Дьявол во Ангеле

ДЬЯВОЛ ВО АНГЕЛЕ (Из рассказа моего друга)

Опера, что давали во Львовском театре, оперы и балета, меня не впечатлила. Просто провёл время, как будто его некуда было девять! А девать было куда – нужно заниматься зубрёжкой.
Я вышел с жиденьким потоком народа. Опера поднадоела всем! Её ставили уже третью неделю.
Вышел и остановился у памятника Ленина - внушительного бюста на пьедестале, облицованном красным житомирским гранитом. Тогда ещё его не снесли. Ещё была Советская власть и стоять этому бюсту предстояло лет сорок с гаком.
Хотя поставлен он был ни к селу – ни к городу. Город Львов построен уже изначально так что ни прибавить ни добавить. Всё на своём месте и с разумной, где-то с жесточайшей экономией городского пространства. Но нет же! Там где была оставленная разгрузочная площадка для эмоций от оперы и балета – нате вам! – Бюст Владимира Ильича – чтоб ни о чём другом и помыслов не было! Я против Ленина ничего не имею – говорят мужик грамотный был, к тому же умный! Но нельзя же коммунистам делать так, чтобы против коммунизма народ настраивать. – Знать такие коммунисты ...
Но, это Львов! Западная Украина! – Что говорит само за себя.
На третем курсе Львовского полиграфического института у нас появился институтский парторг. Фамилию называть не буду. Он развёл такую воспитательно патриотическую деятельность, что мама не горюй! Мог ворваться на любую лекцию. – К нам, художникам, он приходил когда мы штудировали постановочные работы. Он так восхвалял Советскую власть и коммунистическое правительство, так шпинячил всех нас, что мы заблудшие овцы, и это заблуждение нужно вырывать из нас калённым железом, и тем же калённым железом заставлять любить коммунизм, что через пару его лекций, даже те, кто сильно любил Советскую власть, начинал в ней сомневаться, а то и ненавидеть! Вот такой, батенька, Львов! И её пастухи коммунизма!
Возвращаюсь к теме.
Было примерно девять часов, тридцать минут вечера. В гостиницу, возвращаться рано – опять та же зубрёжка. Огляделся вокруг. От театра, перпендикулярно его фасаду, располагался длиннющий сквер. Длина его была рассчитана таким образом, чтоб любой философ, загрузив в своё сознание философский ребус, дойдя до памятника Мицкевича, и, вернувшись обратно неспешным шагом, мог этот ребус решить.
Сквер обжимали с двух сторон, ренше гужевые, а сейчас автомобильные очень узкие дороги.
Тогда сквер назывался Первомайский и тянулся километра на два, аж до памятника, как я уже упомянул - Мицкевича … Единственное его, сквера, неудобство было в том, что пересекали трамвайные линии. Но это уже следы передовой цивилизации. Конечно перед ними, трамвайными пересечениями, любой философ должен был прервать свою мысль и осмотреться, чтоб не попасть под колёса цивилизации.
Сквер был ещё людный. Кто-то пришёл на свидание, а кто-то, как и я, искал приключений. Ещё многие сидели на скамейке, спорили нужна ли Львову Советская Власть и потягивали пиво. Лично я, воспитанник Советской власти, и в местах не столь отдалённых, и на свободе, думал что Советская Власть нужна, (а как же без неё?), но в спор не влезал, чтоб потом не ходить с огромным фингалом под глазом.
Но такое случалось, и ... со мной тоже. Будет время – расскажу.
Немного хотелось кушать. Однако, как бы люди плохо не жили при Советской власти, как бы все втихомолку не ругали её – эту Советскую власть, но в ресторан в такое время попасть было трудно. А столовые уже закрыты.
Сейчас тоже почти трудно пробиться, в любой ресторан, но сейчас в ресторанах гуляет элита, набившая себе карманы законным грабежом. И ещё потому, что у тебя грешнего карманы пустые! Так и хочется думать, что их опустошила та же элита. Но элита говорит, что нет! – Кто тебе мешал, когда Россию грабили и вдоль и в поперёк воровские шайки, воровать и грабить и тебе грешнему! То-то!
