Йети «Баба» на пруду.

Для вас здесь «краткие» стихи
Про нашу гостью йети «Бабу»,
Весьма «Клыкастая» стара
И дюже в жизни сиволапа».

Определить её года
Решил с Москвы студент этнограф,
Чертовски за день устаёт
Молоденький чудак «хронограф».

Одна живёт на берегу,
А в плавнях часто отдыхает,
Этнограф ей принёс «беду»
И «Леди» по нему вздыхает.

Испуган местный рыбнадзор,
Впотьмах веслом гоняет рыбу,
Схватил рыбак с сетей багор,
В тумане сизом видит «Глыбу».

Кричит: гони! А сам упал
И носом дно вспахал, как плугом,
Но рыбнадзор всегда удал,
В кармане куртки плещет щука.

Нашла ей имя ребятня,
Не замудрившись сильно:«Баба!»
И рядом бегала, дразня
Ты, наша «Баба» с баобаба.

Она им ловит карасей
Своей мохнатою рукою
И веселит вокруг детей,
Тряся большущею губою.

Пришла от куда и зачем,
Никто из местных и не знает,
Чем меньше ве́дать, ноль проблем,
Кузнец Евпа́тий уверяет.

Но позабыл он постулат,
Забросил вдруг дела на кузне
И запросил в селе мандат
На представительство к бабусе.

Он как великий Коловрат,
Могуч умом и сильный духом,
К тому же местный телепат,
И всё про бабоньку разнюхал.

«Пришла в село издалека,
Зачем? С улыбкою вздыхает,
Лишь помнит точно, не одна,
Беда, беспамятством страдает.

Спросила десять раз за час
Мою фамилию и имя,
Копаясь в ше́рсти пятый раз,
Опять Кондратием клеймила.

Совала в рот мне рыбий хвост:
Там нет костей, пережевала,
Да не стесняйся, ешь ещё,
Глухая в ухо мне кричала.

Ногой чесала темя вновь,
Пытаясь вспомнить предков, даты,
Но всё сводилось до штрихов
О том, как любит бородатых.

Жуя, заверила меня:
Деревня ваша не мешает,
Живите рядом хоть три дня,
Она никак не возражает.

Считать умеет до пяти,
Но с расстановкой и обдумкой:
„Я дальше счёт могу вести!
Софи́ Жерме́н звала подружкой“.

Пыталась тут же доказать,
Стянув с ноги моей ботинок,
Но пальцев там, опять же пять,
Довёл я бабу до слезинок».

Хоть наш Евпа́тий и кузнец,
Но с головою инженера,
Найдёт в задачи он венец,
Какая б не была химера.

Начхать ему на Мерседес,
С гвоздей! Пат танки собирает,
Просил его совет Эйнштейн:
Где атом сердце заключает?

К тому же, Па́тя телепат,
Гипнозом сильным обладает,
Он десять усыпит лопат,
А мозг ни грамм не закипает.

И вот способности решил
Он применить на старой бабе,
Закладку в слово заложил,
Что испытал раз на прорабе.

И посадил её на пень,
Напротив сам расположился,
Мизинцем ухо почесав
Евпа́тий к даме обратился.

«Смотри внимательно в глаза,
Ладони ставь промеж коленей,
Да не вертись! Как стрекоза,
Добейся полных расслаблений.

Сейчас скажу я раз, два, три,
И станешь мне послушной сразу
И попадёшь домой в Тибет,
Отдавшись полностью приказу».

Стоит Евпа́тий среди гор
И не поймёт: то с ним случилось?
Ведь не сказал он раз, два, три,
Но всё кругом преобразилось.

Заместо плавней Эверест
Главой уперся в чёрный космос
И к звёздам намертво примёрз,
Как описал всё древний логос.

В простой рубашечки средь гор
Тревожно Па́тя озирался,
Средь валунов дымок засёк
И через час к нему добрался.

Пат зуб на зуб не попадал,
В конце концов, став «синикожим»,
И все колени посбивал,
Борясь с тибетским бездорожьем.

Сидят шесть йети у костра,
О чём то громко рассуждают,
Глядят они окрест себя
И за пришельцем наблюдают.

Пат подошёл с опаской к ним,
Гадая, чем всё обернётся,
Лишь Богом он теперь храним
«Да что ж так, тело всё трясётся?

Ведь говорила часто мать,
Не увлекайся Пат гипнозом,
Чертей не надо привлекать,
Смешаешь душу с их навозом.

И вот плачевный Пат итог:
Огнём горишь, как в лихорадке,
За грех покинул видно Бог,
Пропал! Играя с бесом в прятки.

За тыщу вёрст в чужой стране
Идёшь до „зверя“ обогреться,
Слышь, волки воют в тишине,
От их клыков не отвертеться.

Остался выход у тебя:
На милость сдаться диким йети,
У них в руках твоя судьба,
Благодаря из плавней леди».

«Ты что, Евпа́тий, там стоишь?-
Заметил йети самый страшный,-
Листком истрёпанным дрожишь,
А вид твой Пат совсем неважный.

Ты проходи не колотись,
Ишь, бедный, губы посинели,
Мы Па́тя сыты, не боись,
Троих на ужин ваших съели».

Остолбенел Евпа́тий враз,
Не может вымолвить и слова:
«Как подло тяжесть давит таз,
Одна беда и катастрофа».

«Ты гостя напугал Калза́н
Своими шутками кривыми,
Ведёшь себя как хулиган,
Такие речи не терпимы.

Евпа́тий друг, ты брось его,
Давай садись ко мне поближе,
Калза́н немножечко того
С тех пор, как в детстве уронили».

Промолвил йети, что гора,
Подвинув в сторону Калза́на:
«Наверно, старший он у них?»-
Подумал Пат, подсев к «титану».

«Про „дочку“, друг мой расскажи,
Ведь к нам она тебя послала,
Словами слух всем ублажи,
Исполни всё, как наказала.

Умнее нет её мой брат,
Санма́ для племени,- София,
Сам Пифагор кричал виват
Санма́ в науке брат,- мессия.

Ушла родная с этих гор,
Наверно, тыщу лет минуло,
В тот год напал великий мор,
Весь край струной чума стянула.

По миру йети разбрелись,
По дальним странам, континентам,
Но вшестером мы поклялись
В чужую, в век не ляжем землю».

Прошёл часок, прошёл другой,
Разговорились Пат и йети,
Калза́н не выглядел грозой,
И все смеялись, словно дети.

Шутил над Па́том «злой» Калза́н:
«Сейчас посмотрим, кто сильнее?
Поднимешь пальцем брат, казан?
Тебя, признаю здоровее.

