На ромашковом поле под Вязьмой

На ромашковом поле под Вязьмою - тишина.
День Победы здесь часто празднует старшина.
В гимнастёрку с тремя медалями он одет;
гладит пальцами профиль Сталина старый дед.

Вроде лет пролетело немало уж с той поры,
только в памяти рану алую трудно скрыть:
здесь дивизия скопом к небушку вознеслась,
а вот с ним как-то мягко смертушка обошлась.

И броню там огнём корёжило, и тела!
И рекой по сугробам съёженным кровь текла.
А его-то, видать, судьбинушка берегла:
не в рубашке, в кольчужке матушка родила.

Он, рыдая, в воронку стаскивал пацанов.
Горбик Братской украсил касками под сосной.
Ни могилки, теперь, ни сосенки - не сыскать
в поле том, что лежит вдоль просеки у леска.

Большинству из них не исполнилось двадцати.
Груз имён их и в память полностью не вместить.
С ветром майским он вновь пошепчется, не спеша,
и остынет, войной изрешеченная, душа.

В этот день завсегда полагается бутылёк.
И над хлебушком с салом мается мотылёк.
Два по двести подряд «поминные» - без труда..
Водка – вовсе не поле минное. Не беда!

Здесь как будто застыло время для старшины:
непосильно для жизни бремя от той войны.
Вот, качаясь, бредёт, хмелем смятый он, по цветам,
где когда-то была им взятая высота.