Тогда, как бы это сказала сейчас очень элитная и растиражированная Ксения Собчак, – гуляли нищеброды!
За три рубля, с бокалом шампанского, можно было хорошо поужинать в любом львовском ресторане. Потом сидя за столом послушать музыку, а может и станцевать – грешным делом, с какой нибудь тоже грешницей!
Я стоял и думал куда же пойти. – В ресторан гостиницы «Львов» – это рядом. И там есть знакомый швейцар и, в доску знакомый официант – место найдут. Ещё можно было пойти в старую элитную гостиницу, кажется «Карпаты» – там тоже был знакомый швейцар. Но туда километра два. Дойти до памятника Мицкевичу и свернуть чуть вправо. Вопрос решился неожиданно.
– Вы, кажется, кого-то ждёте? – Это был почти скрипичный альт самого благородного тембра скрипки Страдивариуса!. Слово «кажется» прозвучало ангельски. – Ах, ты Боже мой! – Мадонна волшебного холста, одного из гениальных художников! Прежде чем я нашёлся что-то сказать, – окинул несколько раз взглядом с головы до ног, и обратно. – Пропорции изумительные! – Это резец не иначе как Микель Анжело! Самые талантливые его ученики на такое не способны! Не хватило бы святости! Описать улыбку невозможно – нет таких слов! Её могли бы пересказать только звуки скрипки Паганини, и то – очень отдалённо! Боже мой! – А ведь не часто в жизнгь врываются такие видения!
Она увидела моё замешательство и продолжила –
– Вы простите меня, что я вторгаюсь в ваше одиночество и молчание, но я видела вас несколько раз в компании Анатолия Ивановича – преподавателя истории искусств Львовского полиграфического института. И уже не встречаю его месяца два. Вы коллега его, или?..
– Вот именно! – Или … – я выдавил из себя ели-ели
– Боже мой! Вы студент? Вот никогда бы не сказала ...
– Что же так?
– Да, вот по виду вы тянете не меньше как на профессора ...
– Я такой старый?
– Нет, нет! Что вы? Просто неотразим! Я хотела узнать об Анатолии Ивановиче ... Ну, ладно ... до встреч ...
– Постойте!
– Вы что-то хотели дополнить?
– И да, и нет ... Ну раз вы заметили моё одиночество, то может быть согласитесь скрасить его.
– Пожалуй соглашусь. И что же мы будем делать?
– Можно просто погулять по красивому городу, послушать гомон предков, что выходят из подземелий поздней ночью. Можно пойти просто в ресторан, послушать музыку, потанцевать, если вы позволите.
– Позволю, но самые скромные танцы.
– Какие же?
– Не будем уточнять. Но если вам хочется послушать музыку, чтоб не резала слух, то в ресторан гостинцы «Карпаты». Там музыканты из львовской филармонии. Правда, там процентов на пятнадцать всё дороже ... но, можно зайти в каверню и просто попить кофе. В некоторых играет скрипка … и довольно не плохо.
– Давайте, в каверню ... после ресторана, если у нас останется время ...
В этот миг она на меня изучающе посмотрела. – Если бы я не сразу в неё влюбился, то сказал бы – оценочно.
– Что ж согласна, пошли.
Сначала мы шли по скверу до трамвайного пересечения, потом свернули направо и пошли по тротуару. Она возобновила разговор.
– Вон там вправо, куда идут трамвайные пути, в глубине почтамт с очень большим общим залом и с диковинным стеклянным прозрачным полом. Говорят его строили вместе с оперным театром. Кстати об оперном! – Вы наверно всё знаете о нём?!
– Каюсь – почти ничего, к своему стыду.