Сотрёшь тот камень в порошок
Одним движением мизинца?
Ну преподай же мне урок,
Будь за кузнечного Пат принца.

Смотри, я дунул и козёл,
Догнал стервятника на небе
И словно крылья приобрёл,
Парит и озирает степи.

Вы люди, хвалитесь умом,
А вот здоро́вьишком вы хи́лы,
С утра, наверно пьёте ром?
А в дождик ищете бахилы.

Любой завалит вас медведь,
Не будь заряженной двустволки,
Кругом стараясь перебдеть,
Для поп придумали двуколки.

И „бедным“ людям невдомёк,
Куда же делась сказок сила?
Природа здесь не педагог?
В подарок слабости впустила».

«Ну, помолчи!»- сказал вожак,
Перебивая речь Калза́на-
Устал от слов твоих чужак,
Как чтец от глупого романа.

Итак, нехватка брат, мозгов,
Хоть сохрани и те крупинки,
Я вижу, прав был Геродот
В твоей головушке снежинки.

Он что придумал в прошлый раз:
Мол, обижают греки йети,
Нашёл в стихах Гомера след,
Где есть рассказ о людоеде.

Всю Илиаду перебрал,
Поставил галочки с секретом,
Три раза впал родной в астрал,
Пока сражался над ответом.

Ревел: я с греком разберусь,
Не потерплю дурных намёков,
По языку ступнёй пройдусь,
Отправлю в стадо диплодоков.

В веках прославлю пастухом,
Вруна лишу волшебной флейты,
Познает жизнь грек „босяком“
И защищать прошу, не смейте.

А прочитав в монастыре
Стихи мудрёные, Шекспира,
Решил открыть в нём кабаре
С Джульеттой на дверях кассиром.

Развеять всем хотел хандру
От йети с гор и человеку,
Так объяснял он столяру,
Когда чинил тот нож Бербе́ку».

«Совсем с ума сошёл Калза́н,
Объелся брат сырого теста?-
Кричал ему худой монах-
Под кабаре не дам я место.

Опять ходил до колдуна?
Плясал, камлал и слушал речи,
Ведь проклял лама горбуна,
Но просит лгун чего похлеще.

Как горный скачет тот козёл
Рогатых бесов призывая,
Три сотни странников увёл,
Камла́я в рот и завывая.

Понатаскал ведун голов,
Кругом скелетов лжец навесил,
На бубне навязал узлов,
И лечит люд от энуреза.

А сам с шайтаном тем знаком,
С ним договор подписан долгий,
Шайтан пугает вечерком,
А утром в бубен бьёт убогий.

Калза́н! То будет и с тобой:
Разбудишь чёрта с энурезом
И к горбуну сбежишь дурной
В присядку панским полонезом.

Пусть ловит сусликов шаман
Своей клюкой по косогорам,
Сбивает в стадо, как чабан,
Вот так возьмём его измором».

«Не бегал к ка́ме я монах
И не плясал на пару с бубном,
Про кабаре прочёл в трудах
И о Джульетте в сказе умном.

Хотел я просто совместить
Прекрасное с игривым делом,
Ну, в общем, как-то уловить,
Что не досказано Вильгельмом.

Вот говорят: читай меж строк,
Я так с усердием и делал,
Ведь у поэта сто дорог,
Из них одну Калза́н приметил.

Что хитрый Вильям не писал,
Калзан додумает стократно:
Из мошки вырастет канга́л,
И сразу станет всем понятно.

Конечно, я не Бонапарт
На поле он,- брал банный веник,
Ложился в треуголке спать,
Глупец, сам видишь, и бездельник!

Его судьба удить сардин,
Но он решил: быть мне бродягой!
Желая прелестей чужбин,
Путь проложил в Париж казакам.

Не обижай, прошу, монах,
Вдвоём мешок, мы соли съели,
Я б до сих пор плутал во тьмах,
Не зная дней простых недели.

А так я физику открыл,
Читаю Драйзера, Толстого,
К наукам, сердце пробудил,
Сражу профессора любого».

Затих Канза́л, взошла звезда,
Вожак до Па́та обратился:
«Ну вот, Евпа́тий, нам пора,
Санмы́ мне голос доносился.

Сейчас, скажу я раз, два, три,
И съешь ты горсточку кизила,
Все думки Па́тий убери,
Дабы́ Санма́ в устах царила».

Не скушал Па́тий, весь кизил,
Как завалился смирно набок,
Санму́ в уста свои впустил
И бормотал с её подсказок.

Присел на корточки вожак,
Пометки делал на бумаге:
«Да, да, пишу ещё, казак?
Ага! Наследники варягов.

Из Рима, говоришь, пришли?
Купались на Варяжском море?
Обжили край за сотни лет,
Затем в Крыму, став на дозоре.

А Святослав побил хазар
И князем стал победоносным,
Пишу! Что дальше? Говори:
Да, царь тот был: Иваном Грозным.

Ведьм разогнал и колдунов
Наследник Римского престола,
И взял царь Астрахань, Казань,
Дракона тем лишив глагола.

А дальше, дальше, говори!
Устроил Кремль большую Смуту,
Полякам отдал две ноздри,
А чем дышать? Спросите Будду.

Санма́! А что ж, богатыри,
Ох, неужели всё проспали?
Иль застудили январи,
Когда про то они узнали?»

«Их двое братьев из глубин,
То ясны соколы из сказки;
Народ поднялся как один,
Взял вилы и не строил глазки.

Но „яма“ снова подошла,
Оттуда вылез долговязый,
Брил лица людям догола,
Заставил пить до безобразий.

И как отец: рабов любил,
Гнобил их в „пользу“ государства,
В грехах и сына погубил,
„Окно в Европу“ за мытарства.

Да, „немцев“ в Русь собой завёл,
„Германец“ стал: „святой боярин“
И русский дух с Кремля сошёл,
Померкли русский и татарин.

Пора вожак сей сказ кончать
Переливать из блюда в блюдо,
Татарин с русским всё кряхтят
И ждут, надеются на чудо.

Давай я Па́та заберу,
Устал наверное, бедняга,
Калза́ну передай привет,
Пусть не скучает симпатяга.

К вам буду часто приходить,
Во „сне“ не нужны документы,
Гостей всё новых приводить,
Продолжу „брат“ эксперименты».

Раздался голос: раз, два, три
Исчезли пики Эвереста,
У Па́та ёкнуло внутри,
В глазах пред ним стоит невеста.

За плечи Па́та тормошит,
Ресницами щекочет веки
И в ухо громко так кричит,
Как будто он на лесосеке.

«Вставай быстрей, нам в „ЗАГС“ пора!
А может ты раздумал, милый?
И дрыхнешь лёжа у костра-
Звучал невесты голос хриплый.

