Друг куртуазности

­Однажды мне сказал мой друг: «Постой,
Не отнимай гармонии мотета
От вязи строф великого поэта,
Что красоту воспел, поправ покой!

Покой отринув, он был предан той,
Что, словно муза, вдохновила кротко
Его вложить строку в напев сей робко,
Чтоб не услышал страсти сей король!

Король ей шурин, так, увы, случилось,
И был школяр опаслив, но смышлён,
Когда в любви вил строй своих кансон,
Чтоб страсть его никак не проявилась.

Не проявилась нежность, чтоб немилость
Однажды не явилась перед ним,
И чтоб нуждой не стала бы засим,
А после чтобы смертью не явилась.

Явилась перед ним лишь та любовь,
Которой, словно б мукой насыщаясь,
Он бредил той, чьим взглядом пресыщаясь,
Пел лишь о том, что будоражит кровь.

Кровь в жилах, как вулкана жар, и песни
Звучали всё же тихо, ведь грешно́
Любить певцу (и, право же, смешно),
Что возвышается над миром этим пресном.

Пресном, как кушанье монаха, что в посте,
В молитве долгой ночи напролёт
Бдит свою душу, ангелов полёт
Зрит над землёю, словно бы в мечте.

Мечте отдался и пиит, вплетая в строки
Своих мотетов имя девы той,
Что о́тнята была, как есть, судьбой,
Дабы не быть в убытке и пороке.

Пороке том, где титул мог бы стать
Ничем: нельзя же полюбить княжну
Тому, кто, лишь склонив свою главу,
Пред королями должен трепетать!».

* * *

Услышал друга я, но всё ж в ответ
Молчал, скрывая чувств своих позывы
И вспоминая очи своей милой,
Вновь мысленно слагал в уме мотет.

Мотет о страсти и о том, что ночь
Мне вновь пришлёт виде́ния, и хмуро
Буду взирать я на игру Амура
И гнать любовь из сердца снова прочь.

Прочь от себя, чтоб трепет мой не стал
Известным прочим, кто стоит у трона,
Не нанести бы чувством сим урона
Че́сти девицы (в мыслях сих пропал)!

Пропал я навсегда, так мне казалось,
Амур-шутник, пробив стрелою грудь,
Мне показал незримый прочим путь
В те муки, где дыханье прерывалось.

Прервалась жизнь, увы, но вместе с тем
Такая сладость в сердце пребывала,
Что в жилах кровь горела и вскипала,
Выплескиваясь лавою поэм.

Поэм, что я писал в горячке лютой,
Чтобы лишь с лютней поделиться сим,
Как вдохновенный верой пилигрим,
Душа моя цвела душистой рутой.

Рутой изящной, что в ограде спит,
Не в силах дотянуться всё ж до розы,
Лишь кланяется ей, роняя слёзы
Любви, в которой, кажется, сгорит.

Сгорит сейчас, а пепел ветер лёгкий
Смахнёт навек, преданиям отдав,
В которых дымом вечности обдав,
Вулкан засыпал пеплом ров глубокий.

Глубокий дол, где сад когда-то цвел,
Где, среди роз в невинности цветущих
Нашёл тебя, тропою неимущих
Пошёл согбенный3… Смерть свою обрёл.

* * *

«Мой друг, – ответил я, смущаясь, –
Спасибо, что открыл мои глаза,
И пусть из них бежит сейчас слеза,
Забыть любовь свою я постараюсь.

Я постараюсь, ибо не прощу
Себе беду, чтоб обесчестить нежность,
Ведь если мне ответит на любезность,
То навлечет беду… Я не ропщу.

Я не ропщу на участь, ведь поэтам
Не суждено ответа на любовь
Ждать от принцесс, но снова, вновь и вновь,
Им суждено идти одним по свету.

По свету среди дрока и ветров,
Отдав любовь свою дорогам тем,
Где жизнь даётся серебру поэм
И где живёт она меж нежных слов.

Слов, коим лишь петься во дворцах,
В садах веселья, у фонтанов свежих,
Но там – дворяне. Только очи смежив,
Во снах поэт лишь одолеет страх.

Страх быть застигнутым в любовном трепетанье,
Вдруг получив ответ от девы той,
Что так возвышена самой судьбой,
В своих достоинствах и благородном званье.

Званье её и титул, может быть,
Не станет страсти и любви помехой,
Но вдруг прознают злосвидетели утехи.
Тогда что сможем мы уж изменить?

Уж изменить не сможем – это знак
Той участи, что трубадуру счастье:
Страдать и петь под солнцем и в ненастье.
Да будет так, увы, да будет так!

Так пусть графиня юная не знает
О страсти нежной, что поёт поэт,
Он в тишине опять совьёт мотет,
Дворец покинув после, нищим станет».

Картина: Jean-Honoré Fragonard (1732-1806). Выигранный поцелуй, около 1760