вы можете так говорить о прапорщике? Вы, ефрейтор? Вы, наверное, перепутали себя с тем, кого возите … .
- Так что? Мне отъезжать?
- Конечно, не загораживайте выезд дисциплинированным водителям и бегите к своему шефу с объяснениями. Только на этот раз не врите - бесполезно. У меня много свидетелей. А так прямо и объясните товарищу генералу-полковнику: мол, так и так, из-за своего личного разгильдяйства … . Мол, готов Вас нести на себе, но боевую задачу выполнить. Ну и так далее. Вы же, наверное, знаете, что нужно говорить в таких случаях. Недаром ведь Вы уже целый ефрейтор.
Выслушав капитана с нетерпением на лице, наглый и лживый насквозь водитель отогнал «членовоз» от ворот и принялся куда-то названивать с одного из висящих на стене «дежурки» телефонных аппаратов. Надо отметить, что по количеству этих аппаратов автопарк не уступал крупному междугородному переговорному пункту. Видимо, это можно было объяснить обилием больших начальников, служебные машины которых гнездились в этом парке. Таким образом, получалось, что у каждого «шишкарского» водилы был свой личный телефон, по которому он мог запросто позвонить шефу и о чём-то с ним поболтать (ну, если, положим, не наболтался с ним по каким-либо причинам в машине). Вот, похоже, этим сейчас и занимался оборзевший воин, что-то бубнивший в трубку телефонного аппарата и время от времени указывающий своими бесстыдными глазами на капитана абоненту, видимо, дрожащему от возмущения на другом конце провода.
Вскоре после того как развращённый понтами воин, повесив трубку, важно прошествовал обратно в автомобиль, абонент позвонил Сергею сам. К капитану, продолжавшему стоя у ворот просматривать «путёвки» подъезжающих водителей, из дежурки выскочил один из прапорщиков-помощников.
- Там, срочно … , - захлёбываясь от волнения лепетал прапорщик, указывая на «дежурку».
- Да что с Вами? Случилось что-то невероятное? – голосом Мюллера из кинофильма «Семнадцать мгновений весны» спросил прапора капитан. – Мы наконец заняли Москву?
- М-ми –трофанов на проводе … .
Оставив прапора за себя, капитан неторопливо проследовал в дежурное помещение. На крышке его стола в напряжённом ожидании лежала снятая телефонная трубка. Прислонив трубку к уху, Сергей представился:
- Дежурный по автопарку, капитан Просвиров.
- Где моя машина, товарищ капитан?
- А Вы, простите, кто?
- Фуй в пальто! Вам что, не доложили?!
- Нет, насчёт фуёв ничего не слышал, но с фуями – это не ко мне. Тут я не считаю себя достаточно компетентным специалистом. Так … , пользуюсь иногда, но чтобы серьёзно изучить … , всё времени не хватает. Так что, боюсь, что ничем помочь Вам не смогу. Перезвоните, пожалуйста, в медсанчасть доктору урологу. – Произнеся эти разумные и, самое главное, вежливые слова Сергей деликатно положил трубку на рычаги телефонного аппарата. Он быстро вернулся на своё прежнее место. Надо же было: «Самолично! Персонально! Лично, бля, каждую!» Подойдя к воротам, капитан с удивлением обнаружил стоящий около них «членовоз» с просматривающейся сквозь лобовое стекло знакомой, но уже значительно менее наглой харей. Теперь её, хоть и с некоторой натяжкой, даже можно было уже назвать рожей.
- Вы уже успели всё дооформить? – удивлённо спросил капитан у ещё не полноценной рожи. Неужели Вы побежали за оболганным Вами прапорщиком в столовую? Как Вы только снизошли до такого? И у прапорщика совершенно случайно оказался с собой заветный штамп?
- Да ничего у него не оформлено! – Возмущённо потрясая мятой «путёвкой» ответил за рожу прапорщик-помощник.
- А чегой-то Вы тогда опять сюда припожаловали? – изобразив крайнюю степень удивления на лице спросил у рожи старлей.
- А Вам что, разве не звонили?
- А кто мне должен был звонить?
- Как кто? Генерал-полковник Митрофанов!
- Да нет. Мне такие видные советские военноначальники обычно никогда не звонят. Вот всякая «шелупонь», та докучает постоянно. Вот и сейчас кто-то из «шелупони» звонил, но не представился. Но это точно не Митрофанов. Кто-то ошибся номером. Хотел, видимо, в поликлинику позвонить, насчет здоровья своего члена поинтересоваться: анализы там и всё такое, а попал ко мне. Так что езжайте-ка отсель, любезнейший, и не раздражайте меня. Мне нельзя волноваться. У меня слабое сердце.
Водила отъехал на прежнее место и тут же вновь бросился к индивидуальному телефонному аппарату. К этому времени поток автомобилей, выезжающих для развоза тел видных советских военноначальников окончательно иссяк, и капитан направился в «дежурку» дабы ополоснуть перепачканные дешёвой типографской краской руки и проследовать после этого на честно заработанный завтрак. Но в «дежурке» его вновь поджидали напряженно молчащая трубка и испуганные глаза прапора, безмолвно на неё указывающего своим дрожащим в испуге перстом. Словно заразившись этой непривычной для «дежурок» тишиной, капитан, не говоря ни слова, взял трубку и уже не счесть который раз за эти никак не кончающиеся сутки устало представился:
- Дежурный по автопарку, капитан Просвиров.
- С Вами разговаривает начальник Главного штаба Ракетных войск стратегического назначения генерал-полковник Митрофанов.
- Здравия желаю, товарищ генерал-полковник!
- Где моя машина?
- В парке, товарищ генерал-полковник!
- Как в парке?!
- Докладываю, что у Вашего водителя отсутствует оформленный в соответствии с действующими нормативными документами путевой лист и выпустить Вашу машину из парка с таким разгильдяем за рулём я не могу, потому как считаю это должностным преступлением.
- Бестолковость моего водителя - это не Ваше дело! Чтобы через пять минут машина была у моего подъезда! Слышите Вы меня?! Сгною! В Читинскую армию … . Пять минут! – раненой белугой взревел явно раздражённый чем-то начальник и бросил трубку.
Капитан ещё некоторое время недоумённо повертел в руках часто пикающую трубку и затем аккуратно водрузил её на рычаги аппарата. «И чего так нервничать? Так переживать? Может у него что-то случилось в семье? Да, нет, по всему видать, что переживает о службе. А чего переживать, собственно? Ну приедешь ты на работу на час позже … . Кто же тебя ругать-то будет? Ты же целый генерал-полковник! Это вот если я с утра куда опоздаю, то начинается шоу с вопросами, типа: «Опять проспали? У Вас, что жена молодая?» И улыбочки … . А тут-то. – размышлял про себя капитан.
В этот момент в проёме форточки «дежурки» возник глаз прапорщика-помощника (морды лиц у большинства прапорщиков имели такие размеры, что обозреть их сквозь форточный проем было делом нереальным):
- Товарищ капитан, там опять этот подъехал …
- И чего у него с путевым листом?
- Всё по-прежнему.
- Ну и пусть себе катится на прежнее место.
- А как же Вы? Может всё-таки выпустить этого поганца?
- А что я?
- Как это что? Я даже на улице слышал, что Вам Читой угрожали … .
- Ну, если после каждой угрозы заполнять штаны не переваренным до конца содержимым желудка, то службу надо немедленно прекращать. А у меня, ко всему прочему ещё и желудок пуст … . И рад бы обосраться, да нечем. Со вчерашнего дня во рту даже маковой росинки не побывало. Пойду-ка я, пожалуй, чего-нибудь клюну.
- Нет-нет, товарищ капитан, пожалуйста, не уходите. Сейчас здесь такое может начаться! – глаз прапорщика умоляюще мигал из форточки капитану.
- И что теперь? Умирать от голода? Мне теперь здоровье для службы в Чите надо копить. Туда ведь ещё попробуй-ка, доберись … . А ещё столько служить до пенсии … .
Капитан, конечно же, и не собирался никуда уходить до разрешения возникшей ситуации, но поддержание прапоров в состоянии напряжения входило в его служебные обязанности. Их всегда надо было держать в тонусе. Отсутствие карьерной мотивации постоянно подталкивало многих представителей этой категории военнослужащих к различного вида, расслаблениям, наносящим прямой ущерб строгой военной службе. Капитан посмотрел на часы. Обещанные пять минут спокойной жизни истекли. На столе разбуженный электрическим сигналом вновь призывно заверещал телефон. Сергей поднял трубку и представился. В трубке некоторое время что-то трещало и всхлипывало, а затем в ней внезапно всё смолкло и раздался чей-то незнакомый металлический голос:
- Товарищ капитан, доложите, где находится моя машина?
- С кем имею честь?
- Не ёрничайте, капитан!
- Ну, во-первых, не «капитан», а товарищ капитан, а во-вторых, с подобным вопросом к дежурному обращается очень большое количество заинтересованных лиц, и я не имею возможности различать их всех по голосам. Тем более, что Ваш голос я слышу впервые, хотя интонации довольно знакомые. Так что, извольте представиться.
- Гх-м, генерал-полковник Митрофанов. – Каким-то упавшим (и враз ставшим похожим на человеческий) голосом ответила трубка.
- Товарищ генерал-полковник! Докладывает дежурный по парку капитан Просвиров: Ваша машина находится в парке по причине не готовности к рейсу!
- Товарищ дежурный, Вы понимаете, что я опаздываю на совещание к Главкому? – голос генерала приобрёл обречённо-просительные оттенки.
- Никак нет, впервые об этом слышу, но сути дела это не меняет: машина не может быть выпущена из парка.
- Вот сейчас опоздаю, и что я буду ему объяснять? Что какой-то капитан не выполнил моего прямого указания?
- Ну, опять же, не «какой-то капитан», а товарищ капитан. А что касается невыполнения прямых указаний, то я в данный момент подчиняюсь дежурному по гарнизону, а он мне по Вашему поводу ничего ещё не говорил. Кроме того, в данный момент я имею дело не с живым военноначальником, а с неким голосом из телефонной трубки. Вот Вы представляетесь генерал-полковником, а на самом деле Вы вполне можете быть агентом вражеских спецслужб, готовящим какую-нибудь диверсию на наших дорогах. Кстати, перевернувшийся недавно самосвал - это не Ваших ли рук дело? – неожиданно даже для себя вдруг перешел в наступление капитан, глубоко уязвлённый определением «какой-то».
- Какой ещё самосвал? Вы что там, бредите? – оторопело произнесла трубка.
- Вот-вот, я всё больше убеждаюсь что Вы – агент. Про случай с самосвалом у нас знают все. В том числе и Главком. А Вы вот не знаете. Вас, что, только что забросили? Забросили и не проинформировали насчёт самосвала? – несло дальше Сергея.
- Да вы что? Вы, наверное, пьяны?! – Голос в трубке уже был полон озабоченности.
- Не наверно, а точно. Выпил, знаете ли, с устатку, а закусить ещё не успел: никак на завтрак попасть не могу. Так что Вы правы: дежурный пьян. И это правильно. А как ещё можно нести службу в этом автопарке? Когда все кто попало беспрерывно звонят и невесть что требуют. И всё время грозятся куда-то сослать. Я за сегодняшний день уже и под Читой, и под Оренбургом послужил. Так что без стакана здесь никак нельзя – через полчаса можно погибнуть от стресса.
На последнюю тираду капитана телефонная трубка отозвалась возмущенными короткими гудками. «Ну вот, обиделся. Трубку бросил. Теперь, наверное, уже никогда мне не позвонит, - с грустным облегчением подумал капитан. - А чего обижаться? Целый генерал-полковник, а своего водителя как следует «построить» не может. Ну, ладно, это их «семейные» дела. Пойду я всё же позавтракаю». С этими мыслями Сергей покинул «дежурку» и двинулся в сторону столовой. Но не успел капитан сделать и пяти шагов, как у ворот парка, по-детективному скрипя тормозами, остановилась «Волга» самого страшного для капитана начальника - генерала Белухи. Из неё выскочил явно чем-то перепуганный генерал и набросился на Сергея.
- Вы что? Это же генерал-полковник! Это же начальник нашего самого Главного штаба!
- Этого я не могу знать. Лично не знаком, а голос у абонента довольно подозрительный. Вражеский, можно сказать, голос. И про самосвал ничего не знает.
- Какой ещё голос? Причём тут самосвал? Вы почему машину не выпустили?
- На путевом листе отсутствует подпись начальника КТП, товарищ генерал!
- А на хер она там нужна?!
- Так Вы же меня вчера сами до синевы инструктировали … .
- Молчать! Где машина?
- Я здеся, - пискнул из-за ворот парка вновь подъехавший к ним боец.
- Выпускайте!
- Одну минуточку, товарищ генерал, - капитан вырвал из рук водителя злополучную «путёвку» и протянул её генералу, - распишитесь, пожалуйста.
- Я? За какого-то прапорщика?
- Вот и Вы: «за какого-то». За обычного прапорщика, в отличие от меня вовремя убывшего на завтрак. Ответственность-то должна быть документальной. Некоторые-то у нас горазды ведь устные приказы раздавать, а когда дело доходит до прокурора, так сразу идут в «несознанку». Вы же сами недавно говорили … .
Генерал, припертый к стенке своими же высказываниями, произнесёнными накануне, молча подписал мятую бумаженцию. Капитан тут же передал её бойцу и отдал распоряжение на выпуск машины из парка. Генерал уже было направился к своей машине, когда его по всей форме окликнул один из прапорщиков-помощников, как ошпаренный выскочивший из «дежурки». Прапорщик сообщил ему, что только что звонил генерал-полковник Митрофанов и просил передать, что старшим своей машины он назначает лично генерала Белуху. Генерал сплюнул, угрюмо посмотрел на капитана, но ничего не сказал и, заняв место старшего в машине главного штабного начальника, стремглав укатил, дабы поскорее предстать «пред ясные очи». «Тоже, наверное, обиделся на меня, - думал капитан на пути в столовую, - а ему-то чего обижаться? Сам же говорил … ».
Эти произошедшие в автопарке приключения каким-то чудом впоследствии никак не отразились на капитановой судьбе. По крайней мере, в Читу его не сослали. Скорее всего, это чудо произошло потому, что сменивший Сергея в наряде капитан что-то перепутал от усталости и прислал за напарившимися в бане Главкомом старый «убитый» «ЗИЛок» с обшарпанным и пропахшим взволнованными курами кунгом. В разразившемся скандале про капитана попросту забыли и всё закончилось для него благополучно. Благополучно всё обошлось и с генералами. Генерал Белуха не стал полковником, а самый главный штабной начальник даже стал вскоре Главкомом, сменив на посту военноначальника очень не любившего посещать курятники, особенно если это предлагалось сделать сразу же после бани.
Судьба капитана вычертила очередной зигзаг совершенно по другому случаю. Этот случай впоследствии крайне негативно отразился на всей стране, но страна в то время этого не знала и позволила случаю произойти. А что, собственно, у нас когда-нибудь решала страна? Что-то не припоминается. Всё всегда за страну решали её правители. А кто это были такие – правители? Да кто же их знает? Но решения всегда принимали именно они. Вот и в этот раз, взяли и приняли решение. Даже целых два решения и почти сразу. Что их заставило это сделать – неизвестно. Может это произошло в связи с каким серьёзным заболеванием, а может просто из-за жестокого похмела. Сначала назначили Генеральным секретарем ЦК КПСС комбайнёра со Ставрополья. Тот хоть и с орденом был, но всё равно недалеко ушёл от малообразованной части тружеников села. А затем назначили зачем-то они править столицей известного всей Свердловской области пьяницу и забияку. Зачем они это сделали? В Москве в то время было полно своей драчливой пьяни. Их хоть и отправляли иногда за сотый от столицы километр, но они всегда возвращались. А что? Сотый километр – это ведь не остров в океане. Туда электрички ходят. И обратно тоже ходят. Вот вся эта драчливая пьянь на обратных электричках и возвращалась. Пожалуйста, берите любого и назначайте править столицей. Ан нет, нашли какого-то чужака в Свердловской области. Когда нашли, думали, что он просто пьяница, а оказалось - законченный алкоголик. В поисках спиртного чужак слонялся по Москве и, не зная местности, часто попадал не в те магазины, но, даже не туда попав, не мог он оттуда просто так уйти не сделав какого-нибудь раздражённого замечания. Не позволял ему партийный этикет. Например, попав по ошибке в булочную, чужак, плохо скрывая досаду, наскоро уличал тамошних работников в отсутствии вежливости и должного ассортимента, а затем немедленно выбегал из этого отстойного магазина и бежал дальше по улице, непрерывно хватая носом застоявшийся столичный воздух. Среди застойных запахов он, раз обжегшись, сразу же находил нужное заведение и, основательно затарившись, отбывал восвояси, чтобы завтра возобновить свои поиски вновь. Нет, он, конечно же, мог всё это заказать своим многочисленным халдеям и те бы всё сразу ему принесли, но это было ему совсем неинтересно. Где-то в глубине души он был всёж-таки вполне сформировавшимся демократом. Во время своих поисков он часто спускался в столичное метро и поражался обилию толпящегося там народа. Но особенно его раздражали военные. Завидев идущего по улице или спускающегося в метро военного, он тут же останавливался и спрашивал у какого-нибудь сопровождающего халдея: «А штэ, понимаешь, здесь так много военных? Это какая-то загогулина. Штэ они тут делают? Они, понимаешь, должны служить в лесах и полях! Немедленно перетереть этот вопрос на очередном пленуме и предоставить мне по ним всю информацию!» Но затарившись и основательно забывшись, чужак временно выпускал военных из вида, а его окружение, пользуясь обычным состоянием шефа, не предоставляло ему затребованной информации. Когда однотипные вопросы начинались сыпаться вновь, опытные холуи быстро научились на них отвечать: «Эти военные из самого министерства. Защитники Арбата они. Их нельзя выселять. Кто же будет защищать главную столичную улицу? А это преподаватели из Академии Генерального штаба. И их тоже нельзя выгонять из столицы. Почему нельзя? А какой нормальный профессор поедет в Мухосранск? В Мухосранск поедут за званиями одни бездари, и чему они смогут научить наших военных?»
Но как-то «свердловский пришелец» приболел и его под страхом «моменто море» упросили три дня не употреблять горячительных напитков. Эти три дня обернулись катастрофой для военных. За эти три дня он выжал из окружающих его холуёв информацию об общем количестве военных, ожидающих предоставления жилья в Московском регионе и пришёл в ужас. Можно представить себе всю глубину этого ужаса, если варяг сильно раздражался, завидев даже одного военного, а тут, по документам их проходило около полумиллиона! Пользуясь своей вынужденной трезвостью, этот прохиндей тут же подготовил партийный указ, предписывающий исполнительной власти квартир военным ни в коем случае не предоставлять. Даже кооперативных. Под действие этого указа попал и Сергей. Покатавшись по Подмосковью ещё с полгода и ещё раз ощутив всю бесперспективность решения жилищного вопроса, капитан взял курс на Питер, где у его боевой подруги пустовала комната в коммуналке. Как мы уже отмечали, перевод военного к новому месту службы - это дело долгое и весьма, и весьма многотрудное. Зато в те времена это было почти бесплатно. «Почти», потому что отдельные, чаще всего жидкие подарочки работникам кадровых служб всё же предоставлялись. Бывали подарочки и покрупнее, но во всяком случае, всё было не как сейчас, когда над столами начальников кадровых подразделений чуть ли не висят карты-прейскуранты с указанием размеров денежной мзды в зависимости от расстояния перевода и предоставляемой должности.
Сергей, как это полагается у военных, написал рапорт с просьбой рассмотреть вопрос о возможности своего перевода в город на Неве в связи с невозможностью предоставления жилья по месту службы в течение ближайшего десятилетия. Приложив к рапорту справку о наличии жилья в питерской коммуналке, капитан запустил его, что называется, по инстанциям. Вскоре его вызвал к себе генерал Белуха. Войдя в кабинет генерала, Сергей обнаружил там ещё и самого главного замполита соединения полковника Кондаурова. Полковник имел довольно внушительный рост, но ещё более значительным был его вес. Когда он ругал какого-нибудь подчинённого замполита, он любил повторять: «Вы только посмотрите на этого голубчика. Этот замполит вообще уже бросил работать. Поглядите-ка – он уже толще меня!» Сергей доложил генералу о своём прибытии и застыл в ожидании начала разговора. Первым заговорил Кондауров.
- Значит, бежите от нас? Мы мучались-мучались, когда Вас сюда переводили, а Вы … . Вы думаете что? Это шуточки такие - попасть в приказ министра обороны? Пробили Вам приказ, а иначе Вас даже бы в очередь на квартиру не поставили. А Вы, значит, к нам теперь жопой поворачиваетесь.
- Никак не могу привить себе такой полезной привычки, как бег. И вертеть этим самым местом тоже не привык, особенно перед начальством. Но деваться-то некуда: что толку от этой очереди и приказа министра? Вы же знаете, что жилья уже год никому не дают и очередь замерла, а в Питере у меня хоть что-то есть за что можно «зацепиться», пусть даже и в шести-комнатной коммуналке.
- Ну, во-первых, это не у Вас есть за что, как Вы говорите, «зацепиться», а у Вашей жены. А у Вас, голубчик, есть двухкомнатная отдельная квартира в лесу. Может Вас обратно туда служить отправить? – оживился командир.
- А позвольте полюбопытствовать: на какую должность? – спросил Сергей, зная, что в лесном гарнизоне всегда были большие проблемы с должностями старших офицеров.
- На капитанскую, естественно.
- То есть, с понижением и подальше … . Нет, меня это не устраивает. Тем более, что мне через полгода майора получать надо.
- Ну, батенька, Вы и наглец! Это что же получается? Нам надо сейчас всё бросить, впрыгнуть в «Красную стрелу» и потом трусцой по Питеру Вам майорскую должность разыскивать? – деланно-возмущённо откинулся на спинку кресла самый главный замполит.
- Пока не вижу, в чём, собственно, состоит моя наглость. Речь идет только о переводе в Питер на равнозначную должность.
- «Только о переводе в Питер». Вы же знаете, что в этом регионе у нас частей нет. Козельск – крайняя западная точка, но от Питера это далековато. Не наездитесь. Ладно, пусть о новом месте Вашей службы у ГУКа (Главного управления кадров) голова болит, – примирительно пробурчал полковник.
- Не будем кривить душой, Просвиров, отпускаем Вас с большим сожалением, - торопясь оставить за собой решающее командирское слово, вмешался в диалог генерал, - таких офицеров как Вы, в нашем громадном соединении можно перечесть по пальцам. И виной всему наша «центральность». Куда не плюнь, обязательно попадёшь в какого-нибудь пристроенного влиятельным папой «сынка». А «сынок» он разве будет служить? У «сынков» всё есть, а то, чего пока нет, появится у них в самом ближайшем будущем и без видимых усилий с их стороны. По крайней мере, они в этом всегда уверены. И, надо отметить, небезосновательно. Поэтому жаль, Просвиров, искренне жаль … . Но удерживать не имеем морального права. С квартирами дело, действительно, швах … .
- Спасибо, товарищ генерал.
- Желаю удачи! – подвел итог командир, подойдя к Сергею и протягивая руку для прощального рукопожатия.
- Присоединяюсь к командиру, - в свою очередь протянул Сергею руку самый главный в округе замполит и, как профессиональный знаток человеческих душ, не преминул добавить, - желаю, чтобы всё задуманное Вами реализовалось. А уж как жена будет рада … . Она небось уже с ума сходит без фонтанов и гранитных набережных. Знаю я этих ленинградцев … . Куда бы их судьба не забросила, везде они о своём болоте грустят.
Вскоре состоялась беседа с полковником из ГУКа:
- Вы, наверное, знаете, что в Питере у нас нет строевых частей?
- А я о них уже как-то и не грущу … .
- Понимаю Вас, Афган и в общем итоге почти десяток лет в ротном звене … . Поэтому замалчивать ничего не собираюсь: в Питере у нас имеется несколько вакансий в военных представительствах при предприятиях. Вы готовы их рассмотреть?
- Готов, только сначала хотелось бы знать, что это такое - военные представительства.
- Ну это такие подразделения, которые осуществляют приемку всего того, что эти заводы для РВСН выпускают. Их так и называют: военные приёмки. Что-то типа ОТК, только военного. Служат в этих военных приёмках какие-то военпреды (военные представители) или их ещё называют представителями заказчика. Должности в этих подразделениях сплошь майорские и возглавляются они каким-нибудь особо продвинутым подполковником. Поэтому и называются эти приёмки «кладбищем майоров». В некоторых особо выдающихся приёмках может попасться иногда ещё парочка подполковничьих должностей и одна над ними полковничья. Так что приготовьтесь к тому, что на пенсию придётся уходить всего лишь майором.
- До пенсии мне ещё как медному котелку … .
- Это Вам так кажется. Не успеете, как говорится, клювом щёлкнуть, глядь в зеркало а там морщинистая рожа, увенчанная редким пробором седых волос, а под ней майорские погоны … . Эклектика какая-то. Не понимаю тех, кто на это военпредство соглашается.
- Да, весёлую картинку Вы обрисовали. Должно быть, очень радужные ждут меня карьерные перспективы.
- Но Вы же должны знать, на что идёте.
- Поживём – увидим … .
Далее события замелькали с доселе невиданной капитаном скоростью: приказ, предписание, сборы, загрузка и отправка контейнера, пьянка, проводы семейства к родителям в Киев, пьянка, Ленинградский вокзал, Московский вокзал, «фирменный» серый ленинградский день, комната в коммуналке, ремонт, ожидание контейнера … .

Военная приёмка

Приехав в Ленинград ранним субботним утром, Сергей тут же развил кипучую деятельность по благоустройству будущего жилища и через знакомых нанял двух ЖЭКовских халтурщиц - толстеньких подружек-хохотушек предпенсионного возраста для покраски потолка и поклейки обоев в своей сумеречной комнате, составляющей приблизительно одну шестую часть жилой площади коммунальной квартиры. Это была обычная коммунальная квартира революционной Выборгской стороны. Квартира располагалась на первом этаже дома довоенной постройки, имела высокие потолки, большие затененные старыми деревьями окна и крайне стеснённую общую площадь, сплошь заставленную холодильниками, кухонными столами и газовыми плитами. Стены общей площади были увешаны гроздьями электрических счётчиков и переключателей. Ванную с туалетом разделяла кривая стена, покрытая несмываемой ничем плесенью. Словом, общий вид этой общей площади можно было охарактеризовать как крайне затрапезный и, можно даже сказать, чрезвычайно мерзопакостный. Сергей попытался было убедить жильцов остальных пяти комнат организовать вскладчину хотя бы частичный косметический ремонт этой отстойной территории, но встретил финансовую настороженность и глухое денежное непонимание. Эти отстойные жильцы поначалу вообще его не узнали, несмотря на то, что он прожил в этой квартире целый год.
- А мы думали, что Вас давно уже, извините, как сейчас модно говорить, грохнули в Афгане, а жена в тоске съехала с квартиры и подалась с дитём малым к маме или же ещё куда … . Хотели уже её разыскать, чтобы поговорить об условиях освобождения пустующей жилой площади. Мы, знаете ли, имеем, то есть я хотел сказать имели на неё определённые виды … . – Рассказывал Сергею давно уже спившийся средних лет типичный питерский интеллигент, проживающий в комнате напротив. Спившегося интеллигента все обитатели этой трущобы почтительно называли Санычем.
- Как видите, «слухи о моей смерти сильно преувеличены». Но всё ж таки, позвольте воспользоваться случаем и полюбопытствовать: какие же это лично Вы могли иметь на эту комнату виды? – с напускной праздностью удивился вслух Сергей. – Вы же и так единолично занимаете 17 квадратных метров жилой площади?
- Во-первых, я инвалид, а во вторых (здесь повисла многозначительная пауза) - выпиваю … . – задумчиво проговорил Саныч и, подчёркивая особую важность последнего обстоятельства, поднял свой слегка согнутый в двух фалангах и дрожащий, видимо от значимости сказанного, палец высоко над головой.
- …….????????
- Ну как бы Вам это попроще объяснить … . В силу своей инвалидности и приобретенной естественной человеческой слабости я не могу содержать комнату в надлежащей чистоте и строгом порядке, а меня, знаете ли, иногда посещают интеллигентнейшие дамы. И во время каждого из таких посещений мне приходится все время краснеть за внутреннее, так сказать, неубранство интерьеров выделенной мне государством жилой площади. Вот я и хотел похлопотать в инстанциях об отдельной гостевой комнате, но видно не судьба, – горестно закончил свои пояснения Саныч и прошаркал в свою прокуренную комнату, поддерживая одной рукой оторванную лямку засаленных на карманах штанов.
Контингент жильцов коммуналки представлял собой некий препарированный срез советского общества. Помимо спившегося интеллигента в ней проживали: пенсионер союзного значения – не по годам активная бабушка «божий одуванчик»; озлобленная на весь белый свет мать-одиночка с трёхгодовалым сыном; в меру пьющий слесарь-инструментальщик с Обуховского завода с семьёй, состоящей из сильно хромой и громогласно-сварливой жены с двоечником сыном - школьником средних классов. Кроме того, в этой же квартире проживал некий свободный художник, произведений которого неизвестно по каким причинам никто из соседей никогда не видел, но, вместе с тем, в его самой маленькой в квартире комнате постоянно пребывало некоторое количество разномастных и различной категории свежести натурщиц. Видимо, художника интересовал довольно широкий спектр вопросов окружающего его советского бытия. И он, не щадя себя ни днём, ни ночью то писал, то лепил с этого великого многообразия натурального материала застывшие образы строгих колхозниц и крановщиц, улыбчивых медицинских работниц, а так же очкастых тружениц народного образования. Об интенсивности его творчества можно было судить как по отдельным признакам запущенности его длинноволосого и бородатого внешнего вида, так и по его выпукло-красным глазным яблокам, лишь слегка прикрытым всегда опухшими от бессонницы веками. А о востребованности его ураганного творчества как раз свидетельствовал тот факт, что никому из жильцов коммунальной квартиры так и не удалось хоть краешком глаза взглянуть на художественные произведения своего неистового соседа. Плоды соседского творчества, минуя цензуру, видимо, мгновенно выставлялись в лучших галереях Европы, а затем, с бешенной скоростью и за баснословные деньги раскупались на различных заграничных аукционах, принося тем самым немалый валютный доход стране победившего социализма. Справедливости ради надо отметить, что кое-что иногда перепадало и самому художнику. В редкие минуты отдыха его можно было увидеть проезжающим по центральным ленинградским улицам на роскошном заграничном автомобиле типа «Шарабан». Злые языки одно время поговаривали ещё и о каких-то иных плодах творчества этого выдающегося полпреда советского искусства. Поговаривали даже о том, что плодов этих было неприлично много, но, наверное, всё это было не более чем досужими вымыслами. Зависть к успешным людям процветает ведь не только при капитализме. Она процветала и будет процветать в любой формации. Даже в такой правильной, коей является недостижимый никогда коммунизм. И ничего тут не поделаешь. Такова уж, как говорится, полная несовершенств ёмкость человеческой натуры.
Активная бабушка «божий одуванчик» всегда стремилась быть в гуще событий, чем иногда приводила в неистовство плохо затаённого гнева трудящейся части коммунального сообщества. Трудящиеся члены, пребывающие с раннего утра в состоянии «невыспанного» до конца раздражения жизнью, то и дело натыкались на бабулю в разных концах площади общего пользования и говорили вслух много разных несоответствующих реально-радостной советской действительности слов. Приблизительно такая же картина наблюдалась и вечером, когда уставшие от созидательного труда труженики уныло приплетались на место своего коммунального сосуществования и вновь везде натыкались на старушку. Хитрой старушенции только этого было и надо. Простого искреннего общения ждала она от этих людей. И люди всегда оправдывали её ожидания. А куда им было деваться? Тогда ведь всем старикам полагался почёт. В те же утомительные часы, когда трудящиеся, натужно сопя, подтаскивали страну к коммунизму, бабуся, в стремлении не допустить бесполезного прожигания остатков своей жизни, всякий раз заступала на поочередное дежурство у каждого из загромождающих места общего пользования соседских холодильников. (Надо заметить, что своего холодильника у бабуси не было, так как она предпочитала употреблять в пищу только свежие продукты, которые каждый день покупала в магазине, находящемся непосредственно за стеной её комнаты, а несъеденные остатки, по блокадной привычке, хранила на чёрный день между толстыми оконными рамами).
Бабуся подолгу выстаивала у каждого холодильника с доставшимся ей по наследству от мужа спортивным секундомером. Муж у бабуси был известным когда-то всему Ленинграду бегуном-марафонцем. В один из солнечных послевоенных дней он вышел на старт ежегодного пробега Ленинград-Москва и с тех давних пор его никто и нигде больше не видел. Вернее, некоторые из оставшихся в живых очевидцев видели как он стартовал. Кто-то даже утверждал, что до сих пор помнит его бегущим в районе Верхнего Волочка, но вот среди финишировавших бабулькиного мужа-бегуна зафиксировано не было. Странная какая-то вышла история для того ясного времени. Это сейчас вполне понятно, что марафонца умыкнули с трассы пролетающие мимо инопланетяне – такие выносливые и быстрые в своих перемещениях люди им наверняка были нужны для опытов. Но тогда такой возможности никто не мог позволить себе допустить – в те ведь абсолютно дикие и совсем ещё непросвещенные времена никто не слышал даже о Бермудском треугольнике и, поэтому все знавшие пропавшего сразу же забили тревогу и объявили марафонца в розыск. Розыски ни к чему не привели. Кто-то предположил что спортсмен временно остановился, чтобы немного отдохнуть в гостях у какой-то несознательной бабы, проживающей в подмосковном Клину. Некоторые утверждали что даже видели этого героя спорта, только не в Клину, а в Торжке. Но видели его, опять же, с какой-то неспортивного сложения бабой. При этом, якобы эта баба несла уставшего марафонца на руках, а на рыхлой морде её опухшего от страсти лица застыла гримаса нескрываемой похоти. Услышав эту чушь кто-то, видимо, сгоряча упомянул тогда, о каких-то пошлых и неуместных совершенно в этом деле алиментах и тем самым слегка опорочил светлый облик невольного путешественника по необъятным просторам вселенной. Но бабулька, надо отдать ей должное, собственноязычно пресекла тогда все эти подлые слухи на корню и, гордо храня в памяти непорочный облик убегающего в необозримую даль мужа, продолжала бороться за наступление светлой жизни в отдельно взятой стране, в одиночку воспитывая дочь без вести пропавшего марафонца.
И вот на склоне своей жизни, с достоинством преодолев почти все трудности, выпавшие ей на нелёгком жизненном пути, бабуся по-прежнему продолжала приносить пользу людям и, вооружившись дорогим только её сердцу секундомером, тщательно хронометрировала время работы каждого из холодильников, а затем аккуратно записывала результаты измерений в пожелтевшую ученическую тетрадь, оставшуюся со времён школьной учебы недавно вышедшей на пенсию дочери. В результате, произведя нехитрые вычисления, бабуся, с достаточной для практики точностью, всегда могла чётко определить, какой из соседских холодильников, подключенных к общему счётчику, и насколько «скушал» за сегодняшний день большее количество электрических киловатт. Киловатты тут же переводились бабусей в денежное выражение. А дальше всё было ещё проще. Дальше оставалось только сложение и вычитание, и процесс наконец завершался. Завершался вычислением конечных сумм штрафных санкций. Санкции, по бабушкиным замыслам, должны были быть наложены на тех прохиндеев, кто сознательно выкручивал регуляторы холода в своих агрегатах в максимальное положение, дабы поживится халявным холодком за чужой счёт. Движимая врожденным и усиленным правильным советским воспитанием чувством справедливости, бабуся всякий раз подробно докладывала о результатах проделанной ею за день работы постепенно стягивающемуся к месту своего проживания трудовому люду. Некоторой части этого люда результаты бабкиных исследований доставляли истинное наслаждение. Эта часть довольно щурилась с плотоядной улыбкой на алчных устах и потирала готовые к приему денежных знаков руки. Другая же часть была сильно возмущена бабкиными изысканиями и ставила их результаты под большое сомнение. Случались даже попытки обратиться в советский, самый гуманный в мире суд с целью найти защиту для тайны частной жизни граждан, но всё как всегда заканчивалось взаимной ссорой, иногда переходящей в беззлобное соседское мордобитие, сопровождаемое немногословной в ненормативности своей лексикой. Несмотря на требуемый со стороны строгих советских законов почёт, часто доставалось «на орехи» и заслуженной бабусе. Эти мелкие неприятности она переносила со свойственным настоящим советским людям стоицизмом и буквально с раннего утра, когда где-то за Невой ещё только начинало вставать солнце, неугомонная бабуся, слегка поскрипывая загипсованными конечностями, вновь возобновляла свою подрывную деятельность внутри и без того шаткого комунально-вынужденного сообщества.
Слесарь-инструментальщик с прославленного трудовыми подвигами Обуховского завода с года на год ожидал получения отдельной квартиры. При получении квартиры слесарь мечтал врезать в дверь каждой комнаты по замку, выдать каждому члену семьи по ключу и установить график посещения жильцами отхожих и других мест общего пользования. При этом слесарь мечтал составить график таким образом, чтобы не видеть домочадцев годами. Однако ожидание квартиры длилось уже пятнадцатый год, и нервная система слесаря была истощена до предела. Слесарь раздражался по каждому поводу, а когда повода не было, его начинал раздражать сам факт отсутствия повода. Пребывая в раздраженном состоянии, слесарь обычно громко сквернословил в общественных местах. Это беспардонное слесарево поведение обычно глубоко возмущало окружавших его правильно воспитанных ленинградских граждан и те били его по лицу. Впрочем, иногда возмущённые из-за своего воспитания граждане вспоминали, что избиение раздражительных пролетариев противоречит социалистической законности, и вызывали милицию. Но пока милиция ехала на осквернённое слесарем место, граждане плевали на своё воспитание и всё равно били пролетария по лицу. В конце концов, эти ежедневные избиения с приводами в милицию сильно надоели слесарю, и он решил объявить войну своей раздражительности. И, как говорят в современных голливудских фильмах: «Он сделал это. Е-с-с!» Объявив по всем правилам дипломатической науки войну своей мучительнице, слесарь каждый вечер, уже на вполне законных основаниях пытался утопить эту мерзавку в дешевом вине. Но эта шельма тонуть никак не хотела и, выпорхнув, словно джин из очередной выпитой слесарем бутылки, тут же вцеплялась в жиденькие волосёнки его хромоногой жены. Слесарева жена в такие минуты принималась суетливо перемещаться по комнате амплитудней, чем это было обычно, припадая на укороченную ногу. Во время своих утиных перемещений эта и без того шумная и дурная баба истошно распространяла не отпускающее её мужнино раздражение, на все близлежащие окрестности. В течение всего периода пребывания в истошном раздражении она никогда не ленилась зверски избивать не рассчитавшего свои способности к усвоению алкоголя слесаря. Вскоре слесарю надоело и это. Дабы избежать подобных оскорблений действием в дальнейшем, слесарь стал пускаться на различные хитрости и изобретать всяческие уловки. Для их описания потребуется отдельная книга. Может быть, она и будет когда-то и кем-то написана. Хотелось бы. Это был бы мировой бестселлер. Здесь же приведем лишь один из многих тысяч изобретённых слесарем приёмов борьбы с раздражительностью при полном или же частичном уклонении от следующих за борьбой проявлений болезненной укоризны. Суть приёма состояла в следующем. В выходной день слесарь тайком от жены закупал бутылки с хмельным напитком, называемом в народе «бормотенью» (иногда этот напиток в народе называли ещё и «шмурдилой»), и прятал их в промежутке между двойными входными дверями. В этом промежутке члены коммунального сообщества хранили всякую хрень, которую им стыдно было занести в жилую комнату. Каждый из членов хранил свою хрень на специально выделенной ему общим собранием жильцов полочке. Вот на такую полочку и прятал слесарь бутылки с хмельным плодово-выгодным напитком. Покупать другие хмельные напитки без катастрофического ущерба для бюджета семьи этому трудовому элементу было не по карману. Эту трогательную бережливость пролетариата когда-то заметил наш великий бард и отметил в своей песне: «Мои друзья хоть не в «болонии», зато не тащат из семьи. А гадость пьют из экономии, хоть по утру, да на свои … ».
Но наш слесарь с утра обычно не пил. Иначе его бы не понял строгий трудовой коллектив Обуховского завода. В этом случае коллектив мог подумать, что слесарь превратился в алкоголика, и тут же вышвырнул бы его из очереди на квартиру. Конкуренция в очереди была очень высока, поэтому напиваться слесарю приходилось с вечера. Как же это было возможно? Ведь жена могла ещё на пороге определить его пьяное состояние и тут же вышвырнуть пособника «зелёного змия» на промозглую ленинградскую улицу. Ночёвка в подворотне слесарю не улыбалась. Поэтому, придя в будний день с работы, слесарь бесшумно открывал наружную входную дверь и так же беззвучно извлекал из кучки хрени, хранящейся на индивидуальной полочке, тщательно замаскированный пузырёк. Пузырёк имел стандартную ёмкость в 0,75 л. и так же, как и его содержимое, получил своё народное прозвище – «огнетушитель» (иногда этот сосуд в народе называли ещё и «фуфырём»). Далее, соблюдая конспирацию, слесарь обычно поднимался по лестнице на полэтажа выше уровня своего проживания и, примостившись на подоконнике, нетерпеливо срезал ножом полиэтиленовую пробку. После этого он спрыгивал с подоконника и ещё некоторое время стоял, сжав в ладони горлышко «огнетушителя» и широко раздвинув ноги. При этом, его располневший пивным животиком корпус совершал движения очень близкие к круговым. Со стороны могло показаться, что всё это действо означало некую увертюру перед началом шаманского танца, а на самом же деле слесарь готовился к выполнению особого приема, называемого в народе «винтом». Через некоторое время он доводил напиток до требуемой для выполнения «винта» турбулентности, а затем резко опрокидывал «огнетушитель» над широко открытым горлом. Убивающее слесареву раздражительность содержимое «фуфыря» винтом вворачивалось в отверзый пищевод, сопровождаемое водопроводными звуками. Процесс заканчивался буквально через несколько секунд и теперь слесарю надо было очень сильно поспешить. Спешить, дабы не успел подняться из недр слесарева организма предательский запах поглощённой «шмурдени», а самое главное для того, чтобы его пролетарской головой не успел овладеть коварный хмель. Как мы уже отмечали, во хмелю слесарь был буен до чрезвычайности. Знал за собой этот грех и сам слесарь. Поэтому он сразу же после исчезновения последнего витка поглощаемого напитка стремился попасть домой. Для этого он тут же выбрасывал (исключительно для соблюдения правил конспирации) пустой «огнетушитель» в окно, непременно стремясь попасть им в голову незнакомого ему прохожего. И как только слесарь убеждался в своей, доведенной годами тренировок до совершенства, точности он кубарем скатывался под двери квартиры и недрогнувшей рукой решительно вставлял ключ в дверной замок. Открыв дверь, он с деланной неторопливостью уставшего от созиданий работяги заходил в квартиру. На пороге слесаревой комнаты его, абсолютно трезвого и слегка пованивающего машинным маслом, встречала в одно мгновение осчастливленная жена. Охваченная нежданной радостью, она, не обращая внимания на хромоту, тут же вприпрыжку неслась на кухню разогревать полагающийся слесарю ужин. Тем временем вернувшийся домой трудовой элемент усталой походкой молча прошаркивал в комнату и, не обращая внимания на слабый протест изображавшего подготовку к урокам двоечника-сына, на полную мощность включал звук телевизора, после чего расслабленно плюхался в стоявшее перед телевизором кресло. В такие дни прискакавшая минут через пятнадцать с кухни жена обычно заставала своего мужа пьяным не то чтобы «в стельку», «в сосиську» или даже, на худой конец, в «сиську», нет. Мало того, объективно оценив ситуацию даже нельзя было сказать, что её законный супруг был пьян в «говно» - он был пьян, что называется, в самую настоящую «жопу». И вот этот пьяный, с позволения сказать, муж, пьяный, так сказать, в сотрясающую своими размерами нормальную человеческую психику «жопу», уже громко и беззаботно храпит в кресле, глуша звуки, соревнующегося с ним телевизора. Вокруг храпящего постепенно формируется плотное облако спиртовых испарений. Испарения благоухают оттенком забродивших когда-то плодов фруктовых деревьев. «Батюшки светы, кода ж он, окаянный, успел-то? Пришел ведь тверёзый … . И без запаху …. Не могла же я так ошибиться … . За столько лет вроде бы все его алкашеские повадки-то изучила … . Может что-то новое изобрёл, шельмец? – недоумевала жена, в тихой грусти поедая мужнин ужин, - надо бы в следующий раз этого козла потщательней как-то обнюхать да попытать с пристрастием».
В завершении описания этого хитрого приема остается отметить, что на лице спящего в кресле слесаря в такие минуты полностью пропадали морщинки, вызванные его необычной раздражительностью. На этом же лице в эти же минуты отсутствовали и видимые глазу следы побоев. И это означало, что на сегодняшний день слесарева цель оказалось достигнутой. А что же завтра? Кто ж его знает. Будет день, будет, как говорится, и пища. А может завтра слесарю наконец-то квартиру дадут … .
Проживавшая в квартире мать-одиночка была ко всему прочему ещё и старой девой. Вернее она раньше была старой девой, а потом продуктивно потеряла девственность и стала матерью одиночкой. Видимо, эти два негативных, хоть и разнесённых во времени фактора в сумме привели к тому, что эта неказистая, с длинным, густо покрытым веснушками носом дамочка была озлоблена на весь белый свет. Она проживала со своим трёхгодовалым сыном в комнате, двери которой выходили непосредственно на отхожее место. Пользуясь привилегированным расположением своего жилища, дамочка когда-то узурпировала себе право на установление графика дежурств жильцов на общей площади коммунального хозяйства и пристально следила за его выполнением. По каким-то витающим в коммунальном воздухе Питера правилам в график включались даже младенцы. Так, например, когда в семье Просвировых родился сын и счастливый отец забрал семью из роддома, первой его поздравительницей в коммунальной квартире стала вздорная дамочка-одиночка, с порога известившая новоиспечённого папашу об упавшем на его плечи дополнительном дежурстве «в связи с появлением нового жильца». В обязанности дежурных входила ежедневная влажная уборка общей площади и доведение имеющегося сантехнического оборудования до белого и блестящего состояния. В ответ на эти сердечные поздравления Сергей неожиданно вспылил: «Слушай, ты, выдра вислоухая, вот у меня на руках спит младенец-«новый жилец» и когда он проснётся, я тебя позову. Да ты и сама услышишь, когда он проснётся. Короче, некогда мне с тобой возиться, как услышишь, так сразу и заходи. И попробуй ему объяснить, что по каким-то неписанным и неизвестно кем придуманным правилам коммунального питерского жития, он, младенец-жилец, в смысле, теперь будет включён в некий график с последующей уборкой отхожих мест в течение недели. Если договоритесь – нет вопросов, сразу же включай его в график и – вперед! Но если диалога по каким-то причинам не получится … . Извини. Это его выбор. Выбор нового гражданина. А выбор этот нужно уважать». Пробурчав что-то нечленораздельное, «вислоухая выдра» удалилась. Должно быть представляя себе выдру с обвисшими ушами. А может, она всё-таки удалилась, чтобы внести справедливые изменения в график? Договорённости с младенцем-то ей ведь достичь так и не удалось. Упрямым, видимо, оказался этот младенец … . Проявил себя борцом за свои же права.
Впрочем, график непрерывно лихорадило и без младенцев. Это происходило главным образом из-за того, что некоторые из несознательных жильцов имели дурную привычку принимать на своей жилплощади гостей. А к некоторым жильцам гости могли припереться и без всякого приглашения. И ладно они бы припёрлись да и сидели себе тихо по комнатам – нет! Гости тут же принимались шляться по туалетам, часто спуская воду в быстро желтеющий от ржавчины унитаз, или же эти гости принимались без меры совать свои конечности под воду, текущую в ванну через газовую колонку, отчего колонка ломалась чуть ли не каждую неделю. В общем, полнейший беспредел учиняли эти званые и незваные гости! Поэтому дамочка объявила им скрытную войну. Она решила вытравить гостей силами самих несознательных жильцов. Припёршиеся сдуру гости тут же брались этой бдительной дамочкой на особый учёт, тщательным образом фиксировались в специальном блокноте и тут же вносились соответствующие изменения в график. График изменялся таким образом, что в итоге все посещения ложились тяжким бременем дополнительных дежурств на плечи хлебосольных хозяев. Освобождения от выполнения этих скучных и малоприятных обязанностей удалось выторговать только художнику.
- У меня же всегда люди! – возмущенно верещал на общем собрании художник, - и это не прихоть, а так нужно для моего творчества. Чтобы оно не умерло, а жило в веках! А вы мне что предлагаете? Бессменно унитазы с раковинами драить? Когда же я буду тогда творить? Кто тогда будет прославлять на весь мир советских женщин-тружениц? И вас, в том числе, уважаемые присутствующие здесь дамы!?
- Знаем мы Ваше творчество, - с сарказмом неудовлетворённой плоти набрасывалась на художника бывшая старая дева, а ныне мать-одиночка - только охи да вздохи доносятся из Вашей комнаты. Стыд и срам! Боишься порой ребенка в коридор выпустить!
- Да как вы можете такое говорить! Кто дал Вам право вмешиваться в мою личную жизнь!? - деланно возмущался художник, театрально закатывая глаза, - это с чем таким вы путаете звуки творческого экстаза? Я имею право на экстаз … . Я член союза художников, наконец!
- Я не знаю, чего Вы там член! Я привыкла верить документам, а Вы ничего нам не показываете! Даже ни одной картиной своей перед нами не похвастались ни разу! А некоторых из посещавших Вас дамочек я впоследствии встречала на улицах нашего героического города, между прочим, колыбели трёх революций. И у всех у них, заметьте, были большие животы! – в свою очередь возмущенно кричала в ответ художнику рассерженная мать-одиночка.
Она ещё долго обличала художника во всех тяжких грехах, но на этот раз ей ничего не удалось добиться. Собрание совершенно справедливо решило, что от аморального художника действительно толку мало, и если ему доверить такое важное и ответственное дело, то через неделю квартира попросту утопнет в дерьме (в протоколе проведения собрания прямо так и было написано: «утопнет в дерьме»). Поэтому художника обязали каждую неделю вносить деньги на покупку моющих средств, с чем он с нескрываемой радостью тут же и согласился.
Вот такая это была квартира. Таковы были её обитатели. И для тогдашнего Питера, официально называемого ещё Ленинградом, это было вполне типично. В этой типичности и предстояло прожить долгие годы семейству Просвировых. Семейство не замедлило вскоре приехать, и потекла полная неожиданностей семейно-коммунальная жизнь. А вскоре в гости к семейству зачастили родственники из Москвы. Всем им, видите ли, вдруг как-то сразу очень захотелось посмотреть на Ленинград. А что тут такого? Теперь ведь за гостиницу-то платить не надо. Гостям всегда были рады, и они чувствовали это. Чувствовали и всё ехали и ехали. Им ведь невдомёк было, незадачливым этим гостям, что, едва войдя в квартиру, они тут же «брались на карандаш» бдительной соседкой, что обрекало гостеприимных хозяев на выполнение долговременной трудовой повинности. Но хозяева не роптали, положительные эмоции от родственных встреч с лихвой перекрывали напряженность эстетических отношений с нечистотами отхожих мест.
Но всё это было еще впереди, а сейчас, прохладным осенним утром, капитан важно шествовал для представления новому начальству по случаю своего прибытия к новому месту службы. Шествовал, как это положено у военных при представлении, наряженный в тщательно отглаженную парадную форму. Впрочем, шествием, тем более важным, это капитаново перемещение можно было назвать с большой натяжкой. Сначала он с трудом влез в трамвай на остановке, располагавшейся прямо под окнами его нового места жительства, а затем был торжественно вынесен из этого раздолбанного агрегата в районе расположения станции метрополитена и аккуратно сброшен на асфальт. В глубоком ленинградском метро эти процедуры были проделаны вновь, с той лишь разницей, что в этот раз была совершена попытка сбросить парадное тело капитана на мраморные плиты. Однако попытка не удалась: тело, подхваченное крепкими сочленениями капитановых ног, тут же было вынесено на земную поверхность. Ещё через каких-то пятнадцать минут капитан уже входил в вестибюль внешне вполне мирного предприятия. По стенам вестибюля были развешаны фотографии глуповатых лиц передовиков социалистического соревнования, а так же по- квартальные графики выполнения производственных показателей с разбивкой по цехам. Что конкретно выпускает предприятие было с ходу не разобрать, но из всей этой наглядной агитации явствовало, что профиль у предприятия был близок к машиностроительному. Подойдя небрежной походкой к облачённой в какую-то странную полувоенную форму вахтёрше, Сергей деловито осведомился о том, как бы ему пройти в военное представительство. «Прибыл вот к Вам тут послужить», – со значением в голосе добавил капитан, задумчиво вперившись взглядом в кобуру пистолета, уютно расположившуюся на крутом боку вахтёрши. Глаза у вахтерши, казалось с трудом сдерживались, чтобы в ужасе не спрыгнуть на выложенный невыразительной плиткой пол и ускакать куда-нибудь упругими мячиками, дабы скрыть истину и уйти от необходимости безмолвного, но прямого ответа:
- Что Вы! Какое ещё военное представительство! – громко зашипели на капитана пухлые губы лживой стражницы, - у нас таких отродясь не бывало. Вы, наверное, что-то перепутали! Вы какой адрес искали?
- Именно такой, каков начертан на табличке, висящей на стене этого здания.
- Ну, не знаю … . Сейчас вызову начальника караула.
- Не надо никого вызывать. Я сейчас позвоню и меня встретят, - остановил вахтершу Сергей, вспомнив про номер телефона местной сети, продиктованный ему когда-то кадровиком.
«Кобура … , начальник караула … , - думал Сергей, набирая короткий номер, - однако!»
Вскоре в трубке раздался голос штабиста-кадровика военного представительства. Сергей сразу его узнал, хотя общался с ним только раз по телефону ещё будучи в Москве. Общение было коротким и происходило из кабинета ГУКовского полковника, который после подписания Сергеем документов о согласии со своим переводом набрал какой-то номер на телефонном аппарате и протянул капитану трубку: «Поговорите с начальником штаба ВП. Он же является по совместительству ещё и кадровиком. Таковы особенности структуры этих ВП. У них и штаб-то из двух человек состоит». Из короткого разговора Сергею удалось тогда узнать только адрес расположения ВП, местный телефон дежурного и уточнить каким, транспортом удобнее до него добраться. Впрочем, узнать этот голос даже после столь скоротечного общения было немудрено: после первых секунд общения складывалось впечатление, что находящийся на другом конце телефонной линии майор начал серьёзно покуривать и ощутимо выпивать в очень раннем возрасте. Лет, эдак, с двух. (Как в знаменитой райкинской интермедии: «Пить, курить и говорить я научился одновременно»). Вот и сейчас майор натужно хрипел в трубку, мучительно растягивая слова: «А-а-а, хэто Вы-ы? Какх добрались? Кхе-кхе. Е-е-щё в суб-бо-ту? Ремонтх? Кхе-кхе. Х-х-орош-шо, я сейчас к Вам спущ-щусь».
Минут через пять в вестибюль спустился невысокий, рыхловатый и абсолютно лысый человек в штатском. Его узкие беспокойные глазки почти мгновенно сфокусировались на капитане и тут же удивлённо округлились.
- Вы-ы что, с ума сош-шли? Куда Вы в таком виде? – так же как и стражница испуганно, но вдобавок ещё и хрипло зашипел на капитана майор.
- Не понял, чем не нравится мой внешний вид? Вид, одобренный не одним десятком строевых смотров?
- Вы-вы-йдите, пожалуйста, на улицу, я Вам сейчас всё объясню, - отчаянно хрипя, прошипел, испуганно оглядываясь по сторонам штабник-кадровик, после чего неожиданно перестал суетиться и степенно вышел на улицу вслед за капитаном.
Выйдя на улицу, майор повернулся к удивлённому капитану спиной, постоял некоторое время, оглядываясь по сторонам и, как будто высматривая кого-то, а затем, резко повернулся к Сергею и будто впервые заприметив его, радостно шагнул к нему протягивая для рукопожатия сразу обе руки.
- Нечаев – Потапов!- представился майор.
- Не понял … .
- Это фамилие у меня такое. Кхе-кхе. Впервые слышите? Ах, да, мы же с Вами только по имени-отчеству общались, - хрипя и покашливая, затараторил майор, улыбаясь и радостно пожимая Сергею руку двумя потными ладонями. Во время двойного рукопожатия майор чуть кланялся и со стороны казалось, что к работнику предприятия, выпускающего исключительно мирную продукцию, совершенно случайно зашел во время рабочего перекура его дальний родственник-военный, с которым он уже не виделся почти сотню лет, и вот теперь родня никак не может наговориться.
- Пойдёмте-ка прогуляемся по аллейке, - продолжал сипло стрекотать Нечаев – Потапенко, беря Сергея под руку и увлекая его за собой в сторону заваленной осенними листьями дорожки. – Кхе-кхе. Ну как же вы так неосторожно? Да ещё с пушками в петлицах!
- Да объясните Вы наконец, в чём дело? – Разозлился капитан, высвобождая руку из потной хваткости майорской ладони.
- А Вас разве не предупредили, что являться в военной форме на предприятие строго запрещено!? Кхе-кхе.
- Нет, конечно! А кто меня должен был ещё предупредить кроме Вас?
- Я думал что в ГУКе Вам всё рассказали … . Странно. Кхе-кхе.
- В ГУКе мне только про кладбище рассказали.
- Про какое ещё кладбище?
- Про кладбище майоров. Приедешь, говорят, а там кресты, кресты … . И под каждым из них по старому майору с испитым при жизни лицом … . Спирта-то на производстве, говорят, много, вот майоры и … .
- Да ладно. Это в ГУКе так шутят, - испытывая явный трепет пред далёким ГУКом, угодливо хихикнул майор с двойной фамилией. – Не так здесь всё печально. Кхе-кхе. На самом деле у нас военное представительство не при производстве, а при опытно-конструкторском бюро. Производство здесь, конечно же, тоже есть, но не серийное. На обилие спирта рассчитывать не приходится. Кхе-кхе. По легенде, придуманной для врагов страны Советов, наше предприятие разрабатывает приводы для самолётов гражданской авиации, а на самом деле … . Впрочем, Вам потом всё расскажут, а сейчас давайте-ка Вы соколом домой, быстренько переодевайтесь и с докладом к начальнику.
- Вот теперь и получается так, что не во что мне переодеваться.
- Как так?
- Да вот так … . Я же пёр на себе чемодан с парадной и повседневной формой, а приличную «гражданку» отправил в контейнере. Взял с собой только джинсы и свитер. Ну так, для ремонта и чтобы в магазин можно было выйти.
- Да-а-а, дела. Кхе-кхе. Ну что теперь делать, приходите в чём сможете, а я постараюсь объяснить ситуацию начальнику. Но без доклада нельзя, сами понимаете. Начальство у нас строгое, уважительность ценит. И если Вы его не проявите, то тогда уж точно быть Вам на кладбище майоров. – В ходе своего сиплого «трендения» майор проводил Сергея почти до станции метро и вдруг замер как вкопанный, словно вспомнив что-то страшное, - что-то я с Вами заболтался, а вдруг меня разыскивает полковник Плёнкин?
На морде лица Нечаева – Потапенко проступила гримаса неподдельного ужаса, он, на сколько мог резко, сорвался с места и суетливым полубегом затрусил обратно. Видимо, лимит отпущенного ему начальством времени отсутствия на рабочем месте был полностью исчерпан. «Оно и понятно, - подумал капитан, с чувством брезгливости глядя на боязливо спешащего, - такие люди всегда должны быть под рукой. Бумажку какую вовремя приподать, карандашик заточить, а то, глядишь, ещё и чайку доверят вскипятить. Говорят, что скоро для таких субчиков, будут выпускать специальные медали: «За бытовые услуги».