Схвачу за бороду сейчас,
Волочь Пат, буду к сельсовету,
Ишь, что надумал ловелас
Я привлеку тебя к ответу».

Кузнец представил этот ад
И пробудился бедный сразу:
«Нет, нет, любимая, я рад,
Приснул немного, вот зараза!»

Пат заикал, что белый хорь
И воздух портил посекундно
К невесте руки он простёр
И закричал: «свят Бог, полундра!»

Санма́ игралась с бородой
И Па́ту в ухо бормотала:
«Не бойся, не кричи родной,
Я по тебе, Пат, заскучала.

Приятно было Па́тий мне,
Когда услышала: невеста!
Сама забылась „брат“ во сне
И расцвела в душе фиеста».

«Ну, бес с тобой, но как же так?
Санма́! Вот обманула хитро,
Одела глупому колпак
И лыбишься, карга, что выдра.

Боюсь, Санма́, смотреть в глаза,
Колдуешь, Баба, хлеще ведьмы,
Я глупый, думал: стрекоза,
А ты закидывала сети.

Смеялась верно надо мной,
Мол, будто до пяти считаешь,
И забавлялась той игрой,
А Перельмана сферу знаешь.

Домой, Санма́, я счас пойду,
Устал; переварить всё надо,
Самоанализ проведу,
В моей головушке торнадо.

Вишь, волос дыбарем стоит,
Вот-вот меня родной покинет,
А голова огнём горит,
Не скоро мудрая остынет».

Гуляет ветер над водой
Точь-в-точь в регалиях полковник,
Рука командует волной
И гнёт к земле густой ольховник.

Прошла неделя, может, год,
Пусть здравый смысл за нас подскажет:
В котором всякий сумасброд,
Как по аллее днём блукает.

В тот вечер в плавни заглянул
На старой «Ниве» председатель,
Санму́ до берега позвал,
Диковин жутких, почитатель.

Он лекции в селе читал
Про «блюдца» и чудовищ йети,
За то по «шее схлопотал»
В облисполкоме на совете.

«Уволим счас тебя казак,
Печать поставим,- враг народа,
Надумал как Икар, летать,
На небесах искать свободу?

Ты развратишь Егор народ,
Отучишь их страдать на поле,
Глядишь, потребует свобод,
Умрём тогда мы в жалкой доле.

Гагарин, брат наш депутат,
Летал он в космос на ракете,
И где ж тарелки в нём кишат?
Он что-то там их не приметил.

Навёл ты, Жорж, переполох,
Тазы скупил народ в сельмагах
С мопедов, лепят к ним движок,
Взлететь хотят на „колымагах“.

Один из них на днях летал,
Кружился здесь, как над рейхстагом,
Натыкал кукишей в окно
И скрылся в дымке за оврагом.

Второй лезгинку танцевал,
Надувши щёки, точь мартышка,
Кинжалом ржавым угрожал,
Крича: давайте, золотишко!

А третий, вовсе Жорж, дурак,
С гитарой прилетел и бубном
И Марсельезу пел остряк,
Маня рукой шагать за блюдцем.

Прикинь, глупец, восьмой этаж,
Дорожку даже не постелешь,
Но если сядем в экипаж,
Забудет „Ванька“ Марсельезу.

А если б по́пу показал?
Егор, подумал ты об этом?
Тут не бразильский карнавал,
И юмор Жора не уместен.

Ты рушишь глав, авторитет,
Ровняешь рыбу и песочек,
Вот соберём политсовет,
Слетишь с работы враз милочек.

И в баню, как родной ходить,
Сдавать тазы все на проверку?
Хоть расскажи, чем тормозить?
Когда взлетим с мочалкой к верху.

А может нужно заказать
По спецзаказу крытых тентом?
Другим легко так показать,
Тот таз летит не со „студентом“.

В горах Егор, скажи, живёшь?
Со снежным дружишь человеком?
Ты вправду ересь „Жорж“ несёшь,
Равнины путаешь с Тибетом.

Он в жизнь сюда к вам не придёт,
Где запах круглый год навоза,
В Тибете воздух: чистый лёд,
А здесь весною грязь дорога.

Однако вдруг возьмёт, придёт!
Создашь Егор, как враг, проблему,
Обрушишь за год бухучёт,
Куда всё списывать, на ферму?

Хотя и там голодный скот,
Одни хвосты, рога, копыта,
Ну что открыл ты Жора рот?
Не знаешь, брат, в колхозе быта.

Где, Жора, деньги друг возьмёшь,
Родной, на почести и встречи?
Считаешь тихо проплывёшь
Перевалив нам грех на плечи.

Мы от забот освободим,
А йети в штат запишем в сроки,
Так лучше будет вам двоим
И избежим двойной мороки.

А ты, Егор, что не Егор,
Всё не поймёшь простой науки,
Спусти колхоз свой под „бугор“,
А нам неси в портфеле „штуки“.

И будет слава и почёт
„Звезда Героя;- на кармане“,
А там хоть йети, пусть придёт
И на тарелках марсиане».

Себя Егор вороной вёл,
Попавши в «Красный» серпентарий,
Наперекор, им, часто шёл,
Прослыл средь них: «Святой Макарий»

И, как и следовало ждать,
Махнув рукой на все приказы
Егор, поехал проверять
Селян диковинны рассказы.

«Ты проходи, Егор к костру»-
Сказала „Баба“, вслух зевая-
Извольте, пан, сюда к „шатру“
И не боись меня - не злая».

Возьми коржи, возьми фасоль
И хрен, намазывай побольше
С ухой, он выгонит всю хворь,
Так проживёшь намного дольше».

Вставала первая звезда,
А диалог всё разгорался,
Егор вскочив кричал: ну да?
И что ж, ни кто не побоялся?

Шёл разговор бы до утра
То про Калзана, то тарелки,
Но посмотрел Егор в глаза
И вот летит, ломая ветки.

«Внизу знакомые поля,
Облисполком, как рать на крыше,
Кричат: вернись, Егор, куда?
Подстрелим мы тебя, бесстыжий.

Ох, тянет кукиш им свернуть
И повернутся трижды по́пой
Кинжалом острым погрозив
Со смехом скрыться за чащобой».

Тарелка скорость набрала́,
Егор считает в небе звёзды
Тибета пики: зеркала́,
Упёрлись в космос, словно гвозди.

С тех пор, согласен «Космонавт»
И на тарелках люд летает,
Как первый в мире «Блюдонавт»-
Егора страны почитают.

И пик назвали в честь его
На пятой от Луны планете,
На нём там водрузив портрет
С чертами, что и на монете.

