МЕСТЬ ГРАФА ВОРОНЦОВА

При создавшихся обострённых отношениях Пушкин всё же продолжает бывать в доме Воронцовых. Он появляется обычно в чёрном, застёгнутом на все пуговицы, сюртуке, с большим золотым перстнем с гербовой печатью на руке. В передней он оставлял свою чёрную шляпу, тяжёлую железную палку и, появившись в гостиной, сразу оказывался в центре общего внимания. на балах и маскарадах он восхищал всех своим неистощимым остроумием...


Он приходил обычно в чёрном
Глухом исправном сюртуке
И с золотым изящным перстнем –
Печатью герба на руке.

И, передав в передней шляпу,
Железом кованую трость,
Он приходил в дом Воронцовых,
Как дорогой и… лишний гость.

На всех балах и маскарадах
Он остроумием своим
Блистал, и светское собранье
Почтенно молкло перед ним.

Так день за днём они встречались,
Вели беседы обо всём
И восторгались шумно гости
Его смекалкой и умом.

И вот однажды с Воронцовой
Провёл изящества турнир,
И на душе его счастливой
Любовь объяла целый мир.

Её же муж, ревнивец старый,
Обиду в сердце затаил
И поступил с поэтом грубо,
Как верноподданный зоил.

Он сочинил царю депешу,
Прося влиятельно помочь,
Что генерал лишён покоя,
Не зная сна в любую ночь.

Как только в доме появился
Курчавый выскочка, поэт,
Так у сиятельного графа
В глазах померк весь белый свет.

Как патриот родного края,
Покорно просит об одном -
Умом престольным разобраться,
Постановить указ на том:

«Во избежание дуэли
И ради святости земли
Поэта выслать из Одессы -
Для избавления семьи!»

Не мог простить он светлый гений,
А с ним – и молодость его:
Изъело злобой сердце, душу,
С ума отчаянье свело!

Не видел в Пушкине Поэта(1),
Кем дышит русская земля:
«Ты – подчинённый, я – начальник:
Нельзя исправить си дела!

Как верный раб, ты мне лакействуй,
Во всём всечасно угождай,
И я тебе за эту милость
Устрою в ссылке сущий рай!»

Но Пушкин сдержанно ответил:
«Поэт от бога – не лакей,
И мне дано писать поэмы,
А не считать чужих гусей!»

И граф на это не сдержался,
Услал бороться с саранчой(2) –
Вот наказанье для строптивых,
Когда не дружат с головой.

Лишь тот, кто слушает начальство,
Не сочиняет там стишки,
Умом усердным обладает,
А нет – ему таскать мешки!

Уехал Пушкин и вернулся
Три дня спустя – кровь горяча!
Ходил кругом грознее тучи:
Далась поэту саранча!

Он в тесной комнате закрылся –
Взбешён донельзя, будто лев, -
И больно едкой эпиграммой,
Как на духу, излил свой гнев.

Ему, изгнав из Петербурга,
Вручили «ссылочный паёк»(3):
Несёт в Одессе он расходы –
Не жизнь таланта, а раёк.

«У Воронцова в подчиненье
Не стану жить я на хлебах –
Уж независимым считаться,
Хоть и останусь при «бобах».

Мне ныне честь моя дороже,
И я достоинство храню,
А мой обещанный достаток,
Приравнен к душному вранью.

Я не искал у графа дружбы
И покровительства не ждал(4),
И неудобства принимал я,
Как свет души, и дух питал!

Пищеварение начальства
Не тяготит искусный ум –
Как жрец высокого Парнаса,
В себе таю дубравы шум.

Тиверий(5) станет придираться,
А граф Сеян винить меня,
И пусть смущается Европа:
Не видно дыма без огня.

Не видно музы без поэта,
Не видно лиры без любви –
Пойми, культурная Одесса,
Дыра останется в груди!

Пусть говорят, что застрелился
Поэт в болезненном бреду(6) –
Там в Петербурге всё едино,
Что ты в гробу иль на балу.

Но буду я служить Отчизне
До гробовой своей доски –
Нет лучшей доли для поэта,
Чем мне стреляться от тоски!..»

… Собрался скоро он в дорогу –
В том генерал ему помог;
Остался граф весьма довольным:
Минует впредь он их порог!

Его натура нарушала
Покой семейного гнезда:
Арапу каторга лишь светит,
А губернатору – звезда!

Устал таскаться за супругой
И каждый шаг её следить,
А в час туманного досуга
На все лады её рядить.

Ещё безделка омрачала
Высокомерное лицо:
Что граф, как Пушкин лишь уедет,
Тут станет полным подлецом.

Трубит по свету эпиграмма…
Как ты посмел, дурной юнец!
Не знаешь к старшим уваженья:
Ведь ты – мальчишка, я – отец!!!

Наш генерал вскипел, как буря,
Но взгляд супруги остудил.
Тогда старик всплеснул руками:
Всё ж наглецу он отомстил!

Поэта выслал из Одессы
Придворный хам и эгоист(7)
И почивал теперь на лаврах,
Как в орденах увядший лист.

Но губернатор – не диктатор,
Своей супруге – не тиран,
И подтолкнул её легонько –
Болеть устал от мнимых ран.

Елизавета подарила
Своё кольцо… Густой туман
Застлал глаза… Она смирилась:
«Храни его, мой талисман»(8).

А Пушкин грустно улыбнулся
И руку ей поцеловал.
Тут вспомнил грязный берег моря,
Когда сошёл девятый вал(9),

Их окатив водой солёной,
Они ж, промокшие насквозь,
Стояли счастливо, как дети,
И в этом был всей жизни гвоздь.