Переодевшись в потертые на коленях джинсы и накинув спортивную болониевую куртку на порядком потрепанный свитер, Сергей сунул ноги в деревянные советские кроссовки и отправился на доклад. Проделав уже хорошо знакомый ему путь, капитан вновь очутился в вестибюле, увешанном насквозь лживой агитацией, и набрал номер Нечаева – Потапенко. Спустившийся откуда-то сверху майор, пройдя турникеты, внимательно оглядел Сергея и хмыкнул:
- Вам бы сейчас на молодёжную дискотеку куда-нибудь в спальный район.
- Я же объяснил ситуацию. Есть здесь и Ваш просчёт. Как там в Уставе? Командир должен объявить место, время, форму одежды и т.д. … . Место и время было объявлено, а вот с формой одежды промашечка вышла. Так что – извините. Думаете, мне было интересно тащить забитый формой чемодан типа «мечта оккупанта»?
- Ладно-ладно, я же пошутил.
- Кстати, шутки шутками, а Вы начальника-то в курс дела ввели?
- Не извольте сомневаться, ещё как ввел, - и без того узкие глазки человечка с двойной фамилией ещё больше сощурились в нахлынувшей на него хитрости. Причины возникновения этого чувства стали известны Сергею в недалёком последствии, но в тот момент он не придал особого внимания мимике майора.
Штабист-кадровик провёл Сергея через входные турникеты по разовому пропуску, и они принялись карабкаться куда-то вверх по узкой и крутой лестнице. Выйдя в коридор третьего этажа, путники сразу упёрлись в табличку на обитой дерматином двери: «Представительство заказчика». Нечаев – Потапенко уверенно открыл дверь и шагнул внутрь, жестом приглашая войти за собой и Сергея. Оказалось, что они вошли в комнату дежурного по военному представительству, оборудованную столом с множеством телефонов, сейфом и кабинкой с телефоном засекреченной связи. Дежурный уныло листал какой-то глянцевый журнал и едва обратил внимание на вошедших.
- Никита Михайлович у себя? - как можно грозней спросил дежурного майор.
-Только что был на месте. – сонно ответил дежурный, не удостоив пугливым вниманием грозные нотки майорского голоса.
- Как это «только что»? А в настоящий момент-то он где?
- Там же наверное, где и был только что.
- Лебедев, не морочьте мне голову! Когда же Вы станете наконец военным человеком? Наберут «пиджаков» в армию, а ты потом мучайся с ними! – сорвался на бессильный визг Нечаев – Потапенко.
- Армия? – дежурный удивлённо вскинул на майора сонные голубые глаза, - а где она? Наверняка куда-то наступает без нас, а мы тут с вами в «войнушку» играем: завидев начальство, высоко подпрыгиваем на месте, по-военному щёлкаем каблуками и бодро о чём-то докладываем. И при всём при этом ходим в пиджаках, а друг друга не по воинским званиям, а по имени- отчеству величаем. Словом, всё как в Академии наук: сплошная рафинированная интеллигенция. А значит кто мы здесь все? Правильно, как вы изволили только что выразиться, «пиджаки» мы все и есть. И чего тогда выделываться? Каких-то офицеров из себя изображать?
- Ладно, Лебедев, бросайте свою демагогию и выясните, на месте ли Никита Михайлович? – вновь напуская на себя начальственную важность, через оттопыренную по-верблюжьи губу пытался настаивать Нечаев – Потапенко.
- Как это, выяснить, «на месте ли»? Может мне ещё поинтересоваться у него, «на своём ли он месте»? Вон дверь, стучите и заходите. Зайдёте и сразу же всё увидите, а то: «на месте, не на месте».
Чертыхнувшись, майор шагнул к двери с табличкой «Начальник представительства заказчика» и замер в почтительной позе, развернув одно ухо к двери, то ли стараясь расслышать шорохи начальственного присутствия из-за двойной дубовой доски, то ли угодливо подставляя ухо для дошкольного вида расправы, на тот случай если из кабинета вдруг выскочит разъяренный чем-то начальник. Поскольку ни того, ни другого не произошло, майор, обречённо взмахнув рукой три раза, аккуратненько стукнул по глухой поверхности первой двери, затем вполз в междверное пространство и сотворил то же самое с поверхностью двери внутренней. Из-за внутренней двери раздалось едва слышное и досадливое:
- Да-да. Да входите Вы уже наконец. Александр Петрович, что Вы вечно скребётесь, как голодная мышь в пустом амбаре?
Майор суетливо переступил порог и жестом призвал Сергея сделать тоже самое.
- Капитана Просвирова привёл, Никита Михайлович, - пригнув спину и растерянно шаря глазами по кабинету, сообщил куда-то вглубь человек с двойной фамилией.
- Как это привёл? Он что, падает? Или идти сюда не хотел? Странно, я его с самого утра жду, понимаешь … , а он, видите ли, падает и идти не хочет. Ждёт, когда его силком приведут. Ну, заводите, коль привели. Что Вы там опять топчетесь и шуршите? Очень ведь интересно: кто это и зачем к нам прибыл.
- Здравия желаю, товарищ полковник. Капитан Просвиров, прибыл для дальнейшего прохождения службы.
Полковник Плёнкин, не поднимаясь со своего кресла, с искренним удивлением, переходящим в тихое восхищение оглядел с ног до головы фигуру вошедшего в кабинет капитана:
- Ну, здравствуйте, Просвиров. Неужто, Вы сюда служить приехали? Глядя на Вас, это очень трудно предположить … . Вот если бы Вы доложили что прибыли для организации дискотеки на предприятии … . Новый, так сказать, неместный диджей Просвиров прибыл для того, чтобы, как говорит молодёжь «зажечь не по-детски», то я бы Вам поверил. А вот служить … ? Как можно служить в таком виде? Вам же постоянно придётся общаться с инженерами и конструкторами. Вы же всегда должны быть «лицом Заказчика»! А Заказчик у нас кто? Правильно, Министерство обороны. А разве у Министерства обороны может быть такое лицо? В потёртых джинсах и штопаном свитере?
Сергей с недоумением посмотрел на Нечаева – Потапенко. По лицу майора пробежала досадливая гримаса.
- Да, Никита Михайлович, - словно спохватившись, сипло зачастил майор, - капитан Просвиров по своей э-э-э … невнимательности прибыл с утра на службу в военной парадной форме, хотя я его загодя предупреждал по телефону, что он должен явиться в костюме с галстуком.
- Вы? Предупреждали … ? – От бесподобнейшего по своей наглости заявления у Сергея вздыбилась вся имеющаяся на его теле растительность.
- Ну как же, Вы когда мне из Москвы звонили … .
- Прекратите врать, товарищ майор! – резко прервал клеветника капитан и, обращаясь к Плёнкину, спокойно продолжил. – Извините, товарищ полковник, но никакой дополнительной информации относительно формы одежды я ниоткуда не получал, поэтому и прибыл как положено – «при параде», а костюм с галстуком идут малым ходом в контейнере. Прибытие контейнера ожидается на следующей неделе.
- А что Вам мешает приобрести себе ещё один костюм?
- Банальное отсутствие денежных знаков. Переезд, знаете ли, ремонт … . А «подъёмных», когда их ещё дождёшься … .
- Ладно, идите сейчас в первый отдел и представьтесь подполковнику Жабровскому. Пусть он Вас начинает вводить в курс дела, а там, глядишь, и контейнер подойдёт. И постарайтесь поменьше высовываться из комнаты. Не портьте нам «лицо».
- Есть, товарищ полковник.
- И постарайтесь поскорее отделаться от своих армейских привычек и словечек, - досадливо поморщился Плёнкин, - что вы заладили «есть», «так точно», «никак нет»? И называйте меня по имени отчеству. У нас здесь так принято. У нас здесь уровень вежливости, как в Генеральном штабе. Кстати, знаете как в генеральном штабе посылают на х.й?
- Нет, как-то не доводилось там бывать, тем более удостоиться такой высокой чести быть посланным самим «генштабистом» … .
- Так вот, там когда возникает какая-нибудь конфликтная ситуация, к примеру, между двумя полковниками, то один из них говорит другому: «Многоуважаемый Борис Степанович! Я сейчас быстро пойду на х.й, а Вы, не медля ни минуты, сразу же отправляйтесь за мной, но только, я Вас умоляю, пожалуйста, никуда не сворачивайте». Вот и у нас приблизительно так же … .
- Понял. Разрешите идти?
- Опять Вы за своё … . Идите. Александр Петрович Вас проводит.
Изрядно покружив по каким-то лестницам и стеклянным переходам Нечаев – Потапенко вывел наконец Сергея к дверям, на которых красовалась табличка со ставшей уже знакомой капитану надписью: «Представительство заказчика». На этот раз уверенно отворив дверь, майор похозяйски вошел в комнату и указал капитану на стол, за которым мирно беседовали два человека. «Тот, который за столом слева – Жабровский. Дождитесь окончания разговора и представьтесь», - с этими словами придворный лжец тут же исчез в дверном проёме. Сергей внимательно осмотрел помещение. Его взгляду предстало помещение, заставленное великим множеством столов. На столах громоздилось великое множество бумаг. Львиную долю бумажного обилия составляли какие-то полупрозрачные бумаженции с надписями «Извещение» в правом нижнем углу. За столами сиживали строгие люди в костюмах темного цвета и при широких галстуках. По видимому, это и были они, так называемые представители заказчика или же иначе – военпреды. Вокруг некоторых столов испуганно жались какие-то люди с обречёнными лицами. Люди что-то полушёпотом лепетали, стыдливо пряча глаза и поминутно что-то объясняли, грозно взирающим свысока на разложенные на столах схемы военпредам. По видимому, это были представители промышленности (в простонародьи – «промыслы»), пытающиеся очередной раз что-то «впарить» Министерству обороны. Изредка терпение военпредов истощалось, и в помещении грозовым облаком повисал вопрос: «Как вы могли? Как вы могли так сделать?!» За этим возгласом, как правило, следовало изгнание с позором нашкодивших представителей промышленности из строгого помещения вон. На оценку этой обстановки у Сергея ушло минут десять. Приблизительно столько он просидел за одним из свободных столов пока его будущий шеф интеллигентно равнял кого-то из высокопоставленных «промыслов». Когда «промысел» был наконец публично обруган и с позором изгнан, Жабровский жестом пригласил Сергея занять место изгоя. Новый шеф являл собой человека полноватой наружности, широкое лицо которого украшали пышные усы, которые, казалось, размещались сразу же под тяжёлыми очками с толстыми стёклами.
- Вы ко мне?
- Да-да, капитан Просвиров прибыл для дальнейшего прохождения службы.
- А-а-а, это Вы … . Решили, значит, пройтись по службе дальше? Ну что же, прогуляйтесь. Давненько ждём Вас. Некому ездить в командировки. Нынче у нас горячая пора: идут государственные испытания автоматизированной системы боевого управления и все в разгоне. Кто-то днюет и ночует на стендах, а остальные в командировках. Здесь вон осталось пара калек со справками о пошатнувшемся здоровье. Сидят, шумят и изображают внешнюю видимость работы нашего представительства. Так что времени на раскачку у Вас нет. Сейчас оформим Вам допуск в наши секретные хранилища. Получите необходимые документы и технические описания. Три-четыре дня Вам на читку и с понедельника на Северный полигон.
- Всегда готов! – Сергей поднял согнутую в локте руку, по-пионерски приветствуя указания своего нового шефа.
- Не сомневался. А вот готовы ли Вы к вливанию в коллектив? Пусть даже и такой, сильно ограниченный? Готовы ли Вы организовать собрание, как говорится, узкого круга ограниченных людей?
- В принципе, готов. Назначьте время.
- Приближается обед. Лучшего времени просто не придумать.
- Как скажете. А как же после этого мы будем работать? Может хотя бы после 18-ти?
- А как, интересно, Вы вообще без этого собираетесь работать?– Глаза шефа сощурились в плутовато-мечтательном недоумении. - А вот после 18.00 уже надо отдыхать и готовиться к следующему трудовому дню.
- Как знаете, просто у нас так было не принято … . Ну там, если после работы … .
- Не парьтесь, капитан. У нас как раз так принято. Не каждый день, конечно же, но по случаю вливания в коллектив … . Это, как говорится, дело святое.
- Понял. Где же тогда?
- Да тут недалеко. В парке «политеха». Есть такой чудный кабачок. «Дом учёных на Лесном» называется.
- Жду сигнала.
- Сигнал прежний: три красных свистка.
Написав великое множество различных рапортов на допуск к различным хранилищам государственных секретов, Сергей запустил их по инстанциям и только было собрался перевести дух от беготни по различным кабинетам, как поступил сигнал о следовании на обед. Ввалившись в помещение ПЗ он застал своих новых товарищей нетерпеливо переминающихся с ног на ноги перед дверью. В состоянии особого нетерпения пребывал Жабровский.
- Где вы ходите, Сергей Дмитриевич? Почему мы все должны Вас ждать? Не знаю как у Вас было там, а у нас так не принято, – нервно подпрыгнул на стуле шеф.
- Так я же с рапортами … .
- Кого интересуют Ваши рапорта, когда такое важное мероприятие находится под угрозой срыва!? Всё. Все за мной. – С этими словами шеф решительно проследовал мимо шеренги переминающихся и исчез в дверном проеме.
Коллектив, едва поспевая за своим энергичным предводителем, углубился в какой-то незнакомый Сергею парк и вскоре был рассажен за сдвинутыми столиками столовой «Дома учёных на Лесном». Это была не обычная «совковая» столовая: на окнах висели чистые накрахмаленные занавески, столы застелены белоснежными скатертями, на скатертях лежали такие же чистые, хрустящие крахмалом салфетки. В салфетки же были завёрнуты приборы из нержавеющей стали. Но самым главным было то, что в этой столовой наливали! Нет-нет, не какую-нибудь плодово-выгодную «шмурдень» и даже не благородную в национальности своей водку, а исключительно дорогие советские вина и армянский коньяк. Видимо, администрация столовой совершенно искренне считала, что обед каждого советского учёного должен был сопровождаться именно этими напитками. И это, наверное, было правильно. Иначе, чем бы тогда советский учёный отличался бы от какого-нибудь слесарюги? Вина пить никто не захотел. По всему было видать, что всеобщим уважением у коллектива пользовался коньяк. Дабы окончательно не разрушить вкусовой гаммы этого благородного напитка, от первого блюда решено было отказаться. Коньяк коллектив закусывал исключительно овощными салатами и гречкой с большущими, пахнущими несвежим свиным мясом котлетами. Веселье было уже в самом разгаре и за одним тостом тут следовал следующий, когда в столовой неожиданно появился полковник Плёнкин. Он со входа строго оглядел пирующих и уже направился было в противоположный угол зала, когда (ну надо же было такому случиться именно в этот момент … ! И всему виной невысокая культура обслуживания, свойственная советскому общепиту, пусть даже и такому продвинутому!) обходительную до этого момента официантку словно бес попутал, она ни с того, ни с сего вдруг громогласно и через весь зал решила покомандовать стоящим за стойкой буфетчиком: «Вася! Ну что ты медлишь? Неси на второй столик пятую бутылку армянского! Я уже не успеваю за ними! Всё глушат и глушат … . Даром, что учёные». При этом она так выразительно повела рукой в сторону празднующего коллектива, что ни у кого из присутствующих не возникло сомнения в месторасположении столика №2 и его обитателей. Не возникло никаких иллюзий и у Плёнкина. Он сначала замер посреди зала, как будто приняв на свою голову вылитый кем-то ушат холодной воды, а затем торопливо проследовал в намеченный ранее угол. В его торопливой походке отчётливо угадывалась брезгливость. Коллектив вдруг засуетился и стал проявлять нервозность. Больше всех почему-то взволновался изрядно поддавший Жабровский. Спокойным оставался только «вливаемый» в коллектив капитан.
- Чего вы все переполошились? У вас же так принято … , – недоумённо вопросил он и тихо икнул.
- Принято-то принято, но принято «по чуть-чуть», а эта ведь дура-то взяла да и огласила объёмы принятого … . – С трудом проворочал языком Жабровский, - пора зак-кругляться и тих-хо линять. С-с-ергей Дмитрич, извольте-ка потихоньку отменить последний заказ.
Но тихо не получилось. Как только Сергей подозвал официантку и шёпотом попросил произвести расчёт без учёта пятой бутылки, та принялась вдруг полемизировать. И снова в весьма громогласной форме. «Как это отменить?! А куда я теперь вашу открытую бутылку девать буду? – зычно вопрошало это невоспитанное создание на весь зал. - Нам такие клиенты как вы, можно сказать, раз в месяц попадаются. Те, которые коньяк литрами глушат. А за месяц коньяк может выдохнуться. И что же я буду учёным мужам потом объяснять?» Сидевшим за столом мучительно хотелось провалиться сквозь мраморный пол, ставшего вдруг недружественным помещения. Пол мраморно поскрипывал, но не поддавался. С целью прекращения неконструктивной полемики, грозившей сорваться в бурные дебаты, Сергей быстренько расплатился по полной программе и, наскоро заткнув злополучную бутылку носовым платком, засунул её за пояс слегка свободных ему джинсов. Не пропадать же благородному напитку в утробе ненасытных торгашей! Стараясь не произвести дополнительного шума, коллектив быстренько ретировался из неблагодарного заведения и, немного отрезвляюще прогулявшись по парку, занял свои рабочие места. Занял место и Сергей. Правда, пока не своё. Своего ещё не было. Стол обещали принести только на следующей неделе. Через некоторое время ожил висящий на стене репродуктор. Он некоторое время свистел, завывал и кашлял, а затем выдавил из себя сильно искажённый голос дежурного по ПЗ: «Просвиров, срочно зайдите к начальнику представительства заказчика». «Ну вот, начинается, - полупьяно думал Сергей, карабкаясь по крутым лестницам, - чего ему от меня-то надо? По таким случаям принято с начальниками разбираться. Или у них здесь всё по-другому?» Вскоре капитан вновь оказался в уже знакомом предбаннике и сопровождаемый удивлённым взглядом дежурного проследовал в кабинет негодующего начальника. Плёнкин сидел за столом, мрачно наклонив голову. По широкой поверхности его объёмной морды лица пробегали волны гнева. И когда очередная волна вдруг бесследно разбилась об отверзлое ротовое отверстие в кабинете раздался пронзительный крик полковника:
- Вы … , Вы что себе позволяете?!
- А что такое случилось? – невинно спросил капитан, постепенно наполняясь пьяным безразличием, граничащим с подлинным бесстрашием.
- Это что ещё за обеды такие?
- Какие это «такие» обеды? Что в них такого удивительного? Всё в соответствии с утверждённым Вами распорядком трудового дня.
- Он ещё спрашивает, «какие обеды»!
- Не знаю, что Вас так сильно удивляет. Обед как обед. Я, между прочим, всегда так обедаю … , – недоумённо икнув только-то и успел ответить капитан.
Что тут началось! В кабинет Плёнкина тут же был вызван Нечаев – Потапенко с «Личным Делом № » капитана Просвирова. В результате беглого просмотра материалов «Дела» следов капитанового алкоголизма найдено не было. Тогда полетели телефонные звонки в Москву: «Кого Вы сюда прислали?! Подсунули, так сказать, нам скрытого алкоголика, пользуясь нехваткой кадров?!» Затем был объявлен экстренний сбор начальников отделов, где обращалось особое внимание на искоренение вредных для общего дела традиций. Капитана наказывать пока не стали, иначе пришлось бы наказать и весь «фестивальный» коллектив во главе с Жабровским. Этого допустить было никак нельзя. Коллективные наказания в армии официально запрещены. Да и не тот был момент для огульной укоризны. Шли Государственные испытания, и угнетать моральный дух и без того работающего на износ коллектива было опасно. Но как-то отреагировать на попранный, и преданный огласке обед, руководство было теперь просто обязано. В ходе реакции Жабровскому для порядка было строго-настрого указанно на недопустимое поведение и расточительность капитана Просвирова, бросившее тень на светлый облик советского учёного в глазах работников общепита. Кроме того, шефу «фестивального» коллектива было указанно на необходимость усиления контроля за поведением капитана на службе и в быту. Шеф немедленно внял строгим указаниям и уже вечером того скорбного дня, в который куда-то была брошена распоясавшаяся тень капитана, распивающая большое количество горячительных напитков, принялся всячески распекать нарушителя и проводить с ним всестороннюю воспитательную работу. Весь процесс происходил в какой-то задрипанной кафешке на Тихорецком проспекте, в которой Жабровский, по всему было видать, был завсегдателем и пользовался искренним уважением всего обслуживающего персонала. Оставшаяся с обеда бутылка сока армянской земли была давно допита и на столе уже красовалась запотевшая бутылка «Столичной». «У-у-у, суча-р-ры!» – прорыкивал нутром Жабровский после каждой выпитой рюмки и в который уже раз принимался рассказывать о том, какой укоризне его сегодня подвергли. И каждый его новый рассказ проливал свет на всё новые и новые подробности состоявшегося аутодафе: «А этот-то сучара с двойной фамилией … . Этот …, как его? Немирович-Данченко, хренов. Стоит и сбоку подп..дывает: «А помните, как Вы на Байконуре напились? До Москвы протрезветь не могли». Гнида! Крыса штабная! «На Бай-ко-ну-ре», он там и не был-то никогда. Это место там никто так не называет. Тюратамом это называется. «Тюра – здесь» и «тюра-там». Понятно тебе, Серёга? А вот этому паршивцу почему-то непонятно: «На-пи-лись». В него бы самого, мерзавца поганого, влить на пятидесятиградусной жаре литр теплого спирта – сразу бы, небось, окочурился, пёс смердящий! А тут, видите ли: «до Москвы протрезветь не могли». Куда же деваться-то? Такие ведь испытания-то провели! Две «чушки» пустили и обе точно в столб на Камчатке! Ну и выпили на радостях конечно же … . Не каждый же раз так удачно всё складывается. Выпили всего-то по чуть-чуть … . Жара, ети её, да ещё и спали перед пусками две недели кое-как … . Но каков ведь, шельмец! Уже вроде все про это забыли, а у него, у гада, оказывается, всё в блокнотике записано. На каждого, ирод, досье строчит. И самое главное ведь то, что его об этом никто не просит! А он не ленится, проявляет инициативу и всё строчит и строчит. Ты, Серёга, не переживай, с сегодняшнего дня ты тоже стал фигурантом этой гадостной книженции. Ну, ничего, я в долгу не останусь и скоро так эту сволочь подставлю! Я уже даже придумал, как это грамотно сделать. Скоро я его этот сраный блокнотик съесть заставлю, а обложку ему самолично в ж..у запихаю. У-у-у, суча-р-ры!»
Начиная со следующего дня, всё пошло своим чередом. Сначала капитана ознакомили с содержанием толстой кипы всевозможных приказов и распоряжений, регламентирующих деятельность ПЗ, а потом его закопали в груде технической документации. «Раскапывался» Сергей две недели. Ровно столько ему понадобилось, чтобы хотя бы в общих чертах понять, чем же ему придется, в конце концов, заниматься. После этого Жабровский отправил «юного» военпреда на стенд с опытными образцами изделий, на котором капитан просидел целый месяц, имитируя несение боевого дежурства и гоняя предполётные тесты. Несколько раз капитану было даже доверено произвести имитацию пуска. Произведя имитацию, Сергей всегда с ужасом смотрел на облегчённо мигающие красным цветом транспаранты и экран монитора, на котором появлялась утешительная надпись: «Пуск состоялся». В такие минуты ему живо представлялись многотонные чушки, несущие по баллистической траектории многокилотонные ядерные заряды, к лоснящемуся липким потом в бессильной ярости кумполу мирового империализма, разрушенные города, обожженные трупы и прочие ужасы ракетно-ядерного возмездия. Но вскоре эта лирика перестала волновать капитана, и он целиком сосредоточился на выявлении ошибок программного обеспечения комплекса. Ошибок было очень много. Всё ведь как всегда создавалось в великой спешке. У программистов есть очень хорошее правило, пронизанное крайним пессимизмом и не дающее им никогда расслабиться: «Каждая последняя найденная в программе ошибка является предпоследней». Это в обычной обстановке, а уж когда такая гонка вооружений намечается … . Вот и получалось, что на объектах, стоящих на боевом дежурстве стояла техника с разными версиями программного обеспечения. На тех объектах, на которых стояли более ранние и, следовательно, переполненные ошибками версии творились разные чудеса. Так, например, однажды нёс себе спокойненько боевое дежурство один из ракетных расчётов. Сидел себе на КП, окружённый десятком пусковых установок по нескольку «херосим» в каждой и гонял, как положено, тестовые команды, на которые получал соответствующие донесения (ну, так …, чтобы не потерять бдительности и не уснуть) и вдруг - ба-бах! Десятый отсек разрывает громкая трель специальной сигнализации, а на экране монитора появляется невинное такое донесение от одной из пусковых установок: «Пуск состоялся». Расчёт в предынфарктном состоянии откидывается на самолётные кресла. Липкий от пота командир дежурных сил дрожащей рукой срывает трубку аппарата прямой связи с пулемётным расчётом, охраняющим пусковую установку, и мучительно подносит её к мгновенно поседевшему виску. Из трубки на весь отсек доносится бодрое:
- Командир пулемётного расчета, сержант Кадигроб.
- Тьфу ты! Какой ещё гроб? Сынок, ты так больше не шути. Ты лучше скажи нам, вы все там живы? – начиная издалека, задает наводящий вопрос командир, стремясь максимально оттянуть момент, когда всё же придётся задать главный.
- Так точно, живы. А что нам тут сделается?
- Так ты хочешь сказать, что она не улетела? – с дрожащей в голосе надеждой вопрошает командир дежурных сил.
- Вы кого имеете ввиду, товарищ майор? – после некоторой паузы недоумённо произносит самый главный пулеметчик. – Если бабушку, которая ко мне недавно приезжала, то она вчера улетела.
- Какую на фуй бабушку ?! Ракету, етит твою мать! Где ракета?!
- Да на месте … .
- И что, крышка с шахты тоже не съезжала?
- Да на месте всё, товарищ майор, что Вы так переживаете. Если хотите, то я могу даже спуститься, чтобы поближе рассмотреть.
- Сиди на месте, болван. Там же мины кругом.
- Ха-ха. Вы думаете, я не знаю, где они закопаны?
- Всё. Отставить. Оставайтесь на месте.
И дребезжали по таким случаям звонки «снизу» и летели телеграммы «сверху». Шум гудел во всех инстанциях: «Кто допустил?», «Как такое могло произойти?», «Немедленно выяснить причину и доложить», «Кто виноват? Прошу тщательно разобраться и строго наказать первого попавшегося» и т.д. и т.п. По каждому подобному случаю создавалась авторитетная комиссия, и с одной из них капитан вскоре вылетел для очередного разбирательства на территорию «ридной неньки Украины». Лететь пришлось на десантном варианте самолёта «АН-12». Загнанная на самую дальнюю площадку аэропорта «Пулково» краснозвёздная машина нетерпеливо раскручивала лопасти турбо-винтовых двигателей.
(Сергею вдруг вспомнился текст статьи, который он прочел в пожелтевшей центральной газете 60-х годов, когда-то случайно попавшейся ему на глаза в гарнизонной библиотеке. Какой-то, видимо, желающий удивить всех своими познаниями в области авиации и только появившихся в то время, полупроводниковых приборов журналюга, ничтоже сумняшись, писал: «Над лётным полем столичного аэропорта «Внуково» грациозной белой птицей возвышался, поражая воображение совершенством форм, краса и гордость советского гражданского воздушного флота новейший лайнер «Ту – 114». Легкий весенний ветерок размеренно раскручивал могучие лопасти сверхмощных двигателей гигантской машины. Поднимаемся на борт и слышим как в кабине пилотов мерно щёлкают p-n переходы … ». И было очень интересно: как это лёгкому весеннему ветерку удавалось такое сотворить с могучими лопастями и каких размеров были эти p-n переходы? Даже страшно было предположить, каких размеров были электроны и дырки в этих переходах.)
Нимало не озабочиваясь лирикой момента, дисциплинированная комиссия, пройдя гуськом сквозь гостеприимно опущенный хвост-трап крылатой машины внутрь фюзеляжа, тут же расселась по металлическим лавкам, смонтированным вдоль бортов. Вскоре в «салоне» самолёта в окружении свиты немногочисленной появился и сам председатель комиссии. На этот раз это был аж целый генерал-полковник по фамилии Рязанских. В миру Рязанских был начальником Главного заказывающего управления Ракетных войск стратегического назначения, но вот пришлось ему в нагрузку к своей и без того хлопотной должности стать ещё и председателем какой-то комиссии. Пусть даже и такой авторитетнейшей. Ну и что из того, что в состав комиссии вошло шесть генеральных конструкторов? Всё равно ведь для генерала это был некий отвлекающий его от более важных дел факультатив. Поэтому генерал был очень раздражён, несмотря на то, что специально для него в самолёте было поставлено большое кабинетное кресло без ножек и громадных размеров канцелярский стол. Погрузив свое мощное, под два метра ростом тело в мягкое кресло, генерал со строгим отвращением оглядел присутствующих. Большинство членов комиссии сидело молча, смотря перед собой в истёртый сотнями десантных сапог пол. Некоторое количество из большинства молчавших членов, почувствовав на себе тяжёлый генеральский взгляд, нервно заёрзало пятыми точками по отполированному металлу скамеек. Эти «ерзуны» как раз и были потенциальными виновниками той нештатной ситуации, которая возникла на одном из объектов, принадлежащих Винницкой ракетной армии. И именно для разбора этой нештатной ситуации военно-политическое руководство великой страны погнало в путь такого большого начальника. По лицу генерала было видно, что он уже давно созрел для того, чтобы сказать этим ёрзающим товарищам что-то нелицеприятное. И без того желтая физиономия морды лица генерала вдруг приняла ещё более желчное выражение и губы его уже дрогнули, придавая начальное ускорение полной едкого сарказма фразе, но в этот момент вдруг с новой силой взревели двигатели, выходя на взлётный режим. Самолёт, нервно подрагивая крыльями и покачивая висящими на них тяжеленными мотогондолами, стремительно покатил к точке временного расставания с землёй. Дабы не терять солидности, срываясь на банальный крик, генералу пришлось сдержать себя и с неохотой взять вынужденную паузу. Паузу генерал держал до того момента, когда работяга «Антон» наконец принял строго горизонтальное положение. В этот момент рёв двигателей ощутимо поубавился и, наконец, сменился на вполне комфортное рокотание. Как только это случилось, губы морды генеральского лица вновь исказились сарказмом и сразу же налились спелой желчью.
- Ну и что Вы на этот раз мне расскажете, Борис Григорьевич? О чём поведаете? Что в очередной раз пообещаете? – преехиднейшим, полным ложного елея голосом вопрошал генерал, обращаясь к главному конструктору системы управления ракеты.
- … .
- А-а-а, молчите … ? Уже даже ничего не хотите мне пообещать? Не хотите ничем порадовать старика? Что же, так, наверное, будет честнее … . Раньше-то Вы, помнится, за словами в карманы не лазили, – задумчиво констатировал генерал и вдруг повернулся к главному конструктору наземной системы управления, - а Вы, Владимир Фомич, не хотите ли дополнить, с позволения сказать, своего коллегу, с которым Вы только и делаете, что грызётесь как кошка с собакой, да друг на друга всё валите, а воз, как говорится, и ныне там.
- … .
- Тоже молчите. Ну-ну. Хоть здесь вы солидарны. А вот скажите-ка мне, голубчики, что же вам для счастья-то не хватает? Просили денег для повышения зарплаты программистам - я вам пробил. На каждом углу вопили о том, что нет у вас порядочного оборудования для изготовления многослойных печатных плат - я вам закупил каждому по полной технологической линейке за рубежом. И без того тощий инвалютный запас страны из-за вас пришлось потревожить! Чего же вам надо ещё, чтобы не было этих весёленьких: «Пуск состоялся»? По логике развития событий он ведь действительно может скоро состояться. Вы хоть понимаете, что по вашей милости может быть развязана ядерная война? У нас же комплексы стоят на реальном боевом дежурстве с реальными ядерными зарядами по десятку «хиросим» в каждом и с вполне конкретными планами боевого применения … . Вот полетит такая «чуха» в сторону Филадельфии без нашего ведома и что же дальше? Вы представляете, что тогда начнётся? А вы всё на своих стендах в игрушки играете, по десять пусков в день производите, а истинной ошибки выявить никак не можете. Она у вас, оказывается, какая-то перемещающаяся. Или как?
- Перемежающаяся … . А что толку от такого повышения окладов программистам? – неожиданно возбудился уязвлённый генеральским монологом амбициозный Владимир Фомич. – Они от нас валом в коммерцию валят. Там ведь в разы больше платят! А кое-кто вообще уже давно за бугром валюту косой косит. Сейчас же всё стало можно: «Куй железо пока Горбачёв!» А мы сопляков всяких с улицы набираем и учим их. А как только чему-нибудь выучим, эта едва загустевшая во взрослении сопля тут же: «Извините, мол, дяденьки, спасибочки вам за науку, но очень уж хочется денежек побольше заработать. Адью! Мне тут на днях такое предложение сделали, от которого я не могу отказаться». И не моргнув глазом, пишут заявления об уходе. Что тут поделаешь? Согласно трудового кодекса имеют полное право. Мы следующих сопляков набираем, и всё повторяется вновь … .
- И у меня такая же ситуация, - угрюмо подтвердил Борис Григорьевич, - а программный продукт - это ведь такая вещь, что любому программисту гораздо проще написать свою программу, нежели искать ошибки в чужой. А делать всё всякий раз заново … . Вы же лучше других знаете, какие это деньги и сколько для этого необходимо времени. Да ещё не факт, что эти «перцы», легко берущиеся писать новые программы, не сбегут перед самым финишем: «Извините, мол, мы старались, но ничего у нас не получилось». Вот вылизываем теперь старые программы - ловим верблюжьих блох в пустыне … .
- Оправдываться вы хорошо научились, только вот способствовали вы этому сами. Кто, спрашивается, подписывал этим негодяям заявления в КГБ при выезде за границу о том, что они, работая в секретнейшем НПО, не были допущены к сведениям, составляющим военную и государственную тайну? Не вы ли? Это сколько времени прошло пока до меня дошла эта информация и я вынужден был во всё вмешаться, чтобы всё это безобразие тут же прекратить. Это я, слышите, злобный такой дядька, спасал остатки ваших лучших кадров. А вы в это же время были дяденьками добрыми, вот и пожинайте теперь плоды своей мягкотелости. Или же здесь было что-то другое? Так что работайте и не плачьте навзрыд. А с этой бякой будете разбираться до конца. Пока не установите точную причину произошедшего – с объекта ни ногой. Остаток жизни своей там проведёте, если это стране понадобится.
Пристыженные главные конструкторы досадливо замолчали, уткнувшись глазами в вибрирующий пол дюралевого фюзеляжа. Генерал расслабленно откинулся на спинку кресла. За стоящим перед ним столом уже хлопотал адъютант, моложавого вида подполковник Коля. Адъютант доставал из расставленных вдоль стола толстых портфелей невиданные для простого советского обывателя образцы снеди и препарировал их. Тут были образцы и финского сервелата, и балычка из осетринки, и даже образец когда-то грозной, а ныне копчёной клешни тихоокеанского краба, бессильно свисающей с края громадного канцелярского стола, ставшего на время обеденным. Но особенно поразил Сергея образец буженины. Образец имел размеры свиной головы и источал пронзительно вкусный запах истомлённого температурой свежего жирного мяса, сдобренного чесночком. Капитан громко сглотнул накатившую слюну, чем и привлёк к себе высочайшее внимание готовившегося наскоро перекусить генерала.
- Во! Капитан! (Командируемых на объекты военпредов заставляли наряжаться в военную форму). – удивлённо воскликнул генерал, как будто увидел перед собой редкое ископаемое, - Вы-то какими судьбами тут оказались?
- Точно такими же, какими и Вы, товарищ генерал-полковник. – уверенно ответил «ископаемый» капитан, отнеся генеральский восторг к тому, что генерал-полковникам действительно редко когда удаётся свидеться с каким-нибудь капитаном в серых буднях штабной повседневности.
- Во как! В такую комиссию капитана назначили … . Вы кого здесь представляете?
- ПЗ, возглавляемое полковником Плёнкиным.
- Плёнкиным? Вроде серьёзный мужик этот Плёнкин … . И на тебе: в комиссию, состоящую сплошь из главных конструкторов и возглавляемую целым генерал-полковником, капитана прислал. Додумался. У него что, ни одного … ну хотя бы майора не осталось?
- Нет, не осталось. Все на объектах. Но Вы не переживайте, я ведь из тех капитанов, которые трёх майоров стоят.
- Во как! Да-а-а, от скромности Вы не умрёте … .
- Хоть одной напастью меньше.
- Посмотрим, посмотрим. А к чему Вам такой большой чемодан, товарищ капитан? – вперился взглядом в небольшой «тревожный» чемоданчик Сергея генерал. – Я, куда бы не ехал, одним портфелем всегда обхожусь, а капитаны у нас в командировки с большущими чемоданами раскатывают. Вы, часом, не на курорт ли собрались?.
- Да нет. Я как раз настраиваюсь на долгую кропотливую работу. И чтобы ни на что больше не отвлекаться пришлось взять с собой всё необходимое. Минимально необходимое, конечно же. А весь этот минимум умещается только в чемоданчике. Пробовал засунуть всё в такой портфель как у Вас. У меня есть такой. Не получилось. С такими портфельчиками можно только на три дня ездить. Приехать, всех построить, раздать «звездюлей», извините, озадачить всех принципиально невыполнимыми задачами, назначить фантастические сроки их выполнения и усвистеть восвояси с обещанием скорого возвращения для проверки исполнения. Конечно … . В такие командировки можно вообще с одним блокнотиком ездить. Ну, можно ещё какую-нибудь кожаную папочку с собой взять для солидности и чтобы было куда блокнотик положить.
- Ха-ха-ха! Ну, Вы и наглец, капитан! Вы на кого это намекаете? – сотрясая фюзеляж боевой машины громовыми раскатами смеха, вновь откинулся на спинку своего гробообразного кресла генерал. – Фу-у-у, насмешил. А чемодан-то, небось, «гражданкой» забит? Тихие украинские вечера и прогулки по девочкам? Понимаю, понимаю … . Эх, молодость … . А дывчины там действительно «дюже гарные». Но смотрите у меня, капитан, если хоть одна мне на Вас после командировки пожалуется … . Отправлю Вас служить туда, откуда Вы в военную приёмку прибыли.
- То есть опять к себе заберёте? – с деланным испугом произнёс капитан.
- То есть, как это «к себе заберёте»?
- Да я всего-то полгода назад Вас покинул. Служил там же где и Вы, только в другом управлении. В одном здании с Вами сидели, но так ни разу и не встретились.
-А-а-а. Нет-нет, если последуют жалобы от женской части гражданского населения, то я Вас куда-нибудь за Урал … . Куда-нибудь туда, где по безлюдней было бы … . Подальше, так сказать, от искусов … , – закончил острить генерал и, видимо, окончательно проголодавшись, широким жестом пригласил к столу всех сидящих на лавках. – Ну, уважаемые члены комиссии, добро пожаловать к нашему шалашу. Чем богаты, как говорится, тем и рады … .
Желающих не находилось. Все вежливо отказывались. Некоторые из отказавшихся тут же принялись жевать всухомятку выуженные из командировочных саквояжей бутерброды, а остальные так и продолжили своё безучастное лавкопросиживание, изредка серея мордами лиц при попадании моноплана в воздушную яму. При этом больные воздушной болезнью «остальные» периодически метали полные ненависти взгляды на жующие физиономии бывших своих сотоварищей. А иногда эти «остальные» метали и кое-что ещё. Но на этот раз они уже старались попасть не в бывших своих сотоварищей, а в специально запасённые для этих целей целлофановые пакетики.
Сергей сначала тоже хотел было отказаться от генеральского приглашения, но, поскольку бутербродов у него с собой не было, а завтракать накануне вылета пришлось впопыхах, запах буженины быстро победил ложное чувство скромности. Капитан пересел на невесть откуда взявшуюся алюминиевую табуретку, стоящую у генеральского стола, и, пожелав хлебосольному хозяину приятного аппетита, принялся уплетать уже давно съеденный глазами предмет своего вожделения. Не погнушался капитан и осетринкой вкупе со стерлядочкой. Первая волна голода вскоре схлынула и, догрызая кусок крабовой клешни, Сергей неожиданно даже для себя вдруг спросил генерала:
- А не кажется ли Вам, товарищ генерал, что на столе чего-то не хватает?
От такой неслыханной наглости генерал поперхнулся здоровенным куском импортного сервелата и удивлённо-вопросительно посмотрел на своего адъютанта.
- Как всегда пара бутылочек армянского пятизвёздочного в запасе у нас с Вами наличествуют, – с непроницаемым лицом ответил адъютант вопрошающему генеральскому взгляду.
- Ты представляешь, Коля? Каков нахал? Впервые вижу такого капитана … . – с трудом проглотив то, что когда-то было сервелатом, изумлённо проговорил генерал, обращаясь к адъютанту.
- Да я вовсе не то имел в виду, - слегка смутившись, отреагировал на изумление генерала Сергей, - на самом деле речь шла о простых советских салфетках.
- Вы мне лапшу на уши не вешайте, товарищ капитан. Старого воробья на мякине не проведёшь. Ишь как быстро сориентировался. На салфетки всё перевёл.
-Ей-ей, товарищ генерал.
- Ладно, прекращайте лукавить. Так уж и быть. Коля, доставай, но: «Заметьте, не я это предложил», – голосом артиста Броневого закончил свое высочайшее разрешение на употребление алкоголя на борту воздушного судна великодушный генерал.
Охотников до коньяка в салоне больше не нашлось, поэтому очень скоро генерал с капитаном, мирно беседуя о мировой политике и проблемах, возникших в ходе проведения государственных испытаний, чуть было уже не перешли на «ты». Вернее генерал уже давно называл капитана Серёгой, дружески хлопал его по плечу и говорил ему «ты», но Сергей, соблюдая нерушимые правила воинского этикета, не мог себе позволить симметричного отношения: по плечу генерала не хлопал и называл его исключительно по имени отчеству. Иначе всё это действо стало бы походить на заурядную пьянку в воздухе, которую в настоящие времена могут себе позволить абсолютно все наши граждане, следующие на отдых в Хургаду. За второй бутылкой самого элитного советского напитка собеседники практически не заметили всеобщей паники, охватившей участников перелёта, когда крылатая машина сдуру вонзилась в грозовой фронт. Фюзеляж самолёта изрядно болтало, а детали обшивки мелко трясло, но воздушный лайнер, размахивая как птица крыльями, изгибающимися под тяжестью висящих на них двигателей, продолжал упорно резать затемнённый грозой небосвод. По цельнометаллическому корпусу упрямой машины одна за другой «шарашили» молнии, пугающие пассажиров всплесками разряжающегося электричества в иллюминаторах и глухими ударами по фюзеляжу. В самолёте резко потемнело, и трясущимся от ужаса членам государственной комиссии порой казалось, что они летят в пропасть в закрытой бочке, по которой какие-то неведомые, но наверняка исполинские и за что-то обозлённые на них существа изо всех сил долбят стволами свежевырванных из земли деревьев. Покойно было только в клубе любителей коньяка. Раскрасневшийся от любви к жизни генерал рассказывал Сергею анекдот за анекдотом и сам же им раскатисто радовался. Анекдоты большей частью были тупыми и не радовали капитана. Он лишь из вежливости улыбался. Время от времени не менее довольный жизнью капитан в промежутках между генеральскими анекдотами вслух вспоминал смешные случаи из жизни коммунальной квартиры, которым генерал с капитаном радовались уже вместе. Во время очередной вспышки веселья к генералу из пилотской кабины угодливо просеменил бортинженер, склонился к его мускулистому уху и стал что-то испуганно лепетать про вынужденную посадку в какой-то Умани вместо цели полёта – г. Первомайска.
- Ха-ха-ха, - громыхал очередной капитановой истории генерал и, едва повернув голову в сторону растерянно переминающегося с ноги на ногу бортинженера бросил ему небрежно сквозь смех, - да садитесь вы где хотите, только побыстрее, у меня от этого капитана уже живот болит. Хо-хо-хо.
- Товарищ генерал, может парашют оденете? - продолжал стоять над генеральской душой бортинженер, услужливо протягивая генераловой оболочке расправленные ремни подвесной системы.
- Ты что, милый, спятил? Я сигать никуда не собираюсь. Ты что не видишь, какой там дождь, а у меня ни зонтика, ни плащ-накидки. Не хватало мне ещё простудиться! Идите и скажите командиру, чтобы аккуратней сажал. А то не ровен час … . Посмотрите на эту публику. Всё уже заблевали. А если ещё откуда польётся? Здесь ведь туалетов нет.
Вскоре работяга «Антон» уже катил, слегка подпрыгивая, по мокрой взлётно-посадочной полосе незнакомого никому из прилетевших города Умань. Медленно опустился хвостовой люк-трап, и пассажиры освобождено высыпали горохом на лётное поле. Их посеревшие от продолжительного испуга морды лиц подсознательно тянулись к только что выглянувшему из-за грозовых туч солнышку, губы что-то неслышно шептали. Последними пассажирами, покинувшими самолёт, были генерал и капитан. Непосредственно перед выходом генерал «навёл шороху» в пилотской кабине, для порядка отчитав первого пилота за отсутствие интереса к погодным условиями, приведшее к массовому испугу пассажиров.
- Да я запрашивал, - лепетал в своё оправдание майор, - сказали, что «бэз опадив» и кромка 1000 метров … .
- Значит, надо было ещё раз запросить. И как я теперь с ними работать буду, - громыхал генерал, - они же теперь неделю с унитазов слезть не смогут, вспоминая ваши бреющие полёты … .
- Мы и над Смоленском погоду запрашивали, а нам ничего про грозу не сказали, - продолжал оправдываться командир воздушной посудины.
- Над Смоленском … . Вы бы её еще над Владивостоком запросили. На кой ляд она сдалась Вам над Смоленском? Надо было над Первомайском запрашивать … . В общем, меня это не волнует. Вы в следующий раз хоть по телефону звоните каким-нибудь знакомым в то место, куда летите, и интересуйтесь о том, какая у них там погода. Так оно, пожалуй, надёжнее будет. А сейчас командуйте. Вооружайтесь тряпками и чтобы салон мне завтра к вечеру был отмыт и продезинфицирован.
Покинув трап самолёта, генерал с капитаном постояли некоторое время молча, вполоборота отвернувшись друг от друга и с наслаждением вдыхая послегрозовой, пропитанный озоном воздух. После чего генерал, на которого коньячные пары, вступившие в реакцию с озоном, видимо, навеяли некоторую философскую мечтательность, повернувшись к капитану произнёс громкий, слышный всем толпящимся на лётном поле спич:
- Ну что, капитан, ты хоть знаешь, где ты находишься? Здесь на всю тысячекилометровую округу есть всего один генерал-полковник – это я. И так же на всю эту округу есть всего один капитан, который когда-либо выпивал коньяк в воздухе, посреди бушующей вокруг грозы с самим генерал-полковником – это ты. Так что ты тут самый главный в округе капитан. Поэтому не тушуйся и местным спуску не давай. Не церемонься с ними. Если вдруг тебе здесь какой полковник-разгильдяй вдруг забудет приветственно козырнуть, так ты его сразу на карандаш и срочный доклад мне. Я его вмиг с Украины на Дальний Восток отправлю. Пусть там козырять учится. А если этот полковник вздумает вступить с тобой в пререкания, так ты сразу делай глаз по-квадратней и вопрошай: «Вы что, товарищ полковник? Что Вы себе позволяете? Вы что, не знаете, что я прилетел с самим генерал-полковником Рязанских?» Эффект, смею тебя заверить, не замедлит проявиться.
Надо отметить, что в самом начале генеральского спитча на лётном поле появился ещё один генерал, сопровождаемый несколькими полковниками. Видимо, это было командование располагавшейся неподалёку дивизии. Прибывшие выглядели несколько сконфужено. Причиной конфуза, по всей видимости, послужило их опоздание со встречей высокого московского гостя, ведь по этикету они должны были преданно ожидать его около трапа. И не важно, что самолёт сел на расстоянии ста километров от ожидаемого порта прибытия. В армии это ни кого и никогда не волнует – извольте выполнять этикет. Поэтому встречающие в нетерпеливой неловкости переминались с ноги на ногу, как будто им всем разом приспичило по малой нужде, но прерывать пламенную речь Рязанских своими низменными докладами никто из них не решался. А о чём теперь докладывать? О своем запоздалом прибытии, глубоком осознании вины и внезапно свалившейся на них с хмурых небес великой радости, навеянной прибытием в их отдалённые от столицы края столь высокого гостя? Всё это было понятно без слов. Встречающие вначале с плохо скрываемым восторгом внимали словам пропахшего коньяком полководца, предпочтя до поры до времени подержаться от оратора на довольно почтительном расстоянии. Однако сразу же после завершения речи-напутствия, проявив неожиданную для заплывшего жиром туловища прыть, опоздавший генерал вдруг стремительным прыжком всё же подскочил к Рязанских с приветственно-оправдательным докладом. Прибывшие с генералом полковники такими же тучными прыжками быстро выстроились в одну шеренгу за спиной докладывающе-оправдывающегося и с неподдельной настороженностью наблюдали за капитаном. В это время капитан, всё ещё находящийся в состоянии лёгкого «поддатия» и воодушевлённый генеральским вниманием, стоял за спиной и чуть в стороне от Рязанских. Он вслед за высоким гостем степенно приложил руку к козырьку и теперь с важным видом выслушивал доклад местного генерала. Наконец ритуал был завершен. Все приличествующие моменту слова были сказаны и Рязанских прощающе протянул «опозданцу» руку для пожатия. По завершению рукопожатия генерал-полковник, казалось, сразу же потерял всякий интерес к самому главному военноначальнику здешних мест. Он тут же повернулся к нему спиной и направился к шеренге полковников. Подойдя к шеренге замерших в испуге старших офицеров, Рязанский принялся внимательно выслушивать поочередное представление каждого из них: «Полковник Пупкин. Жалоб и предложений не имею». При этом высокопоставленный московский гость имел привычку заглядывать как можно глубже каждому из представляющихся в глаза. Он словно искал всегда в глубинах глазного дна каждого из рапортующих ответы на всегда актуальные для него самого вопросы: «Точно ли не имеет этот бодро рапортующий никаких жалоб? Или затаился в какой-нибудь обиде, сдерживаемый приобретённой на службе трусостью, и когда-нибудь подставит? Ну, к примеру, нажмёт без спросу «ядрёную» кнопку … . А этот? Почему у него нет абсолютно никаких предложений после стольких-то лет службы? Предложил бы ну хоть какую-нибудь безобидную и принципиально невыполнимую фигню … . Ну, например, предложил бы улучшить качество приготовления пищи для дежурных смен. Нет, молчит, идиот, не жалуется ни на что и ничего не предлагает». И, видимо, только после того, когда какие-то ответы всё же были найдены где-то на небольших глубинах сознания рапортующего, Рязанских нехотя и с брезгливостью протягивал исследуемому руку для демократичного пожатия, а потом долго вытирал ладонь носовым платком, пытливо разглядывая следующую душу.
В это же самое время прыткий в своей прощённости и временно оставленный без высочайшего внимания генерал освобожденно подскочил к капитану и, сжав его ладонь в двух своих, принялся радостно ею потряхивать. Широко улыбаясь, он то озабоченно справлялся о капитановом здоровье, то интересовался проблемами его молодой семьи. При этом генерал всячески пытался вникнуть в текущие нужды командированного: «Вы не скромничайте. Понятно, что Вы человек ещё молодой и все проблемы Вам кажутся плёвыми, а вот через недельку-другую … . В общем, не стесняйтесь и если что, обращайтесь прямо ко мне. Все вопросы решим и не будем лишний раз беспокоить товарища генерал-полковника. Договорились? Вот и хорошо».
Наконец, обойдя и изучив души шеренги полковников, Рязанских повернулся к генералу и коротко скомандовал: «Вы, товарищ генерал, едете со мной, нам с Вами надо в пути кое-что обсудить. Капитан со своим секретным чемоданом поедет в Вашей машине, а все остальные - в автобус». Скомандовав таким образом, Рязанских проследовал в поданую ему чёрную «Волгу», на заднем сидении которой они с местным генералом тут же и разместились. Сергей нагнулся было за чемоданом, всуе названным почему-то секретным, но «секретного» на месте не оказалось. Чемодан уже загружался в багажник «Волги» местного военноначальника каким-то здоровенным полковником. Полковник аккуратно захлопнул крышку багажника и, открыв заднюю дверь автомобиля, выжидающе замер в полупоклоне, приглашая профессиональным лакейским жестом капитана занять место внутри кожаного салона. Несмотря на разбуженное выпитым коньяком природное нахальство, Сергей всё же несколько смутился. Где это видано, чтобы полковники оказывали такие знаки внимания капитанам? Пусть это будут несколько подвыпившие капитаны, только что совместно распивавшие дорогой алкоголь с генерал-полковниками … . Или же пусть это будут даже те капитаны, которые заседают в авторитетнейших комиссиях …. Нет, с таким поведением обычно спесивых полковников Сергею сталкиваться ещё не приходилось. Поэтому он, потупив взгляд на асфальте лётного поля, коротко поблагодарил полковника, небрежно кивнув ему хмельной головой, и важно опустился на заднее сидение самого престижного из изделий, массового выпускаемых советским автопромом. Полковник мягко хлопнул дверью изделия, которое тут же сорвалось с места и помчалось вслед за своим собратом, стремительно уносящим в даль украинской степи озабоченные чем-то головы ракетных генералов. Сергей видел эти головы через заднее стекло несущегося впереди автомобиля. Одна из голов вела себя неподвижно, другая же всё время вертелась, и иногда складывалось впечатление, что в её коварные намерения входит злобный укус за основание своей соседки. Но до этого дело почему-то никак не доходило, и потенциально кусачая голова продолжала досадливо вертеться, видимо, готовясь к решающему броску. Кому из генералов принадлежала хищница, а кому её потенциальная жертва различить на таком расстоянии не представлялось возможным. Об этом можно было только догадываться. Но греметь полушариями и думать о чем-то постороннем капитану уже не хотелось. Хотелось поскорее разместиться в гостинице и отоспаться перед грядущим днём, который грозил быть очень напряжённым.
Вскоре автомобиль въехал в какие-то тщательно охраняемые милицией ворота, проехал сквозь тенистый парк и остановился вблизи трехэтажного сооружения монументально-сталинского типа. Машина Рязанских стояла неподалёку у пологого гранитного крыльца. Генералов в ней уже не было. Сергей не успел опомниться, как его «секретный» чемодан был извлечён из багажника неизвестно откуда взявшимся здоровенным полковником. «Он же должен был ехать в автобусе, - удивился капитан, - а автобус ещё не скоро приедет. Другого транспорта на лётном поле точно не было. Значит … . Значит этот полковник ехал в багажнике вместе с чемоданом? Как он туда поместился? Впрочем, багажник большой …». Сергей выбрался из автомобиля через услужливо открытую водителем-прапорщиком дверь и обречённо проследовал за полковником. Он понял, что до уезда Рязанских обратно в Москву в обычную гарнизонную гостиницу ему не попасть и каждый его шаг будет находиться под особым наблюдением. «Вот уж воистину: «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь», - думал Сергей, - а ведь сейчас мне надо было бы быть поближе к разработчикам и программистам, которых к этой обкомовской гостинице не подпустят и на расстояние пушечного выстрела. Здесь поселят сейчас этих главных конструкторов, которые имеют весьма отдалённые представления о нюансах работы системы. Главный конструктор – это ведь больше организатор процесса разработки, а для разрешения сложившейся ситуации нужны именно узкопрофильные специалисты-«ботаны». И с ними нужен постоянный контакт. Непрерывный контакт на объекте и в неформальной обстановке. При этом контакт в неформальной обстановке в большинстве случаев гораздо информативней всяческого официоза. Вот этого-то меня и лишают провинциальные лизоблюды. Ладно, будем надеяться, что ненадолго. Рязанских больше двух дней в этой дыре не просидит. Сейчас шороху наведёт и свалит в Москву, а оттуда будет грозно названивать каждый день: «Доложите …! Почему до сих пор …?! Всех …! Никому … !». Ну и так далее … . Всё пойдёт как обычно … . Ну, а как свалит «бугор», тогда и надо будет отсюда бежать, а сейчас это бесполезно. Обязательно изловят. Поэтому надо на время смириться, воспользоваться случаем и без видимой пользы для всего человечества хорошо пожить какое-то время самому. «Хорошо пожить» - это означало для командировочного капитана пребывание в нормальных человеческих условиях, главными составляющими которых был «крантик» с тёплой водой и доступный для пользования особенно в утреннее время унитаз.
В действительности же жилищные условия, в которые полковник затащил чемодан Сергея, представлялись сверхсоветскочеловеческими: широкий холл, просторный двухкомнатный номер, состоящий из спальни и гостиной, увешанными какими-то пошлыми картинами и суррогатами тропических растений, полированная румынская мебель и даже работающий цветной телевизор. Из вспомогательных помещений в номере имелись: отдельный, угнетающий своими размерами сортир, увенчанный монументальным изделием из чешского фарфора, и малахитовая ванная комната. Эта комната больше всего поразила капитана. Вернее даже не сама комната, а громадных размеров позолочённая по краям ванна-бассейн, в которой без особого труда можно было начисто отмыть сразу трёх здоровенных и потных военных. В такой ванне не стыдно было бы даже утонуть при случае и, по всей видимости, для того, чтобы ликвидировать это искушение, неизвестные создатели сего эпохального изделия приторочили к нему позолочённые спасательные ручки. (То, что эти ручки не были панацеей от всех возможных бед, связанных с купанием, Сергей убедился чуть позже, когда наполнил ванну-бассейн прозрачной зеленоватой водой и по неосторожности нажал на какой-то клапан. Ванна-бассейн тут же превратилась в бурлящую акваторию. Вскоре в акватории поднялся настоящий девятибалльный шторм, а с бурлящей водяной поверхности то там, то здесь протуберанцами вырывались к потолку настоящие гейзеры. Оглянувшись вокруг и не найдя спасательного круга, капитан решил не рисковать выполнением командировочного задания и быстро прикрыл клапан. «Придумают же … . В стране далеко не во всякой гостинице душ на этаже сыщешь, а тут черте чего только не наворочено. Утопнуть ведь можно!» - с возмущением думал капитан, стоя под непривычно «навороченным» душем). Метрах в трёх от ванной располагалось какое-то неизвестное ему устройство, по своему внешнему виду очень напоминающее унитаз. Сергей поначалу так и подумал. Он даже на короткое время впал по этому поводу в некоторое недоумение: зачем в ванной нужен унитаз? На тот случай если прихватит во время шторма? Так туалет же близко … . Но затем пытливый взгляд капитана отметил некоторые особенности странного изделия: от унитаза оно отличалось некоторой удлинённостью седалищной части и особым характером подачи воды. Закаченная в изделие жидкость била широкой струёй снизу вверх. Кроме того, на изделии не было кнопки слива, и подача воды начиналась после открытия специальных вентилей для горячей и холодной воды. «Интересно, что же это такое, - потёр лоб капитан, - ладно, спрошу у кого-нибудь особо продвинутого. Ещё не хватало над этим голову ломать. Стоит себе и стоит. Хлеба ведь не просит. А что он тогда просит? Тьфу, ты …. Неужели это для этого?».
Сергей едва успел привести себя в порядок после дальней дороги, как во входную дверь кто-то поскрёбся. «Входите, открыто!» – нарочито бодро повысил голос в сторону двери заметно посвежевший капитан. Дверь осторожно приоткрылась и обнажила лысую голову уже успевшего надоесть полковника. Полковник извиняющимся голосом сообщил о том, что товарищ генерал-полковник назначили первое рабочее совещание комиссии на 20.00 в помещении столовой спецгостинницы и что форма одежды, в которой военным надлежит прибыть на совещание, произвольная.
- Не понял, что значит произвольная? В Уставе такого нет … , - недоумённо вопросил капитан.
- … , - приоткрыв дверь пошире пожал плечами полковник, - так прямо и было сказано: «Произвольная».
- Ну, Вы бы уточнили у него: так мол, и так, не понял, товарищ генерал-полковник, что имеется в виду. Впрочем, не мне Вас учить … .
- «Что имеется в виду?» Да Вы что, разве я похож на самоубийцу? Он ведь не задумываясь введет то, что имеет. А я в какую-нибудь Читу на старости лет не хочу загреметь. Мне, между прочим, осталось полгода до пенсии.