Тарелка села на холме,
В лощине жутко воют волки,
Шесть йети подошли к корме,
И рядом с ними три монголки.

А самый страшный прокричал:
«Сойди, Егор, пойдём до хаты,
Там печь растопим для тебя,
Посадим ловко на ухваты.

Монголки принесли приправ,
Щепотью в пищу добавляют,
Всё из целебных братик трав,
Они гостей не обижают».

Егора ступор одолел,
Стоит как кукольный болванчик,
От страха бедный побледнел,
Но вдруг вскричал: «я не баранчик!

Не дам себя так просто съесть!
Я депутат и к слову: горький,
Я первый в мире „Блюдона́вт“,
Защитник мой Святой Георгий.

Гляди! В кустах бойцы сидят
И приготовили винтовки,
С собою взял я пять ребят,
Ох! Как же хлопцы эти ловки.

Свинцовый вас проткнёт шпагат
Тех пуль, летящих из винтовок,
Браток! Слышь, волки как визжат?
Все семь минут без остановок.

Почуял силу дикий зверь,
Сидит трусливо, хвост поджавши,
Ты йети гонор то умерь!
Уйдёшь не солоно хлебавши».

Почти что вымолвил Егор,
Но вот язык лишился силы
И только мямлит: «я не с гор,
Простите, „люди“, вы ошиблись».

«Ну больно ж - закричал Калза́н-
Вожак, на ногу наступаешь»;
«Ещё раз десять наступлю
За то, что гостя обижаешь.

Ты знаешь! Председатель он,
Большим заведует колхозом,
По нашему то вождь племён,
Ну пахнет да чуть-чуть навозом.

Но в этом брат Калза́н есть плюс,
Он не отверг корней народа,
Не скажет, я тебя стыжусь,
Мол, не твоей браток породы.

Да и причина в сапоге,
Он наступил на „блин“ коровий,
С работы видно к нам спешил
Калза́н! Какой ты всё же тёмный.

Не обижайся, брат Егор,
С Калза́ном с детства непорядки,
В ребёнка плюнул диплодок,
Вот мозг и стал играть с ним в прятки.

Здесь Авиценна не помог,
И даже местные с Тибета
Калза́н доводит до изжог
Гримасы, корча людоеда.

Давай скорей уйдём с плато́,
Здесь оставаться друг опасно,
Тарелку спрячем, где гумно́
Вишь, звёзды встали безобра́зно.

А это знак пришла пора:
Великий час для чертовщины,
И филин громко так кричал,
Аж поползли с вершины льдины.

Весь задрожал большой Тибет,
Повсюду грохот, камнепады,
То слуг отправил Бафомет,
Дабы́ собрали дань для ада.

Узнал ты нас, полулюдей,
Но вскоре встретишь шайтанщину
Их дядьки: ваш дедок Кащей
И джин арабский, сын огнива.

Они живут здесь с давних пор,
Ещё и не было Тибета,
Их снаряжает чёрт синьор,
Чтоб овладеть Душой Завета.

Сидят в тарелках те плуты́
И врут, со звёзд, мол, космонавты
Лучом стреляют с высоты,
Зовут бездушных, „Бесонавты“.

Зелёные, как твань в пруду
И пахнут тиной прошлогодней
у них отсох язык во рту,
На то и дети преисподней.

Лучом арканят всё с Земли
И отправляют на тарелку,
Веками гибнут корабли,
Коровы, диплодоки, белки.

Проводят опыт внеземной,
Чтоб порождались вновь химеры:
С собачьей люди головой
И птицы с лапами пантеры.

Бежим за ближний холм скорей,
В нём есть огромная пещера,
Обманем чёрта сыновей,
Ты слышишь запах? Верно! Сера».

В пещере сухо и тепло,
Весь свод в белёсой паутине,
«Немного сердце отлегло
Чуть-чуть не умер на чужбине.

Ох, никудышный я спортсмен,
Смотри монголки обогнали-
Сказал, присевши на валун,
Егор; - однако ж добежали».

Вожак разжёг внутри костёр,
По стенам разбежались блики,
На входе стал Калза́н в дозор,
Видны ему оттуда пики.

«Садись поближе, брат Егор,
Калза́н за небом наблюдает,
Он не боится тех воров,
Смотри, как бесам угрожает.

Однажды взяли его в плен,
Лучом поднявши на тарелку
И на века запомнив день
И ту Калза́нову проделку.

В тарелке главный «Бесонавт»
Поставил пленникам задачу-
„Везде мне, приберите грязь,
Вас отпущу, не одурачу“.-

А сам пошёл точить ножи
Зелёный, жуткий кровопийца-
„Узнают, что я за хаджи,
Когда увидят три копытца“.-

Калза́н слова те «услыхал»
И истина была открыта-
„Выходит, чёрт, гадёныш врал!
Пришьёт зелёный нам копыта.

А как же мне, скажи, ходить,
Ведь три ноги никак не пара?
Ну да, одну в карман ложить,
Так чёрт! Штанов нет у гусара.

Надумал шуточки шутить,
Калза́на превратить в уродца?
Век будешь рожу воротить
Меня, завидев инородца“.

Трёх диплодоков он позвал;
Учил как бесам строить козни-
„Сразим мозги им наповал,
„Твань“, заразив бациллой розни.

Немного счас я пошепчу,
Да! Жаль, что нет здесь рядом бубна,
Ах вот по тумбе постучу,
Так вроде б более бесшумно.

Ты, старый умный диплодок,
К чертям заглянешь через двери,
Прицельно сделаешь плевок
И прокричишь им Мери! Мери!.

Закроешь двери побыстрей
И подопрёшь своим хвостищем,
То будет бесам Колизей!
Не выпускай, дыши огнищем.

Пусть ищут Мери дураки
И заражаются бациллой,
Как засвербят их кулаки,
Решат помериться те силой.

Друг другу морды станут бить,
Мол, ты! Проспал шпионку Мери,
Приборы и шкафы громить,
Всё разнесут к такой холере.

Мы заберём немых престол,
Двоим промолвил диплодокам,-
С уриной баки я нашёл,
Чертей отправим к их пророкам“.

Втроём зашли в машинный зал,
Определились с „бензобаком“,
В него урину брат сливал,
А вслед плевали диплодоки.

Один плевок, пятьсот кило,
Наверно, братик, и побольше,
Всего их было сто по сто,
Шум помешал считать подольше.

Ведь в рубке шёл нещадный бой,
Сражались черти там толпою,
Визжа друг в друга: Мери, стой!
С размаху били в глаз доскою.

Зелёный, поменяв свой цвет
На синий, с отблеском кровавым
Грозились разнести Тибет-
„Лишь только Мери обезглавим.

