Измену он не вправе был простить,
Поруганной любви заложник чести,
Пятно он только кровью мог бы смыть.
Кинжал в руке дрожал и жаждал мести.
Стоял он на коленях перед телом,
Своей любви неистовый убийца,
И на его лице, смертельно белом,
Слеза должна была, но не смогла скатиться.
Душевной муки когти впились в сердце.
Он страшен стал лицом в могильной страсти,
И воздуху в груди вдруг стало тесно —
Он гробовую тишину взорвал на части,
И вздрогнуло живое повсемесно!
Безумный хохот страшного несчастья
Взлетел и рухнул грохотом небесным.
Над разумом он больше был не властен,
Душою мёртвый, но живой телесно.