- Да бросьте, Вы … ! Товарищ генерал-полковник – это ведь не самодур какой-нибудь, а добрейшей души человек. В самолёте, вон, всех коньяком с белужьей икрой угощал … .
- Конечно же. Кто бы сомневался … . Кстати, а Вы знаете, что с подачи «добрейшего» нам за полгода уже второго комдива меняют?
- Ну, это не мой профиль. Кадровые проблемы высшего офицерского состава меня не трогают. У них там своя тусовка, разберутся без нас. В накладе всё равно никто не останется. Генерал – это ведь счастье. В данный момент меня больше интересует вопрос вечернего туалета. Хм, …, произвольная … , может в трусах заявиться? Есть ведь в армии и такая форма одежды … . Форма номер восемь, что «скомуниздим» то и носим.
- Не вздумайте, Вас неправильно поймут.
- Вы правы. Могут и не понять, но, в отличии от Вас, мне до пенсии далековато … .
- Позвольте, а перспектива гниения в каком-нибудь Оловянном «двадцатилетним капитаном» …, Вас греет?
- Этого тоже не хотелось бы … .
- Думайте, у Вас ещё целых пятнадцать минут, а мне ещё кое-кого оповестить надо, – голова полковника озабоченно быстро исчезла в дверном проёме.
Немного подумав, капитан облачился в форму, надев рубашку с коротким рукавом, не предназначенную для ношения галстука, взял блокнот для записи мудрых начальственных пророчеств и отправился к месту проведения совещания. Длиннющий коридор спецгостиницы дохнул на капитана безлюдием и слабой освещённостью. Тяжёлые интерьеры сталинского ампира слабо угадывались в сыроватом полумраке, но как только капитан сделал несколько неуверенных шагов в сторону более освещенного лестничного проема, видневшегося посреди коридора, перед ним неожиданно возникла строгая немолодая горничная в белоснежном чепце. «Вы, наверное, в столовую, - проскрежетала она пронаждаченным временем баском, - Вам в противоположную сторону до лестницы и на один этаж вниз». Сергей не успел опомнится, как горничная исчезла, словно растворившись в неясных очертаниях деталей сумеречного коридора. Пройдя обозначенным маршрутом, капитан оказался в просторном и хорошо освещённом зале столовой. В центре зала был сооружен солидный стол в виде буквы «п». Стол был покрыт какой-то тяжёлой атласной материей и обильно уставлен многочисленными предметами, издали похожими на столовые приборы. Что это за предметы капитану со входа разглядеть не удалось из-за обилия сидевшего за столом народа. В центре верхней планки буквы «п», задумчиво глядя в лежащий перед ним блокнот, сиживали товарищ генерал-полковник. Завидев капитана, Рязанских заметно оживился.
- А-а-а, капитан, входите-входите. Присаживайтесь вот здесь от меня неподалёку. Буду Вас сейчас жизни учить, - указал капитану на второе от себя полукресло, - смотрите-ка, и с формой одежды Вы угадали, не то, что наши местные коллеги: напялили на себя все кители, которые у них были и галстуками перетянулись. Это в такую-то духоту! Сидят вон теперь, краснеют и раздуваются мордами своих лиц, как колхозные индюки. Жалко смотреть на них. Я же ясно сказал: форма одежды произвольная.
- Да нет такой формы одежды, товарищ генерал-полковник, - возразил высоковоенноначальствующему борзый капитан, расположившись на указанном месте и положив перед собой блокнот, - по крайней мере, в Уставе упоминаний про таковую не встречается.
- Вот-вот, отсюда следует вся шаблонность вашего мышления. Без Устава шага ступить не можете … . А как столкнётесь с нестандартной проблемой, так сразу и впадаете в ступор, – на удивление спокойно отреагировал на беспардонное заявление капитана Рязанских и ехидно продолжил, обращаясь главным образом к капитану. - Кстати, а в Уставе ничего не написано по поводу наших нештатных ситуаций? Может, мы зря сюда летели? А надо было просто сесть каждому из нас поудобнее на свою многострадальную жопу, кому в Москве сесть, а кому в Питере и внимательно прочитать Устав от корки и до корки? А вдруг там ответы и на наши вопросы отыщутся?
- Ну, это Вы сильно утрируете. Конечно, я давно заметил, что чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем больше удаляешься от правил, прописанных в этой строгой книге. Устав – он всё больше для Ванек-взводных и Сенек-ротных писан. А чем выше, тем уверенней его можно рассматривать только лишь как «Сборник добрых советов и рекомендаций начинающему воину».
- Ладно, прекращаем философствовать и переходим к делу. Коля, у нас все, кто должен присутствовать, на месте, – озабоченно сдвинув брови, обратился к адъютанту генерал и, получив положительный ответ, продолжил. – Итак, уважаемые товарищи, мы собрались с вами в замечательном украинском городке Первомайск, стоящем на брегах реки Южный Буг и часто называемом некоторыми экзальтированными натурами «украинской Швейцарией». Но, к сожалению, собрались мы не для того, чтобы насладиться местными красотами и красавицами (при этом генерал выразительно посмотрел на капитана), а дабы выявить и устранить внештатные ситуации, возникающие на командных пунктах (КП) полков и пусковых установках. С этой целью снят с боевого дежурства 142-ой полк. Всё оборудование КП в вашем распоряжении. А посему - флаг вам в руки и две недели срока. Завтра в 8.15 сбор на вертолётной площадке, расположенной во дворе гостиницы. Вылет на объект в 8.30., прошу не опаздывать. Вопросы? … . Вопросов нет. А сейчас прошу принять участие в банкете по случаю начала работы комиссии, – завершил свою короткую речь на радостной для всех ноте генерал и демонстративно убрал со стола свой блокнот.
По всей видимости, это был некий условный жест, после которого вокруг «п»-образного стола засуетилось множество официантов. В мгновение ока на столе появилась разнообразная еда и запотевшие графины с водкой. Других напитков почему-то в этот раз не предлагалось, да и еда несколько проигрывала в разнообразии столику, накрытому для генерала в самолёте, хотя и обрадовала проголодавшегося капитана своим количеством. Как из рога изобилия посыпались тосты, содержащие в самом начале банкета довольно сдержанный оптимизм. По мере продвижения этого весёлого мероприятия возрастал и излучаемый тостами оптимизм. Вскоре он превысил все допустимые границы, потерял под собой реальную почву и превратился в самый что ни на есть махровый волюнтаризм, который впоследствии посеял среди многих присутствующих шапкозакидательские настроения: «На фуй нам торчать тут целых две недели? Да мы счас за два дня …».
В разгар банкета слегка подвыпивший капитан всё же рискнул обратиться к изрядно «взявшему на грудь» генералу:
- Не подскаиите, таищ генерал, что за хрень стоит у меня в ванной: что-то такое белое и длинное. Длиннее, чем обычный толчок, и с кранами, и-и- ик, уместо кнопки?
- Так ить это бидэ называется, капитан.
- Чего-чего? Какая ещё беда? И кто же это так назвал этот особый унитаз? Значит с кем-то на нём беда случилась? А на фига он тогда мне? Да ещё с таким названием … . Это же как в том мультфильме: как назовёшь посудину, так она и поплывёт … . Или же что она там делает?
- Да не беда, капитан, а бидэ. Это, наверное, что-то по хранцузски … . Ты что, совсем дикий, капитан? Такие вещи пора бы уже и знать.
- Откуда мне это знать? Мы, чай, не дворянского сословию … . Так для чего всё же это бидэ предназначено?
- Это для того, капитан, чтобы жопу геморройную можно было подмыть после сранья, понял теперь?
- Во как? Зачем мыть-то? А бумага для чего?
- Бу-ма-га? Ты ещё может нам газетой попку вытирать предложишь? К тому же ты хоть знаешь, что такое геморрой?
- В общих чертах … .
- Нет, не дорос ты ещё для этого, капитан. Вот когда познакомишься с ним поближе, тогда и поймёшь … .
- Боже упаси … .
- А куда ты денешься? Хочешь большим начальником стать и с «геммором» близко не познакомиться? Недаром ведь бидэ в номере полагается только нам, генералам и секретарям обкомов. Так что расти над собой, капитан. До бидэ дослуживайся.
- Нет, не хочу начальником … .
- Ну, тогда живи здоровым капитаном. Правда у старых капитанов часто другое профессиональное заболевание наблюдается.
- Интересно, какое же?
- Окостенение головного мозга.
- Это шутка?
- Не шутка, а научно установленный факт. Вот как, например, дятел умирает в конце-концов от сотрясения мозга, так и капитаны мрут после выхода на пенсию от полного окостенения головного мозга.
Банкет закончился буднично. Главных конструкторов и прочих быстро спившихся гражданских лиц предупредительно разнесли по номерам привычные к такой ответственной работе гостиничные служащие. Военные разошлись без посторонней помощи, сохраняя при этом довольно твёрдую походку. Утром к условленному сроку слабо рефлексирующие тела главных конструкторов и прочих посиневших гражданских лиц были буднично-аккуратно доставлены тем же трудолюбивым гостиничным персоналом на специальных тележках прямо к вертолётной площадке. Привезённые тела утомлённых недавним перелётом граждан вскоре были с аккуратной брезгливостью перегружены в чрево рвущегося в небо вертолёта Ми-8. Военные пришли к месту сбора, как всегда сами, и тактично обдавая друг друга весёлым утренним перегаром застарелых в своем маразме шуток, без суеты расселись по дюралевым скамейкам ещё одной винтокрылой машины. Через сорок минут лёта авторитетная комиссия приступила к своей продуктивной работе. В ходе этой работы Сергей почти две недели провёл в подземелье, непрерывно перемещаясь между девятым и десятым отсеками заглубленного КП и вылавливая «блох» по распечаткам самописцев вместе с разработчиками капризной аппаратуры. Спали любители этих мерзких насекомых строго по очереди в двухместном одиннадцатом отсеке. При этом главные «конструктора» (именно так их всегда называл улетевший в Москву Рязанских) уныло сиживали в расположенном на земной поверхности сооружении, предназначенном для отдыха дежурных смен. Сооружение было огорожено от манящего соблазнами внешнего мира тремя рядами колючей проволоки. Колючая проволока весело потрескивала от щекотавших её электронов, гонимых по кругу высоким напряжением электрической сети. Изнывающие от скуки «конструктора» изредка позванивали в подземную глубь шахты с одним и тем же настораживающим своей тупостью, вопросом: «Ну, как там у вас дела?» Кроме своего откровенного лоботрясничества, по мере своих хилых сил и не восстановленного до конца после дальних перелётов, здоровья, «конструктора» иногда в охотку пытались заниматься привычным им бумаготворчеством. Они с удовлетворением ставили крестики напротив выполненных пунктов обширной программы «блошиных» поисков и с явной неохотой, превозмогая обуявшую их в неволе лень, писали краткие протоколы проведения проверок. Бывало и такое, что главные даже отваживались на некие советы. Эти советы носили, разумеется, довольно общий характер и абсолютно не относились к делу, но всёж-таки иногда помогали поисковикам-исследователям. Получив иной раз какой-нибудь конструкторский совет, поисковики впадали в ступор и не знали к чему бы отнести его содержимое, и поэтому начинали домысливать за советчика («А может, всё же, Пал Палыч хотел сказать вот об этом? Может он, всё-таки, вот что имел в виду, на самом-то деле? Ну надо было так и сказать! А то всё издалека, да вокруг и около»). И иногда эти отнюдь не досужие домыслы приводили к нужному результату. В этом случае «любители ботаники» шумно вслух благодарили ничего не подозревающего о своей гениальности и только поэтому, изнывающего от безделья под ласковым украинским солнышком Пал Палыча. После завершения короткого ритуала ликования «дети подземелья» с нетерпением обреченных вновь ныряли в работу.
Наконец, к исходу второй недели общими усилиями временного коллектива причины всех нештатных ситуаций были выявлены и устранены, о чём свидетельствовал толстенный гроссбух протоколов и актов, тут же отправленный Рязанскому в Москву. Дожидаясь реакции генерал-полковника комиссия ещё два дня прожила в обкомовской гостинице, наслаждаясь преимуществами коммунистического строя и претворяя в жизнь его основной лозунг: каждый - по способностям, каждому - по потребностям. Можно только представить себе, как провели эти два дня члены авторитетнейшей в благодатных краях николаевщины комиссии, у которых за две недели трудов праведных были начисто атрофированы способности на фоне гипертрофированного роста их многочисленных потребностей. Наконец высочайшее «добро» было получено, и потребительский беспредел бесчинствующей комиссии был резко остановлен. Все её авторитетные члены были вежливо спроважены в родные пенаты для внесения соответствующих изменений в свою ущербную конструкторскую документацию.
Отправился в обратный путь и Сергей. На этот раз в связи с обычной летней «напряжёнкой» с билетами он был отправлен в Питер на поезде с пересадкой в славном городе Одесса. И произошёл с ним в конце этого пути случай, чуть было опять не приведший к ухудшению отношений с полковником Плёнкиным. Отношения капитана с полковником в последнее время сложились таким образом, что их даже можно было назвать доверительными. И вот из-за какого-то досадного недоразумения отношения чуть было опять не переросли во враждебные. Как же могла возникнуть между ними эта угроза недоразумения в тот момент, когда измученный капитан только-только подъезжал к Одессе, а полковник тем временем спокойно сиживал в своём кабинете в г. Ленинграде?
Всё вышло как-то само собой. Но чуть позже. Угроза начала реализовываться с того момента, когда Сергей запрыгнул в одесский поезд, уходящий в сторону Питера. А пока капитан только подъезжал к Одессе. В Одессе проживал друг детства Сергея и звали его Шуриком. В его паспорте было написано о том, что он Славик, но все звали его Шуриком из-за сходства с персонажем известных кинокомедий режиссера Гайдая. Друг Шурик-Славик встретил Сергея ранним утром на одесском вокзале и устроил ему довольно содержательную экскурсию по городу. Во время этой экскурсии друзья побывали на знаменитых Привозе и Дерибасовской, полюбовались на здание гастролирующего где-то в Узбекистане оперного театра. Искупались в не по летнему холодном море. Вернее купался только Сергей: как же, был летом у моря и не искупался? Шурик-Славик с цинизмом аборигена тамошних мест от купания отказался, ссылаясь на подошедшее к одесским берегам невесть откуда холодное течение и застарелый ларингит. Постояли друзья и на знаменитом люке у памятника Дюку. Памятник так неудачно держал в своих каменных руках какой-то свиток, что остроумные одесситы тут же его осмеяли в стихах: «Если станешь ты у люка, то увидишь х.й у Дюка». А закончилось всё отстойным одесским кабаком «Гамбринус». Воспетый Куприным, он будоражил сознание капитана в течение всей экскурсии, но то, что Сергей увидел, отстояв на вход большую очередь, глубоко его разочаровало. «Да у нас в Питере в такой вот «Гамбринус» не отважится зайти даже самая последняя пьянь! – в сердцах бросил Сергей другу, но деваться им уже было некуда, да и до поезда оставалось чуть больше, чем пара часов. Друзья как следует отметили встречу («Когда ещё доведется?») и отправились на вокзал. Времени до поезда было в обрез и успеть на него представлялось возможным только на такси. Но, как назло, возле слегка потерявших координацию друзей детства никто не желал останавливаться. И когда ситуация уже начала зашкаливать и подползать к отметке «Критическая», неожиданно заскрипел тормозами самый большой и комфортабельный советский автобус «Икарус», на бортах которого красовались престижные надписи «Интурист». Водитель «Икаруса», типичный одессит («Та-а-а, я вас умоляю, як же ж так можно … »), торговался недолго, и вскоре «интуристы» семенили по платформе, попеременно выхватывая друг у друга набитый военной формой «секретный» чемодан капитана, в поисках дополнительного вагона, следующего в Питер поезда. Наконец искомый вагон за номером 26 был найден сразу же за локомотивом перед вагоном №1. И не успели друзья слегка отдышаться и сказать друг другу необходимый перечень прощальных слов, как поезд плавно сорвался с места и покатил в далекие северные широты. Запрыгнувший в вагон на ходу капитан быстро нашел полагающееся ему место и, чувствуя наваливающуюся на него смертельную усталость, попытался как можно быстрее на нём разместиться. Это оказалось непросто: проводница была одна на два вагона и за получением постельного белья уже стояла огромная очередь. Прошествовав вдоль очереди с видом человека, спешившего по каким-то своим делам, Сергей заприметил интеллигентного вида девушку, стоявшую в очереди в непосредственной близости от купе проводников.
- Привет, - небрежно бросил оторопевшей мадмуазели капитан и, пользуясь её замешательством, тут же продолжил, - а я тебя уже обыскался. Маман-то волнуется … .
- ???? !!!!
- Чего ты глазами хлопаешь, наша очередь подошла. Девушка нам три комплекта на 45-ое и … , - переключился было Сергей на проводницу, но осёкся, вспомнив о том, что номера места своей попутчицы он не знает, тут же деловито осведомился у пребывающего в ступоре юного создания, - какие там ещё у нас места? (Капитан почему-то сразу понял, что девица едет не одна: таких особ обычно одних родители не отпускают).
- Двадцать второе и двадцать третье, - неуверенно пролепетала девица.
- Да-да, пометьте, девушка, – сорок пятое, двадцать второе и двадцать третье место предыдущего вагона, - со строгим видом произнёс капитан в сторону проводницы и, водрузив на себя плоскую кучу слегка пахнущего плесенью постельного белья, уверенно покинул пределы очереди.
Свершая слаломные телодвижения, он быстро достиг своего дополнительного вагона, даже не интересуясь, преследует ли его ещё наверняка не пришедшая в себя юная дева. Оказалось, дева преследовала. Как только капитан поравнялся с двадцать вторым и двадцать третьим местом, девица тут же неуверенно пропищала за его спиной:
- Куда же Вы, наши места здесь.
- Ах, да. Ваши места, наверное, действительно здесь, - поспешил исправиться капитан и со скрипом отсчитал два комплекта не желающего разделяться белья, положив его на указанную юной девой полку.
Только оторвав взгляд от полки, Сергей заметил оскорблённую позу сидящей на нижней полке дамы. Дама пребывала в нью-бальзаковском возрасте (Бальзак любил описывать дам, едва миновавших тридцатилетний барьер, а в современной интерпретации из-за роста средней продолжительности жизни женского населения «бальзаковский» возраст дам колеблется около пятидесятилетней отметки). На надменной морде лица дамы, помимо следов борьбы с возрастом отпечаталось явное неудовольствие условиями езды в плацкартном вагоне. Мадам брезгливо морщила нос, стремясь не допустить в него сонмище резких запахов, источаемых натёртыми чесноком жареными куриными тушками, варёными до крутизны яйцами и освобождёнными от обувного удушья носками любящих путешествать граждан. «А я ведь угадал, – с мамой она едет, - подумал капитан, самодовольно улыбаясь своей прозорливости, - но, видимо, маман давно уже в плацкарте не путешествовала. Переживает сильно. Что тут поделаешь – лето». Сергей очень не любил подобных выражений морд лиц. И, исключительно с целью взбодрить впавшую в состояние надменной брезгливости стареющую матрону, обратился громким шёпотом к её дочери:
- А вы задайте своей маме вопрос, ставший в наше время довольно-таки прозаическим, но не потерявшим актуальность. Вы возьмите и без обиняков, просто напрямую так и спросите: «Мама, а Вам зять не нужен?» Если что, я вон там, на верхней боковой полке. Ну, там если вдруг вопросы возникнут по происхождению рода, накопленному капиталу, приданному … . Ну, и всё такое прочее … .
Заметив злобное оживление на лице глянувшей на него матроны, капитан понял, что цель достигнута, и преспокойно отправился к месту своего ночлега. Быстро застлав постель, он тут же «выключился», положив руку на стоявший на третьей полке чемодан. Ну а как же? Чемодан-то был «секретным». О его «секретности» так часто говорилось окружающими, что с некоторых пор капитан поверил в это сам. Не меняя позы, Сергей проспал часов эдак до девяти утра и, проснувшись исключительно из-за нужды, навеянной посещением пиво-пенного «Гамбринуса», с удивлением обнаружил под собой лес голов. Плацкартный вагон за ночь превратился в некое подобие утреннего трамвая. В проходе, в такт перестуку вагонных колёс мотылялось не менее двух десятков туловищ спешащих куда-то граждан. Некоторые из возвышающихся над туловищем голов время от времени вскидывались на лежащих на полках людей, обнажая мучительные выражения на мордах своих лиц и демонстрируя откровенную зависть во взглядах. По всему было видать, что покидать свою занятую по закону полку было опасно. Да и добраться до вонючего сортира, уже распространившего свои благоухания по всему вагону, в таких условиях было весьма и весьма проблематично. Поэтому капитан решил потерпеть, завязав узлом крайнюю плоть своих мочетоков. Тем более, что из приглушённого доносившихся снизу гомона он сумел отфильтровать короткий диалог двух особо нетерпеливых граждан:
- Дэж тот Кыев, ети его, батько городив русскых?
- Та ща уже прыедымо, тэрпи. Утрыдцать хвилын осталоси.
И действительно, приблизительно через полчаса поезд замер у перрона Киевского железнодорожного вокзала, и головы граждан стали быстро исчезать из прохода. Наконец угроза захвата полки полностью миновала, и капитан спрыгнул вниз. Завязанный узел больно щемил угнетённой крайней плотью, но источники по-летнему особо проникновенной вони, как положено на стоянках поезда, были закрыты. Чтобы хоть как-то отвлечься и дотерпеть до счастливого мгновения поворота ключа в замке заветной двери Сергей решил навестить своих недавних незнакомых. Заглянув в купе, где он недавно сгружал бельё, капитан обнаружил матрону, сидящую в той же позе и с тем же выражением лица, что и накануне. Дочь читала какую-то толстую книгу, лёжа на второй полке. Соседи путешественниц, видимо, только что сошли с поезда. Об этом свидетельствовали сморщенные и просаленные, отдающие лёгким запахом чеснока газеты, а так же неряшливо брошенные наспех свёрнутые матрацы, руинами громоздившиеся на второй полке. Особого внимания заслуживала стоящая под столом пустая «четверть» некачественного самогона. О том, что в утробе «четверти» ещё совсем недавно плескался недобросовестно изготовленный народный напиток, можно было судить по характерному запаху эфирных масел, уверенно победившему туалетную вонь в этом отдельно взятом купе. Недолго думая, Сергей слегка пощекотал девицу за пятку. Девица испуганно отдёрнула ногу и, отставив книгу, удивлённо уставилась на Сергея:
- А-а-а, это Вы … , - протянула она, наконец, и наигранно равнодушно зевнула.
- Ну а кому же здесь ещё быть. Аз есмь, раб Божий Сергий. Я тут, понимаете ли, спокойно так спал себе, пока меня не пронзила мысль о том, что мы так вчера друг-другу и не представились, – еле слышным шёпотом ответил Сергей, - уже вроде бы до решения постельных вопросов добрались, а познакомиться никак не можем.
- Надей меня зовут. – так же шёпотом ответила девица.
- Очень приятно. А Вам?
- Я ещё не разобралась в своих ощущениях.
- Надежда, Ваш взгляд разливает предо мной океан надежд, в котором я готов служить Вам вечно царём морским. И я знаю, что вы не найдёте в себе сил отвергнуть мои пламенные чувства, - понёс было какую-то плоскую чепуху капитан громким слышным даже в соседних купе шёпотом. Он видел, как обеспокоенно засучили под столом ноги стареющей матроны и ему почему-то живо представилось, как сейчас поползла набок её пышная в своей фальшивой искусственности причёска. Капитан прервался, судорожно сглотнул и с томным придыханием, не обращая внимания на глаза брезгливой матроны, сверлящие в его туловище сквозные отверстия, обратился к недоумевающему юному созданию с рядом вопросов, что называется, по существу:
- Но ведь Ваша мама может быть против наших отношений? Что мы будем делать в этом случае? Кстати, я ещё не получил ответа на мой предыдущий вопрос. Вашей маман, вообще-то, в принципе то есть, зять нужен? Или мы с Вами зря теряем время и нам обоим надо бежать из дому?
И только капитан успел задать последний вопрос, как откуда-то с нижней полки вдруг раздался слегка приглушённый, но весьма истеричный визг интеллигентной петербургской дамы:
- Ну-ка, сейчас же отстань от моей дочери, козлиная ты рожа!
«Ага,- с удовлетворением подумал Сергей, - наконец прорвало и попёрло! Раскрылось истинное лицо потомков воспитанниц Института благородных девиц. Вот сейчас мы с Вас, мадам, спесь-то петербургскую и собьём!» Капитан сделал вид, что ему резко подурнело от такого грубого вмешательства в интимную область его жизни, связанную с его внешними данными, и при этом у него резко подогнулись коленки. Ложная слабость, образовавшаяся в капитановых коленках, привела к тому, что он бессильно рухнул на нижнюю полку, оказавшись подле приглушённо, но отчаянно визжащей мадам.
- Ну что Вы, мама, как Вы можете такое говорить про своего будущего зятя?
- Козлиная она и есть козлиная! Немедленно слезьте с моей полки!
- Сейчас-сейчас, мама. Я пока и пошевелиться-то не могу, так расстроен Вашей нелюбовью ко мне. Но почему же обязательно «козлиная рожа»? Козлы-то, они ведь все с бородой ходят, мода у них такая, а у меня торчат какие-то жалкие три волосины и то, только потому, что в этом чёртовом вагоне ни одна розетка не работает. Негде было сегодня побриться. Так же, впрочем, как и вчера. А Вы сразу оскорблять: «Козлиная рожа», – вполголоса и с величайшей теплотой в голосе продолжал увещевать бесноватую «тёщу» Сергей.
- Не смейте называть меня мамой! Слышите, Вы, поросячья морда! – по-прежнему не унималась питерская интеллигенция.
- А как же мне Вас ещё называть? Ведь мы с вашей дочерью понимаете ли … э-э-э … с некоторых пор … э-э-э …любим друг друга … . Ну, если хотите, то я буду называть Вас мамашей … , но звучит это как-то пошловато, по-мещански как-то, по-обывательски, – с тихим недоумением и как бы про себя смиренно произнёс капитан, а сам, с тщательно скрываемым самодовольством подумал: «Ну что же, мамаша, уже лучше. Уже мы на «Вы», хоть и «поросячья рожа», но - «Вы».
- Не смейте касаться моей дочери! Хам!
- Час от часу не легче! И «поросячая морда» и «хам», а до этого была ещё и рожа «козлиная» … . Не много ли для скромного советского партийного работника Сергея Гидаспова? Не много ли для скромного слуги трудового народа? – вконец расстроено произнёс капитан, попутно взяв себе в качестве псевдонима фамилию тогдашнего первого секретаря питерского обкома партии.
Дама неожиданно прекратила визжать и изучающе уставилась на потупившего в деланном смирении взгляд капитана. По её спесивой в стервозности своей морде лица волнами пробегали какие-то тени. Скорее всего, это были тени неких корыстных раздумий и смутных воспоминаний. Так они просидели рядом минут десять. Дочь не нарушала настороженной тишины. Если во время дебатов она ещё совершала довольно робкие попытки вклиниться в диалог, то в тот самый момент повисания паузы она вдруг замолкла окончательно. Видимо наткнулась на очень интересное место в своей толстой книге. Поезд уже минут пять постукивал колесами, и Сергей напряжённо ждал момента поворота ключа в замке двери вожделенного вагонного помещения типа сортир. Проводница не торопилась. Вернее, она, может быть, и торопилась, но эта каторжная работа на два вагона окончательно подкосила её дамские силы. Капитан уже хотел было сорваться с места навстречу занемогшей, как на лице мадам вдруг появилась улыбка некоего озарения.
- Скажите, а Вы случайно не родственник Бориса Вениаминовича? – заискивающим шёпотом вопросила она.
- Если Вы имеете ввиду моего папу, то – да, в некотором смысле мы с ним сродственники. Куда от этого денешься? Не удалось мне в свое время самостоятельно родиться. Пытался, но в итоге ничего у меня не получилось. Пришлось рождаться от Бориса Вениаминовича.
- Как интересно … . А почему вы тогда едете в дополнительном поезде, да ещё в таком вагоне?
- Так вы же не путайте, мама. Первым секретарем ленинградского обкома работает Борис Вениаминович. А я всего-то на всего один из инструкторов горкома. Ездил вот на открытую партийную конференцию, посвящённую проблемам яйцеводства племенного скота в одесской области, и на какой поезд смогли достать мне билеты товарищи по партии, таким и еду. Лето, понимаете ли. С билетами очень напряжённо. Да и к тому же нельзя нам, инструкторам, отрываться от изучения жизненных проблем простого советского народа. Постоянно приходится вникать в его нужды и чаяния. А где в них ещё вникать, если не в поезде?
- А что же папа … ?
- Давайте не будем больше поминать моего папу. У него, как говорится, своих дел по горло, а я взрослый и вполне самостоятельный человек. Все свои проблемы решаю исключительно сам.
- Да-да, конечно. Это в духе нашего перестроечного времени. Новое мышление, гласность, знаете ли и, конечно же, этот … как его? Ах, да - плюрализм … .
- Вот-вот, поэтому я и стремлюсь стать кузнецом своего счастья без оглядки на папу.
- Какой Вы, оказывается, милый молодой человек! А поначалу мне так не показалось, – подобострастно захихикала «мама».
«Надо же, - с ухмылкой подумал Сергей, - а ведь буквально только что был «хамской свино-козлиной рожей». Как непостижимо быстро порой происходят чудесные перевоплощения в мозгах этих корыстолюбивых дам!»
Наконец раздался звук, сопровождающий открытие туалетной двери и, Сергея как ветром выдуло из пропитанного корыстью и самогонным перегаром купе. Но перед тем как стать «унесённым ветром» он всё же, как полагается «инструкторам горкомов», проявил высочайшую выдержку, сделал паузу и вежливо, но очень быстро объяснил дамам, что следует в ресторан, где его уже давно дожидается скромный завтрак, который он заказал накануне, ещё до посадки в поезд. При этом, конечно же, капитан не преминул предложить дамам позавтракать совместно. Дамы, скромно потупив глаза, вежливо отказались, ссылаясь на колики и вздутие животов, наступивших, вероятно, из-за обилия съеденного на сон грядущий. Далее, чувствуя, что процесс самостоятельного развязывания узла крайней плоти мочетоков приобретает необратимый характер, Сергей пулей ворвался в заветную кабинку и с огорчением обнаружил там проводницу, размазывающую что-то на полу грязной тряпкой.
- Мадам! – прорычал капитан, дико вращая глазами
- Чё тебе, «мадам», не видишь - уборка! – начала было огрызаться проводница, но, подняв глаза на капитана, тут же выпрыгнула из кабинки, - батюшки светы! Обосрут ещё с ног до головы ни за что, ни про что! Не отмоишьси потом. Скорей бы уже доехать! Вода-то в поезде, чай, кончается!
- Что Вы, мадам, я совсем не по этому делу, - постепенно набирающим великодушие тоном отвечал из-за двери Сергей, близкий к обретению истинного блаженства, - вот если надо будет кого-нибудь обоссать исключительно в гигиенических целях … , ну, когда вода окончательно закончится, вот тогда можете смело обращаться ко мне. Чем могу – подсоблю.
Закончив утренний туалет, Сергей тщательно осмотрел себя в зеркало. Из зеркала на него строго взирал измождённый постами лик святого мученника. «Да-а-а, на работника обкома что-то Вы не очень-то похожи, сударь, - мелькнуло в голове «святомученника», - ну, ничего, вытянем, как сейчас модно говорить, на харизме. Вот только знать бы ещё, что это такое и где её можно достать. Прикол с развенчанием спесивых должен быть продолжен при любом раскладе». Слегка посвежевший капитан наскоро перекусил пирожками, купленными на какой-то захудалой станции, запил их «ситром» (так почему-то назывался местный лимонад) и завалился на свою боковую полку. Добираться до Питера надо было ещё сутки и появившееся в кои-то веки свободное время надо было как-то убить. Убивать его только на общение с этими пребывающими ныне в лёгком шоке дамами, капитану не хотелось: можно было быстро исчерпать запас умных слов и весёлых историй из богемной обкомовской жизни. А это могло привести к оглушительному провалу. К тому же, тактически верным шагом была пауза: пусть «мама» слегка помучается и подумает о том, как можно сгладить ситуацию, создавшуюся из-за её недостойного поведения. Уму непостижимо, столько раз подряд оскорбить видного партийного деятеля в течение одного утра! Всё произошедшее можно расценить как попытку дискредитации партии, а за это можно и статью получить. Окончательно вжившийся в роль, но предельно измученный командировочными перипетиями, капитан проспал до следующего утра. Утром следующего дня его кто-то долго будил, ласково поглаживая по плечу, но Сергей никак не мог проснуться окончательно. Сон уже вроде бы набирал разбег для того, чтобы стремительно выпорхнуть из туловища его тела, но какая-то неведомая сила вновь загоняла его обратно, и перед капитаном начинало разворачиваться какое-нибудь очередное в бредовости своей сновидение. Сновидения эти были очень разными. Чёрно-белые сменялись цветными. Никогда не виданные им прежде морские пейзажи, переполненные морскими чудищами, дрожа в каком-то мареве, постепенно уступали место зелёным полям с громоздящимися на горизонте исполинскими лесами. И вдруг в центре этих превращений неожиданно выткалось изображение капитановой жены. Изображение молчало, но вид имело чрезвычайно строгий. Взгляд изображения имел какой-то угрожающий характер. По спине капитана пробежал лёгкий холодок. В сознание вплыли слова известной песни: «Что ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня … ». «А, вон оно, наверное, в чём дело! – догадалось сонное сознание Сергея и тут же начало оправдываться, - не переживай, моя дорогая, это же я так, шутки ради, ты же знаешь, как я этих спесивых стерв не люблю. А так даже и не думай: чист яки скло». Грозный облик жены в сочетании с нежными прикосновениями всё же возымел на капитана пробуждающее действие, и он, наконец, оторвал свою буйну голову от худосочной железнодорожной подушки. Снизу на него взирала морщинистая морда лица новоявленной «мамы», которая виновато моргала густо накрашенными веками и морщила свои дряблые черты в каком-то подобии конфузливой улыбки явно перепомаженных губ.
- Что Вы, мама, не спите в такую рань? – вливая в голос как можно больше бодрости спросил Сергей, постепенно вновь проваливаясь во вчерашний образ партийного аппаратчика.
- Сергей Борисович, я осмелилась Вас побеспокоить только по той причине, что мы уже подъезжаем, а Вы ещё не одеты, – полным елея голосом выдохнула ставшая вдруг какой-то не по годам жеманной «мама».
- Ого, это же я почти сутки проспал … . Извините, тяжёлая была конференция … , яйцеводство там, коневодство всякое, ну и прочая хрень. А нервишки-то уже ни к чёрту.
- Что Вы, что Вы … . Мы ведь всё понимаем. А Вы уж меня, пожалуйста, простите за вчерашнее … . Как-то неудобно всё получилось … . Ночью соседи поспать не дали, всё самогон хлестали. Я была вся на нервах. А как только самогонщики ушли, тут Вы появились … . И мне показалось, что Вы к дочери приставать начали … . Извините … . Я ведь не знала, что у Вас с ней всё так серьёзно.
- Ладно-ладно, полноте. Извинения принимаются. Я же знаю, как это могло смотреться со стороны. Какая картина предстала непосвященному, так сказать, взгляду. И взыграло сердце матери … . Как я Вас понимаю … . А где мой друг Надюха? Где скрывается эта проказница? Почему не идёт будить своего котика? – хрестоматийным тоном проснувшегося барина закончил свою прощающую речь капитан и, спрыгнув с полки, точно попал ногами в стоящие на полу кроссовки.
«Друг–проказница» незамедлила появиться. Оценив «тарзанов» прыжок капитана она непроизвольно вспыхнула. «Бонжур, мадмуазель!» - начал было фарисействовать Сергей, но, внимательно посмотрев в глаза девицы, тихо ужаснулся и подумал про себя: да-а, дело принимает довольно скверный оборот, видимо, «мама» на обработку юных мозгов времени не пожалела. Ох уж эти корыстолюбцы! Ладно, заигрались. Пора соскакивать». Обменявшись с рдеющим созданием парой ничего не значащих фраз, Сергей извинился и попросил разрешения удалиться, дабы «принять ванну и выпить чашечку кофе». Разрешение было получено, и капитан тут же проследовал в конец вагона. Слегка поплескавшись над основательно загаженной к концу пути металлической раковиной и тщательно пригладив ежик волос, Сергей свернул свой плоский матрац и присел на трансформированную под стол с сидением нижнюю полку. Напротив него восседал довольно-таки молодой бородач и с нескрываемой ностальгией в глазах смотрел на пролетающие мимо питерские предместья. Через некоторое время бородач не выдержал одиночества созерцания и с тоской в голосе проговорил куда-то в окно, но при этом явно обращаясь к Сергею:
- Представляете, больше года дома не был.
- Я-то, как раз, очень даже хорошо представляю. А где Вас, извините, так долго носило? На военного вы не похожи, да и на «зэка» тоже … .
- Я геолог и этим должно быть всё сказано.
- Понятно. Ну что же, за романтику надо платить.
- Да-да, платить, - глаза геолога снова покрылись пеленой грусти, но тут же вспыхнули. Он вздрогнул и даже схватил Сергея за рукав, - позвольте, а Вы где живёте?
- На Карла Маркса, - немного оторопев, ответил капитан, - а что?
- Да ничего, - опять упавшим голосом проговорил геолог и, с каким-то огорчением продолжил, - а я вот на 9-ой Советской.
- Повезло. В двух шагах от вокзала.
- Да-да. Далеко идти не надо. А не будет ли у Вас двух копеек? Надо бы домой позвонить.
- Нет, двух нет, возьмите десять, их, помоему, эти алчные телефонные аппараты всегда с большим удовольствием глотают, - Сергей протянул ностальгирующему бородачу десятикопеечную монету, - извините, а чего бестолку звонить-то? Вы же через пять минут после приезда уже дома будете … .
- А Вы что, не знаете, что порядочный муж, так долго отсутствовавший дома, должен обязательно позвонить жене перед своим приходом?
- Ха-ха-ха. Нет. Не знаю. Как-то у нас таких традиций никогда не было.
- Не будьте таким самонадеянным. Возьмите за правило, – ещё грустнее оычного проговорил геолог.
- Спасибо. Но это проблемы типичного питерского интеллигента. Я к этой касте, к сожалению, не отношусь. У нас всё гораздо проще, как говорят в военно-морском флоте: попалась – сразу же за одно место и за борт.
- Ну-у, это грубо … . С женщинами так нельзя.
- Как знаете … .
Тем временем поезд уже вползал на перрон. В проеме купе появилась «мама» и с умилительной улыбочкой протянула Сергею листок писчей бумаги:
- Сергей Борисович, это наши координаты. Всегда рады видеть Вас. Звоните и заходите в гости.
- Покорно благодарю. К сожалению, не могу сделать встречного шага: вся канцелярия в чемодане, а он, видите, как распух от протоколов заседаний, боюсь если его сейчас открыть, то потом закрыть его не удастся, – как можно убедительней соврал капитан и, не глядя засунул листок в карман куртки.
- Не извольте беспокоиться. Сначала ждём известий от Вас.
- Готов помочь с доставкой ручной клади в пределах перрона. Дальше-то Вы, наверное, на такси?
- Что Вы, что Вы … . Прошу Вас, не трудитесь, нас встречают. Будем премного Вам благодарны, если поможете нам вынести вещи из вагона.
- Легко.
Поезд уже практически остановился, когда капитан заметил в окне стоящего с цветами на перроне полковника Плёнкина. Полковник пристально вглядывался в медленно проплывающие мимо него окна. Рядом с ним находился его личный водитель и тоже вглядывался в окна. Сергей инстинктивно отпрянул от стекла. Охватившее капитана при виде встречающего его начальника глубокое изумление («Это что, такая у нас новая традиция встречать с цветами подчиненных после успешного выполнения боевых задач в длительной командировке?») тут же сменилось чувством глубокой благодарности («Как это трогает, когда вся страна, пусть и не в полном составе, пусть только в лице твоего начальника, но так высоко отмечает твои заслуги!») Расчувствовавшийся капитан, схватив чемодан и изрядно потрёпанную сумку «мамы», тут же поспешил вслед за ней на выход. Каково же было его удивление, когда он увидел полковника и девушку Надю, обнимающихся и целующихся на перроне! Разочарованный капитан сразу же всё понял и, оставив сумку «мамы» сразу же за дверьми тамбура, тут же ретировался обратно в вагон. Пройдя в соседний вагон, Сергей, не обращая внимания на протесты проводницы, тут же организовал пост наблюдения. С поста капитану было хорошо видно, как заметалась по перрону «мама», обнаружив вместо «инструктора обкома партии Гидаспова-младшего» только свою обшарпанную сумку с торчащими из неё ветками какого-то одесского растения. Было ему хорошо видно и то, как искательно заскользили по лицам пассажиров и встречающих их граждан полные печали глаза несостоявшейся невесты ответработника. В этих глазах было всё: свадьба в Зимнем дворце, просторная обкомовская дача, заграничные поездки и, как говорится, т.п., и, как потом подтверждается, т.д. Сквозь приоткрытое окно до Сергея доносились обрывки фраз и слов перебивающих друг друга мамы и дочки: «Очень милый …. Гидаспов … . Конференция … . Яйцеводство … ». Ну и прочая хрень, абсолютно лишённая всякого смысла. Плёнкин ещё некоторое время растерянно постоял на перроне, попеременно поворачивая голову то в сторону одной, то в сторону другой восторженной рассказчицы и, махнув рукой, направился к выходу из вокзала, предварительно подхватив что-то из багажа. За ним трусцой посеменил увешанный чемоданами водитель. Никак не могущие обрести успокоения дамы вскоре двинулись за ними следом. Продвигаясь к выходу, они то и дело оглядывались, видимо, всё ещё надеясь на чудесное возращение «инструктора». Сергей презрительно усмехнулся им вслед и, выйдя из готового в любую минуту отправится на отдых в депо поезда, устало побрел в сторону метро. В вагоне метро он вспомнил о подаренной ему «визитной карточке», тут же достал и развернул её. Карточка гласила: «Плёнкина Изабелла Изольдовна (мама Нади). Проспект Луначарского, д.38, кв.36. т. 513 61 54». «Во как! Бедную Надю в наказание за что-то даже в скобки поставили. Или же, походя так пометили, как бесплатное приложение к Изабелле Изольдовне? Кто же из них больше желает замуж выйти? Может Плёнкин от них обеих хочет поскорее избавиться? И не просто так избавиться, а обязательно с какой-нибудь выгодой для себя. Знать, силён он интригами своими! Недаром он единственный полковник на братском кладбище майоров. Наверняка скоро выдаст замуж и жену, и дочку свою на том, кто нужен ему, чтобы стать ещё и генералом. Станет генералом и женится на молодой. И двух зайцев сразу … . Ну и флаг ему в руки. Мне-то что? Мне этого никогда не понять. Таким ведь надо родиться. Стоп. Кому это надо таким родится. Кому угодно, только не мне» – быстро остановил свои морально-философские рассуждения Сергей и с видимым удовольствием разорвал «визитку». Вскоре он уже вползал, едва передвигая ноги в подъезд своего дома. Командировка была успешно завершена.
После этой командировки Сергей исколесил почти всю страну, часто вспоминая тот славный уголок коммунистического рая. И воспоминания эти имели различную степень остроты, зависящей от географического местонахождения той местности, где образы прошлого настигали капитаново сознание, а так же зависели они ещё и от степени мерзости бытовых условий в этой нескончаемой череде безмерно длинных командировок. Иногда бытовые условия капитана состояли из полки обычного железнодорожного плацкартного вагона, стоящего в кишащей комарами и мошкой архангелогородской тайге северного полигона. А иногда капитанов быт протекал в необорудованном кондиционером безводном домике, стоящем среди знойной казахской пустыни на какой-нибудь площадке полигона, на этот раз южного. Но, всё же, большей частью, командировочный быт капитана протекал в классических советских гостиницах малых городков. В этих уютных отелях с жирнющими в спесивости своей тараканами, деловито разгуливающими по вонючим санузлам общего пользования, оборудованных всегда ржавыми, вечно текущими и неправильно обозначенными цветом кранами. В этих приветливых, дающих кров усталым путникам сооружениях, комнаты которых с пугающим постоянством монтировались заведомо неисправные включатели электрического света, находящиеся, как правило, за шкафами и, в обязательном порядке, в противоположных от входных дверей углах. Кроме того, все эти заведения высокой культуры обслуживания часто объединяло троящееся изображение на экранах слегка хрипловатых чёрно-белых телевизоров и непременно обшарпанная, словно выдержавшая добрый десяток переездов через всю страну мебель, дико скрипящая покосившимися дверцами, едва висящими на никогда ничем немазанных петлях. В общем, было о чём вспомнить капитану в уютненьком городке Безнадежнинске, посиживая по завершению трудов праведных в какой-нибудь пристанционной столовой в окружении волнообразных, усеянных следами мушиных посиделок стен и желтого от взмывающего ввысь никотина безнадёжно кривого потолка. Вспоминать, поглядывая сквозь мутное закопчённое комбижиром окошко на протекающий неподалёку грязный ручеёк с гордым названием «р. Мочегонка» на синей, федерального значения табличке. А во время воспоминаний можно было с аппетитом жевать стопроцентно хлебные, не прожаренные как следует на кипящем неподалёку маргарине, зеленоватого цвета котлеты. При этом бывало и так, что особенную остроту капитановым воспоминаниям придавали прилипающие к столу края рукавов и расставленные кругом таблички с надписями, призывающими граждан существенно повысить культуру своего поведения, например: «Уважаемые безнадёжнинцы и гости нашего города! Просьба яйцами в солонки не лазать». Как правило, горожане и редкие гости этого гостеприимного города внимали просьбам администрации. По крайней мере, Сергей ни разу не видел ни одного гражданина, а тем более гражданки, пытающихся поучаствовать в этом захватывающем эксперименте.
К последствиям той памятной командировки можно было отнести и продолжающиеся отношения с Рязанским. Отношения сводились к тому, что когда генерал-полковник ехал с визитом в Ленинград, он всегда требовал от местных начальников назначить для его встречи и последующих проводов только капитана Просвирова. Стало быть, доверял. И цена доверия была порой высока. Во-первых, на Просвирова начало коситься начальство. Во-вторых, высочайшее доверие приводило порой к довольно ощутимым ущемлениям и без того ущербных прав и свобод капитана. Одно дело, когда Рязанских наезжал в будний день: тогда все неудобства сводились к более раннему подъёму и более позднему отходу ко сну. Но иногда он приезжал для чего-то в субботу и, поздоровавшись с Сергеем, задавал ему один и тот же вопрос:
- Ну, капитан, ты, наверное, сегодня дежурный?
- Так точно, - без энтузиазма отвечал Сергей, который, конечно же, никаким дежурным не был.
- Тогда вот что, сопровождать меня сегодня никуда не нужно, оставь мне свой дежурный телефон, я, когда соберусь уезжать, где-то за час до отправления поезда тебе позвоню. Успеем?
- Смотря откуда Вас придётся забирать, - каждый раз отвечал Сергей протягивая генералу заранее подготовленный листок бумаги с нацарапанным на нём номером своего домашнего телефона.
- Как всегда. С Охтинского проспекта. Адрес прежний. Ну, будь на связи.
Это означало то, что Сергею придётся всё воскресенье сидеть дома и на каждый телефонный звонок отвечать бодрым голосом: «Дежурный по представительству заказчика капитан Просвиров!» Это приводило в шок часто звонивших ему друзей и знакомых. Реакция у всех была примерно одинаковой. Сначала следовало долгое молчание, а затем тот или иной голос недоумённо вопрошал: «Ты что? Выпил лишку? Или вконец уже заработался? В отпуск пора!» Далее, обычно ближе к вечеру, звонил генерал, и Сергей, вызвав дежурную машину, ехал его забирать с Охтинского проспекта. Провожать генерала к машине всегда выходила моложавая статная дама. Она долго целовала генерала взасос, не обращая внимания на укоризненные взгляды прохожих. По всему чувствовалось, что в такие минуты генерал ощущал некоторое неудобство, но, видимо, как истинный джентльмен не мог ни в чём отказать даме в тягостную минуту прощания. Вот такой это был генерал. Вот такой это, оказывается, был мачо. Однако оказываемое Сергею высочайшее доверие не приносило ему ничего, кроме дополнительных хлопот и бесполезно затраченного времени. Генерал во время своих приездов иногда вскользь интересовался его делами и, рассеяно выслушав капитана, бормотал что-то не всегда членораздельное и невпопад, что-то типа: «Да-да, вот примем первый пусковой комплекс, тогда подумаем насчёт новых вакансий …». «Причём здесь первый пусковой комплекс и какие-то вакансии? – недоумевал, услышав очередную «гамму» Сергей, - первый пусковой комплекс мы ещё в прошлом году приняли, а о вакансиях я никогда и не заикался. Речь шла только о работе, ну и, в качестве намёка, о тяжести коммунальной жизни …». (В тот момент шло распределение квартир в доме, построенном для военных в ближнем пригороде Ленинграда, и вокруг этого процесса начали крутиться какие-то личности, очень на военных непохожие). Реакции не последовало. В общем, великое пожелание, сформулированное нашим гениальным поэтом ещё в прошлом веке: «Минуй нас пуще всех печалей … », похоже, не потеряет своей актуальности до скончания веков. Оценив ситуацию, Сергей приступил к претворению мудрого пожелания в жизнь. Он стал под любым благовидным предлогом уклоняться от столь почётных для него обязанностей, а когда предлогов почему-то не оказывалось, либо они были неблаговидными, Сергей создавал их сам. В дни генеральских наездов он вдруг начинал чувствовать резкое недомогание в суставах, сопровождаемое скачкообразным повышением температуры, а то и вовсе госпитализировался с каким-нибудь экзотическим диагнозом, вступив в преступный сговор с капитаном-доктором Зельским, перебравшимся к тому времени из подмосковного батальона прямо в Военно-медицинскую академию в город Ленинград. Генерал какое-то время повозмущался, удивляясь необыкновенной капитановой болезненности, даже одно время пригрозил уволить его по болезни, но потом немного поостыл, а затем и вовсе позабыл о нём. Сергею только этого было и надо. Пожелание гения, наконец, исполнилось: царская любовь сама собой иссякла, а царского гнева за этим не последовало.
Между тем, ситуация с жильём действительно накалялась. В ПЗ со временем накопилось большое количество майоров, главным критерием перевода которых из войск в Питер было наличие у них хоть какого-то жилья в черте града на Неве или его ближайших окрестностях. «Хоть какое-то жильё» отличалось большим разнообразием. Например, майор Павлов вместе с женой и дочкой жил на правах «подселенца» у своей тёщи в стенном шкафу. Это был, конечно же, не в чистом виде стенной шкаф, но очень близкая к нему по своим размерам комнатка. Размер жилой площади комнатки-шкафчика составлял около семи квадратных метров и в ней помещалась одна двухспальная кровать. На этой кровати всё семейство спало уже добрый десяток лет. И нельзя было сказать про кого-то из членов семейства, например, следующую фразу: «этот член семейства лёг спать в 22.00». Гораздо точнее можно было сказать, что кто-то из членов семейства «прыгнул спать в 22.00». Правильность такой терминологии объяснялась тем, что пролезть между кроватью и стеной, дабы взобраться на семейное лоно откуда-нибудь сбоку, не представлялось никакой возможности. Поэтому члены семьи при подготовке ко сну раздевались где-нибудь в ванной (или в туалете, в общем, в тех местах, где в данный момент отсутствовала тёща) и затем с порога выделенной им комнатки-шкафчика «рыбкой» ныряли через спинку кровати в пружинящую постель. Со временем подобные акробатические этюды стали даваться майору всё труднее и труднее. В итоге, майор, демонстрируя следы многочисленных ушибов и переломов, принялся активно терроризировать начальство, дабы выхлопотать себе «хоть какое-то жильё», но обязательно отдельное от тёщи. Начальство ничего ему не предоставляло и свои действия аргументировало очень просто: «Нет-нет, хватит с нас … ! Вспомните, когда решался вопрос по поводу Вашего перевода сюда с берегов далёкого озера Балхаш, Вы с пеной у рта убеждали нас, что у вас в Питере не «хоть какое-то жильё», а жильё «что надо», а теперь оказывается, что у тёщи Вам проживать почему-то не нравится и вынь Вам да положь «хоть какое-то жильё». Положим, мы Вам его предоставим, но Вы же через каких-то полгода, отдохнув от тёщи, опять начнёте ныть и что-то у нас клянчить. Поэтому в промежуточных действиях мы не заинтересованы - терпите и ждите отдельное от тещи жильё из серии «что надо».
Из-за этого пресловутого «жилищного вопроса» порой накалялись не только семейные отношения, но и отношения в служебных коллективах. Так служил в одном из отделов ПЗ майор Глюков. Несмотря на сорокалетний возраст майор ни разу не был женат и проживал в отдельной двухкомнатной квартире. В том же отделе служил капитан Ершов, который, так же, как и майор Павлов, проживал с семьёй у тёщи в «стенном шкафу». И таким образом в жизни Ершова всё сложилось, что тёща была старше зятя-капитана всего на три года. Это была моложавая и свободная от брачных уз дама, которая вместо того, чтобы хоть как-то устроить свою дальнейшую личную жизнь, почему-то сосредоточилась на отравлении капитанового существования при земной его жизни. Например, эта дама учиняла Ершову всяческие препятствия, когда капитан желал воспользоваться ванной, затевая в этот момент трёхдневную стирку своего многочисленного исподнего белья, а когда майору, наконец, всё-таки удавалось помыться, тёща принималась в резкой форме и с использованием ненормативной лексики выражать ему претензии по поводу недостаточно качественной уборки за собой помещения ванной комнаты и т. д. и всё по мелочи. В общем, «доставала» капитана тёща, как только могла. В минуты отчаяния капитан жалостливо просил Глюкова: «Коль, ну помоги! Ну, женись ты, пожалуйста, на моей тёще. Она же ещё ничего «тёлка», да и младше тебя на четыре года … . Ну что ты там один делаешь в своих хоромах?» Флегматичный майор предпочитал уходить от прямых ответов, но как-то раз Ершов его всё же, что называется, пронял.
- Ну, хорошо, - как-то выдавил из себя Глюков в ответ на очередные горячие капитановы мольбы, - я на ней женюсь, но только при одном условии.
- Согласен на любые условия. Давай же, Колян, не тяни. Говори скорей.
Внимательно рассматривая фотографию капитановой тёщи, Глюков ещё немного подумал и многозначительно изрёк:
- Ты должен будешь, Андрюша, всегда называть меня папой и обращаться ко мне только на «Вы», почтительно кланяясь при встрече в пояс.
Не расположенный к шуткам капитан вспылил и разгорелся конфликт. В итоге Глюков так и не женился на тёще Ершова, и офицеры долгое время друг с другом не разговаривали.
Так и пронеслись три года капитановой службы в военной приёмке. За это время он успел превратиться в майора, рассмотрел горы извещений о внесении изменений в конструкторскую документацию, провёл многие тысячи часов экспериментов на стендах и прожил несколько жизней в многочисленных командировках. Несмотря на частые и длительные расставания со своей дражайшей супругой, в майоровом семействе, приблизительно через год после перевода в Ленинград неожиданно появился ещё один, как бы дополнительный к первому, сын. При этом самонадеянный майор был почему-то твёрдо уверен, что он сделал всё сам и никто ему в этом деле даже ни чуточки не помог. Ну, разве что жена как-то поучаствовала … . Откуда у майора была такая уверенность? Как это, откуда? Он, конечно, подолгу отсутствовал дома, но при этом никогда не забывал каждый день звонить супруге по телефону. И в ходе телефонных переговоров супруга всякий раз подтверждала ему отсутствие всяческой помощи извне. Она так всегда прямо и говорила: «Когда ты, наконец, приедешь из своей дурацкой командировки? Ни от кого помощи не добьёшься!» Вот эти слова-то и придавали майору непокобелимую уверенность в прочности семейного тыла.
Несмотря на непривычное обилие событий, произошедших за довольно короткий промежуток времени, в судьбе Сергея наметился очередной поворот. Всё дело в том, что получивший очередное воинское звание Просвиров тем самым вплотную приблизился к ограде «кладбища майоров». Один раз он даже как-то увидел во сне себя, лежащего на этом кладбище. Наблюдая за собой как бы через чугунную решетку кладбищенской ограды, Сергей видел слабо узнаваемую, сморщенную старостью морду своего лица, возлегающую между полуистлевших погонов с потускневшими майорскими звёздами.
И ничего нельзя было поделать в этом военном представительстве, в котором пышным букетом процветало движение поддерживающих друг друга однокашников различных ракетных бурс, подобно тому, как это было в Японии, и с той лишь разницей, что в этом островном государстве соревновались между собой в протекционизме выпускники различных университетов. Сергей ни к одной из этих группировок не имел абсолютно никакого отношения (особенно это касалось группировок выпускников японских университетов), и поэтому его шансы пробиться по службе куда-нибудь повыше были чрезвычайно малы.
Кроме того, смена поколений начальников только что произошла. Вместо многоопытных руководителей старой закваски «а ля Жабровский» на мутном гребне перестройки поднялись руководители нового типа. Дела службы этих руководителей почти не интересовали. Они подолгу отсутствовали на рабочих местах, занимаясь организацией продаж накопившихся на предприятии неликвидов и драгметаллов. И по всему было видать, что их дела продвигались совсем даже неплохо. Очень скоро новые начальники начали ездить на работу на машинах, правда пока в основном на машинах отечественного производства (иномарки тогда только-только стали появляться на наших дорогах, и их состояние, в большинстве случаев, характеризовалось как «глубокий старческий маразм»), но при этом от начальников стало вызывающе пованивать достаточно дорогим парфюмом. В лексиконе нью-начальников появились такие слова как «сделка», «бартер», «откат» и ещё много-много других слов, доселе неслыханных в широких военных кругах. Вскоре руководителей нового типа перестал устраивать дизайн их рабочих мест. Они уже не могли восседать среди своих отстойных подчинённых и старались на западный манер всячески отгородиться от них. Отгородится, дабы будучи не видимыми никому из них иметь возможность наблюдения за всеми этими бездельниками. Но материалов для сооружения такого типа перегородок в то время в стране не было и руководителям нового типа пришлось воспользоваться перегородками из оргстекла.