Мы знаем точно, она здесь-
Вот голос слышим её рядом“
И в челюсть вдарил друга бес:
Тот обменялся с Мери взглядом.

А мудрый старый диплодок
От смеха набок завалился,
Кричал- „водички мне глоток!
Смотрите: главный застрелился.

Хоть я и старый диплодок
И где-то что-то, да не знаю,
Но в йети разумею толк
И к ним симпатию питаю.

Калза́н! Ты малый молодец,
Не зря учил тебя горбатый,
Готовь казан под холодец
Упал на стол „синяк“ тридцатый“.

Не надо плакаться: ой-ой,
Не так уж страшен чёрт зелёный,
Держаться надо лишь „Толгой“,
Тогда и бес, что хрен варёный.

Тарелка встала топорком
И заскользили все по полу;
Затем секунда; к верху дном,
Как будто выпив алкоголя.

Дошли урина и „плевки“
И поразили грудь мотора,
Заставив делать кувырки
Корабль, как лошадь каскадёра.

Тарелка вдарилась в гопак
С одной вершины на другую,
Оттанцевала всласть трепак
К горам приблизившись вплотную.

Мотор кривился и пыхтел,
Стараясь сбросить с плеч обузу,
И вдруг как бешеный взревел,
Отдавшись полностью конфузу.

Стреляя дымом в три версты,
Трепал тарелку беспощадно,
С бортов посыпались болты,
Всё рассчитал Калза́нчик, ладно.

Диск срезал чёрную скалу
И развалился на две части
И избежал люд кабалу,
Так спас Калза́н всех от напа́сти».

«Пора, давай вожак отбой»-
Калза́н промолвил, улыбаясь-
«Наверно кукиш смачный мой
Опять зелёным не по нраву.

Егор, Санме́ большой привет,
Размером как твоя тарелка,
Евпа́ту жизни сотни лет,
Пусть навещает йети мельком.

Вожак промолвит раз, два, три,
А ты покушаешь кизила,
На этом всё, мой друг, прости,
Твоя минута, брат пробила».

И гость жевал лесной кизил,
Да слышал эхо краем уха:
Егор считаю; раз, два, три;
Кыш! Не мешай, дрянная муха.

Как чугунок, вся голова
Гудит, а может то моторы
В себе почувствовавши льва,
Рычат на бедненькие горы.

Два по́дняла Санма́ флажка,
Затем мгновенно опустила:
«Садись Егор, где два ведра
Их для тебя установила.

Да не забудь забрать скафандр,
Подарки, что мне передали,
Сушёный пряный кориандр,
Каким монголки угощали.

Ну что, родименький устал?
Давай потрём твои мы уши,
Хотела б знать: в кого плевал?
Смотри вокруг какие лужи».

«Смеёшься „Баба“, надо мной,
Сама колдуешь, будто Ванга
Накрыла голову волной,
Безумно в ней танцуя танго.

Пойду домой и отдохну,
Куда плевал ты верно знаешь,
Калзан родной, привет послал,
Возьми его; ну что вздыхаешь?

Какой послал, такой привёз;
У вас в Тибете все простые?
Калза́н бы думал что даёт,
У нас таможни дорогие.

А если б я у них застрял,
Его б привет, арестовали,
Меня, скажи: кто бы спасал?
Ещё б мошенником назвали.

Сидишь, не смотришь мне в глаза,
Как будто сожалеешь, вправду,
Гляди: насупилась гроза;
Да улыбнись ты „Блюдона́вту!“

Прости, я „Баба“ пошутил,
Санма! Премного благодарен,
Таможен не встречал в пути,
Ну да, на шутки я бездарен.

В Тибет хочу я вновь слетать
И ниспровергнуть корифеев
В Тибете, фактов целый клад,
Вот жаль, что я не Менделеев.

Он всё в горах поперебрал
И космос вывернул изнанкой
Во сне таблицу составлял,
Назвав её „Химсамобра́нкой“.

Ну вытри слёзы, не дури,
Ведь я сказал Санма́, спасибо!
Санма́, бросай ты „октябри́“,
А то умрём вдвоём от гриппа».

Скребётся солнце в камышах,
Видать с ужами отдыхало
И пел лягушек хор в ушах,
Вокруг, любовью всё дышало.

Пастуший щёлкнул громко кнут,
Амвро́сий стадо подгоняет
И сам собою говорит-
Рассказы, басни сочиняет.

О том, как йети повстречал
В лесу дремучем на опушке
И с перепугу закричал:
«Убью! Тебя я из воздушки».

Но понял, что не то наплёл,
Вопил: «ружьё! А не воздушка,
Я в глаз стреляю диких пчёл,
Ну в крайнем случае под у́шко.

И духов леса не боюсь,
Ты знаешь, кто я? Я Амвро́сий!
Как только в лес я появлюсь,
Вся нечисть проливает слёзы.

Ну да, не попаду на зуб,
Так у людей бывает часто,
Коронки то друг друга трут;
Не будет, врач сказал балласта.

Вот только ноги оторву,
Дай Боже мне побольше силы,
Враз превращу тебя в „ботву“,
Как нас милиция учила.

Я пограничником служил
На побережье вдоль Одессы,
Шпионов толпами ловил
При их полнейшем перевесе.

К нам „Главный“ приезжал в отряд,
Поднатаскал в искусстве „САМБО“,
Присвоил всем двойной разряд
И выдал „корочки“ со штампом.

Харла́мпиев то точно был
Он боевой учил улыбке,
Которой всех врагов разил
С одной единственной попытки.

Я счас возьму и улыбнусь
Харлампиев, так „Батя“ делал,
Не убегай, замри, не трусь,
Ты я смотрю, окаменела.

Раскинь своею головой,
Дружить нам стоит иль вражиться
В селе, я первый, боевой,
Могу чем хочешь „побожиться“».

Встряхнула «Баба» головой
И отошла назад немного:
«Не убивай меня, родной,
Поверь, я не хочу худого.

И брось, дружок, честь отдавать,
Мол, рьяно комаров гоняешь,
Вот их то надо убивать,
А ты всё „Бабе“ угрожаешь.

Давай, Амвро́сий, дружно жить,
Нам нечего делить, родимый,
И прекращай под нос бубнить:
Амвро́сий я несокрушимый.

Итак, ты напугал меня
Спиной ищу, я; где здесь стенки?
Не буду есть четыре дня,
От страха три свистят коленки.

Ой, извини, старухе, дурь,
Не три, а то получишь восемь,
Такой Тибетский каламбур,
Ну что, подружимся, Амвро́сий?»

«С тех пор я первый „Бабе“ друг,
А может главный ей начальник,
Давно забыт, мой перепуг
От „Бабы“, имя мне: „Напарник“.