Так и сейчас, средь грязи мира
Пустых умов, продажных душ,
Они стояли, и разлука
Открыла им холодный душ…

«Тебя я больше не увижу,
Но сохраню твой образ, стиль –
За всё тебе, мой друг спасибо:
Прощай, принцесса Бельветриль!(10)»

Ну, ладно, всё: что было – было;
Как говорят: рассудит бог -
На том расстались: им – браниться,
Ему – точить разящий слог.

Не стал Поэт в душе чиниться
И принял всё, что суждено –
Пришла пора взойти над миром
И выпить смертное вино.

Осталось жить ему немного:
Судьба дала двенадцать лет.
Но не беда – ещё успеет
Возвысить словом русский свет.

Ещё успеет потревожить
Своим стихом покой царя,
И тот в окне увидит царском,
Недалеко горит заря…

И станет он простые чувства
Заветной лирой побуждать
И петь Свободу в век жестокий,
Да милость к падшим призывать(11).

Когда сойдёт, как все, в могилу,
Душа останется в стихах
И будет жить среди потомков,
Горя лампадою в веках.



(1) У Воронцова с самого начала установились неприязненные отношения с Пушкиным. Он не видел и не хотел признавать в своём подчинённом поэта. Для него Александр Сергеевич был всего лишь мелким канцелярским служащим, разночинцем, в звании коллежского секретаря. Естественно, Пушкин раздражал графа Воронцова своим появлением, и в начальнике страдало самолюбие, задетое достоинством, с каким отстаивал свою независимость его подчинённый. Воронцов любил окружать себя людьми заискивающими, покорными, вежливо предупредительными. Только Пушкин не мог и не хотел лакействовать… «Я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта», - писал, не скрывая своей неприязни, Воронцов генералу П.Д. Киселёву в Петербург.

(2) В Херсонской губернии в мае 1824 года появляется саранча. Воронцов отправляет Пушкина в командировку для её истребления. Поэт считает это поручение оскорбительным для себя, расценивая, как прямой вызов со стороны генерала, под разными предлогами пытается уклониться от поездки, но вынужденный починиться, едет. Правда, вскоре возвращается, не выполнив, по существу, поручения. Пушкин взбешён – ненавидя и презирая Воронцова, поэт пишет свою знаменитую эпиграмму: «Полу-милорд, полу-купец…» .

(3) «Ссылочный паёк» - так Пушкин называл получаемые им 700 рублей жалованья на службе у графа Воронцова, когда по словам поэта, литературные занятия давали ему больше денег, почему он мог бы пожертвовать своими служебным обязанностями. Неприязненные отношения и высокомерие графа гордого и независимого Пушкина ставило в двусмысленное и унизительное положение, которое усугублялось ещё тем, что жизнь в Одессе требовала значительных расходов. А он, отторгнутый из Петербурга, лишён был всякой возможности лично заниматься изданием своих произведений. Он писал разным адресатам: «… На хлебах у Воронцова я не стану жить – не хочу и полно…» или «Единственное, что я жажду, это – независимости (слово неважное, да сама вещь хороша); с помощью мужества и упорства я в конце концов добьюсь её…»

(4) Из письма Александра Пушкина правителю канцелярии генерал-губернатора Воронцова А.И. Казначееву: «Вы говорите мне о покровительстве и дружбе. Это две вещи несовместимые. Я не могу, да и не хочу притязать на дружбу графа Воронцова, ещё менее на его покровительство: по-моему, ничто так не бесчестит, как покровительство…» Далее: «… Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника…»

(5) О ссоре с Воронцовым, кончившейся подачей в отставку, Пушкин сообщает Вяземскому. Иронически именуя Александра-I римским императором Тиверием, а Воронцова – его приближённым Сеяном, он пишет: «Но чем кончат власти, ещё неизвестно. Тиверий рад будет придраться; а европейская молва о европейском образе мыслей графа Сеяна обратит всю ответственность на меня…»

(6) Предстоял день отъезда и «грозный час разлуки» с Воронцовой, к которой Пушкин питал глубокие чувства. До него доходили вести, что приятель его, А. Раевский, ревнуя, настраивает против него графа. Оскорблённый и негодующий поэт укоряет Елизавету своим стихотворением: «Я наслаждением весь полон был и мнил/ Что день грядущего, что грозный день разлуки/ Не придет никогда…». Пушкин подавлен, мрачен. В Петербурге распространилась даже молва, что поэт застрелился. Но Вяземская, в ту пору бывшая в Одессе, в письме к своему мужу опровергла этот ложный слух.

(7) 14 июля 1824 года А. Пушкин писал А. Тургеневу: «… Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое…» А письмом от 11 июля 1824 года Нессельроде сообщал Воронцову, что Александр-I удовлетворил его просьбу об удалении Пушкина из Одессы.

(8) Получив из канцелярии Воронцова 150 рублей жалованья и заняв у Вяземской 600 рублей, со своим дядькой Никитой Козловым направляется из одесской ссылки в Михайловское изгнание. Перед отъездом поэта Елизавета Воронцова дарит Пушкину на память свой портрет в золотом медальоне и кольцо – «талисман» - с сердоликовым восьмиугольным камнем. Это подарок поэт хранил до последнего своего часа.

(9) Вяземская писала мужу: «Я вчера оставалась около часу на берегу моря с Пушкиным под проливным дождём, чтобы видеть, как трепало бурей корабль… Как-то с графиней Воронцовой и Пушкиным мы дожидались его – девятого вала, - и были облиты так, что пришлось переменить платье…»

(10) «Принцесса Бельветриль» - так Александр Пушкин прозвал Елизавету Воронцову.

(11) «И станет он простые чувства/ Заветной лирой побуждать…» - переработанные строки из стихотворения А.Пушкина «Я памятник воздвиг себе нерукотворный…»



16-27/10/ 2011