Я умер в Прибалтийском новомодном лазарете. Нечётный день сырого октября,
5.30.
Слышен гóмон предрассветный – призыв к отлёту, спешность журавлят.
Я уходил спокойно, робко и беззвучно; во снах плыл – к небу в рвущейся реке.
Под тем же небом ополчились тучи, клочком пустым оставшись в кулаке.
Когда же веки, иже очи закрывались тяжко, свинцово-грузным мне казался миг.
Я вспомнил дни, которые однажды, как миф, забылись. День последний сник
в сей памяти. Нелепо-сокровенной. Не потому, что битый Марсом, миром. Чуть жилец
своей – «VIP+» неостановленной Вселенной, в которой не придуман "блиц", конец.
Смотрю (иль мой "двойник" извне) из тёмных окон, стремясь наружу срочно, выйти вон:
чуднó, огромен мир, но хрупко соткан. До звука тайного тревожен пульсом волн –
волн океанских, спазматических течений; гул островов – кривой пазл моряков.
Куст роз, виол садовых, колких и лечебных – в росы́ свербящем соке, – маяком!
В столь ранний час и рóсы – словно слёзы, на всём живом, рождённом от земли.
Привиделось, отец – младой, с покóса, бредёт домой... Дождями жар залит.
Я сам – ребёнок, в ладной тёплой колыбели качаю детство – дремлет, не ушло
из недр кровотока, нитей жильных, венных. Касаюсь гребнем высей – кашалот
с крылами плавников, как лопастя́ми, – в прозрачно-льдистом шарике, цветном.
Я, зрящий человечьими глазами, а, может, рыбам, вдрызг, осточертело дно,
как в фильмах «Фэнтези» – их помню тоже. В них есть о каждом, даже обо мне:
ночная стычка, переулок, в пояс – ножик. Вой "Скорой", кома – каменность камней.
И девы поцелуй (спас жизнь, и пал нестойко). Всё это – часть, момент. А после – до седин
с той девочкой.
С утра – черничный йогурт она любила, чай – с "хрусталью" льдин.
Брег Нарвы, дети, внуки, чайки. Мрачность башен "Банши́". Но старше. День ли, год сокрáв,
мне снится всё, что недо... – ком бумажный! Что важно: сердце бьётся, бьётся в такт!
Синхронно с аппаратным "ultra pi...", в палате. Она сидела рядом, до щелчка, пока
с усталых плеч сползал халат. В халате – её не видел прежде...
Не о том строка...
Мой Ангел светлый просыпается до всхода лучей рубинных. Ангел тьмы не спит,
от слов, вообще... Досель моя, и лишь моя забота – её ладонь из рук, нутра не отпустить.
5.32.
Две долгие, как вечность, цепь, минуты. Рассвет приходит тихо, ластясь, огибая пол.
Да, жив ещё мой Рай...
– Врача! Он умер, умер?!
– Готовьте экстренную, операционный стол.
Фасадом – те же окна, дым.
– Почём* сквозят, без стёкол? Дно – гигатонны дыма в городах...
Я задыхаюсь.
«Боже, больно-больно-больно!!! Что взял – верну, клянусь».
– Её – не сметь (ни смерть), не тронь!
И чёрта с два...