– Его построил польский архитектор Зигмунд Горголевский. Ходят слухи, что он построил такие же театры в Одессе и в Вене. Не знаю. Я там не была и сравнить не могу. А вы не знаете? – (Это была проверка. И в Одессе и в Вене оперные театры строили другие архитекторы). – Ещё ходят слухи, что он построен на подземной речке, но с диабазовой кровлей. Наверно тогда геологических изысканий не было. Но когда до архитектора дошли такие слухи он с горя застрелился, чтоб при жизни не видеть как его детище проваливается в тар-тарары. – Хотите верьте – хотите нет! Так мне сказали … –
Я был шокирован её познанием. Она продолжала –
– Налево от почтамта городская библиотека с шикарным читальным залом. Книги на всех языках! Рядом один из выставочных залов изобразительного искусства. Есть российские передвижники, есть французские импрессионисты. Широко представлен Клод Мане, есть даже небольшое полотно Ван Гога. Кстати, как вам нравится Ван Гог? Я что-то, то ли разочаровалась, то ли не нашла в его картинах прелести трогающей мою душу. – Вам не кажется чёрствой моя душа?
Мне не понятно почему его покупают за такие баснословные деньги. Говорят, какой-то японец, инкогнито, отвалил за его подсолнухи двенадцать миллионов долларов. – Даже не верится, чтоб какой-то индивидуум мог иметь такие деньги. –
Я решил вмешаться в такой прелестный, в такой осведомлённый, и такой красивый по тембру поток её голоса – .
– Ну, в Японии капитализм и там нет запрета на любые капиталы – во первых, а во вторых – это стоимость чисто условная. Так решил капитализм! Знаете, что-то вроде банковской банкноты такого огромного содержания. Как примерно наши сто рублей.
За них можно купить приличный костюм, а сама банкнота стоит копейки три, а то и меньше. Поменяются деньги – и она вообще ничего не будет стоить. – Она остановилась, посмотрела в мои глаза и сказала –
– А вы не такой простой, как желаете казаться – Я не знал, что ответить. Но видел, что это небольшая издёвка! И она продолжала –
– А как вам нравится Чайковский? Я например за сонаты Бетховена отдам всех композиторов вместе взятых. – Правда, когда мне нужно решить какие-то проблемы, я слушаю Вивальди – он вливает силу и уверенность ...
Я ломал голову, кто же она такая? Шли мы рядом почти касаясь плечом плеча. Я чисто механически, абсолютно не сознательно обнял её за талию ... Она очень осторожно отстранила мою руку, остановилась, посмотрела мне в глаза и с улыбкой погрозила мне пальчиком. Потом сказала:
– Ладно, забудем ...
И мы пошли дальше. Она мне показала на одном из зданий копию головы американской «свободы» и сказала, что её вылепил один и тот же скульптор Фредерик Огюст Бартельди. –
– Кстати-- сказала она – Гюстав Эйфель не только строил статую «Свободы» в Нью Ёрке, но и башню в Париже – она носит его имя. Только что это я вам всё рассказываю – вы знаете и сами, думаю – больше меня.
Я мочал. Молчание можно принять просто за скромность, а не за незнание. Светились витрины.
– Вот салон современной львовской керамики. Вот музей карет всех времён и народностей. Несколько злачных подвальчиков. Несколько каверн. Магазин по продаже табака и, наконец, искомая гостиница с рестораном.
Здание старое, чем-то напоминающее готику. Говорят, что по ночам там собираются домовые всех столетий. Конечно это бред.
Но лет через пятнадцать я приехал во Львов и поселился в этой гостинице с десятилетним сыном. Он не мог уснуть. Говорил, что ему чудятся кошмары, хотя я об этой гостинице ему ничего не рассказывал. Пришлось переселиться в другую гостиницу.
Мы пришли. На роскошной входной двери ресторана висит табличка – «Мест нет» и за стеклом тучный швейцар в новенькой форме с лампасами. Я показал рукой, чтоб он открыл дверь. Швейцар знакомый. Он открыл дверь, широко улыбнулся и ехидно сказал – «К сожалению, господа, сегодня мест нет даже для вас. – Слово «господа» никого не покоробило. Так он обращался к знакомым. – Я вынул приготовленную трёхрублёвую банкноту, и, как бы не заметно, но чтоб он увидел её достоинство, положил ему в карман. Он с минуту, вроде что-то вычислял … наконец вычислил и сказа –
– Ну что с вами делать, господа, не оставлять же на улице. Заходите. – Потом посмотрел на вынутую из своего кармана бумажку и назвал нам номер и место столика.