Пасу коров я без ружья
Скулят что спаниели волки,
Лишь только гаркнет баба: „ХА“
Матёрые верхом на ёлке.

А овцы, совесть потеряв,
Гоняют серых по опушке,
Впрямь не понять, кто ж там главней
И кто из них сидит в ловушке.

Баран, что хмурый волкодав,
Готов побить любого насмерть,
Лишь стоит „Бабе“ обласкав,
Сказать: враг должен быть наказан.

И не в диковину суметь
Попить чаёк, мне с косолапым
Несёт до чая мёд медведь,
А я баранки „деткам малым“.

На пару ходят по пятам,
Чтоб сказкою чудной потешил,
Как гору съел гиппопотам
И море в три глотка измерил.

Понасушили мне грибов
Да ягод, бочку засолили:
Рецепт Кайла́ских докторов-
Им те болезни победили.

Решили кабинет открыть,
Дабы познанья сохранились,
Чтоб забывали массы ныть
И в срок положенный лечились.

Люд принимают на лугу
В часы тибетской медицины,
Медведь шлепок, „мадам“ шлепок
Бежит дедок быстрей машины.

Пчелиный рой „Потап“ принёс
Суёт за шиворот бабулькам,
Довёл их родненьких до слёз,
Спасая старых от инсульта.

Кладут под по́пу два ежа,
Поднимут раз, а три забудут,
На губы руки положа,
Всем предлагают ближний кустик.

Баран ударом в один раз
Мозги балбесам просветляет
И забывают те про сглаз,
Рога крутые исцеляют.

«Напарник, где ты? Помоги!»-
Да что ж случилось там такое?
Схватили „Бабу“ в плен враги?
Не знают: дело то пустое.

Спешу, родная, подожди
Уже улыбку тренирую
К тебе сейчас на полпути,
Всех уничтожу подчистую.

Пока бегу, им расскажи,
Что ты с Амвро́сием знакома,
Исчезнут пусть как миражи
И не тревожат костолома.

А на улыбку весь упор,
Мол, валит всех она на землю
И входит в „План Антитеррор“,
Врага я наглость поколеблю.

Эх, Боже ,дай побольше сил
А то вот ноги: „не родные“
К земле, как будто кто пришил
Вдруг стали ватные, чудны́е.

Ну наконец то оторвал
Ты там кричи, но не сдавайся,
А может где найдёшь подвал,
Так ты в него бегом спускайся.

Надежду главно не теряй,
Закрой покрепче дверь подвала,
Напарник твой ведь не слабак!
Ты столько раз мне намекала».

Амвро́сий всё преодолел,
Никто его не остановит,
Как коршун к «Бабе» прилетел,
Грозит всем пенделей подбросить.

А на осине средь ветвей
Сидела и рыдала «Баба»:
«Напарник! Защити скорей,
Она меня с чумой ровняла.

Вишь на осину загнала
И угрожает снизу лапой,
Ещё минутку б сожрала
И убежала б тихой сапой.

Напарник миленький, спаси!
Век слушай, буду благодарна,
Ты лапы две ей откуси,
Чтоб не была такой коварной.

Подкралась сзади до меня
И ну давай мне строить рожи,
Кричит: счас „Баба“ съем тебя,
Не обдирая даже кожи».

«Ты покажи мне, где же тать?
Вокруг не вижу ни кого я
Кто на осину смог загнать
Такую „Бабу“ зверобоя».

«Да что ж ты, миленький, ослеп,
Никак чудовища не видишь?
Сидит уродина в траве,
Ты на неё почти что дышишь».

Амвро́сий чудище нашёл,
В траве сидела мышь полёвка
И рыла лапкой ход под ствол,
Там у семьи большой зимовка.

И опустил Амвро́сий кнут,
Вмиг убежала мышь полёвка,
Пометив зёрнышком маршрут,
Чтоб не забыть, где дом, кладовка.

«А ну-ка, „Баба“, не чуди
Давай слезай быстрей с осины
Не прижимай ты кол к груди,
Сбежали злые „исполины“.

Но главный злыдень исполин
Грозил ещё не раз вернуться,
Улыбкой я его сразил,
Заставив словом поперхнуться».

«Напарник верненький, ой-ёй!
В сто лет родимый, благодарна,
На век, мой доблестный герой,
Да станет жизнь твоя янтарна!»

Поднял Амвро́сий вверх глаза,
Зрачок в зрачок;- летит Амвросий,
Мелькают сёла и леса,
Луна ущербна в час предгрозий.

Скатившись кубарем с горы,
Амвро́сий резко встал на ноги,
Вокруг его тартарары,
Домой отрезаны дороги.

Вот видит, что к нему бегут
Шесть страшных чёрных силуэта,
И в плен чудовища возьмут
Молись Амвро́сий; песня спета.

Один из них как гром гремит:
«Амвро́сий, где ты? Не достойный,
Не мышь, Калза́н! К тебе бежит,
Посмотрим, кто здесь благородный?»

Два, три прыжка, и вот они
Над пастухом нависли тучей,
Глаза сверкают, как огни,
Раздавят бедного всей кучей.

«Ты где запрятался, пастух,
Под камнем, что ли, червь дрожащий?»-
Ревёт Калзан, как будто глух,
Подняв рукой валун ближайший.

«Ох, что ж мне делать то с тобой,
Уймись, Калзан, ну что за юмор?
Ты вызываешь всех на бой,
Обратно съел ведро изюма?

Он как изюма то поест,
На подвиг родненького тянет
На всех бросается окрест,
Итак, часок другой буянит.

А дальше всё как снег пройдёт,
„Божится“ всем изюм не кушать,
Мол, дал себе на то зарок,
И в век ему не передумать».

Вожак Калза́на отчитал,
Позвал Амвро́сия поближе,
И страх того в момент пропал,
Как будто чай он пьёт в Париже.

«Амвро́сий, ты не обессудь,
Мы йети добрые, не злые,
Калза́на грубость, позабудь,
Те словеса его пустые».

Амвро́сий ка́шлянул в ответ
И повернулся до Калза́на,
Улыбкой «САМБОвской» расцвёл
Ей навзничь повалив «титана».

Все бросились его спасать
И отливать водою горной,
А кто-то громко стал считать,
Но не вставал Калза́н упорно.

Заснул он дюжим сладким сном,
Храпя под вой из причитаний,
Сражённый русским мужиком
Без всяких явных прикасаний.

И успокоил люд пастух:
«Часок другой поспит и встанет
До причитаний ваших глух,
Пока улыбка не отпрянет».

«Амвро́сий, слышь»- сказал вожак-
«С Калза́ном обморок впервые,
Он ни какой-нибудь бурса́к,
Чьи мышцы как у трав худые.