Это нововведение иногда играло с ними достаточно злые шутки. Так один из нью-начальников, особенно успешно торговавший государственным добром и носящий звучную фамилию Дохляков, отгородившись от подчинённых, не учёл расположения находившихся в комнате розеток. В итоге все свободные розетки оказались у него за перегородкой. И всё бы ничего, но, видимо, по причине хилости своего здоровья Дохляков любил потреблять в течение дня большое количество чая, заваривать который должен был назначаемый на каждый день дежурный. Ну а поскольку все розетки были заняты подключенными к ним новомодными персональными суперкомпьютерами типа ДВК, электрочайник подключить было некуда. Только в одну из пустующих розеток, находящихся на отгороженной начальником территории. Вначале Дохляков принялся было кочевряжится и возражать, но, оставшись раз без чая, тут же присмирел. В дальнейшем можно было наблюдать примерно следующую картину. Дежурный наполнял чайник водой, ставил его кипятиться в начальственном закутке и продолжал заниматься служебными делами, напрочь забывая о включенном чайнике. Надо отметить, что обычные железные советские электрочайники не имели привычки отключатся по причине закипания в них воды. Из-за этого в них часто перегорали тэны, а иногда из-за отсутствия этой нужной привычки у чайников даже случались пожары на производстве и в быту. Именно в таком опасном для окружающих чайнике и кипятилась всегда вода в отгороженном оргстеклом кабинете начальника. Всё шло своим чередом: вода кипятилась, дежурный, занимаясь служебными делами, мог по часу висеть на телефоне, разруливая, например, вопросы отправки оборудования эшелоном на Дальний Восток. Но когда, наконец, трубка телефонного аппарата устало падала на рычаги, тут же раздавался новый звонок. Дежурный вновь хватал трубку и слышал в ней распаренный недовольством голос начальника: «Товарищ майор, чайник закипел!» Дежурный сразу же обращал свой взор на начальственное присутствие, но замечал только клубы горячего пара, метущиеся между оргстёклами перегородки, по которой мелкими ручейками стекал на пол конденсат. Через некоторое время оторопевший дежурный, дабы определить истинное местонахождение звонившего только что начальника, до предела фокусировал возможности своего зрения и, наконец, начинал с трудом угадывать едва заметные в размытой своей нечёткости квадратные контуры головы руководителя нового типа. Нечёткие эти контуры, подрагивая всей имеющейся у них вислоухостью, медленно проплывали внутри клубящегося парообразованием облака. Каждый дежурный отдавал себе полный отчёт в том, что имеет дело с полным обманом зрения, связанным с оптическими эффектами в газообразных средах, и нисколечки не пугался. Всё увиденное только мобилизовывало волю дежурного. В такие минуты все без исключения дежурные сразу же вспоминали про свои сегодняшние дополнительные обязанности и приступали к их выполнению. Проникнув за отсыревшую и деформированную перегородку, они, как правило, обнаруживали там мокрого и слегка полумёртвого Дохлякова, изображающего внимательное изучение содержимого экрана монитора своего супермощного ДВК. Запотевший экран не спешил делиться с нью-начальником своими тайнами и тот, как правило, всегда был этим сильно раздражен. Истекающий потом нервного раздражения Дохляков из последних сил водил по экрану скомканным, пропитанным влагой носовым платком, но экран тут же вновь покрывался тысячами водяных капель, продолжая при этом хранить своё упрямое молчание. Воды в электрочайнике, как правило, к этому времени уже не оставалось и дежурный безропотно наполнял его вновь. Далее, без дополнительных напоминаний дежурный ещё раз подключал его к свободной розетке и только потом шёл заниматься своими служебными делами. Ну, а дальше вы всё знаете … . И так могло продолжаться по нескольку раз в день, пока у самого дежурного, закончившего на сегодня основную часть дел, наконец, не появлялось горячего желания испить-таки бодрящего напитка. Вот тогда дежурные уже ни о чём не забывали. Некоторые из недалёких дежурных всё время удивлялись и задавали себе и окружающим абсолютно глупый вопрос: «А чего это начальник сам не выключил чайник? Такого ведь натерпелся в своём курятнике …». Но те дежурные, которые задавали такие тупые вопросы, да еще прицепляли к ним некие дурацкие комментарии, без сомнения были очень глупыми людьми, абсолютно не чувствующими ритма приближающегося нового времени. А ритм приближающегося нового времени заставлял каждого из трудящихся выполнять только свой узко очерченный круг обязанностей, всячески дистанцируясь от другого трудящегося. Особенно это касалось руководителей нового типа. Вот и стремились они действовать в соответствии с новыми веяниями. Стремились всё узко выполнять и, не жалея оргстекла, дистанцироваться. Ведь не было же в обязанностях руководителя нового типа прописано такого пункта как выключение чайника после того, как налитая в него вода достигнет точки кипения. А раз не написано, значит и не надо выключать. Надо просто, не смотря ни на что, сосредоточиться и делать свою работу. И по другому нельзя. Тем более, если ты руководитель нового типа. Иначе можно потерять уважение коллектива. А потерявшему таким образом авторитет руководителю тут же усядутся на голову все без исключения погрязшие в отстое подчинённые. Усядутся и свесят свои кривые, волосатые и одетые в давно нестиранные носки ноги. Вряд ли это кому-нибудь будет приятно. Этого никак нельзя допустить. Вот и не допускали. Тихо распродавали государство, отгораживались, важно раздували щёки и что-то цедили через отвисшую в спеси губу.
Словом, всё говорило майору о том, что, несмотря на довольно значительный отрезок времени, оставшийся ему до пенсии, его военная карьера приближалась к бесславному закату и надо было что-то срочно предпринимать, дабы повернуть её вспять в стремлении к сияющему зениту. Что же было сияющим зенитом? Сергей уже тогда понял, что последним званием, которое можно честно заслужить, было звание полковника. Генерал – это ниспадающее неизвестно откуда и иногда на не совсем адекватных людей счастье. Причём начавший уже понемногу интересоваться вопросами веры коммунист Просвиров был твёрдо уверен, что Создатель не имеет к этому счастью абсолютно никакого отношения. Это было что-то другое. Какой-то иной механизм. Скорее всего, что в мирное время всё это было от лукавого, а войны, слава Создателю, уже не было. Поэтому в генералы майор не метил, но полковником решил стать твёрдо. Этого можно было достичь, только уйдя из военного представительства. Немного подумав, Сергей написал рапорт, в котором изъявлял желание поступить в располагавшуюся неподалёку от его нынешнего места проживания Военную академию связи. С этой академией его уже кое-что связывало. В этой академии он уже год как числился соискателем учёной степени кандидата технических наук и даже успел успешно сдать два экзамена кандидатского минимума. Правда, Сергей так до конца и не понял смысла слова «соискатель»: получается, что кто-то там в академии ходит по коридорам и ищет какую-то «учёную степень кандидата технических наук», а он, соискатель, изредка забегая в эти коридоры, ходит где-то рядом с этим «кто-то» и помогает ему в этом нудном поиске, то есть соищет эту таинственную «учёную степень» …?
Момент для поступления был выбран очень удачно. Как говорится, не было счастья да несчастье помогло. В стране, захлёбываясь успехами кооперативного движения, мучительно агонизировала горбачёвская перестройка. Денежный поток на нужды военно-промышленного комплекса как-то в одночасье иссяк, неликвиды с драгметаллами были распроданы, и из, казалось бы, ещё совсем недавно такого мощного НПО начали строями уходить лучшие специалисты. Большинство из недавних «до мозга костей» технарей пристрастилось торговать водкой и невиданными доселе на территории страны Советов, продуктами: кокосовыми орехами и начинёнными ими же шоколадками «Баунти». Спецы с раннего утра и до позднего вечера простаивали в выросших повсюду грибами-поганками ларьках, а на исходе суток недавние «ботаны» с удовлетворением пересчитывали «живое бабло» и постепенно деградируя, запивали нерусский спирт «Роял» заграничным ликёром «Амаретто». И казалось им тогда, что жизнь наконец-то удалась. Ну а как иначе, тогда ведь так было: куй железо пока Горбачёв! И надо было торопиться: поговаривали, что пока невидимый «кто-то» скоро всё это прикроет.
Некогда великое государство раскачивалось на своих глиняных ногах, раздираемое межнациональными конфликтами. В эфире всё чаще звучали речи каких-то безумных профессоров, рисующих страшные картины из своих шизофренических снов. В этих параноидальных картинах здоровенные русские десантники «мочили» сухоньких грузинских бабушек сапёрными лопатками, для приличия маскируясь в чахлой тбилисской растительности. Жуть! Ну и становилось совершенно понятно: когда в эфире появляется такой бред, значит государственные устои рушатся. Вместе с устоями рушился и ВПК. Количество продукции, выпускаемой для нагнетания страха в сторону мирового империализма, резко сократилось. Делать военным представительствам стало попросту нечего. Что бы хоть как-то оправдать своё существование, кто-то из «хитроумных идальго» предложил заняться наглейшей имитацией своей некогда бурной деятельности. Почин был подхвачен и изнывающие от скуки военные представительства занялись активной перепиской между собой. Каждый день из ПЗ одного пустующего предприятия в адреса ПЗ многих других и тоже пустующих уходила гора бестолковой корреспонденции, примерно следующего содержания: «На ваш исх. № ХХ/YY-Y/X-X от xx.xx.19xx и наш вх. № YY/XX-X/Y-Y от xx.xx.19xx, сообщаем, что замена болта М3 с правой резьбой на болт М4 с левой, располагающегося на передней панели изделия YYY c децимальным номером XXXX, является недопустимой, так как может привести к существенному снижению надежностных характеристик системы в целом». И, как говорится, так далее. И тому, можно сказать, подобное. Менялись только исходящие и входящие номера этих идиотических посланий, а иногда ещё и размеры болтов. И все представители заказчика были вроде как при деле. А за дело полагалось платить деньги. И деньги вроде как платили. Вроде деньги и иногда. Но длилось это недолго. Вскоре в стране кончилась бумага и переписка прекратилась. Имитация захлебнулась, и грянули тогда, наконец, сокращения военных представительств при заброшенных государством предприятиях. Вот поэтому-то рапорт майора и был тогда рассмотрен очень быстро. А результатом рассмотрения было высочайшее разрешение на поступление. И вскоре взошла над жизненным горизонтом майора Просвирова новая, едва заметная постороннему взгляду звездочка, осветившая ему путь к получению дополнительных и, в недалёком последствии, не нужных никому знаний.
Глава 7. Странные академии

Единственная в мире Военная академия связи носила имя, пожалуй, самого знаменитого кавалериста гражданской войны Семёна Михайловича Будённого. Этот странный факт, вкупе с большой любовью командования академии к организации для слушателей различного рода кроссов по пересечённой местности, создавал благодатную почву для различного рода остряков, отпускавших по этому поводу различные по своей язвительности шуточки, общий смысл которых сводился к тому, что выпускники академии должны уметь бегать со скоростью и на расстояния, посильные лишь лошадкам Первой конной армии, а в вопросах связи и информатизации разбираться так, как в них разбирался сам великий командарм. То есть, как сам Семён Михайлович Будённый, имевший, по разным данным, около четырех классов образования, полученного ещё до Первой мировой войны (впоследствии, говорят, маршал всё-таки закончил какую-то академию, но о том, как учатся маршалы нетрудно догадаться. Очень тяжело представить себе удручённого маршала, получившему двойку на экзамене. Но достоверно известно, что академия, которую закончил Будённый, к связи никакого отношения не имела). Ещё одной странностью академии было то, что напротив её центрального входа стоял памятник другому, тоже очень известному герою гражданской войны – Василию Ивановичу Чапаеву, а вот памятника Будённому нигде в ближайшей округе не было! Не было в этой округе даже ни одного барельефа этого великого конника. Кроме того, не было ничего известно и о каких-либо посещениях Семёном Михайловичем и Василием Ивановичем серых монолитных стен этой академии. Каким же образом приобщились к академии эти имена и памятники? Никто точно не знает. Относительно С.М. Будённого ещё можно предположить, что его приобщение к лику связистов произошло потому, что он прожил долгую жизнь и успел вдосталь послушать радио, посмотреть телевизор и поговорить по телефону. А вот с обоснованием приобщённости к светлому лику мучеников-связистов героя-конника В.И. Чапаева дела обстоят несколько иначе. Василий Иванович, к сожалению, так и не успел попользоваться передовыми достижениями науки в телекоммуникационной сфере и у тех, кто хоть немного знает официальную историю гражданской войны, складывается впечатление, что Чапаев был всего-то-навсего, комдивом одной из стрелковых дивизий, воевавших под красным знаменем. Что будто бы любил он только скакать на лошадях, размахивая саблей, и никакого отношения к связи не имел. А вот это уже крупное заблуждение так называемых «знатоков военной истории». Весь постоянный состав и все слушатели Военной академии связи были твёрдо уверены в том, что Василий Иванович был самым первым связистом от кавалерии, и некоторые атрибуты поставленного ему памятника имеют несколько другой, отличный от толкований военных историков смысл. Например, то, что простоватые историки принимают за винтовку и саблю, на самом деле являются не чем иным как приёмной и передающей антеннами, соответственно. И если повнимательней присмотреться к памятнику, то можно заметить, что от этих антенн к приемо-передатчику (по ошибочному мнению официальной истории – подсумку для патронов) тянутся тонкие провода-фидеры (по ошибочному мнению официальной истории – ремешки портупеи). Таким образом, с точки зрения военных связистов никаких противоречий относительно размещения памятника В.И. Чапаеву в сквере Военной академии связи имени С.М. Будённого не имеется. Но некоторые саркастически настроенные гражданские лица, кроме всего прочего не имеющие никакого отношения к связи, почему-то при каждом удобном случае вслух выражали большие сомнения относительно присутствия здравого смысла у самих военных связистов, допускающих такие вольные суждения. Пусть это останется на совести погрязших в сарказме гражданских лиц, но всё же какие-то едва уловимые странности вокруг ситуации, связанной с именем и памятником, всегда витали в воздухе и ощущались на уровне подсознания.
Справедливости ради надо отметить, что подобные странности присущи не только этой академии. Например, в Москве среди множества различных учебных заведений подобного рода есть такая колыбель военной науки, как Академия РВСН им. Петра Великого, которая раньше была Артиллерийской академией им. Ф.Э. Дзержинского (о том, что Ф.Э. Дзержинский был известным во всём мире артиллеристом, сейчас знает любой детсадовец, исправно посещающий группу продлённого дня), а потом стала просто Академией им. Ф.Э. Дзержинского. И это название внушало врожденный трепет гражданам страны, которая ещё помнила, что Феликс Эдмундович, когда уставал от ежедневной пальбы из пушек по врагам революции, любил иногда отдохнуть и попредседательствовать во Всероссийской чрезвычайной комиссии (в простонародии – ЧК). А во время председательствования, чтобы слегка расслабиться и отдохнуть от пушек, любил славный сын польского народа иногда устроить какой-нибудь творческий вечер. Ну, например, творческий дискуссионный вечер под названием «Красный террор в Измайлово». Устроить и во время проведения вечера расстрелять из нагана во время вспыхнувшей дискуссии десяток-другой врагов революции, укрывшихся в Измайловском парке. Строгий был дядька, но - справедливый. Никогда никого зря не убивал он. И все убиенные об этом знали и потому, отбывая в мир иной, никогда на него не обижались. Свято верили эти убиенные, что ежели вдруг Феликс начал палить в них из револьвера, значит неспроста это. Значит, уж слишком нашкодничали они пред лицом мировой революции и социалистическому перевоспитанию больше не подлежат. Да-а, с ним, как говорится не забалуешь. Недаром его при жизни звали «железный Феликс». Это когда он уме, все присутствовавшие на похоронах поняли, что это не так. А при жизни, извините … . Ради наведения справедливости внутри своего ведомства, он даже как-то издал приказ, предписывающий всем следователям ЧК только самолично расстреливать всякую «контру», если вина её абсолютно очевидна. Вот, ежели, ты, следователь добросовестно произвел все следственные действия и уверен, что пред тобой законченная «контра», которая никогда не прекратит сосать кровь из трудового народа, тогда бери маузер и самолично эту «контру» расстреливай. И это был очень правильный приказ, заставляющий сколь-нибудь способных к размышлениям следователей лишний раз задуматься: а стоит ли брать грех на душу? Несмотря на такую справедливость, граждане всё равно почему-то трепетали, заслышав фамилию «железного Феликса». Особенно те трепетали, которые любили побаловаться. И любой слушатель академии, носящей это строгое имя, мог сказать распоясавшемуся на улице хулигану: «Немедленно прекратить! Это говорю Вам я – слушатель Академии им. Ф.Э. Дзержинского!» И всё, хулиган сразу же сникал, его гордо расправленные плечи тут же безвольно опадали, озорные в буйстве глаза тухли и главной его мечтой становилась реализованная надежда на быстрое исчезновение в ближайшей подворотне. Но на самом деле Академия им. Ф.Э. Дзержинского всегда готовила офицеров РВСН. Это была страшная военная тайна, но об этом легко можно было догадаться, прогуливаясь поздним вечером по Красной площади. Гуляя внутри, окутавшей центр столицы вечерней тишины всегда можно было услышать, хвастливую песню марширующих за забором академии курсантов. Во время вечерней прогулки курсанты радостно и громко пели: «Мы ракетные войска, нам любая цель близка!» Вот так-то, а потом академия почему-то была переименована в «им. Петра Великого». И здесь опять прослеживается полное отсутствие смысла: Ф.Э. Дзержинский никогда не был стратегическим ракетчиком, так же как и царь-реформатор Петр I !!!! Наверное, именно от этого отсутствия смысла сейчас у народа в голове всё перемешалось и некоторые военноначальники даже называют эту академию следующим образом: Академия РВСН им. Петра Дзержинского. Во как! Всё поставили с ног на голову … . А всё потому, что не надо народ путать! С народом надо всегда быть попроще. Но это всё ещё, как говорится, цветочки, а вот поговаривают, что скоро сольют воедино две военно-воздушные академии - имени Н.Е. Жуковского и имени Ю.А. Гагарина, и новая академия будет называться следующим образом: Военно-воздушная академия имени Н.Ю. Жугарина. А какое отношение имеет некто Жугарин Н.Ю. к военно-воздушным силам страны вообще непонятно. Гражданин Жугарин ведь никогда не был отцом отечественного воздухоплавания и, само собой, никогда не летал в космос. Нет, конечно же, может в ВВС и есть какой-нибудь авиамеханик с такой фамилией и подобными инициалами, но это ведь не повод для того, чтобы сразу же присваивать это мало кому известное ФИО новой академии. Не солидно как-то. Ну, в общем, полный раздрай творится с этими академиями и их названиями. Ничего удивительного. Творится всё то же самое, что и происходит в стране. Но это всё внешняя сторона дела. Название академии – это всего лишь вывеска. У нас на заборах тоже ведь разное пишут. А за забором ничего не лежит. Раньше за ним дрова лежали, но после проведения в стране приватизации дрова куда-то исчезли, а надписи на заборе остались. Надписи, не только на заборах, но и на различного рода табличках и этикетках – это, наверное, единственное, что в стране осталось, а за надписями зачастую ничего нет. Если даже что-то и есть, то обязательно ненастоящее. Написано, например, на громадном стекло-бетонном здании «Тюменская нефтяная компания», а вы попробуйте туда зайти. Если у вас получится это сделать, то вы сразу же убедитесь, что нефти там нет и в помине. А ведь при входе-то что написано?! Всё потому, что вся нефть и весь газ давно уже находятся за границей. Заграница, она ведь деньги платит, а вот бабка Авдотья из деревни Акуловка денег платить не хочет. Этой несносной жлобихе добрый дяденька «Газпром» подогнал газовую трубу почти под забор (всего-то в десяти километрах от забора труба остановилась), осталось только в дом завести! А Авдотья из Акуловки – нет, не хочет платить она 200 000 р. Как большущую пенсию получать (зашкаливающую аж за три тысячи рублей!) - она в первых рядах, но когда речь заходит о платежах, пусть даже и таких уж совсем смешных - она сразу в кусты. Одним словом – жлобиха. Или же ещё по поводу надписей, вот берёте вы в магазине батон колбасы и читаете на приклеенной к ней этикетке следующий текст, написанный большими буквами: «Колбаса свиная». Далее вы опускаете свои широко открытые зрачки на мелкие-мелкие буковки, пропечатанные на той же этикетке, а там: соя (генно-модифицированная), крахмал, арамотизаторы, стабилизаторы, загустители, подсластители, усилители вкуса, консерванты и прочая нечисть. То есть – это не колбаса. Стоп. А может быть эта «не колбаса» всё же, как-то связана со свининой? В крупную надпись на этикетке ведь входит слово «свиная». Вы вновь смотрите на мелкие буквы. И где же это заветное слово? Нет его. Нетути. Стало быть, то, что вы держите в руках есть «не свиная не колбаса» или же ненастоящая свиная неколбаса. Вот так. Что и требовалось доказать: надписи есть, но за ними ничего нет, либо всё же что-то есть, но это «что-то» не настоящее. А как же обстоят дела с военными академиями? Таблички с надписями у входа в академии бронзово блестят и прикручены крепко. Интересно было бы посмотреть, что же находится внутри этих академий. Соответствуют ли эти блестящие надписи содержанию? О сегодняшнем состоянии этих учебных заведений очень трудно судить, глядя только издалека и на всегда покрашенные фасады. А вот относительно тех времен, когда в академию поступал майор Просвиров, можно было с полной уверенностью сказать, что надписи на табличках вполне соответствовали содержанию, и академии ещё были некими храмами науки о том, как надо побеждать. Правда, длилось это с момента его поступления очень недолго. Напомним, в стране, доживая последние месяцы, агонизировала так называемая перестройка. Вскоре она будет погребена под обломками рухнувшей под тяжестью собственного величия страны, и из её праха начнут медленно и мучительно прорастать ростки дикого капитализма. И это не могло не сказаться на военных. Начав свою трансформацию с приходом к власти Мишки-меченого (он же Мишка-антихрист, он же Мишка-Каин), военные продолжили свою устойчивую деградацию во времена имитации защиты мирного капиталистического труда олигархов, растаскивающих стремительно нищающую страну на крупные куски, тогда как менее масштабное ворьё в это же время по-шакальи отщипывало от разлагающегося тела поверженной державы кусочки чуть поменьше. Почему только имитацию защиты могли предложить военные этому ворью? Да потому, что реально они уже никого не могли защитить. Даже себя. А потому как старая техника постепенно выходила из строя, не обращая внимания на грозные указания самых высокопоставленных военноначальствующих «О продлении сроков эксплуатации …», а новую технику военным давать, как-то не спешили. Её просто не было. А откуда эта новая техника могла взяться, если на её разработку и изготовление государство попросту не выделяло денег. В поведении государства появились какие-то новые особенности. Государство решило впредь выделять деньги только на целевые научно-исследовательские работы. А что является конечным продуктом НИР? Правильно, многотомный и тяжеленный отчёт о НИР. Этот тяжеленный отчёт государство с чувством облегчения клало на полку пыльного архива какого-нибудь НИИ и скоро забывало о нём. А что с ним ещё можно было сделать? В войска-то ведь его не пошлёшь. Зачем он там нужен? Нет, его конечно же, можно метнуть при случае в наступающего на Родину врага, но очень уж неэффективное это оружие. Так … убьёшь одного, а в основном для испугу только. Ещё одной чертой нового государственного поведения было то, что военным перестали давать топливо. На аэродромах, танко- и авто- парках замерла в неподвижной своей ржавости некогда боевая техника. Топливо торопливо могучим потоком утекало за границу и продавалось там за копейки. Но в качестве главного фактора, обусловившего продолжительную беспомощность военных, выступила их банальная безоружность. Да-да, вскоре после того, как тогдашние вожди приступили к строительству капитализма, оружие у военных, дислоцированных в черте или близ более или менее крупных городов (столицы и областных центров), быстренько изъяли на тщательно охраняемые окружные склады. Оставили военным совсем чуть-чуть этого самого оружия. Только для самообороны личного состава дежурных служб. В основном, штык-ножи от АКМ оставили военным. А после того, как у военных отобрали оружие, им тут же перестали вовремя выплачивать денежное содержание. Иногда эти задержки составляли от трёх до четырёх месяцев, в течение которых военным строго-настрого запрещались какие-либо заработки на стороне. Вскоре после наступления этих преступных событий ряды вооруженных сил стали в массовом порядке покидать лучшие из военных, а оружие с «тщательно охраняемых окружных складов» какими-то путями стало перекочевывать в лапы разномастной армии «братков», в одночасье заполонившей едва образовавшееся рыночное пространство стремительно деградирующей страны. Стоп, как это «какими-то путями»? «Тщательно охраняли» склады те же военные. И им тоже не платили денег и запрещали зарабатывать их на стороне. А кому им ещё было продавать это оружие? Не тем же военным у которых оно было изъято … . Да у тех и денег-то не было. А вот у «братков» деньги были. Очень много у них было денег и на оружие они их никогда не жалели. Хорошее оружие для «братка» - это святое. Завершая краткое описание некоторых черт самого начала «смутного времени», длящегося до сей поры, нельзя не отметить, что всё это безобразие, начатое почти непьющим Мишей-меченым, произрастало под руководством уже известного тогда всей стране хронического алкоголика. Алкоголика, зачем-то приглашённого в разгар перестройки для партийного руководства Москвой, аж из самого Свердловска (какая-то странная преемственность, не правда ли?) Некоторые деятели, видимо, проводя аналогию с первым российским Смутным временем, за глаза называли его «царём Борисом». В данном случае такие аналогии вряд ли уместны: пьянь, она в любые времена пьянью и остаётся. Как вполне справедливо однажды заметил один из недругов этого «выпивохи при власти»: «Совершенно не важно, какие президент принимает решения, важно в каком состоянии он их принимает». Но как эта позорящая страну пьянь, которая может себе позволить, извините, ссать под колесо своего самолёта, находясь в присутствии встречающей его иностранной делегации и под прицелом множества объективов, пролезает таки в первые лица государства – это остается загадкой. Ещё не так давно подобного поведения не мог себе позволить в нашей стране никто: даже вусмерть пьяный сантехник. Достигший такого состояния сантехник, сохраняя остатки стыда в своих мутных от грусти глазах, пусть худо-бедно, но всё ж таки добредёт до ближайших кустов. А тут … . Ни для кого ведь не секрет, что все пассажирские самолёты оборудовании туалетами … . И уж тем более президентские самолёты … . А может никой загадки нет? Может это государство такое? Может это из-за того, что народ безмолвствует, государство, деградируя на безмолвии и долготерпении, приобретает именно такие вот уродливые формы? Хотя говорят, что всякий народ заслуживает того правительства, которое у него есть … . Да мало ли что говорят … . Говорят ещё и что всякая власть от Бога. Что-то не верится. То, что она сверху …, вполне может быть. Но Антихрист-Денница, он ведь тоже там. Где-то наверху … . Впрочем, довольно философии. Давайте-ка поглядим, как развивались события вокруг нашего героя. И попытаемся на примере его судьбы обрисовать наиболее типичные черты судеб всех военных, попавших в водоворот эпохи перемен.
Поступление в академию начиналось с полевого лагеря. Полевой лагерь академии располагался неподалёку от лагеря высшего военного инженерного училища, которое Сергей заканчивал с добрый десяток лет назад. Впрочем, назвать лагерь «полевым» можно было с большой натяжкой. Лагерь представлял собой несколько белых кирпичных строений казарменного типа со стоящей неподалёку котельной. Всё это располагалось на лесной поляне, к которой примыкало несколько зеленых фанерных домиков, слегка спрятанных в лесу. То ли дело лагерь училищный: палатки, грибы в палатках, наполненный озёрной водой трубчатый коллективный умывальник под открытым небом, деревянный сортир персон эдак на двадцать – романтика … . Впрочем, так, наверное, и должно быть: чем выше карабкаешься по карьерной лестнице, тем меньше пахнет вокруг романтикой, но зато комфортнее становится сама лестница. От ступеньки к ступеньке меняются перила, да и сами ступеньки тоже меняются. Самые удачливые из военных достигают мраморного верха этой крутой лестницы и продолжают уверенно шагать вверх по ковровым дорожкам, даже не держась за позолоченные перила. Но таких очень немного. В основном, все военные застревают где-то посредине. А некоторые и до средины идти не желают. Не хотят. Те же, которые до средины всё же доползают, то почему-то сразу застревают, толкутся там, раскачивают лестницу и не дают друг другу взобраться на следующую ступеньку. Но при этом вниз стремительно никто не падает. Это и есть, так называемый, «здоровый карьеризм». Вот если бы военные постоянно и быстро падали сверху и получали бы при этом несовместимые со службой травмы, тогда это был бы «карьеризм нездоровый» и потребовалось бы вмешательство так же погрязших в карьеризме замполитов. Карьеризм среди замполитов не усиливал конкуренции между военными. У замполитов, у них всегда была своя «кухня», в котлах которой они варились, не мешая военным, но по роду своих занятий они считали себя вправе вмешиваться в дела военных в тех случаях, когда запах «нездорового карьеризма» становился слишком явным. Но при том раскладе, когда никто сверху быстро не падал и мгновенно не ломал себе шею, замполиты не требовались. Суетливая толкотня составляла суть нормального течения процесса карьерного роста всех военных, и девизом этого течения был лозунг: «Главное - чтобы у тебя было не лучше, чем у меня».
Сам процесс поступления в академию мало чем отличался от процесса поступления в училище. Только вместо безусых юнцов в аудиториях фанерных домиков нынче сиживали бывалые мужи, судорожно перелистывающие учебную литературу и в прострации потирающие потные от дурных мыслей лбы. Так же, как и десять лет назад, нагнетали обстановку местные военноначальники, стремясь «поширше» внедрить в массы поступающих военных принцип «ЧЧВ» («человек человеку волк»). Вновь на построениях прослушивались до боли знакомые речи: «Это вы потом, если конечно поступите, станете друзьями, а сейчас никакой фамильярности и панибратства! Никому не подсказывать! Списывать не давать! Замеченные в этих «грехах» будут тут же отправлены обратно в часть». И обстановка действительна была накалена до предела. Всё дело в том, что подавляющее число абитуриентов приехало либо из таких «дыр» из которых можно было выбраться только через академию, либо из частей, находящихся на территории республик бывшего СССР и подлежащих скорому расформированию. Некоторые из поступающих были поставлены в ещё более тяжёлое положение: в отдельных «закордонних» частях их с помощью угроз не платить денежное содержание и шантажа уничтожения «Личных дел» при попытке продолжить службу в России, пытались склонить к принятию «нэзалэжной» присяги. При этом проводилось обязательное письменное анкетирование, и непременным условием допуска к принятию новой присяги был правильный ответ на вопрос: «Готовы ли Вы воевать с Россией?» Во как! Не успели стать «самостыйными та нэзалэжнымы» и сразу же воевать. А если война будет проиграна? Опять в российское рабство? Опять это жестокое угнетение со стороны русского великодержавного шовинизма? Угнетение, в сравнени с которым страдания негров на плантациях американского рабовладельческого юга во времена предшествующие тамошней гражданской войне, выглядят вечным отдыхом современного туриста в семизвёздочном отеле на Лазурном побережье по системе «All inclusive». В общем, особо не задумывались тогда ни о чём «самостийные», захлёбываясь своей «нэзалэжностью», поэтому и создавали такие сложности не желающим «размовляты на ридной мове». Но «нежелающие» всеми правдами и неправдами просачивались в приемные комиссии академии, привозя все свои документы с собой и понимая, что никаких путей к отступлению у них не существует.
Наконец, когда все документы были доставлены в приёмную комиссию, в среду поступающих в академию военных инкогнито просочился некий дробный элемент. Звали этого подозрительного элемента «Капитано-майор - 0,23». Военные узнали об этом событии, когда им торжественно объявили на очередном построении о том, что конкурс при поступлении составляет 5,23 человека на место. Что такое 5 капитано-майоров, военные ещё могли себе представить, но вот этого – 0,23 … . Нет, это лежало за границами понимания военными окружающего их бытия. Кроме того, этого незнакомца никто никогда в лагере не видел. Он не шелестел умными книгами в аудитории, не стоял с военными в одном строю и не сидел с ними в столовой, принимая вовнутрь убогую пищу. Его никто не видел бредущим по окрестным лесным тропинкам, но военные привыкли всегда доверять словам высоковоенноначальствующих и поэтому твёрдо знали: прибывший инкогнито «Капитано-майор - 0,23» находится где-то среди них. А то, что незрим он пока - так, видимо, было надо. Дабы не будоражить и без того взволнованные грядущими испытаниями военные души.
Относительно спокойно себя чувствовали лишь абитуриенты, имеющие хоть какое-то право на московское или санкт-петербургское жильё. Это право давала так называемая «прописка». Наличие прописки, в свою очередь, давало дополнительные возможности военным решать свои насущные кадровые проблемы. Таких военных среди абитуриентов было совсем немного. Помимо Сергея ещё человек пять. Среди этих сохраняющих спокойствие личностей, наиболее ярко выделялись манерой своего несколько необычного поведения двое. Один из них был очень перспективным в карьерном отношении офицером и имел чин майора. Майор совсем недавно отметил свое сорокалетие и проживал с семьёй в Купчино, в квартире недавно отошедшей в мир иной тёщи. Этот вариант развития событий майор предусмотрел ещё будучи курсантом военного училища, расчётливо женившись в своё время на великовозрастной питерской дурнушке и закрепив свой успех рождением двоих детей. Фамилия этого перспективного и чрезвычайно расчётливого офицера была довольно длинна и в тоже время носила какой-то половинчатый характер - Полумордвинов. Второй личностью, привлёкающей всеобщее внимание был старший лейтенант Канарейкин. Старлей был коренным ленинградцем, никаких корыстных планов никогда не вынашивал и поэтому пребывал в счастливейшем состоянии убеждённого холостяка. Счастье его было подкреплено недавним вступлением в наследство бабушкиной квартирой, располагавшейся в доме по проспекту Обуховской обороны. Район, конечно же, так себе. Но квартира была трёхкомнатной. Старлею жилых метров вполне хватало. Вместе с тем, это «юное дарование» чувствовало себя несколько неудобно в компании майоров и с нетерпением ожидало со дня на день присвоения первого, хоть к чему-то обязывающего офицерского звания – капитан. Поскольку майор и без пяти минут капитан станут, как мы увидим далее, одногруппниками Сергея Просвирова, коротко остановимся на довольно-таки поверхностном описании их внешних данных и некоторых особенностей поведения. Личность майора легко укладывалась в невысокое худощавое туловище, которое гармонично дополнялось круглой, как шар головой. Большую часть головы майора занимала бледная морда его морщинистого лица с темной точкой коротких усов под греческим носом. Чуть выше морды лица топорщился ежик коротко остриженных волос. Помимо головы к туловищу Полумордвинова примыкали вертлявые конечности-прутики: прутики-ноги и прутики-руки. Было в этом майоре что-то неуловимо половинчатое: какие-то суетливые полужесты и какая-то неопределённая полумимика. Всё в нём было как-то не до конца. А началось это всё в нём, по видимому, с его половинчатой фамилии. Надо отметить, что майор был весьма энергичен, слегка картавил и имел привычку растягивать некоторые слова. По какому принципу он выбирал эти слова из всего многообразия «великого и могучего» для того, чтобы тут же их растянуть, было не понятно. Примером здесь может служить обычно коротко произносимое слово «район». Некоторые граждане произносят это слово ещё короче, чем оно написано: «раён». У майора же всегда выходило длинно и почти на распев: «рай-о-о-н». Тоже самое творилось со словом «дивизион» и ещё со многими и многими словами. Кроме того, майор любил заменять букву «е» на «э» в словах, по каким-либо причинам особенно важных для него. Эти слова он произносил на турецкий манер подобно тому, как печатала машинка О.Бендера в бытность последнего сотрудником легендарной фирмы «Рога и копыта»: акадэмия, прэмия, вознаграждэние и т.д. Майор был до дрожи в голосе тактичен со старшими по званию и всегда пожирал начальство наполненными неподдельным ужасом глазами. Вернее, он всегда смотрел на начальство так, как будто видел неукротимо надвигающуюся на него волну цунами, бежать от которой было уже бесполезно. В общем, ни у кого не вызывало сомнений в том, что майор этот был очень перспективным. Косвенно этот факт подтверждался ещё и тем, что ему было позволено поступать в академию в таком почтенном для майора возрасте.
Без пяти минут капитан Канарейкин был чрезвычайно упитанным и лощёным молодым человеком, имевшим довольно больших размеров морду своего ярко красного лица. Морда лица в нередкие минуты душевного волнения своего хозяина быстро приобретала свекольные полутона в районе оттопыренного картошкой носа. Казалось, что он всегда чего-то мучительно стеснялся и о чём-то тихо переживал. Некоторые академические военноначальники поначалу очень настороженно отнеслись к наружности будущего капитана, подозревая в нём скрытого алкоголика, и постарались всяческими способами избавится от него ещё до поступления. Поначалу академические военноначальники пытались найти ошибки в его документах, а не найдя их, избрали другую тактику. Они всегда запоздало щёлкали секундомером, фиксируя момент пересечения Канарейкиным финишной прямой во время кросса и обвиняли старлея в недостаточной для учёбы в академии выносливости. У академических военноначальников всегда что-то случалось с устным счётом, когда Канарейкин, пытаясь ещё раз подтянуться синел лицом под перекладиной. Но, в конце-концов, ничего у этих фальсификаторов не получилось – Канарейкин все экзамены, кроме экзамена по физподготовке, сдал на оценку «отлично». А на экзамене по физподготовке, алчные до подлога и подтасовки фактов академические военноначальники вынуждены были признать, что действительная физическая готовность Канарейкина к отражению натиска войск со стороны стран Северо-атлантического альянса может быть оценена как удовлетворительная. Именно такую оценку ему и поставили по результатам экзамена. Но, как оказалось впоследствии, интуиция не сильно подвела академических военноначальников: вскоре после поступления стало ясно, что уже состоявшийся к тому времени капитан, конечно же, не был никаким алкоголиком, но крепко выпить очень любил. Только в состоянии недвусмысленности относительно крепости подпития Канарейкина покидало постоянно мучившее его тонкое душевное волнение. В такие минуты капитан становился чрезвычайно весел и, даже можно сказать, смешлив.
Но это всё ещё когда-то будет, пусть и в недалёком последствии, а сейчас ещё длился мучительный процесс поступления, и великовозрастные абитуриенты мучительно оживляли в себе полученные когда-то знания. Особенно тяжело было им вспомнить то, чего они никогда не знали. Именно этим объяснялось судорожное перелистывание ими незнакомой учебной литературы в поисках знакомых букв. Знакомые буквы стали попадаться всё чаще и чаще и вскоре стали складываться в какие-то до боли знакомые, но давно забытые слова. Этот процесс мог бы идти гораздо быстрее, но академические военноначальники вдруг очень сильно озаботились физической готовностью абитуриентов к борьбе с агрессором и принялись их изматывать кроссами по бескрайним просторам болот Ленинградской области, плаванием в подёрнутом ряской лесном озере. Кроме того, академические военноначальники очень любили угнетать своих слегка обрюзгших от долгих лет службы абитуриентов неприступностью гимнастических снарядов. Эти аспиды заставили пожилых тридцатилетних офицеров вспомнить курсантские годы и вновь сигать «молодыми козликами» через длиннющего гимнастического коня, гнуть железо перекладин и брусьев. «Знания – это полная ерунда, - причитали при этом кровопийцы, - сегодня они есть, а завтра они уже устарели и никому не нужны. А вот физическая подготовка, она вечна!» - говорили кровососы, отрывая абитуриентов от бесполезного чтения и отправляя их в очередной забег. Слегка заплывший жирком Сергей вдруг как-то по-настоящему проникся этой простой истиной и даже стал предпринимать дополнительные утренние десятикилометровые пробежки от дома до лагеря (святых-петербуржцев отпускали на ночь домой, ленинградцев когда-то не отпускали, а вот как только название города стало носить имя Петра, да ещё с приставкой «Санкт», так всё у них быстро нормализовалось. Только вот не совсем понятно: имя какого Петра носит этот город? Апостола? Какое отношение имеет апостол к этому городу? Апостол Пётр в эти сырые края никогда не забредал со своими пастырскими проповедями. Или же город носит имя царя-основателя? Тогда при чём тут эта приставка? Царь Пётр никогда святым не был. Скорее даже великим грешником был он … . И чьё же имя тогда носит этот город? Эта, как некоторые любят сейчас говорить, «культурная столица»? Советую «некоторым» открыть Конституцию РФ и внимательно её почитать. В основном нашем законе нет никаких «культурных столиц», там четко написано, что столицей нашей Родины является город Москва. И всё! И никаких «культурных», «индустриальных», «сельскохозяйственных», «нефтедобывающих», восточных и пр. столиц в Конституции нет. А главный закон своей страны надо уважать. Чтить его надо даже выше, чем Уголовный кодекс. В общем, много терминологической путаницы внесло новое время, но грядущие поколения должны когда-нибудь в ней разобраться. А может и не будут они ни с чем разбираться … . Возьмут и все названия попросту отменят, придумав взамен какие-нибудь свои. И будут по-своему правы эти грядущие поколения, потому как не надо было веками доводить всё до абсурда. Между прочим, процесс уже начался: изменения в правила русского языка уже вносятся на законодательном уровне. Так, слово «кофе» приобрело дополнительный средний род, появились «дОговоры» и «йогУрты». Скоро слова с «жи» и «ши» можно будет писать через букву «ы», а слова с «ча» и «ща», через букву «я». А кому теперь нужны эти условности? Сейчас ведь во власть пролезло очень много плохо образованных людей, которым эти условности сильно мешают. Условности всегда были лакмусовой бумажкой интеллекта).
Наконец, наступила страдная пора сдачи экзаменов. Умудрённых опытом офицеров не пугали экзамены по специальности, но большинство из них панически боялось экзамена по высшей математике. С этим предметом у многих были большие проблемы ещё во время учёбы в училище. И это при том, что было всё ещё в молодые годы … . Младая память … , и всё такое прочее … . А по прошествии десятка лет проблема с высшей математикой у многих военных ещё больше обострилась. Опыт эксплуатации боевой техники почему-то никак не способствовал росту знаний в этой области естественных наук. Особенно паниковали выпускники командных училищ, которым математику когда-то преподавали в форме некоторого ознакомительного факультатива (а зачем командиру нужна высшая математика?) и старались не нагружать их длинными выкладками. В командных училищах даже был специально введён некий термин: «командирская формула». Смысл термина сводился к тому, что самая длинная командирская формула должна укладываться в центральный квадратик офицерской линейки, имевший двухсантиметровую длину каждой из сторон.
Наконец большая часть экзаменов была сдана. Кто-то был оставлен для сдачи двух последних, решающих экзаменов по высшей математике и физической подготовке, а кто-то уже с позором убыл в родные подразделения. Коротко остановимся на том, что творилось на этих двух экзаменах в течение двух долгих судных дней.
На экзамене по математике прямо перед Сергеем спиной к нему сидел майор Репа. Майор полностью соответствовал своей фамилии: был он невысок ростом и округл всеми частями тела при полном отсутствии шеи. Можно было сказать, что у этого парня голова была на плечах. Но, видимо, голова эта была создана не для математики. К тому же, Репа закончил как раз командное училище, двигался по командной линии и дослужился аж до командира линейно-кабельной роты. За время своей службы майору довелось всего один раз увидеть ненавистный ему интеграл. Это случилось ранним летним утром на каком-то полигоне. Всю ночь перед этим знаменательным утром над полигоном бушевала гроза, и взгляду майора представилась искривлённая ударом молнии мачта антенны. Кривизна мачты полностью повторяла все характерные изгибы ненавистного майору знака интеграла! Репа тихо по-зверинному зарычал и мгновенно исчез в лесу. И вот теперь он сидел на экзамене по столь непонимаемому и поэтому ненавистному ему предмету и истекал потом безнадёжности. Он уже успел завалить все вопросы вытянутого билета и довести до предынфарктного состояния пожилую преподавательницу, принимавшую экзамен. Бедная женщина уже бросила ему не один спасательный круг в виде наводящих вопросов, но каждый раз в ужасе отскакивала от Репы, как только тот начинал отвечать. Последний раз она показала ему формулу для полного дифференциала и попросила прокомментировать. «d умножить на y, поделить на d умножить на x …» - начал, было, майор, но преподавательница, схватившись за сердце остановила его, и, запив водой горсть каких-то таблеток, тихо проговорила, глядя в умоляющие глаза Репы: «Хорошо-хорошо, я поставлю Вам тройку, вот только скажите мне, чему равна производная от «икс» в квадрате. Сможете сразу сказать? Нет? Ну, хорошо, подумайте, я к Вам попозже подойду».
И вот момент подхода преподавательницы неумолимо приближался, а ответ в голове Репы так и не появлялся. Он и не мог появиться, потому как майор даже и не понял толком, о чём его спросили, но всё же продолжал надеяться на какое-то чудо в виде открытия на его круглой голове третьего глаза. Через этот глаз майор, видимо, надеялся послать запрос во вселенскую базу данных и получить оттуда по вселенски исчерпывающий ответ. Но глаз почему-то не открывался, а Репа продолжал обильно потеть. Неожиданно пришедшая к нему помощь имела вполне земное происхождение. Сергею стало жаль страдающего майора и он, нарушив заветы академических военноначальников, тихонечко шепнул репиной спине:
- Два «икс».
- Что-что? – вопросительно зашипел Репа, - два «икс»? Правда, что ли?
- Ей-ей.
- Подожди, сейчас запишу. А то ещё вылетит из головы … , - принялся что-то медленно выводить на бумаге Репа, свесив мясистый язык на сторону.
В это время к Репе откуда-то сзади с опаской стала подбираться преподавательница. Зайдя ему со спины она обречённо сожмурилась и заглянула через Репино плечо. По аудитории пронёсся её облегчённый вздох:
- Ну вот видите … . Хоть что-то Вы вспомнили. Правильно: два «икс». А может быть вы ещё вспомните чему же равна производная от «икс» в кубе?
- Что?! Я! В кубе?! Да Вы что?! Нет! Не-е-е-т! Мы так не договаривались! – словно взрывной волной подбросило к потолку уже уставшего от экзамена «математика».
- Хорошо-хорошо, - испуганно зачастила преподавательница, пятясь задом к своему столу, - тройку я Вам, как договаривались, так и быть, поставлю.
Надо было видеть в эту минуту мокрую от пота и круглую от рождения морду лица расплывшегося в гуинпленовой улыбке Репы! Глядя на неё можно было подумать, что её хозяину только что присвоили звание Героя России и вручили бесплатную путёвку в сочинский санаторий дней, эдак, на сорок.
Тем не менее, дело было сделано. Экзамен был сдан, но далеко не всеми. Ряды абитуриентов сильно поредели, но главное ещё было впереди. Впереди был экзамен по физподготовке, в истории сдачи которого были зафиксированы случаи со смертельным исходом. Смертельные исходы наступали обычно во время кросса. Некоторые из военных, благополучно сдавших все экзамены и казалось бы уже ухвативших жар-птицу-академию за пышный хвост, не обращая внимание на свое реальное физическое состояние, стремились любой ценой уложиться в нормативное время. Вот этот воинствующий волюнтаризм и уравнивал порой цену с летальным исходом. В прошлом неплохой спортсмен, Сергей был уверен, что свою «тройку» на кроссе он получит даже в том случае, если будет бежать спиной вперед. Равномерно выбрасывая ноги и ритмично вдыхая полной грудью он с удивлением наблюдал за отдельными хрипящими и роняющими на землю кровавую пену субъектами. «Как же это надо возненавидеть себя, чтобы вот так издеваться над своим организмом, - подумал майор, обгоняя одного из таких мазохистов, - предупреждали же придурков о том, чтобы не доводили всё до крайностей. Дадут ещё одну попытку через неделю. Ну и что из того, что на кону стоит условие: либо академия, либо тайга? Чем их так в тайге обидели? К тому же, кроме академии и тайги есть ведь ещё и третий вариант – сдохнуть в блеске зеленых соплей и кровавой пены во время кросса. Вот тогда не будет ни академии, ни тайги. Будет отправка бандеролью на малую родину. Нет, этого я, наверное, никогда не пойму».
В этот раз, по счастью, никто не помер. Все добежали и доплыли и даже никто почему-то не упал со склизкого турника. Второпях были свёрстаны списки поступивших и отправлены в Москву для включения в приказ. Тем, кто не уложился в заданные нормативы было объявлено, что они зачислены как-то «условно». Всё-таки смешные они были эти академические военноначальники: это ещё курсантов можно было напугать всякими «условностями», но «вешать лапшу на уши» целым майорам, убеждая их в том, что на стол Министра обороны может лечь для высочайшей подписи проект приказа, информирующий маршала о пикантных подробностях личной жизни некого Пупкина, зачисленного куда-то условно, ну, как бы, понарошку … ?! Однако все «условно существующие» делали вид, что глубоко осознали свою ущербность и пытались всячески заверить академических военноначальников в том, что всё своё ближайшее будущее намерены посвятить самосовершенствованию. Это радовало академических военноначальников. В качестве названия этой дезинформационной деятельности они даже придумали некие термины, например: «нассать личному составу в уши», «накидать в строй ботвы» и т.д. Как бы то ни было, вскоре новоиспеченные «академики» разъехались по местам, теперь уже прежней службы, дабы упаковать свой скорбный скарб в многотонные контейнеры и отправить его медленной скоростью к месту своей будущей учёбы-службы.
Наступило первое сентября. Новоиспечённых слушателей принялись по десяти раз на дню строить и перестраивать, рассаживать по аудиториям и пересаживать. Зазвучали лозунги в исполнении хора академических военноначальников:
- Настойчиво рекомендуем вам поскорее забыть о том, что вы совсем недавно были какими-то там начальниками. Вы теперь – рядовые офицеры!
- Советуем вам, как старшие товарищи в первые два года обучения забыть слово «слушатель». В течение первых двух курсов вы будете служить исключительно «писателями» и «читателями» и только на третьем курсе вас уже можно будет назвать слушателями.
Средь хорового пения академических военноначальников особенно выделялся голос начальника инженерного факультета полковника Замкова, которого слушатели за глаза почему-то звали Петлюрой. Сергей сколько ни искал в нём сходства с атаманом, так и не смог его обнаружить, мучительно вглядываясь в пожелтевшие фотографии справочника, посвящённого гражданской войне. Замков своим обличием и внешним поведением напоминал какого-то другого персонажа из того же времени. Майор напряг остатки памяти и тут его осенило: «Так это же чистой воды батько Махно!» Именно так его изображали в советских фильмах: сухощавый, стремительно-бесноватый и отрывисто изрекающий из себя всяческую анархическую чушь.
Набранным курсом инженерного факультета назначили командовать полковника Данилкина Ивана Кузьмича, до этого руководившего несуществующим штабом какого-то кадрированного соединения. Впоследствии, вспоминая те славные годы, он с мечтательной улыбкой говаривал: «Эх, вернуть бы мне ту службу. Я ведь кем был? Начальником свежего воздуха! А теперь вот с вами, прохиндеями, приходится возиться и всё за те же деньги». Иван Кузьмич был весьма крупным, пожилым (по военным меркам) и незлобивым мужчиной, который, когда хотел кого-то наказать, молча поднимал свое могучее тело со стула и добродушно говорил нечестивцу: «Сынок, я тебя бить не буду. Я на тебя просто лягу».
Ещё одной приметной личностью среди факультетского начальства был заместитель Замкова полковник Баранов. Сей муж был весьма грозен, но его почему-то никто не боялся. Похоже, что реально ему удалось запугать только свою семью. Как-то раз Сергей, будучи дежурным по факультету, по какой-то служебной надобности позвонил этому узурпатору домой в вечернее время. Каково же было его удивление, когда он услышал в телефонной трубке затравленно-тихий женский голос: «Жена полковника Баранова слушает Вас». Кроме своей склонности к деспотизму полковник обладал ещё и таким очень важным для военного человека качеством как беспросветная тупость. Глубиной этого дополнительного качества полковник полностью соответствовал своей звучной фамилии. Сергею как-то раз выпала великая честь быть лично проинструктированным этим скалозубовым потомком перед заступлением в наряд. Прочитав пару статей из устава и закончив таким образом теоретическую часть инструктажа, полковник приступил к практической его части, демонстрируя в движении ту фазу ритуального утреннего доклада прибывшему начальнику, когда доклад, собственно, уже прозвучал и надо сделать шаг одновременно вперед и влево, повернувшись к начальнику боком, пропуская его на территорию, подпадающую под его деятельное командование. Сделать этот шаг инструктирующему полковнику не давал массивный шкаф, стоящий у стенки его длинного и узкого кабинета. После того как Баранов три раза подряд потерпел неудачу, раз от раза упираясь в дверцу шкафа, который без видимых усилий отпихивал полковника назад в исходное положение, инструктирующий недоумённо замер посередь кабинета и удивлённо произнёс: «Во как! Почему-то сегодня не получается …». (Стало быть, вчера у шкафа было более миролюбивое настроение?) Сергею вместе со своим помощником капитаном Карпенко не удалось справиться с собой и вынести такую эмоциональную нагрузку. Майор с капитаном покатились со смеху, чем ещё больше озадачили Баранова и мгновенно стали его злейшими врагами.
Учебную группу, в которую был распределён Сергей, возглавил уже известный нам майор Полумордвинов, а в её состав вошло всего десять человек, среди которых были и «вот-вот капитан» Канарейкин, и уже давно состоявшийся майор Репа. Кроме этих уже известных нам людей в состав группы попала ещё одна колоритная личность с фамилией Леонтьев. Эта личность по странному стечению обстоятельств попала на командную должность после окончания с красным дипломом одного из самых уважаемых в стране и за рубежом технических гражданских ВУЗов – Московского высшего технического училища им. Баумана. Наверное, призвавших Леонтьева на военную службу кадровиков в названии ВУЗа смутило слово «училище». Что такое военное училище - это им было понятно, а вот гражданское … . «Это что, ПТУ какое-нибудь? – спрашивали они у него. - Вы что, не могли хотя бы какой-нибудь институт закончить? В школе-то Вы, вроде, хорошо учились, вон аттестат весь в пятёрках …». Будущий майор попытался было им что-то объяснить, но они так ничего и не поняли. Не поняли и отправили вчерашнего студента командовать взводом связи. «Вы же смотрите, бросайте свои студенческие привычки, - по-отечески наставляли Леонтьева кадровики, чувствующие, что делают что-то не то, - через неделю в Вас будут вглядываться двадцать пять изучающих глаз». Будущий майор так и не понял, почему количество глаз должно быть обязательно нечётным и уехал из промозглой Калуги в солнечный Мурманск. Там и дослужился до командира батальона.
Остальные пять человек являли собой безликую массу заурядно-серых слушателей, которые только и делали, что учились, ходили в наряды, а в свободное от тех и других занятий время выгуливали своих детей вокруг зданий академических общежитий. Эта масса не нуждается в сколь-нибудь детальном описании и, пользуясь известным математическим приемом, всю эту оставшуюся пятёрку можно без ущерба для дальнейшего изложения заменить неким обобщённым слушателем, например, майором Скучноправильниковым.
Свое создание группа решила отметить в безымянном кабаке, располагавшемся на Тихорецком проспекте. Если говорить точнее, то кабак этот не был совсем уж безымянным. Вывеска на нём, видимо, из соображений экономии, отсутствовала, но проживающий в округе народ это замечательное питейное заведение иначе как «Гангрена» никогда не называл. Отчего же такое жёсткое название придумал народ этому заведению высокой культуры обслуживания? Да потому, что этот отстойный кабак был замечателен лишь тем, что в нём всегда присутствовало свежее, не разбавленное водой пиво. В это неразбавленное пиво даже никогда не сыпали стирального порошка для придания ему должной пенности. А вот внутреннее убранство «Гангрены» оставляло желать лучшего и где-то соответствовало своему названию. Нет, конечно же, отпиленных, плавающих в лужах гноя и крови человеческих или ещё каких конечностей внутри помещения не наблюдалось, но заляпанные, липкие даже с виду и испещрённые похабными надписями столы, грязные, со следами многочисленных протечек крашенные керамзитовые стены и потолки сразу же вселяли в вошедших граждан чувство гадливости. Ежели, конечно, эти граждане были трезвыми. Граждан, которые до прихода в «Гангрену» уже чего-то выпили, как правило, ничего не смущало. А изначально трезвые граждане сразу же при входе брезгливо зажмуривались, мгновенно покрываясь зримыми на их лицах мурашками, и затем, пройдя к стойке широкими шагами, быстро расплачивались за требующееся им количество пенных литров. Далее следовали судорожное сглатывание первого литра пенного напитка и наступающая умиротворённость. После поглощения первого литра неразбавленного пива «Гангрена» начинала нравиться абсолютно всем зашедшим в неё гражданам. Независимо от их возраста, пола и вероисповедания. Вот только какой-то по-медицински специфически запах, злобно шибающий по обонянию граждан ещё при входе, продолжал слегка беспокоить их в течение всего времени пребывания в чреве этого достойного заведения. Запах, очень похожий на смесь оглушительной вони животного происхождения и каких-то сильнодействующих лекарств. Порой у посетителей складывалось такое впечатление, что они сидят в центре непроветриваемого в течение года свинарника, переполненного больными животными, над которыми непрерывно колдует ветеринар.
В общем, обстановка была в «Гангрене» довольно-таки мерзопакостная, но пиво … , да, пиво было хорошее. Группа, празднующая день своего образования, ещё не знала всех специфических особенностей этого заведения и попала туда только благодаря рекомендациям некоторых старших товарищей, которые, видимо, были настолько непритязательны к условиям быта, что кроме качества пенного зелья их больше ничего не интересовало. Поэтому, когда молодой коллектив, состоявший в большинстве своём из старых майоров, очутился внутри кабака, им сразу же овладели пораженческие настроения. Особенно запаниковал майор Скучноправильников. Если все остальные члены группы старались погасить на мордах своих лиц брезгливое выражение и сосредоточить взгляд на льющееся в мутные кружки удивительно прозрачное пиво, то этот эстет тут же завопил: «Да вы что?! Чтобы я, да в таком гадюшнике … ?! Никогда»! А затем с криком: «На волю! В пампасы!» майор стремительно выскочил наружу. И его вполне можно было понять. Майор Скучноправильников очень редко пил пиво, а если это всё-таки случалось, то происходило дома перед экраном телевизора во время просмотра скучнейшего футбольного матча чемпионата СССР, например, матча между «Нефтчи» и «Динамо» (Киев). Но не надо забывать, что майор Скучноправильников был един сразу в пяти лицах и всей оставшейся группе пришлось проследовать за ним на улицу. Несмотря на разгул капиталистического движения, количество цивилизованных питейных заведений города Питера увеличивалось очень медленно и если заранее не побеспокоиться о бронировании в них мест на вечер, то запланированное мероприятие можно было считать сорванным. Именно такая ситуация сложилась в тот злополучный момент из-за того, что неискушённые бытом старшие товарищи заверили только что поступивших военных в отсутствии дефицита посадочных мест в «Гангрене». И старшие товарищи оказались правы, вот только жаль, что умолчали они о запахе и внутреннем убранстве этого отстойного заведения. И теперь целая группа ещё недавно радостных военных растерянно топталась на улице. Вдруг кто-то вспомнил, что на располагающейся не так далеко улице Жени Егоровой есть заведение, где к столу подают исключительно только жареные на гриле куриные окорочка и холодную водку. Настроившиеся на пиво военные ещё немного поменжевались и двинулись в сторону улицы с довольно необычным названием. Вскоре они оказались внутри заведения, которое показалось военным в сравнении с «Гангреной» рестораном отеля «Интурист». Военные тут же принялись выпивать и поздравлять друг друга. А выпивая и поздравляя, постепенно друг с другом познакомились. Правда, к утру они опять позабыли «кто есть ху», но впереди было ещё три года совместного обучения, и военные по поводу возобновления знакомств, как сейчас говорят, особо не парились. Они довольно скоро вновь собрались в открытом ими для себя кабачке на улице незнакомой им Жени Егоровой, чтобы отпраздновать присвоение Канарейкину гордого звания капитан. Кабачке, пропитанном запахом жареных куриных окорочков и специального чесночного соуса. Военным здесь всё более или менее понравилось, и они вскоре даже присвоили этому заведению кодовое название: «Женя Курочкина» и могли вполне свободно строить свои планы в присутствии высокого начальства. Так, один военный мог, абсолютно не таясь, предложить другому военному в присутствии, например, Ивана Кузьмича: «Пойдем-ка сегодня после самоподготовки, да навестим Женю Курочкину, что-то мы давно у неё не были». Иван Кузьмич слышит всё это и успокаивается. Он, конечно, не знает эту девушку. Но то, с каким выражением произносится её имя, вселяет в него спокойствие за моральный облик подчинённых. А подчинённые идут себе вечером в кабак и понемногу выпивают, снимая с головы обруч стресса, образовавшегося в течение напряжённого учебного дня. Но бывало и так, что стресс, не желая сниматься, больно держался за короткий ёжик военной причёски. Тогда военным, конечно же, приходилось выпивать несколько больше обычного. Случалось иногда и такое … . Но всё же происходило это очень редко. Ведь военные всегда были самыми стрессоустойчивыми гражданами своей страны.