Зашли. Столик оказался почти рядом с оркестром. Столик на двоих. В этом ресторане я был не раз, но вкратце опишу его. – Зал светлый. Лепной потолок представлял собой борьбу, или перетекание двух стилей – ампира и барокко. Крупное чётко-монументальное деление потолка на отдельные прямолинейные кессоны, внутри изобиловало несогласием своего прямоугольного ограничения, и взрывалось фантастическими изысками орнамента, состоящего из листьев несуществующих деревьев, диковинных рыб, и ещё каких-то потвор.
В свою очередь эта игра барельефа являлась рамой для внутренней росписи в сдержанных охристых цветах из военных атрибутов, казалось, всех времён и народов. Четыре центральные круглые колонны обработанные под искусственный нежный охристо-розовый, но светлый мрамор, подпирали потолок коринфской капителью с прямоугольной абакой, как бы, удерживающей балки.
На стенах удерживали балки массивные пилястры, но уже почему-то прямоугольной формы и ограничивались только абаками. Стены были чуть темнее, того же колера, что и колонны, обработанные под искусственный мрамор. На этом архитектор и ограничился.
На противоположной стороне глухих стен, огромные окна, драпированные тяжёлым красно-бордовым бархатом с витиеватым рисунком драпировки. Зал был высотой больше четырёх метров, поэтому люстры свисали почти на полтора метра и сверкали мириадами граней полированного хрусталя.
Я посмотрел на свою спутницу и отметил про себя – как она гармонично вписалась в общую залу. Мы пили кукую-то игристую малоалкогольную шипучку и заедали жареной картошкой с грибами. Это фирменное львовское блюдо. И стоит не дёшево. Одновременно изучали зал.
Можно сказать так – в зале преобладал средний возраст от 35, до 50 лет. Многие мужчины уже имели солидную лысину, а она отлично спорила своим блеском с глубоким декольте их спутниц.
Это была отборная публика. Отборная в своём роде. Рядовой инженер с зарплатой в сто двадцать рублей, мог бы позволить пару раз в месяц пойти в ресторан, но нашёл бы что-то подешевле.
А здесь ... Если посмотреть глазами сегодняшнего дня, то сплошные нищеброды. – Отличный слесарь или сантехник, работающий по две смены и получающий премию. Мясник из ларька на отшибе, не подлежащем очень частой проверке. Сапожник, такой же неподконтрольной мастерской. Мебельщик, делающий мебель на дому, командировочный снабженец, экономивший на оплате гостиницы, проживая у какой нибудь бабульки за 35 копеек в сутки. Директор магазина, овощной базы, ну и ... такие как я.
Я в то время работал художником на кирпичном заводе, с маленькой зарплатой. Но я ещё работал в драмтеатрах городов Шахты и Новочеркасска – писал там рекламы и некоторые полотна сценической драпировки, плюс в продовольственном ОРСе оформлял витрины.
Я уходил на работу в 9 утра и приходил в 11 вечера. Что такое выходной – я не знал. И только два раза в году на сессии я мог как-то распрямить грудь и расслабиться. Тем более, что учитывая мою лояльность, все предприятия, на которых я работал, выписали отпускные для прохождения моей сессии.
Четыре предприятия по сто рублей – уже по тем временам хорошая сумма.
Кстати – меня не раз проверяло ОБХС – даже точно не знаю как оно расшифровывается, но воюющее с казнокрадами. Они каждый раз предупреждали меня, что я живу не трудовыми доходами. А не трудовой доход – это если я получаю больше ста сорока рублей в месяц, работая хоть целые сутки.
Загремел оркестр и моя спутница пригласила меня на танец. Танцевала она классно, но как только я хотел чуть больше прильнуть к ней – отстраняла меня. Она притягивала и одновременно отталкивала. Когда оркестр ушёл отдыхать, она смело вышла на сцену, взяла гитару и объявила, что споёт для своего гостя из центра. Спела она песню на мотив танго на польском языке. Пела обворожительно. Зал замер. Когда она закончила петь, прогремел взрыв оваций. Овации не отпускали её и она ещё исполнила, кажется с удовольствием, «Танго магнолий» – Вертинского. В женском исполнении песня звучала великолепно.