Он мастер боевых искусств
И на Тибете тем прославлен,
Ведь раньше он лишал всех чувств,
А вот в сей час сам обезглавлен.

Любого здесь спроси, пастух,
Кто одолеет дух Калза́на
И пропоёт тебе петух:
Калзан быстрее ятагана.

Давно в Тибете жил монах,
Он обучил Ушу́ Калза́на,
Дабы стоял он на цветках
И лепестки их не поранив.

Брат с места прыгал до вершин,
Как просветлённые китайцы,
На кухне залезал в кувшин,
Внутри устраивая танцы.

А муху сверху оседлав,
Он бесов обгонял тарелки,
Холеры доброй пожелав,
Старался плюнуть тем в гляделки.

Не ждал, пока глаза протрут
На борт подвешивал им якорь,
Смотрел, как „твани“ упадут,
Затем низал „немых“ на шпагу.

Плевать ты скажешь, моветон!
С тобою полностью согласен,
Мол, в мире это как закон,
Лишь диплодокам он не ясен.

Верблюд плюёт и диплодок,
В них нет понятия культуры,
Плюют везде, плюют на всех,
Мозги такой архитектуры.

Калза́н сам знает, это- грех!
Он поражён болезнью страшной,
Упрёки слыша ото всех,
Борьбу ведёт с ним брат отважный.

Немного сбился с мысли я,
Ах да! Борьбу мы обсуждали,
Калза́на брата тормоша,
В Ушу немножечко вникали.

Второй уж час, смотри, он спит,
Родной, от „САМБОвской“ улыбки
Пускает пузыри, храпит
Как бегемот, без передышки.

Брат как Ушу́ той овладел,
Сказал: а что, так разве можно?
В борьбе устрою передел,
Все те искусства ненадёжны.

Я ни китаец, ни козёл,
Не буду прыгать кверху сдуру,
Свои он стили изобрёл
И испытал на нашей шкуре.

Один назвал он „Попадо́“
И в ранге обозначив,- „Первый“,
Но главный стиль всё ж „Пукайдо́“,
Он до сих пор ещё секретный.

Решив прославить наш Тибет,
Брат объявил здесь „Дракоигры“,
Издал декрет на сотню лет:
„В Тибете празднество задиры“.

Узнав, что новый вид борьбы
В степях Тибета зародился,
Шли испытать её столпы,
И каждый в грёзах веселился.

Разбей Ворота, приходил,
А с ним Гопак и Шаровары,
Калза́н ту тройку победил,
Им „Попадо́“, нанёс удары.

Он „Попадо́“ их бил под дых,
Но перебрал видать немного,
Снимали бедных с разных крыш;
Борьба по правилам, всё строго.

Кричали те: а нас за что?
Мы шли сюда подзаработать,
Но знали б, что здесь „Попадо́“,
Ни в жизнь не стали б к йети топать.

И тройка дружная потом
Решила отомстить Калза́ну,
Три сделали звонка в психдом:
«Примите меры к хулигану».

Врачи больного не нашли,
Однако трёх чудных поймали:
Скупали сало за рубли,
Крича о том, как пострадали.

Но успокоил их наряд:
«Подскажем, где дешевле сало,
Лишь надо вам вступить в отряд
Под орденом; - „ Святой Скака́йло“».

Чи Я́ма, с Чи Кана́вой был,
Японский рядом император,
Калза́н, их в бегство обратил,
Младой, тибетский гладиатор.

Тем опроверг великий миф:
Что джиу-джитсу королева
И в мире нет альтернатив,
Ведь где она то там победа.

Он за бахвальство их побил,
Да так, что те кричали: хватит!
Дух самурайский подчинил,
Которым столь кичился прадед.

Отвёл им место за углом
В тибетской славе на помосте
На камне, высек топором,
Здесь джиу-джитсу биты кости.

И кто не верит в „Попадо́,“
А „Пукайдо́“ за блеф считает
То неразумное дитё
И скоро в битве осознает.

Чуть опоздал, но всё ж пришёл
Великий Ганцело́т Туманный,
В доспехах выскочил орёл,
Для них привычный ход обманный.

Ревут трибуны, с неба дождь
Сверкает „Попадо́“ Калза́на,
А Ганцело́т стоит как гвоздь
И не боится урагана.

Сквозь латы „Попадо́“ никак
Не достигает Ганцело́та,
А тот смеётся: что, слабак?
Меня замучила зевота.

Калза́н все латы поизмял,
Уж три часа врага дубасит,
А он всё духа не терял,
Мол, синяки мужчину красят.

Народ кричит: давай, Калза́н,
Не опозорь бойцов тибетских,
Достань из ножен ятаган,
А не веди себя по-детски.

Настало время «Пукайдо́!»
А то он там и заржавеет,
Отправь его ползком домой,
Да пусть сердечный не болеет.

«Пукайдо́!» кричал народ,
Держа в руках противогазы,
Давай Калза́н, давай вперёд
Фальшивый он, как их же стразы.

Собравшись с силами, Калза́н
Кричит: «давай, держись, планета!
Заполучи брат басурман,
Мою стрелу из арбалета».

И стало трудно вдруг дышать,
Ну вроде б как-то некомфортно,
У Ганцело́та сил нет встать,
Лишь плачет: это незаконно.

«Но „Пукайдо́“ есть „Пукайдо́“,
Оно следы не оставляет,
Не приходи в стальном манто́,
Народ ты слышишь? Одобряет.

„Калзандодо́“, зови меня,
Я по другому не приемлю,
И драка, друг, моя честна,
Возьми, спроси об этом землю.

А напоследок: передай
Мой запах „Пукайдо́“ гансла́нцам,
Но очень сильно не пугай,
„Калзандодо́“ рад всем поганцам“».

Ну вот такие вот дела,
Ты понял, кто Калза́н, Амвро́сий?
То в нашем племени скала
Серьёзен брат в крутых вопросах».

Вожак промолвил те слова
И суетно взглянул на небо:
«Пора домой, кричит сова,
Жаль, не отведал с йети „хлеба“.

Санмы́ устами передай
Учебник „САМБОвской улыбки“,
Борьба Калза́ну, словно рай,
Единоборства любит шибко».

Слетелись тучи на Тибет,
Коль настаёт гряда ночная,
Заволокли большой хребет,
Своим дыханьем согревая.

Лишь только пики в высоте,
Замёрзли с космосом болтая,
Не греет солнце в «темноте»,
Ах, как трудна жизнь ледяная.

Лежит Амвросий на траве,
Над ним Санма́ рукою машет,
Туманный бродит в голове,
Кричит: подлог он всем докажет!