Последовательно вырываясь друг из друга и с металлическим лязгом сцепляясь между собой, стремительно летели учебные дни. «Академики» вначале, насколько могли, вдумчиво перемещали на картах армии и фронты по различным театрам военных действий, а затем уже со знанием дела рисовали для них схемы организации связи. А для того, чтобы не погрязнуть в топографическом бюрократизме бумажных карт, «академики» часто выезжали в окрестные болотистые леса и разворачивали там учебные армейские и фронтовые узлы связи, попутно выполнявшие реальные задачи поддержания частей и соединений ЛенВО в постоянной боевой готовности. Работа кипела напряженная, но в сравнении с ритмом несения службы в боевых частях, обучаемым военным всё это казалось отдыхом. Через некоторое время новоявленные «академики», осознав выгодность своего положения по отношению к своим товарищам, оставшимся в частях, уже хотели, было, по примеру старших поколений слушателей мысленно поблагодарить партию и правительство за три года дополнительного оплачиваемого отпуска, но не тут-то было. По прошествии полутора лет обучения страна вступила в какую-то новую фазу своего развития и военным перестали платить деньги. «Человека с ружьём» начали обижать по полной программе. Экономившие на себе слушатели стали падать в голодные обмороки на занятиях, после чего им и членам их семей было милостиво разрешено обедать в академической столовой в долг. Но о том, где этим припадочным слушателям с всегда желающими что-либо съесть членами их семей можно было позавтракать и поужинать, официально ни где не сообщалось. Начальник академии был очень мудрым человеком и нашел очень хороший рецепт решения проблемы хронического безденежья, царящего среди слушателей. Ничтоже сумняшись, он как-то раздражённо заявил на учёном совете академии, брызгая ядовитой слюной с высокой трибуны: «Никак не могу понять я проблем этих слушателей … . Ну да, три месяца задерживают выплату денежного содержания, ну и что из этого? Надо тут же падать в голодные обмороки? А-а-а, запрещаете им подработку согласно директивы из Москвы? И правильно делаете. Надо не подрабатывать, а полностью сосредоточиться на учёбе. Учиться тому, что необходимо на войне! Как в присяге написано: « … стойко переносить тяготы и лишения военной службы!» Что-что? Жены с детьми присяги не давали …? Ну, я не знаю … . В конце-концов, пусть эти слушатели перезаймут друг у друга, и все проблемы будут тут же решены. Что же они у вас глупые-то такие?» (????!!!!!)
Видимо, невдомёк был этому генерал-лейтенанту закон сохранения денежной массы, который утверждал, что из ничего чего-либо никогда не возникает. Деньги идут только к деньгам. А до возникновения современного экономического кризиса многие были уверены ещё и в том, что деньги делают деньги, и вроде как производство товаров и услуг тут абсолютно ни при чём. Глубоко заблуждались эти «многие». Заблуждался и генерал. Он ведь не был экономистом. Хотя в данном случае никакого экономического образования не требовалось. Требовался лишь здравый смысл. Он, к сожалению, отсутствовал. Нет, здравый смысл, безусловно, присутствовал, но работал только на себя, родимого. Ни для кого не секрет, что большие военноначальники того времени часто вступали в преступный сговор с банками и заключали с ними корыстно-выгодные союзы о «прокрутке» денежных средств военнослужащих в течение двух-трёх месяцев. Сумма мзды за это время набегала довольно внушительная, что позволило некоторым из больших военноначальников обеспечить материальный достаток не одному своему поколению и на десятки лет вперед. Некоторые из этих же военноначальников настолько сблизились с преступной средой, что не гнушались участвовать в сходняках с окрестной братвой, обсуждая вопросы невмешательства военных в творящийся вокруг территории академии и прилегающим к ним общежитиям беспредел, в обмен на то, что братва за границы этой территории соваться не будет. И это был ещё один источник благосостояния высоких академических военноначальников, которые строго-настрого запрещали военным вступать в конфликт с гнездящимися у метро ларёчниками, если те почему-то не желали давать им сдачи с нехитрых покупок, ссылаясь на отсутствие у них сторублёвой мелочи. (Да-да, в те далёкие времена на сто рублей можно было купить только упаковку жвачной резинки, но денег у всех, кроме военных, было очень много. В этот период, абсолютно весь в недавнем прошлом советский народ неожиданно для себя превратился в общество нищих миллионеров). Особенно же запрещалось военным вступать в конфликты с целью предотвращения мордобития лиц руководителей уличных ларьков со стороны быкующих братков, пребывающих во гневе. Справедливый гнев вспыхивал в алчных душах братков всякий раз, когда новоявленные бизнесмены не желали платить «робингудам» ежедневную денежную дань. Эти отстойные, в своей первозданности, локомотивы рыночно-кооперативного движения почему-то не поняли сразу, за что же они должны были платить этим пышущим здоровьем бритоголовым ребятам, недавним выпускникам ГПТУ (аббревиатуру этих учебных заведений народ расшифровывал не иначе как: «Господь Позволил Тупым Учиться). Руководители уличных ларьков в те времена ещё и понятия не имели, что такое «крыша» и ещё не знали, кто такой господин Лившиц, несущий в массы почти библейские заветы. «Делиться надо … », – любил говаривать этот обаятельный господин. И именно за невыполнение этого завета руководителей уличных ларьков и хлестали по мордасам. Именно за это и выбивали им почки до уровня дна их глубоких трусов. Военные в то непростое время тоже ещё во многое не врубились и возмущались по поводу выпадающих на асфальт внутренних органов. А возмутившись, вместо того, чтобы помочь избиенным заправить выпавшие органы обратно вовнутрь, принимались зачем-то бить по широким лицам жаждущих справедливости братков. Браткам это не всегда нравилось и они, как правило, доставали из своих широких штанин различное огнестрельное оружие. Но палить по военным никогда не решались. Побаивались ответной пальбы. Они ведь не знали, что у военных оружие давно уже отняли, для того, чтобы за соответствующую мзду торжественно вручить его им, браткам, в смысле. И только эта братковская неинформированность и корыстные указания лиц высоковоеннончальствующих спасали военных в то смутное время от неминуемого и массового истребления.
Через некоторое время военные, подчинившись строгим указаниям сверху, выработали в себе привычку безучастно проходить мимо поощряемого милицией беспредела, но с самой милицией периодически вступали в полный физический контакт. Всё дело том, что одно время к власти над городом на Неве прорвался как-то какой-то безумный юрист. Прорвавшись на волне своей самозабвенной, помноженной на врождённое безумие велеречивости, юрист до того был одурманен свалившимися на него административными возможностями, что тут же принялся сочинять свои местечковые законы, начисто ниспровергающие законы федеральные. Одним из таких псевдозаконов был некий нормативный актик, лишающий военных бесплатного проезда на общественном транспорте, которое гарантировал им федеральный закон «О статусе военнослужащих». Стремясь хоть как-нибудь реализовать свой бумажный статус, один из военных юристов подал на безумца в суд. Суд долго судил да рядил, но, видимо, побоялся создать судебный прецедент, позволяющий плевать на федеральное законодательство и отменил этот поганенький актик безумствующего во власти юриста. Однако, пока суд судил и рядил, военные контактно конфликтовали с юридически безграмотными, несмотря на получаемое в школах милиции юридическое образование, представителями правоохранительных органов. Представители органов пытались нападать на военных повсюду, но особенно полюбились им почему-то для этих диких выходок станции метрополитена. Представители органов сбивались в стаи по утрам и вечерам, толпясь в вестибюлях станций метро в ожидании добычи. Добыча-военный, пытавшийся реализовать федеральное законодательство, тут же подвергался нападению стаи легавых юристов и вынужден был размахивать руками в режиме ветряной мельницы, дабы обезопасить себя от многочисленных укусов, некоторые из которых могли привести к заболеванию бешенством. Во время, мельничных размахиваний кулаки военных нередко задевали за морды лиц представителей органов, оставляя на них ложные следы побоев, которые сразу же заносились в протоколы и служили причиной того, что некоторых военных даже подвергали судебной укоризне. Но, справедливости ради, надо отметить, что судебной укоризне подвергали только тех военных, которые отказывались компенсировать несуществующие моральные и физические уязвления посредством передачи в порочные руки некоторого количества денежных знаков. То есть судили только жадных в принципиальности своей военных. Но, как правило, военные эти суды либо полностью выигрывали, либо отделывались какими-то малыми штрафами. Какими-то МРОТами (Минимальными Размерами Оплаты Труда). Тогда этот «минимальный размер» представлял собой какие-то смешные, законодательно установленные копейки, которые работодатель должен был, несмотря ни на какие обстоятельства, ежемесячно выплачивать своему работнику. Это сейчас МРОТ стал значительно хитрее и даже раздвоился. Он стал двуликим из-за того, что нынче к нему привязали ещё и штрафы. Поэтому, ежели государство должно гарантировать гражданам какие-нибудь выплаты в размере какого-нибудь количества МРОТ, то это обязательно будет задохлый в чахлости своей «минимальный размер». А вот если гражданам вменяют выплатить какой-нибудь штраф, то это будет совершенно другой МРОТ. Это будет весьма самодовольный в сытости своей и не обращающий никакого внимания на свою «минимальность» довольно-таки солидный такой «размер».
Вместе с тем, победа сопутствовала военным далеко не всегда. На тех станциях, где их с самого утра было мало, взору изумлённого обывателя могла явиться картина, в центре которой оказывался седовласый, солидного вида защитник отечества в чине полковника, которому пытаются выкрутить руки сразу несколько молодых сержантов в неопрятной милицейской форме. На лице сержантов без труда угадывалось упоение неожиданно свалившейся на них властью. Ведь большинство из этих недоношенных жертв аборта когда-то служило в Советской армии. В той самой армии, в которой полковник был для них «царь, бог и воинский начальник». И вот теперь настал, наконец, и их черед показать, «кто есть ху»: «Ага, полковник, сопротивление представителю власти?! В отделение! Про-то-кол-л!» Но такое могло произойти только в местах одиночного перемещения военных. Там, где военных было много, представители внутренних органов предпочитали не появляться. Предпочитали эти недостойные представители внутренних органов в таких случаях спрятаться где-нибудь внутри уже начавшего загнивать организма тогдашнего МВД.
Впрочем, чем-то гниловатым стало попахивать уже ото всюду. Запах тления разлагающихся в капитализме человеческих отношений пробивался сквозь сонмище благоуханий экзотических продуктов, многообразия копчёных колбас, фруктовых кефиров-йогуртов и заплесневевших сыров. Тлением отдавало обилие новых иностранных слов и слэнгов, затягивающих граждан в омут изобилия товаров и услуг. В стране проигравшего социализма начинала формироваться новая для неё общественно-экономическая формация – общество потребления. Партийно-государственная власть вначале этого процесса пыталась, больше для вида, робко протестовать пред наступающей властью денег, а потом безвольно рухнула, полностью отдавшись на волю победителя. Победитель вначале, засучив рукава, энергично принялся за приватизацию продуктов труда сразу нескольких поколений советских граждан, а, заодно, увлёкся ещё и проведением залоговых аукционов богатейших государственных недр. И только уже потом, тщательно всё приватизировав и внеся смешные залоги, плавно перешел победитель к монетизации льгот обнищавшего населения. В общем, очень грамотно вёл себя этот победитель в таком новом для себя деле. Вернее, дело это не было для него новым. Новой для победителя была территория, занимающая одну шестую часть суши, да ещё и копошащееся на этой территории население. В результате такого грамотного поведения победителя большинство из копошащегося в грунте населения довольно быстро лишилось своих опосредованных прав на заводы, пашни и недра, а вместо льгот приобрело монеты. Очень разными были эти розданные населению монеты, и их денежное содержание сильно зависело от степени ущербности здоровья организмов граждан. Граждане, владевшие самыми ущербными с точки зрения здоровья организмами, находились в заведомо выгодном положении относительно всего остального населения. Этим «богатеньким Буратинам» выдавалось такое большое количество монет, что привилегированные граждане могли позволить себе абсолютно без всякого напряжения своих хилых сил в любой момент приобретать такое количество иностранных таблеток, чтобы всё время оставаться при жизни. А кое-как цепляясь за жизнь, эти новоявленные нувориши-суперинвалиды просто вынуждены были что-то есть. Но на еду монеток уже не оставалось и, этим, казалось бы вполне обеспеченным гражданам приходилось продолжать свою трудовую деятельность. «Чертовски хочется поработать, - говорили они, потирая протезом о протез и приступали к своей затянувшейся до неприличия трудовой деятельности. Приступали, дабы зарабатывать на то, чем можно было заедать и запивать купленные на монетки таблетки. А как иначе? Во всех инструкциях по применению этих твёрдых фармакологических средств всё время ведь пишут: «принимать до еды», «принимать после еды». Значит, и еда тоже была нужна этим слегка нездоровым в старости своей гражданам. Но на еду им монеток не выдавалось и граждане вынуждены были упорно трудиться, непрерывно приплюсовывая год за годом к своему немыслимому трудовому стажу. Чем только ни приходилось заниматься этим отстойным в своей нездоровой старости гражданам: кропотливым сбором пивных бутылок и банок, упорным изысканием мест свалки просроченных продуктов питания, тщательным поиском не до конца использованных по назначению предметов культуры и быта в мусорных бачках развивающегося капитализма, а так же воровством металлолома с заброшенных строек социализма. И ещё очень много чем пришлось заниматься в ту пору представителям этого отстойного балласта на молодом теле активно развивающегося общества новой формации.
Другим же, чуть более здоровым гражданам, монеток на лекарства выдавалось очень мало, поэтому они были вынуждены работать ещё больше первых. Этим гражданам уже нельзя было прохлаждаться, неспешно пошаривая в переполненных бачках и рассеяно пошаркивая по покинутым стройкам в поисках остатков драгоценных металлов. Для того, чтобы заработать на таблетки и пищу для их заедания, граждане должны были преодолеть охватившую их по завершению созидательного социалистического труда немощь и податься, например, в быстроногие курьеры или же устроиться куда-нибудь грузчиками-легкотрудниками в кондитерские магазины. Но самым популярным занятием для этой категории населения была охрана. Охрана всего, чего угодно от кого ни попадя. Охрана денно и нощно. Этот вид деятельности вскоре охватил все слои населения и превратился в национальный российский спорт. Самые физически здоровые слои населения охраняли крупные, набитые олигархами офисы совместных предприятий и забитые дорогими товарами склады. Охранники рангом пожиже стерегли, в основном, здания, населённые всевозможным «офисным планктоном» и ангары, доверху забитые товаром с этикетками: «Made in China». Те же ущербные граждане, о которых повествовалось выше, занимались, в основном, охраной детских садов и овощных магазинов. При этом граждане активно претворяли в жизнь принцип: «Что охраняю, то и имею». Нет-нет, детей они, конечно же, не воровали и даже не ели их на рабочем месте, но вот что касалось овощей … - и домой всегда что-нибудь в карманах прихватывали, и старались, всякий раз что-нибудь изгрызть в процессе своего хлопотного труда. При этом все убытки эти горе-охранники всегда стремились списать на ни в чём неповинных мышей. Чем же их привлекали детские сады? Коль не крали они никого и даже не стремились к поеданию ютившихся там человеческих детёнышей? Всё очень просто: при охране детских садов не гнушались эти алчные граждане и конфету из одёжного шкафчика, и тарелку манной каши из общего котла умыкнуть. Что же им ещё было делать-то? Инструкции по употреблению медикаментов надо было ведь выполнять неукоснительно.
Кроме того, находились и такие нездоровые в своей отстойной старости граждане, которые в погоне за льготными лекарствами от монеток государственных отказывались в пользу льгот и вскорости, конечно же, потихоньку помирали. А куда им было ещё деваться? Врачи добросовестно выписывали этим наивным гражданам льготные рецепты, а льготные лекарства в аптеки почему-то не завозили. Аптеки были просто завалены требующимися гражданам лекарствами, но лекарства эти были вовсе даже не льготными. Коммерческими были эти лекарства. Вот граждане и помирали повсеместно. И это правильно. Сказано ведь было: проводится монетизация. И это значит, что надо брать только монетки. Брать, сколько дают, и не выпендриваться. Нельзя при капитализме быть такими наивными! Нельзя, а граждане эти таковыми были. Но были они таковыми сравнительно недолго. Потому как при капитализме, как и в дикой природе – естественный отбор.
Ну, ладно. Опять слегка отклонились от темы. Монетизация-то она ведь ещё не скоро случится, да и речь-то ведь шла об академии. А что было в этой академии? Да ничего особенного: учёба, дежурства, патрульная служба в городе и снова учёба. Конспекты, карты, толстые книжки с мудрёными названиями, тусклый свет учебных аппаратных … . Всё, что ещё совсем недавно казалось жизненной новизной, уже в который раз превратилось в обычную воинскую рутину. Новым, то есть хорошо забытым старым, было то, что заматеревшие на службе и обретшие солидные начальственные навыки майоры вдруг опять превратились в рядовых. Пусть даже превратились они, как им часто говорили, в «рядовых», но всё же офицеров, им от этого было ничуточки не легче. С одной стороны «рядовые офицеры» освободились от груза ответственности за «вверенные» им подразделения, но с другой, их, так же как и в юные годы стали вновь гонять на уборку обширной академической территории. К этому уже нельзя было привыкнуть, но куда деваться … ? И «рядовые офицеры» каждое утро вовсю махали мётлами на виду у спешащих на работу граждан. По этому поводу у окружающего академию населения даже родился анекдот, согласно которому копался как-то один бомж в мусорном бачке и вдруг зло говорит другому:
- Надоело всё. Пойду-ка я, наверное, в академию на работу устраиваться.
- Ты чё, сдурел, в натуре? – удивляется второй бомж, выглядывая из соседнего бака, - кому ты там нужен?
- А ты чё, не видел, сколько туда дворников набрали? И всем, между прочим, майоров присвоили. Может, и для меня местечко найдется … .
Однако, сквозь серые будни проглядывали иногда и лучики веселья. Проглядывали они, на первый взгляд, спонтанно, но это было, наверное, не совсем так. Уж больно вовремя они проглядывали. Вовремя – это когда военные доходили до крайней степени отупения, заучивая почти наизусть большое количество текста и длинные колонки цифр: «Физико-географические условия ведения боевых действий в районе штата Флорида. Полуостров. Протяжённость на юг – 610 км. Средняя ширина – 200 км. Крупнейшие города: Тампа, Майами, Санкт-Петербург … . Южная оконечность – болота. Центральная часть – холмистая местность. Средняя высота холмов – 90 метров.
Северная оконечность – холмистая местность. Береговая линия – сильно изрезана, длина 13 560 км. Восток – мыс Канаверел (Космический центр, база ВВС). Среднегодовая температура - 26 град. Цельсия. Население – 16 млн. человек. Особенности организации связи - … ». Ну и так далее … . Но это же только один штат! А кроме двух Америк существуют же ещё и Европа с Азией! И Африка туда же … . Вот и пухла голова у обучаемых военных. Хорошо хоть, тогда ещё не собирались в Антарктике и в Австралии воевать. Этого военные уже бы, наверное, не перенесли. И помимо физико-географических условий ведения боевых действий было ещё очень много всякого разного другого, сильно удручающего обучаемых военных. Порой только вспышки веселья выручали их. Вот сидят они, к примеру, в количестве шести человек на шестичасовом семинаре по оперативному искусству и не знают уже куда спрятаться: как не крути, а на каждого приходится по часу ответов на различные каверзные вопросы. Ну, так получилось … . Времени на семинар выделили много, а военных в этот день на семинаре оказалось мало. По разным причинам отсутствовали военные: кто в наряде, а кто приболел по случаю воспалением хитрости и подрабатывал продавцом в ларьке на другом конце города. В общем, так получилось. И рассказали уже военные любопытствующему преподавателю, согласно темы проводимого занятия о составе мотострелецких и танковых армий мирного и военного времени до мельчайших подробностей, а времени всё равно ещё остаётся очень много. Целых два часа. И тут, видимо, дабы продлить себе удовольствие и выдержать временные рамки, установленные расписанием, решил вдруг мудрый преподаватель поинтересоваться составами дивизий, которые военные должны были помнить ещё с училищ. Зря он это сделал. Он и сам потом это понял и очень переживал о своём необдуманном поступке. Но, что сделано, то сделано.
- Ну, что же ещё есть в этой грёбанной дивизии, едрит её и раскудрит? – с усталой обречённостью вопрошал выжатый, как лимон, препод очередного обливающегося потом майора.
- Инженерно-саперный батальон, товарищ полковник.
- Ну наконец-то … . Доложите состав управления инженерно-саперного батальона.
- Командир, заместитель, начальник штаба, замполит … .
- А ещё кто там есть?
- Начальник автослужбы.
- Правильно. А ещё?
- Помощник начальника автослужбы.
- Тоже правильно. А ещё?
- Ну, наверное, там есть ещё начальник автослужбы.
- Вне всякого сомнения. И это всё?
- Да нет, есть там ещё помощник начальника автослужбы.
- Хорошо. Ну а ещё есть там кто-нибудь в этом управлении инженерно-саперного батальона? Кто там ещё осуществляет управление?
- А ещё, товарищ полковник, там есть начальник автослужбы … .
- Да-да, в этот раз правильно говорите, есть там ещё и такой … . А кто находится у него в подчинении?
- Наверное, помощник … .
- Правильно. Только должность надо полностью называть - помощник начальника автослужбы! Ну так что?
- Помощник начальника автослужбы, товарищ полковник!
- Правильно. Только он не полковник, а капитан … . В смысле, должность у него капитанская.
- Но Вы же полковник … .
- А при чём здесь я? Я старший преподаватель кафедры оперативного искусства. Полковник. А он капитан. Помощник начальника автослужбы. А Вы про него: «Товарищ полковник!» Рано ему ещё папаху примерять. Пусть ещё послужит!
- Ну и пусть себе служит … .
- Кто?
- Да этот, как его … . Ну, капитан этот. Молодой он, наверное, ещё.
- Ага-а-а. Капитан, значит? А должность-то Вы его помните?
- Да, вроде бы как: помощник начальника автослужбы … .
- Вот теперь правильно … . Вспомнили, наконец. Можете ведь … , когда чего-то захотите … . А то заладили: «Капитан-капитан».
Остаётся добавить, что в течение всего этого диалога обучаемых военных бил мелкий нервный хохот, а последняя фраза препода была встречена громовыми его раскатами. И тут же спала висевшая в аудитории плотным облаком запредельная нервная напряжённость. Измученный и так ничего и не понявший препод, зафиксировав в сознании вспышку лошадиного армейского смеха, подумал, видимо, что стоящий лицом к аудитории майор позволил себе какую-нибудь несоответствующую моральному облику советского офицера мимику, неожиданно впал в состояние полной прострации своего учёного ума. Всё оставшееся до окончания занятий время он просидел, сгорбившись за своим столом, изредка поглядывая на окостеневшего в стоянии майора и огорчённо хлопая ладонью по влажному от пережитого стресса лбу морды своего лица: «И зачем же я именно Вас, товарищ майор, вызвал отвечать? Зачем же я Вас именно об этом спросил?»
И подобных случаев повеселиться прямо во время занятий было предостаточно. Случались смешные казусы и в промежутках между занятиями. Так, например, в самом начале обучения военных часто веселил майор Полумордвинов. У него было очень туго с памятью на лица и майор, обремененный обязанностями командира группы, мог запросто, но очень почтительно, чуть ли не кланяясь в пояс, остановить в коридоре академии абсолютно незнакомого ему полковника и начать его пытать о том, когда будут известны результаты контрольной работы, которую группа выполняла на прошлой неделе. Глядя на недоумённое выражение лица полковника, майор через какое-то время, наконец, начинал понимать, что обратился совершенно не к тому преподу. А когда он «догонял» этот факт окончательно, то поступал очень просто: он просто обрывал очередную начатую фразу, отворачивался от полковника и, как ни в чём не бывало, продолжал движение в первоначально принятом направлении. Полковник, тем временем, продолжал ещё какое-то время торчать столпом посреди коридора и удивлённо хлопать глазами вслед равнодушно удаляющемуся от него не в меру любопытному майору. Присутствующих при этом обучаемых военных вначале охватывало веселье, но они очень быстро с ним справлялись и успокаивали возмущённо-недоумевающих полковников: «Да не обращайте Вы на него внимания. Он у нас контуженный. Да и детство трудным у него было: коляска без дна и игрушки, прибитые гвоздями к полу». Полковники сочувственно и с пониманием улыбались и, стряхнув с себя оцепенение, тут же удалялись в полумрак академических коридоров, спеша по каким-то своим профессорским делам.
Случались казусы и несколько другого характера. Так, как-то на уборке картофеля, на которую обучаемых военных вывезли, пообещав в награду за каторжный труд аж целых три мешка картошки, был случайно оскорблён Иван Кузьмич. И произошло это следующим образом. В один из быстро угасающих осенних вечеров, военные тихо отдыхали в приютившем их хромом и ветхом бараке. Отдыхали, вернувшись с опостылевшего им уже за две недели крестьянского труда бескрайнего колхозного поля. Но, отдых от чего-то нельзя было признать полноценным. Военные, неполноценно отдыхая, долго мучились и не понимали причин этого, гнездящегося в каждом из них и, такого не свойственного им комплекса. Наконец все поняли, что причиной распространения массового дискомфорта среди колхозных офицеров является присутствие в бараке Ивана Кузьмича. На первый взгляд самый старший среди колхозных офицеров военноначальствующий вроде бы ничем не мешал отдыхающим труженникам. Он тихо сидел себе на скрипучем стульчике посреди барака и читал изрядно потрёпанную, и полную уставных положений книжку. Но, чтение, видимо, утомляло его и, временами Иван Кузьмич принимался отчески осматривать отдыхающих военных и задавать им разнообразные, в заботливости своей вопросы, связанные со скорбным бытом колхозников. Утомлённым труженикам полей вскоре всё это надоело. Ивана Кузьмича нельзя было назвать законченным дураком, и он вскоре осознал необязательность своего присутствия среди усталых колхозных офицеров. И когда осознание, наконец, полностью наступило на Ивана Кузьмича, полковник вздрогнул, и тут же попросил одного из военных автолюбителей, приехавшего на уборку урожая на своём старом раздолбанном «Москвиче» свозить его на центральную усадьбу умирающего колхоза якобы для решения каких-то экстренных вопросов с председателем правления. И не успел ещё окончательно угаснуть вдали скрип ржавой «москвичёвской» подвески, сопровождаемый гулом надсадно ревущего и чадящего чёрным дымом двигателя, как военные тут же расселись за единственным в бараке столом и, разложив на его поверхности нехитрую снедь, крепко выпили. А когда военные выпивают в колхозе, то они практически всегда поют. Так случилось и в этот раз. Разомлевшие от усталости и выпитой водки луженные глотки военных в течение получаса самозабвенно выводили нараспев один и тот же текст. Текст был довольно незамысловатым и имел следующее содержание: «Как Ивану Кузмичу в ж..у вставили свечу (эту фразу выводило два особо громких голоса известных всему курсу певцов - капитана Канарейкина и майора Леонтьева). Ты гори, гори, свеча, у Ивана Кузьмича!!! (Ревел на всю округу уже весь краснознамённый хор военных колхозников, не принявший в свои ряды только майора Скучноправильникова. Этот майор сидел тихонько в сторонке и время от времени сокрушённо-осуждающе покачивал своей безликой головой)». И всё бы ничего, но когда военные, устав от громкого в голосовом напряжении своего концерта, гурьбой высыпали на улицу дабы перекурить и подышать свежим лесным воздухом, то увидели понуро сидящего на скамеечке в курилке героя своей зажигательной песни. Кузьмич демонстративно не замечал недавних певцов и напряжённо всматривался в тонувшие в сумерках окрестности. Как удалось ему приехать так неслышно, военные так до сих пор и не поняли, но они тут же сориентировались и, по старой армейской привычке, сразу же «включили дурака». А включив, тут же принялись они делать вид, что ничего необычного и не произошло. Не стали военные ни на чём заострять внимание. Просто принялись они тут же всячески демонстрировать свою неспешную вечернюю прогулку вокруг барака, предпринятую исключительно с целью подготовки к затяжному нырку в омут глубокого в своей заслуженности праведного сна. Вот такая вот случилась несуразность у офицеров-колхозников. Ну что же, бывает … . Между прочим, Кузьмич сам виноват … . Он очень долго служил в армии и мог бы уже многое понять … . Тем более такие простые совсем истины … . Спросите в чём простота истин? А в том, что не надо в армии делать ничего втихаря! Громко надо всё делать и открыто! В армии ведь предельная прозрачность нужна. Тогда и подобных казусов никогда не произойдёт. Тем более, что не со зла ведь так громко пели колхозные офицеры, а веселья ради. И пели они о первом, что пришло в тот момент в их воспалённые головы. А в веселье-то, ведь что только в голову не придёт!? Тем более в воспалённую … .
Воспаляться военным головам в то дикое время было от чего. Кормить свои непритязательные семьи становилось военным день ото дня всё тяжелее и тяжелее. И без того непростая ситуация с выплатой военным скудного денежного довольствия стала усугубляться нарастающим бесчинством большей части местного начальства. А что было делать этим страждущим военноначальствующим? Им хоть за службу платили и больше, чем их обучаемым подопечным, но платили так же нерегулярно. Вначале военноначальствующие предпринимали попытки банально в чём-то обмануть подчинённых. Так, например, основательно затарившись мешками с вожделенными клубнями во время уборки военными картофеля (грузовики между Питером и картофельным полем курсировали в чартерном режиме), хитроумные военноначальники по завершению работ милостиво разрешили военным изъять из собранного ими урожая по три мешка картошки. При этом картофель предлагалось взять не из числа собранного военными с поля своими огрубевшими дланями, а с колхозного элеватора, где хранились перемешанные с каменюками и порубанные комбайном клубни. Военные возмутились и напомнили начальникам про самого борзого поросёнка «Нах-Нах» из известной всем сказки. Военноначальствующие было отступились, но резервуары их хитрости ещё не были исчерпаны, и военным было предложено оставить мешки с отборным картофелем в колхозе («Ну нет сейчас свободных машин у нас, как освободятся - мы сразу их сюда пришлём, и они вам тут же всё привезут»), а самим отправиться на автобусах в «альмаматер». Но военные были уже достаточно опытными людьми, и принялись они задавать хитроумным военноначальствующим различные по каверзности своей подленькие такие вопросики, суть которых можно было отразить всего в одном, возникшем средь них недоумении: «Это что же такое получается? То есть, по вашему: жену отдай дяде, а сам иди к б..ди?» Военноначальствующие, наконец, поняли, что беспримерная хитрость в этот раз им не помогла, и разрешили военным погрузить мешки с картошкой в автобус. Вскоре военноначальствующие поняли, что хитрость не помогает им и в других случаях. Осознали, наконец-таки, окаянные, что обучаемые военные – это уже не мальчики-курсанты и хитрости им самим уже давно не занимать. А когда осознание проникло-таки в их бесхитростные в туповатости своей головы, вот тогда и принялись военноначальствующие насаждать в подчинённых им воинских коллективах рыночные отношения. Больше всех бесчинствовал полковник Петлюра. Пользуясь своим главенством над факультете, он часто «через голову» начальников курса накладывал на военных взыскания за ставшие ему каким-то образом известными нарушения и затем устанавливал подленькую таксу за этих взысканий снятие. К высокой чести полковника, надо отметить, что денежными поборами он в то время не занимался. Таксой, в зависимости от тяжести взыскания, служили дрели, перфораторы, телевизоры, утюги, электрочайники и прочая бытовая хрень. И проштрафившиеся в чём-либо обучаемые военные вынуждены были всячески обустраивать быт алчного полковника. А куда им было деваться? Приближался выпуск, взыскания могли послужить препятствием хорошему распределению. И так поступал не один Петлюра. Так поступали очень многие видные в академии военноначальники. Вскоре началась цепная реакция: чтобы прокормить семью и обеспечить безоблачность быта высокого начальства, обучаемые военные офицеры вскоре были вынуждены в срочном порядке смачно наплевать на грозные директивы из Москвы и устроиться на различного вида подработки. Проникшая в ряды военных подработка имела очень разнообразные формы. Военные жульнически торговали, хитро выглядывая из многочисленных уличных ларьков, воровато разгружали весь заезжающий, прилетающий и заплывающий в Питер транспорт, беспечно охраняли по ночам катушки с медным кабелем, пекли пышки в уличных кафе, насыщая этим продуктом исхудавшие семьи и т.д. Словом, пришлось тогда военным довольно широко и корыстно проникнуть в инфраструктуру строгого города на Неве. А для того, чтобы это проникновение было для военных ненаказуемо, платили они, опять же, дань, но уже начальникам поменьше. А как же учёба? Да никак. Учёба стала напоминать судорожное латание дыр в давно истлевшем от укусов моли костюме и часто напоминала банальный фарс. Пришедший на место ушедшего на пенсию Ивана Кузьмича руководитель нового типа подполковник Фрегат так всегда об учёбе военных и отзывался: «Вечно у вас … . То член длинный, то майка короткая …». Но подобные нелицеприятные отзывы не мешали военным руководителям нового типа всех рангов и мастей исправно собирать дань с принуждённых к нерадению слушателей. Да-да, военные в то время уже обучались на третьем, выпускном курсе и были уже не «писателями», а полноценными слушателями. Слушателями-продавцами, слушателями-дворниками, слушателями-рыбаками, слушателями-охранниками, слушателями-грузчиками … .
И ещё много-много очень нужных стране специальностей освоили эти неуёмные в праведной корысти своей слушатели. Сергей, например, освоил специальность директора автомобильной стоянки. Стоянку он построил сам, но на деньги своего давнего знакомца Игоря Лукьянцева, с которым они вместе служили в военной приёмке. Знакомец уволился как раз в то время, когда Сергей поступал в академию, и теперь процветал, торгуя иностранными средствами для чистки унитазов. Судьба столкнула майора с бизнесменом Лукьянцевым на Невском проспекте, вернее, судьба чуть было не столкнула Сергея с дверцей трёхсотого «мерина» с трудом паркующегося у высокого бордюра. Чудом увернувшись от резко открывшейся дверцы, майор, нарушая все правила нормативно-офицерской лексики, успел выразить всё своё неудовольствие в тонированное чрево «мерина», прежде чем разглядел на заднем сидении отставного майора, возмущённо хлопающего веками красных, видимо, от нескончаемых капиталистических хлопот, глаз. Узнав Сергея, «акула бизнеса» заулыбалась своей фирменной широкой улыбкой и предложила ему отобедать в располагавшемся неподалёку чуть ли не самом «крутом» во всём Питере кафе.
- Да ты что, Игорёк, с дуба рухнул? Мне государство по три месяца денег не платит … .
- Говно вопрос, ты не переживай, сегодня я угощаю, а завтра ты. Жизнь она ведь как зебра … .
- Ладно, добро. Только вот знать бы, когда оно, наконец, наступит, это «счастливое завтра», да ещё на фоне белой зебровой полосы.
- Оно уже наступило, но только не для всех. Для тех, кто служит, а так же для прочей шушеры … , ну, вроде всяких там врачей и учителей оно, похоже, в этой стране не наступит никогда.
- Оптимист ты, однако.
- Напротив, реалист. Ты что, так ничего не понял? Вновь наступила эра торгашей. Вернее, она никогда не прекращалась. И в советское время средний торгаш всегда жил лучше среднего инженера, а сейчас, будем говорить, наступил расцвет эры торгашей. Я в это дело с ходу врубился и вот торгую себе потихоньку.
Общаясь таким философским образом, сослуживцы вошли в кафе и, разместившись рядом с небольшим фонтанчиком, заказали какую-то по-иностранному хитро названную снедь и простой напиток, изготовленный по русскому рецепту и носящий иконно русское же название «Абсолют». Вернее, заказывал Игорь, а Сергей только кивал, ничего не понимая, в такт незнакомым словам, небрежно произносимым отставным майором.
Вскоре принесли какие-то дымящиеся сосуды, и Сергей впервые увидел того, кого никогда не встретишь в родной природе. Имя ему было лангуст. Несмотря на явное созвучие названий, на мангуста он был явно не похож. А мангуста Сергей видел однажды в зоопарке и, как-то, даже смотрел про него мультфильм.
Неуверенно ковыряя щипцами панцирь таинственного незнакомца и отвечая на вопросы собеседника о сегодняшнем военном житии, Сергей вдруг задал Лукьянцеву один встречный и сакраментальный по своему содержанию вопрос:
- А вот скажите, уважаемый мной «буржуин» по имени Игорь, Вы можете допустить голодную смерть защитника отечества, а заодно и всей его семьи?
- Нет, конечно, - слабо икая ответила мужская особь «акулы капитализма», - у меня как раз есть для тебя предложение. Взял я тут по случаю в аренду два участка земли под строительство автомобильных стоянок. Возьмёшься?
- Легко.
- А вот это мы посмотрим. Ты когда-нибудь чем-нибудь подобным занимался?
- Нет, конечно. Но ты ведь знаешь разницу между командиром взвода и профессором?
- Нет.
- Разница между ними состоит в том, что профессор знает в своей предметной области всё, а преподаёт только определённую дисциплину, а командир взвода не знает ничего, но обучает свой взвод по всем направлениям военных и политических знаний.
- Понятно. Ну давай, подруливай ко мне в офис где-нибудь к половине двенадцатого.
- Что так поздно-то?
- Не царское это дело бегать к девяти на работу.
Так начался первый опыт майора в деле строительства капитализма. Он разыскивал на автобазах грейдеры, заказывал на заводах и базах самосвалы щебёнки и асфальта и даже сам оборудовал осветительными сетями площадки, предварительно умыкнув катушку с кабелем с академической свалки. Через две недели после начала работ был подписан первый договор о постановке автомобиля на новенькую, асфальтированную и освещённую стоянку. Из условий договора явно явствовало, что администрация автостоянки ответственности за сохранность автомобиля не несёт.
- Как же так? – недоумевал майор-нью-капиталист, потрясая договором перед лицом юриста в офисе Лукьянцева, - за что же граждане нам платить будут?
- А Вам хочется нести ответственность за их автомобили? – удивлённо отвечал вопросом на вопрос юрист (слово «юрист» в то время означало не только профессию, но ещё и национальность. Один известный политик так прямо и говорил в телеэфир: «Мать у меня русская, а отец – юрист»), - там же любая иномарка дороже самой стоянки … . А платить они нам всё равно будут. Гражданам всегда кажется, что на стоянке оно всё же как-то понадёжнее будет … . Нежели чем во дворе … . Психология, однако … . Надо её учитывать при юридически не совсем законном отъёме денег у богатенького населения.
И действительно, граждане с радостью заключали договора и платили по ним. А что? Асфальт, освещение, суровые лики охранников … . Наверное, всё оправданно … . Тяжело приходилось Сергею только с бандитствующими элементами, часто приезжавшими на стоянку лишь глубокой ночью. Бандосы хвастались специально дожидавшемуся их Сергею своими космическими проигрышами в казино и при этом отказывались платить за стоянку:
- Старик, ты же знаешь, я на своей земле никому не плачу … .
- На своей земле? Может ты ещё и кадастровый план мне покажешь?
- Чё-чё? Ты кого пидорасом обозвал?
- Я сказал: кадастр!
- А эт чё такое-то? Да ладно … . Можешь ничего мне не втирать … . Мне всё равно этого ничего не надо … . Ни кадастров, ни пидорастов. Гы-гы-гы.
- Что: «Гы-гы?» Ты бабки платить собираешься?
- Ну ладно …, что за непонятки? Ты же знаешь, о чём базар … .
- Ни хрена я ничего не знаю, никакого «базару», кроме того, что раз заехал, значит бабки плати … . Здесь тебе, браток, не богодельня, а нормальное капиталистическое предприятие.
- Да я счас всю твою стоянку, в натуре, разнесу. Ты мне щас сам бабки платить будешь, всю кассу сдашь мне щас!
Произнося подобные словесные угрозы бандосы, как правило, тут же выхватывали из разных мест своего простого гардероба смертоубийственное оружие различного типа и производства, но Сергею всегда удавалось быть чуточку быстрее подгулявших братков. Одним хорошо натренированным приёмом он производил молниеносный захват бандитствующих граждан за запястье с уводом ствола в сторону, а затем резко выкручивал этим воинственным проходимцам накачанные в специальных залах руки, которые, как-то по особенному, противно хрустели, и орущие от негодования братки тут же роняли свое грозное оружие наземь. Сергей деловито одевал на толстые запястья бесчинствующих граждан наручники, приковывая их к железному столбу, служащему одной из опор для сторожевой будки. На этом ржавом столбе из-за суетливых движений этих до предела беспокойных граждан со временем даже образовался серебристый металлический след. Закончив возиться с наручниками, Сергей поднимал с помощью носового платка случайно упавшее бандитское оружие и иногда с видимым любопытством рассматривал его. Ведь порой, вместо набивших оскомину «макаровых» и «ТТ», попадались экземпляры дореволюционных револьверов из вороненой стали, маузеров и даже оружие явно иностранного производства. «Как же пацаны всё это с собой постоянно возят? Кругом же милиции полно, а машины даже чаще останавливают, чем пешеходов … . Неужели постоянно откупаются?» - постоянно недоумевал в таких случаях Сергей и вызывал на подмогу «крышу» бизнесмена Лукьянцева. «Акула» оставил ему мятый листок бумаги, на котором так и было написано «крыша» и далее следовал номер телефона, по которому предписывалось звонить в особых случаях. Что такое «крыша» майор представлял себе очень слабо. Нет-нет, в буквальном смысле содержание этого слова у него не вызывало сомнений с самого детства, но тут же был какой-то другой смысл, вот он-то и вызывал непонимание. Всё дело в том, что обычная крыша защищает от какой-либо опасности, угрожающей сверху, а «крыша» в ином смысле никаких угроз сверху предотвратить не могла. У нас ведь кто сверху? Государство. А ещё выше Всевышний. Вопрос защиты от всегда справедливой кары Всевышнего можно оставить без комментариев: ежели Он чего на счёт вас решил, то ничего вам уже не поможет, «ибо нищ есьм и окаянен». Остаётся только государство. Но государство в то время настолько деградировало, что никого не могло защитить по определению. Даже самоё себя. Ну и причём здесь тогда «крыша»? Откуда взялся этот сленг, употребляемый в тех случаях, когда требовалось приструнить одних бандосов с помощью других? Непонятно. Логичней было бы назвать это явление как-то по другому, например: «скорая психологическая помощь угнетённому предпринимателю». Или же: «общество защиты попранных прав коммерсанта». Так, конечно, длиннее получается, но зато появляется смысл.
Но, как бы там ни было, «крыша» всегда приезжала оперативно (по крайней мере, гораздо быстрее, чем в таких случаях приезжала милиция) и проникновенно разбиралась «по понятиям» с закованными в кандалы буянами. Что такое «по понятиям», Сергей тогда тоже точно не знал и предполагал, что «крыша» привозит с собой некий пакет документов с синими печатями, где всем этим «понятиям» будет дано строгое, взятое из официально изданных словарей и федеральных законов определение. А может эта «крыша» привозит с собой ещё и только что начавший верстаться в государстве кадастровый план. Привозит «крыша» и показывает это всё подвыпившему и совсем недавно ещё вооружённому гражданину. Гражданин, наверное, все привезённые материалы внимательно изучает и только после этого начинает понимать, насколько он был неправ накануне. А затем гражданин, наверное, поймёт всё окончательно, раскается и попросит пардону. По всей видимости, это, наверное, и называется «по понятиям». А на самом деле, кто ж их там разберёт … . Новое и непонятное время рождает новые и такие же непонятные термины.
Так или иначе, все эти разборки обычно заканчивались либо выплатой дебоширом требуемой за оказанные услуги суммы денежных знаков (деятельное раскаяние), либо проходимец с позором изгонялся со стоянки и никогда уже обратно не возвращался. Поначалу таких случаев было довольно много, но потом как-то всё само собой поутихло. По-видимому, слава о грубом директоре и оперативности «крыши» окрестных автостоянок распространилась среди местных братков, и они понемногу поутихли. Некоторое беспокойство доставляли порой залётные ухари, но такое случалось не часто, а когда всё-таки случалось, то шло по отлаженной схеме. Местные бандосы прониклись таким уважением к Сергею, что постоянно звали его к себе на работу, как они говорили, «в контору». А единожды даже предложили руководящую должность. Как-то раз уже поздно вечером заехал на стоянку один из бригадиров «тамбовских». Заехал себе и заехал. Встал на свое оплаченное место, но из своего новенького «Вольво -740» (автомобильная мечта Сергея в те годы) не вылезает. Так и стоит «вольвешник» с заведённым движком и включенными фарами. Прошёл час, и Сергей, закончив свои дела, решил всё же поинтересоваться причинами столь странного поведения усталого бригадира. Подойдя к автомобилю, он обнаружил в нём спящего за рулём мертвецки пьяного Коляна. Насилу пробудив утомлённого «труженика полей - бригадира», больно растерев ему уши, Сергей удивлённо спросил у него:
- Дядь Коль, как же ты доехал-то?
- А что было делать? Как же я бы, по твоему, дошёл? – пробормотал Колян.
- Тоже верно. А что у тебя праздник, или же горе какое?
- Скорее, праздник … . На повышение пошёл … . – зевая и тряся головой, но уже довольно бодро похвалился бригадир.
- Поздравляю.
- Спасибо. В связи с этим назначением у меня возникло к тебе предложение: иди на моё место.
- А кто будет Родину защищать?
- Вот кто её сейчас расхищает, тот пусть и защищает. Им теперь есть что защищать. А тебе? Что тебе там платят в твоей армии? Думаешь, никому не понятно, почему у нас майоры по стоянкам шарятся? А у нас тебе сразу десять тонн зелени положат и «вольвешник» подгонят впридачу … . Да и делать-то тебе ничего не надо будет. С людьми ты разговаривать умеешь, а если вдруг какие-то «непонятки», то «быки» всё уладят – это их работа. А ты только разъезжай себе по району и беседуй с серьёзными людьми. Бизнесменами, то есть. Таксу все знают … . Сроки её внесения тоже … . А ты поездил, поговорил, собрал, привёз и сдал в общак … . Ну себе, любимому, отщипнул, конечно же, … . Столько отщипнул, сколько положено … . С крысами у нас разговор короток. Отщипнул и катись себе хоть в баню с девочками, хоть в казино …. В общем, куда хочешь, туда и катись … . Тут всё от вкуса зависит. Ну, как ты?
- Я подумаю, - уклончиво ответил Сергей, смущённый больше всего возможностью получить в пользование вожделенный «вольвешник».
- Долго думать-то будешь? Смотри, конкурс - пять человек на место, а ты пойдёшь по моей рекомендации, и поэтому, без всякого конкурса.
- Дай хотя бы неделю … .
- Нет, три дня. Больше не могу: братва не поймёт … .
- Договорились.
Конечно, Сергей, в силу своего воспитания и имевшихся у него убеждений, отказался от «братковского» предложения буквально на следующее утро, сославшись на полученную в детстве травму коленки, но Колян юмора не оценил и не отставал от него потом ещё целую неделю. Надо было бы, конечно, сразу отказаться, но вот этот «Вольво -740» заставил промучиться майора-директора всю ночь. Вот такой был у старшего офицера российской армии Просвирова бизнес. Таково было его приобщение к «капитализму с человеческим лицом».
От творившегося вокруг безобразия случались иногда у военных нервные срывы. Так однажды не выдержал перегрузок майор Репа. Не выдержал и запил. Вернее, это потом выяснилось, что он запил, а поначалу он просто пропал. Не пришёл утром в академию для того, чтобы хотя бы построиться, сосчитаться и убыть куда-нибудь под надуманным предлогом. Военные бросились его всюду искать, но тщетно. Не было Репы ни в городской библиотеке и ни в одном из многочисленных академических общежитий. Жена майора явно что-то замалчивала и огорчённо-недоумённо разводила руками. Обследованию подвергся и ряд окрестных питейных заведений, начиная с «Жени Курочкиной» и заканчивая знаменитой «Гангреной». Майор словно сквозь землю провалился! Отсутствие Репы длилось долгих три дня и закончилось совершенно неожиданно для военных, которые уже устали от поисков и пили пиво в «стекляшке», располагавшейся рядом с трамвайной остановкой. Они уже утолили нажитую за день беспокойных поисков жажду и собрались было расходиться по домам, как вдруг заметили выползающую из подъехавшего трамвая красную физиономию морды лица пропавшего майора. Подрагивающее при выползании туловище физиономии было облачено в гражданскую форму одежды, и нисколько не позорило имеющихся в стране военных. Красная физиономия Репы приобрела за время отсутствия какой-то нездоровый лиловый оттенок и непрерывно икала. Глаза физиономии слабо угадывались на лилово-красном фоне морды его лица. Не обращая внимания на непрезентабельный внешний вид российского офицера, обрадованные неожиданной находкой сотоварищи сталкивающейся гурьбой бросились к покачивающейся на ветру фигуре: «Ты что …, ёб ? Ты где … , мать … ? Три дня уже тебя разыскиваем! Шеф места себе не находит! Звони ему скорее!» Репе тут же сунули в дрожащую руку соответствующую тарифам монету, подтащили его к уличному таксофону и помогли с набором номера. Репа долго стоял, покачиваясь, вращая едва заметными радужными оболочками своих невменяемых глаз и слушая громкие длинные гудки. Гудки были настолько громкими, что их слышали и находившиеся на почтительном расстоянии поисковые военные. Наконец в трубке что-то крякнуло и до стоявших в отдалении военных донеслась какая-то явно человеческая, но невнятно различимая речь. Репа вздрогнул, его шарообразная фигура, как только могла, попыталась приобрести состояние положения «Смирно!» Речевой аппарат майора скрипнул и произнёс, постепенно всё успешней преодолевая заплетание языка, следующий спитч: «То(в)арищ пол (ков) ник, (з)дравия жела … ю … Вам … вот! Это ма(й)ор Репа Вас беско … бепо …, тьфу, тревожит, изв(ините)ите. По Вашему прика(з)анию прибыл! Как это ку(д)а прибыл? На службу … ети её. Стою здесь один на трамвайной остановке. Нет-нет, я здесь не служу. Стою просто …, один. Не могу уже никуда и(д)ти. Устал. Силы у меня ко(н)чились». Стоявшие в отдалении военные в ответ на длительное повествование Репы вновь услышали из телефонной трубки какую-то невнятную, но на этот раз очень эмоциональную гамму звуков. Слегка покачивающемуся на ветру Репе эта гамма видимо, представлялась более понятной. Он слушал её с широко открытыми, но не потерявшими лиловый оттенок глазами. Долго слушал Репа мудрые слова командира, стиснув коронки ещё не рассыпавшихся в кариесе зубов, а затем произнёс сокровенную, едва не заставившую подслушивающих военных упасть на асфальт, вырвавшуюся прямо из сердца фразу: «То(в)арищ пол(ков)ник! Прошу Вас, хорошенько подума-й-йте. Ну неужели Вам будет при-й-ятно, ежели я к Вам сейчас … , в се-й-ю-у минуту прыду?» В телефонной трубке образовалась пауза длительного размышления, по завершению которой на больную голову Репы внезапно обрушились водопадом противно пищавшие в звучной частости своей беспардонные телефонные гудки. Болезненный Репа из последних сил поморщился окостеневшей мордой своего лица и, повесив трубку, начал было медленно опускаться на асфальт, но был вовремя подхвачен надёжными руками товарищей, частично реанимирован с помощью известного всем пенного напитка, доставлен в общежитие и сдан под роспись почему-то не обрадованной жене, с ожесточением поставившей каракулю в милицейском журнале неожиданных для всей страны находок.
Меж тем выпуск приближался. К тому времени Сергей, несмотря на свою занятость в капиталистическом труде и пусть даже чисто условное, но всё же участие в учебном процессе, умудрился покончить со своим соискательством и защитить кандидатскую диссертацию. При этом он, что называется, попал в историю, став единственным за всё существование академии кандидатом технических наук, защитившим диссертацию будучи обычным её слушателем. Из-за этого события свалилось на дерзающего майора множество всевозможных неприятностей. Иначе и быть не могло. А потому как не надо никуда высовываться и лезть в исторические личности! Подрабатывай себе где-нибудь потихоньку и отстёгивай кому надо бабки. Сергею пришлось высунуться из-за имевшейся у него дурацкой привычки доводить любое начатое дело до логического конца. Ну а когда уж высунулся, то за его спиной сразу же поползли какие-то странные, один другого невероятней, слухи. Кем только ни приходилось быть ему в этих слухах! Был он и незаконнорожденным сыном начальника академии, и племянником Аллы Пугачёвой, и даже внуком, особо почитаемого в Ленинграде С.М. Кирова успел побывать он. «Виданное ли дело, - бурчали учёные-старожилы, защитившиеся на пятом десятке, - слушатель защитился … . Простому смертному это не по силам … . Мы вон сколько лет скрипели …. Не иначе как родственничек кого-то из великих мира сего». Невдомёк им было, что защите предшествовало четыре года кропотливого труда под руководством одного из самых видных учёных академии. А может и «вдомёк» всё было им, но ведь одного из самых низменных качеств поганенькой насквозь человеческой сущности никто, до сих пор, почему-то не отменил. Это ведь длится ещё со времён Каина и Авеля. Некоторые, самые достойные из сынов человечества, смогли это чувство в себе победить, но на территорию академии таковые особи никогда не заходили. Однако роившиеся вокруг Сергея слухи составляли меньше половины бед, свалившихся на его майорские погоны сразу после защиты. Основные проблемы начались тогда, когда наиболее завистливая и отстойная часть преподов начала доказывать майору, что она «кандидатестее» и через отвисшую в спеси губу пыталась уличить Сергея в незнании каких-либо нюансов своей специальности. Приходилось тратить дополнительные силы, чтобы от них отбиться, а это очень мешало директорствовать на стоянках и создавало дополнительные угрозы уменьшения гарантированного заработка. А угрозы существовали всегда и исходили, прежде всего, от вороватых охранников, стремящихся в отсутствии директора сунуть себе в карман денежки временных автопостояльцев. Майор спал по четыре часа в сутки, но пока держался. И всё-таки, несмотря на возникающие временами «непонятки, в натуре» с братками, он был в лучшем положении, чем большинство его сокурсников. Более того, уровень и стабильность капиталистических доходов новоявленного кандидата технических наук - директора часто превышали аналогичные показатели представителей постоянного состава академии, которому государство платило (правильней было бы сказать: начисляло) ощутимо больше денежных знаков, нежели слушателям. Здесь, наверное, уместно привести следующий пример. Повстречал как-то Сергей на остановке знакомого ему подполковника Глушенко, очень талантливого военного, который недавно защитил докторскую диссертацию. Вид у поцелованного кем-то сверху был, прямо скажем, неважнецкий. Болезненно как-то выглядел подполковник. Бледным и худым был его измождённый вид. Когда майор в ходе завязавшейся беседы деликатно поинтересовался подполковничьим здоровьем, тот с грустью в голосе поведал ему:
- Представляешь, Серёга, мне впервые в жизни удалось заработать деньги головой … .
- Ну что же, прекрасно. Это большая редкость в наше время. Только при чём здесь здоровье?
- Да понимаешь ли, какое дело … . Нанялся я тут от безденежья в один ларёк продавцом. Как-то ночью набежала толпа малолетних отморозков. Стали требовать отдать за бесплатно всю имеющуюся в ларьке водку (в те лихие времена водка продавалась в каждом ларьке, разного качества была эта водка, но в каждом ларьке). Я, естественно, возражаю, эти уроды возмущаются, а вокруг ни души. Метро уже давно закрылось, а вместе с ним закрылись где-то за бронированными дверями и все местные менты. В результате, эти придурки разгромили всю витрину, взломали дверь, выволокли меня наружу и дали водопроводной трубой по голове. Три месяца пролежал в госпитале с сотрясением мозга и переломом основания черепа, а когда вышел и пришёл за расчётом к хозяину ларька, тот выдал мне причитающуюся зарплату и тысячу зелёных американских рублей сверху. «Это, - говорит, - тебе, Евгеньевич, за твою светлую голову …». Вот так я впервые в жизни и заработал деньги своей головой … , - с торжественной печалью в голосе закончил своё повествование подполковник.
Наконец, наступил тот самый выпуск, о котором мы часто вспоминали. Ничем особо примечательным от обычных военных праздников он не отличался: громкие медные трубы, рокочущие барабаны, столы, покрытые красной материей, стопки дипломов на них, пустые напыщенные речи военноначальствующих командиров и любимые всеми военными песни, исполняемые под звуки строевых шагов. Был и банкет в академической столовой, и прогулка по ночному Питеру. Словом, всё это уже когда-то было в жизни военных, поэтому-то ничем их особенно не удивило. А вот распределение удивило многих. Например, майор Репа очень хотел попасть служить поближе к своему родительскому дому в Самаре. Его зажиточные родители-«автовазовцы» приобрели там для майора трёхкомнатную квартиру и гараж. В купленный гараж родители тут же поставили для любимого сыночка, перевязанный подарочной ленточкой новенький автомобильчик. И пусть это был автовазовский автомобильчик (на других тогда ещё мало кто ездил), но зато был он очень новым. Только-только с заводских стапелей. Предназначался автомобильчик исключительно для езды на дачу. Построенная родителями дача высоко поднималась своими тремя резными бревенчатыми этажами над низким берегом небольшой русской речушки, протекающей близ Самары. Точнее, не протекающей, а омывающей своими водами длиннющую набережную этого тихого провинциального городишки. А на длиннющей набережной круглосуточно пыхтел пивной заводик, омывая её пенным напитком, как бы с другой от Волги стороны. Что-что, а пиво Репа очень любил. Любил он, как и большинство самарцев, пить пиво и гулять по набережной. Кроме того, любили самарцы ещё и подраться на этой набережной. Любил подраться и Репа. А что здесь такого? Он ведь был сыном своего города. К тому же в форме Репа по набережной никогда не гулял. В форме он любил иногда прогуляться лишь по улице Льва Толстого. В конце этой улицы было не так давно построено фалоссообразное здание железнодорожного вокзала, которое смешливые жители города сразу же так и прозвали: «конец Льва Толстого».
В общем, ждал майора в этом волжском городе полный комплекс удовольствий, и он за эти удовольствия долго сражался. Для начала Репа нашёл профильную воинскую часть, стоящую в черте родного города, и за время своего отпуска чуть ли не до смерти споил на родительские деньги всё её командование. Затем майор пробил себе направление в эту часть на войсковую стажировку, дав Петлюре взятку полным комплектом запасных частей к «Жигулям» шестой модели. Приехав на стажировку, он продолжил спаивание местного командования, и вскоре вопрос с вакансией на приемлемую для выпускника академии должность был решен. Окрылённый счастьем Репа полетел к московским кадровикам с полным пакетом необходимых для нужного назначения бумаг, называемых в военной среде «отношением». Прикатив в столицу, майор неделю водил прожорливых и любящих выпить кадровиков по дорогим ресторанам. Водил, опять же, за родительские деньги. Прощаясь с Репой, кадровики тепло благодарили жаждущего удовольствий хлебосольного майора и, сыто-пьяно порыгивая, всячески заверяли его в том, что всё у него будет, выражаясь на американский манер: «ОК». Когда же Репа после выпускного праздника получил бумажку с предписанием об убытии к новому месту службы, он поначалу впал в ступор. Эта гадостная серенькая бумажка предписывала блестящему золотистыми звёздами и пуговицами майору срочно убыть в воинскую часть с каким-то незнакомым ему номером в г. Саратов. С трудом оправившись от пережитого шока, майор тут же предпринял ряд телефонных звонков в Москву. Прямо в Главное управление кадров звонил он. Долго звонил. И когда уже готово было придти отчаяние, напористому Репе удалось-таки дотянуться проводом телефонного соединения до далёкого московского полковника. Полковника, которого Репа не так давно ублажал ресторанными угощениями. Несмотря на то, что всё это было недавно, полковник, казалось, напрочь забыл про угощения «от Репы» (немудрено, сколько таких Реп еженедельно приезжает в Москву в поисках лучшей доли?) и занимался его выпускными документами исключительно, что называется, по долгу службы. «А какая Вам разница? – недоумевал, зевая в телефонную трубку далёкий и забывчивый полковник, выслушав сбивчивое возмущение Репы, - Саратов - он ведь тоже на Волге располагается … . Насколько я помню географию … . И название этого города начинается с той же буквы, что и Самара. Насколько я помню русский алфавит … . Так что не вижу никакой разницы. Служите пока там, куда мы Вас направили, а в дальнейшем мы на Вас посмотрим. Ну, в том смысле, как Вы будете нашей великой Родине в Саратове служить. Всё ведь как всегда, только от Вас самих зависит … . Только от Вашего служебного рвения». В результате поехал Репа служить в Саратов и ютился там с семьёй в съёмной комнате многокомнатной квартиры. И не мог он позволить себе никакого улучшения жилищных условий. Государство такого стяжательства никогда не одобряло. Поэтому служил Репа и мучился. Каждый день зачёркивал цифры в календаре крестиком и тяжело вздыхал: майор с нетерпением ожидал окончания минимального срока службы, дающего права на пенсию. А пока ожидал, подрабатывал на жизнь ночным извозом на своей новенькой машине. И таких мучеников по стране можно было насчитать очень много. И какой, спрашивается, от них можно было ожидать службы? Правильно. Никакой. Сплошь и рядом наблюдалась лишь одна её имитация.