После её выступления нашему столику посыпались бутылки вина. Возбуждённая публика таким образом благодарила мою спутницу. После – вино так и осталось на столе. Ещё возбуждённая публика начала приглашать мою девушку на танец, галантно спрашивая моего разрешения.
Я разрешал. Я был уверен, что она успела влюбиться в меня как и я в неё. Поэтому не боялся, что уведут. После каждого танца она ложила свою руку в мою ладонь и одними глазами говорила – «Не ревнуй!» Мне удалось ещё только один раз станцевать с ней. Я наблюдал со стороны как она классно танцует. Какая она гибкая, какие сочиняет пластические экспромты в танцевальном па, и одновременно какая целомудренная.
Мужчины старались прильнуть к ней – она ловко умела избежать их посягательств.
Ушли мы в час ночи, прихватив с собой только бутылку шампанского. Шли медленно. Беседуя, она полностью захватила меня в свой плен. Ей импонировало, что мне нравится изумительный тембр ее голоса. Рассказывала мне о Сальвадоре Дали, о Гале – его жене русского происхождения. Обсуждала его картины. И осуждала его эротические полотна. Дескать это не может быть предметом изобразительного искусства, потому что теряются конфиденциальность и интим.
Я слушал и с радостью думал, что пока я читаю в ней заглавия написанные крупным шрифтом – сказок Шахерезады, но придёт время и я углублюсь в более мелкий и захватывающий шрифт её интересных рассказов о её сущности.
На пути попалась каверня и мы зашли выпить чашечку кофе и по двадцать граммов коньяка. Слушали музыку, танцевали. Во время каждого танца к нам подходил скрипач и совсем рядом душераздирающе рыдала и восторгалась скрипка.
Таким образом он заработал два рубля и приложил руку к сердцу. Я был влюблён по уши. Ещё больше я чувствовал её влюблённость в меня. Она сказала:
– Послушайте, уже три часа ночи, Вас впустят в вашу гостиницу? –
Я повёл плечами – дескать не знаю. На самом деле гостиницу закрывали в час тридцать ночи и достучаться было проблематично.
– А знаете что? – сказала она. – Шампанское у нас есть, возьмём здесь коробку конфет и пойдём ко мне. У меня огромная библиотека, больше трёх тысяч томов. Покойный муж оставил. Там будем беседовать до утра. У нас, оказывается, так много общих и интересных тем. –
Я согласился и думал, когда же она успела выйти замуж?
Сразу было видно, что дома живёт достаток. На самом деле две стены – длинная и торцовая были заполнены книгами. У меня загорелись глаза. Особенно когда я увидел фолианты переведённые на русский язык древнегреческих и древнеримских поэтов. Чуть вправо был отдел восточной литературы.
Я взял томик Фирдоуси, листал его и читал отдельные отрывки. Тем более, что мне предстояло делать диплом и я подумывал о Александре Македонском.
Вдруг я почувствовал сзади прикосновение, а потом что-то тёплое и приятное прижалось ко мне, обвило меня руками и я ощутил поцелуй на моей шее. Сердце забилось бешено! Неужели?.. Я обернулся и взял её за плечи, чуть отодвинув от себя. Она была в полупрозрачном пеньюаре. На груди ясно вырисовывались окружности с недоспелыми крупными вишнями в центре.
У меня закружилась голова. Виденье ангельское. Боже! И это для меня. Для меня! Какие-то мгновенья я решал что делать? Прямо сейчас, или ... Но, её обворожительная улыбка сменилась красивой строгостью. –
– Так, милый, деньги вперёд ... Вы мужики народ козлиный, получите удовольствие и чуть ли без штанов норовите убежать! –
Холодная молния пронзила моё тело! Я был парализован! Она это заметила.
– Ну что застыл? Ещё раз повторяю – деньги вперёд, козлик! –
Мнимый холодный душ обливал моё тело и я приходил в себя. Мне показалось, что я сказал твёрдо, но пропищал как котёнок. -
– Сколько же стоит ваша ночь, мадам?