«Калза́н пустил в ход „Пукайдо́“,
А это вне Женевских правил,
Её не в силах я понять,
Так всё секретно он обставил.

Не мог я проиграть никак,
На мне судья стальная кожа,
Экскалибур её не брал,
То от волшебницы одёжа.

Не знаю правда, как упал,
Подставил, видно чёрт подножку
Я точно помню, не устал,
Но кто-то вызвал неотложку.

В глазах моих летал горох,
Но это тоже вам не повод,
Ведь иногда и был же вздох,
И я Туманный, а не овод».

А диплодок судья ревёт:
«В Тибете всё всегда законно,
А то, что в горле друг печёт,
Так видно, к астме оно склонно.

Ты редко миленький дышал,
А с кислородом здесь проблема,
Ты пробы воздуха сам брал,
В чём с „Пукайдо́“ у вас дилемма.

Победу отрицать нельзя
И обвинять в грехах молекул,
Был честный бой, не чудеса,
И дух Калза́на тебя свергнул.

Где дух победы спит в бойце,
Не знает даже и философ,
Когда проснётся он в творце,
Тогда другим не до вопросов».

«Напарник мой, давай очнись,
И впрямь сегодня, братец, душно
Быстрей с небес родной спустись,
И мне помочь кому-то нужно.

Ох, неуёмный ты Канза́л,
Твой „Пукайдо́“ наделал шума,
За тыщу вёрст и нас достал
Тяжёлый на дух, братик, юмор.

Ведь мог меня предупредить:
Санма, защиты срочно нужны,
Успела б я в „сельмаг“ сходить
Иль поискать чего на кузне.

Напарник родненький; живой!
Ох, я тебя счас расцелую,
Умою, миленький, водой
И на лицо твоё подую».

«Санма́, мне тяжело дышать,
Но астмой вроде б не болею:
То верно, „Пукайдо́“ печать
Клещами сжало мою шею.

И прекрати „реветь“, Санма́,
Напарник, видишь, что огурчик,
Сама ты вправду „мать“, „чума“,
О Боже! Всё же ж я везунчик.

Дай лучше „Баба“ отдохнуть,
Пойду домой, а то темнеет
С тобою завтра разберусь,
За ночь решение созреет».

Горит костёр на берегу,
Вокруг охотники расселись
И травят байки на лугу,
Про что их души разболелись.

«Ох, не смеши, Георгий брат,
Гагарин да, но не тарелки,
Лет двадцать с космосом мой сват,
Давно б заметил; чай не белки.

В какой цене сейчас тазы?
Давай-ка купим, брат, по паре
Такси, откроем, как тузы,
Град „Чёрноплюшино“ — Канары.

А вот про Мери,- молодец,
Как вовремя её подсунул,
Ты председатель; военспец,
Зелёных главный, даже клюнул».

Чертям устроил кутерьму,
Поправил им мозги — налево,
А те, решив: не прав, Камю!
Себя избили в море гнева.

И понял даже диплодок,
Что иногда „бацилла“,— цезарь!
А для „Великого“ урок:
В глазах Судьбы он жалкий бездарь!

«Ну, по сравнению с тобой
Я Пат, совсем зелёный перец,
Историк русский наш родной,
Не то что лживый Миллер, немец.

Как ставишь точки ты над и
Умрёт от зависти профессор,
Куда уж там моей Мари,
Где слово молвит строгий кесарь.

Вернул этрускам их венец,
Что вор „Вильгельм“ себе напялил,
Неправде положил конец;
Кто знать не знал отныне знает.

И то что Чёрное сейчас
На картах было морем Русским,
Этруск в нём принимал Христа
На зависть варварам „французским“.

И всё бы стало хорошо,
Но „Если б“ не видать напасти,
Она пришла, дикарь пришёл,
Лишив этруска личной власти.

Жаль! Не открыл Калза́н свой клуб,
Нас познакомил бы с Шекспиром,
И хоть Калза́н, конечно, груб,
Но взял же дочь его кассиром!

А ты Амвро́сий, научи
Друзей той „САМБОвской“ улыбке,
Прошу, в контору заскочи,
Потренируемся в ухмылке.

Но „Попадо́“ и „Пукайдо́“
Оставь дружочек лучше йети,
Не ходим мы в стальном пальто,
В тулупчик, больше мы одеты.

Эх! Нам „тарелочку“ бы счас
Слетать до Марса и обратно,
Узнали б, жизнь там удалась?
Иль как у нас всё непонятно.

А то попробуй разберись:
То ли „полковник“, то ли йети,
Хоть с тем, хоть с этим подружись,
Всё ж будешь пулей в пистолете.

Ох, и болит же мой живот
От сказок про тарелки, йети,
Как будто глянул Пушкин в рот,
А нам вставать то на рассвете.

Немного надо прикорнуть,
И ну их йети и тарелки,
От этих сказок не заснуть,
Ложимся все на самом деле».

Вот ночь безлунная пришла,
А за костром сидели йети,
Травила байки им Санма́,
Как Пат в любви сгорал к Джульетте.

И как отец её Шекспир
Кричал: «не быть тебе кассиром,
Сошлю сегодня же в Сибирь,
Забудешь там о Па́те милом.

„Тарелок“, рейсы отменю,
Чтоб ненароком не сбежали,
А хоть сбежите, догоню,
Кругом мои шпионы стали.

А Пата посажу в тюрьму,
И яды все позабираю,
Я к ногтю вас двоих прижму,
И на любовь я вашу чхаю!»

«Не может быть?»- Шумел Калза́н,-
«Ты мне Санма́ глаза открыла,
А я ж глупец его читал,
Да чтоб его чума накрыла!

Хоть верь, хоть нет, сестра Санма́
У нас ему нашёл работу,
Ведь грузчик нужен в закрома,
Как видишь, проявил заботу.

Итак, друг ест хлеб задарма
Своими „сказками“ пугает,
Ох, ждёт его сестра сума,
Ведь лишь Калза́н его читает.

А вот заброшу я читать,
Пойдёт, как миленький на паперть
Джульетту, Па́та умолять:
Подайте, дети, мне на „скатерть“».

Экватор делит пополам
Планету обручем волшебным
Он всех расставил по местам
И сделал мир великолепным.

В глаза Санме́ взглянул вожак
И горсть заставил съесть кизила:
«Жди нас всегда по четвергам»-
У «Бабы» всё в очах поплыло.

Шумит камыш, вода течёт,
Бобры поставили запруду,
Днём «Баба» арии поёт,
А по ночам танцует «вуду».

Лузик Владимир 22.09.2024.

P. S. Йети «Баба» на пруду:
Сказка, жизнь в одном ряду́.