А вакантная должность в Самаре вскоре была занята кем-то другим. Видимо, тем, кто не поил московских кадровиков, а напрямую способствовал увеличению их материального благосостояния. Этот «кто-то», по всей видимости, быстрее «врубился» в суть зародившихся рыночных взаимоотношений. А вот Репа не «врубился». А как он мог это сделать? Промеж военных таких отношений ведь не было никогда. Вот Репа и не «врубился», чем обеспечил кадровикам вместо материального благополучия тяжелопохмельную головную боль да несварение их слабыми кабинетными желудками обильной ресторанной жратвы. За это, наверное, кадровики на него и обиделись. Просидел каждый из них по часу на утреннем стульчаке с раскалывающейся на мелкие кусочки головой и за эти переживания сильно разозлился на Репу. А может и не разозлились они вовсе … . Может, они просто перепутали всё спьяну … . Кто их там разберет? Эти спесивые кадровики как ведь любят говаривать через оттопыренную, в непомерной спеси губищу: «Выше нас только солнце!» Или же вот ещё (через ту же укушенную осой губу): «Кадры решают всё. Кадры решили – и всё!» В общем, много было разных сложностей с распределением. Более или менее гладко всё прошло только у майора Скучноправильникова. Этот собирательный образ по выпуску распался, и отдельные его составляющие поехали служить в разные концы Крайнего Севера, видимо, в надежде на быстрое потепление планетарного климата. Кто в Тикси поехал, кто в Хатангу, а кто и на Диксон угодил. Резкого потепления не случилось, и вскоре осколки собирательного образа начали потихонечку хиреть и быстро спиваться средь бескрайней тундры, вечной мерзлоты и скалистых гор береговой линии холодно ревущего Северного и очень Ледовитого океана. Некоторых из осколков впоследствии удалось спасти, отправив самолётом на «большую землю», но только тех, кто успел дослужиться до пенсии более или менее «живым». Тех, кто дослужился до пенсии «мёртвым», на материк уже не отправляли. Уж больно это было негигиенично, а самое главное - очень это было накладно. Денег, похоже, в казне уже не было. Деньги были розданы будущим олигархам для обеспечения их участия в залоговых аукционах и для скупки ваучеров у обнищавшего населения. К тому же, в очередной раз рухнули цены на нефтяном рынке. Так что государству было уже не до северных «мертвецов». А зачем они нужны были на «большой земле»? ЛТП были уже к тому времени упразднены. А «большой земля» сама уже была переполнена местными и самобытными «жмуриками». «Усопшие» давно уже наводнили вокзалы и многочисленные свалки больших городов, распространяя всюду вонь давно не мытых тел и никогда не стиранной одежды. Вокруг бесцельно бродящих «усопших» всегда висели облака весьма активных микробов, отвечающих за распространение многочисленных инфекционных заболеваний среди населения страны. В уголках безжизненных глаз ещё ходящих «жмуриков» зеленели, отливая желтизной, сгустки давно засохшего гноя, а из их беззубых ртов непрерывно стекали наземь темные и тягучие от проникших из запавших носов соплей, ядовитые слюни. В общем, жуткое зрелище представляли собой эти самобытные «мертвецы»-аборигены «большой земли», и о доставке дополнительных экземпляров «северного розлива» не могло быть и речи. Хотя те ребята выглядели гораздо привлекательней. Те были разве что немного посинее, чем обычное население «большой земли». Оно и понятно: на севере ведь воздух-то всё же посвежее, а из-за частых холодов гораздо меньше обитает там микробов и потеть, воняя, приходится гораздо меньше. Однако, молодая, но уже от кого-то суверенная демократия почему-то не хотела принимать своих «почивших в бозе» граждан с далёкого севера. Вместе с тем, очень похоже, что проблема инфекционной безопасности населения была глубоко этой демократии, как говорится, «до лампочки». Ведь с тех пор ничего не поменялось. Вроде и цены на ископаемые ресурсы надолго поднялись, а всю описанную ранее публику можно по-прежнему наблюдать повсюду. Несмотря на высокий уровень смертности среди и без того уже «усопших», но не весть благодаря каким законам всё ещё продолжающих двигаться граждан, именуемых в народе «бомжами», их ряды неизменно продолжают расти. Ну, по крайней мере, не редеют. Где же источники пополнения этих дружных рядов? Никто не знает. По данным СМИ рост благосостояния населения непрерывно растёт, несмотря на бушующий в умах правителей и олигархов мировой кризис. А коль благосостояние населения растёт, то и обычные граждане в «бомжи» не торопятся. Откуда же тогда берётся прирост этого отстойно «мёртвого» населения? А может это северные «жмурики» всё же как-то просочились на материк? Успели-таки доползти коротким северным летом до более тёплых широт и пополнили редеющее «бомжовое» население великой державы? Члена большой восьмёрки? Никто об этом не знает. Ну и ладно, это чисто научные загадки, вот и пусть этими загадками учёные занимаются.
В результате распределения Сергей оказался старшим научным сотрудником научно-исследовательской группы, прикреплённой к кафедре, от которой он защищал диссертацию. Его карьерные амбиции на первое время были удовлетворены: занятая должность позволяла майору в ближайшем будущем примерить подполковничьи погоны. Однако сама работа казалась Сергею нудной и бесполезной. В то время правители страны приняли очень умное с экономической точки зрения решение, согласно которому разработки реальных систем и комплексов связи были прекращены, но видимость движения вперед предписывалось имитировать. А для имитации движения указанием свыше было велено активизировать научно-исследовательскую работу. Заниматься этой работой по настоящему в условиях безденежья никто не хотел и вскоре все научные исследования стали сводиться к перекомпоновке старых отчётов о выполнении НИР. В зависимости от тематики видоизменялись названия отчётов, менялись местами разделы и даже отдельные страницы. Всё это представлялось как абсолютно новые результаты только что законченных и очень серьёзных научных изысканий. На отчёт тут же ставились подписи многочисленных и, очень видных академических учёных. Далее незамедлительно, можно даже сказать с какой-то нездоровой поспешностью, производилось высочайшее утверждение многотомного псевдотруда. И всё. Скоротечно произведённый псевдо-научный отчёт либо отправлялся в заказывающую организацию и тут же забрасывался получателем на какую-нибудь пыльную полку переполненного целлюлозными изделиями неотапливаемого хранилища, либо оставался пылиться, как говорится, до поры, до времени в массивном шкафу, который выделили Сергею специально для хранения отчётов о псевдофундаментальных научных исследованиях, якобы проведённых в последние годы видными учёными академии. И это было правильно. Потому как все понимали, что если за научными изысканиями никогда не последует реальная разработка, то напрягаться не следует: бумага, она, как говорится, всё стерпит. Через год подобными манускриптами были завалены все хранилища заказывающих организаций, а майорский шкафчик уже просто скрипел от перенапряжения, раздираемый псевдонаучной макулатурой, сброшюрованной в толстые картонные обложки. За этот беспримерный подвиг майора вскоре произвели в подполковники, но он уже был не очень-то рад этому обстоятельству. «Это как же надо себя не уважать, - всё чаще и чаще думал Сергей, повторяя одну и ту же мысль в разных словесных вариантах, - чтобы изо дня в день делать не нужную никому работу, получая за это какие-то гроши и то с непредсказуемой задержкой?» От семейной финансовой катастрофы спасали только автомобильные стоянки. Но ведь стоянки – это, по сути, дело ненадёжное и бесперспективное … . Во-первых, заканчивался срок аренды, выделенной под стоянки земли (продлят ли?), а во-вторых, для молодого подполковника, да ещё и кандидата наук этот уровень был явно маловат. Как подработка, директорствование на автостоянках вполне устраивало Сергея, но как постоянное место работы до старости … . Сергей не мог представить себя, уже убелённого сединой, разводящего «гнилые базары» с новым поколением питерских братков. Поэтому он твёрдо решил уволиться. К этому решению его подтолкнуло ещё одно обстоятельство. Накануне Сергей узнал, что решение об увольнении принял его научный наставник: профессор и полковник Терещенко (в миру, для близких ему людей просто – Михалыч). Этот умнейший и очень совестливый человек, будучи начальником кафедры, всеми фибрами ощущал какую-то гипертрофированную ответственность за бедственное положение своих подчинённых, хотя никакой юридической ответственности за материальную сторону жизни личного состава кафедры на нём не лежало. Но, как бы там ни было, Михалыч увольнялся. И когда пришёл приказ о увольнении, его тут же с облегчением поздравил с этим событием сам начальник академии, которому надоел известный всей стране учёный полковник, вечно задающий какие-то неудобные вопросы и чего-то всегда добивающийся, решая проблемы своих подчинённых. При этом он не преминул добавить: «Я Вас попрошу быть в четверг на командирской подготовке для чествования по поводу выхода на пенсию». Ну, попросил и попросил. Михалыч решил напоследок выполнить его просьбу и пришёл на это отстойное мероприятие. Суть командирской подготовки состояла в том, что по приказу лиц особо высоковоенноначальствующих весь постоянный состав академии сгоняли в большой академический актовый зал, закрывали его там на ключ и в течение двух-трёх часов без перерыва «ездили по ушам» этого «состава», зачитывая ему какие-то пространные приказы и директивы министерства обороны «в части касающейся». Суть этих документов сводилась, как правило, к продлению сроков эксплуатации изрядно обветшавшей и безнадёжно морально устаревшей техники, а так же к призывам усилить бдительность. При этом, для чего её надо было усиливать именно сейчас, когда все вероятные противники вдруг превратились в безусловных друзей, в приказах и директивах не объяснялось. Вот на такое мероприятие и пришёл в последний раз Михалыч, которого по первоначальной задумке должны были сразу же поблагодарить за многолетнюю службу в Вооружённых силах и, пожелав успехов в грядущем, достойно проводить на пенсию, пользуясь большим стечением народа. Но с самого начала всё пошло по какому-то другому сценарию. Вернее, наоборот: всё, как раз, пошло по обычному сценарию. На трибуну взобрался начальник строевого отдела и начал что-то нудно оттуда бубнить. Минут через сорок его сменил начальник отдела кадров, который не расставался с «кормушкой для агитатора» около получаса. Затем слово взял начальник кафедры физической подготовки и что-то долго втолковывал собравшимся о пользе длительного бега по пересечённой местности и утреннего обливания холодной водой. Наконец, слово взял сам начальник и, ещё раз напомнив всем присутствующим о необходимости усиления бдительности, уже хотел было объявить об окончании мероприятия, но, оглянувшись на что-то прошептавшего ему в спину кадровика тут же поднёс ко лбу ладонь: «Ах, да!» После чего он взял из рук самого главного кадрового работника академии какую-то коробочку и попросил выйти на сцену Терещенко. Профессор, не торопясь, взошёл на сцену, и начальника тут же пробил жуткий словесный понос, смысл которого, как всегда, свёлся к перечислению заслуг уходящего на пенсию и глубокому сожалению по поводу самого факта ухода. Речь его была очень безликой. Начальник, вероятно, заучил эту речь когда-то очень давно и с тех пор произносил её уже много-много раз, меняя лишь имена и фамилии. Заканчивая свое выступление, начальник вручил новоявленному пенсионеру какую-то невзрачную коробку, предварительно назвав её «ценным подарком». Михалыч тут же открыл коробку и извлёк из неё маленький транзисторный приёмник, который тут же с деланно гордым и счастливым видом продемонстрировал залу. По его лицу можно было подумать, что он держит в руках ключи от шестисотого «Мерседеса». Отнюдь, в руках полковник-профессор держал всего-навсего транзисторный приёмник, принимавший только длинные и сверхдлинные волны. Наконец, слово было предоставлено самому пенсионеру. Михалыч с хитринкой вгляделся в глубину ярко освещённого зала и тут же задал ему вопрос:
- Как вы думаете, чем отличаются проводы на пенсию где-нибудь на гражданском производстве от аналогичных проводов в армии?
- Гу-у-у, - загудел что-то неопределённое зал.
- Ну, наверное, созывают собрание трудового коллектива, приглашают на собрание самого пенсионера, говорят ему тёплые напутственные слова, дарят подарки, а потом устраивают торжественный банкет … . Правильно я себе это представляю?
- А-а-а-а, - одобрительно загудел зал.
- А как это происходит в армии? – с явным подвохом вопросил профессор-полковник.
- Ы-ы-ы, - недоумённо звучало из зала.
- Да так же всё происходит, но только после полноценного четырёхчасового занятия по командирской подготовке! – на высокой ноте закончил свою мысль пенсионер под смех и аплодисменты зала.
Мгновенно побагровевший мордой своего упитанного лица начальник тут же попытался объявить об окончании командирской подготовки, но не тут-то было. В зале ещё минут пятнадцать звучал смех, и раздавались одобрительные возгласы, явно посвящённые пенсионеру. Михалыч жестом попросил тишины и, подойдя к микрофону, пригласил всех желающих на банкет, устроенный в кафе, расположенном недалеко от академии. Начальник, воспользовавшись паузой в затянувшемся весельи, тут же отдал команду об окончании мероприятия и исчез где-то в глубине сцены.
«Да-а-а, - недоумевал тогда Сергей, - и это проводы человека с такими заслугами и более чем тридцатилетней выслугой лет … . Приёмник, который стоит на радиорынке десять американских рублей … . Ха, ценный подарок … . Это мне надо ещё лет пятнадцать прослужить, чтобы такой приёмник подарили. А к тому времени, может, приёмники все закончатся и подарят зажигалку за десять российских рублей. Да, это серьёзный стимул к продолжению службы». После этого памятного мероприятия Сергей сразу же отправился на кафедру и, зайдя в свой кабинет, тут же написал рапорт об увольнении, несмотря на то, что до срока получения минимальной военной пенсии ему оставался всего один год.
Поэтому, когда подполковник подал рапорт на увольнение, удивлению начальства не было предела. Начальство крутило пальцем у виска и пыталось уговорить его забрать рапорт обратно, но Сергей был неумолим, и бумага пошла гулять по инстанциям. Гуляла она недолго и вскоре вернулась с мерзопакостной резолюцией начальника академии: «Нет законных оснований для увольнения».
- Как это: нет законных оснований? – наседал на начальника кафедры полковника Рылеева Сергей, - я же в рапорте написал: «В связи с тяжёлым материальным положением …». Это что, не законное основание?
- Конечно, незаконное. В федеральном законе «О статусе военнослужащих» строго определены причины, по которым военный может быть уволен из армии. И среди причин нет никаких «тяжёлых материальных положений» … .
- То есть, предполагается, что такого положения у военного в принципе быть не может.
- Наверное … .
- Но ведь денег-то не платят!
- … .
- Хорошо. Вот Вам другой рапорт с законной формулировкой: «В связи с невыполнением условий контракта со стороны государства …».
- Нет-нет, это тоже незаконная формулировка. Уберите: «со стороны государства … », тогда всё будет в соответствии с законом.
- Тогда кто же не выполняет условия контракта?
- Вы, разумеется … .
- То есть я служу, не получая денег, и при этом ещё умудряюсь как-то не выполнять контракт, а государство, оно денег за службу не платит, но при этом все условия контракта выполняет?
- Получается так … . Что ты ко мне прицепился? В конце-концов, не я же тебе резолюцию на рапорт накладывал … . Я вот, видишь, написал: «Ходатайствую по существу представленного рапорта».
После этого разговора Сергей перестал ходить на службу вообще и сосредоточил все свои усилия на процветании автостоянок. Так продолжалось три месяца. А если государство вдруг что-то из себя выдавливало (ну, например, треть сентябрьского денежного содержания где-нибудь в декабре), кто-нибудь из товарищей звонил Сергею и информировал об этом радостном событии. В такие дни подполковнику приходилось ехать на службу за жалкой подачкой, иначе она упала бы на какой-нибудь депонент и достать её оттуда впоследствии было бы весьма проблематично. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», - как-то думал Сергей, на ходу пересчитывая очередное государственное выделение, когда на встречу ему попался Рылеев.
- Вы когда начнёте на службу ходить?
- Когда деньги начнут платить, тогда и служить начнем, Вы же знаете … .
- Но ведь выдают же по чуть-чуть … .
- Не выдают, а выдавливают. Мне вся эта служба со стороны уже давно напоминает сидение у жопы с ложкой … .
- Образное сравнение, но получается, что вы уже даже на эти выделения не зарабатываете, поскольку у жопы не сидите … . Не служите, то есть … .
- Получается так … . Ну и увольте же меня, наконец! Удивительное дело: есть люди, которые уже годами не ходят на службу, а их не увольняют. При этом денег не платят, но всё равно начисляют … . Рано или поздно отдать-то всё равно придется … . А за что? За то, что военный два года не был на службе? Неужели нашему безмерно экономному государству это выгодно?
- Видимо, так. Но, поймите, что уволиться Вы можете только через решение офицерского собрания о дискредитации Вами высокого звания российского офицера. Вы же на это не пойдёте?
- Нет, конечно. Может, мне ещё где-нибудь до пенсии дослужить удастся. Там, где деньги платят. А с такой формулировкой кто меня возьмёт … ?
- Послушай, Просвиров, ты же умный мужик, покопайся в законодательстве, может, найдёшь какую лазейку … , ну не ставь ты меня в дурацкое положение … , мы ведь тебя только-только превозносили …, благодарность от начальника войск связи и всё такое, а тут бац - и увольнение по статье … .
- А вот пусть они там в Москве репу-то и почешут … , лучшие ведь повсеместно увольняются. Остаются служить только те, которые за забором воинской части никому не нужны и подохнут по ту сторону этого забора от голода в течении месяца, а здесь, гляди-ка, иногда что-то выдавливают. Не дают сдохнуть окончательно … .
- Ладно, ты опять в философию ударился. Прошерсти-ка лучше наше военное законодательство. «О статусе …», «Об обороне …» и т.д. Или к юристу толковому сходи, наконец … .
- Хорошо. Я подумаю.
Выбрав время, Сергей посетил академическую библиотеку и, обложившись потёртыми книжицами законов, долго сидел, вчитываясь в их содержание. На исходе третьего часа юридических упражнений правовая лазейка была найдена. Подполковник, наконец, понял, что самая реальная возможность безболезненно покинуть ряды Вооружённых сил России откроется лишь тогда, когда он станет: «одиноким отцом, воспитывающим двоих детей без матери». Когда он сообщил об этом жене, та пришла в ужас:
- Это как же, помимо того, что нам надо срочно развестись, от меня ещё требуется от родных детей отказаться?!
- А на фиг они тебе нужны? Спиногрызы эти сопливые … . Одна морока с ними. А так будешь себе раз в месяц платить несчастному в своей одинокости отцу копеечные алименты и, как говорится, трава не расти, - пытался острить Сергей, но супруга ещё пребывала некоторое время в крайне напряжённом состоянии. Всё это время подполковник вёл активную пропагандистскую работу, всплески которой всегда заканчивались словами: «Это же всё, понарошку! А что делать? С волками жить – по-волчьи выть». В один из дней Сергею, наконец, удалось преодолеть сопротивление своей дражайшей половины и супружеская пара тут же отправилась в суд для подачи заявления о разводе и разделе детей. Выдержав месячную паузу, предоставленную судом «для принятия окончательного решения об истинном состоянии чувств», супружеская пара наконец распалась. В результате распада майор, наконец, получил статус «одинокого отца, воспитывающего двоих детей без матери» и тут же стал вымогать у «бывшей жены» алименты. «Бывшая жена» в бега не ударилась, но заняла жесткую позицию и алиментов Сергею почему-то ни разу не заплатила. Немного погоревав по этому поводу, подполковник написал ещё один рапорт на увольнение и приложил к нему копии решений суда. На этот раз дело пошло веселей и вскоре Сергей держал в руках выписку из приказа о своём увольнении из рядов, когда-то овеянных славой Вооружённых сил. Но выписка гласила о том, что выпасть из рядов можно будет только через сорок пять суток.
- Какие ещё сорок пять суток?! Увольте меня немедленно! – возмущался Сергей в службе кадров.
- Не имеем права, Вы ещё не отгуляли отпуск!
- Какой ещё отпуск? Я уже четыре месяца на службу не хожу … .
- Это Ваше личное дело, а вот отпуск надо отгулять.
- А деньгами вы мне этот отпуск компенсировать не можете?!
- Не можем, сами знаете какая сейчас ситуация с деньгами.
«Ну ладно, я вам сейчас улажу ситуацию с деньгами!» - подумал вконец рассвирепевший Сергей и написал рапорт на отпуск, в котором информировал начальство, что намерен провести его на Камчатке с целью посещения внезапно заболевших родственников. Получив через некоторое время отпускное удостоверение, Сергей тут же отправился к своему приятелю, служившему в войсках, осуществляющих организацию военных перевозок. Приятель давно предлагал ему провести аферу с авиационными билетами на Камчатку. Суть аферы состояла в том, что на имя подполковника кем-то из экипажа воздушного судна оформлялись билеты до Петропавловска-Камчатского, а также ставились отметки в отпускное удостоверение о рискованном прибытии подполковника в страну ещё непотухших вулканов и благополучном убытии из неё. Причём, в то время, когда эти отметки ставились в комендатуре далёкого полуостровного города, сам подполковник безвыездно пребывал на своих автостоянках в городе на Неве. По завершению своего «перелёта» Сергей сдал «использованные» авиабилеты и отпускное удостоверение с необходимыми отметками в строевой отдел и стал ждать полагающейся ему по закону компенсации дорожных расходов. А когда компенсация была получена, поделился половиной суммы со своим приятелем – профессиональным военным аферистом. А тот, в свою очередь, поделился с аферистами из летавшего на Камчатку экипажа. Аферисты из экипажа, точно таким же образом, поделились с профессиональными военными аферистами из комендатуры. Вот такая существовала цепочка, годами отточенная этими аферистами всех мастей. И военных мастей, и гражданских. Раньше Сергей никогда этой цепочкой не пользовался, но сейчас он был сильно уязвлён государством и считал себя вправе отомстить ему. И неудивительно: все, без исключения, кадровые военные того лихого времени считали себя уязвлёнными. Но только немногие из них (лишь гниловатые по натуре своей, наверное, от самого своего рождения) пытались нажиться не только путем нанесения ущерба некоему абстрактному государству, но ещё и встав на путь уязвления себе подобных. То есть, на скользкий путь стяжательства чего-нибудь и как-нибудь с таких же, как и они уязвлённых военных. И это касалось не только «Петлюр» и им подобных. Как-то, преодолевая незаконным образом высокий забор между офицерскими общежитиями и территорией академии (КПП открывались только в утреннее, обеденное и вечернее время), Сергей потерял служебное удостоверение. Обнаружив пропажу, он тут же обследовал территорию своего недавнего приземления и, ничего не найдя, немедленно проследовал к дежурному по академии, всегда служившему (по совместительству) чиновником местного стола находок. Дежурный сообщил ему, что удостоверение было найдено таким же нарушителем, как и сам подполковник, и доставлено дежурному. Но не ему, а дежурному, который уже сменился, тот зачем-то упаковал это удостоверение в карман и ушёл домой. Вот и адресок домашний оставил, чтобы, значитца, в справочниках и схемах оповещения долго не рыскать. Сергей намёк сразу же уловил и, отправившись по указанному адресу, как ему было ни противно, прикупил бутылочку дорогой водки. Ну, как бы в благодарность … . Хотя, если задуматься: в благодарность за что? Нашёл удостоверение не дежурный … . За хранение? Очень уж это мелочно для полковника … . По счастью, бывший дежурный проживал недалеко от академии. Позвонив в обитую дерматином дверь с вкрученным в неё металлическим номером квартиры, совпадавшим с нацарапанным на бумажке адресом, Сергей обнаружил в дверном проёме пухлую физиономию полузнакомого ему полковника с какой-то политической кафедры. Преодолевая отвращение, Сергей, протягивая полковнику прозрачный пузырь, нарочито бодро отрапортовал:
- Потерпевший Просвиров, с благодарностью за дружескую услугу!
- Ну что Вы, что Вы, - пробормотал полковник, с явным неудовольствием глядя на протянутую бутылку, которую не преминул тут же взять и поставить на столик в коридоре, - проходите, сейчас я Вам принесу эту столь дорогую для Вас пропажу.
Сергей вошёл в коридор и непроизвольно поёжился. Пухлощёкий полковник вскоре появился на пороге комнаты. Морда его маслянистого лица тут же растянулась в заискивающе-слащавой улыбке и зачастила:
- Видите ли, нынче наступило несколько другое время и сейчас за всё принято платить деньги … . А удостоверение, оно нынче дорогого стоит … .
-Да-а-а? – притворно удивился Сергей, - чего же оно стоит? Сделки с недвижимостью по нему не оформляют. Кредит в банке тоже под любым предлогом не дадут … . Даже бесплатный проезд на общественном транспорте по удостоверению этому отменили … .
- Ну, зато … , зато, по нему можно, например, к кому-нибудь прописаться, - неуверенно промямлил полковник.
- К кому прописаться? Вот, к примеру, Вы, товарищ полковник, пропишите меня к себе на основании этого удостоверения? Пожалуйте, сделайте милость … .
- Нет, ну зачем же Вы так сразу … . У меня очень стеснённые жилищные условия.
- У Вас отдельная трёхкомнатная квартира, а я, с вашего позволения, в коммуналке проживаю.
- Это Ваши проблемы … .
- Согласен. Я уже привык: как только речь заходит о конкретной помощи, так сразу все проблемы становятся моими. И сколько же, в конечном итоге я Вам остался должен за это мужественное хранение удостоверения в течение долгих двух часов?
- Ну, хотелось бы «баксов» триста поиметь, хотя бы … .
- Простите, не понял … . Кого поиметь?
- Да не кого, а сколько … .Триста долларов США, в смысле … .
- А в нашей валюте это сколько будет?
- Две с половиной тысячи, приблизительно … .
- Ну вот так сразу бы и сказали. А то, не патриотично, как-то … . «Баксы» какие-то. Режет слух.
- Ну так, как … ?
- Сделка, так сделка … . Вот разрешите только на документ взглянуть: может это и не мой вовсе … . А тут такая сумма… .
- Пожалуйста, - не совсем ещё подкованный в свершении «сделок» коммерсант-полковник протянул Сергею удостоверение.
- Да, это действительно мой документ, причём единственный, удостоверяющий мою скромную личность. Но проблема в том, товарищ (Сергей опять поёжился) полковник, что у меня с собой такой бешенной суммы попросту нет. Это ведь почти наше двухмесячное денежное вознаграждение … . Но вскоре я, наверное, зайду к Вам на кафедру и отдам часть суммы в присутствии Вашего начальника. Ну, чтобы был хоть какой-то свидетель Вашего внезапного обогащения … . Вдруг Вы вскоре какую-нибудь крупную покупку предпримете … . Потребуют сведения о доходах … . А Вы им – раз, и начальника-свидетеля … . А тот - так, мол, и так, получил законный гонорар за хранение удостоверения … . И всё … . И взятки, как говорится, гладки … .
- Ну знаете ли … . Не надо впутывать сюда начальника … .
- Да? Как знаете … . Я, как говорится, из добрых побуждений … . А если вот и эта бутылочка Вас, почему-то, не устраивает, то я, пожалуй, и её прихвачу. Что поделаешь … . Уж не угодил, так не угодил … , хотя … , «Абсолютом курантом» называется … , – и, прихватив красивый пузырёк прозрачного сорокаградусного напитка с коридорного столика, Сергей, отчётливо слыша за спиной сопение кита, лишившегося пророка Ионы, с громадным облегчением покинул это недружественное, насквозь пропитанное корыстью помещение.
А вскоре подполковник окончательно покинул уже основательно тронутые гниением некогда доблестные и даже чем-то ещё вооружённые силы. Напоследок Сергея сказочно «обогатили», выдав ему задержанное денежное содержание. Аж за целых четыре прошедших месяца выдали всё ему. На эти деньги подполковник запаса мог бы позволить себе побездельничать месяца полтора. Но сделать этого ему не удалось. Совсем неожиданно поступило предложение поступить на службу в недавно образовавшуюся правоохранительную организацию – Федеральную службу налоговой полиции (ФСНП) (просьба не путать с налоговой инспекцией: налоговая инспекция – фискальный орган государственной власти, занимающийся по большому счёту выявлением мелких нарушений в области налогового законодательства, а ФСНП – это правоохранительный орган государственной власти, занимающийся преступлениями в налоговой сфере). Молодой и быстро набирающей силу структуре позарез требовались грамотные технари, способные помимо организации скрытной и зашифрованной связи выполнять ряд очень щекотливых шпионских задач, связанных с негласной акустической записью пошлых разговоров недобросовестных налогоплательщиков, а так же с негласным видеодокументированием их безобразного финансового поведения. Словом, новой силовой организации требовались надёжные, проверенные годами службы люди, способные выполнять функции, так или иначе присущие спецслужбам во всём цивилизованном мире. Эта служба требовала обширных технических знаний, жесткой дисциплины и организованности. Всеми этими качествами в полной мере обладало большинство военных технарей. Для полного овладения новой специальностью военных надо было только, что называется, «натаскать» в оперативном отношении: научить их стать немного поосторожнее, похитрее и поизворотливее. Вот поэтому-то и пользовались спросом военные у налоговой полиции. Под этот спрос и попал подполковник Сергей Просвиров. И неплохо попал: звание и выслугу лет ему обещали сохранить, платить обещали хотя и немногим больше, чем в армии, но зато вовремя. Ну что же, посмотрим, как будут выполняться эти обещания. В добрый, как говорится, путь! Неизвестно, добрый ли? Всё ж-таки на стражу завоеваний зарождающегося капитализма … .
Глава 8. Налоговая полиция или чем это всё закончилось … .

Отбор в новую структуру, призванную внести свою существенную лепту в обеспечение экономической безопасности страны был довольно жёсток. Пройдя десяток каких-то внешне тупых, но на самом деле очень хитрых тестов и выдержав добровольно-принудительное испытание на «Полиграфе Полиграфовиче», Сергей уже было впал в состояние ожидания приказа о своём зачислении, когда из службы кадров последовало незамысловатое предложение об организации бесед в неформальной обстановке с членами семьи принимаемого на службу пребывающего в запасе военного. Это было как бы продолжением тестов и испытаний. При этом лучшими условиями, в плане выполнения требований к неформальности, сотрудники службы кадров определили квартиру кандидата. Семья Просвировых к тому времени уже перебралась в отдельную двухкомнатную квартиру на окраине города, предварительно организовав расселение своей развесёлой коммуналки. «Хорошо ещё, что разъехаться успели, - с облегчением подумал тогда Сергей, - а то бы они начали ещё и с коммунальными соседями беседовать. А соседи - они ведь всё всегда знают и до мельчайших подробностей … . Одна злющая мать-одиночка со своими журнальными записями чего стоит …». В заранее оговоренный час кадровики не поленились посетить квартиру безработного подполковника запаса и имели длинные, содержательные беседы с женой и детьми потерпевшего. Особенно порадовал кадровиков младший сын разведённой «понарошку» семьи Просвировых, который умудрился незаметно сграбастать в охапку здоровенного потомка камышовых котов по кличке Барсик и, тихонько подкравшись к одному из беседующих, посадить диковатого котяру прямо ему на мощную холку. Надо отметить, что камышовый охотник Барсик гостей никогда не жаловал. Даже когда те не обращали на него никакого внимания, котяра всё равно на всякий случай прятался от них под диваном и, изредка оттуда выглядывая, хищно шипел, и плотоядно сужая зрачки, угрожающе подрагивал торчащими на ушах кисточками. А тут, когда над ним был свершён акт такого неслыханного глумления, котяра окончательно вышел из себя и впился в холку кадровика всеми имеющимися у него когтями. Когти камышовый потомок имел длинные и острые. Кадровик непроизвольно ойкнул и, выпучив глаза, затаил дыхание. «А это Балсик, - пролепетало юное цирковое дарование, пытаясь оторвать котяру от мощной холки ответственного работника, - Вы с ним тозэ поговолите. Папа казав, сто плидут дяденьки и будут со всеми лазговаливать. Он - тозе все». Подоспевшая на помогу страдальцу жена кандидата в налоговые полицейские быстро справилась с впавшим от азарта в ступор котом, но на дорогом пиджаке кадровика образовались хорошо видимые затяжки. «Хороший мальчик!» - голосом Андрея Миронова из фильма «Брилиантовая рука» произнёс кадровик, но с котом беседовать почему-то отказался. Отказался он и от предложенной помощи в восстановлении внешнего вида существенной детали своего франтоватого наряда. Видимо, опасаясь за сохранность остальных деталей своего гардероба, кадровики почти в один голос тут же поинтересовались, с тревогой оглядывая углы маломерной квартиры, не держат ли хозяева ещё какой-нибудь животины, что-нибудь вроде маленького, только входившего в моду, бультерьерчика. И даже получив отрицательный ответ на этот провокационный вопрос, кадровики очень скоро куда-то засобирались и со словами: «Нам ещё на работу надо успеть и написать «Отчёт о проведённой беседе» быстро покинули пределы исследованной квартиры. На этом происки кадровиков не ограничились. Видимо, в отместку за подпорченный пиджак, который они наверняка приложили в качестве вещдока к своему «Отчёту о проведённой беседе», они потребовали от Сергея организовать им беседу с бывшим своим начальником из академии. Сергею на удивление быстро удалось это сделать, и любопытные кадровики вскоре уже беседовали с полковником Рылеевым, который уже приблизительно час пребывал в мертвецки пьяном состоянии. Сергей сразу это понял, глядя, как полковник тонким длинным языком по-змеиному быстро пробегал по пересохшим губам. Об этой характерной особенности его поведения в состоянии крайнего утомления алкоголем знала вся кафедра, но, к счастью, не знали кадровики. Надо отдать должное полковнику в том, что, находясь в сильно уязвлённом «зелёным змием» состоянии, он никогда никуда не падал и мог даже на несколько минут сконцентрироваться до такой степени, чтобы ответить на заданный вопрос не только что-нибудь более или менее членораздельное, но ещё и приблизительно по существу. В тему, то есть. Оценив обстановку, Сергей, запуская кадровиков в кабинет Рылеева, попросил кадровиков об одном одолжении:
- Только попрошу вас, по возможности коротко. У полковника очень мало времени: через пять минут начинается заседание кафедры.
- А нам больше и не надо, - хмуро ответил кадровик, подвергшийся накануне непреднамеренному нападению со стороны хищного кота Барсика, и пронырнул в кабинет. Второй из безмерно любопытствующих тут же решительно проследовал за ним.
О чём они спрашивали полковника Сергею из-за двери не было слышно, однако голос Рылеева в одно из мгновений он услышал довольно явственно: «Да всё нормально, мужики … . Вы не переживайте … . Это мы тут переживаем: лучшие кадры вам отдаём!» Ещё через минуту «мужики» уже выходили из дверей в каком-то возбуждённом состоянии, а тот из них, который не так давно подвергся вероломному нападению кота, зачем-то обернулся в дверях и произнёс, по всему было видно, что стандартную, хорошо отработанную за годы службы фразу: «Нет-нет, извините, товарищ полковник, мы на работе, как-нибудь в следующий раз … ». После чего «мужики» вприпрыжку проследовали на выход, видимо, торопясь на свои рабочие места для написания очередного отчёта о проведённой беседе. Сергей, приоткрыв дверь, заглянул в недра полковничьего кабинета. Достойно выполнив свои представительские функции, Рылеев спал мертвецким сном, упав багровой мордой своего искажённого алкоголем лица на зелёную бархатную крышку стола. «Да-а-а, ломаются люди, как сухие щепки. И какие ведь люди … . Новомодные социологи называют это не иначе как противоречием статусов. В чём же состоит это противоречивое несоответствие? Социологам, оказывается, это давно понятно: с одной стороны - большие звёзды на погонах и докторские степени в дипломах, а с другой - безденежье и невостребованность … », - грустно подумал Сергей и, аккуратно прикрыв дверь, заторопился на оставленные без контроля автостоянки: надо было срочно нарубить очередную партию капиталистического «бабла», чтобы было что есть. Есть, как говорится, для того чтобы жить, но не жить, чтобы есть.
Вскоре состоялся приказ о зачислении подполковника в ряды налоговой полиции и, дабы укрепить его решимость вступить на путь борьбы с экономическими преступлениями, новоиспечённого полицейского тут же привели к новой присяге. По недомыслию ретивых кадровиков присягу вскоре показали по питерскому телевидению, и пока подполковник мужественным голосом обещал Родине всячески способствовать обеспечению её экономической безопасности, его новый начальник тихо матерился перед телевизором: «Идиоты! Они, наверное, думают, что телевизор смотрят только добросовестные налогоплательщики! Как я его теперь на задание отправлю … ? Как он теперь, к примеру, придёт для внедрения или разведки в офис ОАО «Рога и копыта» под видом кандидата на открытую вакансию? Ну, чтобы, например, посмотреть в какой комнате находится бухгалтерия и где прячется главный бухгалтер … . Чтобы при неожиданном вторжении уже не тратить на это время … . Как же теперь это сделать? Его ведь теперь любая уборщица спросить может: «А Вас что, из налоговой полиции уже выгнали что ли? За что же енто такое? Мы же Вас только вчера ещё по телевизеру видели … ». Ну, бестолковые кадровики … , ну-у-у мать вашу … ».
Несмотря на допущенный казус, Сергей начал свою новую службу в самом засекреченном подразделении федеральной службы налоговой полиции - оперативно-технической и поисковой службе. Это подразделение выполняло разведывательные функции вновь созданного ведомства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Основной особенностью оперативно-технической и поисковой службы являлось то, что если в других правоохранительных ведомствах подразделения занимающиеся наружным наблюдением (попросту говоря - слежкой) и оперативно-техническими мероприятиями («прослушка», негласная акустическая запись, негласное видеодокументирование и т.д.) представляли из себя самостоятельные подразделения, то здесь всё было, что называется, «в одном флаконе». Поэтому Сергей, проходя стажировку, довольно скоро приобрёл азы навыков скрытного сопровождения «объектов» на автомобиле (у налоговой полиции практически не было «объектов», гуляющих пешком). Уже через месяц он научился грамотно выдерживать «прослойку» между своим «русским Мерседесом» («Жигулями» седьмой модели, оборудованным специальным роторным движком, по мощности не уступающим крутым немецким автомобилям представительского класса) и навороченным автомобилем «объекта», таким образом, чтобы тот ни в коем случае не догадался о том, что его так сильно уважают в налоговой полиции, что не ленятся всюду сопровождать. Если же «объект» оказывался чересчур наблюдательным и поэтому мнительным (что обычно выражалось в его судорожных попытках беспорядочного маневрирования по избитому питерскому асфальту и в душераздирающих визгах покрышек навороченного автомобиля при вхождении в первый подвернувшийся поворот), требовалось немного приотстать и тут же поменять номер отечественного автомобиля (это можно было сделать не покидая салона автомобиля поворотом специального барабана на котором крепилось до четырёх табличек с различными автомобильными номерами), а также быстренько пришпандорить к поверхности кузова специальные наклейки, имитирующие вошедшую в моду аэрографию. Это всегда приводило в дикий восторг сотрудников ГИБДД. Cамые малообразованные представители этой службы правопорядка всегда стремились изловить «оборотней» на дорогах, а когда те второпях тыкали им в нос специальные талоны-«непроверяйки», наследники некогда славного «ГАИ» часто тупо таращились на предъявленные документы и задавали сакраментальный вопрос: «Ну и фиг ли? А чё вы правила нарушаете, да ещё и номера на ходу меняете? Вы кто? Бандосы?» С целью предотвращения подобных инцидентов под капотами машин оперативных служб начали устанавливать специальные фары- «отмашки», которые были призваны предупреждать общепризнанных любителей наживы на дорогах о том, что в данном случае им ничего не обломится и не надо мешать оперативно-розыскной деятельности. Но некоторые особо тупые из числа самых малообразованных представителей ГИБДД всё равно стремились задержать раздражённо мигающие машины и задать их нетерпеливым водителям какой-нибудь дурацкий вопрос, например: «А чего это вы всё время подмигиваете? Вы чё, ориентацию поменяли?» По этому поводу оперативные сотрудники, если у них было время, всё время рассказывали ГИБДДешникам полюбившийся анекдот. Согласно содержанию анекдота приезжает в ГИБДД лесбиянка и просит сотрудников этого строгого ведомства установить на её новую машину розовые номера, на что те хмурят злобные густые брови и заявляют: «Установка розовых номеров федеральным законам не предусмотрена!» «Ага, - обиженно восклицает лесбиянка, - значит, всяким педерастам голубые номера ставить можно, а нам, лесбиянкам, розовые ставить нельзя?! И где же тогда наша хвалёная суверенная демократия?!»
Несмотря на все трудности службы, надо отметить, что сотрудники отдела наружного наблюдения очень любили своих «объектов» и ласково называли их бомжами. «А как иначе? – удивлялись они, когда у них кто-то из непосвящённых начинал допытываться о причине столь странного, на первый взгляд, названия этих далеко не бедных людей, - они ведь, канальи, сегодня ночуют в своей городской двухуровневой квартире с двумя туалетами на каждом этаже, а завтра - в трёхэтажном загородном доме. Послезавтра же эти уроды садятся на самолёт и летят на свою виллу на черноморском побережье … (заграничная недвижимость не была тогда столь популярной, нежели сегодня). Вот, мы о чём и говорим, что это люди без определённого места жительства … . Бомжи, то есть, по-нашенски».
Сотрудники оперативно-технического отдела быстро научили Сергея азам правильной установки всевозможного вида «жучков» в различные детали интерьера офисов фирм, благо, он не отличался особым разнообразием, вести негласную видеосъёмку, нарочито небрежно держа тяжеленный кейс с аппаратурой таким образом, чтобы камеры и микрофоны были всегда направлены на пресловутые «объекты». И ещё много-много чему научили бывшего военного бывшие агенты некогда всесильного КГБ (а именно они составляли костяк налоговой полиции).
Но кое-чему всё же учить не стали. Например, «медвежьему» искусству. В состав службы входило подразделение настоящих «медвежатников», которые взламывали всё подряд. Ну, конечно, не всё что ни попадя, а только то, что было указано в задании. А в заданиях указывались и различной сложности дверные замки, и хитроумные замки навороченных сейфов, набитых тайнами о налоговых преступлениях. В те периоды, когда оперативных заданий не поступало, «медвежатники» занимались откровенной халтурой. В такие дни они разъезжали по родственным структурам и ломали сейфы, забитые секретной макулатурой, ключи от которых были успешно «посеяны» где-либо незадачливыми сотрудниками так называемых силовых ведомств. Награда за подобного рода деяния была очень разнообразной: от бутылки портвейна до дорогущего «вискаря». Поэтому настроение у «медвежатников» всегда было приподнятое. Признанным гуру этого славного подразделения считался знаменитый Фёдорыч, который обладал такой древней внешностью, что многие искренне верили в легенды о том, что старик ломал сейфы и замки ещё будучи агентом сыскной полиции при императорской фамилии. Одним из основных старческих чудачеств Фёдорыча было то, что он всегда таскал свой набитый хитроумным инструментом здоровенный портфель с собой. Как то раз Федорыч, утомлённый рабочим днём и изрядно измученный своим преклонным возрастом, невзначай уснул в электричке и проснулся в тихом ужасе лишь тогда, когда перестал чувствовать отвердевшей в старости коленкой привычную упругость портфельчика. Открыв глаза, он сразу успокоился. Его утомлённому взгляду предстала картина, живописующая худосочного гражданина, пытавшегося утянуть ворованную поклажу к дверям скоростного пригородного поезда. Гражданин обливался потом и при этом натужно-вонюче пукал на весь вагон, чем неприятно смущал путешествующих граждан. Но, несмотря на все усилия бесчинствующего гражданина, портфельчик никак не желал двигаться к наружной двери и устойчиво заякорился где-то посреди вагона. «Куда же ты, милый?» - зевнув, ласковым спросонья голосом вопросил воришку Фёдорыч. После этого безобидного вопроса жаждущего наживы гражданина никто уже и нигде не видел. Это было очень досадным фактом главным образом потому, что никто даже не успел запомнить его никчемной наружности. Всё это привело к тому, что алчный до чужого имущества гражданин остался безнаказанным. А как накажешь, если никто его не запомнил? А раз никто не запомнил, значит и фоторобот этого бесчинствующего в общественном транспорте субъекта у милиции до сих пор отсутствует … . Словом, чуть было очередной «висяк» не образовался. Но Фёдорыч никаких заявлений в милицию писать не стал. Зачем портить милицейскую статистику? Родные и дорогостоящие инструменты и в этот раз остались целы.
В общем, не стал Сергей «медвежатником». Не стали учить Сергея и «хакерству». Было и такое подразделение в налоговой полиции. Полицейские «хакеры» регулярно взламывали базы данных коммерческих структур, ставших объектами оперативной заинтересованности по причине злостной неуплаты в казну налогов. С теми же фирмами, которые не поскупились на защиту своих компьютерных сетей, поступали очень просто. В таких случаях на помощь приглашалась служба физической защиты, являющаяся «спецназом» налоговой полиции. В полиции сотрудников этой быстрой и решительной на расправу службы ласково называли «физиками». Правда, называли только, что называется, «за глаза». Потому как сотрудники почему-то такому названию были, мягко говоря, не рады. А лишний раз раздражать их никому не хотелось … . А потому как были они … ну точно не «лириками». Сотрудники этой строгой службы имели, как правило, голову 66-го размера и в один миг договаривались с частными охранными организациями коммерческих предприятий на предмет беспрепятственного прохода «хакеров» на территорию недобросовестных налогоплательщиков. Бывало, что сотрудники какого-нибудь особо борзого ЧОПа пытались что-либо возразить этим предельно вежливым людям с большой головой, но, больно упершись носами в холодные плиты бетонного пола, как правило, тут же откисали душой и быстренько давали «добро». Получив «добро» на проход, «хакеры»-полицейские быстро, но без суеты забегали в офисы и страшными голосами истошно кричали: «Всем сидеть! Руки с клавиатуры! Всем бояться! Налоговая полиция!» И когда оторопевшие от нахлынувшего на них страха сотрудники начинали тихо сползать на помокревший под ними пол, полицейские принимались деловито изымать жёсткие диски из их продвинутых компьютеров. Как правило, на этих дисках хранилась прелюбопытнейшая информация, открывающая многие тайны ведения двойной бухгалтерии.
Но самым большим оперативно-техническим подразделением был отдел прослушивания телефонных переговоров (ПТП). Из-за этой аббревиатуры подразделение часто называли «отделом Потапа». В отделе «у Потапа» служили исключительно особи женского пола с исковерканными неудачами в замужестве судьбами. Бывали, конечно же, исключения, но очень редко. И непонятно было, что здесь первично, а что вторично. То ли судьбы их ломались из-за нудной, дурно влияющей на характер работы, состоящей из ежедневного прослушивания и тщательного стенографирования телефонных переговоров (часто принимающих интимную, а иногда и просто порнографическую направленность), которые вели недобросовестные налогоплательщики со своими и чужими жёнами, а так же с многочисленными любовницами и даже любовниками. То ли, наоборот, на такую работу набирали исключительно жадных до чужих интимных тайн стерв, у которых семейного счастья не могло образоваться по определению (ну разве что в порядке исключения: есть ведь в мужском сообществе особая прослойка извращенцев, так называемых, мазохистов или же, иначе, орлов-стервятников, получающих различного вида удовольствия исключительно от разнообразного общения с законченными стервами). Сергей вообще не понимал, с какой стати ПТП относится к разряду оперативно-технических мероприятий: нет ни преследований, ни опасных проникновений в охраняемые помещения, словом, ни риска, ни скрытности … . Все мероприятия проводились на тщательно охраняемой территории во вполне комфортных условиях и, большей частью, совершенно официально: с разрешения суда или прокурора … . Конечно, ставшие известными сведения нельзя было разглашать, но подписку о неразглашении давали и уборщицы при устройстве на работу на режимные объекты. Однако уборщицам никто не присваивал специальных офицерских званий и не производил льготного исчисления трудового стажа (год – за полтора, например). А «Потаповским» стервочкам всё это было доступно, и они очень этим гордились. Любили стервочки по праздникам облачаться в форму и пускать пьяные пузыри в вымазанные помадой бокалы с шампанским, вспоминая подробности какого-нибудь недавнего «секса по телефону». Вместе с тем, по прослушиваемым каналам иногда проскакивала и полезная оперативная информация. Но такое случалось довольно редко. Серьёзные нарушители налогового законодательства давно уже избавились от опасной привычки обсуждать серьёзные вопросы по телефону. «Серьёзные» устраивали переговоры большей частью на глухих лесных опушках, естественную красоту которых часто нарушали брошенные в траву кейсы, начинённые различной аппаратурой. Аппаратура отчаянно «лучила», подавляя в радиусе пятидесяти метров все радиоэлектронные устройства по всему спектру используемых человечеством частот. Эти меры часто позволяли «серьёзным» избежать утечки преступной информации, поэтому очень многие из них в скором последствии стали олигархами и принялись воровать у государства на вполне законных основаниях: оффшоры, госкорпорации, госзаказы и т.д. Несправедливость сложившейся ситуации усугублялась ещё и тем, что олигархами стали лишь не многие из «серьёзных», а импотентами стали почти все. А куда им было деваться? Излучение - вещь опасная и до конца не изученная, а поэтому особую популярность вскоре приобрели такие продукты, как «Виагра», «Вука-Вука» и прочая укрепляющая потенцию олигархов хрень. И чтобы им, олигархам, не было обидно, всю эту «хрень» тут же запустили в широкую продажу … . Чтобы они, олигархи то есть, думали, что импотенция - это такая общенародная проблема … . А народ сдуру стал подражать олигархам и всю эту «хрень» принялся раскупать. Надеялся народ как-то в тайне даже от самого себя, что вот стоит закупить эту хрень, и можно готовиться к вступлению в олигархи. Но, к чести народа, внутрь он эту гадость не употреблял. Народу это было совершенно ни к чему. Народ толок всю эту хрень в ступках, добавлял туда воду и выливал на грядки уместившихся на шести сотках народных «фазенд». И надо сказать, эффект был потрясающим: огурцы и помидоры вырастали до невиданных ранее размеров. Вот только с эстетикой было не всё ладно … . Дело в том, что и огурцы и помидоры приобретали форму фаллоса в режиме крайне напряжённой эрекции … . Ну ладно там, огурцы … . Они, во-первых, зелёные, а во-вторых, они всегда чем-то этот орган напоминали … . С помидорами же гораздо сложнее: больно уж нетрадиционной для них была эта форма, а тут ещё этот почти телесный цвет … . Особенно в поздний период созревания … . Очень уж всё это выглядело интимно и, вместе с тем, вызывающе. Такой овощ неудобно было теперь даже кусать, не говоря уже о том, что очень жалко было его резать. Но приходилось … . А как иначе? Кушать-то хочется … . Бывает и хуже. За всё в этой жизни приходится платить … . И платить порой серьёзными вещами: деньгами, здоровьем и т.д.. А тут, подумаешь … . Какая-то эстетика … .
Лишь изредка удавалось «стервочкам» записать что-то в оперативном смысле ценное. Главным образом, это были переговоры изрядно выпивших субъектов, заигравшихся в олигархов. Эти подгулявшие купчики любили пощеголять друг перед другом внезапно зародившейся в каждом из них «крутостью» и, широко растопырив в понтах пальцы, манерно растягивая слова, вещать в последнюю модель сотового аппарата что-нибудь наподобие: «Не парься, брателло, я по безналу давно не работаю. Это мне не вкусно. Налоговая обдирает. Подваливай завтра ко мне в офис к одиннадцати на Большую Пушкарскую, дом 3 с товаром. Я думаю, до чего-нибудь добазаримся … . На хрена нам эти налоги? И так на Канары уже вторую неделю не могу откинуться … . Ну чё, ништяк, брателло? Замётано!»
Ну а утром этих болтунов с поличным накрывают опера и вытряхивают из проходимцев полную сумму неуплаченных в казну налогов. Это называется «деятельное раскаяние». То есть, предполагалось, что застигнутые на месте свершения незаконной сделки «крутые пацаны» тут же слёзно-слюняво раскаялись в содеянном, но тут же взяли себя в руки и деятельно исправили свою ошибку, отсчитав «операм» требуемую сумму. Если бы они этого не сделали, на пацанов сразу же было бы заведено уголовное дело и вопрос взыскания утаённых налогов решался бы через суд. Но такое бывало довольно редко. Пацаны, за редким исключением, были по сути своей очень правильными (хотя и понтово-болтливыми) и очень быстро, а самое главное -глубоко раскаивались и с ходу платили «операм» неплохие бабки. Но брали эти бабки далеко не все опера. Очень многие из «оперов» принуждали пацанов официально вносить деньги на определенные законными актами банковские счета. Но были и такие, которые искусов не выдерживали и принимали всё деятельное раскаяние, что называется, на себя. Таких, как правило, быстро вычисляли и долго они в налоговой полиции не задерживались. Нет-нет, этих зарвавшихся мытарей не сажали в тюрьму и даже не наказывали в дисциплинарном порядке, так как факты их стяжательства порой были просто недоказуемы. Таким деятелям просто предлагалось написать рапорт об увольнении по собственному желанию. И, как правило, корыстолюбцы быстро соглашались, так как понимали, что в случае отказа к контролю их деятельности будет привлечена служба собственной безопасности, которая будет ходить за ними по пятам и украсть уже вряд ли что удастся. «А если ничего не красть, то зачем же тогда служить? Зарплата-то ведь у нас уж больно смешная … », - искренне недоумевали они в кулуарных беседах. А то ещё эта гнусная служба «по борьбе с личным составом» возьмёт да и раскопает какие-нибудь факты прошлого мздоимства лиходеев. Воспоминания о подобных отягощающих карманы фактах, видимо, не входило в планы падших мытарей, и они быстренько ретировались из органов.
Но пока эти «оборотни в погонах» не были схвачены за известное всем гражданам страны место, называемое в народе звучно-сочным словом «жопа», вели они себя как настоящие «парни-мажоры». Впервые Сергей познакомился с этими лихими парнями в ведомственном пансионате налоговой полиции, располагающемся на берегу Ладожского озера. Взяв путёвку на выходные дни после череды бессонных недель работы по одному из сложных дел, ставших впоследствии ещё и громким, он отправился вместе с женой на своей старенькой «копейке» в окружающие Питер болотистые леса. Доехав и припарковав измученный жизнью и дальней дорогой автомобиль на стоянке, Сергей сильно удивился окружающему его обилию новеньких «меринов» и «бумеров». Среди этих творений лидеров мирового автомобилестроения его свежеокрашенная «ласточка» выглядела, как изрядно потрёпанный и подраненный в бою птенец доисторического птеродактиля, неизвестно откуда залетевший на павлинью ферму.
- Вы что это, начали сюда «бомжей» на постой пускать? – спросил Сергей знакомого ему «физика», охранявшего стоянку, кивнув на продвинутый автопарк.
- Да нет, это все наши. Оперативная служба на отдых приехала … , - зевнул разморенный кислородом лесного воздуха «физик», - им ведь положено на таких машинах ездить … . Как же иначе в «бомжовскую» среду внедряться?
- Эти, похоже, основательно внедрились. Машины-то явно не оперативные. Из оперативных только пару «фольксов» в этом году закупили, - высказал свои крамольные мысли вслух Сергей и побрел вслед за женой по лесной тропинке к стоящему среди деревьев новенькому бараку. Не прошли они и половину пути, как из барака высыпали гурьбой на улицу какие-то возбуждённые молодые люди в новомодных для того времени малиновых и зелёных блестящих пиджаках. Лесная тишь была мгновенно попрана возмущенными голосами владельцев этих понтовых пиджаков. Из-за значительной удалённости до неспешно ковыляющих по тропинке супругов доносились лишь обрывки фраз: «Отстой! Хрен с этой Ладогой! Купаться … . Канары … . Нет условий! Домой! Питер!» Размахивающая руками гурьба постепенно преобразовалась в толпу. Толпа двинулась к автомобильной стоянке прямо через лес, и вскоре колонна «меринов» и «бэх», глухо урча экологичными двигателями, уже пылила по лесной дороге в надежде скорой встречи с асфальтовым шоссе.
- Слушай, неужели ты с этими людьми служишь в одном управлении? Я, если бы была не в теме, подумала бы, что это какой-нибудь саммит управляющих коммерческих банков города Питера … , - с удивлением спросила Сергея наблюдавшая всю эту картину жена.
- Ну, знаешь ли … . В общем, всё это для маскировки. У них ведь сугубо оперативная работа. Ребята попросту сильно вжились в образ «бомжей» … .
- В чей образ, говоришь, они вжились? – снова спросила ничего не понявшая жена.
- «Бом … ». Тьфу … . Ну этих … . Как их … . Ну в общем, в образ крупных и злостных налогонеплательщиков.
Очень редко, но всё же наблюдались злоупотребления и в оперативно-технических службах. Особенно это касалось «Потапа». Некоторые из корыстолюбивых начальников «Потаповских» подразделений грешили тем, что по денежной просьбе (предоплата по преступному договору на оказание услуг ФСНП недобросовестным коммерсантам) знакомых коммерсантов «ставили на прослушку» телефоны их конкурентов. По истечении какого-то времени корыстолюбцы обменивали задокументированные переговоры, а иногда ещё и сведения о перемещении лиц, являющихся конкурентами по бизнесу своих «знакомых друзей», на дополнительные денежные знаки (окончательная оплата по преступному договору ФСНП на оказание услуг недобросовестным коммерсантам). Выявить подобных махинаторов было очень сложно. Подразделения «Потапа» располагались на изолированной от остальных помещений территории, доступ на которую был строго ограничен. Но время от времени прослушиваемые коммерсанты, так же имеющие поддержку в правоохранительных органах, обращались с официальными жалобами в ФСБ или же поднимали скандал в прессе. Вслед за этим прокатывались мощные волны очистительных проверок, выбрасывая на грязный берег сморщенных и дрожащих от страха мздоимцев. Этих «жертв кораблекрушения», как правило, тоже никуда не сажали. Им чаще всего тоже предлагали написать заявления. Но бывали и исключения. Всё зависело от высоты связей обиженных бизнесменов в правоохранительных органах. И если эти связи проникали очень уж высоко вверх, то опальных руководителей «Потапа» могли тут же обвинить во всех смертных грехах, в том числе, в измене Родине, и препроводить «отщепенцев» для отсидки в известное сооружение, находящееся в столичном Лефортово.
Но всё ж таки это были отдельные случаи, составляющие исключения из общего правила. Налоговая полиция была молодой, незабюрокраченной, жизненной и дееспособной организацией. Это часто вызывало нездоровую зависть у сотрудников других спецслужб. Но не только это … . Налоговая полиция, не в пример МВД и даже в некоторых аспектах ФСБ, была хорошо оснащена в оперативном и бытовом отношениях: современные автомобили, спецтехника и компьютеры, евроремонт помещений и т.д. Всё это, правда, никак не сказывалось на уровне благосостояния сотрудников ФСНП: оклады налоговых полицейских были чуть выше, чем у милиции, но гораздо ниже, чем у сотрудников ФСБ (что не мешало сотрудникам этого ныне сильно привилегированного ведомства завидовать полицейским по поводу того, что при расчете длительности ежегодного отпуска субботний день в налоговой полиции официально считался рабочим). Однако эта нездоровая зависть ни в коей мере не мешала проведению совместных операций налоговой полиции с МВД и ФСБ. Это была, скорее всего, зависть бытового уровня: Сергей всегда со смехом вспоминал гаишника, который остановил его «копейку» для проверки документов и в полном изумлении хлопал глазами, глядя то на подполковника, то на «копейку», и в диком трансе повторял как бы про себя: «Налоговая полиция … . Подполковник … . Ё-моё … . На «копейке» …???!!! Не верю !!!»