– Хватит ёрничать! – «Ваша ночь! – Пора на ты!» ... Моя ночь стоит двадцать пять рублей. Я тебе не дворовая девка, чтоб отдаваться за десятку! –
Я приходил в себя и даже улыбнулся. Вынул две десятки и бросил на кровать.
– Ещё пять рублей – сказала она. –
Я достал трояк и две купюры по рублю и тоже бросил их на кровать. Она мило улыбнулась.
– Ну, кролик, хватит дуться, подходи ко мне –
И тут же отбежала. Я подумал, что игра в кошки-мышки – это её ритуал для разжигания страстей и подъема ставок. Мне стало немного смешно и это чувство чуть скрасило полученную душевную пощёчину. –
– Всё что нужно, мадам, я от вас уже получил, остальное оставьте будущему клиенту.
– Подумаешь какие мы ... Не нравится ему видите ли! ... Ну и пошёл вон, вонючий козёл! Если ты импотент, то это не мои проблемы. –
Я шагнул к входной двери ...
– Постой, дурак! Почти четыре часа ночи! Можешь переспать у меня в другой комнате. Я к тебе не подойду! Ты что думаешь мне приятно тискаться с таким быдлом как ты?! – Я хотела тебе дать шанс окунуться в прекрасную игру чувств, может даже не получая полного удовлетворения. Выход направо.
Я ничего не ответил и ушёл. Мы так и не узнали наших имён. Не успели ...
Мне показалось, что уже серело. На чуть осветлённом небе вырисовывались славянские кресты церквей. Мне нужно было как-то освободиться от давившего, свалившегося на меня груза обиды. Но я не понимал – обиды за что? Но обида давила меня. Обида на себя. «Какая я размазня» – думал я – «Нужно было врезать ей по морде и забрать деньги! Но что случилось – то случилось».
А потом за что ей врезать в морду? Это я, дурак, повёлся. Потом я спохватился – как можно было ударить такое внешне прекрасное живое изваяние?!
В гостиницу я не пошёл, было слишком поздно, я знал что портье сладко и крепко спит. И я пошёл по извилистым уличкам в сторону ратуши. По пути попадалось мало освещённые вывески – «Бляхерня», чуть дальше – «Чоботарня» с висячим гипсовым сапогом разукрашенном красным и серым. Ещё дальше – «Лазня», за лазней – «Перукарня», со скамеечкой возле двери. На скамейке два кота выясняли отношения.
Я подошёл и сел. Один кот убежал, другой, более смелый, залез мне на колени. Тёрся о мой живот и мурлыкал. Я его погладил по голове и получил дополнительную благодарность в виде протяжного мяу-у-у и доверительный взгляд в мои глаза.
Шёл какой-то мужчина с длинным давно не чёсаным волосом и с недельной щетиной. Сел рядом. Порылся в своей сумке, достал бутылку и протянул мне –
– На, хлебни, сразу полегчает. –
Он как будто прочёл мои беды.
– Сегодня нахлебался вволю – ответил я.
– Везёт же людям. – Сказал он облокотился на стену и закрыл глаза. Я тоже закрыл глаза. Когда открыл, небо было почти светлое и на нём вырисовывались громады зданий . Благодать ...
P. S. На следующей сессии, уже зимой, мы разговорились с Анатолием Ивановичем и я намекнул на этот случай. Он засмеялся и сказал
– Пойдём-ка в деканат. –
Там он со своего стола вынул конверт и отдал мне. –
– Бери, там твои двадцать пять рублей, теми же купюрами, что ты оставил. Напрасно ты ушёл. Она немного эксцентричная, но, в общем, неплохой человек. Моя коллега. Работает в Варшавской академии изящных искусств, по обмену культурными работниками между Львовом и Варшавой. Мы, с ней вдоволь посмеялись, когда она вспомнила этот случай. –
Я держал конверт и не знал, что с ним делать. –
– Ладно – продолжил Анатолий Иванович – прячь деньги, сходим пару раз в ресторан …
Хотелось ли мне ещё раз с ней встретится? Я так и не выяснил, хотя очень долго вспоминал эту эксцентричную встречу.
Наверно просто попросил бы у неё прощения за мои, придуманные ею намерения, и поблагодарил бы за её холодный душ.