Отрешенность подъезда...

Мне счастье кричало, и крест рисовало на пыльном стекле: - «С тобой щи не сваришь, как ты понимаешь, а это, прости не по мне!» И, хлопнувши дверью, смеясь, убежало – и нет никого…Как дань лицемерью – луна мне бросала крестом свет в окно. Когда-то ведь мог, не стучавшись зайти в эту дверь, и мысль нелегка, что я, дотянувшись теперь, смогу лишь коснуться звонка. Стал воздух на лестничной клетке так тяжек и так ограничен, а тихий стук сердца подъездом бесстыдно преувеличен. Иль это метель ломает на улице ветки? А может судьба, заблудившись, на сердце свои оставляет зарубки и метки?
И дом вдруг продрог, и город замерз в одночасье, и мир погрузился, как шарик в стакан, в ледниковый период. А кто-то счастливый зажег свет рекламы напротив, и льется желток из неона, разбавленный красным. А кто-то, снежком мата грязным, с балкона в неон разразился и плюнул в метель, с соплёю смешав пьяный вывод. А музыка сверху визжит про тропический климат, икая, и хор из гостей, в дребезжащей истоме, ей потакает.
Уткнувшись лицом, как в глазок, в слюду ледяного оконца, глотаю рекламность желтка и давлюсь первородным грехом, а горечь оброненных фраз подарю незнакомцу, который блюёт, перегнувшись в пролет, на мир и на нас. Смотрю, на забывшие стыд, в обнаженности банной, деревья, их ветки, как руки, взметнулись в мольбе и надежде на скорое чудо. Но злая пурга, не меняя уставшие крылья, лишая мечты, превращая их в призрак, всё сыпет и сыпет на них шелуху, обвиняя в греховности блуда. И я, как деревья, тянусь за тобой в надежде на чудо, забыв на мгновенье, что стекла хрупки, подоконник же низок, а время для жизни – всего лишь бессрочная ссуда.
Была ли судьба невнятна, бездарна, сурова? Иль просто устала от долгой полночной беседы? Кто знает, что вызывает движенье – жест или слово? Что ощущают небесные силы при этом – горечь иль сладость победы? Но звонко, пригоршней монет подаянья на свадьбе весёлой, звучит лязг замка, за миг возвеличенный в нимба сиянье. Десятый этаж несётся к земле звездой перезрелой, и вечность легка, и город застыл в покаянье…