Официально действенность функционирования налоговой полиции подтверждалась тем фактом, что собираемость налогов в казну увеличилась в разы ещё в первые месяцы её существования. Далее всё стабилизировалось: за первые два месяца наступившего года полиция оправдывала затраты на своё существование, а последующие десять месяцев приносило в казну «чистую прибыль». Неофициально действенность функционирования налоговой полиции подтверждалась тем фактом, что вороватые руководители вполне официально зарегистрированных фирм, пафосно обозначающие своевременное перечисление требуемых законом налогов, а на самом деле тщательно скрывающих реальную налогооблагаемую базу, иногда вдруг резко заболевали диареей только при одном упоминании о налоговой полиции. И болели этой болезнью иногда месяцами, периодически узнавая результаты проверок, проведенных в фирмах-конкурентах или же в фирмах-контрагентах. Очень многие из руководителей не могли долго выдерживать всех форм проявления этой неприятной болезни и в спешном порядке выводили свои предприятия из тени. И тогда болезнь хоть и медленно, но всё же отступала. Первое время это радовало освободившихся от скверны обмана государства и в одночасье ставших «белыми и пушистыми» руководителей, но когда вдруг выяснялось, что не хватает «баблосов» на понравившуюся виллу в солнечной Испании, подлые мыслишки всплывали вновь. В мыслишках тут же рисовались продвинутые схемы ухода от уплаты налогов через дыры в законодательстве. Но тут неожиданно вновь поступала спасительная, сильно отдающая негативом информация о том, что налоговая полиция, осознав брешь в законодательстве, принялась трясти изобретателя очередной схемы «брателлу Семёнчика» с утроенной силой. И трясла до тех пор, пока депутаты не внесли соответствующие поправки. А после завершения этого законотворческого акта «брателлу» тут же взяли и тупо так посадили. Семёнчик типа: «Ой-ей-ей, готов к деятельному раскаянию … ». А ему в ответ сурово: «Вы что, не слышали недавнюю речь президента? А президент как раз сказал о том, что надо всегда соблюдать закон, а не только тогда, когда за хитрую жопу схватят … . Да-да, прямо так с экранов телевизоров на всю страну и сказал. Он для таких, как Вы, слов не выбирает. Поэтому, подобные Вам либо до сих пор жуют сопли, либо валяются «замоченные» по сортирам». Высказали Семёнчику, как говорится, всё прямо в лоб, без всяческих обиняков то есть и упрятали этого гада в тюрьму на пять лет. А бизнес - он ведь не будет его, Семёнчика, пять лет ждать. Он, бизнес этот, и так уже почти развалился, пока Семёнчика как грушу трясли … . И такая негативная информация очень быстро распространялась по российскому бизнес-сообществу. И охлаждала она многие пылкие в корысти своей головы. И забывали головы эти про виллы в Испании. Ненадолго, но забывали. А для того, чтобы подольше не вспоминали бизнесмены про заграничную недвижимость, приходилось налоговой полиции периодически идти на крайние меры и попугивать Семёнчиков и ему подобных банальной отечественной зоной.
Таковы были тяжкие будни налоговой полиции. У всех полицейских по разному протекали они. И в разных местах. У одних служба была связана преимущественно с добыванием информации посредством ежедневного таскания по саунам, барам, казино и фешенебельным кабакам и последующим лечением от алкоголизма, у других же служба протекала в скучных офисах различных ОАО, ООО, ЗАО и коммерческих банков и состояла в раскрытии преступных коммерческих тайн, а у третьих она сводилась к подглядыванию, подслушиванию, негласным видеосъёмкам, лихим автомобильным гонкам и силовым входам в здания злостных налогонеплательщиков. Всё это нередко приводило к злобным угрозам, а то и прямым посягательствам на жизнь и здоровье полицейских, автомобильным авариям и свисту пуль над головой.
В общем, не за страх, а за совесть служила стране налоговая полиция. И это очень не нравилось теневой экономике. Особенно это не нравилось руководителям теневой экономики, по совместительству работавшим в стране олигархами. У многих из этих разнорабочих капитализма был вполне легальный бизнес, в рамках которого они рассчитывались с государством полностью. Ну, то есть, в соответствии с действующим в стране налоговым законодательством. Этот легальный бизнес касался, как правило, добычи природных ископаемых, их транспортировки и переработки. Олигархи всегда гордились этой стороной своей деятельности, усердно афишировали её прозрачность пред ясными очами налоговой инспекции и добросовестно участвовали в торгах на различных международных биржах. Но этот безусловно прибыльный бизнес не позволял им записаться в настоящие олигархи. Не позволял попасть, например, в первую двадцатку самых успешных людей планеты по версии журнала «Форбс». Поэтому будущие олигархи были просто вынуждены организовывать различные непрофильные предприятия и уводить их в тень. Всё бы хорошо, но вот налоговая полиция … . И тогда решили эти воротилы «царства теней» пожаловаться на полицию президенту. Тут и момент удачный подвернулся: приближались президентские выборы. Действующий президент очень хотел порулить страной ещё, но денег на выборы у него почему-то не хватало. Странно … . Не пьёт вроде … . А денег нет. Ну, впрочем, это его личное президентское дело. Может, не успел ещё за первый год президенства накопить. А тут из «царства теней», как чёрти из табакерки, появляются вдруг олигархи и цедят сквозь зубы: «Бабло на выборы? Говно вопрос, только уберите эту ретивую налоговую полицию. Взяточники они там все, понимаете ли … . Замучили своими наездами, в натуре … . От них нам только упущенная выгода … ». И несгибаемый президент великой державы, по обыкновению мужественно хмуря брови, тут же подписал некий внешне безобидный такой указец. Указец этот гласил о некотором незначительном реформировании отдельных органов государственной власти. В результате «некоторого незначительного реформирования» из государственной власти были исключены такие её «отдельные», но могучие органы, как Федеральное агентство правительственной связи (ФАПСИ) и Федеральная служба налоговой полиции. При этом ФАПСИ почти не пострадало, потому как вошло на правах управления в Федеральную службу охраны, а вот налоговой полиции не стало вообще! Её функции якобы передали МВД. А сотрудников никуда не передали. Пятьдесят тысяч сотрудников с прилепившимися к ним семьями были в одночасье лишены средств к существованию. Как в сердцах сказал на последней коллегии ФСНП один из заслуженных генералов разогнанного ведомства: «Нас просто взяли, как нашкодивших котов за шкирку, и выкинули на помойку. А этот маленький и бледный лицемер озабоченно хмурит брови и выражает устную обеспокоенность судьбой уволенных сотрудников». Нет, справедливости ради надо отметить, что бывшим сотрудникам налоговой полиции начали предлагать поступить на службу в некую, только начинающую формироваться Федеральную службу по контролю за оборотом наркотиков, которая сейчас ФСКНом называется. Эта служба, которая ни с кем не борется и никаких незаконностей не пресекает. Очень безобидная такая служба. Об этом можно даже догадаться, внимательно прочитав ее полное название. Нет там, в названии этом, таких зловеще-жутких слов, как «незаконность» и «борьба». Но все участники наркотрафика ее почему-то вначале испугались. Совершенно необоснованно, надо сказать, испугались. Потому как создана была эта служба наладить-таки в стране учет и контроль. Весь цикл зарождения и прохождения наркотрафика стремилась она учесть и проконтролировать: от созревания травки на полях до доставки её до конкретного потребителя. Сколько и где выращивается, в какую сеть розничной торговли и почем она поступает, как доходит до конкретного потребителя и каковы оптовые цены. Не нарушаются ли при этом права производителей и потребителей? Нет ли в этой отрасли монополизма? В общем, всем интересуется ФСКН. Появляются, например, наркополицейские на бывшем колхозном поле и видят, что новоявленные фермеры убирают на нем урожай конопли. Не пройдут никогда мимо. Обязательно остановятся и поинтересуются: «Какая площадь была засеяна? Сколько центнеров уже собрано с гектара? Какие виды на следующий урожай?» Выслушают все ответы на вопросы. Все аккуратно и подробно запишут и поблагодарят. Напоследок поинтересуются фамилиями и прочими паспортными данными фермеров и перемещаются в следующую точку контроля. Если следующей точкой контроля являются, например, склады наркодиллеров, то наркополицейские обязательно на этот склад зайдут и таким же образом поинтересуются, зададут наркодиллерам свои безобидные вопросы: «Откуда и сколько товара поступило? Кто следующий получатель груза?» Ну и так далее. И вновь все подробно помечают в блокнотиках и записывают паспортные данные дилеров. А записанные данные заносятся в служебную базу данных. И все. Основная работа закончена. Проблема теперь состоит в том, что базу эту надо периодически обновлять. Поддерживать ее, так сказать, в актуальном состоянии. И так весь наркооборот оказывается под тотальнейшим контролем ФСКН! И никто при этом никем не обижен. Обидами-то ведь у нас все время МВД с ФСБ занимались. Вот и пусть продолжают они этим дальше заниматься. А ФСКН - увольте. У нее другие задачи – учёт и контроль..
Поэтому не захотели служить в этой организации очень многие из налоговых полицейских. Как правило, самые толковые из них. Им это было не интересно. А балласт тут же переметнулся и благополучно продолжил служить в этом странном ФСКНе. (Да-да. Несмотря на строгий отбор, присутствовал балласт и в налоговой полиции. А как же без него? Он есть в любой организации. Куда-то надо же девать многочисленных бездарных родственников высокопоставленных чиновников. Они ведь, бездари-то эти, погибнут от голода в условиях рыночной экономики. А так … , в погонах и деньги, пусть небольшие, но ведь платят же … . Умереть голодной смертью не дают никому. Зато балласт он всегда придаёт организации некую устойчивость. Талантливые они всегда амбициозны … . А амбициозные - они всегда чего-то ищут, они приходят и уходят, а балласт всегда остаётся. Остаётся и этим цементирует любые организации). Балласту-то какая разница: что налоги, что наркотики … , всё едино.
Профессионалам менять сферу деятельности гораздо сложнее. Профессионализм – это знание нюансов. А эти знания накапливаются годами и накладываются на выработанные теми же годами образ мышления и манеру поведения. В то переломное время спонтанно родился анекдот, повествующий о том, как бывший налоговый полицейский, ставший в одночасье полицейским с приставкой «нарко», ловит на месте преступления наркоторговца и предъявляет ему обвинение в нарушении правил торговли, выразившееся в отсутствии кассового аппарата.
Части вполне сложившихся профессионалов, имевших невысокие звания (до майора включительно) было милостиво предложено перейти в различные Управления по борьбе с экономическими преступлениями МВД (функции налоговой полиции были переданы именно этому ведомству). А подполковники, полковники и генералы налоговой полиции МВД были не нужны. Зачем? Своих, как говорится, «немерено» (некоторые из кадровиков , не моргнув глазом, даже изволили выражаться иначе: «как собак нерезаных». И пришлось этим офицерам, имеющим старшие и высшие звания рассосаться по различным ЧОПам и службам безопасности ООО, ЗАО, ОАО и т.д. В их числе мог оказаться и успевший дослужиться до полковника Сергей Просвиров, но учтя его кандидатскую степень и множество печатных научных трудов, выполненных ещё в Военной академии связи, ему предложили должность старшего преподавателя в Академии управления МВД РФ. Ну а какую ещё должность ему могли предложить? Начальствующие должности заняты, для оперативной работы уже староват, для следственной – нет юридического образования … . Значит путь только один – в преподаватели. Ну что ж, это довольно распространённая практика в правоохранительных органах: когда человека не знают куда пристроить (вроде уже не нужен никому, а выгнать почему-то жалко), его тут же переводят в преподаватели.
Академия готовила офицеров старшего и высшего состава МВД, наподобие Академии Генерального штаба, которая готовила офицеров того же ранга, только для армии. После долгих раздумий Сергей это предложение принял и вскоре, поменяв питерскую квартиру на квартиру в подмосковных Люберцах, переехал со всем семейством на новое место жительство. Это был непростой шаг для полковника и его боевой подруги. Ведь с Питером у них было связано очень многое: молодость, свадьба, рождение детей, друзья и подруги. Да и к самому городу, его строгой архитектуре и своенравию успели прикипеть они многими участками своих мятежных душ. Было много раздумий и сомнений, но окончательную точку при принятии такого непростого решения поставило обещание руководства академии посодействовать полковнику в улучшении жилищных условий. К тому времени дети подросли и превратились в весьма габаритных юношей-хоккеистов. Пропорционально росту юношеских габаритов быстро уменьшились размеры занимаемой жилой площади. И казавшаяся совсем недавно ещё очень просторной (после комнаты в коммуналке) двухкомнатная квартира вдруг превратилась в жалкую клетушку. Увеличить количество квадратных метров, служа в Питере, не представлялось возможным. Полная безнадёга. За шесть лет службы в налоговой полиции Сергей не помнил, чтобы кому-нибудь предоставляли квартиры, кроме семей погибших сослуживцев. А тут - нате, пожалуйста, вам: «мы будем ходатайствовать перед правительством города и уверены, что нам не откажут». Ну что же, время, как говорится, покажет.
Это оно когда-то, чего-то там покажет, а сегодня время уже поджимало: приближался сентябрь и вместе с ним новый учебный год, поэтому квартиру поменяли не глядя, надеясь исключительно на добропорядочность противоположной стороны обмена. Сравнение квартир производилось по достаточно небольшому количеству критериев:
- Есть ли плитка в туалете и ванной?
- Да, да, конечно. Не итальянская, но всё приличненько.
- Застеклён ли балкон?
- Да, да. Окна не купе, но всё выглядит приличненько.
- Входная дверь?
- Металлическая, конечно же.
- И тоже выглядит вполне приличненько?
- Да, да, конечно же. Даже не сомневайтесь.
- А из чего сделаны полы?
- Полы покрыты линолеумом. Не новый он, конечно же, но всё выглядит очень даже приличненько.
Оформив все необходимые документы, Сергей, не забыв прихватить с собой супружницу, вскоре попылил на своей «копейке» по знаменитой трассе Е95. Принимая во внимание дальность предстоящей дороги для подобного класса автомобилей, Сергей перед выездом предпринял последнюю попытку уговорить супругу воспользоваться другим транспортным средством:
- Ну чего ради ты будешь мучиться? Кондиционера нет, радио за городом не работает … . Езжай-ка ты себе спокойненько поездом. Вечером спать заляжешь, утром проснёшься уже в Москве. Хоть поспишь как следует, отдохнёшь – дел впереди невпроворот.
- Нет, нет. Ты слишком устал за последнее время. Можешь уснуть за рулём. Я буду следить за тобой.
- Ну, как знаешь … .
В итоге, утомлённая сборами жена проспала аккурат до славного города Вышний Волочок, плавно покачиваясь на ремне безопасности, несмотря на громкое пение, взбадривающего себя полковника. Заслышав жуткие звуки полковничьего пения, исходящие от летящей в неведомую даль «копейки», шарахались в разные стороны даже особо шумоизолированные иномарки. Однако вокал исполнителя не производил никакого впечатления на жену полковника. Видимо, из-за отсутствия этого самого впечатления она и не просыпалась, что временами очень сильно досаждало самозабвенному в своём неистовстве певцу, неожиданно лишившемуся единственного слушателя.
Так или иначе, въехав ближе к вечеру на МКАД первопрестольной, супруги не утерпели и решили, перед тем как остановиться на постой у родственников, заехать на свою «новую» квартиру. Приехав на окраину некогда славного своими трудовыми традициями города Люберецы, супруги с трудом отыскали свой новый дом среди гнездившихся повсюду пятиэтажных хрущёвок. Света в подъезде, естественно, не было. Сергей первым вступил в таинственный, пропитанный кошачьей мочой полумрак и ощутил под ступнёй что-то мягкое. «Что-то мягкое» поначалу как-то по-нечеловечески вскрикнуло, а затем совсем по человечески причмокнуло и забормотало что-то нечленораздельное. Щёлкнув зажигалкой, Сергей обнаружил под ногами чьё-то вусмерть пьяное и поэтому находящееся в глубоком сне тело. Вероятно, это тело принадлежало какому-нибудь известному всей округе алкоголику. Поэтому супруги не стали это тело тревожить и, уважительно переступив через его завоёванный годами авторитет, быстро поднялись на второй этаж. На лестничную клетку выходило три двери. На двух дверях красовались металлические номера, не совпадающие с номером квартиры прибывших автопутешественников. Явно напрашивался вывод о том, что утомлённым путникам принадлежала третья квартира. Та самая квартира без номера, вход в которую преграждался старой деревянной дверью с любовью обшитой драным дерматином. Не вызывало абсолютно никаких сомнений то ощущение, что драный этот дерматин на протяжении не менее двадцати лет верой и правдой служил своим прежним хозяевам, чем снискал их глубочайшее уважение. По всей видимости, именно это неподдельное уважение и не позволило прежним хозяевам в свое время поменять ветерана на его ответственном посту. Сейчас же сквозь многочисленные бреши из дерматина предательски выглядывали пожелтевшие клочья медицинской ваты, изготовленной в шестидесятых годах двадцатого века для совершенно иных целей. Моментально ощутив витавший в воздухе подъезда аромат подвоха, Сергей тут же предложил дражайшей супруге перенести осмотр вожделенной квартиры на завтрашний день, но супруга всёж-таки настояла на немедленном осмотре места происшествия, и Сергей осторожно провернул ключ дверного замка. В лицо ударил хорошо знакомый запах застарелого трупа. «Тьфу, блин! Этого ещё не хватало … . Впору понятых вызывать». Войдя в квартиру и включив свет в прихожей (только там висела наспех нанизанная на оголённые на концах провода лампочка), новоявленные жильцы смогли оценить грандиозность обмана охмуренных сладостью наживы обменщиков. Всё действительно «выглядело вполне приличненько». И следы многочисленных протечек на потолке, и растрескавшаяся, висящая на честном слове пожелтевшая «совдеповская» плитка в ванной (в туалете, невзирая на убедительное «Да, да, конечно же … » отсутствовала даже таковая), и почерневшие от времени, а местами просто сгнившие элементы остекления балкона. И ещё многое-многое другое, которое очень трудно описать, не впадая в состояние крайнего омерзения. А в это состояние не хотелось бы попадать … . Иначе непременно захочется чего-нибудь выпить. А это всегда чревато: во-первых, лишние расходы, а во-вторых, угроза впасть в алкоголизм и связанные с ним проблемы (деградация личности, распад семьи, исключение из социума и т.д., и т.п. Хотя исключение из социума … , может, это – благо?) В общем, всё это безобразие досталось переселенцам вместо родной питерской квартиры, которую ещё совсем недавно с большой любовью и не малыми затратами супруги вместе отремонтировали. Видавшей виды боевой подруге полковника внезапно сделалось дурно. Виной тому, скорее всего, был этот тлетворный запах. Ну, конечно, где ей было к нему привыкнуть. Она ведь никогда не выезжала на место происшествия. А это было по силам не каждому из мужиков. Сергей сразу вспомнил старого питерского участкового Степаныча с «Выборгской стороны», с которым ему приходилось входить в квартиру с залежалым трупом, представлявшим большой интерес для налоговой полиции. (Конечно же, сам по себе труп не представлял никакого интереса. Полиция искала трупа в то счастливое для него время, когда он ещё мог самостоятельно передвигаться и утаивать от государства причитающиеся ему средства, но квартира трупа, вернее, некоторые её интерьеры, маскирующие хитрые сейфы, представляли для налоговой полиции большой интерес). У этого Степаныча абсолютно никакого интереса к квартирам с трупами не было. Прослужив более двадцати лет участковым, он так и не смог привыкнуть к запаху разлагающейся человеческой плоти, поэтому всегда просил Сергея: «Давай, давай Михалыч. Сам всё оформи, ты знаешь, как это грамотно делается, я подпишу. И вызывай там, кого полагается. С меня, сам понимаешь, чего причитается. С получки … , гадом буду». Поэтому, шутка ли? Майор за тридцать лет не привык, а тут супруга … . Поэтому Сергей сгрёб жену в охапку и унёс в «копейку». Причины возникновения этого тлетворного запаха вскоре была выяснена: оказывается, в этой квартире в одиночку доживал свой век старый-престарый дедушка … . Поэтому ремонта квартира не видела лет двадцать и пришла в полное запустение. Удручённый снижением уровня качества своей увядающей жизни дедушка, совершенно неожиданно для себя, взял да помер. Не смог он перенести окружающего его упадка. А помереть изволил дед прямо в квартире. Для родственников этот его поступок тоже явился полнейшей неожиданностью. А поэтому хватились родственники дедушки далеко не сразу … . Только через неделю его хватились они … . Сами понимаете, что может произойти с почившим в грусти дедушкой за неделю. Вот таким образом складывались обстоятельства. Но самое главное - это то, что «всё выглядело вполне даже приличненько». Главное - это, как говорится, чтобы костюмчик сидел. Вот и доверяй после этого людям … .
Вскоре супруги попали в объятия родни, и боевая подруга полковника постепенно оттаяла. А на следующий день супруги, не откладывая дела в долгий ящик, можно сказать, с самого спозаранку отправились на ближайший строительный рынок. Забив до отказа багажник и половину салона заметно просевшей «копейки» всеми необходимыми материалами, они тут же отправились на «место происшествия». Распахнув все окна и с трудом сдерживая периодически подступающую к горлу тошноту, супруги мало-помалу избавились от оставшихся в квартире вещей и держащихся на честном слове пожелтевших обоев, впитавших в себя всю двадцатилетнюю гамму запахов, сопровождающих одинокую старость. Ремонт протекал очень тяжело, контейнер с мебелью затерялся где-то на перегоне между Питером и Москвой и супругам долгое время приходилось вести беспорядочную половую жизнь: поздним вечером они беспорядочно падали на пол в том месте, где силы окончательно покидали их, и тут же на полу и засыпали, чтобы с рассветом судорожно очнуться и тут же приняться драить, мазать, скоблить, красить и т.д., и т.п. Дабы избежать отравляющего воздействия всевозможных растворов, лаков и красок хотя бы на время сна, можно было, конечно же, ночевать у родственников, но с некоторых пор это стало не совсем комфортно. Можно даже сказать, что это стало даже мерзко. Всё дело в том, что корысть капиталистических отношений не пощадила и эти, когда-то (получается что чисто внешне?) очень дружные семейства. После смерти «патриарха» семьи – бабушки Сергея по материнской линии, на которой когда-то держался весь дом, родственники, видимо, отдавая дань славным семейным традициям, так же дружно вступили на тропу войны и, поливая друг друга грязью, приступили к мучительному дележу квадратных метров и небогатого имущество покойной. В ходе всей этой нелицеприятной возни неожиданно выяснилось, что каждый из стяжателей обладал настолько феноменальной памятью, что умудрялся вспомнить двадцатилетней давности истории о том, кто и когда дарил матери-свекрови ту или иную книгу или же на простенький чайный сервиз не пожалел денежек из семейного бюджета … . Кто-то в какой-то из давно прошедших годов так расщедрился, что подарил старушке на 8-ое марта мельхиоровую чайную ложку … . И теперь все «памятливые» желали в обязательном порядке всё раздаренное и когда-то, что называется, «с мясом» от себя оторванное добро вернуть, как говорится, «взад». Были и такие, которые вообще когда-то подвиглись на великие и беспримерные в истории страны подвиги. Один из будущих стяжателей когда-то взял, например, да и довёз старушку до стоматологической клиники, дабы ей, сердешной, вставили там зубные протезы. При этом, конечно же, вчистую разорился он тогда на одном только бензине, но зато покрыл себя неувядаемой славой на все времена. Славой, безусловно дающей теперь благодетелю прямое право на дополнительные квадратные метры. А что? Героям, как говорится, героево. Им положено … . Как-никак, заслужили они в этой жизни чего-то … . Ну и так далее. Невозможно описать всех этих склочных перипетий. Да и надо ли? Ничего кроме омерзения у нормальных людей это не вызывает. Ведь воюющие дальние родственники, слетевшиеся со всех концов страны (некоторые из которых наконец-то увидели друг друга воочию) в плохо скрываемой надежде что-нибудь отщипнуть от ставшей вдруг бесхозной собственности – это ещё полбеды, но воюющие родственники, которые живут в соседних домах и которые ещё совсем недавно были внешне духовно близкими людьми, гостевавшими друг у друга не только по большим праздникам – это беда уже настоящая. В качестве локомотивов эскалации семейной розни выступили как всегда особи женского пола - жёны Сергеевых дядьёв (старо как мир: «шерше ла фам»), в которых как-то разом вспыхнул всёпожирающий огонь стяжательства. Но нет, конечно же, несколько всё не так. Разом и как-нибудь «вдруг» этого произойти не смогло бы никогда. Видимо, всё это вынашивалось долгими годами, но при этом тщательно скрывалось за масками искреннего радушия. А дядья на поверку оказались безвольными подкаблучниками. Что тут можно было поделать, ведь на каждого Сампсона, всегда может найтись своя Далида. Дядья не только не смогли сдержать разлагающей отношения и совершено непонятной зависти ко всему на свете и, в том числе, друг к другу, своих мигеристых фурий, но в конце-концов и сами ввязались в базарную перепалку. А когда мужики превращаются в базарных баб, вот тогда и рушатся окончательно семейные связи. Они просто оглушительно падают под тяжким грузом новых капиталистических отношений (вы же знаете, сколько стоит один квадратный метр жилой площади в Москве – это же целое состояние для среднего провинциала!).
Ну в общем, в такой мерзопакостной обстановке ночевать было даже вреднее, чем в пропитанной запахами запозднившегося трупа и продвинутых рекламой химикатов квартире. Поэтому супруги предпочли удалиться. Увлечённые борьбой родственники этого даже не заметили. Или же сделали вид, что не заметили, а сами при этом вздохнули с облегчением. Теперь, по крайней мере, стесняться (пусть даже и останками совести) им уже было вообще некого. А раз так, то можно даже опуститься до банальной матерной брани в отношении друг друга. А чего тут такого? В конце-концов, все интеллигентные люди. Все, как говорится, с высшим … . А некоторые, вы не поверите, даже в очках … . Несколько позже Сергей узнал, что в недалёком последствии от момента их «исхода» из обители злобы всё к этому и пришло. В присутствии «питерских гостей» до матерной ругани как-то не опускались … . Ну, как говорится, Бог им судья … . Больше всего обидно было за покойную бабушку, поднявшую трёх сыновей и дочь на ноги в тяжёлые послевоенные годы практически водиночку. А выросшие в суровое время сыновья почему-то оказались слабоватыми в коленках, в начале семейной жизни пустили они в слабые души свои исчадья, источаемые провинциальными алчными фуриями, жаждущими московской прописки, а в процессе жизни эти исчадья разъели всё хорошее, что в этих душах было. Мало-помалу нравственные грани между супругами стёрлись и, в конце концов, они стали даже внешне друг на друга очень сильно походить (глядя на них, в памяти всплывали финальные кадры старого мультфильма «Двенадцать месяцев»). А по мере развития в стране рыночных отношений они и вовсе сублимировались с жалкой тявкающей сворой жадных и завистливых особей, составляющих значительную часть участников строительства отечественного капитализма.
День за днем прошёл отпуск, который Сергей выпросил сразу по приезду в академию, благо до начала учебного года оставалось ещё немного времени, да и запланированные на него «пары» начинали свой отсчёт где-то с середины сентября. Но рано или поздно заканчивается абсолютно всё. А вот начинается … . Это у всех по разному … . Вскоре Сергей приступил к обучению будущих генералов от милиции и был приятно удивлён довольно высоким общеобразовательным уровнем своих учеников. Удивлён, прежде всего, тем, что в аудиториях перед Сергеем сидели не заклейменные обывательской средой «менты поганые», а довольно образованные и охочие до новых знаний офицеры. А впрочем, что тут удивительного? Что бы там ни говорили, а в академию отправлялись в основном лучшие кадры. Тем более, что значительную часть слушателей составляли всё те же бывшие военные. Иногда Сергей, как было принято выражаться в преподавательской среде: «проявив методическое мастерство», заканчивал занятия минут на десять пораньше, дабы просто поговорить со слушателями и поглубже вникнуть в суть происходящего в МВД. И много чего интересного узнал Сергей из этих бесед. Оказалось, например, на должности рядового и сержантского состава уже давно негласно принимаются люди с судимостями: об этих судимостях просто не поминают в анкетах и личных делах. И в итоге, человек, вот только что отсидевший за уличную кражу, уже одевает утром милицейскую форму и отправляется ловить уличных воров. А что? У него это должно хорошо получиться. По крайней мере, гораздо лучше, чем у кого-нибудь другого … . И всем понятно, почему: он ведь знает специфику воровского дела, что называется, изнутри ... . «А что делать? – огорченно вопрошали слушатели, - этих уголовников на работу никто не хочет никуда брать, а у нас дефицит молодых и здоровых … , а тут ещё какой-никакой опыт … . Никто из добропорядочных граждан к нам на такую зарплату не стремится. Вот и принимаем мелкоуголовный элемент, потом мучаемся с ним, перевоспитываем. А пока станет такой элемент хоть немного на милиционера похож, он столько ещё дров наломать успеет … ». Самих же слушателей ставили в такое положение, что они вынуждены были вечерами и даже ночами якобы охранять недорогие рестораны и казино, сидя в форме перед входом. Почему «якобы»? Да потому, что кроме строгого милицейского вида у них ничего с собой не было. Ни оружия, ни дубинок, ни электорошокера. Вообще ничего. Ведь официально милиционеры были не при исполнении … . Официально – они восстанавливали силы перед очередным учебным днём. Поэтому вся надежда была на этот строгий форменный вид. Он и только он должен был предотвращать всевозможные происшествия. А поэтому то там, то здесь возникали случаи гибели слушателей на этих неофициальных постах. Милицейское начальство всегда стремилось закрыть на всё это глаза и всячески от всего откреститься: «Наши слушатели охраняют VIP-баню? С чего это Вы взяли? Видели их сидящими на входе? Ну и что? Может это они там после крутого пара отдыхают … . Что они, по Вашему, не имеют права попариться после тяжёлого учебного дня? Как откуда деньги? Ну и что, что VIP-овская? Мы же им деньги-то платим … . Один разок-то можно ведь и сходить … в VIP-овскую-то … . Что, и на входе в кабак Вы их видели? Ну …, это, наверное, просто подышать они вышли … . Душно, знаете ли, бывает в наших кабаках … . Экономят коммерсанты на вентиляции». Так всё было и длится до сих пор. Одни закрывают глаза и отнекиваются, а другие продолжают сидеть в форме на входе в вертепы. А куда им деваться? Этим другим … . Ведь с несчастных слушателей при поступлении тут же снимали все надбавки: за сложность и напряжённость службы, за ненормированный рабочий день и т.д. Оставляли слушателям только по-нищенски голые оклады за ещё невысокое звание, да ещё за не такую большую должность, с которой они поступали в академию. Если просуммировать эти оклады в столбик, то составят они в сумме около десяти тысяч деревянных российских рублей. В Москве это могло обеспечить нищенское существование только самому слушателю, но у большинства слушателей по странному недоразумению были ещё и семьи. Члены этих семей часто страдали от целого ряда дурных привычек. Одна часть этих привычек была приобретена сразу же при рождении, другая же часть была выработанна в процессе жизни. Что же это были за привычки? Да ничего нового. Всё тот же известный всем идиотизм: есть, пить, одеваться … . В общем, полная чушь, сопровождающая появление и развитие общества потребления. Поначалу слушатели пытались уговорить членов своих семейств добровольно отказаться от этих пагубных наклонностей. Вечерами слушатели рассказывали своим женам и детям про трудности службы и гражданский долг, про недостаток денежных средств в бюджете страны для того, чтобы платить им нормальную зарплату, про тощие золотовалютные резервы родного отечества и ещё про многое и ещё многое другое рассказывали окончательно обнищавшие слушатели своим семьям о нашей великой, богатой полезными ископаемыми, и славящейся своими несгибаемыми людьми Родине. Члены семей всегда с большим вниманием слушали речи своих глав, но отказываться от своих привычек почему-то не спешили. Слушатели приходили в ярость и, досадуя на непонимание со стороны самых близких людей, вынуждены были обратиться к совершенно к чужим людям – своим заботливым начальникам с просьбой рассмотреть возможность вернуть им хоть какую-нибудь надбавку. Ну, например, надбавку за службу в столице … .
- А зачем Вам какие-то надбавки? Вы же слушатели … . Ни дежурств, ни задержаний … . Сидите себе спокойненько, слушайте своих преподавателей и не напрягайтесь.
- А семью на что кормить?
- А зачем Вы её сюда тащите? Пусть семья Вас три годка дома подождёт, а Вы учитесь тут себе и ни на что не отвлекайтесь … . А то тащите всех в Москву … . Все места в общежитии позанимали. Гастарбайтерам уже сдавать стало нечего.
- Так три года -это ведь немалый срок-то … . За это время в доме может ведь и «домовой» завестись … . Да и дома-то, если уж на то пошло, тоже ведь чего-то кушать надо. Да и одеваться для приличия не помешало бы … . А на что?
- На что-на что … . У Вас что родителей нет?
- Так ведь пенсионеры же они давно … .
- Ну и что? Что это за пенсионеры такие, которые не могут прокормить своих детей пока те тоже пенсию не получат?
И всё. На такую аргументацию слушателям реагировать уже было нечем, и они шли работать пугалом в кабаки со стриптизом, гламурные казино, VIP-бани и другие слегка различающиеся между собой лишь интерьером вертепы.
Грустно было смотреть на всё это, но вместе с тем, случались в этой академии и весёлые случаи. Заступил как-то Сергей в наряд дежурным по академии и поначалу дежурство его протекало вполне спокойно. Но только лишь до той минуты пока на пульт не поступило сообщение о пожаре в общежитии, в котором проживали слушатели. Сергей немедленно перезвонил дежурному по общежитию, который сообщил ему, что из двух соседних окон восьмого этажа валит густой дым. Немедленно вызвав пожарных, Сергей полубегом (бегом было нельзя, как известно, вид бегущего полковника способствует распространению паники среди мирного населения) отправился в общежитие, располагавшееся за территорией академии. Поднявшись на дымящийся двумя окнами этаж, Сергей вместе с дежурным по общежитию попытались вскрыть дверь. Дверь не поддавалась, несмотря на то, что оба дежурных с разгона вонзались своими накаченными телами в её плоскую поверхность. Но, как оказалось, эти усилия были напрасными. Во время очередного разгона дежурного по общежитию дверь неожиданно открылась и на пороге в клубах дыма появился низкорослый потомок Чингисхана. Появился, надо сказать, ненадолго, потому как в следующее мгновение его буквально снёс внутрь комнаты стремительно набегавший на дверь майор. Остановить майора в такую минуту было невозможно. Вначале раздался глухой черепно-мозговой удар, а затем наступила продолжительная пауза, воспользовавшись которой полковник быстро проник в затянутое дымом помещение. Его слезящемуся взгляду представилась первобытная картина: посреди комнаты горел самый настоящий доисторический костёр, над которым висел громадный, булькающий каким-то варевом котёл. Вокруг костра сидели кроманьонцы монголоидного типа и с удивлением взирали на вломившегося полковника. Через минуту от сидящих отделился человек в форме с золотыми погонами, который принялся язычески плясать вокруг полковника и лопотать какой-то трудно воспринимаемый текст, что-то вроде: «Товалися полковника, не лугай. Лодной плиехал, плов баланина валим. Садись кусай». И в тот момент, когда полковнику наконец с большим трудом удалось разглядеть сквозь евший глаза дым то, что костер был разведён всё же на бетонном полу, а паркет был аккуратно разобран и сложен штабелем в углу комнаты, раздался сильный удар в окно. В продолжение удара малиновым перезвоном поскакали по полу комнаты стёкла, и вскоре в оконном проёме появилась могучая фигура огнеборца в серебристо-инопланетном костюме и с брандспойтом наперевес. В общем, праздник сбора народного хурала был изрядно подмочен. Потоки воды вскоре разметали по этажу всех сидевших у костра родственников слушателя-монгола, а затем, тщательно смешав их с недоваренным пловом, с бурлящим презрением вышвырнули на улицу. Полковнику чудом удалось выскочить из-под освежающих струй брандспойта, после чего он быстро покинул здание, увлекая за собой плавающий силуэт туловища дежурного по общежитию. Перемазанный загустевшим бараньим жиром силуэт туловища вскоре ожил и тут же принялся о чём-то материться. При этом в начале своего возрождения силуэт раздражённо потирал ушибленную недавно голову, а вскоре и вовсе вскочил на ноги и побежал вон из здания. Сергею с большим трудом удалось убедить азартных, поймавших кураж пожарных прекратить бороться с и без того испорченным пловом. Пожарные вскоре вняли убеждениям и, наконец, нашли время для короткого отдыха. Как только отдых был закончен, пожарные тут же включили сирену и отправились восвояси, не забыв сделать отметку о состоявшемся подвиге в специально привезённом для этого журнале. Сергей же остался дежурить дальше, поминутно отвечая на дурацкие звонки полусонного начальства и строча рапорта о случившемся во все МВДешные инстанции. Хлопотно, конечно. Но где и когда такое ещё увидишь? Если только по турпутёвке отправиться в Монголию с экскурсией в степное стойбище … . Но это ведь каких денег стоит, а тут в центре Москвы и совершенно бесплатно! В итоге после этого случая массовый приезд к монгольским слушателям их степных родственников был строго-настрого запрещён, а полковнику объявили благодарность за уверенные действия при возникновении пожара. Хотя, конечно же, вполне могли бы дать и медаль «За отвагу на пожаре», но как-то поскупились. Видимо, всё-таки решили, что пожара не было. Может посчитали, что был только несанкционированный курултай степных старейшин, омрачённый испорченным пловом? Ну, нет … . Как это не было? А за что же тогда объявили благодарность? Может за порчу вредного для спортивной формы монгольского слушателя плова … ? Тоже, нет … . В приказе было чётко написано: «За уверенные действия при возникновении пожара … ». Ну, пусть хоть так … . Медаль, наверное, себе отважные пожарные забрали. Что тут поделаешь … . Такая у них работа … . Словом, всё хорошо, что хорошо кончается. Здесь всё весельем закончилось, а значит, закончилось хорошо.
Два долгих года Сергей преподавал в этой академии, но в очередь на квартиру так и не попал. Поначалу бдительная жилищная комиссия обнаружила чудовищное превышение полковником вместе со своим семейством российских норм обеспеченности жилой площадью. Это наглейшее попрание устоев жилищного кодекса составило аж целых четыре с половиной метра! Дабы вернуться в строй добропорядочных граждан страны полковник прописал у себя в квартире мать-старушку, имевшую российское гражданство, но проживавшую с мужем на незалежной Украине. Но и тут бдительная жилкомиссия проявила небывалую принципиальность:
- Ага-а-а, так значит, Вы осознанно решили ухудшить условия своего вольготного проживания ?! Номер не пройдёт!
- Почему же ухудшил? Живу теперь вместе с родной мамой … .
- А зачем она сюда припожаловала?
- Не одобряет, знаете ли, старушка политический курс руководства Украины.
- ….???
- А чему вы так удивляетесь? Вы что, не знаете, как там сейчас относятся к русскому языку? Вы знаете, например, как на украинском звучит название фильма «Чингачгук – «Большой змей»? Нет … ? «Чынгхачгхук – «Велыка гхадына». А вы пробовали посмотреть какой-нибудь сериал на украинском? Это же такой язык, который из любой трагедии обязательно сделает комедию … .
- А зачем ей трагедии? Пусть себе веселится за просмотром комедий.
- Нет, трагедии ей не нужны, но каждый день веселиться тоже нельзя. Это может плохо кончиться. В общем, не хватает старушке элементарного драматизма и именно поэтому она здесь. Уж чего-чего, а драматизма у нас на каждом углу … .
- Ну ладно, в конце-концов, это дело Ваше … . Но только у Вас всё равно переизбыток с жилой площадью получается … .
- Как это … . Откуда же он взялся?
- А мы в прошлый раз площадь Вашего балкона не учли … . А теперь новое распоряжение вышло, в котором балкон также подлежит учёту. У нас ведь какие ушлые граждане порой встречаются: балкон застеклят, да ещё и утеплят его, а потом туда ещё и отопление с электричеством подтянут. Чем не жильё? Поэтому-то правительство раз - и выпустило это распоряжение. Правительство, оно всегда на страже интересов … . У нас, как говорится, не забалуешь … . Вот теперь и получается, что у Вас снова излишек образовался … .
- Извините, но у меня на балконе никто не живёт … . Можете приехать и убедиться … . Вы же комиссионно можете произвести … , как у вас там … , осмотр условий проживания.
- Вот делать нам нечего! Будем мы ещё из-за Вас в какие-то Люберцы мотаться! К чёрту, как говорится, на куличики … .
- Вот проехались бы и заодно посмотрели, как я каждый день из этих «куличиков» до работы добираюсь, затем туда же и возвращаюсь … . Глядишь, и поставили бы меня в московскую очередь. В Москве-то ведь другие нормы, по которым в очередь ставят … . По московским меркам будь у меня даже две такие квартиры с балконами, вы бы никуда не делись и вопрос с очередью был бы решён в мгновенье ока.
- Ну-у-у, так то в Москве, а Вы же в области изволите проживать … .
- Изволю, конечно же … . Но служу-то я в Москве! Вы хоть понимаете, что Москва и область - это два разных субъекта федерации? Так же как Камчатский край и Калининградская область. А вам слабо, как говорится, из Петропавловска-Камчатского в Калининград на службу каждый день поездить? Хотя бы в течение недели … . А я вот, получается, уже год как езжу … . Надо бы привести в соответствие места службы и проживания.
- Что Вы несёте? Сравнили … . Москву и Московскую область, и Петропавловск-Камчатский с Калининградом … . Какое ещё Вам надобно соответствие?!
- Обыкновенное соответствие, в том смысле, в каком это слово обычно понимается … . Нет, я конечно, не возражаю … . Вы же можете академию в Люберцы перевести и тогда тоже всё встанет на свои места … . - ???? !!!!
- А что здесь такого? Стоит же в Люберцах Таможенная академия … . Ну будет ещё одна - Академия управления МВД. Эка, невидаль … .
- Что-то Вы совсем распоясались. Сами понимаете, что не будет такого никогда … . Вы лучше свою фантазию на уничтожение излишков направьте! Их в этот раз у Вас уже гораздо меньше … . Всего двадцать квадратных сантиметров … . И прогресс уже налицо! Дерзайте дальше. Кого-нибудь ещё у себя пропишите. Какого-нибудь голодающего из Конго, не согласного с политикой запрещения каннибализма. Мы от всей души желаем Вам удачи.
- Извините, а может мне всё-таки балкон этот взять да и обрушить втихаря … ? Или же не втихаря, а при всём честном народе взять так и вместе с ним обрушиться? Для большей убедительности … .
- Это Ваше дело, мы Вам не имеем право ничего советовать – всё заносится в протокол. Для нас главное - чтобы балкон Ваш по бумагам не проходил.
- Или же хотя бы отщипнуть от него этих двадцать злосчастных сантиметров? Взять так, тупо, и отбить молотком?
- Ещё раз Вам повторяем: что хотите, то и делайте, а нам принесите правильные бумаги, иначе очереди Вам не видать как своих ушей.
- Извините, но свои уши я могу наблюдать хотя бы в зеркале … . А тут вообще безнадёга какая-то … . Может, давайте вначале хотя бы зеркало как-нибудь организуем? В виде иллюзии … . Очередь, она ведь, наверное, не на один год?
- Нет, конечно же … .
- Вот потому-то это и есть самая настоящая иллюзия. У нас ведь каждый квартал законодательство меняется … . И вскоре может оказаться так, что вообще никому ничего не положено. А тут речь идёт о долгих годах … .
- Что-то не поймём никак: куда вы опять клоните? Зеркала, иллюзии какие-то … .
- К тому и клоню, чтобы сейчас закрыть глаза на двадцать квадратных сантиметров моего жизненного успеха и поставить меня в очередь, а когда она подойдёт - состоится новая комиссия … . И законодательство к тому времени может поменяться в лучшую сторону (ну, уж иллюзия, так иллюзия), и превращусь я в итоге из «двадсатисантиметрового олигарха» в истинно нуждающегося слугу отечества … .
- Ах, вон Вы чего удумали! Уговорить нас вступить на преступный путь нарушения жилищного законодательства?!
- Да, нет. Просто хотел призвать Вас вернуться к здравому смыслу. Есть же в законах и специальные оговорки, мол, если отклонение от принятых норм является незначительными, или же имеют место какие-нибудь особые условия и т. д. Словом, вам виднее - я не юрист … . Но, видимо, в наше время, не оплаченное дополнительно включение здравого смысла – это непозволительная роскошь для чиновника. А платить Вам, господа хорошие, в мои планы не входит … . В моих далеко идущих планах нет пункта, предусматривающего заботу о вашем благосостоянии. Да и средств для оплаты нет. Что тут ещё можно сказать … . Даже если бы и было у меня «баблосов» немеренно, то вам я их точно бы не отдал. И без того, есть очень многое, за что приходится их платить в этой жизни. За что-то более реальное, нежели чем за какую-то иллюзию … . Так что извиняйте, граждане члены комиссии, и не забудьте официальный «отказец» отписать, чтобы с подписями был он и с синими печатями. В общем, чтобы всё было по-вашему, бюрократическому - очень правильно по форме, хотя и при полном отсутствии здравого смысла … . Чтобы, как говорится, комар носа … .
В общем, надежда на улучшение жилищных условий за государственный счёт рухнула окончательно. И почему это, интересно, разнятся нормы при постановке на очередь и при получении жилой площади? Получается, что если есть у тебя на нос 4,5 квадратных метра, то сиди и не вякай – ты обеспечен жизненным пространством по самое «не хочу». А вот, если у тебя 4,4 квадратных метра на нос, то тебя тут же ставят в очередь и через долгие-долгие годы дают аж целых 15 квадратных на тот же, но уже сморщенный от старости нос … . И меньше не имеют права! Очередной парадокс впавшего в ступор законодательства. Можно было, конечно, подать заявление в суд, приложив к нему тот самый «отказец». А судьи, спрашивается ещё с грибоедовских времён, кто? Ну конечно …, всё те же самые формалисты, которые, едва глянув одним глазком в законодательство, другим на «отказец», сразу определили бы в полковнике, прослужившем отечеству двадцать пять с лишним лет и проживающим с женой и двумя детьми в двухкомнатной «хрущёбе», великого стяжателя и коварного разорителя казны российской. Поэтому Сергей, оставив мысли о сутяжничестве, вскоре принял решение о своём окончательном увольнении со службы. К этому серьёзному шагу его очень сильно подтолкнул, можно даже сказать «дал пинка», случай, произошедший во время очередной проверки академии «Минобром». В план проверки был включён невиданный доселе пункт: «Проверка остаточных знаний». Этим пунктом предписывалось проведение экзаменов в тех учебных группах, которые их год назад уже благополучно сдали. Внешне идея не выглядит абсурдной и, на первый взгляд, действительно кажется интересным: а что же действительно осталось в виде «сухого остатка» в головах у обучаемых? Но сам подход к организации экзаменов дискредитировал эту благую идею, что называется, напрочь. Дело в том, что экзаменуемым не дали ни дня на приятные воспоминания и, более того, не разрешили пользоваться на экзаменах своими старыми конспектами. А слушатели - это те же студенты, только слегка великовозрастные. И в их среде действует тот же принцип: сдал-забыл (а зачем перегружать память всякой белибердой?). Кроме того, учитывая, что эти студенты-слушатели были ещё и слегка великовозрастными, то «забыл» у них получалось гораздо быстрее, нежели чем у студентов студенческого возраста. Поэтому вместо экзаменов получился по-милицейски вонючий «пук». В экзаменационных аудиториях очень резко пахло «внутренними органами». Экзаменуемые сильно потели и до дыр растирали переносицы. Преподаватели могучими усилиями воли затыкали уши от навязчивого и упорно желающего проникнуть в них бреда. Оставив таким образом сознание в чистоте, преподаватели ставили в ведомости какие-то оценки, что называется «от балды» и, в тоже время, внимательно следили за тем, чтобы нынешний «средний балл» не превысил «среднего балла» предыдущего экзамена. Иначе получилось бы так, как будто знания слушателей по тому или иному предмету год от года расширяются и углубляются без участия в этом процессе самих обучаемых. Это могло сильно насторожить «Минобр». А и без того настороженный «Минобр» тут же мог почувствовать какой-нибудь подвох и потребовать ещё одной переэкзаменовки. Никому из академии этого не хотелось, и поэтому все цифры подвергались строжайшему контролю. Незадолго до проверки Сергей заступил на недельное дежурство по кафедре. В обычное время дежурство было необременительным и сводилось к более раннему, чем обычно приходу на службу и запуску серверов развёрнутых на кафедре локальных сетей, но перед каждой проверкой хлопот у дежурного прибавлялось. Дежурный-счастливчик превращался в подсобного рабочего начальника кафедры. В свободное от занятий время дежурный в такие особые для себя периоды носился по всей академии с пухлой папкой, набитой никому не нужными документами, но которые по установленной кем-то традиции надо было либо срочно у кого-то подписать и тут же забрать, либо кому-то отдать, что называется, насовсем. Поначалу так же было и в этот раз, но затем начальник по каким-то только ему известным причинам изменил траекторию своего непредсказуемого мышления и отдал распоряжение дежурному поступить в распоряжение начальника учебного отдела полковника Обрыдло, и вскоре дежурный уже входил в кабинет обладателя столь категоричной, но, вместе с тем, внушающей оптимизм фамилии. Начальник учебного отдела, грузный полковник с лиловой от беспробудного пьянства мордой своего бугристого лица, неподвижно сидел за своим столом-аэродромом и тупо пялил пожелтевшие от никотина белки глаз на лежащую перед ним стопку бумаг. Сергей поздоровался и представился. Начальник, с видимым трудом разрывая силовые линии гравитационного поля, тяжело поднял набухшие величием веки и упёрся мутным взглядом Сергею в грудь. «Ну точно, гоголевский Вий, - подумал дежурный, - только этот Вий ещё пожалуй пострашней будет … . Ну конечно … . Гоголевский-то Вий, тот, наверное, не с Большого Бодуна был, а откуда-то из-под Диканьки».
- А-а-а, «Информационная безопасность» внутренних органов припожаловала, - проскрипел «Вий»-Обрыдло надтреснутым от никотиновой копоти голосом, - присаживайтесь, товарищ полковник. Перед нами стоит очень важная и чрезвычайно сложная задача.
- Нет таких крепостей, которые не могли бы взять … .
- Да тут не крепость … . Кхе-кхе-кхе …, - зашёлся в сиплом кашле Обрыдло, при этом бугры на морде его довольно симпатичного лица натужно вздулись и, посинев, затряслись как подтаявший студень, - тут задачка посерьёзнее будет … .
- Ну что же, давайте попытаемся её решить. В чём же она состоит?
- Вот экзаменационные ведомости четырёх учебных групп за прошлый год по дисциплине вашей кафедры. Надо бы вычислить этот … , как его … (Обрыдло судорожно достает из кармана какую-то мятую бумажку и долго смотрит на неё), ах да … , вот - средний балл по каждой из них … .
- Так, что ещё?
- Чё еще? Вам этого чё, мало что ли?
- Да нет, много. С этим бы справиться … .
- Ну вот … . А Вы: «Что ещё?» Вы хоть знаете, как это в принципе можно сделать?
- Сходу – нет. Но я ведь всё-таки кандидат наук, - с трудом сдерживая приступы гомерического хохота, ответил Сергей и, содрогаясь всем нутром продолжил, - кроме того, у меня на кафедре очень много научной литературы … . Придется как следует попотеть, всё проштудировать, может что и найду … .
- Долго читать-то будете?
- Ну, до утра, я надеюсь, что удастся справиться. (Полковник уже вздрагивал всем телом, отвернув лицо к стене, но Обрыдло уже опустил пропитанные никотином белки своих потусторонних глаз на зелёный бархат стола и, по всему видать, перестал замечать творящегося вокруг).
-Да-да, надо поспешать, поэтому не теряйте время и срочно приступайте к работе … . Да, и вот ещё что … . Поточней считайте. С предельно возможной точностью. В этом … , как его … , - мучительно засипел Обрыдло и опять заглянул в мятую бумажку, - а вот … , в «Минбезобразе» этом, очень они, понимаешь, точность во всём ценят.
Сергей уже выходил из кабинета начальника учебного отдела, когда раздался телефонный звонок. Начальник судорожным рывком сорвал трубку и поднёс её к мгновенно сфокусировавшемуся мясистому уху: «Обрыдло ... , нет-нет, извините, товарищ генерал … , очень хочу ещё послужить … , это просто фамилия мне такая досталась от предков, ети их душу … , да нет, я не матерюсь … , я так … , понарошку. Фамилия у меня такая – Обрыдло, поэтому все путают и думают, что мне служить надоело … . Нет-нет, ещё послужим … ».
Сергей уже не стал дослушивать этот вероподданический монолог и, сотрясаемый уже нескрываемым хохотом, стремглав выскочил наружу. Вскоре смех сменился нервной внутренней дрожью, чего ранее за полковником не наблюдалось. В голове отчаянно запульсировало: «Сваливать! Сваливать отсюда немедленно! Кто остался служить!? Преподавателям всем за шестьдесят! А это кто? Это - начальник учебного отдела!? Что меня тут держит?! С квартирой обнесли … . Всё, хватит с меня – наслужился!» Мало-помалу эмоции улеглись, наступило успокоение и решение об увольнении приобрело вполне взвешенный характер. Но перед тем как подать рапорт и срочно уйти на больничный дабы избежать лишних уговоров, Сергей всё же решил не подводить начальника кафедры и выполнить поручение Обрыдло. С помощью обычного офисного приложения «Exсel» задача была решена минут за десять, при этом точность вычисления была задана до шестого знака после запятой. Когда дежурный распечатал результаты и представил их под мутные очи Обрыдло, того чуть не хватил дядька Кондрат. Обрыдло долго таращился на длинные ряды полученных цифр и наконец его тучная утроба выдавила из себя некое подобие вопроса:
- Чё это такоэ? Почему так много цифири?
- Вы же просили поточнее … . А я, в свою очередь, попросил о том же компьютер … . Вот он и выдал … . Так что я тут абсолютно ни при чём … . Кибернетика … .
- Да-а-а, вот что значит современная тех-ни-ка, - многозначительно протянул, сипя всеми внутренними полостями, Обрыдло, имевший очень смутное представление, что это за «техника» такая, и поэтому испытывающий к ней беспредельное уважение, - а можно его попросить чтобы он это … , того … , ну в общем, чтобы две цифирки после запятой было?
- Нет-нет, это абсолютно исключено. Техника очень капризная … . Сразу потребует обосновать изменение исходных данных, а что я ему скажу: сам же только что их задавал … .
- Да-а-а? Вот, гад, какой! Я уже много раз слышал, что это очень капризная техника, но чтобы до такой степени … . А может как-нибудь по интеллегентскому, поделикатней как-нибудь … ? Ну, например, громко назвать свою фамилию и звание, а потом: так, мол, и так, ошибочка, знаете ли, вышла … , не могли бы Вы, уважаемый компьютер … , ну и так далее … . Ну, приблизительно как с женщинами … . Приходилось ведь, наверное, в молодые годы … , и не раз ведь, наверное, приходилось … ?
- Да Вы лучше сами округлите до сотых. Это ведь элементарно.
- Это для вас, для учёных, элементарно … . А я забыл уже, когда учился … . Всё для вас стараюсь. Организую вот … , весь учебный процесс академии на моих хрупких плечах болтается… .
- Ну, хорошо … . Я попробую, - с явной неуверенностью в голосе ответил Сергей и тут же вышел, чтобы не оскорбить озабоченного до предела начальника очередным приступом рвущегося наружу хохота.
Подождав для приличия ещё час, дежурный принёс начальнику новые распечатки с цифрами, содержащими два знака после запятой. Это привело начальника в состояние, близкое к оргазму:
- Ну как? Тяжело было? – обдав Сергея волной, несущей зловоние застарелого перегара, заискивающе вопросил Обрыдло, в очередной раз силясь веками преодолеть земное тяготение.
- Да-а-а, поупирался, собака, потрепал нервы, пока я ему экран специальной жидкостью не протёр.
- Жидкость-то, небось, на спирту?
- А то на чём же … .
- Гляди ты, губа не дура … . А ещё говорят, что умные не любят выпивать … . Ну что же – это по нашему … , по русскому … . Налили – сразу сделал. Не налили – начал рассказывать сказки о том, что всё это сделать невозможно.
- Ну да? Вот Вы мне ничего не налили, а я взял, да сделал.
- Вы на что это намекаете? Впрочем, нет проблем … . Заходите через полчаса, а то мне сейчас нельзя … . К начальнику на доклад иду … . Ещё учует … . А вот через полчаса, как говорится, милости просим … .
Уже глубоко сожалея о своей неудачной шутке и дав клятвенные обещания Обрыдло касательно «через полчаса», Сергей поднялся к себе в преподавательскую. Там он, натужно воя матричным принтером (других в академии просто не было), распечатал заготовленный заранее рапорт на увольнение, приложил к нему «отказец» жилищной комиссии и тут же представил документы начальнику. Начальник впал в неописуемое бешенство:
- Мы … , мы … , Вас из Питера вытащили! Из этого гнилого болота! А Вы … . Никакого чувства благодарности … .
- Ну, во-первых, хоть и построен Питер на болотах, это всё же не то место, из которого «вытаскивают». А во-вторых, что значит «вытащили»? Вы предложили – я согласился. В обмене квартиры мне никто не помогал, а вот с улучшением жилищных условий обещали посодействовать, но не пошевелили даже пальцем … . Вы на протокол заседания жилищной комиссии хоть одним глазком-то гляньте … . А поэтому, мне не совсем понятно Ваше возмущение … . Говорю «не совсем», потому как понимаю Ваши проблемы: престарелые преподаватели, молодёжи с учёными степенями очень мало, да и не пойдёт никто из них на такую зарплату … .
- Неужели маленькая зарплата? – перебил Сергея задетый за живое начальник (зарплата, вернее, денежное содержание офицеров кафедры было его, что называется, «пунктиком». Начальник, несмотря на свои пятьдесят лет, пребывал в счастливом холостяцком положении и считал, что офицеры его кафедры оплачиваются весьма достойно), - Вы погодите улыбаться. Давайте-ка посчитаем … .
- Позвольте, мы и так считаем на каждом заседании кафедры, - не выдержал и в свою очередь перебил начальника Сергей, - сейчас Вы к моим ежемесячным пятнадцати тысячам прибавите стоимость обмундирования, которое я одеваю только на занятия, рыночную стоимость льготных путёвок, которые можно получить только в особо холодные зимы (кому они нужны?), и у Вас тут же получится, что реально у меня в месяц набегает полторы тысячи долларов! Хватит иллюзий! Я, полковник с двадцатипятилетней выслугой, старший преподаватель и кандидат наук получаю в месяц пятнадцать тысяч рублей и ни копейкой больше! И моей семье не нужны шкафы, заваленные портянками, нижним бельём, фуражками, сапогами и прочей, выдаваемой нам дребеденью. Семье нужны реальные деньги … . Не на рост боков и пуза, а на скромные питание и одежду, а самое главное - на развитие. У меня же два студента на шее примостились.
- Ну, ладно, что-то Вы излишне разговорились. Вам-то грех жаловаться … . Вы ведь ещё в одном ВУЗе преподаёте … .
- Преподавал … . На пол-ставки … . Пока Ваш заместитель, ссылаясь на Вас, не перекроил расписание таким образом, что оно с точностью до часа перекрыло расписание на «подработке». И всё … , от «подработки» пришлось отказаться … .
- Ну Вы подошли бы ко мне и мы бы всё решили.
- Какой смысл было подходить, если он показал мне правки, внесённые Вашей рукой? Или это и было приглашение к разговору? И о чём бы пошёл разговор? О том, что Вы милостиво согласитесь внести нужные правки на определённых условиях?
- ???!!!
- Поэтому давайте не будем ссориться. Удерживать меня Вы не вправе. Я своё выслужил с лихвой. А обязательную беседу с увольняющимся из доблестных рядов будем считать состоявшейся.
- У Вас же докторская диссертация почти готова, - уцепился за последнюю соломинку начальник, - дожали бы да и увольнялись с миром … .
- Ну, значит пока не судьба … . Как-нибудь в другой раз. Пока – очень кушать хочется. Да и останься сейчас, потом начнёшь увольняться - Вы опять попрекать станете, мол, мы Вас вырастили, доктора из Вас сделали, а Вы к нам задницей … . Нет-нет, одна просьба: увольте меня как можно быстрее.
- Как знаете, первый раз вижу человека, который имеет реальный шанс защитить докторскую и отказывается от этого … .
- Борюсь с гордыней. И так погрязли все во грехе. Боюсь ещё больше в него окунуться.
- Как знаете … .
- Счастливо оставаться. Свои часы я в текущем семестре отработал, поэтому с этой минуты считаю себя свободным.
Далее события развивались в соответствии со скучной, отработанной годами процедурой увольнения офицеров на пенсию. Некоторую сумятицу вызвало лишь желание полковника сохранить служебное удостоверение, которое, в принципе, надо было сдавать при увольнении, но никто этого не делал. По этому поводу он решил посоветоваться со знакомым кадровиком.
- Как оставить? Садись и пиши рапорт о том, что ты его потерял, а мы назначим служебное расследование.
- А дальше что?
- Ничего. Принесёшь справку из отделения милиции по месту прописки о том, что искали-искали твою «ксиву» всем миром целый месяц, но так ничего и не нашли, а мы издадим приказ о том, что документ с таким-то номером объявляется недействительным. Только об этом никто и никогда не узнает, в смысле, о том, что «ксива» теперь является липовой … . Так что от ГАИшников можешь продолжать отмахиваться смело.
- Спасибо. А как же санкции? У нас ведь без санкций никак … . Особенно напоследок … .
- О санкциях не переживай. Они обязательно последуют. Если всё по-хорошему, то мы должны были бы тебе в приказе благодарность объявить и подарить приёмник отечественного производства … . Ну, а коль ты «ксиву» посеял … . То, наверное, объявим мы тебе выговор напоследок, да и дело с концом. И, как говорится, гуляй, Вася.
- Вот спасибо! Вот это, как говорится, по-нашему … . Сэкономим для страны ещё один детекторный приёмник! Радует то, что кто-то продолжает их до сих пор делать. А то я, когда помладше был, смотрел на увольняемых и грустил о том, что когда настанет мой черёд, приёмники в стране закончатся … . И что тогда, скажите на милость, на пенсии делать? Чем заняться? Тьфу … , что это я такое несу? Всё равно ведь не дали … . Придётся идти работать, может ещё удастся на что-нибудь «деньжонков» поднакопить … . Глядишь, и приемник в хозяйстве появится … .
Всё вышло так, как и пообещал грамотный работник службы кадров. Только слегка поленились кадровики. В одном и том же приказе объявили они увольняющемуся полковнику и благодарность («За добросовестную двадцатипятилетнюю службу и проявленные при этом … »), и выговор («За халатное отношение к хранению служебных документов и допущенное при этом … ). В общем, всё как всегда у нас … . Сплошные парадоксы. Но главное всё же состоялось: полковник милиции Сергей Михайлович Просвиров наконец-то обрёл желанную свободу! И ещё долгое время в его голове громко пел неизвестно как попавший туда артист Кипелов: «Я свободе-е-ен! Словно птица в небесах!» Но потом начались суровые будни на стройках капитализма, и артист Кипелов куда-то ушёл. Можно даже сказать, что он куда-то панически сбежал. В неизвестном никому направлении … . Очень жаль, что так получилось. Может, он ещё вернется? Ждём-с. Милости, как в народе говорится, просим вернуться взад, господин артист. Но вернуться только вместе с воспеваемой свободой. Иначе … , иначе нет никакого смысла в этом возвращении. Артистов в голове и так хоть пруд пруди … .

Эпилог
В одном из относительно дешевых столичных кабаков, представляющих собой некую дикую помесь полуресторана с получайханой (типа «Сим-Симов», «Шеш – Бешев» и т. д.) собралась с виду ничем не примечательная компания. Основу этого временного коллектива нарушителей спортивного режима составляли древние (как они сами любили выражаться: «как дерьмо мамонта») выпускники одного из военных училищ. Одна часть из этих людей прошла «афган», другая часть - первую чеченскую войну, третьей пришлось повоевать на второй чеченской войне. Были на этом сборище и такие «счастливчики», которые относились сразу ко всем трём частям одновременно. Кроме того, присутствовали на этом военном курултае и те, кто ни к одной из частей не относился. Это была особая группа безвозвратно продвинутых военных людей, которые не могли быть частью чего-то целого по определению. Особая группа всегда держалась за каким-то незримым барьером, особняком от всякого рода военных сборищ, хотя формально в этих сборищах иногда участвовала. Очень редко это происходило, но всёж-таки случалось. А чаще всего эта группа собиралась отдельно от всех остальных когда-то и чему-то обучаемых военных. Перед тем, как устроить такой закрытый сбор, члены этой группы так всегда и говорили: «В этот раз соберемся узким кругом ограниченных людей». Кто же составлял эту группу, этот таинственный и весьма «узкий круг ограниченных людей»? Может, это были какие-нибудь, не пойми как, просочившиеся в военную среду жидомасоны? Нет-нет, это был бы полный нонсенс, наподобие пьяного бреда генерала из фильма «Семнадцать мгновений весны» про пархатых казаков на Елисейских полях. Всё обстояло гораздо проще. Это были люди, которые весь период своей военной жизни без остатка отдавались беззаветной, героической, полной неожиданных опасностей службе в войсках известного всей стране, овеянного неувядаемой ратной славой Приарбатского военного округа. Словом, абсолютно все отдельно присутствовавшие представители этого славного воинского объединения являлись героическими защитниками ул. Арбат со всеми прилегающими к ней окрестностями. Попав служить в этот округ сразу после окончания училища, они все сумели пройти славный боевой путь от лейтенанта до полковника и очень обижались, когда кто-то из провинциальной военной «серости» называл их «паркетными полковниками». Паркета в штабе Приарбатского военного округа, конечно же, всегда хватало, но эти полковники не имели к нему никакого отношения. Вне всякого сомнения, не имели! Потому как паркет этот натирался ночами до ледяного блеска специально обученным персоналом из числа военнослужащих срочной службы (была такая особая военная специальность, и прославленным бойцам в военные билеты так и писали: обработчик паркета штаба Арбатского военного округа). Но это ведь бойцы срочной службы! А славный офицерский корпус этого округа никогда по паркету не ходил … . А зачем? Больно уж скользкое это занятие … . Ведь для деловой и такой нужной всем вооружённым силам ходьбы существуют весьма комфортные для этой цели и достаточно шершавые ковровые дорожки. Но почему-то никто этих скупых до слов воинов никогда не называл «ковровыми полковниками». «Паркетные» да «паркетные» … . Ну, что ты будешь делать с этой провинциальной сволочью ?! А ещё возьмут эти непросвещённые подлецы, да и назовут по пьяни заслуживших славу в боях старших офицеров не иначе как: «Эй, полковник!» Да, безусловно существует в иерархии армейских полковников две такие градации как: «Эй, полковник!» и «Товарищ полковник!» Первые – штабные работники, имеющие под своим командованием дорогую китайскую чернильную ручку с золотым пером (в старорежимные времена круче этой канцелярской принадлежности не было!), а в период всеобщей автоматизации рабочих мест - персональный компьютер. Вроде бы небогато вооружение … . Но какой колоссальный объём работ выполняли они по управлению войсками, силами и оружием! И все свои ежедневные ратные подвиги они успевали сделать до восемнадцати ноль-ноль. В этом отношении у них всё было очень строго: восемнадцать часов по «Маяку» «пропикало» – ищи ветра в поле … . По всей Москве, то есть … . И фиг уже найдёшь кого … . После восемнадцати–то … , кроме застарелых в своём, более чем почтенном возрасте, старпёров. Только почтенных возрастом «защитников Арбата» можно было отыскать по боевой тревоге. Тех, которые уже не могли себе позволить отклонение от выработанного за последние годы службы маршрута: дом - улица Арбат – дом. Надо сказать, что таких почтенных возрастом людей в этом округе было очень много. И не увольняли их не из жалости, а только благодаря тому, что только они могли иногда вспомнить о том, где лежат вдруг понадобившиеся обороноспособности страны документы прошлых лет. А иногда этих старпёров опасались увольнять ещё и по другому случаю: многие из них очень хорошо знали военное законодательство. А в каком-то законе, принятом ещё в тридцатых годах двадцатого века было прописано следующее положение: полковнику, увольняемому в запас или отставку полагается лошадь. Поскольку лошадей к тому времени в стране было уже очень мало, а знающих законы полковников много, и все они были из состава войск Приарбатского военного округа, то последних увольнять очень сильно опасались. А закон, по каким-то причинам, отменить не могли. Почему? Никто не знает. Не могли, и всё тут … . А некоторые, это которые из юридически грамотных будут, утверждают, что закон этот действует до сих пор, только на полковничью пенсию лошадь уже не прокормить. Поэтому никто и не просит. Но справедливости ради надо отметить, что польза от старперов всё же была: только их можно было собрать в случае какой-либо военной опасности, хотя и толку от них уже было мало. (Вот так, это, как говорится, «по-нашенски»: польза вроде бы была, но толку никакого!) А всех остальных не найти было после восемнадцати ни при каких условиях. В неурочное время «остальные» могли явиться на службу только по доброй воле, заслышав страшную сводку «Совинформбюро»: «Сегодня, США без объявлении войны совершили коварное нападение на нашу страну. В настоящее время ракеты с ядерными боеголовками приближаются к столице нашей Родины - городу-герою Москве … ». В этом случае им просто деваться было некуда. Находясь в городе они могли бы подвергнуться поражающим факторам ядерного взрыва, а на службе у них было глубокое и комфортабельное бомбоубежище - бункер, называется, в котором можно было припеваючи прожить целую пятилетку, мужественно защищая Арбат, а заодно и всю страну. Границы страны-то в этом случае ведь обязательно стянутся к Арбату … . Кольцо противоракетной обороны в то время защищало только эту улицу с прилегающими к ней окрестностями. Вот так … , пять лет защитники планировали перекантоваться в вентилируемом подземелье. А там …. Там, глядишь, всё и рассосётся … . Но для этого надо было внимательно слушать сводки «Совинформбюро» или сообщения ТАСС и не опаздывать к задраиванию люков. Большое неудобство … . И всё потому, что не было в те недалёкие, казалось бы, ещё времена элементарных сотовых телефонов. Не было их ещё даже и в помине. И поэтому служба у «защитников Арбата» была хоть и нужна всей стране, но была она какая-то не по-военному размеренная. А потому как не было под этими мужественными защитниками Арбата так называемого личного состава. У них ведь, у защитников, каково всегда было общее мнение: «Лучше иметь сорок сейфов, набитых секретной документацией, нежели одного отличника боевой и политической подготовки … ». Но при всём при этом защитников знаменитой столичной улицы никто не звал: «Эй, полковник!» По крайней мере, внутри самого округа … . В таких суровых войсках это исключалось полностью! Внутри этого грозного воинства бытовали совершенно особые традиции. Там никто не смел обратиться друг другу посредством барско-холопского: «Эй!». В этой интеллигентно- интеллектуальной среде было всё несколько иначе, нежели чем в простой армейской. Всё гораздо запутанней было там. Так, например, если бы один полковник почему-то разозлился бы на другого и, поддавшись вспышке гнева, решил бы послать его на известные всему российскому народу «три буквы», то он поступил бы следующим образом. Он подпрыгнул бы злобно на месте и, гневно поблёскивая толстыми линзами изготовленных по спецзаказу очков, едва сдерживая вспышку овладевшего им гнева, вполне ожидаемо для окружающих его офицеров тут же со всей строгостью заявил бы без всяких сентиментальных обиняков: «Я, товарищ полковник, чрезвычайно огорчён Вашим гнусным и необдуманным по сути своей высказыванием (поведением, поступком и т.д.) и, находясь исключительно под впечатлением от этого глубокого огорчения, граничащего с совершенно искренним разочарованием, сейчас вынужден пойти на фуй, а Вы, любезнейший, если это Вас не сильно затруднит, извольте идти за мной, но, я Вас умоляю, голубчик, ни в коем случае никуда не сворачивайте!» То есть, совершенно нетрудно заметить, что ничего в этом витиевато длинном предложении от «Эй, полковник» не содержится, но почему-то интеллигентнейшую категорию арбатских полковников в войсках всегда недолюбливали и называли именно так пренебрежительно. Наверное, это были всё те же завистники из числа злобствующих в бессилии неудачников-провинциалов, которым никогда не дано было попасть служить в самое сердце столицы империи по имени СССР.
Вторые из славной категории полковников (это те, которые «товарищи полковники») – командиры частей, имевшие под своим началом абсолютно всё, что находилось на территориях, занимаемых подотчётными им воинскими формированиями. Территориями, удалёнными от столицы на многие и многие сотни километров. Уйма всяких хлопотных вещей находилась в их ведении на этих провинциальных территориях: от зубных щёток, хранившихся на верхних полках прикроватных тумбочек рядового состава, до автомобильного парка, забитого дорогостоящей техникой, готовой очень больно дать по зубам любому потенциальному агрессору. И это действительно были настоящие «товарищи полковники», и никто бы и в мыслях не посмел бы им в чём-то возразить, не говоря уже о том, чтобы выкрикнуть украдкой в их сторону из глухой лесной чащи какое-нибудь: «Эй», и после этого быстро куда-нибудь скрыться. Вот такие дурацкие нравы культивировались в этих удалённых областях … . Вот такой вот творился там, неприкрытый ничем, деспотизм. Ну, а в общем, одним словом - провинциалы … . Что с них взять? Надо отметить, что проблемы у этих «товарищей» возникали очень часто и круглосуточно. Поэтому они не были подвержены такому опасному заболеванию как интеллигентность и всегда громко и по каждому поводу грубейшим образом сквернословили. Виной этому попранию норм поведения в обществе было само окружающее их общество. Вернее, это было не совсем общество, а просто очень большое количество разнородного, так называемого, личного состава. Каждый индивидуум из числа этого «личного состава» объединяло со всей популяцией лишь одно устойчивое нежелание. И это было нежелание стремиться к высокому званию - «Отличник боевой и политической подготовки». Причём, это нежелание было устойчивым всегда. И в период, когда под словом «политической» понималось стремление к уважению «Кодекса строителя коммунизма», и в более поздние времена, когда предметом почитания должен был бы стать так никем и не написанный «Кодекс строителя капитализма».
Ну да ладно, вернёмся в нашу чайхану. Надо отметить, что не только полковники собрались в этом типовом московском питейном заведении имени «дяди Хачика». Были тут, конечно же, и капитаны, и майоры, и подполковники. Словом, были здесь и те «лузеры», которые не дослужились до больших чинов и доживали свой скорбный военный век в той или иной, но всегда одинаково отстойной провинции. Большая часть из «лузеров», тем не менее, успела нарастить существенный вес орденов и медалей, безвольно болтающихся на потёртых обшлагах их парадных мундиров, частично съеденных молью в пыльных гробах громоздких домашних шкафов. Герои с улицы Арбат по тяжести знаков отличия конечно же ничем не уступали этим «отстойным провинциалам», и при этом постоянно проживали в столице. Различие в килограммах наградного металла составляли лишь некоторые, малосущественные нюансы. Эти по сути своей ничем не примечательные мелочи состояли в том, что в афганскую войну доблестные защитники исторической московской улицы сутками писали себе наградные представления за поистине фантастические геройства, что называется, не отходя от кассы. То есть, не выходя из тщательно охраняемого штаба армии в Кабуле. Все эти сказочные подвиги случались с ними именно в то время, когда «отстойные провинциалы» совершали обыденные боевые выходы, неспешным штурмом брали перевалы и лениво сопровождали взрывоопасные грузы. Справедливости ради надо сказать, что этих «гоблинов» тоже иногда награждали. Большей частью – посмертно … . Мёрли почему-то очень часто они. Видно, слабы были здоровьем, несмотря на строгий отбор по этому критерию в самом начале службы. Лишь иногда погибали они по собственной глупости: то под снайпера какого-нибудь незаметного подставятся, то на мину замаскированную наступят … . В общем- сами виноваты. Смотреть надо, что называется, в оба. А раз лень смотреть по сторонам, то и получи этот скорбный нюанс к поздравлению с наградой – «посмертно». Но всё равно, наверное, в мире горнем с этой наградой будет проще оправдаться за свои земные злодеяния. Хотелось бы надеяться … . А так - это просто предположение … . Кто ж его знает, какие заслуги там зачтутся.
Но, кое-чего из наград перепадало и кое-как выжившим. Этим беспросветным маргиналам … . Сдюжившим-таки, несмотря на свою природную невнимательность. Очень редко такое случалось. Но, ради всё той же справедливости, эти факты надо бы всё же отметить и снова похвалить наших арбатских воинов. Это ведь только благодаря их усилиям награждения всё же иногда случались. Кроме них такие дела никому нельзя было доверить. Здесь ведь что самое главное? Правильно бумагу составить. При этом самого подвига может и не быть вовсе. А на фига он, собственно, нужен? Во время его свершения могут и убить по незнанию. Не каждый враг может догадаться, что вы против него лично ничего не имеете, просто так получилось, что для роста по служебной лестнице вам вдруг срочно понадобился подвиг. А недогадавшийся враг сам по себе очень опасен. Он ведь чувствует, что что-то не так, а что именно – не понимает. Врага начинают снедать комплексы неполноценности, и тогда он может просто-напросто по-человечески так сорваться, вспылить, так сказать, и начать палить во все стороны из всего имеющегося у него стрелкового оружия, а также упражняться в метании гранат. Именно в этом состоит опасность свершения подвигов, и нельзя ни в коем случае до этого доводить … . И что же тогда делать с подвигами? Как это – что? А для чего, в конце-концов, человеку фантазия сверху дадена? Только всё это не должно превращаться в фарс. Вспоминается заметка одного такого зарвавшегося фантазёра в газете «На страже Родины» под названием «Солдатская смекалка». Вот прочтите, что он там написал: «Во время одного из боёв, произошедшем минувшим днём в афганской провинции Кандагар, рядом с рядовым Петровым упала фугасная мина. «Звиздец, - тут же смекнул рядовой Петров. И в этот раз солдатская смекалка не подвела!» Вы представляете!? Полный беспредел, и опять трупы … . Неужели без этого нельзя обойтись? Конечно можно, если не заходить в своих фантазиях слишком далеко.
Подобный подход и те же наградные пропорции сохранялись и в течение двух «чеченских войн». С той лишь разницей, что в этот раз доблестные защитники с улицы Арбата предпочитали организовать тусовку в Моздоке. Надо сказать, очень пыльный и гадкий городишко. Недаром поэт сказал про него: «Прощай Кавказ, прощай Моздок, сюда я больше не ездок … ». Всё правильно, и не фига тут поэтам всяким шляться без толку … . Тут, понимаешь, по настоящему серьёзные и опалённые боями люди награды и льготы себе не успевают выписывать! Понятное дело … . Это же всё надо по правилам строгого бюрократического искусства … . А фантазия при этом какова должна быть?! Реально-то ведь всё живописуемое аж за полтысячи километров от Моздока происходит! Вот и крути мозгами как хочешь … . Выдумывай обстоятельства, при которых был совершён очередной беспримерный подвиг … . Под пулями лазить – абсолютно дурное и нехитрое дело. А вот тут попробуй-ка, погреми своими отяжелевшими от постоянного блуждания искромётных мыслей и утомленными раздумьями о судьбе страны полушариями головного мозга. Поэтому поскорей бы надоть как-то возвернуться домой. Этот пропитанный пылью Моздок с его тёплой и хрустящей песком водкой не совсем благоприятно влияет на здоровье. Но ничего не поделаешь. Некоторое время придётся потерпеть. Где же это видано: «защитник Арбата» и без ордена? Впрочем, сейчас уже можно никуда не выезжать и сверлить дырки в лацканах прямо на рабочем месте. Одна проблема – делиться надо. В те времена уже тоже все и повсеместно друг с другом делились, но всё равно, хотя бы в окрестность «горячей точки» надо было хотя бы для приличия съездить. Ныне приличия пали окончательно. Просто столько работы, что не хватает времени их соблюдать. А поэтому и не надо теперь никуда ездить. Работать надо и не забывать сверлить дырки в одежде … . И это вам не какие-нибудь эфемерные дырки. Это – вполне реальные денежные средства. Льготы и надбавки. Мелочь, конечно же. Но с паршивой овцы хоть шерсти клок … . Иногда эти мелочные льготы и смешные надбавки удавалось ухватить и «гоблинам». А кое-кому из особо ушлых из них иногда удавалось отхватить куш и пожирнее. Так один из «гоблинов», застарелый в своём разгильдяйстве майор и, по совместительству, Герой России, на одном из сборищ заявил после трёх больших военных двухсотграммовых рюмок буквально следующее: «А знаете ли, братцы, за что я получил Героя? Да какие там, к имбирям, мужество и героизм! Запомните, звание Героя России я получил за воровство!» «????!!!!» «Да-да, именно за воровство! Дело обстояло так. Как-то заперли нашу колонну на перевале. Ни вперед, ни назад. А подкрепления всё нет и нет. Продукты закончились, водка закончилась. Воду из луж пьём. А возглавлял всё это безобразие один изнеженный штабной генерал. «Дитя Арбата», ети его. Для «профуры», конечно же, возглавлял. Командовали другие, а он за отметкой в биографии приехал в те неприветливые места. Чтобы дальше, знатчица, можно было уверенно ползти по генеральской лестнице. Как только прибыл он к нам - из Москвы сразу же указание: беречь как зеницу ока. И берегли … . В сортир его исключительно в бронежилете выводили, и под конвоем автоматчиков: если «по маленькому» - три автоматчика, ежели «по-большому» приспичит – взвод. А выводить его приходилось часто: любил очень шашлычком в объёме барашка перекусить и запить его бочонком сухого винца. А тут вдруг такая незадача вышла. Генерал оголодал, обессилел и даже из БТРа выходить перестал. А я часто к нему в гости захаживал: то радиостанции надо перестроить, то ключи поменять. Вот он как-то и говорит мне:
- Капитан (я тогда ещё в капитанах парился), вижу, Вы очень шустрый малый. Не могли бы Вы провернуть одну деликатную операцию?
- Какую ещё операцию? – спрашиваю, - я ведь не пехота … .
- Вот потому-то я к Вам и обращаюсь … . Тут ведь, братец, мозги надобны … .
- Ну, тогда Вы по адресу, этого добра у меня в избытке, - скромно отвечаю я ему и туплю глаза в пол.
- Да тут, понимаете ли, какое дело … . Судя вот по этой карте (а это очень точная карта, можете мне поверить, по ней ещё генерал Ермолов воевал), здесь недалеко одно чеченское селение располагается. А в селении этом наверняка ведь какая-нибудь еда имеется. Как-то же они там живут, чечены эти ? А раз живут, значит, по всей видимости, что-то и кушают.
- Неубиенная логика, товарищ генерал, - говорю, - но Вы, наверное, догадываетесь, что просто так они ничего не отдадут. Да и боевики наверняка тоже от них же кормятся. И тоже будут очень сильно возражать, если мы будем на их скудную жратву претендовать. Это же по сути дела боестолкновение получится, а нам это запрещено до подхода основных сил, да и с боеприпасами у нас туго.
-А Вы-то откуда про это всё знаете? Про запреты, про боеприпасы?
- Как это, откуда? Я же связист … . Связисты всегда всё поперёд своего начальства узнают. Работа такая … .
- Вот-вот, поэтому я к своей пехоте и не обращаюсь. Им только намекни – тут же возникнет боестолкновение, во время которого ещё и своих перебьют … . Нет-нет, тут поделикатней надо бы как-то … . Чтобы шуму поменьше было.
- Может, всё-таки, подмоги дождемся, товарищ генерал?
- Капитан, Вы, что совсем ничего не понимаете: генерал Генерального штаба умирает – мяса хочет! Хоть ослиного. Пусть даже это будут от мёртвых ослов уши. Но, чтобы их было много! Если достанете, сделаю для вас всё, что ни пожелаете … .
- Прямо-таки всё? Что, и полковника присвоите?
- Не сразу, но присвою. В предельно короткие сроки: сначала майора присвою досрочно, затем подполковника, ну и полковника, наконец … . Подумайте.
Подумал я тогда, подумал, и понял: надо воспользоваться ситуацией. Другого такого случая может в жизни никогда больше не представиться. Только на хрен, думаю, мне сдался этот полковник с его смешной пенсией? Да и это ещё бабушка, как говорится, надвое сказала … . Пока мне промежуточные звания будут присваиваться, генерала могут тысячу раз за что-нибудь уволить. Много воруют ведь они нынче … . Нет, тут надо бы что-нибудь быстрое испросить и более денежное. И вот, наконец, набрался я наглости и вечером того же дня, в который поступило предложение, запрыгнул к генералу в БТР, якобы по каким-то связным делам и, вращая ручку гетеродина, как бы невзначай говорю ему:
- Вот вы давеча говорили: полцарства за коня. А, к примеру, Героя России Вы мне тоже присвоить можете?
Генерал поначалу сильно поперхнулся голодной слюной от такой наглости и даже сильно увеличил в диаметре глаза, но затем, видимо, в его сознании прояснилась благоухающая голограмма жаренной грудинки, и он тут же безвольно сник:
- Вы же понимаете, что это звание присваивает только президент. В моих силах только подписать представление … .
- Вот-вот, я о нём, родимом, и говорю. Главное - чтобы представление было правильным. Там ведь не надо писать: за ночное воровство домашней живности … .
- Вы меня не учите. Я знаю, что надо писать в таких случаях. – тут же раздулся от собственной значимости генерал, и строго посмотрел на меня, - условие принимается. Итак, когда Вы готовы выступить?
- Сегодня ночью и выступим.
- С кем это «выступим»?
- Ну, возьму пару бойцов для прикрытия … .
- Только прошу Вас, предельно осторожно. Трупы нам не нужны.
- Понятное дело, нам не трупы, нам мясо надобно. Хотя трупы – это ведь тоже мясо, но не то … . Мы же не Бокассы какие-нибудь африканские. Попробуем мы без этих скорбных «грузов 200» обойтись.
- Только учтите, если что: я Вас никуда не посылал. Сами это Вы от голода озверели и полезли куда-то на ночь глядя … .
- Понятное дело … . Конспирация – прежде всего.
В общем, выбрал я тройку своих бойцов-связистов и провёл с ними для начала полноценное занятие по боевой подготовке. Тему, как положено, обозначил: «Осуществление ночной воровской операции в горных условиях на территории, занятой противником». Цель занятия до них довёл: «Приобретение навыков выживания в условиях острого белкового голодания». Затем посвятил бойцов в замысел и план предстоящей операции. После чего была тщательно отработана практическая часть занятия и произведена экипировка личного состава. Выступили сразу после полуночи после тщательной подгонки навешенного на себя вооружения и снаряжения. Наощупь (хотя и при полной луне) добрели мы по серпантину часа через три до высокогорного аула и, обойдя его с тыла, притаились на его дальней окраине. Зачем нужен был этот манёвр? Всё дело в том, что аул горизонтально вытянулся вдоль одной стороны дороги, которая за его окраиной резко уходила куда-то вниз. И нам ведь надо было, согласно плана, пошуметь в одной стороне селения, а уходить со стороны другой. Которая к своим ближе. Так вот, лежим мы, значит, языки у всех по плечам треплются: шутка ли, три дня на сухарях из сухого пайка (галетами они нынче по-научному называются) и на этих калориях три часа непрерывно переть в гору … . А вокруг звенящая тишина. Луна струит украденный у Солнца свет, и собаки иногда погавкивают. Сыто так потявкивают, сволочи, низкими голосами. Больше, что называется, для порядка. Службу, значит, обозначают, канальи. А мы тут валяемся усталые и потные от возбуждения на равнодушных холодных камнях … . Как будто простуды с завещанным бюллетенем ожидаем. И такое вдруг нас зло взяло, что мы, даже ещё не успев отдышаться как следует, тут же спешно приступили к реализации нашего усиленного голодом гневного плана. Двое бойцов перебрались на фасадную сторону улицы и принялись опорожнять рожки с холостыми патронами, кидая во двор окраинного дома взрывпакеты. Реакция не замедлила себя ждать. Из понарошку атакуемого дома и двух последующих за ним стали выскакивать самые энергичные представители непонятно чем гордого народа и палить спросонья и без всякого разбору в сторону атакующих выстрелов. «Атакующие» при этом уже сиживали за высоким камнем, возвышающимся на другой стороне улицы, и вопили не своими, а поэтому слегка дурными голосами: « Первая группа – обходи справа! Вторая группа – обходи слева! Мочить всех в сортире!» Непонятно чем гордящиеся джигиты, заслышав эти девиантные, сеющие ужас голоса и призывы, сразу же притаились за высокими каменными заборами с прорезанными в них бойницами. Оказавшись в относительной безопасности и почти окончательно проснувшись, они, наверное, решили, что угроза окончательно миновала, и залётные ночные «шайтаны» уже умчались в ночную горную даль, когда в их неглубоком тылу раздался громкий, но глухой хлопок. Вслед за хлопком в неглубоком тылу незамысловатых «джигитовых» хозяйств раздалось громкое кудахтание недовольных ночным пробуждением кур и откровенно возмущённое баранье блеянье. Чем-то всегда гордые джигиты уже было бросились на задворки своих пришедших в смятение хозяйств, но тут внутри их дворов вновь угрожающе загромыхали взрывпакеты, ошибочно принятые в ночной тьме за разрывы противопехотных гранат, а за заборами-бойницами снова застучали частые автоматные дроби. Озабоченные джигиты вновь прильнули к заборным бойницам и принялись пристально вглядываться в подсвеченную лунным светом темноту. Тем временем, скрутив головы доброму десятку кур и утихомирив солидного барана подлым ударом штык-ножа в грудь, группа алчущих мяса и славы военных уже вступила на тропу возвращения к стынущей в ущелье колонне. Уязвлённые джигиты, оценившие через некоторое время обстановку, кинулись было в погоню за нежданными ночными ворами, но тщетно … . А иного было трудно ожидать, тем более, когда преследование ведется в сторону, противоположную от перемещения беглецов … . А беглецы, покрытые с головы до ног маскирующими куриными перьями и бараньей шерстью, тем временем весело скатывались по серпантину вниз. Весело изнывали они под тяжестью двух мешков, туго набитых скоропостижно почившими курами и отдельным мешком, укрывшим от постороннего взгляда безвременно ушедшего из жизни барана. Ну, как вы уже, наверное, поняли из моего почти обезличенного повествования (этот недостаток изложения связан с моей врождённой скромностью) – главой удачливых этих беглецов был ваш покорный слуга. Конечно же, во главе угла всего этого мероприятия, прежде всего, лежал мой шкурный интерес, но о бойцах я тоже не забыл: курятину жрали в ожидании прихода подкрепления до благородной отрыжки. Но самым главным блюдом был конечно же бульон … . До сих пор вспоминаю его вкус и не пойму, в чём дело … . То ли горный воздух, то ли кормят их там, в аулах чем-то особым, курей этих. А барана я сразу же генералу отдал. Разбудил его на рассвете и отдал. Лично, как говорится, в руки. Он хоть и злой поначалу спросонок был, но как барана увидел - сразу преобразился … . Давай меня обнимать, в обе щёки целовать … . А я ему – оба-на: мол, что мне Ваши объятья, не забудьте про Ваше генеральское обещание. Надеюсь, мол, на твердость Вашего генеральского обещания. Он опять было скис, но, в конце-концов, обязательства выполнил: правильную бумагу в верха отправил. И вот теперь я - Герой всей Российской Федерации! До конца жизни теперь могу не париться … . Пенсия – ого-го! Льгот – полно. Не то, что у вас, полковников … . Ну, в общем, всё у меня получилось в соответствии с тем, что творится во всём нашем государстве: один раз удалось удачно украсть – всё, можешь дальше не ни о чём не переживать, а получать от жизни исключительно одни удовольствия. Ну, а если не получится, то придётся на зоне всю жизнь чалиться. Это уж какая у кого судьба … . Если так разобраться, я ведь тоже сильно рисковал. Могли ведь и грохнуть невзначай. И что тогда? Тут же представили бы мародёром и предали бы всеобщему поруганию. Поначалу сделали бы из меня очередной отрицательный пример для воспитания молодёжи, а потом бы и вовсе предали забвению, как участника одного из позорных эпизодов чеченской войны».
Вот такие вот люди сиживали в этом «чуркестанском» питейном заведении, вот такая вот разношёрстная компания собралась в этом очередном шедевре «хачёвского» кабацкого искусства города Москвы. Славной нашей и весьма дорогой для всех столицы. О чём же говорили эти достаточно разные для взаимопонимания люди между собой? Давайте подслушаем лишь некоторые из состоявшихся диалогов. Почему не все? Извините, в этом случае придётся писать новую книгу. Пощадите. Эта-то уже надоела. Тем более, сказано же уже было : «Эпилог». То есть «Конец». А конец – делу венец. Вот поэтому и будем заканчивать всю эту галиматью, а посему приведём лишь фрагменты замечательных бесед под национальные русские напитки и не менее национальные и уже давно ставшие традиционными острые кавказские закуски.
- Ндлять, Серёга, ты только врубись … . Три войны прошёл, и три жены у от меня в это время ушло. Нет, что я несу – третья, слава Богу, сейчас ещё меня терпит, но тоже уже на грани: иногда выпиваю помногу, по ночам ору … , воюю ещё … , квартиры нет. Всё, что давали, прежним жёнам оставил, а как иначе? Там ведь дети остались … , мои, между прочим, дети.
- Брось ты, Вовка, откель знать тебе, что твои это … . Об энтим токмо жёны наши могут поведать … . Да и то не нам, а на Страшном суде. Когда уже жопой их к стенке припрут. Но не суть, ты поступал как надобно: ушёл да и ушёл … . А может и не ты ушёл, а тебя самого взяли и попросту, как пса шелудивого, да и выкинули. Но ты не стал ведь скулить и судиться. Оставил всё и ушел … . Это по-нашенскому … , по-мужцкому. А бабьё, оно ведь непредсказуемо … . Вернее … , всё уже давно вполне предсказуемо. Есть у каждого у нас определённый опыт … . Это по молодости были какие-то романтические иллюзии, а теперь можно даже вполне всё точно сформулировать: ты можешь её не любить, гулять аккуратно, но ежели деньги в семью таскаешь и живёшь при ней как телок безвольный, значит всё нормально – ты подходишь. Но как только ты из этих канонов выбился: и её любишь, и по бабам не шляешься, но при этом от Родины в семью исключительно копейки приносишь – это всё, кранты семейным отношениям вскоре не замедлят наступить. Тут ты лишён перспективы начисто … . Потому как если решил ты вдруг Родине послужить – денег у тебя при нынешней стадии строительства капитализма в России не будет никогда по определению. А сколько она продлится, стадия эта? Нынешняя наша Родина, похоже, в защите не нуждается вовсе. Раньше, когда вокруг неё были страны вероятного противника, Родина о «человеке с ружьём» всегда в меру сил заботилась, а когда вокруг неё вдруг откуда ни возьмись образовалось столько вероятных друзей, Родина стала вести себя, как капризная любовница. Зуд служения отчизне вроде бы снимает, но при этом стремится всё из тебя высосать и на чём только можно тебя «развести». Не сама, конечно, а через органы государственного управления. А такого жёны уже ни в коем случае не потерпят. Не любят они, когда их мужьями пользуются чужие органы. Ну, а раз так, раз нет у тебя денег, то и душа твоя нынче уже на хрен никому не нужна … . Извини, но такова правда сегодняшней жизни … . Может, конечно же, запутался в терминологии … . Вероятно, понятия Родины и государства меж собой разнятся, но только при возвышенно-отвлечённых размышлениях, а когда дело касается нашей обыденности – всё как-то само собой сливается воедино … . Разве я не прав?
- В основном ты прав, старик, но бывают исключения … .
- Это какие же? Приведи пример, но только из своей жизни или же из жизни таких же как ты многожёнцев. Вон их, пруд пруди. Каждый сейчас вставал и перед тем, как произнести свой пропитанный фальшью тост, что-то коротко рассказывал о своей многострадальной судьбе. И что? Девяносто процентов из нашей братии имеет, как минимум, вторую семью. Да ещё далеко не всегда со своими детьми. А десять процентов – это, видимо, действительно исключения. Ты ведь о них, наверное, заговорил?
- Нет, конечно. Слава Вышнему, удалось мне попасть именно в эти ничтожные десять процентов. Хотя были свои сложности и этого попадания. Но вы-то, чего, собственно, ожидали? С вашей необъяснимой, мазохистской любовью к стопроцентным стервам-фуриям … . Не надо морщиться, большинство из вас женилось на последних курсах и на ком попало лишь бы не уезжать в отдалённый гарнизон одному. Я, как гитарист, пользовался в те годы популярностью и почти на всех свадьбах побывал. И уже тогда всё было видно. Удивлялся я тогда: откуда вы только умудряетесь их таких откапывать? Кругом же полно хороших девчонок … . Пусть не идеальных … . А кто из нас может себя к таковым причислить? Ну, может, только Лёха … . Но он либо неисправимый идеалист, либо застарелый импотент … . Сам себя до сих пор «тэорэтиком» по женской части называет. А вы были истинными санитарами города на Неве! Питер только облегченно вздохнул, когда очередные орлы-стервятники покинули пределы города, увозя своих стервозных возлюбленных в далёкие дали. Смешно всё это сейчас вспоминать. Особенно то, как вы отбивали этих курв друг у друга. Ссорились из-за этих агрессивных невских крокодилиц … . Сплошные драмы и шекспировские страсти кипели тогда вокруг. Ну да ладно, дело давнее … . Всяк сам кузнец своего несчастья … . Но и справедливости ради надо отметить тот факт, что их, стерв этих, тоже ведь обманули. Вот задумайтесь: ежели были бы мы ныне действительно уважаемыми членами нашего нью-капиталистического государства, такими, какими были в самом начале нашей доблестной службы (вспомните, на каких условиях мы изначально шли служить этому государству: относительно высокие оклады, жильё … ), то и не бросили бы вас никогда ваши стервы … . Что, скажешь я не прав?
- Да прав, язви душу твою беспощадную, но можно же было подобрей как-то выразиться. Стервы, курвы, фурии, аллигаторы … . Фу, мы же их когда-то всей душой любили. А ты скребёшь когтями по мясу живому … .
- Да вы их по пьяному делу до сих пор любите какой-то приворожённой бесовской любовью … . Извини, ты сам эту тему поднял. Столько, мол, отпахал, и весь такой из себя заслуженный, а в итоге ни хрена у тебя нет … . А я, извини, плакать с тобой вместе не собираюсь. Что думаю, то и говорю. Я в лекари душ человеческих ни к кому не нанимался. Да и нет у меня к этому призвания сверху. А кроме того, речь-то идёт не только и не столько о стервах, фуриях и рептилиях. Это всё-таки больше ваши личные проблемы. Государство только помогло их усугубить. Но есть позиции, по которым государство нас, как это сейчас называется, попросту взяло и “чисто конкретно так» кинуло. Да, в этот раз именно государство … . Не Родина … . Но итог-то всё равно един.
- Ты это о чём? Уже второй раз о чём-то талдычишь, но о чём, пока не понятно.
- А вы что, олухи, успели уже всё забыть?
- Что именно?
- Да вы что, не помните, какова была пенсия у офицеров, когда мы подписывались на профессиональную ратную службу? Проще спросить, неужели вы уже не помните, на что мы подрядились тогда, глядя на пенсионеров того приснопамятного «застойного» времени? Неужто подрядились мы тогда на беззаветную офицерскую службу за нищенское вознаграждение в процессе и конце пути? Нет, окончательными романтиками, читай - дураками мы всё же не были … . Позвольте, я вам кое-что напомню. Позволяете? Прекрасно, тогда погнали. Давайте не будем брать в расчёт генералов. Генерал, как известно, - это особого рода счастье. Так вот, пенсия полковника составляла в то время 250 советских рублей, тогда как средний советский инженер жил, работая (ну, по крайней мере, выходя каждый день на работу, чтобы бороться до обеда с естественным голодом, а после обеда с не менее естественным для живой плоти сном), на 170 рублей. И жил, надо сказать, этот попеременно голодно-сонный инженер на эти деньги довольно-таки припеваючи. Инженер этот мог себе позволить ежегодную поездку на черноморское побережье, дабы отдохнуть от ежедневной своей борьбы. При этом дети инженера отдыхали за символические копейки в различных пионерских лагерях, некоторые из которых так же располагались на черноморском или же каспийском побережье. (Ну не было у нас тогда других тёплых морей … . Это сейчас у народа появились родные побережья Красного, Средиземного и других морей и прилегающих к ним океанов , но – это уже за совершенно другие деньги). Немногим отставал от инженера и рабочий. А иногда даже превосходил его. Недаром, что гегемон. И вот при всём при том подполковник пенсионерствовал в то застойно-справедливое время на двести рублей, а майор довольствовался те ми же средними «инженерно-пролетарскими» 170 рублями, но при этом имел уже вполне законное право нигде не работать. Вы уже не помните, наверное, что это такое: нигде не работать и не сидеть за это в тюрьме? А вы вспомните, тогда за такое кощунство можно было сесть на целый год. Тунеядством, между прочим, это тогда называлось. А отпахавшие положенный, бессонный, самоотверженный и крайне беспощадный срок офицеры получали вполне достойные для безбедного проживания пенсии. Вот за это можно было во время службы многое претерпеть. А сейчас, за что? Да, и надо ещё отметить, что всё это проистекало на фоне полученного в преддверии всех этих благ жилья. Пусть даже и очень скромного обиталища, но не близ места службы даденного, от безызходности бытия … . И в каком-нибудь безнадёжном Безвозвратинске Колымского края, а жилья, даденного по месту призыва. То есть, по тогдашнему закону ведь как было: откуда Родина забрала на службу своего ратного героя, туда и обязана была вернуть. Если, конечно такое желание у пенсионера присутствовало. И не просто вернуть, а возвратить его, всего перепачканного в шоколаде. И это было справедливо! Герой ведь столько всего претерпел за службу свою горемычную и при этом ещё умудрился живым остаться … . Живым и весьма условно – здоровым. Ну, по крайней мере, ходит ведь ещё как-то, оставляя за собой след из чистого речного песка. Иногда даже спортом занимается: приседания с попукиванием под наблюдением большого количества разнопрофильных врачей. Ну, что же тут поделаешь, если наступила для него такая параолимпийская пора. И надо уважать пенсионера ещё и за это. За то, что не сложил ручки и ещё скрипит в меру сил на всю округу.
- Да брось ты! В те года мы шли служить романтики ради, и никто тогда не думал о какой-то пенсии!
- Да, это элемент, безусловно присутствовал, но, вспомните, откровенного дебилизма, помешанного, исключительно на романтизме никогда не было. Ведь были рядом со многими из нас мудрые старшие … . И они говорили нам, тогда ещё совсем зелёным юнцам: помни о смерти … . Не буквально конечно же … . Под смертью они жизнь на пенсии понимали. Над такой «смертью» мы тогда откровенно потешались и рассказывали друг другу анекдоты про старых пердунов, обеспечивающих безопасность передвижения граждан по улицам в зимнее время методом посыпания экологически чистым песком ледяных дорожек. Ну и, конечно же, знаменитое: «кино, вино и домино» и т.д., и т. п. А как мы ещё должны были себя вести? Мы ведь были тогда молоды совсем и расточительно брызгали во все стороны энергией и здоровьем … . А в действительности старшие говорили нам только о том, что надо бы сейчас послужить, потерпеть трудности и лишения, а впоследствии мы сами себе скажем спасибо. Скажем, когда на эту самую пенсию выйдем ещё относительно молодыми. А что? Отслужил, сынок, отечеству своему верой и правдой, теперь отдохни. Много ли тебе после того, что ты претерпел во время службы, осталось … . Кроме того, эта пенсия ведь какую свободу давала! Как компенсацию за необходимость десятилетиями всем и вся подчиняться … . А тут устроился, положим, ты куда-нибудь на работу, а рожа начальника тебе вдруг почему-то не понравилась, сразу же заявление - бах на стол, мол, не могу я на Вашу физиономию без рвотных позывов смотреть, и пошли вы все на фиг, козлы недоделанные… . Как в том фильме: сами пейте воду из унитаза … . Но, в итоге, нас этого пропитанного свободой отдыха лишили. На сегодняшнюю военную пенсию через полгода ласты свернёшь. Поэтому приходится работать и терпеть всяческие нефотогеничные физиономии.
- Тьфу, ты … . Причём здесь смерть? Я ещё не хочу … . Это не фотогенично … . Рановато мне ещё …. . Я ещё молод … . У меня дочь на руках пятилетняя … . Что там такое говорили нам эти старые маразматики? Мы же только, что глаголили об обеспеченной нашей старости … , - неожиданно и беспорядочно встрял в разговор дремавший до этого за столом порядком потрёпанный жизнью и поэтому имевший сильно обветшалый внешний вид подполковник.
- А-а-а, проснулся, наконец, пьяная сволочь? Так ты, как всегда, всё проспал, а поэтому ничего и не понял … . «Думай о смерти» - это ведь знаменитое изречение, переведенное с древней латыни. Врубаешься?
- Ну, вроде как … . Это говорит о том, что грешить в жизни не надо, а то в любой ведь миг, хоп, и - «моментом в море» … . А грехов полный короб – не успел ещё отмолить. И тогда можно сразу же на сковордку попасть.
- Да, и в этом смысле тоже можно трактовать это изречение … . Ибо, как сказано в Святом Писании: преклонивши всякий раз голову на ложе своё для сна праведного, ложись на него, раб Божий, как в могилу свою … . Ну или приблизительно так … . По крайней мере, смысл тот же. Но наши старшие мудрецы несколько другое имели ввиду … . Поэтому мы, пока ты носом клевал, совсем не про то говорили. Мы говорили о том, что тебе теперь вместо 200 советских рублей пенсионного обеспечения, на которые ты подряжался в начале службы, платят теперь всего-навсего 5 000 деревянных рублей российских, а это от силы четверть от обещанного.
- Нет, ты или уже безнадёжно законченный циник, или безвозвратно пересушенный практик … . Что ты всё деньги считаешь? Мы же не только за деньги … . Неужели в том, что мы делали, не было абсолютно никакой души? А кроме того, не только мы пострадали. Вон у всего народа сбережения в советских рублях отняли, а сейчас в российских порционно, как из жопы, выдавливают. И то пока только тем выдавливают, кто родился до революции. Прикинь – это тем, кто ещё последнего царя помнит … . И государство нисколько не стесняется того, что попросту издевается над своим народцем. Оно так и заявляет: мы обозначаем начало возврата внутреннего долга населению. Прикинь – «обозначает начало»! А почему бы не обозначать, а реально выплачивать? С внешним долгом-то разобрались! Расплатились же с потрескивающими от жира кожей капиталистами! С Парижским клубом этим, ети его … . Зачем, спрашивается, было вообще туда лезть? Царские долги, знаете ли, и всё такое прочее. Ильич же ясно им в своё время сказал: мир без аннексий и контрибуций! Причём, в первую очередь ведь с этими уродами –то расплатились, гады! Отвалили им бабла для излечения от целлюлита … . А свой вымирающий народ оставили на потом: авось, вскоре и вовсе передохнет, а тогда и некому будет платить вовсе. А раз некому, то и о себе можно, наконец-то, вспомнить. Так-то в постоянной заботе о нуждах людских, про себя родимого нет-нет, да и забудешь … . Нельзя этого допускать. Слуги народа, как-никак. А когда уж все как-то неожиданно возьмут да и перемрут от неизвестных науке болезней … . Грустно тогда, конечно же, станет слугам народа. Столько усилий потрачено и всё зазря. А когда грусть мало помалу отпустит – глядь в закрома! Ого! Сколько всего осталось! Ну не пропадать же теперь добру!
- Да, к сожалению, всё это так. А по поводу отдачи всей нашей души делу … . Не знаю … . Моя душа, например, присутствовала в деле ровно до тех пор, пока семье есть особо сильно не захотелось. До тех пор, пока дети опять не начинали тянуть ко мне свои худые и синенькие ручки и нудно голосить противным тембром: «Папа, кусять … , дай позялиста». Или что-то ещё в том же духе. С этого момента душа была нужна уже другому делу. Тому, за которое платили.
- А вот у нас на Арбате … .
- Да заткнись ты со своим Арбатом! Воры вы там все … . Просиживали вы там казённые свои штаны всё это последнее и очень смутное время, но не без пользы для себя … . Подписывали во время порчи своих штанов некие контрактики. Не пойми с кем были и есть эти контрактики, и на закупку весьма странного какого-то вооружения заключались они … . А эти «не пойми кто», понимая какое говно они поставляют в нашу Разоружённую слабость (то, что когда-то было нашими Вооружёнными силами), носили, в качестве некоторой моральной (материальную вам государство всегда компенсировало – новые штаны раз в год регулярно выдавало) компенсации, вам в зубах, так называемые «откаты». А когда пришёл черед уходить вам на пенсию, «не пойми кто» позаботился о вас и здесь. Нельзя сказать, что он очень добрый, этот «не пойми кто». Просто устал он самолично «откатывать» вашему многочисленному и продажному брату и нанял вас для этого мерзкого, но весьма денежного дела … .
- Какая наглая ложь! Скажи спасибо, что не хочется грех брать на душу, а то бы я щас … .
- Ну, что бы ты сделал-то, немощная ты штабная наша крыса? Дуэль? Нечем-с … . Оружие давно забрали … . И не без вашего арбатского, крысячьего, предательства. Предлагаешь, просто так на кулачках подраться? Ты и раньше-то этого не умел, а сейчас-то «куды тебе, милый». Ты ведь тяжелее ручки уже более двадцати лет ничего не поднимал. Так что дыши себе ровненько. Слышал от твоих подчинённых, что часто повторяешь одну и ту же фразу: «Не машите руками, у меня слабое сердце!» Не ровен час ещё инфаркт получишь … . Отвечай за тебя потом.
- Бросьте вы, наконец, ругаться и богохульничать: каждый как мог, так и выживал в это непростое для честных людей время. Сказано же: «и не осудити брата моего». Это ведь тяжелейшее время было… . Время ломки эпох … .
- Было? А ты думаешь это время уже закончилось? Давай-ка разберёмся поглубже. Во-первых, как ты правильно сказал: время было тяжёлым для честных. А честные это те, которые поступают в согласии с своей совестью, а совесть – это свыше. Поэтому те, которые то, что свыше им было, проигнорировали, устроились ныне очень даже неплохо. И о них даже речи сейчас быть не может. Есть смысл разговаривать только с теми, в ком хоть что-то от совести осталось … . Сверху, то есть … . А во-вторых, это было чисто братское осуждение … . Без зла, пусть и сами слова были жёсткими, но ведь это наш, обычный, военный, несколько грубоватый для интеллигентного уха стиль общения. Но, в нашей среде интеллигенты – это большая редкость. А смысл звучал правильно, только с единственной целью спасения его души от угрозы быть окончательно разъеденной корыстью. Видимо, подействовало … . Гляди-ка как надутость щёк опала.
- Прекращайте, всё, что вы здесь огульно называли душой, совестью в военной среде уже давно стало сводится к элементарному любоначалию. Если быть честным каждому из нас перед самим собой, мы ведь не душу-то свою в дело вкладывали, а только лишь свои низменные карьерные устремления. Иначе не разоружили бы нас, как щенков, в середине девяностых. Вон, возьми хотя бы турецкую армию: попробуй янычарам жалование хотя бы на сутки задержи – завтра же будет правительственный переворот. А о нас по полгода ноги вытирали, и ничего … . Мы утёрлись и стерпели … . А теперь этот процесс уже неостановим: власть убедилась в том, что «человека с ружьём» можно вполне комфортно для себя унизить при необходимости. Например, при надуманной необходимости оказаться белым и пушистым в глазах Парижского клуба … . И я думаю, что это плата за былой наш грех гордыни. Вот ежели бы мы за Россию, а не за свою шкуру радели … . За звания, должности, блестящие значки и звёзды на погонах, близость к продовольственному складу … . Я думаю, всё могло бы быть по другому … . А насчёт того, что вы куда-то душу вкладывали … . Это, наверное, была не душа, а нечто другое … . Потому как, если бы вы куда-то душу вложили, то просто так развалить страну и армию вы бы уже не дали … .
- Да, ладно … . Хватит нам этого блаженного слушать – у него ведь крыша уже давно съехала, несёт всякую чушь: честь, совесть, душа, грехи … . Фуйня это всё. Чистой воды – поповщина. Вы поглядите-ка сами, на чём эти праведные попы нынче разъезжают по территории православия. Ещё когда в Германии шестисотых «меринов» по пальцам пересчитать можно, у нас – пожалуйста, на проезжей части дорог полный аншлаг новинок немецкого машиностроения. И почти из каждого «мерина» поповская ряса торчит. Проехался тут недавно по всей великой нашей речке Волге на теплоходике. Кругом запустение: не полей под посевами, ни стад коровьих, зато кругом златые купола … . Если заводик какой попадётся, то обязательно разрушенный и разворованный … . Им ведь это бесовское государство какую привилегию дало? Беспошлинной закупки алкоголя за рубежом … . Подумать только … . Им и Госкомспорту … . То есть, две особо уважаемые организации, самым тесным образом связанные с алкоголем: церковь и спорт. Уважаемые организации, которые самым беззастенчивым образом спаивают свой народ и строят на эти греховные деньги, кто во что горазд. Кто, златоголовые храмы, а кто дворцы спорта … . Охренеть … . А кто в них, в эти учреждения в скором времени будет ходить? Или их опять в скором времени переделают в ЛТП? Точно бесовщина какая-то.. А вы, дураки, их кормите … . В церкви свечки ставите … . Вы только задумайтесь: себестоимость изготовления каждой свечки составляет порядка рубля, а в церкви она уже двадцать рубликов стоит. Да ещё всякие пожертвования по ящичкам из грошёвого своего денежного содержания разбрасываете. А эти рясофорные бездельники смотрят на вас и только посмеиваются … . Над вами, между прочим, посмеиваются - законченными в беспредельной тупости своей дураками блаженными. Посмеиваются и продолжают растить морды за ваш счёт. И поговаривать при этом: «Помогите ради Христа, не смотрите, что морда толста». А чтобы морда не шокировала особо впечатлительных граждан, попы просто вынуждены отращивать бороды. Борода-то она толстоту лица, хоть не намного, но скрадывает.
- Уважаемый, я бы попросил насчёт блаженных! Мне до этого высокого звания ещё очень и очень далеко … . А тебе, дебилу заблудшему (тьфу, сказано ведь в Писании: не осуждай брата своего), уже пора бы уловить возникшую по какому-то несчастью разницу между верой, религией и церковью. И не всякий приход – храм, и не всякий поп – батюшка … .
- Да ну тебя на фиг! Хватит народ баламутить! Самое главное в настоящее время это то, сможешь ли ты сегодня хороших денег заработать … . Заметь, не украсть, а именно – заработать. Я вот, например, работаю директором кладбища и спокойно себе по пять штук «грина» в месяц отдалбливаю. Чувствую себя при этом вполне прекрасно . И никто мне не сказал до сих пор, что западло, мол, с мёртвых денег получать. Но я же не с них?! Я же всегда с внешне безутешных родственников! А эти всё крутятся и не знают с какой стороны подойти:: «Николай Егорыч, а можно мы это? Николай Егорыч, а можно ли то?» Да, конечно можно, чёрт вас дери: платите и делайте. Хотите на холмике сухом закапывайте, хотите в мокрой низинке … . Любой каприз, как говорится, за ваши деньги … .
- Ну, что же - это занятие выглядит вполне достойным для русского офицера … .
- А что ты ёрничаешь всю дорогу? Я, например, на пиве неплохо зарабатываю. Дачку себе двухэтажную уже отгрохал со всеми удобствами. Вернее, это уже не дачка, а полноценный загородный дом с газом и очистными сооружениями.
- Всю дорогу? Мы уже давно никуда не движемся. А занятие ты себе выбрал тоже очень правильное, тебя ведь как раз именно этому восемь лет учили. Сначала в училище, да потом ещё в академии: пивом на рынке торговать … . Я же у тебя дипломным руководителем был в академии, если ты это ещё помнишь. Да и тема диплома у тебя была, если я не ошибаюсь: «Влияние роста потребления пива гражданами Российской Федерации на качество предоставления услуг сотовой связи». Очень актуальная, кстати, даже по нынешним временам тема.
- Слушай, Просвиров, мне тут сообщили, что ты тоже в «стратегах» служил, - обратился к Сергею, неожиданно подошедший откуда-то из глубины восточного зала, с трудом узнаваемый однокурсник, которого он мельком видел когда-то в одной из многочисленных своих командировок.
- Служил. Мы же даже с тобой где-то виделись. Честно сказать, уже не помню где.
- А в Первомайск тебя случайно не заносило?
- Как же, было дело. Пропарился там пару месяцев в командировке. А что?
- Вот там и свиделись. Жаль, что тогда и поговорить-то даже накоротке не удалось. Ты проездом из столицы, а я там десять лет, как ты говоришь, пропарился … .
- Не из столицы, а из Питера … . Да и проезд тогда порядком затянулся. Ну, а тебе грех жаловаться. Первомайск – это рай для стратегического ракетчика … .
- Согласен. Это всё же не Чита какая-нибудь … . А хочешь глянуть, во что превратили этот ракетный рай наши «нэзалежные та самостийные»?
- С удовольствием. Продемонстрируй.
- Ну, удовольствие ты вряд ли получишь … . Но, пожалуй, тебе это будет интересно. Вот стопка фотографий с памятных мест. Смотри и старайся не расстраиваться.
Сергей с болью в сердце смотрел на фотографии развороченных ракетных шахт и командных пунктов и думал: «Зачем всё это было … , напряженный труд сотен тысяч людей, приехавших туда со всего Советского союза и трудившихся там долгое время и с полным напряжением сил ? И кому всё это было надо … ? Выходит, что вся жизнь прошла зря? Афган – государственная ошибка, вы все законченные придурки, и «мы вас туда не посылали» … . Годами отлаживаемая боевая подготовка батальона, готового полностью взять на себя всё боевое управление стратегическими ядерными силами в случае уничтожения стационарных пунктов управления – швах: все учения свелись нынче к выезду отдельных аппаратных раз в год и то, что называется, «под забор». Братья-славяне – безъядерная держава. Секреты слили дяде Сэму в счёт оплаты за куриные окорочка, а всё остальное тупо разворотили … . Налоговую полицию по слёзной просьбе вороватых олигархов помножили на ноль. И что в итоге? Следов положительной деятельности отдельно взятого индивидуума и сотен тысяч подобных ему на земной поверхности почти не осталось. Может, всё это некая цена за резко возросшее благосостояние? Вне всякого сомнения. Рост благосостояния, что называется, налицо: полный пакет приобретённых за годы службы заболеваний плюс, неизвестно откуда взявшиеся ранения. Ко всему этому может быть присовокуплена просторная и очень удобная для проживания четырёх человек двухкомнатная квартира в «хрущёбе» и вполне достойная для уважающего себя нигерийского нищего пенсия. Стоп, стоп, стоп! Забываешь, однако, охальник, про приобретённое когда-то средство передвижения! Ну, конечно, это же всё от врождённой скромности происходит … . Не надо бы забывать про свой «русский мерседес» - «копейку» восьмидесятого года выпуска. Ну и что, что древняя она, зато почти итальянского производства! Итальянцы ещё не успели окончательно покинуть «ВАЗ» и с явным облегчением квасили в обычной по своей отстойности тольятинской гостинице ожидая трансфера в аэропорт, а заветная «копейка», в это самое время, медленно сползала со стапелей. Так что плакать нечего … . За это, как говорится, можно было и послужить без малого три десятка лет … ».
- Серег, ты что это загрустил? У меня есть абсолютно оригинальное предложение, подкупающее своей новизной!
- Да что это такое ты говоришь? Я думал, что меня уже ничем не удивишь … .
- А вот ты только послушай: давай-ка мы лучше выпьем!
- Действительно, есть что-то очень новое, весьма оригинальное и, чем-то ещё волнующее душу в этом удивительном предложении. Наливай ужо! И пошло оно всё к … .
Далее следуют грубые и никак не укладывающиеся в контекст этой книги слова, которые подводят итог содержательной части этого славного вечера, посвящённого встрече однокурсников. На этом заканчивается и сама книга. А может слова эти подводят итог и всей жизни? Может всё оно и так … . Это может показать только сама дальнейшая жизнь. Если она всё же решит продлиться. А книга на этом заканчивается в любом случае. В самом деле, сколько уже можно врать? Как говорится в нашем строгом народе: ты ври, да не завирайся … . То есть сама предрасположенность к вранью нашим народом не осуждается. Осуждается только выход за некие рамки … . Вот и не будем за них выходить. Поэтому немедленно свернёмся. До новых, как говорится, встреч. Ежели они по воле Божией когда-нибудь наступят … .